Москва как феномен и средоточие
Москва как культурно-исторический феномен и средоточие русского патриотизма (о журнале «Москва» № 5, 2021)
http://moskvam.ru/publications/?year=2021&month=5
5-ый выпуск журнала «Москва» за 2021-ый год в значительной степени посвящён батальной теме и, прежде всего, – теме Великой Отечественной войны. В номере много военной прозы и военно-исторической публицистики. Так, в рубрике «Поэзия и проза» помещён рассказ Юрия Поклада «За победу!». В той же рубрике опубликована «Повесть о полку Игореве» Евгения Анташкевича. Военно-патриотическая тема в «Повести» неизменно связана с древней Русью и вместе с тем соотнесена с контекстом современности. «Повесть» посвящена жизни «Слова о полку Игореве» сегодня.
В рубрике «Публицистика» помещена военно-историческая публицистика: Александр Щипков «Непобедимая и легендарная», Владимир Миколаевич «Дети войны». В рубрике «Культура» имеется публикация Инны Тихомировой – «Дети и война».
Наряду с публикациями о войне журнал содержит и ряд публикаций историко-литературного характера. К ним относится повесть Сергея Дурылина «На чужой могиле» (рубрика «Наши публикации»), а также публикации, посвящённые литературным юбилеям. 85-летию Олжаса Сулейменова посвящена статья Игоря Крупко «Рифмы мира Олжаса Сулейменова», 115-летию Мусы Джалиля посвящена статья Анны Барсовой «Отважное сердце». Обе юбилейные публикации относятся к рубрике «Культура».
Основные публикации выпуска: Анатолий Салуцкий «Немой набат» (рубрика «Проза и поэзия»), Сергей Дурылин «На чужой могиле» (рубрика «Наши публикации»), Игорь Крупко «Рифмы мира Олжаса Сулейменова», Максим Ершов «Широко шагая» (рубрика «Культура»), епископ Арсений (Жадановский) «Христос воскресе!» (рубрика «Домашняя церковь»).
«Москва» – консервативно-патриотический журнал. Его смысловое поле определяет Москва как культурно-исторический феномен и средоточие русского патриотизма. Показателен подзаголовок «Москвы»: «Журнал русской культуры».
Так, в журнале имеется постоянная москвоведческая рубрика «Московская тетрадь». В анализируемом выпуске журнала упомянутая рубрика содержит москвоведческий очерк Михаила Вострышева «Городской транспорт» – о конках, о первых трамваях и других московских средствах передвижения, характерных для конца XIX – начала XX века. При всей документальной конкретике и москвоведческой специфике очерка Вострышева (к которому прилагаются уникальные исторические фотографии), журнал «Москва» ни в коей мере не является краевым изданием.
В смысловом поле и текстовом корпусе журнала Москва предстаёт не в качестве периферии мирового сообщества, а в качестве одного из внутренних центров мировой культуры. В структуре журнала культивируется своего рода московский Универсум, а значит, и особый – московский – взгляд на зарубежную литературу. Показательна постоянная рубрика журнала «Московский обозреватель», где регулярно публикуются рецензии на недавно вышедшие книги отечественных и зарубежных авторов. В анализируемом выпуске журнала опубликована рецензия Сергея Шулакова на книгу Ю. Несбё «Королевство». В рецензии явлен особый – московский – взгляд на европейский литературный триллер (книга Несбё в России переведена с норвежского). В той же рубрике («Московский обозреватель») помещены рецензии Сергея Шулакова на книгу стихов Сергея Арутюнова «Твэлф» и на книгу Хосе Карлоса Самозы «Этюд в чёрных тонах». Она представляет собой роман с узнаваемыми элементами детектива.
Итак, тенденция журнала – не столько замыкаться от Европы в круге собственно московских ценностей, сколько воспринимать Европу по-московски. В журнале присутствует также компонента соперничества русской и европейской культур.
С нею соизмерима военная проза журнала. Так, начальную рубрику журнала «Поэзия и проза» открывает рассказ Юрия Поклада «За победу!». Рассказ ни в коей мере не является ура-патриотическим. Воспоминания о войне даны автором не в русле монументальной героики, а в русле представления о частной жизни былых фронтовиков, людей, много испытавших на своём веку. Главные герои рассказа – два пожилых человека, прошедшие страшную войну. Один из них – колоритный алкоголик, хаотически–пиршественное поведение которого продиктовано (и внутренне оправдано) трагическим опытом. Другой – бывший фронтовик, который не любит, почти не выносит спиртного.
К одной из его боевых наград (а их множество) приложена своего рода разъяснительная надпись, где сообщается, что награда получена фронтовиком за то, что он лично убил двух немцев.
Один из центральных слоганов рассказа «я их не убивал». В русле семейного откровения отец-фронтовик сообщает сыну, что командир приписал ему, участнику войны, убийство двух немцев для того, чтобы аргументы к получению им боевой награды выглядели весомо.
Так, в рассказе христианская заповедь «Не убий», исходно начертанная в Библии, контрастно сопровождает представление о воинском долге, о необходимости защищать Родину. При особом желании слоган «я их не убивал» может быть понят и так, что человек, который защищает Родину на войне, по своей истинной сути не является убийцей, хоть и участвует в неизбежном кровопролитии. В рассказе присутствует трагическая диалектика частной жизни и патриотического долга.
Рассказ «За победу!», где явлены и горькие хмельные слёзы, и горькие откровения былых фронтовиков, пронизан не столько официальной патетикой, сколько неприкрашенной правдой.
К рассказу Юрия Поклада по смыслу примыкает «Повесть о полку Игореве» Евгения Анташкевича – ещё одно произведение на батальную тему. В «Повести» Анташкевича изображены люди, которые несут монашеский подвиг и параллельно своим отшельническим трудам вспоминают и цитируют «Слово о полку Игореве». Тем самым духовная брань и подвижничество на поле боя ставятся в один ряд.
Как свидетельствует биографическая справка, Анташкевич, автор «Повести» – ветеран органов госбезопасности и лауреат 1-ой премии ФСБ России за лучшее произведение о деятельности органов Федеральной службы безопасности (за роман «Харбин»).
Прямая причастность Анташкевича к структурам госбезопасности (в своё время он окончил Высшую школу КГБ СССР) контекстуально указывает на то, что в его «Повести» здоровая религиозно нравственная закваска связывается с крепкой государственностью. Изображая патриотически настроенное духовенство, Евгений Анташкевич тяготеет к теократической модели государства.
Тем не менее, в смысловом поле и текстовом корпусе журнала духовная брань не всегда отождествляется с военными действиями, а крепкая государственность не всегда связывается с крепкой верой. Так, в рубрике «Наши публикации» помещён рассказ – религиозного мыслителя, филолога, искусствоведа, прозаика, поэта – Сергея Дурылина «На чужой могиле» (с подзаголовком «Пасхальный рассказ»). Дурылин, согласно данным биографической справки в 1920-ом году принявший священство, пострадал при Сталине. Тем самым Дурылин стал не строителем–провозвестником, а религиозной жертвой крепкого государства.
Рассказ Дурылина также свободен от военно-патриотического пафоса. Главный персонаж рассказа с говорящей фамилией Омутов воспринимает смерть своей матери в русле эпохи декаданса (современником и едва ли не порождением которой Омутов является). Омутов внутренне сетует на происходящее: ««Вечная память», – протяжно и уныло тянул батюшка и кланялся и усиленно кадил. Омутов перекрестился и подумал: «Какая же вечная память? Мама умерла девять дней назад – и вот на её могиле я, Анна Николаевна и батюшка. Через год я могу не быть – и на могиле не будет никого, а через десять лет, наверное, не будет и самой могилы. Ещё можно сказать: вечная память Ньютону, положим, Канту, Пушкину – это понятно, хоть и это только метафора, но мама, родная мама? – тихая и никому неизвестная – зачем ей эта вечная память?» А старичок священник кланялся и пел» (С. 140). В высшей степени неожиданно, что почти сатирическое изображение священника (маломощный старичок, который однообразно бубнит молитвы) принадлежит священнику. В рассказе Дурылина угадываются интонации Чехова, скептика врача...
И всё же преодоление смерти в рассказе происходит – но не биологически–естественным путём, а путём пасхального чуда. Свидетельствуя о нём, герой рассказа – священник не морализирует, более того, сострадает Омутову, но при всём том опровергает всю, казалось бы, неизбежность смерти. Христос явился – и смерти нет! – вот о чём рассказ. Почти чеховское отсутствие дидактики у Дурылина контрастирует с назидательностью Анташкевича, также затрагивающего религиозную тему.
С «Повестью» Анташкевича по психоидеологии журнала согласуется и цикл произведений короткой прозы Василия Аксёнова «Пронизки». Краткий прозаический цикл Василия Аксёнова построен как ряд афоризмов, житейских анекдотов, наблюдений. По своей поэтике «Пронизки» Василия Аксёнова напоминают цикл коротких рассказов Фёдора Абрамова «Трава-мурава», опубликованных в предсмертной книге Абрамова «Жарким летом» (Л.: Советский писатель: Ленинградское отделение, 1984).
По своей психоидеологии Василий Аксёнов (тёзка и однофамилец, но отнюдь не единомышленник знаменитого автора «Московской саги») патриот-консерватор. Так, например, он высказывает мысль, что нынешние оппозиционеры многим возмущаются, но не предлагают альтернативной положительной программы жизни страны, не берут на себя ответственность за Россию и под видом критики всего происходящего в стране ищут личных выгод.
Проза Василия Аксёнова, опубликованная в журнале (с последующим анонсом «Окончание следует»), подразумевает, что война продолжается и былых фашистов сменил внутренний враг, которому следует дать отпор. Означенная посылка в полной мере реализуется в романе Анатолия Салуцкого «Немой набат», где показано, что (с точки зрения Салуцкого) делается на нынешнем политическом фронте.
История современной России в романе как бы продолжает военную историю страны. Путин в романе показан как человек прямодушный, ответственный, отзывчивый на общую боль и значит, как достойный соперник руководителей других стран в борьбе с коронавирусом. Более того, обнуление президентских сроков Путина вопреки либеральным представлениям о личном произволе Путина, о незаконном превышении президентских сроков, художественно осмысляется в романе как залог социальной стабильности и надёжного будущего страны.
При всём том, политическую интригу в романе определяет путь, который проделал Путин, ставленник Ельцина, от либерализма к иной логике – к логике консервативной государственности. Между двумя означенными полюсами политической истории России последних 2-х-3-х десятилетий существует ряд промежуточных градаций.
По мысли автора, они определяют своего рода политическую лазейку, позволяющую либералам проникнуть во власть под прикрытием государственной риторики. Политическая интрига романа заключается собственно в том, что лукавые либералы из команды Путина под благовидными предлогами мешают ему разумно править страной. Своего рода олицетворением либеральной дряблости по логике романа является Медведев, показанный как скрытый антагонист Путина. (Совершенно очевидно, что если даже Медведев, официальный деятель, фактически подвергается у Салуцкого политической анафеме, то собственно оппозиция и её деятельность именуется в романе не иначе, как Болотной истерикой; радикальной критике подвергается Алексей Навальный). Салуцкий фактически отрицает право на существование внесистемной оппозиции.
Последователи Медведева в романе Салуцкого наделены говорящими фамилиями – Хитрук, Подлевский, Филоныч (от слова «филонить»). Попутно в романе присутствует игра слов. Например, упоминается, что Медведев в период своего президентства горбил Путина (горбить в данном случае образовано от имени собственного – Горбачёв).
Натуралистическое описание быта и среды обитания пришедших во власть современных олигархов в романе придаёт правдоподобие авторским идеям, а они в свою очередь позволяют автору уйти от очерковой описательности. Роман Салуцкого примечателен ещё и тем, что консервативный пафос в нём согласуется с художественными приёмами классической антиутопии, в принципе ориентированной либерально. Достаточно сослаться на произведения Оруэлла «1984 год» и «Скотный двор». Мировая антиутопия (как минимум со времён Кафки) ориентирована на показ человека, изнывающего под пятой государственности, тогда как у Салуцкого показана государственность, систематически подвергаемая неким досадным коррозиям, искривлениям и деструкциям.
При всём том, в романе имеются некоторые объективные неувязки. Во-первых, было бы логично ожидать, чтобы Хитрук, Подлевский и подобные им персонажи как-то использовали коронавирус в своих корыстных целях (например, делали деньги на медицинских препаратах) – иначе попросту не понятно, зачем в романе показан коронавирус. К тому же автор ищет диагноз нынешних политических неурядиц в сравнительно недавнем прошлом страны, в 90-ых и нулевых годах, когда коронавируса ещё не было, в результате возникает некое не вполне мотивированное смещение ковида-19 в более ранний период исторического времени. (Становится непонятным, какое отношение имеет борьба с коронавирусом к реальной или мнимой борьбе Путина и Медведева). Впрочем, опубликованный в журнале фрагмент романа сопровождается анонсом «Продолжение следует» и возможно, в дальнейшем соотношение различных исторических фаз действия романа будет более сбалансированным.
В романе присутствует недвусмысленное представление о союзе царя с народом против бояр. Царь – понятно кто, а под боярами также недвусмысленно подразумеваются нынешние олигархи, проникшие во власть. Идея постоянства и единоначалия, напрямую связанная в романе с обнулением путинских сроков, действительно неотделима от монархической модели государства. Президентское правление подразумевает парламент, а значит, общественный плюрализм, против которого выступает Салуцкий. Если романную логику Салуцкого довести до конца, то она неизбежно предполагает появление инициативной общественной группы, выступающей за венчание на царство Владимира Путина; иначе неизбежно получается, что Путин, даже бесконечно продлевая свои президентские сроки, сам того не желая, бесконечно плодит тех, кого Салуцкий называет Хитруками и Подлевскими. Ведь там, где есть парламент, неизбежны различные фракции. (Иначе парламент фиктивен).
Роман Анатолия Салуцкого примечателен, однако, тем, что он представляет собой явление новой – постсоветской – официальной литературы. Возможность её появления связана не столько с отдельно взятыми авторскими оценками, адресуемыми тому или иному официальному лицу, сколько с изображением глобальных процессов в стране и концептуальным (а не штучным!) осмыслением означенных процессов в официальном ключе.
Наряду с произведениями Поклада, Салуцкого, Анташевича в рубрике «Проза и поэзия» опубликована юмористический рассказ Дмитрия Тарасова «Мама и Миша». Центральный персонаж рассказа – Миша – человек отнюдь не глупый, но надменно глубокомысленный и потому неспособный адаптироваться к окружающей реальности, понять её. Социальный изоляционизм Миши знаменует превращение почти байроновского скепсиса в доморощенную позу, знакомую нам на хрестоматийном примере лермонтовского Грушницкого. Однако психологизму Лермонтова у Тарасова противостоит абсурд и гротеск, родственный постмодернизму (от Саши Соколова до нашей современницы Татьяны Толстой, продолжательницы Соколова).
Политически нейтральный характер рассказа Тарасова «Мама и Миша» в рубрике «Проза и поэзия» контрастно уравновешивает политически активный характер романа Салуцкого «Немой набат».
В рубрике «Проза и поэзия» напечатаны также 3 подборки стихов. К означенной рубрике относится подборка стихов Николая Калиниченко «Идёт троллейбус по Москве». Несмотря на явную реминисценцию из «Синего троллейбуса» Окуджавы в заглавии подборки, трогательно-интеллигентным интонациям Окуджавы в стихах Калиниченко по-своему противоположна мощная московская космология, родственная футуристическим построениям Вознесенского, поэта, который унаследовал гигантизм Маяковского. Образцом поэтического москвоведения в журнальной рубрике «Проза и поэзия» является также подборка Владимира Теплякова «Звук имени». Тепляков посвящает Москве тонкую проникновенную лирику, почти классические образцы которой явлены в творчестве Ахмадулиной или Окуджавы. В рубрике «Проза и поэзия» опубликованы также религиозные стихи Георгия Степанченко. Некоторые их них написаны непосредственно по мотивам Священного Писания.
Другие рубрики журнала идеологически подкрепляют помещённую в нём военно-патриотическую прозу. Так, в рубрике «Публицистика» напечатана статья Александра Щипкова «Непобедимая и легендарная», где говорится о почти сакральном значении Русской армии, но при всём том негативно упоминается явление так называемой дедовщины, порочащее облик Русской армии. (Щипков считает, что дедовщина вызвана хлынувшим в армию потоком заключённых). Там же в рубрике «Публицистика» опубликована статья Владимира Миколаевича «Дети войны». Миколаевич пишет о том, какой страшной ценой досталась Победа. Автор воспринимает Победу как достижение Советской власти и объявляет едва ли не фашистами всех, кто против страны Советов. (В статье Миколаевича в частности негативно упоминаются так называемые лесные братья). Тем не менее, Миколаевич вскользь упоминает о том, что Советская власть не всегда была справедлива – и не все герои войны реально получили по заслугам. Некоторые из них (по тем или иным причинам) остались незаслуженно забытыми.
Военно-патриотическую тему выпуска практически дословно продолжает статья Нины Тихомировой «Дети и война», опубликованная в рубрике «Культура». Тихомирова повествует о почти нечеловеческой выносливости юных партизан, об их мужестве, которому могли бы позавидовать и взрослые. Документальные факты в статье перемежаются и иллюстрируются цитатами из военных стихов Александра Твардовского.
Военно-патриотической теме выпуска отдалённо, но узнаваемо вторят консервативно-государственные публикации выпуска. Так, в упомянутой рубрике «Культура» опубликована биографическая повесть Сергея Дмитренко «Салтыков (Щедрин)», произведение, где вопреки устоявшимся советским стереотипам на исторических примерах говорится о консервативно-государственных и почти религиозных настроениях Щедрина. В частности, Дмитренко в подробностях описывает один из финальных эпизодов биографии Щедрина: к умирающему писателю приходит русский святой Иоанн Кронштадтский. И Салтыков, всё ещё будучи в сознании, не возражает против визита к нему авторитетного духовного лица. Не преувеличивая значения упомянутого факта, сохраняя литературоведческую корректность, Дмитренко, тем не менее, благоговейно упоминает встречу Салтыкова с православным пастырем. Не ставя окончательный знак равенства между православием и сильной государственностью, Дмитренко наряду с визитом к Щедрину врача духовного говорит о некоторых монархических настроениях зрелого Салтыкова, о его противостоянии крайностям социал-демократии...
Слегка беллетризированное исследование Сергея Дмитренко, при своей академической обтекаемой форме, содержит прозрачные аллюзии на нашу современность. Автор фактически объявляет оппонентами Щедрина былых социал-демократов, сопоставляя последних с нынешними оппозиционерами. И тех и других Дмитренко отчётливо ассоциирует с русскими революционными деятелями; по поводу сказки Щедрина «Медведь на воеводстве» он пишет: «Сегодня очевидно, что Салтыков, вне зависимости от своего первоначального замысла, сатирически изобразил, кажется, универсальную для России модель государственного управления, которая, в разных модификациях существовала и в императорской России, при большевиках, в перестроечное время и при посткоммунизме, перерастающим в необольшевизм» (С. 193–194). Автор статьи фактически объявляет нынешних оппозиционеров наследниками большевиков, зачинщиков мирового пожара.
Он продолжает: «[...] политика Александра III, продолжившего реформы с учётом разрушительной деятельности социал-радикалов и злодейского убийства его отца-императора, нацелена на преодоление экстремизма во всех сферах российской жизни, на конкретное участие человека прежде всего в экономических и культурных преобразованиях» (С. 194). Термин «экстремизм» отчётливо напоминает одноимённый термин нынешнего законодательства и контрастно отсылает нас к другим консервативно-патриотическим публикациям выпуска – например, к роману Салуцкого «Немой набат» или к короткой прозе Аксёнова. Дмитренко не впервые выступает с консервативными публикациями о Щедрине на страницах «Москвы» – тем самым обнаруживая некую системность.
Тем не менее, текстовый корпус журнала не является просто программным. Так, статья Максима Ершова «Широко шагая», опубликованная в рубрике «Культура», содержит развёрнутую полемику с книгой Харари «Человекобожие» (во всяком случае, так автор статьи предлагает перевести с латыни название «Homo Deus»). Едва ли не в духе Ницше, в своё время повлиявшего на Горького, Харари говорит о сверхчеловеке будущего, которому станут доступны практически безграничные возможности, достижимые биохимическим путём. Оспаривая Харари Ершов замечает, что люди будущего в погоне за небывалыми возможностями непременно друг друга перебьют. В дальнейшем Ершов строит свою полемику с Харари в русле Достоевского, один из персонажей которого провозглашает: «Если Бога нет, то всё позволено».
Публикация Максима Ершова, казалось бы, призывающая исключительно к консервативной умеренности, тем не менее, может быть направлена и против тоталитарных государственных структур – например, против сталинской империи с её урбанистической мощью и горьковским культом Человека.
Политически острые публикации журнала контрастно уравновешены нейтрально-академическими публикациями. К их числу относится статья Игоря Крупко «Рифмы мира Олжаса Сулейменова», опубликованная в рубрике «Культура». (Статья приурочена к 85-летию казахского поэта). Едва ли не в противовес консервативно-охранительным публикациям выпуска Крупко сравнивает особый мир-язык Сулейменова с языковым космосом Бродского, поэта европейски ориентированного. Оттолкнувшись от Бродского, Крупко замечает: «Поэзия Олжаса Сулейменова удивительный феномен литературы, сочетающий в себе поэтику авангарда и дидактику соцреализма, степные мотивы и космизм техногенной эры, городскую лирику и буйство древнего эпоса, диалог и диалектику культур, выбравших местом встречи – биографию и жизнетвочество поэта» (С. 169–170). Всё вышеизложенное позволяет говорить о Сулейменове как о казахском Маяковском, хотя сам Крупко Маяковского не упоминает. Он пишет о поисках таинственных мимических первооснов слова в поэзии Олжаса Сулейменова.
Статья Крупко сопровождается подборкой стихов Сулейменова. В той же рубрике «Культура» опубликована статья Анны Барсовой «Отважное сердце», посвящённая 115-летию Мусы Джалиля. В статье Барсовой затронут вопрос о характере участия Джалиля в Великой Отечественной войне. Публикация содержит батальные фрагменты, сообразные структуре выпуска в целом.
Выпуск традиционно завершает рубрика «Домашняя церковь». В статье архиепископа Никона (Рождественского) «Памятники-статуи святым угодникам» говорится о том, что статуи приняты в католичестве, которое унаследовало черты античного язычества, тогда как православию чужда сакрализация телесной пластики. В статье Максима Бойко «О причащении без исповеди» упомянут деревенский священник, который к смущению своей паствы единожды совершив таинство исповеди, в течение последующей недели допускал своих прихожан к причастию без повторной исповеди. Настаивая на необходимости очищения совести перед великим таинством, Бойко оспаривает упомянутого священника.
Касаясь частного случая и одного конкретного батюшки, Максим Бойко не говорит о современной церковной практике причащения без исповеди на Светлой неделе и о традиции исповеди у первых христиан. Всё вышеуказанное едва ли может быть поставлено в упрёк автору, однако может быть зафиксировано как авторская система измерений. Бойко мыслит не столько в универсально-канонических параметрах, сколько говорит о некоей народной правде, усматривает религиозное начало в деревне. Автор статьи фактически позиционирует себя как мыслитель почвенник.
Рубрику «Домашняя церковь» открывает публикация епископа Арсения (Жадановского) «Христос воскресе!». Публикация в значительной степени посвящена природе хульных помыслов и методам борьбы с ними. Владыка пишет о том, что если мы не соглашаемся с помыслами, которые внушают бесы, мы в них не виноваты.
Журнал «Москва» посвящён древней столице. Однако она в концепции журнала выступает не в качестве замкнутого в себе мирка, а в качестве одного из средоточий всего, чем живёт и движется планета.
Вот почему тематический спектр журнала содержит эклектическую компоненту: он простирается от узко краеведческих публикаций о Москве до журнальных откликов на современную европейскую литературу. Тем не менее, мировые события на страницах журнала включены в московский контекст, а московские события и явления предстают в мировом контексте.
Василий Геронимус
Обзор от Pechorin.net Портал больших литературных возможностей
Книгоноша
