• Новая книга о Лермонтове в серии «ЖЗЛ»

• Сегодняшний взгляд на Белинского

«Его молитва — это плач сокрушенного сердца...»

Михайлов В. Лермонтов: Один меж небом и землей. М.: Молодая гвардия, 2012.

Новая книга Валерия Федоровича Михайлова о Лермонтове, вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей», является смелым контрастом книги Виктора Васильевича Афанасьева «Лермонтов», увидевшей свет в той же серии в 1991 году. Но если В.В. Афанасьев написал книгу в классическом жанре биографии, чтение которой подобно романному чтению — сюжет организован вокруг возрастания личности Лермонтова, знаковых событий его жизни и событий культурно-исторической жизни той поры, — то книга Михайлова — это внешне видимый синтез литературоведческого труда, публицистики и лирической прозы. Такое неожиданное исполнение ожидаемой новой биографии поэта позволило не конкурировать исследованию Михайлова с прекрасной книгой Афанасьева, но занять свое особое место в биографических повествованиях о жизни и творчестве поэта.

Книга Михайлова о Лермонтове состоит из трех частей под следующими названиями: часть первая «Парус одинокий», часть вторая «Звезды падучей камень», часть третья «Кремнистый путь». Первая часть посвящена детству, отрочеству и юности Лермонтова, там же писатель затрагивает и вопросы родословия поэта. Вторая часть связана с рецепцией творчества Лермонтова 1832 — начала 1837 года, от поступления поэта в Школу гвардейских подпрапорщиков до перевода корнета лейб-гвардии гусарского полка в наказание за стихи «Смерть поэта» (1837) в Нижегородский драгунский полк. Часть третья, «Кремнистый путь», посвящена зрелому периоду жизни и творчества поэта (1837–1841), когда, по словам Михайлова, «лирические стихи вновь пришли к Лермонтову» (С. 340) и в то же время Лермонтов «нашел свою прозу: свой тон, свою манеру, свой способ видения мира» (С. 481).

В книге Михайлов много цитирует, и не только Лермонтова, но и исследования о нем философов, критиков, литературоведов, приводит свидетельства современников поэта; все это приобретает цельность в ярком эмоциональном выражении интерпретаций душевных переживаний и озарений Лермонтова.

Особенно много Михайлов спорит с В.В. Розановым, но этот спор во многом определяет содержание книги, в своем дружеском оппонировании импрессионистские мистические штудии писателя-философа Михайлов пытается перевести на более трезвый, реалистический язык. Как думается, и начиная книгу с лирического анализа стихотворения Лермонтова «Ангел» (1830), Михайлов следовал опять же мысли Розанова, которую и приводит уже в середине книги: «...у колыбели младенца находится самое высокое место для писателя <...> отсюда бьет самый неисчерпаемый и поистине бессмертный источник тем, размышлений и созерцаний...» (С. 383). Собственно, эта же мысль лежит и в основе статьи Д.С. Мережковского «М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества», которая также оказалась в поле внимания автора книги. Но Михайлов сделал акцент не на идее предсуществования душ, которую увидел в этом стихотворении мистик и символист Мережковский, по-своему истолковав художественный лермонтовский образ, но на музыкальности души Лермонтова, способной претворить реальность бытия в поэтическое слово.

Значительное внимание в работе уделено размышлениям о поэте П.Перцова и С.Н. Дурылина, именно они вызывают наибольшую симпатию у автора, хотя отдельные замечания Перцова и оспариваются. Защищая Лермонтова и воссоздавая его образ в соответствии со своим идеалом человечности, а точнее, богочеловечности, Михайлов написал книгу-апологию, которая пронизана глубиной сопереживания поэту; автор попытался увидеть Лермонтова через призму любви — в свете вечности, исходя из того лучшего, что есть в поэте, и это верная установка, позволяющая наиболее объективно оценить человека вообще, в его величии и в его слабости.

В своем исследовании (именно так хочется назвать эту книгу) Михайлов проводит очень важную для понимания Лермонтова мысль, она выражена в приводимой им русской пословице: «Люблю молодца и в татарине» (С. 383). Действительно, художественные образы Лермонтова созданы в свете авторского идеала доблести и отваги, чести и честности, искренности и проявления человеческого достоинства. Созданный по образу Божию, человек таит в себе богатейший потенциал уподобления Богу, проявляющийся в способности к жертвенности и чувстве свободолюбия, — в этой идее, как кажется, Михайлов и Лермонтов оказываются единомышленниками.

Энергетическим центром постижения личности Лермонтова и организации повествования для Михайлова стала идея молитвенного предстояния поэта перед Господом. Для презентации своего во многом объективного видения поэта, его душевного мира автор книги часто выбирает тексты, связанные с констатацией знания поэтом состояния молитвы, например: «Тихо было все на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы...» (Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени. С. 481). Для подтверждения верности своей установки Михайлов прибегает и к высказываниям знатоков поэтического наследия Лермонтова. так, он цитирует слова Иннокентия Анненского о поэте: «Его молитва — это плач сокрушенного сердца или заветная робкая просьба» (С. 586).

Книга Михайлова, безусловно, заслуживает внимания как культурной общественности, так и профессиональных литературоведов, ее нелегко читать, но она заслуживает прочтения; даже и человеку, знакомому с источниками, которые использует автор, требуются определенные усилия, чтобы освоить этот труд и объективно определить его ценность. Сожаление при прочтении книги вызывают встречающиеся на страницах этого основательного труда не вполне тактичные и не вполне оправданные по отношению к другим деятелям искусства выражения (так, не стоило сравнивать Пушкина с Лермонтовым в пользу последнего, Лермонтову бы это не понравилось). Но в своем смелом и упорном стремлении к достижению цели автор, видимо, не замечает своих дерзких слов, и его оправданием служит увлеченность благородной идеей апологии поэта, имя которого так часто подвергалось злословию. Также жаль, что автор, цитируя научно-исследовательскую литературу о Лермонтове, не потрудился оформить ссылки; хотя жанр серии их и не требует, в данном случае они были бы уместны.

Созданное В.Ф. Михайловым кра­сочное полотно интерпретаций творчества Лермонтова, освещенное светом любви к поэту, займет свое достойное место среди книг, пытающихся представить образ Лермонтова в цельности его творческой биографии и обозначить ценность его феномена для русской и мировой культуры.

Ирина Киселева

О поэзии, музыке и мощи критической мысли

Истинный рыцарь духа: Статьи о жизни и творчестве В.Г. Белинского. М.: Прогресс-традиция, 2013.

Книга вышла вскоре после 200-летнего юбилея Белинского, отмечавшегося в 2011 году. Но дело тут не столько в юбилейной дате, сколько все-таки в том, что «неистовый Виссарион», несмотря на это двухвековое расстояние, остается для нас актуальным, живым, привлекающим внимание и к своим сочинениям, и к своему жизненному примеру. И это несмотря на то, что сегодня внимание не только к критике, но и к самой литературе уже далеко не столь пристальное, как в его эпоху.

Казалось бы, о Белинском уже написано так много. При его жизни он, первый критик, привлекал огромное внимание читающей публики к своим выступлениям в печати. После его смерти его друзья, современники оставили множество воспоминаний, заметок, статей, стремясь сохранить для потомков его живой облик. В то же время порой вспыхивали дискуссии: кого-то его творчество восхищало, а кого-то возмущало. В советское время была проделана огромная работа по исследованию его литературного наследия, но в то же время фигура «неистового Виссариона» трактовалась несколько односторонне — преимущественно в революционно-демократическом ракурсе.

Сегодня, когда такой идеологической заданности нет, мы можем более объективно, разносторонне рассмотреть личность и творчество Белинского, высветить те стороны, которые раньше оставались в тени, задуматься над загадкой его непреходящей актуальности. Этому и посвя-
щен новый сборник, включающий ряд наиболее ярких работ о Белинском литераторов ХIХ — начала ХХ века, но преимущественно состоящий из статей именно современных авторов, с их сегодняшним взглядом на великого критика. В сборнике и воспоминания его друзей (И.С. Тургенева, И.А. Гончарова), и основательный разбор его сочинений А.В. Дружининым, и пламенная речь Д.С. Мережковского об «отце русской интеллигенции», и лаконичное, яркое слово о нем В.Г. Короленко, и многочисленные статьи, эссе, размышления современных авторов — писателей, критиков, литературоведов, в том числе Ю.В. Манна, А.С. Курилова, В.А. Недзвецкого, И.Л. Волгина, Л.А. Аннинского, В.И. Гу­сева, А.И. Казинцева, Р.В. Сенчина и др.

В названии книги — цитата из статьи В.Г. Короленко, который писал о Белинском: «Это был истинный рыцарь духа, без страха и упрека». Действительно, в историю русской культуры вошло не только литературное наследие «неистового Виссариона», но и сама его личность и весь его облик.

Когда-то при жизни Белинского его читатели, не знавшие его лично и никогда не видевшие, порой представляли себе его (невысокого, худощавого) неким могучим богатырем невиданной силы — такова была мощь и убедительность его «огненного» слова. О впечатлении публики от его первой крупной работы — «Литературных мечтаний» А.Н. Майков вспоминал: «Вдруг налетела буря Белинского». В этом есть какая-то загадка, которую до сих пор пытаются понять и разгадать исследователи. Почему именно Белинского считают родоначальником русской критики, хотя были критики и до него? Почему при Белинском литературная критика приобрела такое значение и такой масштаб, что ею интересовались чуть ли не больше самой литературы? Почему именно Белинского называют «отцом русской интеллигенции», как бы сфокусировавшим в себе ее основные черты?

Многочисленные авторы сборника, рассматривая конкретные вопросы или более общие темы, пытаются найти свои ответы на эти вопросы. Так, Ю.В. Манн отмечает: «Главный герой и, так сказать, действователь статей Белинского — это мысль, созревшая, убежденная в своей силе, работающая в полную меру. А главная их тема — это само развитие мысли, охватывание ею разнообразных сторон действительности, соединение на наших глазах скрупулезного анализа и широкого синтеза. Белинский был в русской критике первым, кто раскрыл поэзию развития, доказательства и отстаивания идеи».

Л.А. Аннинский вопрошает: «Что же держало около него толпы читателей?» — и вспоминает о своих первых впечатлениях от произведений Белинского, делая акцент на «музыке» его текста: «Текст обжигал. Пленял, околдовывал, покорял... Я приноровился: садясь за каждую новую статью, брал с полки кого-то из классиков русской критики и читал пару абзацев... Чтобы “набрать воздуха”. И выяснилось, что дух мой воспаряет — только от Белинского. От пары его абзацев. Безотносительно к тому, что он там доказывает и о чем рассуждает. Я зажигался от музыки».

В статье И.Л. Волгина приводится любопытный эпизод из биографии известного философа и поэта В.С. Соловьева: «Однажды в Лондоне (дело было в 1875 году) 22-летний Владимир Соловьев пригласил приятелей отпраздновать свои именины. В испанском ресторанчике на Оксфорд-стрит, по обычаю русских интеллигентных застолий, речь зашла о Белинском. Уже сильно выпивший Соловьев неожиданно воскликнул: “Что такое Белинский? Что он сделал? Я уже теперь сделал гораздо больше, чем он, и надеюсь в течение жизни уйти далеко от него и быть гораздо выше...” На невинное замечание сотрапезника, что стыдно так говорить о себе и лучше подождать, когда другие признают твои заслуги, Соловьев вдруг “разразился рыданиями, слезы потекли у него обильно из глаз”. Казалось бы, что ему до давно умершего критика? Сфера интересов, в которой обретается Вл. Соловьев, на первый взгляд довольно отдалена от той, где мог ощущать себя полновластным господином Белинский. Но будущий автор “Оправдания добра” ревнует именно к такому сопернику: он понимает, кто есть настоящая мера».

А.С. Курилов обращает внимание на то, что настоящий критик для писателей и вообще для своего литературного круга — это не только ценитель, но и колонновожатый (по мысли Н.А. Полевого — предшественника «неистового Виссариона» в русской критике), отмечая, что Белинский «сделал все, чтобы в нашей литературе преобладающим стало “дельное”, а не “праздное”, “развлекательное”, “торговое” направление, чтобы служила она “общественным интересам”, содействуя развитию в обществе национального сознания».

Сейчас мы называем этот возникший при явном влиянии Белинского период золотым веком русской литературы. В сегодняшних реалиях такая миссия критика — быть колонновожатым — может показаться чрезмерной, не соответствующей скромным масштабам этого жанра, невыполнимой. Однако Белинскому удавалось соответствовать этому высокому назначению, и для него эта миссия была выполнима.

В статье А.В. Дружинина подробный анализ творчества Белинского сочетается с воспоминаниями о нем. Сопоставляя его деятельность в театральной и литературной критике, А.В. Дружинин подметил интересный аспект, еще раз подтверждающий и тезис Н.А. Полевого, и огромное влияние Белинского на развитие русской литературы:

«Белинский начал писать о театре около 1835 года в московских журналах и прекратил эту деятельность около 1840 года, когда с поступлением его в число главных сотрудников “Отечественных записок” поприще нашего критика значительно расширилось. <...> По здравости и новизне высказанных идей театральные разборы Белинского — совершенство своего рода и во всяком другом обществе могли бы совершить целый драматический переворот. <...> В этих кратких рецензиях указаны были все язвы и пороки русской сцены — ее рутинность, ее зависимость от прихоти масс, ее подражательность, ее стремление к аффектации и противоестественности. И обличение в этом деле не было обличением бесплодным: рядом с безнадежными сторонами русского театра Белинский указывал на средства его обновления, приветствовал постановку шекспировских драм, разъяснял талант Мочалова, требовал от артистов любви к делу, высказывал великое значение простоты в искусстве, так им чтимой. Но что же вышло из всех этих начинаний? Чуть обстоятельства удалили Белинского от театра, сила правды, им высказанной, стала слабее заметно. Критик не мог в одно и то же время протянуть свою руку и литературе, и театру, последствия того до сих пор нам видимы в той бездне, которая в наше время лежит между русским театром и русской словесностью. Все, что в словесности нашей давно уже вымерло и отброшено навеки, еще со всей силой живет на театре. Все положения, все уроки Белинского верны до сей поры. На наших афишах до сих пор безобразные изделия французского вкуса стоят рядом с созданиями Шекспира и презреннейшие водевили <...> даются вперемежку с последним поэтическим произведением Островского! <...> Мы хорошо знаем, чем именно грешна русская сцена. Все указания были ей сделаны, все новые пути были ей открыты, но отпор заблуждениям не мог совершаться постоянно — и русская сцена позабыла все благотворные уроки, ей преподанные».

В статье Е.Ю. Тихоновой весьма подробно и досконально рассматривается тема «Белинский и славянофилы».

В.А. Недзвецкий в своей статье ведет речь об одном из самых важных дел великого критика — борьбе за художественность литературы, за то, чтобы отделить истинное искусство от риторических суррогатов. Это вопрос, который не перестает быть актуальным и в наши дни.

Статья Л.М. Крупчанова о дате рождения Белинского возвращает нас к теме тайн, загадок и остающихся пока без ответа вопросов, связанных с его жизнью и творчеством, которые продолжают исследоваться современными литературоведами.

Непреходящая актуальность Белинского — это лейтмотив книги. Как замечает В.И. Гусев, «проблема Бе­линского» носится в воздухе, «есть потребность в свежем взгляде на него». Ю.В. Манн пишет во вступительной статье сборника: «Как известно, большим юбилеям в нашей стране свойственно быть стимулом возвеличения юбиляра, исправления прежней его “недооценки”, а иногда и стимулом попадания в новую крайность. Будем надеяться, что большой юбилей Белинского, 200-летие со дня его рождения, от крайности нас обережет. А вот восстановление истинного, справедливого представления о его роли в русской культуре действительно необходимо».

И дело не только в том, что остаются актуальными и ценными его статьи. Важно и присутствие в истории русской культуры и в нашей исторической памяти самой личности Белинского — человека, осмелившегося быть столь искренним, открытым, прямым в своем «огненном» слове и сумевшего сделать за свою короткую жизнь так много, порой вопреки судьбе и благодаря только силе духа.

Очень точно об этом сказал В.Г. Короленко: «Кроме той массы идей, которые он в течение своей недолгой карьеры пустил в обращение, которыми мы и за нами наши дети будут пользоваться, не всегда даже связывая их с первоисточником, — кроме стольких-то печатных томов и страниц, Белинский завещал нам еще цельный, живой образ, который останется навсегда, наряду с лучшими созданиями гениальнейших поэтов. Этот образ — он сам, с его страстною жаждой истины, с его исканиями и искренностью».

Как много зависит от присутствия в жизни таких людей!

А.И. Казинцев отмечает: «Белинский умер на исходе “блестящего десятилетия”, как называл сороковые годы прошлого века П.Анненков. <...> В 1848 году Грановский писал: “Сердце беднеет, верования и надежды уходят”. <...> Критик, писавший всегда от “избытка сердца”, ушел из жизни, когда обеднели сердца! А быть может, — и я верю — было именно так, — время потому и оскудело, обеднело надеждами и верованиями, что перестало биться великое сердце Белинского».

Наталья Федотова