Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

По лермонтовской Москве

Александр Анатольевич Васькин родился в 1975 году в Москве. Российский писатель, журналист, исто­рик. Окончил МГУП им. И.Федорова. Кандидат экономических наук.
Автор книг, статей, теле- и ра­диопередач по истории Москвы. Пуб­ликуется в различных изданиях.
Активно выступает в защиту культурного и исторического наследия Москвы на телевидении и радио. Ведет просветительскую работу, чи­тает лекции в Политехническом музее, Музее архитектуры им. А.В. Щусева, в Ясной Поляне в рамках проектов «Книги в парках», «Библионочь», «Бульвар читателей» и др. Ве­дущий радиопрограммы «Музыкальные маршруты» на радио «Орфей».
Финалист премии «Просвети­тель-2013». Лауреат Горьковской ли­тературной премии, конкурса «Лучшие книги года», премий «Сорок сороков», «Москва Медиа» и др.
Член Союза писателей Москвы. Член Союза журналистов Москвы.

К 200-летию М.Ю. Лермонтова

Москва под пером Лермонтова

Над Москвой великой, златоглавою,
Над стеной кремлевской белокаменной.
М.Лермонтов

В 1834 году, находясь в Петербурге, юнкер Михаил Лермонтов создает одно из самых пронзительных произведений о Первопрестольной в истории русской литературы — «Панорама Москвы». Написана панорама была по заданию преподавателя юнкерской школы, чтобы научить будущих офицеров умению описывать увиденные перед ними картины. Кто бы мог подумать, что из вполне обычного домашнего задания вырастет столь ценный художественно-философский труд, благодаря которому потомки и по сей день узнают многое о Москве 30-х годов.

Не хуже иного наделенного талантом живописца создает Лермонтов панораму родного города, открывшуюся ему с колокольни Ивана Великого:

«Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда не случалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этою величественной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о Москве, ибо Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке... нет! у нее есть своя душа, своя жизнь. Как в древнем римском кладбище, каждый ее камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!.. Как у океана, у нее есть свой язык, язык сильный, звучный, святой, молитвенный!.. Едва проснется день, как уже со всех ее златоглавых церквей раздается согласный гимн колоколов, подобно чудной, фантастической увертюре Бетховена, в которой густой рев контр-баса, треск литавр, с пением скрыпки и флейты, образуют одно великое целое; — и мнится, что бестелесные звуки принимают видимую форму, что духи неба и ада свиваются под облаками в один разнообразный, неизмеримый, быст­ро вертящийся хоровод!..

О, какое блаженство внимать этой неземной музыке, взобравшись на самый верхний ярус Ивана Великого, облокотясь на узкое мшистое окно, к которому привела вас истертая, скользкая, витая лестница, и думать, что весь этот оркестр гремит под вашими ногами, и воображать, что всё это для вас одних, что вы царь этого невещественного мира, и пожирать очами этот огромный муравейник, где суетятся люди, для вас чуждые, где кипят страсти, вами на минуту забытые!.. Какое блаженство разом обнять душою всю суетную жизнь, все мелкие заботы человечества, смотреть на мир — с высоты!»

В этом отрывке Лермонтов недаром ставит бок о бок два слова: «патриот» и «поэт». Он и предстает здесь в этом двойном качестве. Лермонтов, воспевающий Москву, — это поэт, а Лермонтов, чтящий историю своей страны и ее древней столицы, — патриот.

Почему именно с колокольни Ивана Великого — шедевра русского зодчества, возвышающегося на Соборной площади древнего Кремля, — смотрит он на город? Помимо того, что это было самое высокое здание в Москве, колокольня выполняла и роль символа стойкости и мужества в полной ратных подвигов истории Первопрестольной.

Своими истоками колокольня Ивана Великого уходит в 1329 год, когда в Кремле был сооружен храм св. Иоанна Лествичника. В 1505 году к востоку от разобранного к тому времени храма итальянский мастер Бон Фрязин выстроил новую церковь, в память о почившем царе Иване III. Через сорок лет рядом с храмом выросла и звонница, по проекту архитектора Петрока Малого. Другой, не менее одаренный зодчий — Федор Конь — надстроил колокольню третьим ярусом. Случилось это в 1600 году, уже в царствование Бориса Годунова. Позднее, в 30-х годах XVII столетия, к звоннице присовокупили и пристройку с шатром, известную как Филаретова. В итоге к концу XVII века колокольня приобрела так знакомый нам сегодня образ.

Лермонтов в своей «Панораме...» очень хорошо показал, что за многие века своего существования колокольня Ивана Великого стала для москвичей больше, чем просто памятником архитектуры, а именно — олицетворением святости Первопрестольной. Колокола звонницы неизменно сообщали всей Москве о совершающихся исторических событиях всероссийского масштаба: рождении наследника престола, венчании на царство нового государя, освобождении от нашествия многочисленных и частых захватчиков и т.д.

Не мог не знать юнкер Лермонтов и о том, что именно эта легендарная колокольня стала основным объектом варварства французов в Кремле осенью 1812 года. Поначалу в ее нижнем ярусе генерал Лористон устроил свою канцелярию и телеграф. А затем уже сам Наполеон, метавшийся по сгоревшей Моск­ве, словно зверь в клетке, бесполезно прождав от русских перемирия, в отместку приказал сорвать с колокольни Ивана Великого крест.

Для Лермонтова, живо интересовавшегося историей еще с малых лет, все эти подробности были необходимы. Ведь, как мы знаем, диапазон его творческих изысканий был необычайно широк, не зря написал он и «Бородино», и «Песню про купца Калашникова». А ведь в его планах было создание крупного прозаического произведения о 1812 годе.

Кажется, что и не будучи наделен Лермонтов заданием своего преподавателя написать сочинение, он все равно бы создал нечто подобное. В нем жила и пульсировала непроходящая любовь к Москве, не зря еще в 1831 году, то есть за три года до «Панорамы...», поэт сочинил:

Кто видел Кремль в час утра золотой,
Когда лежит над городом туман,
Когда меж храмов с гордой простотой,
Как царь, белеет башня-великан?

Заметим, в этом небольшом стихотворении автор вновь нашел место для Ивана Великого, уподобив колокольню гордому царю. Значит, идея разглядеть Москву, передать свои впечатления и раздумья от увиденного в прозе зародилась у поэта уже давно. Но продолжим вместе с Лермонтовым смотреть на Моск­ву с колокольни-великана:

«На север перед вами, в самом отдалении на краю синего небосклона, немного правее Петровского замка, чернеет романическая Марьина роща, и пред нею лежит слой пестрых кровель, пересеченных кое-где пыльной зеленью булеваров, устроенных на древнем городском валу; на крутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-ни­будь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада — Сухарева башня. Она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на ее мшистом челе! Ее мрачная физиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы, все хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться».

 Все самое важное сумел рассмотреть Лермонтов на севере Москвы. В Пет­ровском замке ему еще предстоит побывать и даже жить в свой последний приезд в родной город. Садовое кольцо поэт не называет, но оно отмечено зелеными бульварами, что были разбиты на его месте по велению Екатерины II. Потому оно и называлось так — что было утоплено в садах. При Лермонтове сады еще цвели. А вот и Сухарева башня — Лермонтов словно противопоставляет ее Ивану Великому, олицетворяя ее с эпохой Петра I. Кажется, что Лермонтову милее век, когда поставлен был на Москве Иван Великий, чем тот, когда на город стала глазеть «мрачная физиономия» Сухаревой башни.

Далее Лермонтов рисует образ восстановленной после пожара 1812 года ампирной Москвы: «Ближе к центру города здания принимают вид более стройный, более европейский; проглядывают богатые колоннады, широкие дворы, обнесенные чугунными решетками, бесчисленные главы церквей, шпицы колоколен с ржавыми крестами и пестрыми раскрашенными карнизами». В процитированном отрывке в общую картину напрашиваются и упомянутые Пушкиным в «Евгении Онегине» «стаи галок на крестах».

«Еще ближе, — читаем мы далее, — на широкой площади, возвышается Пет­ровский театр, произведение новейшего искусства, огромное здание, сделанное по всем правилам вкуса, с плоской кровлей и величественным портиком, на коем возвышается алебастровый Аполлон, стоящий на одной ноге в алебаст­ровой колеснице, неподвижно управляющий тремя алебастровыми конями и с досадою взирающий на кремлевскую стену, которая ревниво отделяет его от древних святынь России!»

В Петровском театре Лермонтов бывал не раз. Заметим лишь, что четверка лошадей, запряженных в колесницу Аполлона, была сделана из бронзы, а не из алебастра.

Когда поэт смотрит на восток, ему открываются «бесчисленные куполы церкви Василия Блаженного, семидесяти приделам которой дивятся все иностранцы и которую ни один русский не потрудился еще описать подробно. Она, как древний Вавилонский столп, состоит из нескольких уступов, кои оканчиваются огромной, зубчатой, радужного цвета главой, чрезвычайно похожей (если простят мне сравнение) на хрустальную граненую пробку старинного графина. Кругом нее рассеяно по всем уступам ярусов множество второклассных глав, совершенно не похожих одна на другую; они рассыпаны по всему зданию без симметрии, без порядка, как отрасли старого дерева, пресмыкающиеся по обнаженным корням его... Весьма немногие жители Москвы решались обойти все приделы сего храма. Его мрачная наружность наводит на душу какое-то уныние; кажется, видишь перед собою самого Иоанна Грозного, — но таковым, каков он был в последние годы своей жизни!»

Какое интересное сравнение делает Лермонтов, уподобляя храм Василия Блаженного самому Ивану Грозному! Невольно приходит на ум картина В.М. Васнецова «Царь Иван Васильевич Грозный» 1897 года. Рассказывая о работе над полотном, художник, сам того не ведая, вступил в диалог с Лермонтовым: «Не знаю отчего, но при осмотрах памятников старины, которой мы, художники, поселяясь в древней столице, интересовались, перед нами всегда вставала тень Ивана Грозного... Бродя по Кремлю, я как бы видел Грозного. В узких лестничных переходах и коридорах храма Василия Блаженного слыхал поступь его шагов, удары посоха, его властный голос». Какая любопытная перекличка голосов двух больших художников через эпоху!

«Вправо от Василия Блаженного, под крутым скатом, течет мелкая, широкая, грязная Москва-река, изнемогая под множеством тяжких судов, нагруженных хлебом и дровами; их длинные мачты, увенчанные полосатыми флюгерями, встают из-за Москворецкого моста, их скрыпучие канаты, колеблемые ветром, как паутина, едва чернеют на голубом небосклоне. На левом берегу реки, глядясь в ее гладкие воды, белеет воспитательный дом, коего широкие голые стены, симметрически расположенные окна и трубы, и вообще европейская осанка резко отделяются от прочих соседних зданий, одетых с восточной роскошью или исполненных духом средних веков».

Так, взор Лермонтова падает на Воспитательный дом — здание это занимало целый квартал на Солянке, между Свиньинским переулком и Солянским проездом. В то время адрес его был таков: «на Солянке и на набережной, в 1 квартале». История Воспитательного дома началась еще с манифеста императрицы Екатерины II от 1 сентября 1763 года, учредившего его для «приносимых детей с особливым гошпиталем сирым и неимущим родительницам». Конечно, Лермонтов не мог не заметить громаду Воспитательного дома, но еще более интересовал его эпизод героической обороны здания в 1812 году — как пример мужества и самоотверженности москвичей.

«Далее к востоку на трех холмах, между коих извивается река, пестреют широкие массы домов всех возможных величин и цветов; утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов примечателен особенно своею почти между небом и землей висящею платформой, откуда наши предки наблюдали за движениями приближающихся татар».

Ну как же Лермонтов мог не заметить древнего сторожа Москвы — Симонов монастырь, в окрестностях которого не раз в свое время бывал Сергий Радонежский. Лермонтову эти места были знакомы, ведь здесь в юные годы он нередко проводил свободное время. В романе «Княгиня Лиговская» главный герой — Печорин — в составе большой компании отправился в Симонов монастырь:

«Раз собралась большая компания ехать в Симонов монастырь ко всенощной молиться, слушать певчих и гулять. Это было весною: уселись в длинные линии, запряженные каждая в шесть лошадей, и тронулись с Арбата веселым караваном. Солнце склонялось к Воробьевым горам, и вечер был в самом деле прекрасен... Наконец приехали в монастырь. До всенощной ходили осматривать стены, кладбище; лазили на площадку западной башни, ту самую, откуда в древние времена наши предки следили движения... Жорж не отставал от Верочки, потому что неловко было бы уйти, не кончив разговора, а разговор был такого рода, что мог продолжиться до бесконечности. Он и продолжался все время всенощной, исключая тех минут, когда дивный хор монахов и голос отца Виктора погружал их в безмолвное умиление».

Крепко запомнились Лермонтову поездки в Симонов монастырь, особенно церковная служба. И здесь мы видим подтверждение его выдающейся музыкальности, о которой не раз говорили современники. Самое раннее свидетельство о любви Лермонтова к музыке принадлежит ему самому. «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать», — писал поэт в 1830 году.

Лермонтов, очевидно, является одним из самых одаренных в музыкальном отношении русских поэтов. И Симонов монастырь, отмеченный в панораме Моск­вы, вероятно, напомнил ему и дивный хор монахов, и голос настоятеля, услышанный еще в годы учебы в университете.

«На западе, — читаем далее, — возвышаются арки каменного моста, который дугою перегибается с одного берега на другой; вода, удержанная небольшой запрудой, с шумом и пеною вырывается из-под него, образуя между сводами небольшие водопады, которые часто, особливо весною, привлекают любопытство московских зевак, а иногда принимают в свои недра тело бедного грешника. Далее моста, по правую сторону реки, отделяются на небосклоне зубчатые силуэты Алексеевского монастыря; по левую, на равнине между кровлями купеческих домов, блещут верхи Донского монастыря... А там — за ним одеты голубым туманом, восходящим от студеных волн реки, начинаются Воробьевы горы, увенчанные густыми рощами, которые с крутых вершин глядятся в реку, извивающуюся у их подошвы подобно змее, покрытой серебристою чешуей».

Алексеевский монастырь стоял раньше на том месте, где нынче возвышается храм Христа Спасителя. Первоначально храм строили на Воробьевых горах, по проекту Витберга, но затем последовавшая неудача заставила искать новое место для этого храма — памятника Отечественной войне 1812 года. И оно было найдено — за Каменным мостом, который упоминает Лермонтов, на берегу Москвы-реки. Алексеевский же монастырь разобрали, а храм стали строить по проекту Тона, любимого зодчего Николая I.

«Когда склоняется день, когда розовая мгла одевает дальние части города и окрестные холмы, тогда только можно видеть нашу древнюю столицу во всем ее блеске, ибо, подобно красавице, показывающей только вечером свои лучшие уборы, она только в этот торжественный час может произвести на душу сильное, неизгладимое впечатление.

Что сравнить с этим Кремлем, который, окружась зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки?.. Он алтарь России, на нем должны совершаться, и уже совершались многие жертвы, достойные отечества... Давно ли, как басно­словный феникс, он возродился из пылающего своего праха?!

Что величественнее этих мрачных храмин, тесно составленных в одну кучу, этого таинственного дворца Годунова, коего холодные столбы и плиты столько лет уже не слышат звуков человеческого голоса, подобно могильному мавзолею, возвышающемуся среди пустыни в память царей великих?!..

Нет, ни Кремля, ни его зубчатых стен, ни его темных переходов, ни пышных дворцов его описать невозможно... Надо видеть, видеть... надо чувствовать все, что они говорят сердцу и воображению!.. Юнкер Л.Г. Гусарского полка Лермантов». Так, в вечерний закатный час, завершается «Панорама Москвы». А ведь у поэта есть и другой взгляд на Москву и Кремль, в ранние утренние часы:

Над Москвой великой, златоглавою,
Над стеной кремлевской белокаменной
Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тучки серые разгоняючи,
Заря алая подымается;
Разметала кудри золотистые,
Умывается снегами рассыпчатыми,
Как красавица, глядя в зеркальце,
В небо чистое смотрит, улыбается.

Эти строки из «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» не менее красноречивы, чем приведенный фрагмент из прозаической «Панорамы Москвы». И в этом весь Лермонтов. Как верно он отметил: «Надо чувствовать!» Лермонтов не просто талантливо выразил свою любовь к Москве, он передал нам свои чувства, эмоции и ощущения.

 

Александр Васькин

Окончание следует.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0