Рукописи не горят

В этот раз темнота прозрачная.
Всё вкрадчивое. Всё призрачное.
И реальность такая непрочная —
На виду только выборочное.

На полу в слезах цветы желтые.
Непризнанные. Неназванные.
Среброжилой Москвой пораженные —
Как венец недосказанного.

Темнота начинает движение.
Абрис жизни сквозь пальцы виднеется.
В этом вечном преображении
Жизнь как жертва, как жатва, как пленница.

Светом робким, живым заклеймённые,
Книги, мёрзнут и жмутся страницами.
А одна — плод ума воспалённого —
Рассыпается вечными лицами.

Из угла расползлись руки белые,
Желто-синие, красной пунктириной.
И остались лишь угли горелые
От всего, что бывало в квартире той.

Простирая свой взор из кромешности,
Из темницы глубокого кратера,
Не познав, но коснувшись безгрешности,
За костром следил взор прокуратора:

Гладя шерсть нереальную временем,
Он, уставши от холода лунного,
Не смирясь со своим преступлением,
Все шептал, походя на безумного:

"Боже милостив буде мне. Прави мне -
Я сто раз повторю изречение.
Разреши мне сгореть в этом пламени!
Дай согреться. Приму как лечение".

Но молчат небеса. Осыпается
Мелкий дождь на безумную книжицу.
Правда: рукопись не возгорается,
Тени истин огнями не выжгутся.

А за стенкой из пыли и скуки,
Где их ангел несветлый встречал,
Автор книги невестины руки
Целовал. Целовал и молчал.

И опять темнота прозрачная.
Всё вкрадчивое, всё призрачное.
И реальность такая непрочная —
На виду только выборочное.