Негромкий стук в окно спугнул дремоту. Варвара Васильевна вскинулась: «Кого там чёр... Бог послал?» Кряхтя, повернулась в уютном тепле перины, опустила ноги с кровати, стала нашаривать тапки. Стук, осторожный, но требовательный, повторился.

— И чего ж так колотиться! — уже во весь голос возмутилась хозяйка, нащупала в темноте выключатель, зажгла свет.

На часах — полдвенадцатого. Застёгивая халат, закричала в сторону окна:

— Кто там?!

Вместо ответа услышала игривое «тук-тук, тук-тук-тук!»

— Что ещё за сигналы такие? Мне, чай, не 17 лет, а 70 (один или два? — не помню)... с хвостиком!

Ворча, Васильевна накинула шаль, пальто, натянула нагретые у печки валенки, включила свет на улице и вышла в сени. Ещё раз строго спросила:

— Кто там?

Повыглядывала в щель: у дома никого не было.

Кому это на ночь глядя пошутить захотелось? Васильевна взяла в руки лопату, с опаской отодвинула засов. Дверь, скрипнув, медленно отворилась. Что-то яркое было засунуто в ручку. На тропинке пусто. Варвара шагнула в проём, подозрительно осмотрелась — в полутораметровом сугробе за крыльцом тоже никто не скрывался. Тогда она осторожно вытащила свёрток. Это оказался букет белой хризантемы в розовой шуршащей фольге. Васильевна недоверчиво потрогала лепестки пальцами, сунула букет на грудь под пальто и, не выпуская из рук лопату, заторопилась к дороге. Долго вглядывалась в темноту, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону... Никого! Вернулась к свету, осмотрела следы на тропинке, у окна: они были большие, от мужских ботинок.

Дома сняла, повертела и потрясла обёртку, поставила цветы в воду. Хоть бы записка или открытка какая-нибудь! От кого это? Сыновья далеко, да и привычки у них нет — букеты преподносить. На юбилей приезжали — диван и два кресла подарили. Хозяйственные! Племянница Татьяна здесь, в городе, живёт, но она дама серьёзная, директор школы, на такие розыгрыши не способна.

Вот муж покойный часто цветами баловал... И дочка Леночка — тоже любительница удивить, порадовать. Может, приедет завтра.

...Муж и дочка — бесценное наследство, которое оставила Варваре Снегурочка.

 Мысли Васильевны унеслись в далёкое время между детством и юностью, немножко волшебное, полное жизни, радости, счастья. Воспоминания о нём всегда омрачались чувством необъяснимой вины за это счастье.

* * *

...Зимой 1951 года приехала к ним в посёлок молодая пара — Юля и Павел Глебовы. Юлю после окончания техникума прислали работать бухгалтером в леспромхоз, Павел устроился туда же шофёром.

Двенадцатилетняя Варька просто остолбенела, когда увидела на крылечке у соседской двери тоненькую хорошенькую девушку с абсолютно белыми, даже чуть-чуть серебристыми волосами и светлыми-светлыми голубыми глазами. На голове у незнакомки была белая пушистая шаль. «Снегурочка!» — восхищённо выдохнула Варька.

Видно, не ей одной это пришло в голову. Вскоре в посёлке Юлю только так и называли — Снегурочка.

В первый же вечер Варька с мамой отправились к соседям знакомиться и помогать с обустройством. Когда вернулись домой, мама сказала:

— Ты к ним почаще похаживай и делай всё, что надо, по хозяйству. Снегурочку-то в войну из Ленинграда с детским домом вывезли, сейчас малокровие у неё. В народе эту болезнь бледной немочью зовут — силы у человека нету. Ты девка здоровая, бойкая. Помогай молодым да присматривайся. Юля — умница, образованная, культурная. Павел обмолвился, что она даже на пианино играет. А какая рукодельница! Вышивки её видела, накидушки вязаные? Может, что-нибудь от неё переймёшь.

И Варька помогала и присматривалась. Правда, сначала Глебовы норовили всё сделать сами, а её только напоить чаем с булкой или с сушками. Но девочка выпросила у них ключ от квартиры для того, чтобы пораньше затапливать печку: Юля постоянно мёрзла. До прихода хозяев Варька успевала сделать всю женскую работу. А как много она переняла от Снегурочки! Научилась квартиру по-городскому украшать, на стол правильно накрывать, вышивать не крестиком, как мама, а гладью и ришелье, вязать тонким крючком... Когда через год на Восьмое марта девочка подарила родным по нарядному воротничку, связанному воздушными белыми цветочками, сестра ахнула, а мама даже заплакала. И ходить, и говорить Варька старалась, как Юля, она пристрастилась к чтению, а ещё, к своему стыду, ...влюбилась.

Павел воспринимал её как младшую сестрёнку. Иногда, приходя с работы, он подхватывал одной рукой Юлю, другой — Варьку, кружил их по кухне, кричал весело: «Держись, девчонки! Эх, покручу!» Или, захлопнув книгу, нараспев произносил: «Две девицы под окном вяжут поздно вечерком... Кто царицей быть желает, та... мне ужин собирает!» Они смеялись, и Юля шла накрывать на стол, а Варька пыталась не краснеть и, путаясь в счёте, продолжала вывязывать петли. Какой подлой и гадкой она себя чувствовала. Сколько раз собиралась как-нибудь постепенно перестать ходить к соседям, но не могла. А Юля по-прежнему ей улыбалась, ласково звала Варюшкой, давала интересные книги, помогала c задачками по математике. Она же легко решила и мучившую Варьку проблему.

Однажды, когда Павел ходил за водой, Юля спокойно сказала:

— Я заметила, тебе Павлик нравится.

Варя съёжилась, втянула голову в плечи.

— Стесняться тут нечего, — продолжала Снегурочка, — это нормально: девочки в твоём возрасте обычно испытывают тайные романтические чувства к мужчинам постарше. Они как будто примеряют любовь, далёкую пока семейную жизнь и выбирают для этого людей знакомых, надёжных, иногда даже отца или старшего брата. У нас с тобой ни того, ни другого нет, нам ещё больше хочется защиты, тепла...

Ты хоть в Павлика влюбилась — он молодой, красивый. А я в школе втрескалась в учителя черчения. Ему уже лет 40 было! Помню, длинный такой, худой, сутулый. (Юля вскочила, приподнялась на цыпочки, чтобы казаться повыше, сгорбилась, свесив руки до коленок.) Очки у него были с толстыми стёклами, всё время на нос съезжали. Он их как поправит: пальцы длинные-длинные, глаза за стёклами большие, добрые, в пушистых ресницах. У меня даже сердце замрёт и в ушах зашумит.

Я года через два только заметила, что Павлик всё время рядом, что он уже выше меня на голову и такой интересный.

В общем, Варенька, переставай краснеть. Ты ведь пока не собираешься за него замуж?

Варька решительно замотала головой. Ей ещё 13-ти лет не было. Какое замужество? Даже упоминание об этом казалось неприятным, оскорбляющим её любовь.

— Вот и веди себя с Павлом нормально, а то он уже спрашивал, почему ты с ним не разговариваешь да на что обиделась. А на его прибаутки про царицу или ещё про что давай хоть раз вместе отзовёмся! Вот он удивится!

Вернувшийся Павел действительно, выставив вперёд руку, продекламировал:

— Кто меня напоит чаем, той я руку предлагаю!

Юля подтолкнула Варьку, и они вдвоём направились к Павлу. Сначала он растерялся, потом проговорил: «Хорошо, что у меня две руки», — обнял девчонок за плечи и повёл к столу.

Дома, лёжа в постели, Варька так долго ворочалась и вздыхала, что мать спросила: «Ты часом не заболела?» Но и после этого девочка не могла уснуть, радостно улыбалась в темноте и думала, как ей повезло, что она подружилась с Юлей, которая всё замечает и понимает. Какое счастье, что можно тихонько любить Павла и не считать себя мерзкой предательницей.

...Потом Юля родила Леночку и два месяца лежала в больнице. Дочку Павел привёз домой, заботиться о ней стали соседки — Варька с мамой. Варька тогда чуть школу не бросила.

Говорят, первый ребёнок для женщины как последняя кукла. А у Варьки, родившейся в 1939 году, никаких кукол вроде бы вообще не было. Как же она полюбила Леночку! На всё ради неё была готова!

Однажды, укладывая кроху спать, Варя услышала, как на кухне мать вполголоса спросила у Павла:

— Знали ведь, что рожать Юле с её болезнью нельзя! Что ж не побереглись?

— Её невозможно было отговорить. Она только и твердила: «Нельзя, чтоб на мне два рода прервались!» ... К ней после победы в наш детдом какой-то солдат приходил, принёс посылочку вот с этой шалью, да ещё колечко там золотое было, мы позже продали его, Юльке требовалось усиленное питание. Солдат так и сказал, мол, велели на словах ещё передать, что никого у Юли ни близких, ни дальних в живых не осталось. Вот она и не стала с детдомом из эвакуации в Ленинград возвращаться, в Перми школу закончила, в техникум поступила, замуж за меня вышла и...

Варька услышала, как Павел с шумом отодвинул табурет, как хлопнула входная дверь.

— Подумаешь, — проворчала в пространство мать, — будто царский род прервётся или княже... О-ой! А может, и княжеский... Бедная Снегурочка! Какую ношу ты на себя взвалила!

Юлю то выписывали из больницы, то увозили снова. Два раза она даже на работу выходила на пару месяцев. Позже всё больше лежала в постели или сидела у тёплой печки с рукодельем. Когда подросшую Леночку приводили из яселек, Юля преображалась: становилась весёлой, энергичной, играла с дочкой, читала ей, пела. После работы к ним присоединялся Павел. Он почти всегда приходил с букетом. Подснежники, купавки, ромашки с васильками, жёлтые листья, кисти рябины занимали своё место в вазе на подоконнике, столе или комоде.

В такие вечера Варька старалась пораньше уйти, не мешать общаться дружной семье. У неё и дома забот хватало — тяжело болела мама. Любовь девушки к Павлу не прошла, она как-то расширилась, вобрала в себя и материнскую любовь к Леночке, и дружескую, почти сестринскую, любовь к Юле — в общем, её сердце вместило всю семью Глебовых. Варька ничего не хотела для себя, от души желала им счастья, надеялась на выздоровление Снегурочки.

Леночке было 3,5 года, когда, по выражению поселковых старушек, Юля, «как свечечка восковая, истаяла». Осиротевшая малышка восприняла смерть матери на удивление спокойно. На следующий день после похорон она взяла с этажерки тоненькую книжку сказок и попросила:

— Варя, почитай мне про мою маму Снегурочку.

Всю сказку Варя крепилась, незаметно вытирала бегущие по щекам слёзы, а под конец не выдержала и зарыдала в голос. Лена гладила её маленькой ручкой по голове и успокаивала:

— Не плачь. Мама растаяла, превратилась в облачко. Сейчас она на небе и всё-всё видит. Она говорила, что теперь ты будешь моей мамой.

Варька вспомнила, как, собираясь последний раз в больницу, Юля сказала, что благодарна судьбе за таких соседей и такую подругу, поинтересовалась, не появился ли у Варьки молодой человек. Девушка смутилась и ответила коротко: «Нет». После этого разговора Варька несколько раз замечала удивлённые взгляды Павла.

— Что это вы ребёнку забиваете голову поповскими сказками? — возмущённо спросила воспитательница у Варьки, пришедшей после работы за Леночкой. — А ещё комсомольцы! Мама, видите ли, на облачке сидит и вниз смотрит!

— Никакая не поповская, обыкновенная народная сказка, — спокойно ответила Варька, вытаскивая из детского шкафчика истрепанную книжечку.

— Ой, тогда я неправильно поняла... Лена ведь ребятам рассказывает, как мама всё с неба видит. Сейчас я её приведу.

Таисья Карповна заторопилась к двери, но, не доходя, остановилась и неуверенно произнесла:

— А про то, что ты будешь Лене мамой, правда? Павел же тебя гораздо старше, он мне почти ровесник.

Варька прикусила губу, чтоб не закричать: «Да! Правда! Они с Леной мои!» И вдруг заметила, как воспитательница, упорно глядя в пол, сжимает и разжимает руку в кармане белого халата. Таисье Карповне было уже за 30, после войны ей, как и многим другим, жениха не досталось.

— Лена просто ко мне привыкла, ей так спокойней, — сдержанно проговорила девушка. — На ком жениться, Павел сам решит.

Воспитательница перевела дыхание, несколько раз кивнула головой, позвала из группы Лену.

Вечером Варька заняла девочку переводными картинками, а сама вышла на кухню и сбивчиво передала Павлу разговор в детском саду.

— Матерью Лены и вообще в нашем доме я никого, кроме тебя, не представляю, — отвернувшись к тёмному окну, сказал Павел. — Ты уже совсем взрослая, красивая, очень... женственная. Так что решать буду не я, а мы вместе. Только не сейчас, время должно пройти.

Он шагнул к ней, положил руки на плечи и, будто извиняясь, поцеловал сверху в волосы.

Глебовой Варя стала через 5 месяцев, как только ей исполнилось восемнадцать.

Первые полгода она молча изводила себя ревностью. Ей казалось, что Павел всегда любил и будет любить только свою Снегурочку. Ведь Варьке он даже цветов не приносил и никаких шутливых стишков не говорил.

— Глупая, — выпытав наконец у неё причину плохого настроения и тайных слёз, ласково сказал муж. — Юлю я помню и люблю, как сбывшуюся однажды мечту, как что-то прекрасное, но далёкое... А тебя я как женщину люблю. Своими прибаутками я тебе ещё надоем. Цветы у нас зимой не растут, но мы с Леной надеемся на чудо.

— Мне иногда так Юли не хватает, — неожиданно выпалила Варя.

— Мне тоже, — грустно откликнулся Павел, крепко обнимая свою совсем молодую жену.

Через несколько дней муж и дочка подарили Варваре пышно расцветшую герань в горшочке, которую вырастили на подоконнике у друга Павла.

* * *

...Васильевна сидела у стола, подперев голову рукой, глядела на букет и улыбалась.

А мама-то оказалась права — родители Снегурочки были дворянами, возможно даже князьями. Заболев после рождения Леночки, Юля доверила Павлу свою тайну.

В 1937 году её отца-офицера арестовали, вместе с ним забрали и мать. Незадолго до ареста родители спешно отправили дочку к двоюродной прабабушке. Снегурочка помнила, как мать, сдёрнув с плеч, повязала на неё белую пуховую шаль, потом перекрестила и подтолкнула к двери.

Девочку искали, чтобы поместить в специальный детдом для детей врагов народа. Поэтому прабабушка отвезла шестилетнюю Юльку за город к ещё более дальней родственнице — тёте Поле. Та жила в старом холодном доме с садом, давала уроки музыки. От тёти Поли Снегурочка и научилась рукодельничать, вести дом, читать, считать, играть на пианино. Девочке сменили имя, фамилию, возраст, велели запомнить, что она Юля Иванова, ей 4 года. Приметные, как у отца, волосы девочки тётя Поля коротко стригла, красила в рыжий цвет, приучила её носить платочек, чтоб не видно было отросших корней.

Прабабушка приезжала к ним редко, украдкой. Она сообщила, что у Юли есть взрослый брат от первого брака отца, он заберёт её, когда будет можно.

— Помни, — внушала ей прабабушка, — ты продолжатель двух старинных родов, они прерваться не должны. Фамилию забудь, а кровь сохрани!

Весной 1941 тётя Поля внезапно обессилела, слегла и через три дня умерла во сне. К счастью, как раз в это утро приехала со своим тайным визитом прабабушка. Она поплакала у постели «дорогой Полин», состригла Юльке все крашеные волосы, оставив короткий белый ёжик, и послала к соседям.

— Скажи, что ты с вечера будила тётушку Полю, поняла, что она умерла, очень испугалась и всю ночь не могла с места сдвинуться. Может, они поверят, что ты от страха поседела, — велела ей прабабушка, уходя через сад.

Поверили и соседи, и директор детского дома, которому те поведали историю о рыженькой девочке, поседевшей за ночь, проведённую около мёртвой «единственной родственницы».

Так за 2 месяца до войны Юлька оказалась в обычном детдоме. Брат её не забрал, погиб на фронте. Настоящей фамилии она Павлу не открыла, а своим прежним именем назвала дочь.

— От кого же цветы-то? — вдруг спохватилась Варвара. — Завтра 8 марта, нет, сегодня уже.

...Утром она первым делом позвонила по сотовому телефону лучшей подруге Шуре Гилёвой, рассказала про букет.

— И ты жива ещё, моя старушка? — вдруг ни с того ни с сего ехидно спросила Шура.

— А что? —  удивилась Васильевна.

— Так ты ведь Варвара! Тебя разве на заплатки от любопытства не порвало?

— Да ничуть! — отрезала Варвара обиженно.

— Будто и полночи с фонарём по тропинке не ползала?

— Нисколько не ползала, следы и так под лампочкой было видно.

— Чьи следы-то? — заинтересовалась Шура.

— Не знаю, большие, мужские...

— Ну, ты хоть до автостанции добежала?

— С чего это я побегу посреди ночи? — возмущённо фыркнула Васильевна.

— А докуда добежала? Признавайся уж!

— До дороги дошла.

— И что?

— Никого и ничего!

— А цветы, говоришь, белая хризантема... — Шура мечтательно вздохнула. — Сейчас я соберусь и пулей — к тебе. Вдруг кавалер какой заявится свататься, а тебя и поддержать некому.

— Окстись, Шура! Какой кавалер! Разве что домом кто ошибся, так цветы забрать придёт... А тебе я всегда рада, пуля ты моя в 90 килограмм, чаю попьём, на букет поглядишь.

Накрыв на стол, Васильевна вышла на улицу встретить подружку. Вместо Шуры увидела у калитки дочку Лену и её младшего сына Серёжу.

— Вы на чём так рано приехали? — обнимая гостей, спросила она.

— Серёжка машину купил, — гордо ответила Леночка.

— Ну вот, а у нас дорога с Нового года не чищена!

Сергей остановился у окна и, показав на букет за стеклом, сказал:

— Я ведь говорил, что с цветами ничего не случится, бабушка заберёт.

Глянув на растерянное лицо Васильевны, он постучал в стекло «тук-тук, тук-тук-тук!»

— Мы ещё вчера поздно вечером приехали, а дороги нет, отправились к Татьяне в город, — с улыбкой объяснила Лена. — Только Серёжка сначала решил тебе сюрприз сделать: букет отнёс и бегом обратно.

— Ах ты, озорник! — шутливо замахнулась на внука Васильевна.

— С праздником, бабушка! — крикнул Сергей и с притворным испугом скрылся в доме.

— Там тётя Шура к тебе торопится, и Таня с ней идёт. Давай их на улице подождём, — предложила Лена. — Погода такая чудесная.

Варвара с нежностью смотрела на свою любимую Леночку, Елену Павловну. Нет, не прервались два старинных рода: у единственной Снегурочкиной дочки трое взрослых детей, уже и внуки есть.

Внезапно густо повалил снег, он моментально облепил шапку, воротник и плечи Лены. Сквозь набежавшие слёзы Васильевне привиделись в этом снежном узоре и белая Снегурочкина шаль, и связанные цветочками воротнички, и подаренная зимой герань, и букет хризантемы.

— ...Нет, Танюшка, ты глянь, прямо не из тучи гром! Небо ясное, а снег идёт! — донёсся с дороги возмущённый голос Шуры. — Говорят, когда снегопад весной, это внучки за Дедушкой Морозом приходят.

— Может, одна внучка — Снегурочка? — задумчиво отозвалась Татьяна.

Васильевна и Лена посмотрели вверх. Снег, крупный, пушистый, продолжал медленно падать. Небо действительно было яркое, чистое, без единой тучки. И среди этой глубокой синевы прижалось к тёплому боку солнышка маленькое белое облачко.