Под свинцовыми тучами тяжёлого осеннего неба:
Ржавый остов брошенного в поле комбайна «Нива»,
Смятение голодных грачей в тополиной лесополосе,
Водонапорная башня, гремящая ржавыми листами железа,
Жёлтые колосья Triticum aestivum на истощённой почве
В угоду человеческого меркантилизма и беспринципности.
Село, словно с картины Поленова «Русская деревня»,
Только отреставрированное временем и переменами:
Без назойливых коммунистических плакатов и лозунгов,
С домами, на европейский лад оббитыми сайдингом,
И пластиковыми окнами, деспотично смотрящими вдаль.
В родной пейзаж не вписывается белая Toyota Corona
Достаточно старая для владельца, находящегося на передовой,
Но чересчур новая для деревни девятнадцатого века,
Вкраплением эпох отражающейся в озере вместе с глубоким небом,
Небом Андрея Болконского, лежавшего на сырой земле,
Мысленно воспарившего над бренностью несчастного мира,
Над бесконечной человеческой озадаченностью иллюзиями.
Ведь он служил России, нёс неугасаемый жар любящего сердца
К Родине, пылающей и многоликой, земной и небесной,
Среди скошенных трав, облитых слезами росы, среди позолоты куполов,
В остатках несжатой полоски овса, поющего под порывами ветра,
В проповеди шумящего леса, вцепившегося корнями деревьев
И питающегося её плодотворными соками.
Нет. Всё слишком явственно и открыто для многих.
Плачущая крестьянка вытерла глаза платком, горе изливалось изнутри,
Уносилось в полевую даль и забивалось под комья борозды,
Чтобы весной превратиться в хилые ростки насущного хлеба.
Пушечный выстрел огласил тишину, вобравшую в себя молитву.
Как смеешь ты, враг, ступать на святую землю?
От шрапнели хрустнула ветка рябины — будущая цветаевская ветка. Маринина.
Обожгло. Дымчатые облака закрыли священную суть неба от взгляда.
Наследники земли павших в боях за свободу несколько раз
Изменят название страны, сменят политический строй,
Но сердца людей, видевших глубокое небо, останутся неизменными.
Красная вакханалия рябинового цвета захлестнёт землю павших.
Поломается ветка судеб человеческих. Вырастет новая.
Небо Андрея Болконского пристально смотрит с высоты на воина,
сидящего в окопе, по которому нещадно льют свинцом и плюют «Градом».
Раздаются хлопки, и комья земли летят в воздухе в шальном танце.
Стреляют ежесекундно в ложных просторах чужбины.
Взор воина выхватывает цветущий одуванчик с нежными тычинками,
Который незаметно глотает выглянувшее солнце.
Прежним ему уже не быть: ни воину, ни одуванчику.
Пылящие грунтовки пройдены. Вражеские шевроны на краю дороги…
Мамы дождутся сыновей из немых и диких полей бескрайних,
Где ветер, дрожащий от лютого страха, злится и бьётся в немом припадке.
Судьбы — кресты. Судьбы — сломанные ветки. Оплаканы гранитные изваяния
И прощены святым покаянием скомканного осеннего неба.
Молится мама… В глазах воина ветка чужой рябины, так похожая на ту,
Цветаевскую, Маринину, которая растёт у калитки в родной деревне,
Вкраплением эпох отражающейся в озере вместе с глубоким небом…