Михаил Михайлович Пришвин... Явление в русской литературе многозначащее. Оно не подвержено модам и влияниям времени, оно, как краеугольный камень, лежит в основе истинно русского отношения к жизни, к людям, к природе. Человек от земли, от елецких черноземов, воспитанный в семье образованного купца, всю жизнь искавшего свою мечту, он и сам, как зачарованный странник, прошел лесными и полевыми дорогами России и много понял в душе русского человека и в душе русской природы, что для него было равнозначно. В феврале 2013 года исполнилось 140 лет со дня рождения Пришвина. Игорь Леонидович Мостинский, «ученый и лирик», как он сам отзывается о себе, влюбленный в творчество Пришвина, прошел по местам жизни и трудов замечательного русского писателя. Запискам своим он дал название «Путешествие с Пришвиным», поскольку живой образ кудесника русского слова постоянно присутствует в них. Здесь мы публикуем лишь выбранные места из обширных записок об этих путешествиях, которые в полном объеме могут составить целую книгу.

1. На родину писателя, в Хрущёво. Елец

А вот с началом-то намечаемого путешествия и вышла загвоздка. Дело не в определении даты или местожительства писателя. Это все хорошо известно, есть и в энциклопедиях, и в многочисленных книгах о Михаиле Михайловиче Пришвине. В автобиографической книге «Кащеева цепь» он пишет:

«Родился я в 1873 году в селе Хрущёве Соловьевской волости, Елецкого округа, Орловской губернии, по старому стилю 28 января... Село Хрущёво представляло собой небольшую деревеньку с соломенными крышами и земляными полами. Рядом с деревней, разделенная невысоким валом, была усадьба помещика, рядом с усадьбой — церковь, рядом с церковью — “Поповка”, где жили священник, дьякон и псаломщик.

Одна судьба человека, родившегося в Хрущёве, родиться в самой деревне под соломенной крышей, другая — в Поповке, третья — в усадьбе.

Мне выпала доля родиться в усадьбе с двумя белыми столбами вместо ворот, прудом перед усадьбой и за прудом — уходящими в бесконечность черноземными полями. А по другую сторону от белых столбов, в огромном дворе, тесно к садам, стоял серый дом с белым балконом.

В этом большом помещичьем доме я и родился. Это маленькое имение, около двухсот десятин, было куплено дедом моим, Дмитрием Ивановичем Пришвиным, елецким потомственным почетным гражданином, у дворянина Левшина, кажется генерала. После семейного раздела Пришвиных Хрущёво досталось моему отцу, Михаилу Дмитриевичу Пришвину. Вот так и случилось, что елецкий купеческий сын сделался помещиком».

Как все четко описано! Недостающие подробности интерьера и быта можно найти в той же книге. Знакомься, поезжай и смотри. Ан нет! И барский дом, и церковь, и дом, построенный писателем на свои гонорары в 1916–1918 годах, — все было снесено революционным ураганом. Позже покинули свои дома и крестьяне деревни. В настоящее время на карте Липецкой области название села Хрущёво-Левшино подчеркнуто штриховой линией, означающей «упраздненные, нежилые населенные пункты». Как мне удалось узнать, из всего перечисленного остался один пруд, конечно заброшенный, заросший. Его фотографию я видел в Москве, в филиале Литературного музея, на выставке, посвященной 130-летию М.М. Пришвина. Слышал, что где-то за прудом есть могила матери писателя, но найти ее в густых зарослях будет нелегко.

Так что же, ехать смотреть один только пруд? Эти сомнения снимает К.Г. Паустовский. В статье-предисловии к книге М.М. Пришвина «Кладовая солнца» он пишет: «Пришвин происходил из старинного города Ельца. Из этих же мест вышел и Бунин, точно так же, как и Пришвин, умеющий воспринимать природу в органической связи с человеческими думами и настроениями... Чем это объяснить? Очевидно, тем, что русская природа восточной части Орловщины, вокруг Ельца, — очень русская, очень простая и, по существу, небогатая. И вот в этой ее простоте и даже некоторой суровости и лежит разгадка писательской зоркости Пришвина. На простоте яснее выступают все прекрасные качества земли, острее делается человеческий взгляд».

Приехав утренним поездом в Елец, сразу направляюсь смотреть город, знакомый мне по 1997 году, когда я ходил по местам, связанным с И.А. Буниным.

Быстро нахожу здание бывшей мужской гимназии, где учились и Бунин, и Пришвин. Теперь это средняя школа № 1, носящая имя М.М. Пришвина. Недалеко от нее в небольшом сквере его бюст. В поисках краеведческого музея прохожу мимо великокняжеской церкви и дома призрения. Вот и сам музей. Занимает красивое здание из красного кирпича, типичное для рубежа XIX–XX веков.

Я узнал, что в Хрущёво надо ехать на автобусе до совхоза Пально-Михайловского. Там, ознакомившись с одноименным бывшим имением Стаховичей, узнать у местных жителей дорогу в уже не существующее Хрущёво-Левшино и по ней идти к сохранившемуся пруду. Затем, осмотрев его и по возможности разобравшись с загадочными Семиверхами, по дороге на юг через Касимовку вернуться пешком в Елец. Ведь по этой дороге ездили когда-то Пришвины в город. Все это надо осуществить за один день.

Утром, в семь часов, вскакиваю и спешу на автостанцию. В кассе спрашиваю, как долго ехать до Михайловки, и вместо ожидаемого «полчаса» слышу: «час десять, час пятнадцать». Оказывается, автобус делает большой крюк в виде буквы С. При подъезде к конечной остановке начинаю интересоваться у попутчиков, как пройти в имение Стаховичей.

— Мне туда, — говорит женщина средних лет, — пойдемте со мной.

Выходим из автобуса. На пригорке стоят два небольших кирпичных дома.

— Вот в этом, — указывает она на первый из них, — живет Михаил Иванович, местный житель, много знающий. Будут у вас вопросы, обратитесь к нему. Он всем и во всем рад помочь. Вон там впереди отреставрированная церковь; служба по праздникам, священник приезжает из города.

Главный корпус имения Стаховичей — чудом дошедшее до нас длинное двухэтажное кирпичное здание, обшарпанное, с разрушающимся балконом на дальнем углу. Если тут и были какие-нибудь «архитектурные излишества», то от них не осталось и следа. В полусотне метров от дальнего угла дома стоит приземистая однокупольная церковь. Круглая в плане, она с южной стороны, обращенной во двор усадьбы, имеет классический четырехколонный портик. Хорошо отреставрированная, светло-желтая с белым декором церковь входит в явный диссонанс с главным зданием усадьбы, как-то оживляет все вокруг.

Осмотрев остатки усадьбы, иду к Михаилу Ивановичу. Представляю его этаким старичком, мирно доживающим свой век вдвоем со старухой. Вот и птичничек рядом, и палисадничек. Поднимаюсь на крыльцо, нажимаю кнопку электрического звонка. В приоткрывшуюся дверь выглядывает хозяин:

— Сейчас оденусь и выйду к вам.

Пять минут, и Михаил Иванович на крыльце. Аккуратно одет, причесан. На вид ему за пятьдесят. Приятное доброе лицо. Очень предупредителен:

— Сейчас я вам все покажу и расскажу. Который у нас час? Начало одиннадцатого? Ну, до двенадцати я свободен и постараюсь ответить на все ваши вопросы о Пришвине.

По проселочной дороге через перелесок входим в Михайловку, основное село Стаховичей, и идем по ней. Она тянется в одну улицу, с небольшими ответвлениями, вдоль невидимой в зарослях речки Пальны.

— Род Стаховичей очень большой, — рассказывает Михаил Иванович. — Его представители имели в России не одно имение, но Михайловке отдавали предпочтение. Сейчас потомки Стаховичей живут во многих странах мира: в Австрии, Франции, Америке... Регулярно они, по несколько человек, приезжают сюда. Церковь и дом вы видели. А вот слева от дороги сохранился и отремонтирован охотничий домик.

В конце села мы свернули налево и вышли к дому, стоящему на краю оврага.

— Вот отсюда по оврагу идет нужная вам тропа. Сначала она пойдет на северо-восток, потом свернет точно на восток. Слева от нее будет лес, справа — два небольших озера. В лесу, почти против озер, будет пруд. Это и есть пруд Пришвиных. А лес — часть Семиверхов, лесов, растущих в окрестностях Хрущёва, по склонам оврагов.

Тут я вспомнил, что Пришвин в своих дневниках писал, как он с Софьей Павловной и ее детишками гуляли в Семиверхах по высохшему ручью на дне оврага и собирали камешки. Тогда все эти леса были ухоженными (у Пришвиных был нанятый лесник), удобными для прогулок или даже превращены в парки. Что стало с ними сейчас, мне предстояло увидеть.

Вышла хозяйка дома:

— Михаил Иванович, здравствуйте!

— Здравствуйте. А где внук?

— Да вот бегает. — Внуку:  — Подойди к дяде Мише.

— Ну-ка, покажи глаз. Опухоль уменьшилась. Врачу показывали?

— Нет, не показывали.

— А где мать?

Выходит молодая женщина.

— Что, не могла свозить к врачу?

Мать мнется, молчит.

— Ну, вот что. Возьми стакан, иди в поле и наполни его лепестками василька. Василек знаешь? Залей кипятком и дай настояться, потом процеди и этим будешь промывать глаз. Ну, всего хорошего. Вылечивайте, не запускайте.

Тут к нам подходит девочка лет десяти с двумя друзьями, мальчиком и девочкой:

— Здравствуйте, Михаил Иванович! Вот вчера, — показывает ножку выше колена, — накололась на сук. Нога распухла, не могла ходить. Мне помогали эти мои друзья. Сегодня уже лучше.

Михаил Иванович осматривает ногу. Срывает растущий у дороги лопух.

— Это лопух, ты знаешь? — спрашивает девочку и, получив положительный ответ, продолжает: — Сорви его, но не здесь, а в огороде, на задах. Там он чистый. Разомни его, чтобы он дал сок. Потом этим соком промой ранку, положи на нее свежий лист и забинтуй. Через день все пройдет.

— Спасибо, сейчас сделаем, — и, пригласив с собой друзей, девочка попрыгала в огород.

— Да вы прямо народный лекарь! — говорю я.

— Мои знакомые, — приостанавливает мои восторги Михаил Иванович, — говорят, что могу этим обогатиться. Но нет. Моя наставница-знахарка наказывала, чтобы я делал все только безвозмездно, иначе потеряю данные мне свыше качества. Помогать людям стараюсь во всем и, когда получается, бываю очень рад.

Мы прощаемся. Я благодарю его, он желает мне счастливого пути и вдруг говорит:

— Если что, возвращайтесь ко мне.

Иду к тому крайнему дому, от которого он показал мне дорогу на Хрущёво. Тропинка опускается на дно оврага и бежит рядом с ручейком, а затем сворачивает от него вправо. Вскоре она вливается в дорогу, которой, видимо, пользуются очень редко. Она заросла высокой травой, в которой видны две промятые колеи, скорее всего от трактора. Приближаюсь к указанным Михаилом Ивановичем Семиверхам и иду вдоль них. Заросли подлеска столь густые, что нет даже желания проникнуть вглубь.

Теперь как бы мне не проскочить мимо пруда, спрятавшегося в лесу. Однако мои опасения оказались излишними. Вскоре на некошеном лугу появились следы крупных машин, по-видимому автобусов. Они-то и привели меня к пруду, к тому месту, где туристы сходили на хрущёвскую землю. Через 15–20 метров, за редким рядом деревьев, глазам прибывших открывался вид на среднюю часть удлиненного пруда, по ту сторону которого прежде стоял барский дом. От него не осталось и следа, а вот указанные Пришвиным «за прудом уходящие в бесконечность черноземные поля», можно сказать, сохранились. Правда, сейчас это не поля, а луга, некошеные, используемые в качестве пастбищ. Через них потом и будет лежать мой путь в Елец.

Любуюсь прудом. Заросший у берегов тростником, кувшинками, местами покрытый ряской, окруженный со всех сторон высоким лесом, он как будто спит. Ни одна веточка, ни одна былинка не шелохнется. Разве только вездесущие стрекозы, в основном голубые, мельтешат над неподвижной водой, в которой, как в зеркале, отражается картина того берега.

Спускаюсь к воде и вижу, что пруд существенно вытянулся в обе стороны. Слева сохранилась поддерживающая его дамба. По ней, перешагивая через упавшие деревья и подлезая под нависшими кустами черемухи и лещины, пробираюсь на другую сторону пруда. Здесь есть подобие какой-то тропочки, пересекающей лес. Иду по ней, но сойти в сторону, в густой, с переплетенными ветками подлесок, практически невозможно. И я даже не пытаюсь пробраться на место дома и церкви, поискать заброшенную и заросшую могилу матери писателя.

По довольно крутому склону поднимаюсь на другую сторону оврага и... выхожу из леса. Ширина его с полкилометра, длина — около трех километров. Вправо от тропки обнаруживаю одичавшую яблоню. Наверное, здесь был сад. Нужно очень большое воображение, чтобы представить себе за прудом барский дом, большой двор, сбоку церковь. За двором — ухоженный сад, а влево — выращенный по указу родителей лес, охраняемый и обслуживаемый лесником, лес, по которому можно было гулять, а вдоль текущего по дну оврага и пересыхающего летом ручья даже собирать камешки.

Иду краем леса. Вдруг откуда-то сзади доносится раскат грома. Оглядываюсь. От Семиверхов прошел уже километра два, и вот из-за них надвигается темная туча. Впереди справа маячит какой-то перелесок. Успеть бы туда. Выхожу на затоптанное пастбище. Дорога исчезает, превращаясь в большое количество проложенных скотом тропинок. Они идут в разных направлениях. Мне же надо на юг. Пока было солнце, проблем в ориентации не было. Но его вот-вот закроют тучи. Гроза и дождь надвигаются как бы двумя полосами слева и справа от меня. Гром и молнии перекатываются с одной стороны на другую. Вдруг дорогу мне пересекает овраг с болотистым ручьем на дне. С ходу форсирую его. На другой стороне — поле с чахлой пшеницей, перелесок — за ним. Да простят меня земледельцы, пустился я к спасительным деревьям напрямик. Почти бегу. Начинается дождь, но пока несильный. Поле кончается, и за неширокой полосой высокого бурьяна из пижмы, бодяка и других сорных трав вижу дорогу. Едва выбравшись на нее, спешно раскрываю зонт. Под проливным дождем прохожу полсотни метров и занимаю место на краю перелеска, под мощной «лапой» невысокого, коренастого дубка. Успел!..

Лишь с последними лучами солнца, в половине десятого, я вернулся в Елец. В гостиницу я попал лишь в половине одиннадцатого.

На очереди историко-культурные памятники Ельца, связанные с пребыванием здесь М.М. Пришвина, но пока не найденные мной. Зафиксировав на фото оригинальный памятник солдатам Елецкого полка, затем часовню над братской могилой ельчан, оборонявших город от войск Тамерлана, я иду в находящийся неподалеку Детский переулок. Там мне предстоит найти сохранившийся дом Коноплянцевых, где у своих друзей писатель неоднократно останавливался и даже живал, иногда с сыном Левой, в 1919–1920 годах. Сразу обращаю внимание на стоящий справа длинный, в семь окон, старый одноэтажный деревянный дом, который мог бы быть предметом моего поиска. Из него вышел и сел на скамеечку дряхлый старичок. Обращаюсь к нему с вопросом о доме Коноплянцевых.

— Таких не слышал. Я живу здесь меньше десяти лет. Мой дом, когда стали строить мост, снесли, и нас переселили в этот дом. Сейчас я остался в нем один. Болят ноги, еле хожу. Здесь, говорят, жил какой-то писатель...

— Пришвин? — не удерживаюсь я.

— Вот-вот. Вроде собираются открыть его музей. Приезжал недавно ко мне Горлов, говорил об этом. Но дом в плохом состоянии. Нужен ремонт.

— Скажите, а внутри дом переделывался или сохранился в том же виде, что был при писателе?

— Нет, ничего не меняли. Как было, так и осталось. Только мебели той нет. Стены облупленные, плохие.

— А нельзя ли посмотреть дом внутри?

— Нет, я с трудом вышел на скамеечку, и идти в дом мне трудно.

— Сколько же вам лет?

— Много, шестьдесят восемь.

Шестьдесят восемь... На четыре года моложе меня. А я-то, спрашивая, думал, что за восемьдесят. Видимо, болезнь.

Теперь на очереди дом Вильгемины Шмоль, немки, жены аптекаря, у которой жил Миша Пришвин во время учебы в елецкой гимназии. Однако о местонахождении дома и его состоянии я никакими сведениями не располагаю. А пока просто брожу по городу. Рассматриваю многочисленные реставрируемые храмы, дома. Заглядываю в городской парк, присаживаюсь передохнуть у памятника И.Бунину-гимназисту. По выходе из парка неожиданно для себя на величавой пожарной каланче, мимо которой проходил не раз, обнаружил мемориальную доску с интересной надписью: «Братьям Валуйским, Николаю и Дмитрию, первым пожарным спасителям Ельца».

Вот большое здание из красного кирпича затейливой архитектуры, характерной для рубежа XIX–XX веков. Это табачная фабрика Заусайловых. Где-то поблизости должен быть дом братьев Горшковых. Нахожу. Трехэтажное (раньше было двухэтажным), розовое, предельно простое здание выглядит как заводское общежитие 30-х годов, периода индустриализации, особенно на фоне табачной фабрики и других красивых домов центральной части Ельца. Обшарпанное, требующее хорошего ремонта. И на нем большая белая мемориальная доска: «В этом доме жил писатель Михаил Михайлович ПРИШВИН в 1883–1888, 1898–1900, 1918–1920 годах».

Так закончилось мое первое путешествие на родину Пришвина, в елецкие края. Читатель, вероятно, сам поймет из моих записок, что теперь там мало что напоминает о его детстве... Почему так? Может быть, слава его знаменитого земляка и нобелевского лауреата Ивана Бунина затмила более скромную личность «певца русской природы» кудесника Пришвина?.. А может быть, дело в другом — в том, что Пришвин — более потаенный, более сложный для восприятия творец и открыть его по-настоящему предстоит только в будущем?..

2. Переславль-Залесский

А мы уже и раньше думали, как бы податься куда-нибудь поближе к воде, и списывались с Переславлем-Залесским, где находится прекрасное Плещеево озеро. ...Получил ответ от заведующего Переславским музеем, что в Переславле школа недурная, и при музее ребятам можно заниматься краеведением, что птиц всяких множество, а подальше в лесах еще сохранились лоси, рыси, медведи, что в трех верстах от города на высоком берегу Плещеева озера есть историческая усадьба, где хранится ботик Петра Первого, и тут есть пустой дворец, в нем предполагается устроить биостанцию, и если я положу этому делу начало своими фенологическими наблюдениями, то могу занять любую квартиру в этом дворце.

М.Пришвин. Календарь природы. Весна воды

Я ехал в Переславль, город, в котором и в окрестностях которого жил и работал писатель М.Пришвин. Мне предстояло походить тропами Пришвина, взглянуть на предметы его глазами, прислушаться к его мыслям. Прежде всего, я перечитал его дневники и художественные произведения, относящиеся к периодам его жизни здесь, и кое-что «о нем».

И вот я в Переславле. Был хороший солнечный день. Осмотр я начал с центра, сразу за мостом через Трубеж. Сбоку от меня высокая красивая Симеоновская церковь (1670), впереди, через главную магистраль, большая, пока еще свободная Народная площадь. Почти в центре ее на низком четырехгранном постаменте большой, метра четыре в высоту, ажурный позолоченный крест с растяжками, обеспечивающими устойчивость. Внизу надпись, гласящая, что на этом месте будет воздвигнут собор в честь Святого великого князя Владимира, крестителя Руси.

По перекинутому через Трубеж пешеходному мосту перехожу на другой берег реки и направляюсь к древнему «городу». По одной из тропинок поднимаюсь на высокий вал. В окруженном им пространстве вижу четыре храма, но меня влечет к себе ближайший. Мощный белый собор с одним большим куполом темно-голубого цвета, позакомарным покрытием и узкими окнами, высоко поднятыми над землей, и такими же в барабане сразу убеждает в его солидном возрасте. Это Спасо-Преображенский собор, построенный в 1152–1157 годах, за 70 лет до батыева нашествия! Три остальных храма относятся к XVI–XVII векам. Из них хочется выделить стройную шатровую церковь Петра-митрополита (1586), легкую, устремленную вверх.

Я же стремлюсь к Горицкому монастырю. Он привлекает меня историко-художественным музеем. Сюда приехал М.Пришвин и записал в дневнике: «1925 год. 1 апреля. Сегодня в 5 утра приехал в Переславль. День был солнечный, тепло... Весь день провели за стеной древнего монастыря, Горицкого».

Позже, в «Календаре природы», Михаил Михайлович напишет: «Мы в ограде Горицкого монастыря, большой, способной вместить тысячи людей города, расположенного крестом на берегах реки Трубежа и Плещеева озера. И может быть, время такое и было, когда люди сюда вбирались от врагов. Теперь внутри стен пусто, сняты языки с некоторых колоколов, возле архиерейского пруда, соответствующего локоть в локоть размерам Ноева ковчега, бродят только две козы заведующего народным музеем, историка местного края, и с ними бегает Галя, дочка помощника заведующего, фауниста.

С малой колокольни видна вся жизнь за стеной: множество монастырей и церквей древнего города и между ними поток деревенских людей на базар. Так все тут смешано, в этом городе-музее. Древняя обитель, где находится наш музей, называется Пречистая на Горице, а сама земля, на которой стоит Пречистая, называется Вшивая горка, и на Вшивой — улица Свистуша, теперь переименованная в улицу Володарского; потом Соколка, где жили когда-то соколиные помытчики Ивана Грозного. Внизу лес церквей; одна — Сорок мучеников — стоит при самом впадении Трубежа в озеро, другая, как раз напротив, тоже на берегу Трубежа и Плещеева озера, называется Введение, потому что, по объяснениям рыбаков, служит введением в лов знаменитой переславской селедки, а дальше опять высота и на ней опять святыня — Федор на горе.

Налево от Горицкого на этом озере виднеется высота с белым дворцом в память Петра Первого и колыбели русского флота, на другой стороне — высота Александровой горы с погребенным в земле древнейшим монастырем, и названа эта гора в честь Александра Невского, переславского князя, а в народе гора называется Ярилова плешь...

Все монастыри, все церкви, имеющие художественное значение, и ботик Петра Первого, и Ярилова Плешь — все принадлежит музею.

Все это я сразу узнал от местного историка, посвятившего всю жизнь изучению родного Переславского княжества и сохранившего во всей чистоте владимирский говор на “о”.

— Вот так музей, — сказал я. — от Ярилы до Петра Первого.

— И после Петра, — ответил историк, — хотите, покажу Екатерину, Елизавету...

и мы пошли смотреть Успенскую церковь».

Так кратко и емко М.Пришвин обрисовал древний город, дав материал для осмысливания читателю и конкретный план мне, моему пребыванию в Переславле.

Поскольку я уже нахожусь в Горицком монастыре, то веду его осмотр. Подхожу к архиерейскому пруду. Размеры его внушительны. Но даже если ковчег был таким, разместить на нем по паре самых разных живущих на земле животных вряд ли возможно. Вот здесь станут два слона, а тут — два жирафа, но эти друг друга не съедят, а дальше львы, тигры, пантеры...

Кстати, о размерах ковчега. Если, как сказано в Библии, длина его была 300 локтей, то, согласно «Большому энциклопедическому словарю»: «Локоть, др.-рус. мера длины (XI–XVI вв.), равная 38–46 см». В среднем это 42 см, а следовательно, длина ковчега — 126 м, площадь — 2650 кв. м, а при погружении его в воду на четверть высоты так называемое водоизмещение составит 11 тысяч тонн. Это, конечно, не океанский лайнер, но нечто солидное, много судов таких размеров бороздят морские просторы и в наши дни. Но это так, к слову.

Бегло пробежав по монастырю, заглянув в храмы и собственно в музей (в нем я уже бывал раньше), я сделал попытку встретиться с кем-либо из специалистов, научных сотрудников музея и обратился с этой просьбой в администрацию. Юлия Яковлевна Никитина пригласила меня в свой кабинет, и мы проговорили около двух часов. А говорить было о чем.

М.Пришвин — давний объект ее пристального внимания, изучения, и Юлия Яковлевна много, в подробностях рассказала мне о жизни Пришвиных здесь, о работе писателя в музее и причинах его ухода. Параллельно она поведала историю Переславского краеведческого музея, показав вклад в его становление и развитие его директоров, и не только М.И. Смирнова, с которым работал М.М. Пришвин, но и преемников: С.С. Геммельмана, К.И. Иванова и И.Б. Пурышева. За получением еще каких-либо сведений о Пришвине она порекомендовала мне обратиться в городскую библиотеку, в ее детский филиал, где работают энтузиасты, собирающие новые материалы о писателе...

...Шесть утра. Солнечное утро. Прошедший ночью сильный грозовой дождь хорошо промыл и атмосферу, и шоссе, и идущие вдоль него тропинки. Луж практически нет. Свежий воздух напоен запахом цветущих в палисадниках цветов. Хочется дышать, дышать...

На автобусе выезжаю в Усолье и к восьми часам выхожу из него на первой остановке длинного села, прямо у дома, в котором жил в 1940 и 1941–1943 годах М.Пришвин, о чем говорит мемориальная доска. Дом деревянный, большой, пятистенный, четыре больших окна по фасаду и столько же по боковой стороне, «барский», как называли его местные жители. В те годы он принадлежал Павлу Назарову. Расположился он на краю леса, под сенью высоченных сосен. Начиная от дома Назаровых селом идет широкая улица-шоссе, двусторонняя, с добротными деревянными домами несколько меньшего размера. Вдали улица упирается в церковь и сворачивает налево.

Меня интересует воспетая писателем река Векса. От Усолья, из Плещеева озера, по реке Вексе, озеру Сомино и реке Нерли до впадения в нее реки Кубри проплыла в июне 1925 года экспедиция на двух лодках и большой долбленке — «попе» во главе с директором музея М.И. Смирновым и М.М. Пришвиным, снаряженная для археологических раскопок и собирания фольклора в Залесье, у потомков древлян. Главной ее целью было попасть на праздник «Крапивного заговенья» в деревню Лихорево. Как прошла эта экспедиция, подробно описано М.Пришвиным в «Календаре природы», в разделе «Весна». Конечно, заманчиво проплыть по этому маршруту, но такой возможности у меня в настоящее время нет, и приходится ограничиваться осмотром реки Вексы. Через пять минут я подошел к ее пойме. Широкая, заболоченная и очень красивая. Чистое небо и яркое солнце дополняют картину. Впереди вижу мостик. На нем стоят рыболовы. Там основное русло реки. А чтобы подойти к мосту, нужно пройти метров сто пятьдесят по хорошо сделанным, на металлических опорах деревянным мосткам из оструганных, добротных досок.

По мере того как удаляешься от берега, открываются новые горизонты. За небольшой купой деревьев справа вдруг открываются первые усольские дома, в том числе и дом, приютивший М.Пришвина. Тростник, осока с приближением к руслу реки меняются открытыми участками воды с плавающими на них огромными листьями и цветами желтых кувшинок и белых лилий. Течение очень слабое, даже под мостом. Медленно плывут периодически подтягиваемые к мосту поплавки. А поклевок нет и нет.

Перехожу мост. С другой стороны тоже мостки, но короткие, метров тридцать. Они ведут к поселку Купанское. И мост, и эти длинные мостки необходимы жителям поселка, так как они обеспечивают прямую дорогу к шоссе и автобусной остановке. Ходит автобус и в сам поселок, делая большой, километра в три, крюк, к тому же нечасто.

Проживая в Усолье, в этом доме, во время Великой Отечественной войны, М.Пришвин видел, как в 1941 году через село на восток день и ночь двигались беженцы и им навстречу шли войска. Он целые дни и ночи проводил у костров, слушая повествования тех и других. Рождались рассказы, повести, навеянные усольской жизнью, такие, как «Большая дорога».

Осенью 1942 года М.Пришвин узнал, что в усадьбе «Ботик» разместили несколько сотен вывезенных из осажденного Ленинграда детей в возрасте от трех до восьми лет. Он принял горячее участие в их устройстве, постоянно навещая их, совершая для этого трудные пешие походы к ним по бездорожью. Написанный М.Пришвиным небольшой цикл рассказов «Ленинградские дети», полных любви и нежности к этим маленьким человечкам, занял особое место в творчестве большого писателя-гуманиста. Когда в 1945 году Министерством просвещения был объявлен конкурс на лучшую книгу для детей, первую премию получила пришвинская «Кладовая солнца». Прототипы героев — усольские дети Соня и Боря Александровы, у которых перед самой войной умерла мать, а в 1942 году и отец. Их хорошо знал писатель.

Теперь можно направиться в музей «Ботик Петра I». Быстро доезжаю автобусом до «Ботика». На склоне Гремяч-горы меня встречает и приглашает в музей сам царь Петр Алексеевич! Поднимаюсь по лестнице на территорию музея. Прохожу через Триумфальные ворота. Вот павильон, хранящий ботик. Перед ним другой памятник Петру I, с выбитым на постаменте его указом «воеводам переславским»: «Надлежит вам беречь остатки кораблей, яхт и галеры, а буде опустите, то взыскано будет на вас и на потомках ваших, яко пренебрегших сей указ. Петр. В Переславле в 7 день февраля 1722 года».

Хорошо бы и нам сейчас беречь свою старину, как берег ее царь Петр.

3. В Сергиевом Посаде

Согласно дневнику М.Пришвина, «великий переезд в Сергиев (к этому времени уже Загорск), в свой дом», состоялся 28 августа 1926 года. Купленный дом, по описанию младшего сына Петра, «стоял у булыжного шоссе по улице Вифанке; внизу — полуподвальное помещение, сырое и темное, которое служило прежнему хозяину маленькой лавкой. Наверху — тесная кухонька и три комнатки-конуры: в двух из них могла поместиться лишь кровать и один стул; третья, с небольшим столиком, стала кабинетом для литературной работы отца. Эта комната была больше других: шесть шагов в длину. Окна были малы и как бы слепенькие. Позднее к дому были прирублены небольшая кухня и терраска. Соседом справа был коновал и врач Мелков, а слева — женщина, державшая множество коз, которую отец назвал “Козья мать”».

Сюда переселился М.Пришвин с пятью собаками.

Чтобы отделиться от нежелательных и враждующих друг с другом соседей, новый хозяин огородил свой участок хорошим забором, «после чего, — напишет он впоследствии, — мы купили петуха, и все пошло хорошо: петух закричал, и дом наш начал жить».

Жизнь в собственном доме в городе, хотя и небольшом, стала существенно отличаться от жизни во всех послереволюционных кратковременных «пристанищах». Прежде всего, как пишет П.Пришвин, «отец сразу развил бурную деятельность по изучению города и его жителей». Посещал лавру, рынки, базары и знакомился с интересными людьми. Вскоре первые встречи, часто случайные, перешли в постоянные знакомства и регулярные взаимные посещения. В числе близких знакомых Петр Михайлович называет гравера Фаворского, философа и священника отца Павла Флоренского, профессора Огнева, художников Родимова и Бострема и, наконец, «самого настоящего князя, притом очень известной фамилии», Трубецкого Владимира Сергеевича, страстного охотника.

«А вот с охотой здесь стало сложнее. В ближайших окрестностях Загорска можно было охотиться лишь весной и осенью на вальдшнепа за деревней Дерюзино и у озера Торбеево. В остальных случаях приходилось уходить за 30–40 километров и охотиться в течение нескольких дней, ночуя под открытым небом, в стогах, сараях, деревенских домах. Поэтому с началом летней охоты в конце июня — начале июля нанимался извозчик, чаще всего “Божья пчела”, мужик огромного роста и косая сажень в плечах. Наш воз всегда был огромен. Лошадью обычно правила мать, а мы с извозчиком шли пешком. Такие выезды делались обычно за 35–40 километров от Загорска, в деревни Переславищи, Шепелево, Александровка. Обычно снимались пол-избы (так называемая “передняя”), но мы в ней просто столовались, а спали и отдыхали в пунях на сене и соломе: в домах было невозможно спать из-за огромного количества насекомых — мух, клопов, тараканов. С нами же ночевали и собаки».

Вот с этих вынесенных далеко за город баз охотники, нередко с гостями, уходили за дичью еще на два-три десятка километров, часто с ночевками в лесу. В перерывах между охотами М.Пришвин писал. Немало коротких прекрасных рассказов вышло из-под его пера в Переславищах.

Домой в Загорск семья Пришвиных возвращалась в конце сентября. «Загрузив подводу всем нашим скарбом, включая заготовленные на зиму продукты (клюкву, бруснику, землянику, малину, а также лекарственные травы), мать, — напишет позже П.Пришвин, — с возчиком отправлялась в долгий путь. Они по очереди правили лошадью — один сидел, второй шел пешком. Мы же налегке шли параллельно дороге, встречаясь в условленном месте, километров за двадцать, для еды и короткого отдыха».

С приобретением в 1934 году автомашины процесс выезда на охоту существенно упростился. Особенно после того, как сделанные из толстой пеньковой веревки «цепи» на задние колеса повысили проходимость машины по размокшим дорогам и даже болотам.

Еще одним очень важным техническим новшеством явилось (еще до покупки машины) получение в счет издания за рубежом произведений М.Пришвина двух прекрасных немецких фотоаппаратов «Лейка» с большим запасом фотопленок, а также материалов для их проявления и печати снимков. Для создания «крохотной» фотолаборатории Ефросинья Павловна освободила свою комнатку и перебралась в пристройку. Так появилась «мобильность» в контактах с людьми и природой.

М.М. Пришвин прожил в Загорске с 1926 по 1936 год. Сюда к нему приезжало много гостей, в том числе весьма именитых. Прежде всего, следует отметить приезд Н.А. Семашко, наркома здравоохранения, школьного товарища писателя. Чтобы они лучше вспомнили свою молодость, Ефросинья Павловна принесла им гитару для наркома и мандолину для мужа, и они на опушке леса, у пыхтящего на разостланной скатерти самовара стали играть.

«Под аккомпанемент гитары и звон мандолины, — напишет впоследствии Петр Михайлович, — мама запела шуточную народную песню: “Топится, топится в огороде баня...”. Исполняла она все народные песни мастерски. Николай Александрович, играя на гитаре, гудел низким басом, а отец с переборами звенел на мандолине. Незаметно мама куда-то ушла, а когда вернулась, в ее руках был венок из васильков. Она подошла к гостю и надела венок ему на голову. Раздались рукоплескания. Этим закончилась встреча друзей. Н.А. Семашко всегда помнил отца и нередко помогал ему и словом, и делом».

Из Загорска М.Пришвин совершил несколько дальних и сверхдальних поездок, обычно в сопровождении кого-нибудь из уже ставших взрослыми сыновей. В 1931 году он вместе с Львом съездил на Урал и на Дальний Восток, в Уссурийский край. Вдохновленный природой края, писатель «привез» оттуда замечательную поэму «Жень-шень».

Следующей была попытка навестить через тридцать лет места, описанные в его первых книгах «Край непуганых птиц» и «За колобком», где в 1932 году велось активное строительство Беломорско-Балтийского канала, в основном силами заключенных. Поэтому потребовалось разрешение соответствующих «органов». Оно было получено: на заявление М.Пришвина была положена резолюция начальника северных лагерей Бермана: «Показать писателю Пришвину и его сыну всё на свете и топор». Как выяснилось потом, этим «топором» было усечено до минимума «всё на свете». Но все-таки им кое-что показали и из ББК, и из окружающих районов. Посетили они и Соловки, Мурманск, Хибиногорск, Повенец, нашли просеку Петра Первого — «Государеву дорогу».

Трудным и интересным было путешествие летом 1935 года на север, на реки Пинегу и Мезень, где Михаилу Михайловичу с сыном Петром удалось найти «Корабельную рощу» с лесом, «как конопля, частым». «Лес там — сосна за триста лет, дерево к дереву, там стяга не вырубишь! И такие ровные деревья, и такие чистые! Одно дерево срубить нельзя: прислонится к другому и не упадет».

Летом следующего года Пришвины в том же составе по приглашению республиканского секретаря партии Бетала Калмыкова побывали в Кабарде. Там их возили по стране на лошадях и в автомобилях, водили по горам и пешком. И все обставлялось с кавказским размахом, с принятым там отношением к уважаемому гостю. Писателю в Кабарде так понравилось, что у него даже возникло желание приобрести дом и перебраться сюда. Однако это желание скоро прошло.

Последней стала «экспедиция» в «Страну Мазая» — в костромскую деревню Малые Вежи, совершенная в период весеннего половодья.

На этом путешествия М.Пришвина из Загорска закончились, да и сам он, получив в 1937 году квартиру в Москве, переехал в нее. Приезды в Загорск стали редкими, а с 1940 года, после развода с Ефросиньей Павловной и женитьбы на Валерии Дмитриевне Лебедевой, прекратились совсем.

Лавру как музей я изучил в семидесятые годы, когда были открыты для обзора не только храмы, но и такие музейные объекты, как ризница, трапезная. Под другим ракурсом предстал предо мной Сергиев Посад в начале нового столетия, когда я занялся изучением мест, связанных с М.М. Пришвиным. Во время одной из поездок в Сергиев Посад, ненадолго зайдя на территорию Троице-Сергиевой лавры, я убедился в просто колоссальных реставрационных достижениях: все блистало изяществом, красотой и ухоженностью. Поэтому меня резануло описание лавры, сделанное М.М. Пришвиным еще в 1914 году, перед самым началом Первой мировой войны.

В своем дневнике он пишет: «18 мая 1914 года. Троице-Сергиевская лавра. Троица. Занесло меня в Троицу к Троице. Коридор — траншея через два соединенных здания, так что видны люди, как черные тараканы, и дух со времен Филарета: все пропахло тем особенным духом из смеси всевозможного вещественного с невещественным: аскетического, грибного, ладанного, ржано-пшеничного, мужицкого, византийского. Полнейшее принятие мира: в монастырской гостинице открыто допущена продажа водки. Увидели богомольцы лавру и крестятся, а внизу кипит все съедобное, и уже десятки женщин, похожие на черных тараканов, метятся на него. В лавре монахи — ремесленно-грубоватые.

Причудливые завитки золотого блюдечка на самом верху изящной колокольни Растрелли. Положено блюдечко между колоколами, а на самом низу висит колокол в четыре тысячи пудов с лишним, и когда он загудит тяжким гудом, то французское блюдечко как будто смеется, улыбается. Удар за ударом, а гудение остается само собой, земля гудит.

Перед всенощной у Троицы началась гроза, все потемнело; золотое блюдце Растрелли, казалось, врезано в грозовое небо. И вот ударил перекат грома, и в то же время ударил язык в край самого большого из действующих в России колоколов, еще удар грома, еще удар колокола, загудела земля, казалось, что между колоколом и громом завязалась борьба. В это время мы подходили к арке и сразу увидели в воротах, что Троицкая лавра молилась к небу...»

Мощно и сильно написано!

В 1918 году Троице-Сергиевская лавра как церковное учреждение была закрыта, а в 1920 году в ней был создан историко-художественный музей. Православной церкви она была возвращена в 1946 году. К этому времени М.Пришвин «прочно осел» в Москве, а потом в Дунине.

В ознакомлении с окрестностями Сергиева Посада именно в той стороне, где в основном охотился писатель, мне помог руководитель турпоходов Сергей Владимирович Довженко. Неутомимый турист, большой эрудит, он в 2000-х годах провел серию походов, посвященных М.Пришвину, его творчеству, и главным образом лепке его «духовного портрета». В одном из них принял участие и я.

Следующее мое участие в турпоходе под руководством С.В. Довженко состоялось примерно через месяц, в прямом смысле слова «по первой пороше». Немного снегу, легкий морозец. Пройдя более половины намеченного маршрута, мы остановились на привал в лесу, разожгли длинный, человек на пятьдесят, костер. Расположились вокруг него, перекусили, и руководитель начал рассказывать о своих поисках и находках, их обобщении и очередном шаге в «лепке» духовного портрета М.Пришвина. По окончании своего рассказа он вдруг неожиданно для меня объявляет, что сейчас Игорь Леонидович кратко расскажет нам о своих поездках по местам жизни писателя.

Я к этому времени в летние месяцы успел посетить родину М.М. Пришвина Хрущёво и Елец, с чего и начал свое повествование, а также Алексино на Смоленщине, куда, на родину жены и матери, Пришвины бежали из Ельца в тревожном 1919 году. На это сообщение мне было выделено пятнадцать минут, я уложился в двадцать. Вышел к костру и рассказал. Возвращаюсь на свое место. Не успел сесть, вижу, ко мне направляются две интересные женщины. Подходят, и одна из них говорит:

— Игорь Леонидович! Мы хотели бы с вами познакомиться. Я — внучка Михаила Михайловича Пришвина Наталья Петровна, а это моя ближайшая подруга Людмила Михайловна.

Беседа была продолжена в электричке. Много интересного из жизни писателя и его младшего сына Петра, отца Натальи Петровны, услышал я от нее, и еще больше захотелось услышать, а может быть, и увидеть. Чем-то заинтересовал их и я. В результате при расставании Наталья Петровна предложила встретиться в ближайшее время и на автомашине (сама за рулем) проехать по местам, связанным с Пришвиными. Я, конечно, с радостью согласился.

Итак, едем. В дороге Наталья Петровна осветила нам намеченный маршрут: «Начнем с Черниговского скита, потом через Сергиев Посад на трассу и едем в направлении на север через Деулино — Иудино — Ченцы — Запольское — Переславичи — Заболотье и в Федорцово. Все эти пункты встречаются в дневниках М.Пришвина-охотника».

Итак, Черниговский скит. Это храм, построенный в древнерусском стиле, красиво вознесшийся над пещерными постройками, причем ни пещерный храм, ни пещеры-келии не только не пострадали, но и были расширены, даже выложены кирпичом. Освящение его состоялось в 1893 году, а радующая и теперь наш глаз колокольня — еще через три года. Стройная, пятиярусная, она по высоте почти не уступает колокольне Троице-Сергиевой лавры.

Осмотрев весь комплекс Черниговского скита снаружи и только заглянув в главный храм, мы пошли на старое кладбище этого скита.

Здесь под большим деревянным крестом оказалась могила Василия Васильевича Розанова, конечно недавно восстановленная. Нас к ней подвела Наталья Петровна.

Могила Розанова... Да, да! Того самого В.В. Розанова, который, будучи в 1883 году учителем географии елецкой гимназии, спас от исключения из нее первоклассника Мишу Пришвина, пытавшегося с двумя одноклассниками на лодке уплыть по реке Сосне в «некоторую неоткрытую страну Азию». Он же через пять лет, после нанесения ему повзрослевшим Михаилом Пришвиным грубой личной обиды (ученик пригрозил учителю: «Если вы мне выведете двойку по географии, я не знаю, что сделаю»), настоял на исключении его из гимназии.

И пришлось будущему писателю ехать в Тюмень, к дяде И.И. Игнатову, крупному сибирскому промышленнику, и три года проучиться в местном реальном училище.

И вот я перед могилой В.В. Розанова. Деревянный крест в человеческий рост, и на бетонной надмогильной плите надпись: «РОЗАНОВ Василий Васильевич 1856–1919».

Скончался он 5 февраля 1919 года. Отходную молитву над ним прочитал его друг, известный русский философ, священник отец Павел Флоренский (расстрелянный в 1937 году). Похоронен В.В. Розанов с северной стороны храма Черниговского скита.

От Черниговского скита поехали в сам город Сергиев Посад. Заехали на Вифанскую улицу, к бывшему дому М.М. Пришвина. На мой вопрос к Наталье Петровне, нельзя ли посетить этот дом, последовал удручающий ответ: «Нет, новые хозяева, мягко говоря, не приветствуют обращения к ним по этому поводу». Что ж, нельзя так нельзя...

Едем по шоссе. Где-то перед Дубной мы проскочили место, на котором когда-то был «Зимняк». Вот и Переславицы (у Пришвина Переславищи), любимое место летнего пристанища семьи Пришвиных, база охотничьих вылазок отца и сыновей, грибных и ягодных заготовок на зиму Ефросиньи Павловны. Дальше по курсу Федорцово, но Наталья Петровна поворачивает налево, и мы приезжаем в село Заболотье, на кладбище которого похоронены ее родители: младший сын и верный спутник писателя почти во всех походах и поездках Петр Михайлович и его жена Евдокия Васильевна. Скромные две могилы за невысокой оградой. Тишина. Молчим или тихо переговариваемся и мы.

Теперь наш путь к последнему его дому, в деревню Федорцово. О том, как он попал сюда, Петр Михайлович пишет в своей книге «Передо мной часто встает образ отца»:

«Одно время из-за моих болезней я долго не посещал отца. Сначала меня скрутила язва желудка, потом воспаление седалищного нерва — ишиас. Про эту болезнь как-то давно, когда у меня обострялся радикулит, папа говорил: “Радикулит — это цветочки, а вот ишиас — это ягодки! Врагу своему не пожелал бы этой болезни”. После нее люди делаются инвалидами на всю жизнь. Первый удар ишиаса был настолько силен, что я забился в щель между постелью и стеной и пролежал там не помню сколько... Папа через брата Льва предпринял энергичные меры, и мной занялись солидные врачи. Многие способы лечения на мне были испытаны — вплоть до знаменитой лечебницы в крымских Саках. Болезнь не проходила. Мне дали инвалидность третьей группы. Когда я стал передвигаться с одним костылем, решил искать любую работу. Меня приняли начальником Заболотского охотхозяйства Генштаба, которое расположено в 42 километрах от Загорска по Углицкому тракту. Меня мучило лишь одно сомнение: смогу ли я ездить верхом на лошади. Я спросил совета у отца, и он не задумываясь ответил: “Ради любимого дела можно рискнуть — валяй, уйти всегда успеешь, а умереть — тем более”. Отец стал с увлечением говорить о моей будущей должности, где я смогу не только охотиться, но и способствовать сохранению, разведению, акклиматизации, реакклиматизации животных и птиц.

В новой должности я проработал до своей пенсии. Удалось выполнить завет отца: в охотхозяйстве мы сумели реакклиматизировать многих животных: кабана (вепря), марала, пятнистого оленя и косулю, медведя, бобра и белую куропатку. И произошло самое удивительное: через пять лет работы у меня полностью восстановилась чувствительность нервных клеток правой ноги, и до сих пор я могу проходить порядочные расстояния пешком и на лыжах по самым труднодоступным местам лесов и болот».

Сначала Петр Михайлович с семьей жил в старом домике, а в этом, большом, останавливались приезжавшие на охоту высокопоставленные военные, и он обеспечивал их как интересной охотой, так и жильем. С уходом его на пенсию и, по-видимому, с какой-то реорганизацией Заболотского охотничьего хозяйства освободившийся дом был передан Петру Михайловичу. Сейчас он служит дачей Наталье Петровне. Туда-то мы и направлялись.

Нас встречает крупная собака «дворянской» породы. «Свой!» — и я становлюсь своим. Крыльцо. Входим и сразу попадаем в большую, даже очень большую кухню. Что и понятно: сюда приносились охотничьи трофеи, и здесь производилась их первичная обработка. А охотничьи доспехи: болотные сапоги, телогрейки, плащи? Они тоже оставлялись здесь. Сейчас в кухне чистота и порядок. С правой стороны две большие изолированные, по-видимому бывшие гостевыми, комнаты. В одной из них Наталья Петровна показывает мне большой, окованный железными полосами сундук Пришвиных и огромный жесткий чемодан, сопровождавший писателя в его поездках. В другой комнате, большей, в настоящее время гостиной, хозяйка обращает мое внимание на большое чучело совы, смонтированное на стене, а также на резные полочки, сделанные отцом. Обстановка в гостиной городская, я бы даже сказал, московская.

Собираясь накрывать стол, Наталья Петровна просит помочь. Выхожу за ней на кухню. В середине кухни в полу открывается большой люк. Хозяйка спускается туда и извлекает... и картофель, и соленые огурцы, помидоры, грибы, кабачки, компоты... Лишь только успевай поднимать с пола на большой кухонный стол. Думается, что-то подобное бывало и в семье деда-писателя, у бабушки Ефросиньи Павловны. Семейные традиции сохранены!

На такой радостной, простой, домашней ноте закончились мои путешествия с Пришвиным. Но мне кажется, что они не закончатся никогда, что дух этого необыкновенного человека, великого художника, философа, мудреца, до сих пор витает над лесами и полями, болотцами и озерами нашей любимой срединной России, колыбели нашего народа.