На рубеже нового времени

Страничка главного редактора

Если отвлечься от исторической причинности, увязывающей судьбы народов и государств в узел некоего единого, более или менее постигаемого всеобщего смысла, и просмотреть русскую хронологию исключительно по связке прошедших веков, то тут же и заметим, что, начиная по крайней мере с XVI–XVII столетий, Россия всякий раз оказывалась на рубеже очередного Нового времени.

1599–1600. Смутное время и новая династия.

1699–1700. Петровская эпоха. Принципиальная ломка-перестройка национальных и государственных устоев.

1799–1800. Эпопея Наполеона как пролог к завершению великого имперского действа.

1899–1900. В комментариях не нуждается.

И вот он, наконец, наш — 1999-й! Совпадающий к тому же с концом тысячелетия. Этому совпадению, заметим, полностью соответствует величина перемен. Кто-то даже скажет: в русской истории такого еще не было — и будет прав и не прав одновременно.

Не прав — потому что так мог сказать любой современник прошлых вековых рубежей.

И безусловно прав — потому что никогда ранее не были столь безнадежно мрачны национально-государственные горизонты, никогда ранее Россия не оказывалась столь принципиально идейно разоруженной перед лицом социального бедствия, которое именно потому и воспринимается как катастрофа, а не просто как очередное бедствие. И два приобретения нынешних времен — свобода речи (именно речи, а не слова) и свобода вероисповедания и, соответственно, то, что воспринимается как возрождение христианства на Руси-России, — оба эти обретения пока что практически не в счет. Потому что свобода «речений» всегда свойственна смуте. А христианство... Православие... Если не принимать во внимание официальные моления иерархов за судьбу России, то никогда еще наша Церковь не была так определенно «отделена» от государства, как сегодня. «Отделение» это не юридическое, потому вдвойне трагично в сравнении с прошлыми временами.

Рубеж XVI–XVII веков. Непоколебимый Ермоген и защитники Троице-Сергиевой лавры — четкая социальная позиция Церкви.

Рубеж XVII–XVIII веков. Сперва никониане и старообрядцы, а затем и петровский Синод — это позиции, как бы их ни оценивать.

Рубеж XVIII–XIX веков. Русская армия в лице Кутузова на коленях перед иконой Казанской Божьей Матери накануне решающего сражения.

Рубеж XIX–XX столетий. Революционеры — бесы хилиазма. «Сумерки атеизма породят ночь варварства». Не помню, кому из позднее погибших иерархов Церкви принадлежит высказывание, но разве не в том самом состоянии, в состоянии варварства, мы нынче пребываем?

Повторюсь, что оставляю без внимания так называемую «правоту» церковной позиции в мирском ее толковании, но лишь фиксирую непременное наличие их, социальных позиций Церкви, в решающие для Отечества дни и годы.

Горькая особенность нынешней нашей ситуации в том, что Церковь, как это ни парадоксально, права в своем уклонении от высказывания и декларирования социальной позиции, ибо фактическое разделение общества и народа на будто бы «красных» и столь же будто бы «антикрасных» мнимо по существу.

Тотальное отсутствие подлинного национально-государственного сознания подталкивает одних к упрямству в отстаивании необходимости так называемого углубления реформ или, по крайней мере, к сохранению статус-кво с иллюзорной тенденцией к улучшению.

Других, неприемлющих и пострадавших, загоняет в «красный угол», где их поджидают горячие объятия немногих, но реальных «красных упрямцев», которым воистину нечего терять, поскольку из исторического национального опыта они ничего вразумительного не приобрели и по этой причине сохранили искреннее, хотя и не вполне добросовестное восхищение успехами русского социалистического эксперимента.

Так вот и получается, что сегодняшнюю политическую ситуацию определяют и образуют ничтожные меньшинства на полюсах понимания и предпочтения, а между полюсами громадные массы, вынужденные с молчаливыми или гласными оговорками примыкать или смыкаться с полюсами, создавая тем самым ситуацию гражданской конфронтации, каковая и по сей день все та же смута, а вовсе не противостояние «правды и кривды» как последнего и решающего этапа решения социальной проблемы.

Нынешнее правительство — попытка исправления или «поправления» реформаторского провала, передышка, в которой нуждаются более всего те, кто на полюсах противостояния. Ни тот, ни другой полюс морально не готов к известному действу: «И как один умрем в борьбе за ЭТО!» В том пока, возможно, и есть наше русское счастье, что они не готовы, поскольку «ЭТО», за что и стоит умереть, ни той, ни другой стороной четко не сформулировано, что в первую очередь и отличает смуту от гражданской войны или ей предшествующего состояния.

Программа, условно скажем, «красной стороны» состоит в основном из намеков на решительность действий и из некорректных параллелей с успехами недавнего прошлого. Программа стороны «некрасной» обещает постепенное самовытаскивание за волосы из болота национальной катастрофы и попугивает возможными рецидивами зла того же самого недавнего прошлого, системный анализ которого ни той, ни другой стороной толком не проведен.

Есть и отягчающее ситуацию обстоятельство. Десятки, а то и сотни тысяч вчерашних «советских чабанов» за прошедшее десятилетие превратились в «полевых командиров» социальной смуты. Каждый из них как-то, а многие и весьма неплохо устроены, и всякая решительная пертурбация грозит им утратой достигнутого. Потому большинство из этих пристроенных лишь имитируют активность и на реальный поступок решатся только при стопроцентной гарантии неутраты позиции. Проще говоря, сегодня мы имеем по меньшей мере класс «людей смуты», каковым нынешнее состояние если и не выгодно, то по крайней мере удобно. И речь здесь вовсе не идет о так называемых олигархах или тех, кто наловил крупной рыбки в мутной воде. Эти наверняка себя подстраховали на все случаи жизни.

Имеется в виду политическое поле. Командиры и командирчики политического поля сегодня как раз и составляют ту инерционную массу, каковая в первую очередь и препятствует выработке программы национального спасения. Страшней инфляции, голодовок и забастовок для этой категории людей откуда-нибудь могущие прозвучать команды: «Становись!» и «На первый-второй рассчитайсь!». К счастью для них, таковой команде прозвучать неоткуда, но ситуация на этот предмет отслеживается особо тщательно всеми заинтересованными сторонами, независимо от политической позиции. Именно в этой связи муссируются толки о конституционном могуществе президента, что является отвлекающим маневром, и не более того, ибо сам президент находится, пребывает в теснейшей связке с политическим полем, на котором он когда-то возрос. И если с некоторых сторон все же раздаются голоса и требования об импичменте, то последнее свершается по украинской поговорке: «Хай гирще, абы инше!»

В действительности президент, каким мы его видим, ничему определенно положительному воспрепятствовать не способен. Как, впрочем, и ничему отрицательному тоже. И происходит это вовсе не по причине «нездоровья» президента, но исключительно в силу однажды установленных «правил игры», гласных и негласных, но устраивающих подавляющее большинство «игроков». Игры в импичмент — тоже в пределах тех же правил...

В последний год тысячелетия мы вступили даже без намека на перспективу спасения. Разговоры об улучшении и пусть даже некоторые шансы на таковое не решают главной проблемы — выхода страны из состояния смуты. Увлечение политическими комбинациями партий и движений обещает лишь очередную перекомпоновку сил, не имеющих в своем арсенале средства объединения народа, каковое когда-то, в годины прошлых смут, находилось и эффективно срабатывало, — этим средством обладала Церковь. Итогом столетнего атеистического эксперимента явилось лишение народа слуха, а Церкви — голоса-гласа.

Единственное, на что еще нынче способен откликнуться русский человек, — это на идею державности, но именно в понимании державности и раскололось народное мнение, или, по крайней мере, те, кто призван это мнение выражать от имени народа.

Притом в самой структуре раскола преобладает лукавство. Проспекты-программы партий и движений, словно подыгрывая ошалелости дезориентированного и измученного невзгодами русского человека, обещают ему: одни — симпатичный капитализм, другие — мягкий коммунизм, демонстративно отодвигая за обочину маргинальности радикальные, то есть, по существу, наиболее честные и откровенные, перспективы победы той или другой стороны, ибо, пока народ пребывает «по сторонам», неизбежна та или иная форма гражданской войны, в которой хотя бы временно, но непременно побеждает радикализм.

Радикализм правых — это превращение России в Московию. Радикализм левых — очередная классовая борьба, диктатура атеизма и как следствие — языческие формы управления и бытия.

Потому искусным камуфляжем реальности способны увидеться и правительственная чехарда, и бесконечное законотворчество Думы, над которым, кстати, потешаются как хотят как раз все те, для кого, казалось бы, сотворение правового государства по западному образцу — мечта и греза. Но, знать, остер глаз чужого человека, если видит не творчество, но всего лишь суету, обеспечивающую продление нейтральной ситуации, в которой высок спрос на одаренных иронией, сарказмом и равнодушным объективизмом. Шендеровичи, киселевы, леонтьевы, сванидзе — они вовсе не захватывали телевидения, как обижаются некоторые русские патриоты. Это нынешние российские политики, в том числе и патриоты, качеством своей политической активности вдохновили и продолжают вдохновлять некоторых россиян на совершенство в критическом жанре. И в конечном счете, так называемые СМИ никакой четвертой или пятой властью не являются. СМИ не власть, но всего лишь добросовестное отражение принципиального отсутствия власти, зеркало той пустопорожности, в которой Россия увязла в итоге супердемократического эксперимента, распавшись при этом не только территориально (и не столько территориально), сколько идейно, духовно, наконец.

Но повторимся при этом: раскол в народном сознании произошел не по существу, но по амбициям несостоявшихся утопий. Коммунисты обещают построить-таки настоящий социализм, «демократы» столь же упрямо убеждают в возможности «очеловечивания» извечно варварской «Россиянии». И вовсе не убеждения разделяют ныне граждан по позициям, но в первую очередь — отчаяние и страх. Одни не без оснований опасаются, что продолжение демократического эксперимента приведет к окончательному развалу России, другие с не меньшим основанием страшатся продолжения коммунистического эксперимента.

Что зачастую вовсе не убеждения, а самый обычный житейский расчет движет массами, наглядно свидетельствует, к примеру, эпизод из прошлой выборной кампании, когда московские коммунисты, дружно проголосовав против Ельцина, столь же единодушно проголосовали за тогда верного «ельциниста» Лужкова.

Присматриваясь к российской политической суете, народ высматривает вовсе не партию или движение с идеальной программой, но человека, способного встать над расколом-ловушкой, сердито пересчитать «раскольников» по порядку и четко обозначить приоритеты.

А их, в сущности, два: восстановление национального промышленного производства и восстановление военного могущества государства. Средство же для осуществления таковой программы всего лишь одно — пересмотр, ревизия приватизации.

Скромно, почти без комментариев прошла по СМИ информация, что на девяносто девятый год США увеличили военный бюджет на двенадцать процентов. Такой цифры ВПК США не имел ни в годы американо-вьетнамского конфликта, ни в какой другой год затяжной «холодной войны» с соцлагерем. Из возможного множества задач и обязанностей России перед человечеством одно нынче неотложно: если не остановить, то хотя бы слегка «тормознуть» американское «головокружение от успехов» в «миротворчестве», пока это не коснулось нас самих...

Можно предположить, что уже и Европа скоро начнет испытывать дискомфорт от вездесущего американского «присутствия»...

А первые же симптомы гражданской войны в России при нынешнем ее «расколотом» состоянии немедленно вдохновят «миротворцев» на соответствующие действия, вовсе не требующие, как показывает практика Ирака и Югославии, никаких мировых санкций...

Восстановление промышленного и, соответственно, военного потенциала России теперь уже не просто необходимость, но обязанность, исполнить которую возможно исключительно при одном условии — ликвидации идейного раскола, что, на наш взгляд, не под силу одной, даже самой крупной, политической партии, способной лишь подмять под себя прочие позиции, превратив их тем самым в активную «пятую колонну», с которой затем уже иначе как посредством террора не разобраться.

Вся надежда на команду, которая «прорастет» сквозь, через и поперек всех и всяческих партийных междоусобиц, на человека, способного создать такую команду, на то, что народ, измученный нищетой и партийно-идейными дрязгами, узнает, признает, откликнется...

Тогда только и прозвучит полногласное благословение нашей Православной Церкви, ныне лишь молящейся за наше будущее народное единение.

Последнее предположение-пожелание могло бы посчитаться иллюзией, фантазией, утопией, если бы не было в нашем историческом опыте событий XVII века, когда истерзанная смутой Россия прозрела идеей спасения и возродилась на века.

Будем же надеяться, что последний год второго тысячелетия станет первым годом нового русского возрождения.

И ничего более достойного мы не можем пожелать читателям нашего журнала в наступившем году.