Возможный сюрприз весны девяносто третьего...

Страничка главного редактора

Судьба коммунистической партии и тем более коммунистической идеологии и сегодня будоражит страсти. И это понятно. Около двадцати миллионов вчерашних коммунистов никуда не девались, они живут среди нас, смертных, и, утратив членство в правящей партии, ничем теперь не отличаются от нас, и мы, искренне исполненные желанием мира, не обнаруживаем намерения увлечься отделением зерен от плевел, тем более что и в те доперестроечные времена плевела и зерна высчитывались нами по другим параметрам, свойственным всем эпохам. Были власть имущие и не имущие ее, были удачливые и бестолковые, умные и не очень, честные и прохвосты. А еще были члены партии и не члены, и последнее разделение не было (по крайней мере, в обыденной жизни большинства) чем-либо уж столь принципиальным, чтобы им определялись основы человеческих взаимоотношений. Для меньшинства членство в партии было фактом идейности, для большинства — условием жизненного успеха, карьеры в нормальном значении этого слова, и лишь для отдельных, немногих, партия была тропинкой, дорогой, проспектом к власти над людьми, судьбами, над населением; вот этих, последних, мы всегда отделяли от прочих. Их сторонились или активно не принимали, им завидовали или ими пользовались, но всякий раз каждого из таковых мы фиксировали в своем сознании и в памяти помечали особой метой. Человек, откровенно делающий партийную карьеру, прежде всего бывал опасен или в определенной ситуации мог оказаться опасным, причем партийному более, чем беспартийному. В свою очередь, партийный карьерист, обязанный чаще всех прочих своих качеств выявлять и демонстрировать главное из них — идейность, как шерстью, обрастал опознавательными знаками касты власти жаждущих и, попав на следующую ступень — власть получивших, от родимых пятен предыдущего этапа не освобождался, но носил их с достоинством, как генерал носит на груди свои еще солдатские медали.

Так формировалась, существовала и воспроизводилась особая порода людей власти, замешанная на идее мировой социалистической перспективы и рассматривавшая свою страну как испытательный полигон, как некий заповедник, функционирующий в особом режиме, в неопределенном будущем уготованном всему прочему, еще не созревшему человечеству.

Притом необходимо уточнить, что замешанность на идее — это вовсе не пропитанность идеей, то есть человек власти отнюдь не был более идейным, чем кто-либо другой, и нынче это выявилось с очевидностью. Пассажиры высшего эшелона власти расставались с партийными билетами без душевных мук и угрызений совести, лихо перепрыгивали в составы, идущие в обратном направлении, и устраивались с привычным уютом и комфортом.

Поскольку не было антикоммунистической революции, не было народного движения, даже достаточного негативного потенциала не было накоплено в обществе (фрондерские бултыхания так называемых «шестидесятников» не в счет, как и «диссидентство», сошедшее на нет к концу восьмидесятых), то истинные причины внезапного и почти мгновенного краха коммунистической диктатуры, по крайней мере моему поколению, откроются едва ли, нам уже не достичь необходимого качества отстраненности, чтобы трезво и спокойно разобраться в случившемся. Мы обречены лишь реагировать на данность, свалившуюся на наши головы.

А данность такова: коммунистическая партия в лице ее реальных властедержателей, скажем так, по недостаточно выясненным причинам «выпустила вожжи», прямым следствием чего явился распад исторического Русского государства. То есть политическая партия, однажды посягнувшая на него, покорившая его и измордовавшая, после семидесяти лет экспериментального социалистического творчества на оккупированных пространствах наконец покончила с ним, с Русским государством, как с фактом мировой истории. Сознательность и добровольность поступка засвидетельствованы подписями.

Если же после всего содеянного упомянутое государство все же вновь появится на сцене исторических действ, данный факт за смягчающее обстоятельство принят быть не может.

За скобками приговора остается множество немаловажных подробностей, к примеру возможная искренность в намерении радикально реформировать гниющий социалистический уклад и последующая растерянность перед лицом вылупившейся катастрофы, а равно и попытки некоторых партийных властедержателей приостановить и затормозить процесс распада, тем более что реальным результатом таковых попыток было резкое ухудшение государственно-структурной ситуации.

Нищета, ненависть, кровь, смерть и все, что еще может ожидать в ряду последствий народ распадающегося государст­ва, разумеется, уже имеет и будет иметь конкретных авторов и инициативников, но не должно при этом забывать, что именно социалистическая идея, однажды заявившая свои права на Русское государство и овладевшая им, искорежившая традиционные национальные институты в угоду концепции социальной справедливости, этой справедливости не только не достигла, но заложила непреодолимые минные поля на путях возможного безболезненного выхода из экспериментального состояния, в которое было ввергнуто Русское государство маньяками социалистической идеи.

В перечне преступлений против своего народа, совершенных партией социальной справедливости, есть одно, до сих пор еще не получившее должной оценки. Суть его в том, что нормальное и общеизвестное чувство национально-государст­венного патриотизма было насильственным образом изгнано из человеческих душ и подменено социальным патриотизмом. Исповедование такового патриотизма предписывалось, и могущественнейшая и хитроумная машина, именуемая Комитетом государственной безопасности, денно и нощно следила за качеством исповедования, немедля опуская карающую длань на всякого уклонившегося от исполнения вышеназванного гражданского долга. Само понятие государственной безопасности напрямую увязывалось с благополучием правящей партии, с готовностью гражданина жить и совершать поступки в соответствии со всеохватывающими партийными регламентациями.

Но несть веры без отступника. Только вот отступнику от социалистической веры отступать было некуда, если его предыдущая память оказалась вычищенной пропагандистской атакой, а против всяких прежних национально-государственных символов был внедрен в сознание мощнейший иммунитет. Вот этому социальному «зомбированию» обязаны мы обилием «общечеловеков» в сегодняшних правительственных органах, это они, не по своей вине дальтоники, рукоплещут сегодня распаду России, это они, оболваненные и обойденные судьбой, разочаровавшись в социализме, искрутились головами в поисках альтернативы — опять же социальной альтернативы, — и обнаружили ее кто где под названием РЫНКА, и бросились внедрять, обеспечивать, воспевать, с поистине большевистской беспощадностью сокрушая все, бревном поперек лежащее на их искрометном пути. Это они, кому не повезло, не посчастливилось увернуться от оболванивания, от тотальной промывки мозгов, нервно вздрагивают нынче от одного только упоминания о существовании национальной русской проблематики и всю мощь своего кастрированного интеллекта благотворительно выстилают под каток национального уничижения.

И, наконец, это они, «гомо-социалусы», яростью своего натиска на естественную тревогу русского человека за судьбу исторического Отечества провоцируют ответную ярость в слове и деле, парализуя тем самым спокойную творческую инициативу в национальном поиске, когда в общественном сознании искусственно фиксируется неотработанная идея или комплекс идей, а затем интенсивно бомбардируется, вынуждая инициаторов перейти к активной и злой обороне.

Вернемся и напомним, что именно коммунистической идеологии, в течение семидесяти лет штурмовавшей наши мозги, мы обязаны сегодня присутствием в обществе широкого слоя национальных дальтоников, подчеркнем, что дело имеем с жертвами духовной агрессии, и призовем к снисходительности и терпению, потому что сами миновали чашу сию не соб­ственной волею, а волею обстоятельств, удачно сложившихся на каком-то отрезке биографии.

Еще напомним, что сто лет назад та же коммунистическая идея под именем марксизма знахарским рецептом осчастливила занедуживший организм Русского государства и «в горниле классовых битв» выковала новый антропологический тип человека, человека-целителя-застрельщика. Этот социальный монстр объявил войну собственному народу и победил, отстреляв сначала эксплуататорские классы, затем своих революционных соперников, затем принялся за базисные русские сословия — духовенство и крестьянство. Изничтожив одних и измордовав других, в течение еще долгого времени вел планомерный отстрел всякого рода инакомыслящих и предрасположенных к ереси и к определенному периоду получил, наконец, вполне послушное население, готовое и способное к ратным и трудовым подвигам во имя торжества великой социалистической идеи, в первые годы непосредственно, а затем в некой опосредованной форме нацеленной на все человечество.

И решительно нет никаких оснований полагать, вопреки некоторым мнениям, что, дескать, сталинская партия — это уже не ленинская партия, а хрущевская партия — это вообще нечто третье, имеющее с прежними только общее именование. И потому, мол, неправомерно суждение о партии в целом без конкретного временного уточнения.

Безусловно, торопливость и лихость в осуждении такого воистину всемирно-исторического явления, как Коммунистическая партия Советского Союза, чреваты несправедливыми обобщениями, особенно когда имеются в виду миллионы рядовых членов партии, которых правящая верхушка использовала в качестве инструментария управления и среды подбора профессионально-партийных кадров. Стоит не полениться и лишний раз сделать оговорку в пользу и без того уже гневом разного рода обличителей морально травмированных партийцев, хотя такая оговорка будет всего лишь вопросом такта, но не принципа. И, покончив с оговорками, заявим решительно и обоснованно: за все время существования коммунистической партии ни один ее принципиальный догмат не был ни поколеблен, ни отвергнут, и в том числе главный — уготованность коммунизма всему человечеству. Уже через несколько лет после революции выявилось, что у человечества иное мнение на этот счет, и партия благоразумно предпочла синицу в клетке журавлю в небе и, как говорится, не от хорошей жизни прибегнула к стратегическому маневру. Революционный блицкриг был заменен долговременной программой, но с той же целевой установкой. Упорствующих и негибких отстреляли, выпрямив партийный хребет до стойкости оглобли, и пошли дальше семимильными шагами к светлому будущему.

За семьдесят лет коммунистической диктатуры ни одна ленинская установка не была подвергнута сомнению, и опять же исключительно лишь по тактическим соображениям замалчивались кое-какие пикантности великолепного ленинского наследия.

Широко декларируемая самокритичность партии проявлялась однозначно в критике или осуждении отдельных личностей или так называемых антипартийных групп, партия же как детище марксизма-ленинизма, как некий работающий и реализующийся мозг мирового прогресса объявлялась непогрешимой и неприкосновенной.

Списав на Сталина тридцатилетнее партийное людоедство, Хрущев также не внес принципиальных изменений в партийный курс, а лишь зафиксировал ненужность продолжения отстрелов и изоляций, поскольку цель была достигнута: общество научилось, наконец, самовоспроизводиться в нужном для партийной идеологии качестве и даже забавлять вождей явлением безобидных и неопасных фрондеров, на укрощении которых можно было натаскивать молодые партийные кадры.

Религия оставалась опиумом, крестьянство — без паспортов.

Притом контроль над населением не только не ослабел, но достиг такой виртуозности, о какой не мечталось прочим тоталитарным режимам, и это качество, эта характеристика коммунистической власти по праву должна стоять в первом ряду опознавательных свойств антинародных правлений.

Сегодня, как сто лет назад, коммунистическая партия вновь возрождается под знаменем борьбы за социальную справедливость. Что ж, в любом обществе есть ниша для деятельности по совершенствованию принципа распределения благ, у нас же сегодня знай только закатывай рукава. Среди коммунистов могут найтись немало толковых управленцев, и глупо было бы пренебрегать их опытом. Коммунисты, наконец, за восстановление и укрепление государственности — можно ли это не приветствовать? Поприветствуем, а затем вежливо спросим: а как, извините, относительно той самой, которая правильна, потому что единственно верна? Неужто уже не так?! А то ведь схема-то нехитра: сперва с близкими по программе к власти, а потом «близких» по боку и по горлу и — вперед уверенной поступью... А те, которые сегодня «близкие», как им спится? Кошмары не мучают? Ведь кому охота из демократического огня да в коммунистическое полымя!

Весна девяносто третьего — сезон, обещающий сюрпризы. Понадеемся, что коммунистический сюрприз не оправдает наших справедливых тревог.