Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

От сверхусилия к триумфу троллей

Елена Янушевская.

                                                                       «Тролль, упивайся самим собой!»

Мир стремительно меняется, и совершенно ясно: человечество стоит перед новым историческим поворотом. Радикальные изменения в основах цивилизации произошли уже в прошлом веке. Сегодня их продолжает распространение Интернет-технологий, перенасыщение культуры и повседневности информацией, безумное ускорение темпа жизни. Еще один невероятный шаг в будущее — создание искусственного интеллекта, изучение мозга, возможность объединять его с компьютером, бессмертие — виртуальная жизнь в искусственно созданном теле. В свете достижений генной инженерии уже не кажутся фантастикой философские идеи о воскрешении из мертвых. Оказывается, прогнозы космистов о расселении за пределы солнечной системы не лишены реализма, ведь, если преодолеть смертность, земля переполнится... И наконец, главное из возможного. Исчезнет основная причина войн — борьба за энергоресурсы: человечество научится использовать энергию Солнца, а потом, вероятно, сделает еще одно на земле (1).

Все это дает повод говорить о значительных изменениях, закономерно происходящих и с сознанием современного человека. Они не всегда безобидны с культурной, ценностной, гуманистической точки зрения, вызывают настороженность и критику со стороны экспертов-гуманитариев. Дальнейшие трансформации социальной среды на основе НБИКС-технологий, тем не менее, неизбежны, и, естественно, их зачатки, уже сегодня, не могут не затронуть принципиальных основ культурного антропотворчества, не могут не изменить представлений о смысле человеческой жизни, о ее идеальной цели и предназначении. И если в прежние эпохи, в контексте ценностей гуманизма, светского или религиозного, высшей целью культуры был человек-творец (идеал, возникший в тесной связи с христианством), сегодня мировоззренческий плюрализм, возникновение ранее не возможных социальных реалий, а вместе с ними огромный скачок в материальном качестве жизни, ставят под вопрос эту цель как таковую — цель на основе ценностей как жизненную и социальную необходимость. Производство и воплощение абстрактного идеала не характерно для современных обществ. Естественно, это определяет сознание и того, кто стремится выразить себя как художник. Современный автор и в своей экзистенции, и в понимании творчества существенно отличается от автора предшествующих эпох, и это отличие является деструктивным.

Проследим вкратце, в самых общих чертах, тот путь ценностных перерождений, который прошла Европа, начиная с Нового времени, в период становления индустриального общества и его перехода в суперкапитализм. За точку отсчета возьмем закрепление европейского гуманизма в немецкой философии от Канта до Гегеля. Ключевым для нее становится идеал, проявленный уже в философии Просвещения: общественный идеал осмысляется классиками как идеал разумно действительного; как общественная реальность, возникающая в результате усилия интеллекта (культурного творчества) согласно с истиной Абсолюта. Разрушение идеального образа мира, разумно преображенного в соответствии с идеалом истины, — другая крайняя точка пройденного пути. С ней сопряжен совершенно иной субъект — не тот, что был предназначен в век Ренессанса к теозису, к обожению. Во-первых, это образ вечно ищущего себя человека, чье производство собственной экзистенции, уникальной и динамичной, и составляет квинтэссенцию его творчества, смысл которого теряет, в итоге, четкие очертания и больше не соотносится с социальной нормой, образцом, эталоном — с нравственным, эстетическим, целостным совершенством. И во-вторых, новый проект — это субъект постмодерна, утвердившийся в мысли, что истин столько, сколько способов их достичь мы способны увидеть, изобрести, эффективно использовать. Тотальность прагматизма — исток релятивистски-плюралистической культуры, а социальное благополучие, отсутствие необходимости выживать и бороться — платформа для созерцания якобы безграничных возможностей, когда нет нужды искать как маяк — истину, конечно, не исключающую свободу, но существенно сужающую канал ее восприятия.

Сопоставляя классическую эпоху и современную, мы, таким образом, видим два противоположных культурных проекта. Первый подразумевает человека, создающего себя в нормативной культурной среде — иерархичной и репрессивной: такова сущность культуры — расслаиваться на элитарную и низовую, на образцовую, становящуюся-в-направлении-к-образцу и все то, что не станет причастным культурному формотворчеству никогда. Второй проект — это, по сути, отсутствие проекта в принципе: типичный человек современности не ощущает барьеров, он субъект творчества — любого по качеству, — в мировоззренческой среде, где господствует представление о том, что все ценности относительны, и, парадоксальным образом, не могут быть рассмотрены как итог личного выбора. Вместе с расширением сферы свободы понятие личности в постмодернизме вытесняется идеей объективных структур, «автоматически» формирующих сознание, будь то язык или идеология.

Как итог, мы получаем противоречие, необъяснимо ускользающие от внимания сторонников безграничного плюрализма — поглотителей социальных иллюзий. Над человеком в представлении Гегеля господствует идеал — и онтологически, и, что важно, ценностно — объективный; над человеком в понимании Канта требовательно возвышается — моральный закон. Обе идеи обоснованы исходной аксиомой активности сознания: этика Канта — это этика автономии; форма мира, предустановленная диалектическим развитием объективно-идеального начала у Гегеля, — это свобода. Она же главный атрибут духа. Постмодернизм расширяет возможности до беспредела, но само сознание исследует лишь как продукт независящих от него предпосылок — психологических, лингвистических, этнических, культурных. Свобода проектировать возможную реальность приобретает смысл уловки, софизма, бегства от, по сути, все того же детерминизма, против которого и выступил в своей этике Кант.

Можно по-разному оценивать теоретические итоги философского постмодернизма — как формирование самобытной методологии или поворот к ценностной индифферентности; поворот от культа усилия, необходимого для создания оригинальной формы, ко вторичности, к непринужденной игре с формой и смыслом вместо их поиска; к разрушению понятий формы и ценности, утрате эталонов и идеалов как принципов культурного мышления, что в массовом сознании (в силу свойственной ему интеллектуальной инерции), утверждается как должное по сей день. Ведь ценность как принцип познания имеет смысл только тогда, когда мы готовы высказываться, ответственно и серьезно — не играя, не иронизируя, об истинности или неистинности наших оценок, об истинности или неистинности отнесения к ценности. Утверждение множества относительных «истин», однако, выводит наше мышление за пределы ценностного познания мира: отрицание истины или крайний конструктивистский подход к ней не обосновывает ценностный плюрализм, а напротив, в корне разрушает ценностный принцип, погружая разум в реальность, где все представляется и возможным, и обесцененным. Нестоящим и ненастоящим, симуляционным, фейковым — не предъявляющим к нам никаких требований, тем паче — радикальных, в духе «быть иль не быть?» И действительно, мы знаем, что в современном обществе практически не осталось данностей, прежде представлявшихся неизбежными. Более подходящим решением современному человеку представляется возможность выбрать иной путь, нежели преодолеть — путь испытаний. Можно изменить несовершенную форму носа, можно имплантировать отказавший орган, можно сменить пол... Можно... Можно... Можно... В качестве массовой идеологии постмодернизм выглядит как перерождение либерализма, проявившего с ростом технических возможностей свои неблаговидные стороны в абсурдной, противной разуму форме (2). Пусть расцветают все цветы — даже лишенные всякой ценности.

Подобный идейный поворот уже осмыслен философами, отражен в ряде концепций, уже вызвал сознательное противодействие — философское обращение к ценности, форме, активности сознания и его квинтэссенции — духовному усилию в пику одномерности позитивистски-ориентированных учений (включая постмодернистский альянс психоанализа с этнографией и лингвистикой), укладывающих сознание в прокрустово ложе натурализма или односторонних ценностных редукций, предопределенных технократизмом. В большинстве своем теории «contra» привлекают внимание общественности к гуманитарному кризису, нарастающему с середины позапрошлого века.

Идея утраты образцов в демократическом обществе у Хосе Ортеги-и-Гассета. «Бунт против всякой формы», пассажи об упадке культурного творчества у Георга Зиммеля. «Забвение высших ценностей», о котором говорит Макс Вебер в докладе «Наука как призвание и как профессия». Равнодушие к истине, констатируемое Николаем Бердяевым во введении к трактату «Царство Духа и Царство Кесаря» (истина, по Бердяеву, приобретает все более прагматический смысл; а аргумент «что полезно, то и истинно» — становится главным). Бодрийяр рисует общество потребления как общество производства симулякров, а Хабермас ставит вопрос об этике вида в виду рискованных биотехнологических экспериментов.

Сюда же добавим и концепции информационного общества Маклюэна и Белла. Фактическое отсутствие ценностного плюрализма в индустриальном, расширяющем исключительно материальное производство и потребление обществе, констатирует Герберт Маркузе в трактате «Одномерный человек».

И наконец, как приговор личному творчеству звучит постмодернистское провозглашение «смерти автора».

Что же, вернемся к исходной точке. «Поступай так, чтоб каждый был для тебя целью и никогда средством». Содержательную формулировку категорического императива Канта зачастую трактуют совершенно абстрактно. В определении человека по отношению к обществу как части к целому позиция Канта, однако, близка гегелевской, поименованной «торжеством системной всеобщности». Цель для него — это не всякая, пользуясь выражением Достоевского, «тварь дрожащая», а тот, кто может и должен сформироваться в обществе, обращенном к достижению безусловных целей — высших ценностей, говоря на языке современной культуры. Гуманистических образцов.

«Смерть» такого субъекта, направленного к безусловным целям, — вот путь, пройденный западноевропейской культурой на историческом промежутке от Канта до разработчиков искусственного интеллекта и создателей звезд на земле.

Закономерен, однако, вопрос. Может ли созидать человек, который ничего не выбирает? В смысле осознанного выбора в условиях обращенных к нему требований культуры. Ведь современность не склонна, как уже сказано, ставить на вид образцы и выстраивать иерархии. Все должны быть счастливы — сыты и довольны собой, не задаваясь вопросом, насколько оправдывают свое существование, свое право на благополучие, комфорт и признание. Свое право на права человека.

На Ницше указывают как на один из идейных истоков философии постмодернизма. Ницше стал первым «донжуаном познания», предвосхитил перспективизм — представление о принципиальной незавершенности мысли, о множестве перспектив познания. При этом упускают из вида самую суть: ницшеанский Сверхчеловек, творец ценностей, концептуальных орудий — это трагический образ, в своей борьбе за право быть он ставит на карту себя. Пустые игры с истиной на его счет не отнести. Ницше требует изобретать исторически необходимую ценность, а не пользоваться удобной по случаю. И это, понимание готовности к сверхусилию как условия достоинства, — то, что совершенно чуждо современной морали, психологии и педагогике. Чувство собственного достоинства прививается поколениям новых людей (это буквально осязаемо в повседневности, в общении, в практике воспитания) в обход демонстрации, что достоинством может обладать исключительно человек и что не каждый живой организм ему равнозначен; что рядом с понятием достоинства должны стоять понятия совести, чести или бесчестия. Человек — это только тот, кто, если даже, в силу ограничений, не способен производить социально ценное, по крайней мере, имеет такую потребность. Одно из проявлений этого тренда — разнузданный детоцентризм, воспитание потребителей, а не требовательных к себе, принципиальных, умеющих различать ценность и антиценность, нуждающихся в истине и устанавливаемой на ее основе социальной справедливости граждан.

Утверждение Конрада Лоренца о том, что изнеженность и «тепловая смерть чувства» — «смертные грехи» современного человечества можно сопоставить со сценой из поэмы «Пер Гюнт».

Доврский старец

                        Скажи, от людишек чем разнится тролль?

Пер Гюнт

                        Да ровно ничем. Это все ведь одно:
                        Здесь маленький щиплет, а крупный грызет,
                        Но это вошло и у нас в обиход.

Доврский старец

                        Твое наблюденье довольно умно,
                        Но день — это день, а ночь — это ночь,
                        И сделаны мы не совсем уж точь-в-точь.
                        Послушай меня да раскинь-ка умишком:
                        Под солнцем все люди объяты одним,
                        Твердят: «Человек, будь собой самим!»
                        У нас же в горах говорит любой:
                        «Тролль, упивайся самим собой!».
                                                                       (Пер. П. Карпа)

Диалог этот, надо признать, и сегодня звучит остро. Эпоха Пера Гюнта, потерявшего себя в мелкой тщеславной погоне за внешним успехом, продолжается и в XXI столетии. Наш век назовут не восстанием масс — наш век назовут триумфом троллей. Как это часто бывает, сама реальность предоставляет нам инструменты для ее опознания. Слово «тролль» возвращается к активной семантической жизни именно в информационном обществе. Троллинг (производное от английского trolling — блеснение) относят к психологическим и социальным феноменам, трактуют как Интернет-хулиганство. Цель его — вызвать конфликты, саботировать продуктивную коммуникацию, помешать Интернет-общению. Указывается, что происхождение понятия «троллинг» вероятно от конкретной фразы «trolling for newbies» (newbie — новичок), использованной в одной из групп сети Usenet, alt.folklore.urban. Тот же источник приводит первый исторический случай употребления собственно слова «тролль» в публичной Интернет-переписке:

Вы так далеки от того, чтобы быть в состоянии понять что-либо из того, о чём кто-либо здесь говорит, что от этого всего никакой пользы. Вот что действительно грустно —то, что Вы искренне убеждены, что берёте верх. Вы всего лишь пустая трата природных ресурсов — будьте любезны, верните себя в круговорот питательных веществ. Идите умирать во сне, Вы бесполезный напыщенный тролль (3).

Сопоставление с выдержкой из шутливой заметки В.В. Афанасьевой, популярного блогера в социальной сети Facebook, будет вполне уместно; Интернет-тролли типизируются автором по их целям:

Есть и пятая, важнейшая для них цель — провокация. Разозлив, развязать язык, чтобы что-то выведать, а если повезёт — то и подвести под статью. Это и есть истинная цель настоящего троллинга — поймать зазевавшегося, не дать ему следовать Эзопу, заставить в сердцах высказаться опасным для него образом. Поэтому тролли и называются троллями, троллинг — ловля, тролли — ловцы человеков (4).

Устойчиво сходятся представления о хищности, напыщенности и бесполезности. Тролли бесполезны для целого и противны созидательному началу. Интересно, что в поэме Генриха Ибсена именно так выглядят придворные Доврского деда: главные черты подземных троллей — эгоизм, самоупоение, хищность, враждебность к миру людей и отсутствие всякого конструктивного производства, тролли не делают ничего, кроме пакостей. Тут-то и уместно вернуться к вопросу...

                        Скажи, от людишек чем разнится тролль?

Самое время вглядеться в типическое лицо нашего современника.

Начать стоит, пожалуй, как раз с этого: все мы — людишки. Мы не титаны. Ни сколь. Быть ими не стремимся или уже не можем. Наш современник не только изнежен и беден чувством для того, чтобы стать высоким свершением, он прежде всего, и это самое главное, безнадежно доволен собой, что порождает соответствующие эффекты во всем, к чему он становится не причастным. Самодовольство, эгоцентризм и невежество лежат в основе социального антропотворчества, направляют и завершают «производственный» цикл в обществе, где разрушены классические модели образования, где тотальность бессистемной информации вытесняет смысл и просвещение. Те, кто питается пошлостью, не могут породить ничего, кроме пошлости. Те, кто не видит образцов, не сделает ничего образцового. Культ бесформенности никогда не породит взлет артистической формы. Все это уже свершилось. Невежда, человек-автомат безразличен к различению ценного и неценного, художественного и пошлого, истинного и ложного. Добавьте сюда атомизацию сознания и его предельное обособление — капсулирование в отрыве от объективной реальности, в безнадежно индивидуалистическом диалоге с виртуальной средой, симуляционной, стихийной, обрывочной, приучающей жить по принципу «как бы», жить в реальности, в которой ничего не происходит «на самом деле». Это «как бы» переселяется из «виртуала» в жизненный мир и прорастает в сознание не только привычкой симулировать жизнь, собственную жизнь, но и относиться к ней, к жизни как таковой, как к чему-то «ненастоящему» — изначально не обладающему незыблемой ценностью.

                                   Пока еще все живы
                                   И брезжит этот свет,
                                   Не верьте сказке лживой
                                   О том, что смерти нет.

Поразительно современны эти стихи Владимира Яковлева (5). Кризис биофильной этики порождается (вот что стоит признать уже непоправимым!) не шизоидно-оптимистическим безразличием к трагическому антагонизму жизни и смерти, а безразличием к принципиальному различению «живого» и «ненастоящего». Не в смысле конфликта органического и искусственно-синтетического. В смысле несовпадения настоящего-стоящего и не стоящего симуляционного; подлинного и фальшивого. Фейка и факта. Ценного и неценного. Но когда жизнь проживают как симулякр, в ней проявляется дефицит «правды», и это требование адресуется «зеркалу жизни» — искусству: не сочиняй, не фантазируй, а давай нам то, что случилось «на самом деле», таков запрос, адресуемый художнику в наши дни. Так оскудение жизненных сил исподволь, не всегда осознанно, но закономерно влечет за собой деградацию искусства — искусства, основанного на вымысле. Для невежд, изолированных раздутым самомнением от всякой порождающей нестабильные состояния информации, даже смерть становится просто фейком.

В силу этих причин на историческом горизонте наша эпоха выглядит как эпоха неуместности творчества по законам воображения. Его социальная ценность утрачена вместе со всеми прежними требованиями, обращенными культурой к субъекту. Творчество — художественное, научное, мировоззренческое, социальное — основано на сверхусилии и несовместимо с человеком-троллем — самовлюбленным, напыщенным, эгоистически-хищным. Жертвенность — оборотная сторона созидательной силы. Творец Нового человека Христос представлен таким в религиозном учении христиан. И разве не такой была жизнь творцов, сжигавших себя в артистической экзальтации, пренебрегая славой и не замечая лишений? Шуберт. Ван Гог. Модильяни... Способность к жертве, кульминация витальности в интеллекте и духовное наслаждение собственной личностью в ее творческой экзальтации — уникальный дар эволюции человечеству. Даже не достигнув высот гениальности, испивший из чаши всеполноты — исполнения человечности, проживает высшую совершенную жизнь, какой бы она не было в остальном. Сверхусилие — это действие титана, придающего своим глубоко личным усилием исторически необходимую форму бесформенности косно-материального мира. Но троллям не ведомо сверхусилие. Отсюда и распространенные в современном искусстве «формы», не отделимые от авторской эмпирии и утратившие артистический смысл. Претенциозная бесформенность, не требующая никаких усилий. Троллинг в художественной среде. И, так как предельная активность сознания, проявляющая себя в рефлексии, — условие философского акта, неудивительно, что современная эпоха может быть названа не просто нефилософской, а враждебной философскому духу. Эпоха троллей сопротивляется всякому познанию под знаком целостной, «старомодной» метафизической истины. Мышление — опасный инструмент, который открывает человеку глубинную катастрофичность физического измерения жизни; философское мышление — тем более, в его направленности расширять универсум в рискованном акте трансценденции. Но там, где возникает недостаток активного сознания, неспособность к интеллектуальному риску, — как плесень, размножаются вредоносные человекообразные сущности — тролли.

Порождение современного антропотворчества, коротко говоря, художник-тролль.

Человек непрошибаемо самодовольный и при этом хищный и наделенный властью, безразличие к ценности превращает в ресурс, служащий достижению его личных низменных целей, целей, противных интересам человечества и культуры. Нет ничего хуже, чем тролль у власти...

Так возможно ли в ситуации культурного хаоса сформулировать аргумент в пользу творчества в соответствии с ценностью? Аргумент в пользу творчества, направленного на создание культурного образца? Можем ли мы представить действенный аргумент в пользу жизни, оправдывающей себя в конструктивном усилии, — представить в условиях, в которых, на уровне социальных явлений, все говорит об обратном — в пользу неуместности высокой растраты, в пользу духовного плебейства, в пользу успеха любой ценой? Можем ли мы назвать аргумент в пользу художника — мастера артистической формы, а не артиста экзистенции в неустойчивых потоках существования?

Чтобы состоялся художник, в культуре должно действовать ценностное сознание. Какими бы бы идеями не оправдывалась продуктивная несостоятельность — недостижимостью абсолютной истины или утверждением достоинства в самом факте всякого существования как такового, аксиома проста. Исторически торжествующий человек — это не тот, кто выживает — биологически или в искусственном теле, в виртуальном пространстве. Это тот, кто, действуя в силовом поле человечности, продолжает действовать в светлой памяти поколений. Это тот, кто оставляет человечеству нечто большее, чем он сам.

Форму, образец, идеал, ценность.

1. Такая возможность обсуждается, к примеру, в научно-популярном фильме «Возможно ли создать звезду на Земле?» («Can We Make a Star on Earth?»), снятом компанией BBC в 2009 году. [Источник: URL: https://rutube.ru/video/eddd45687a10e9dafc0c0cf83fc96cd9 (дата обращения: 20.09.2017.)]

2. Это мое замечание, тем не менее, не подразумевает согласие с искусственным насаждением «традиционных» ценностей, которые идут в разрез с историческими итогами европейской цивилизации и не являются эффективным средством интенсификации культуры. Как анахронизм, они становятся анти-ценностями, являются неуместными и разрушительными для современного общества.

3. Источник: URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/940937. Дата обращения: 20.09.2017.

4. Источник: URL: http://www.vzsar.ru/blogs/3644. Дата обращения: 20.09.2017.

5. Российский поэт, умер в 2016 году в Москве.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0