Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

История болезни, история величия

Алексей Александрович Минкин — сотрудник газеты «Московская правда» — родился в 1968 году. Публиковался в газетах «Православная Москва», «Православный Санкт-Петербург», в «Московском журнале», журнале «Божий мир».Лауреат Международной премии «Филантроп». Живет в Москве.

Психиатрия — дело тонкое, нематериальное. Становление ее как науки у нас выпало на XIX столетие, эпоху величия Российской державы — величия во всем, не исключая науки, культуры, образования, медицины. Любопытно, что именно тогда к недужным психиатрического профиля применялся более термин «душевнобольные», нежели «умалишенные». Потому и во врачебной среде, и в обществе в целом было принято относиться к больным психически как к людям «убогим», то есть Божьим людям, ущемленным откуда-то изнутри, от души и духа. Некоторые из таких нередко звались юродивыми и блаженными. И впрямь, грань между людьми не от мира сего, между гениями духа и творчества, и пациентами определенных лечебных заведений бывает весьма условной. Не оттого ли душевные болезни затрагивали тонкие психические ткани таких знаменитых личностей, как художники Федотов и Врубель, поэт Батюшков, писатель Гаршин, композитор Шуман? Не потому ли область психиатрии, сфера отклонения от устоявшихся норм, болезни души столь часто находили свой отклик у поэтов, драматургов, писателей?

Вспомним «Красный цветок» того же Гаршина, и «Палату № 6» с «Черным монахом» Чехова, и зарифмованные строчки «Сумасшедшего» Апухтина, и «Альберта» Льва Толстого, и историю постепенного помешательства шахматного гения в «Защите Лужина» Набокова, и патологию героя «Шума и ярости» Фолкнера. Вспомним и новеллу норвежца Одд-Солун Смуэма «Паркет», в которой автор вышучивает семейную пару, любовно оберегавшую собственный пол и в конце концов оказавшуюся на больничных койках, — впрочем, тут скорее писательский протест против мещанства. Иное дело — наш Леонид Андреев, также всерьез исследовавший запредельные психические качества человека и посвятивший той теме рассказы «Призраки» и «Мысль»...

Действие «Мысли», в числе прочего, разворачивается и в Елизаветинской психиатрической больнице. Главный герой, доктор Керженцев, и сам не вполне здоров. Мало-помалу им овладевает мания превосходства, эдакое наполеонство — и вот уже не понять: душевная ли тут болезнь или цинизм мизантропа, приведший эскулапа к преступлению? Видно, одно перетекает в другое — и психическую эту диффузию в Мытищинском театре драмы и комедии «ФЭСТ» попытались продемонстрировать публике постановщица инсценировки И.Хватская, художественный руководитель труппы И.Шаповалов и исполнитель заглавной роли Д.Полянский. Вообще, крупнейший подмосковный театр «ФЭСТ», нареченный по факультету Лесотехнического института, в аудиториях которого шло зарождение будущего творческого содружества, уместно назвать театром психологическим — на улице Щербакова, 6, ценят вдумчивую драматургию. Неспроста театр, с 1986 года существовавший как хозрасчетная студия, обрастал слухами и манил спектаклями даже властей предержащих. Так, бывший мытищинский градоначальник, пораженный увиденным, распорядился передать коллективу пустующий кинотеатр «Родина», реконструированный и открытый в 2000 году как городской театр. Кстати, к тому времени все выпускники факультета электроники и системной техники имели еще и дипломы Щепкинского училища. Но и это не все: как-то познакомился с репертуаром удивительного театра и подмосковный губернатор, после чего былой кинотеатр вновь превратился в строительную площадку, и в 2006 году в объемах пристройки появилась Камерная сцена, на которой, собственно, и поставлена трагическая история «Мысль» («Доктор Керженцев»). Да, история психиатра Керженцева — безусловная трагедия распада личности. Однако несть числа врачам данного профиля как добросовестным подвижникам. Один из тех — профессор Виктор Буцке, главный врач Преображенской лечебницы душевнобольных, а затем директор открытой 12 мая 1894 года больницы душевных заболеваний имени Н.А. Алексеева...

Итак, Загородное шоссе, дом 2, Алексеевская больница. В советские годы она носила имя работавшего здесь профессора Кащенко, но некоторое время назад ей было возвращено историческое название. И по праву: городской глава Алексеев, как и сама эпоха, в которой он жил, отличались величием созидания. Едва ли не все, чем мы, современные жители России, можем гордиться, закладывалось и создавалось в то время. Так, избираемый из купечества, городской глава не просто следил за хозяйственной составляющей Первопрестольной, но всецело отдавался служению подведомственной области. Николай Александрович Алексеев, к примеру, являлся председателем Московского музыкального общества, управлял городским отделением Общества Красного Креста и был гласным городской думы. При нем Белокаменная обзавелась централизованной системой канализации и новыми бойнями, массово строила и электрифицировалась — в общем, стремительно менялась к лучшему. Ему до всего было дело. Благодаря его усердию, а также уважительному и доверительному отношению к нему деловой среды на так называемой «Канатчиковой даче» вырос целый городок второй в Москве психиатрической больницы, не стоящий казне ни копейки. Все — за счет частных жертвователей. Это отрадно, но вместе с тем опять-таки, как и в наши дни, наводит на невеселые мысли: богатейшее государство, по какой-то дурно сложившейся традиции, открещивается от прямых своих социальных функций в «пользу» добродетелей и доброхотов. Ну, что же — главное, были и есть в нашем богоспасаемом государстве люди, готовые откликнуться на нужду и беды. Таковым в дни русского величия, бесспорно, был и городской глава Алексеев. Любопытно, что он лично, советуясь с медиками Буцке, Кожевниковым, Корсаковым и академиком архитектуры Васильевым, разрабатывал все из устроенного на Канатчиковой даче. Пожертвования при Алексееве, лично знакомом с ведущими представителями торгово-промышленной среды, текли рекой, и если поначалу витала идея расширения Преображенской лечебницы, то вскоре она переросла в решение о создании на хорошей полузагородной территории отдельного заведения. «Преображенка» с ее тремя сотнями коек исчерпала приемные возможности, и потому на стекавшиеся деньги расстроили и ее — сделал это главный зодчий «Канатчиковой» Л.Васильев. А в мае 1894 года в присутствии московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича Романова, его супруги Елизаветы Федоровны, иных представителей знати, медицинских светил и купечества митрополит Сергий при поддержке дивного хора мужского Чудова монастыря совершил освящение части больницы. Вот только в конце торжественного молебна пришлось петь «вечную память» тому, кто положил столько трудов и душевных сил на постройку, и тому, чье имя эта постройка носит по праву. Да, какой-то рок сыграл с Алексеевым злую шутку: за год до открытия больницы он был смертельно ранен в своей приемной тем, о ком столь заботился. Впрочем, то был скорее не душевнобольной, а как раз умалишенный. Алексеев же за считанные часы до смерти попросил супругу выделить из семейного капитала еще 300 тысяч, необходимых на завершение его детища. Между прочим, часть суммы израсходовали на пристройку к главному корпусу отделения для «беспокойных», где с 1979 года существует музей больничной трудовой славы, несколько лет назад преобразованный в музей истории психиатрической больницы имени Н.А. Алексеева. Увы, до пышного открытия Николай Александрович не дожил, и все заботы тогда перепали на плечи нового городского главы К.Рукавишникова и поминаемого выше профессора Буцке...

Это он при отсутствии специфических медикаментов — а в позапрошлом столетии душевнобольные лечились отварами успокаивающих трав, мочегонными средствами и кровопусканием — изыскивал новые препараты и разработал теорию постоянной занятости пациентов. Теория на Канатчиковой внедрилась практически: больные занимались ремеслами в десятках созданных мастерских, ухаживали в больничных оранжереях за двумя сотнями сортов отменных роз, купались и зимами катались на коньках по приусадебному пруду Бекет, удили. Буцке наладил и часы досуга, приглашая в больницу актеров Малого и Художественного театров на литературные и музыкальные вечера. Буцке же разработал и основу будущих психоневрологических диспансеров в виде деревенских, а позже и городских патронажей: под присмотром врачей и с приплатой хозяевам. Неопасные обществу пациенты распределялись на летние постои — опять-таки трудились и приспосабливались к социуму. Патронажные избы деревень Никулино, Беляево, Деревлево с 1931 года сменило загородное подсобное хозяйство близ Тропарева. Теперь свежую зелень и овощи поставляет подсобное хозяйство из больничного филиала в подольском Поливанове. И все это — наработки Буцке. Правда, сегодня внедряемую им трудотерапию по определенным причинам вымещает развитие творческих задатков болящих — так, в музее Алексеевской больницы представлены изделия закрытого керамического цеха и картины пациентов. Между прочим, уникальный музей творчества аутсайдеров (то есть психически нездоровых людей) существует на Измайловском бульваре, 30, а от Измайлова рукой подать и до Преображенской лечебницы на Матросской Тишине, и до профильной больницы имени Ганнушкина. К слову, Петр Борисович Ганнушкин трудился и на Канатчиковой даче — был даже профоргом Алексеевской лечебницы. Обладая завидным красноречием, он собирал на свои лекции в больничном клубе не только медперсонал и пациентов, но и десятки окрестных жителей. И тут опять-таки происходило приноравливание лечившихся к остальному миру. И еще: с 50-х годов ХХ столетия пациенты, получавшие высокую квалификацию при мастерских больницы имени Кащенко, направлялись в «народ», на заводы «Манометр» и «Кругозор». Вот так целили болящие души на Канатчиковой. Ну а что до ее предшественницы и прародительницы — «Преображенки», то и она — наглядная история и болезни, и величия общества...

Улица Матросская Тишина, дом 20. Какой-то ироничный подтекст слышится в ее странном названии. Между тем еще при Петре вблизи от будущей больницы действовала парусная фабрика, продукцию которой вырабатывали отставные матросы, а при Екатерине эта тихая полузагородная окраина обратилась в богадельню служителей флота. Позднее врачевать здесь стали не одних моряков. Матросская Тишина прославилась и основанием в ее пределах старейшей психиатрической больницы — с душой отнеслись тогда к душевнобольным, и даже сам император Александр I предпочел собранные на его коронацию московским дворянством деньги построить в Златоглавой первое соответствующее заведение. К 1808 году на благотворительные государевы средства трудами зодчего И.А. Селехова выросла специализированная лечебница, три десятилетия спустя нареченная Преображенской. Служение в ней несли такие специалисты отечественной психиатрии, как Корсаков, Саблер, Буцке, Гиляровский — имя последнего заведение получило в 1978 году. А уж кто только не примеривался к койкам «Преображенки» — поэты, актеры, музыканты. В 1970–1980 годах сюда достаточно обильным потоком устремились «косившие» от армии доморощенные последователи хиппи, среди коих творческих начал тоже было хоть отбавляй. И все же один из самых неоднозначных из лежавших здесь, кажется, стал Иван Яковлевич Корейша, кем-то почитаемый за святого, а кем-то «Московский пророк», как величал его Телешов в книге «Воспоминания и рассказы о прошлом», родился в священнической семье в Смоленске. Там же окончил семинарию, а затем и духовную академию — рукоположения, однако, не принял, а стал преподавать в местном духовном училище. Только какое-то время спустя что-то сильно разбередило его душу — образовательную деятельность он забросил и начал скитания по монастырям. Три года подвизался послушником в островной Ниловой пустыни. Бросил и это, вернувшись в Смоленск, где поселился в развалившейся бане и жил на то, что Господь пошлет. Корейшу и били, и любили, и осмеивали, и прикармливали, пока непоколебимого в своем решении жить именно так не погрузили насильно в телегу и не переправили в Москву, в «Желтый дом» на Матросской. В Преображенской лечебнице Ивану Яковлевичу суждено будет провести 43 года — из них три на цепи и почти без еды в неотапливаемом подвале. А Златоглавая уже наводнялась шедшими из Смоленска слухами о новом блаженном — началось стихийное почитание. К тому же на Матросской сменился заведующий, и Корейшу — с разрешением посещений — перевели в теплую палату. А в «безумце» тем временем открылся дар предвидения — лечебницу осаждали сотни поклонников, приносившие в больничную копилку умопомрачительные доходы. «Преображенка» фактически содержалась за счет Ивана Яковлевича, не бравшего себе ни копейки. Да и к чему? Шепотки о Корейше достигли самых верхов, и сюда, на Матросскую, взглянуть на юродивого наведывался государь Николай Павлович. Приезжал и московский генерал-губернатор Закревский, выведенный сердцеведцем, что называется, на чистую воду. Заехал и Гоголь — помялся-помялся возле палаты, да внутрь так и не вошел. Мудрено ли: Корейша будто видел приходивших насквозь. Феномен незаурядной личности Ивана Яковлевича в той или иной степени нашел отклик и у ряда отечественных классиков: Островский упоминал о нем в пьесе «На всякого мудреца довольно простоты», Лесков — в рассказе «Маленькая ошибка» и двух статьях, а Достоевский под видом юродивого Семена Яковлевича вывел его в «Бесах» и не без сарказма помянул в «Селе Степанчикове». Насмешки насмешками, а «Преображенка» во дни «Московского пророка» строила свой бюджет достаточно вольно — наплыв желавших видеть и слышать Корейшу был столь велик, что больничная администрация ограничила доступ к популярному пациенту введением специальных билетов. Когда же Иван Яковлевич почил в Бозе и был погребен на погосте близлежащего Черкизова, почитатели в течение пяти дней отслужили аж две сотни заупокойных. Кстати, с уходом «пророка» больница, конечно, финансово здорово потеряла, но без опеки отнюдь не осталась: в частности, приличные денежные вливания направляла сюда дочь городского главы и владельца обувного торгового дома М.Королева Н.Андреева. И еще: помимо всего прочего, и сама «Преображенка» ни единожды фигурировала в большой художественной литературе и драматургии — в «Свадьбе Кречинского» Сухово-Кобылина, например, или у Толстого в «Войне и мире», когда распоряжением властей перед вступлением в город наполеоновских полчищ все душевнобольные были попросту распущены. Вспомним и «Матросскую Тишину» Галича. Признаюсь, такого обилия упоминаний в прозе в связи с Алексеевской лечебницей я не встречал, более того, подобные упоминания мне не встречались вовсе, но тем не менее и детище Николая Александровича увековечено некоторыми из знаменитых клиентов. Достаточно вспомнить ироничные строчки Высоцкого: «По субботам, чуть не плача, вся Канатчикова дача к телевизеру рвалась...» Впрочем, тут уж кому что. Передовой персонал и Преображенской, и Алексеевской больниц рвался не к «телевизеру», не к отражению себя в лучах славы — рвались помочь попавшим в беду, занедужившим душою. А коль самих недужных именовали душевнобольными, то и отношение к ним было более тонкое, индивидуальное, душевное. Развитие отечественной школы психиатрии и впрямь выпало на годы величия державы, на время небывалых свершений и огромных потенциальных возможностей. На качественно иной подход к больным и их болезням.

Впрочем, каким бы величием душевного порыва в помощи ближнему ни обладала лучшая медицина, неспроста вспоминается пушкинское: «Не дай мне Бог сойти с ума...» Кстати, есть версия, будто и Александр Сергеевич побывал на Матросской. К счастью, посетителем — не клиентом. Думается, и нам всем предпочтительнее здесь качество гостя. Так что пусть уж история величия с манией величия, как в «Мысли» Андреева, не совпадают...

 

Алексей МИНКИН





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0