М.Б. Смолин: Уважаемый Леонид Петрович, Вы всегда говорили, что история России, Российской империи — оболганная история. Это феномен последних лет или же искажение истории идет еще с советских времен?

Л.П. Решетников: Безусловно, все, что относится к нашей истории, оболгано прежде всего в советское время. В дореволюционной историографии мы можем отметить случаи тенденциозности у некоторых российских ученых, авторов, писавших о русской истории. А вот советский период — это просто надругательство над ней, это в известном смысле прямое издевательство. В начале 20х годов ХХ века была попытка просто замолчать историю русского народа, историю России. Однако уже через несколько лет большевики поняли, что просто замолчать невозможно, надо написать новую. И они ее писали. Институт красной профессуры готовил специалистов, и те сочиняли по лекалам и установкам, которые давали лидеры большевизма, лидеры Советской России. Ленин, Троцкий приложили к этому руку, потом Иосиф Виссарионович Сталин.

Я совсем недавно осознал, что мой отец, рожденный в 1910 году, был лишен возможности изучать историю своей страны. То есть ее простонапросто не было до 1934 года, когда было принято решение возобновить школьный курс истории отечества. До 1934 года такого предмета у отца не было ни в школе, ни на рабфаке, ни в военном училище. Представляете себе офицера­фронтовика, человека с высшим образованием, который не знает истории России! «Исторический багаж» моего отца — запас тех знаний, которые он получил за два года учебы в церковноприходской школе в 1917–1919 годах. Там кое­что ему объяснили о России, о русском народе, у него что­то осталось в памяти. Я так понимаю.

Кроме того, что значит «с 1934 года началось изучение»? Это значит, реально оно началось в 1935–1936 годах. Как всегда, когда мы что­то открываем, — это формально, а до реального начала есть определенный временной зазор. Отсчет надо вести с 1935–1936 годов. Тогда у нас стали изучать историю, но историю переписанную. Так в 1936–1937 годах в русской истории появились некоторые «позитивные» цари: Политбюро ЦК определило, что в каком­то смысле «позитивным» царем является Петр I, в меньшей степени — Иван Грозный. Остальные правители зачислялись в разряд негативных, просто врагов. Были определены и «позитивные» князья — Александр Невский и Дмитрий Донской. О других — или мимоходом, или негативно, или вообще ничего. Рекомендованы и «позитивные» поэты и писатели: Пушкин, Лермонтов, Толстой. Но их следовало воспринимать только в качестве революционеров, хотя в своей книге «Вернуться в Россию» я пишу, что Пушкин был близок с царем Николаем I — камер­юнкер Высочайшего Двора, чиновник СанктПетербургского Главного архива МИД, официальный историограф.

Вот такое изучение отредактированной, обезображенной истории стало возможным лишь перед войной. То есть даже в войну мы вступали, не зная истории нашей страны, и не только те, кто родился после 1910 года и не захватил обучение в дореволюционных училищах, но и 18–20летняя молодежь, которую пичкали эрзацем.

— Даже такого рода преподавание — было ли оно реальным изучением истории? Нельзя ли сказать, что это все равно было продолжением политики? Сейчас очень многие говорят, что в советских властных структурах были тоже патриоты, они тоже любили свою родину и имели свой, другой взгляд на Россию.

— Конечно, изучение той истории, которая была написана в Советском Союзе, — кастрированной, искаженной, было нацелено на воспитание исключительно патриотов Советского Союза, точнее даже — советской системы. Ну какая история у Советского Союза? Вот я, школьник старших классов в первой половине 60х годов, — какую историю Советского Союза я мог изучать? Гражданская война и Великая Отечественная, стройки социализма, пятилетки. Вот и все. Борьба с контрреволюцией и кулачеством, с врагами народа — давалась очень поверхностно. Правды там, конечно, почти не было. Плюс несколько мифов и легенд. Мифов отрицательных, негативных. И вырастал человек с искаженной логикой патриотизма. Я сказал бы, для русского народа — страшная логика. «Мы родом из Октября, новый Октябрь впереди». То есть мы — люди, не помнящие ни родства, ни рода, ни предков. Великих предков! Вы понимаете, какой ужас: наши люди до сих пор не понимают, что такая страна, которая изображалась в нашей исторической науке, в нашей средней и высшей школе, — она не могла из Московского княжества превратиться в огромную империю. Ну никак не могла — ведь она была очень плохая, как нам доказывали, все хуже и хуже с каждым годом. Угнетение, крепостное право, феодализм, тюрьма народов — нас приучали к этой потрясающей неправде и приучили — не мыслить, не думать. Потому что нормальный человек, имеющий склонность к историческому, к сравнительному анализу, он, конечно, сразу же засомневался бы и не принял такую интерпретацию русской истории. Возьмите хотя бы один факт: ну как в такой «дремучей» стране могла появиться огромная плеяда писателей, которыми восхищается весь мир? Общеизвестно, что весь мир не любит Россию и русских не любит, а писателей наших, поэтов, целую плеяду деятелей искусства ценит. Ну даже балет (я в своей книге немножко иронизирую по поводу балета), но даже балет… А ученые, инженеры, которые строили огромные мосты, железные дороги в суровых условиях нашего климата, как же это могло быть?..

— Всегда объяснялось, что это вопреки…

— Как можно «вопреки»? Возьмите фашистскую Германию — мощнейшая диктатура; вот где простор для «вопреки» — и что? Да, экономику они как­то построили, все остальное — это бред сивой кобылы. Просто бред. Какие поэты, какие писатели, какие фильмы? О чем речь идет? Сплошная пропаганда. Какие театры? Одна пропаганда. Ни у кого в памяти ничего не осталось.

А мы — как мы могли дойти от Москвы до Камчатки, до Аляски, до Соединенных Штатов? Люди, вы вообще думаете, о чем вы говорите, или не думаете? Ну хорошо, в советское время это вбивали в голову, другой информации просто не было. А сейчас столько литературы вышло на тему развития Российской империи, а многие попрежнему повторяют, как мантру, зады советской пропаганды — отсталая, деспотичная и т.д.

Или такой «штрих к портрету» «никудышной» царской России. Наша страна огромная: от Кушки до Новой Земли, от Чукотки до Буга. И это огромное пространство было покрыто сетью железных дорог. Жалко, я не написал в своей книге — считай, две трети железных дорог, по которым мы ездим и сейчас, построены в царской России. Мне очень нравятся книги Александра Музафарова, его рассказы о забытых страницах русской истории. Я недавно прочитал его книгу о железных дорогах. Некоторые просто закрыты, потому что сегодня не могут найти способ, как их эксплуатировать. Особенно много царских железных дорог забросили в 90е годы.

— Вам не кажется, что такой подход к советской историографии носил прежде всего политический характер — советским вождям нужно было оправдать революцию? Ведь это как бы оправдание революции в опрокидывании в историю. Раз вся история такая ужасная, то совершенно закономерны приход большевиков и революция.

— Вы абсолютно правы. По­другому никак не объяснить все, что сотворили, что мы наделали. В Гражданскую войну, в 20–30е годы мы уничтожили миллионы и миллионы людей. Но сторонники большевизма не хотят этого слушать.

— «Зато мы много чего построили», — говорили они. Почему надо строить с такой кровожадностью, с такими затратами?

— Уничтожены миллионы людей. Вот чтобы это оправдать, и порочилась наша история. «Мы пошли на это, потому что жить было невозможно». А я в последнее время, так как меня ввели в оргкомитет по празднованию 150летия переселения корейцев в Россию, все время цитирую письмо корейцев к Александру II. Не два, не десять, не сто — несколько десятков тысяч корейцев пишут: «Мы хотим жить в свободной стране. Поэтому пустите нас в Россию». Как эти сторонники сталинизма и большевизма объяснят, что в царское время к нам переселялись сотни тысяч болгар? Бессарабия, Приднестровье, Буджак, вся эта территория, плюс БолградДнестровский, Одесса, Азов приняли в свое время болгар. Переселились сотни тысяч сербов. Сейчас война на Восточной Украине идет в этих районах, Славяносербск в военных сводках. Огромное количество выходцев из германских государств: чехи, словаки, собственно немцы, французы. Почему в царскую Россию переселялись массы людей? Я недавно был в Петербурге и узнал об одном переехавшем к нам во второй половине XIX века французе, который создавал шедевры из золота и серебра. В своих воспоминаниях он пишет: «Я переехал сюда, потому что это была страна огромных возможностей». Француз так говорит, представляете? А у нас все наоборот пишут. Конечно, Вы абсолютно правы — это опрокидывание в историю, опрокидывание истории, чтобы оправдать себя. Это страшное преступление перед русским народом. Уничтожить его как народ — вот что происходило. Ведь удар наносился по русским. Я еще раз хочу сказать, что превозношение Сталина русскими людьми объясняется двумя причинами: или это люди нерусские, в духовном смысле этого слова, абсолютно нерусские, или они абсолютно ничего не понимают, Господь лишил их разума. Потому что основной удар за годы советской власти (я не имею в виду годы 70–80е, когда большевистская система просто умирала, это был уже дряхлый лев — беззубый, смешной, мы все издевались над ним, посмеивались) был нанесен в 20, 30, 40е, даже в 50е годы.

— Получается из Ваших книг и рассуждений, что ключевой проблемой, ключевым звеном является революция, и, как Вы написали в одной из книг, «Николай II — это нерв катастрофы 17го года».

— Николай II, если в сакральном смысле, это еще, безусловно, олицетворение России, той России, которая устраивалась по Божьей воле, то есть России разумной, кроткой, смиренной, но в то же время твердой, уверенной. Он и был таким человеком, «кладущим душу за други своя», его поэтому и канонизировали. И в сакральном смысле Николай II — это сгусток, концентрация России. Отсюда и такая ненависть к нашему последнему царю. Абсолютно ничем не объяснимая, ничем другим, кроме этого. Ведь когда мы говорим о царствовании Николая II, наши оппоненты, так называемые сталинисты, коммунисты, либералы называют только 3–4 «факта». Об отсталой экономике говорить уже смешно — столько опубликовано данных, исследований.

— Это, как мне кажется, уже доказали. Страна экономически хорошо развивалась.

— Только люди абсолютно неграмотные или злостные, такие вот упорные во всем, спорят сейчас с этим. За годы царствования Николая II на 55 миллионов выросло население России. И это без территориальных приобретений. Есть масса других убедительных цифр, ссылки на западников, на немцев, на французов, на американцев — все об этом говорили. Чем отвечают наши оппоненты? Всё тем же — Ходынка, 9 января 1905 года, кто­то еще вспомнит Ленский расстрел и «поражение» в Первой мировой войне. Все — ложь. Все из советских учебников. Во­первых, Первую мировую войну Николай II не проиграл. В марте 17го года, когда была ликвидирована Российская империя…

— Его армия держалась еще целый год…

— Да. Но фронт в марте 1917 года проходил, как я уже писал в своей книге, по границам практически Советского Союза, была занята часть территории Австро­Венгрии, очень большая часть нынешней Турции, дошли вплоть до Трапезунда. Как можно говорить о том, что государь проиграл войну, если враг вообще не допущен был на нашу территорию. Его не изгоняли с русской земли. Ни немцы, ни австровенгры, ни турки не стояли под Москвой, в Химках. А проиграли Первую мировую войну большевики. Они разложили армию, бежали до Пскова и Киева, подписали позорный Брестский мир. Они все сдали. И Россия оказалась не в числе победителей, а в числе проигравших.

— А коалиция, в которой мы участвовали, выиграла войну.

— Да, антантовская коалиция, в которой мы играли важнейшую роль, выиграла войну. И мы могли бы быть в числе победителей. Дальше: говорить о Ходынке вообще возмутительно. В мире каждую неделю происходит «ходынка». И в том числе в нашей стране. Начиная с Чернобыля…

— На концертах, на футбольных матчах…

— …В пивных, танцевальных барах, на дискотеках, пароходы тонут, вагоны сходят с рельсов. Что такое Ходынка? Это несчастный случай при проведении массовых мероприятий. Типичный несчастный случай. На похоронах Сталина тоже была «ходынка», людей подавилизадавили, а цифры — замолчали.

9 января 1905 года — это тоже выдумка, кроме одного факта: действительно колонны демонстрантов шли на Зимний. Но никто не хочет читать ни документы, ни мемуары, которые говорят, что в колоннах демонстрантов шли боевики левых эсеров, они первыми и открыли стрельбу, и стреляли еще не доходя до Зимнего дворца. В советской истории подобное часто происходило… У нас стреляли в 20е годы всех подряд. Виновен, невиновен — всех стреляли. У нас стреляли и в 50х годах, и в 60х, и в Тбилиси, и в Новочеркасске расстреляли в 1962 году демонстрантов. И жертв в Новочеркасске было ненамного меньше, чем 9 января. Вот такие глупости пишут, а люди до сих пор верят этому и несут такую убежденность в себе.

— Скажите, Леонид Петрович, не кажется ли Вам, что сегодняшнее буксование России в определенной степени зависит от того, что мы не можем отказаться — то ли не хотим, то ли нам навязывают — от старого набора социалистических мифов: благая цель оправдывает любые средства, вот такая странная героизация Сталина, попытка опять вернуть нас в какое­то якобы счастливое брежневское прошлое.

— Ну, иногда даже смешно становится, когда о счастливом социалистическом прошлом говорят молодые люди, которые в это время не жили, в этом прошлом. И многие опять путают социализм 20, 30, 40, 50х годов с социализмом 70–80х, умирающим социализмом. Но я с вами согласен, это самая главная причина, на мой взгляд, почему мы топчемся на месте, а иногда и деградируем.

— Конечно, не может одна часть страны идти назад, другая — вперед, третья — влево, четвертая — вправо.

— Я отстаиваю идею (она отражена в моей книге), что главный и единственный выход — это духовно, нравственно, морально вернуться в Россию. Нам надо вернуться к восприятию мира, политики, к взаимоотношениям между собой, которые были характерны для людей Российской империи. Как бы они с годами к концу XIX века ни грешили, как бы они ни отходили от Бога, они все равно были другими людьми. Поэтому так сопротивлялись попытке уничтожить Россию. Ведь большевизм — это попытка ликвидировать Россию вместе с народом, вместе с историческим названием. Не просто смена власти — это ликвидация России. Почему такие мощные, кровавые репрессии? Почему удар по Церкви? Сейчас некоторые коммунисты мне говорят: да, была ошибка, не надо было бить по Церкви. Друзьятоварищи, разве вы не понимаете, что это как раз главный удар?! Как раз ради этого все и «билось». Удар по Церкви — это чтобы ликвидировать главный стержень русского народа, русской нации — православие. На нем зиждется наш народ. Удар наносился по Святой Руси. А если бы они шли вместе с Церковью — это уже не коммунизм, не большевизм, это совершенно другое. Они не могли действовать подругому.

— Уважаемый Леонид Петрович, интересен Ваш личный жизненный путь. В советские времена вы ведь тоже какое­то время разделяли коммунистические идеалы. Как Вы смогли преодолеть этот мировоззренческий туман?

— Я сожалею, что в своей книге не описал этот момент, когда у меня произошел такой внутренний перелом. Конечно, какие­то «сигнальные маячки» появлялись и раньше, но внутренний перелом произошел у меня в Югославии, во время первой командировки уже по линии разведки. С 1979 года почти пять лет я работал в Югославии. И у меня появился там американский знакомый, будем называть его так, дипломат посольства США, я с ним много общался: сначала по работе, а потом добавилось интересное личное общение. Человек из «того» мира. В Советском Союзе как было: если ты случайно познакомился с американцем, то сразу же попадал на контакт с комитетом госбезопасности. Или ты продолжал с ним знакомство, но уже под контролем, или же разрывал эти отношения. Но так как я принадлежал к разведке, там совсем иная ситуация была. И вот у меня сложились определенные личные отношения. Было интересно с этим человеком — человеком из другого мира. Мы много говорили о политике, об идеологии, он уже до этого поработал на территории Советского Союза, в Киеве в генконсульстве, хорошо знал русский язык. И вот где­то через полгода или месяцев через восемь я вдруг понимаю, что ему симпатично было что­то в нашем поведенческом менталитете, как­то это его затрагивало, он очень этим интересовался. И постепенно, после многих разговоров, до меня доходит, что для него даже советская власть может в определенный момент стать приемлемой, хотя он ее противник. Советская система, коммунистическая, Советский Союз подвергались с его стороны жесткой критике. Но в конце концов, хотя и со скрипом, он допускал, что возможен и такой — наш — вариант. Но дикую ненависть, дикий эмоциональный взрыв у него вызвало однажды мое неосторожное высказывание о Российской империи, о монархии в позитивном смысле. Ято это сказал не изза своих убеждений, а изза того, что у меня стал появляться интерес к прошлому. Мы были уже на грани 70–80х годов, какие­то мысли проскакивать начинали, во всяком случае у меня. И вдруг с его стороны — бешеная реакция, как на что­то отвратительное. А в следующих наших беседах я специально стал вбрасывать «раздражитель» (все­таки в разведке работал, нас учили), мне стало интересно: ошибся я или не ошибся. И после нескольких разговоров я понимаю, что для него, как для сотрудника американских спецслужб, самое неприемлемое — это имперская Россия. То есть это вообще неприемлемо, никак. И у меня начинает рождаться мысль (я даже ее обсуждал со своей супругой, она у меня историк, и мы часто на такие темы разговаривали): у нашего главного противника США (главнее его нет), оказывается, главный враг — конечно, коммунизм, но самый главный враг — это Российская империя, царь Николай и т.п.

— Из двух зол выбрал наименьшее, с этим он уже готов согласиться.

— Он так и говорил: «Мы можем найти общий язык. Но вот “это”, Леонид, как ты можешь об этом говорить, это невозможно, ты что, ты же умный человек, ты же член коммунистической партии!» И у меня появилось понимание — подождите, подождите, если это так, если то, что крайне ненавистно моему главному противнику, у которого цель, я же вижу, — это ослабление моей родины, моей страны, значит — стоп! — надо обратить внимание на то, что он ненавидит. И то, что это произошло на территории Югославии, это мне очень помогло. Если бы это происходило на территории Советского Союза, интересуйся, не интересуйся — что­то дополнительное очень сложно было узнать. А югославская ситуация позволяла много чего читать, самого разного, много с кем беседовать. И я стал серьезно интересоваться Российской империей, развитием нашей страны. Я историк, вроде это изучал, но изучал в советской трактовке, а когда я вернулся домой, уже к 85му году у меня сложилось понимание, что дурят нас, что мы абсолютно не то читаем и говорим.

В 1988–1989 годы мне довелось выполнять несколько поручений, прежде всего Леонида Владимировича Шебаршина, он был одно время куратором нашего отдела, потом первым замначальника разведки, начальник разведки. Работать надо было в наших закрытых архивах. Мне попадались такие документы, что я, будучи уже подполковником, а затем и полковником, не выдерживал: сидел в архиве и плакал, когда читал некоторые из них. Вот мы говорим «новомученики российские», они правда новомученики. Но Вы знаете, те, кто не признан святыми мучениками, они для меня тоже мученики, пусть не святые, потому что у каждого человека есть свой болевой порог, своя степень выдерживания боли и издевательств. Это часто не зависит от верности идеям, это зависит просто от физиологии. Есть те, которые добровольно пошли на мучения, а потом — через неделю, через месяц — не выдержали. Они тоже мученики. Такую дикую боль, издевательство выдержать очень трудно. И те, кто нам пытается подсунуть образ усатого вождя, закатывая глаза от восторга, я думаю, из них никто бы не выдержал. Страшное дело.

Подобные разговоры и выводы укреплялись в моих новых мыслях. Но условия для их появления были заложены еще в студенческие годы. Был в Харьковском университете известный болгарист — доктор исторических наук Георгий Николаевич Попов, который предложил мне работать у него в научном кружке и дал мне тему «Болгарская политическая эмиграция в Советском Союзе». Потом она стала темой моей кандидатской. Я стал работать в архивах, библиотеках, собирая данные об эмиграции. Затем пошли встречи с детьми болгарских эмигрантов, родственниками, довелось даже поговорить с некоторыми уцелевшими (единицы!). И открылась страшная картина. Они бежали от преследований буржуазной власти из Болгарии в Советский Союз. А в 1936–1939 годах примерно три четверти из них были репрессированы. Практически все коммунисты. Из них две трети просто погибли. Причем имейте в виду, что в Болгарии в 1923–1927 годах было и коммунистическое вооруженное восстание, а потом и партизанское движение, и в СССР бежали не просто члены компартии, а те, кто воевал и рисковал жизнью. И когда я, студент 2–3го курса, приходил к жене или дочери такого эмигранта, коммуниста, и они начинали рассказывать о репрессиях и рыдать, моя реакция была такая: да, трагедия, но изза какой­то ошибки. Таких болгар, по моим подсчетам, было более двух тысяч человек. Порядка 1400–1500 репрессированы, из них «смертным боем» закончили больше тысячи человек. Тогда я был в полном убеждении: да, это ужасно, но это ошибка — ошибка власти, кто­то Сталина подвел. Но когда я работал в Болгарии в 1991–1994 годах, я встречался с одним человеком. Он был уже в солидном возрасте, но в трезвой памяти. В 30е годы он работал в аппарате Коминтерна. По его рассказам, Георгий Димитров приходил к Сталину со списком, и тот спрашивал: «Ну кого?» Тот отвечал: «Вот этого надо оставить, он из моего села, а этот вот сволочь, он когда­то меня критиковал. Этого я не знаю, но друзья говорят, что сволочь». И ставил галочки. И Сталин говорил: «Хорошо, давай, Георгий, подписываю. Отправляем». Была и обратная ситуация: Георгий готовил список, приходил и говорил: «Товарищ Сталин, вот этих пятерых надо вытянуть из концлагеря, это наши люди, хорошие, я гарантирую». Вождь возражал: «Ну, пять — это много, давайте трех. Каких трех ты выбираешь?» Димитров ставил птички. Человек, который мне это рассказывал, участвовал в подготовке этих списков. А иногда Георгий приходил и говорил: «Товарищ Сталин, вот тут пара человек крутятся в Москве, а они враги, их надо ликвидировать».

Когда я работал по поручению начальника разведки с материалами по Имре Надю, то прочитал: он сам пришел в НКВД и предложил свои услуги. Ему следователь, офицер НКВД, сказал: «Ну подготовь список, на кого ты можешь сообщать уличающую информацию». И Надь принес список на 123 человека. Реально ли на 123 человека давать объективную информацию? И когда Имре Надя в начале 1938 года хотели тоже репрессировать, то его куратор написал: «Нельзя, у него большие заслуги. В результате его работы под высшую меру подведено 30 человек, по 15 лет лишения свободы и всех прав — 42 человека». Вот такие заслуги. Вот такая система была. Кстати, в этом списке был и Георгий Димитров, лидер Коминтерна. На него тоже собирался компромат. «Надо вам по Георгию — я могу, пожалуйста». Если необходимо ликвидировать Георгия Димитрова, героя Лейпцигского процесса, то пожалуйста, все материалы есть.

— На всех были…

— На всех. Уважаемый человек, но если надо — дайте­ка сюда его папку. Это все от нашего народа скрывается до сих пор. Мы никак не поймем, что этот режим, эту систему Сталин просто олицетворял. Я считаю, не было бы Сталина, был бы Чугунов, не было бы Чугунова — был бы другой. Их система рождала. Дело не собственно в личности. Как менеджер Сталин, может быть, был лучшим из них. Он считал: есть великая идея, а человек — это бревно, полено, его можно как угодно использовать. Надо сжечь — сожжем, можно сжечь только для того, чтоб боялись, можно сжечь для того, чтобы еще какуюто акцию провести. В общем, когда мы критикуем Сталина, мы должны понимать, что мы его критикуем как самое классическое олицетворение системы, и в то же время он продукт системы.

— Он нисколько не выбивается из линии ленинцев…

— …и они продукты системы. Когда говорят, что Горбачев и Ельцин — предатели, это не совсем верно: они не предатели — они продукты разложения социализма.

— Очень многие сейчас говорят, что времена Ленина–Сталина — ужасные, но в советское время Хрущева–Брежнева мы же все хорошо жили, это был хороший социализм с «человеческим лицом». Вы этот социализм с «человеческим лицом» видели, наблюдали, в том числе и события 1991 года. Как Вы считаете, были ли какие­нибудь другие варианты? Сейчас очень много любят об этом рассуждать. Возможно ли было сохранение этой системы? Были ли какие­то люди, способные ее реформировать?

— Я думаю, что крах СССР был закономерным. Еще раз хочу сказать: дело не в Горбачеве и Ельцине, они продукт разложения. Если бы система была жизнеспособна, она родила бы альтернативу и Горбачеву и Ельцину. Она же не родила никого. В конце 80х годов мы приходили во дворец «Крылья Советов» на большие собрания и говорили о необходимости поворота к России, говорили о значении и роли русского народа. Собиралось там до пяти тысяч человек. И мне казалось, что нас очень много. Потом оказалось, что нас всего пять тысяч человек.

Социализм находился в состоянии разложения, и люди ни на что не могли реагировать, кроме как на примеры Запада. Единственный светоч был — Соединенные Штаты и Европа. Этим людей выводили из социализма. Другого маяка не было, потому что мы сами, Советский Союз, уничтожили этот маяк — Российскую империю. Невозможно было тогда вернуться к идеям России, идеям веры православной, идее Русской Православной цивилизации. Это было просто невозможно. Повернулись к тому, что видели, к тому, что впихивали. СССР все время «боролся» с Западом, в результате перед глазами советских людей он стал единственным образцом, примером, альтернативой. Другого ничего не было. А соцсистема умирала. Если в 20–30е годы она опиралась на несколько миллионов фанатично преданных социалистической идее людей (по какой причине — это другой вопрос), если она в 50е годы опиралась на победу в Великой Отечественной войне и на фронтовиков, которые защищали родину, то уже в 60–70–80е годы ей не на что было опираться. Все разуверились, все поняли, что их обманывают. Последний самый крупный обманщик был Никита Сергеевич, который обещал построить коммунизм в 1980 году и тогда же показать по телевизору последнего попа. Остальные даже не обманывали, они просто талдычили что­то невразумительное о развитом социализме, о недоразвитом социализме. Система просто умерла, она оказалась нежизнеспособной. Вариант был — внедрить капитализм, частную собственность, но сохранить партию как инструмент для проведения этой политики. Она уже была бы по духу, конечно, не коммунистическая партия, но так бы называлась. Как в Китае. Они как­то смогли это сделать, хотя не ясно, чем этот эксперимент закончится. Потому что капитализм там развивается семимильными шагами, коммунистическая идеология и нравственность исчезают, если условно назвать это нравственностью. Я думаю, закончится все полной победой капитализма. Посмотрите кубинский вариант. Они держались­держались, держались­держались, а сейчас вынуждены, пусть эволюционно, но внедрять частную собственность. Чем это закончится, я думаю, тоже всем понятно. И так со всеми попытками построить социализм. Невозможно обычному человеку отказаться от естественной мечты и желания быть хозяином чегото: участка в шесть соток, участка в пять гектаров; желания торговать, желания владеть. Боролись все время за развитие инициативы, устраивали социалистические соревнования. Потому что поняли, что без предприимчивости, без инициативы ничего не получится, деградирует. Наступает полное равнодушие: вот получаем 120 рублей, на еду хватает, можно путевку получить, съездить отдохнуть, и все. Но этого мало. Потому что экономика не может развиваться, страна не может развиваться. Нужна инициатива. Стали еще со времен Стаханова рекорды ставить, «маяки» соцсоревнования, доярки, орденоносцы, столько надоев. Но это все искусственно. Это не футбол, не легкая атлетика, это совсем другое соревнование. Человека труда к этому не приучишь.

— Есть еще очень модная сегодня версия, что поначалу советский строй был не совсем русский, потом Россия как бы «переварила» коммунизм, и в самой партии была некая «русская платформа», которая имела шанс все это окончательно поставить на какие­то «русские рельсы» в ситуации, когда советский строй догниет до конца. Многие и сегодня говорят о том, что социализм все­таки мог бы стать какой­то русской идеологией, если бы он в свое время смог очиститься от инородных наслоений первых десятилетий советской власти.

— Когда человек переваривает отраву, то продукт получается очень нехороший. «Россия переварила коммунизм» — эта фраза просто жуткая. Поэтому даже сама постановка вопроса говорит о том, что это неправильно. Что касается «русской партии»… Действительно, сложилась группа, которой помогал Жданов, деятели которой — Вознесенский, Кузнецов и другие — были озабочены тем, что РСФСР находится в роли пасынка, все отдается в национальные республики и т.д. Здесь, конечно, есть отголоски «русской идеи», что русский народ — народ государствообразующий, ведущий народ, и к нему надо относиться соответственно. Но вы знаете, что с этим сотворил Сталин. Он просто в течение месяца арестовал и расстрелял, и не когонибудь, а членов Политбюро, возникло так называемое «ленинградское дело», по которому пострадало тридцать тысяч человек. Для любителей сталинизма хочу напомнить: это 49й, 50й, 51й годы…

— А в последующие годы, например при Андропове, русских деятелей типа Леонида Ивановича Бородина сажали по тюрьмам.

— И правильно вы вспомнили о Леониде Бородине. Вот смотрите, диссидентов обменивали, высылали во Францию, за границу, а Бородин или Огурцов получали сроки — по 10, по 15, по 20 лет. И никто на Западе за них не заступался, потому что они выступали как раз с русской идеей, христианской, православной идеей. Не могла сложиться у нас русская партия, ее на корню рубили. И даже коммунистов, которые вдруг вспоминали о русскости. С другой стороны — эти «вспоминания» о русскости были второго­третьего ряда, не главное, не стремление к русскому мировоззрению, русскому восприятию жизни. Всетаки это были только отголоски православной христианской идеологии, не более того.

Есть еще один очень важный аспект, и его нельзя упускать из виду. Сейчас везде, на всех уровнях, во всех учреждениях, в том числе относящихся к национальной безопасности страны, все говорят о кадровом голоде. Нам катастрофически не хватает людей мыслящих. Люди мыслящие, способные к критическому анализу, страшно нужны. Конечно, их никогда не будет большинство, но сейчас они в мизерном меньшинстве. Эта ситуация — следствие советского образования, но особенно либерального образования, которое царит у нас в России последние 20 лет, следствие либеральной идеологии. Но это еще и следствие уничтожения русского генофонда. Мы не должны этого забывать: русский народ вырезали все 20–30е годы. Гражданская война — само собой, эмиграция — да, но вырезали в буквальном смысле этого слова, когда гражданская война закончилась. Недавно краеведы мне рассказали, что детское кладбище Беслана граничит и даже чутьчуть пересекается с территорией, где были закопаны тысячи терских казаков, убитых в начале 20х годов.

— Мы все время не понимаем, что это вырванная часть из длинной череды поколений. Они не дали ни детей, ни внуков.

— Я об этом и говорю. Вот этот кадровый голод сейчас... Смотрите, те, кто пытался защитить, как тогда говорили, старую, царскую власть, ведь они были пассионарии, люди, которые не боялись, поднимались и шли на смерть. И эти люди не оставили потомства. И после, в Великую Отечественную войну много пассионариев погибло.

— Леонид Петрович, Вы известный специалист по аналитике и истории Балкан. Мне кажется, интересный вопрос о внешней политике Балканского региона, о недооцененности его в нашем российском представлении. А ведь именно там зарождались события, которые затем переносились на всю Европу, на весь мир. И по сути дела создавали для всего мира конструкт развития. Это были и расколы, и какие­то положительные тенденции. Вы работали в Болгарии, в Югославии, в Греции. Очень интересно от вас услышать сравнительную характеристику этих православных стран.

— Я бы начал очень издалека. Те страны, которые Вы перечислили, — мы об этом тоже не задумываемся, — это же территории Византийской империи, причем даже не окраинные, потому что границы Византии доходили до нынешней Молдавии. Они все входили в состав империи. Она существовала более тысячи лет, и эти страны и боролись с ней, и входили в нее. За тысячу лет остался след в сознании этих народов о принадлежности к империи. Мне кажется, что сербы и болгары (я имею в виду население этих стран, а не продажную элиту) на подсознательном уровне продолжают тянуться к империи. К той родной в принципе по вере империи. Сначала это была Византия — она была им и конкурентом, и родиной, а затем Россия, наследница Византийской империи. Подсознательно здесь не просто русофильство, здесь еще есть мистическая религиозная тайна, вот необъяснимая тяга к России. Я не могу все равно объяснить простым русофильством то, что мне, молодому парню, приезжающему в болгарское село, старик целует руку. Или серб — обнимает и начинает плакать. Здесь очень глубинные чувства, глубинные процессы, родовые, подсознательные. Родственные. Мы не входили в Византийскую империю, но мы наследники. Народ в отличие от интеллигентского умствования чувствует сердцем, душою. Посмотрите на греков. Они вроде самодостаточные, им никто, казалось бы, не нужен. Однако и у них тоже эта тяга есть. Та империя рухнула, и все перешло в Россию. Многие византийцы передавали сознательно веру, святыни, все шло русским. В этом процессе активно участвовали болгары, сербы, в передаче, в переводах, через  священников, которые приезжали на Русь. Второе. Балканы, мы четко должны понимать, это сейчас линия разлома двух цивилизаций: возрождающейся Русской Православной цивилизации и умирающей западной.

Ненависть, которую западная католическая цивилизация имела к Византии, передалась в отношении России. Просто ненависть. Она под кожей, в крови. Балканы для нас — это линия разлома, передовая линия, на которой мы должны бороться. Когда громят или уничтожают, унижают страны Балканского региона, — это уничтожают наши предместья, наши бастионы, наши передовые укрепления, засыпают рвы. В том числе и Приднестровье. А дальше идет уже сама крепость — Россия.

В 80е годы, когда советская власть обессилела, пошли разговоры, в том числе и в разведке: зачем мы боремся за Восточную Европу, зачем мы тратим деньги, силы и т.д. Тогда я и некоторые мои коллеги, в том числе и наши старшие товарищи — Леонид Владимирович Шебаршин, Николай Сергеевич Леонов — говорили: «Если мы перестанем вести бои на предместьях, то бои будут на нашей территории, на стенах нашей крепости». Так сейчас это и происходит. Мы перестали сопротивляться там, все бросили, отвели свои войска, духовные и идейные. Сейчас мы боремся на нашей территории. Потому что восток Украины — это реально территория Русского мира, русского духа. Ведь в Сербии, в Республике Сербской, в Болгарии люди же криком кричат: «Не бросайте нас!» Не просто из любви. Я вообще считаю, что и меня, и всех нас, современных русских, не за что любить: никакого вклада  мы в сербскую и болгарскую государственность лично не внесли. Это иррациональное чувство. Это чувство, это понимание, что без империи, которая защитит их самобытность, их дух, их свободу, их религиозные чувства, они просто погибают. И, конечно, первое, что сделала либеральная власть России, — бросила Балканы. Бросила просто внаглую, как говорится. Сэкономили? Что они сэкономили? Ничего. Они только набили свои карманы. Здесь, в России, грабили и набивали свои карманы. Это был поклон США, Западу: забирайте, действуйте как хотите, забирайте и Словакию, которая тоже тянется к нам, и народ ее нам близок. И в Польше есть такие люди, немалая часть населения, офицерства, предпринимателей и даже аристократии.…

— Тот период, который они были в России, все равно не вырезать.

— …Не вырезать, да. Как это выбросить?

— Леонид Петрович, если говорить о реальной внешней политике, то для России наибольшие изменения могут быть либо на постсоветском пространстве, либо вот в этом ареале поствизантийского мира. Именно там мы можем реально для себя какие­то плюсы сотворить. Потому что население действительно предрасположено к России. Мы же этот фактор, как мне кажется, недооцениваем, особенно на Балканах.

— С 70–80х годов у нас постепенно начала формироваться новая идеология, а от нее и внешняя политика нашей страны. В 90е годы это была пропаганда, а в двухтысячные мы уже стали выдвигать только одну задачу: комфорт своего населения, удержание страны на определенном экономическом уровне развития, какое­то продвижение вперед. То есть мы строим свою «хатынку»: домик, огородик, свой заборчик, своя крыша. А что там, за этим забором, у моего двоюродного брата или даже и у родной сестры… нас мало касается.

— Это все больше похоже на шесть соток, а не на империю…

— У моих родственников, которые живут на Украине значительно беднее, чем я, шесть соток, а у меня двенадцать. Некоторые патриоты говорят: «Ну, может, когда­то наберем силы, у нас будет уже не двенадцать соток, а двенадцать с половиной, вот тогда мы, может быть, сестре как­нибудь поможем. Вы там подождите, потерпите, пока над вами издеваются». В общем, такая идеология сложилась. Даже сейчас, когда идет война на востоке Украины, многие люди говорят: «А зачем нам это надо, ну воюют они там и воюют». За годы советской и либералистической власти у нас сложилось понимание, что это не наше. Не наши люди, не русская история, не наша страна. Вообще не наше. Это «независимая Украина». Как Макаревич говорит: «Крым — не наш. Верните чужое». Используя историческую неграмотность, историческую шизофрению, это привносится в массы. С внешней политикой у нас часто проблемы. Особенно с середины 80х годов, когда система практически разложилась. Всетаки ранее идеология интернационализма, как бы имперскость наоборот, навыворот, хотя была и обречена, но она все­таки какое­то время работала. А потом, в период перестройки и либерализма 90х годов, она умерла. Внешняя политика в это время стала местечковой: как бы чего не вышло, как бы не рассердить хозяина — США.

Только с приходом президента В.Путина возник вопрос: «с какой стати США хозяин? А мы что, наемные рабочие или рабы? У нас великая история». Правда, первое время он опирался лишь на советскую историю, но уже несколько лет президент в своем подходе к российской истории выходит далеко за рамки советского периода. Ведь на одной опоре, на опоре подвига Великой Отечественной войны Россия не устоит. Патриотизм не станет объединяющей народ идеей. Во времена Горбачева, Ельцина Запад с остервенением унижал нашу национальную гордость, нашу веру. Вторая половина 80х годов, все 90е годы были годами чудовищного унижения. «Чего изволите?» — так себя вели перед американцами и европейцами Ельцин и его либеральное окружение. А сейчас у меня такое чувство, что у нас работает «синдром Версаля». Вспомните, как немецкий народ после поражения в Первой мировой унижали­унижали и доунижались — родилось чудовище — Гитлер. Почему немецкий народ пошел за этим чудовищем? Да доунижали. У нас, конечно, чудовище не родится, потому что мы русские люди. Ни нацизм, ни фашизм у нас невозможны. Но наскоки США и Запада всем нам осточертели, и ответ Обаме и его подельникам может быть, как это сейчас модно говорить, «асимметричным».

— Как говорил Бисмарк: «Я знаю сто способов, как вытащить медведя из его логова, но ни одного, как его загнать обратно». Он говорил это применительно к России.

— Абсолютно верно. Уже медведя не загнать. Ты только рискуешь уже своей жизнью. Обама и Ко должны обратить внимание на то, что русские их все время посылают. Президент, люди наши посылают американцев очень далеко с их претензиями, туда же и Европу. Для внимательного западного наблюдателя это должно быть плохим знаком. Хватит тыкать в вылезшего из берлоги медведя палкой. Чего вы тычете? Чего вы хотите? «Версальский синдром» уже сработал. Мы вышли из состояния смиренного терпения и унижения. Россия набирает ту силу, ту гордость, которой мы имеем право обладать не меньше, чем США, а может, и больше. Если нашей идеологией будет историческая Россия — не страна с семидесятилетней историей, а держава, которая начала свой путь с Крещения Руси и продолжает идти по нему в будущее, то, господин Обама, чего вы лезете к нам со своей самодеятельностью?

— Действительно, Америка не только в геополитическом плане теряет свои позиции, она теряет свои позиции и в моральном плане. Ее действия не приводят к тому, что она декларирует. И как правильно сказал Путин на Селигере, если мы раньше про себя говорили: «что ни начнем делать, у нас все “калашников” получается, а у Америки сейчас за что ни возьмутся, то Ирак да Афганистан». Везде происходит просто деградация тех стран, к которым американцы прикладывают свою руку. Мы находимся в сложном положении,  Америка все настойчивей требует покорности. И это конфликтная ситуация. Как вы видите потенциал этого конфликта? Сможем ли мы выйти из него без третьей мировой войны? Или она неизбежна? Или в какой конструкции мы можем попробовать преодолеть этот натиск на нас?

— Насчет избежно — неизбежно… Третья мировая… Только Господь Бог знает, как это все будет. Я согласен с Вами, что сейчас такое время, когда надо тщательно осмысливать все эти процессы. Во­первых, надо отказываться от представления о США двадцатилетней, тридцатилетней, сорокалетней давности. Вы правильно сказали, что США в серьезнейшем кризисе. Это не только моральнонравственный кризис — это кризис вообще всей политики, кризис и экономики, и функционирования Соединенных Штатов как многонационального государства. США находятся в вялотекущем кризисе, в ходе которого происходит та или иная вспышка, тот или иной провал, особенно на внешней арене. Посмотрите, неудачи Вашингтона идут одна за одной. Но американцы продолжают тупо влезать в различные военные и политические авантюры. Такое упрямство, даже одержимость у некоторых вызывают определенный страх, который во многом продиктован представлениями о Соединенных Штатах тридцатилетней–сорокалетней давности. Надо понимать, что Соединенные Штаты сейчас, как и Западная Европа, совсем не то, что были три десятилетия назад. Лев порядком одряхлел. Исходя из этого, в ближайшие годы третья мировая война по линии разлома «Россия — Западный мир» нереальна. Нереальна потому, что США в моральном плане растеряли огромное преимущество над нами, которые они имели последние лет двадцать–тридцать. Это была страна с мощной идейной установкой: Америка — хозяин мира, Америка — прежде всего. Все эти неудачи, которые Вы перечислили, они показали, что идея эта порядком заржавела, она плохо работает.

А у нас идет обратный процесс: Россия возрождается, Россия — мировая держава, Россия должна вернуться к своим истокам. Почему так бесятся американцы и их клевреты в Европе? Они понимают, что Россия возрождается как альтернатива их политике, более того, их цивилизации. И сейчас, когда американцы начали тыкать в русского медведя «острием» Украины, многие европейцы ощутили чувство обеспокоенности. Европа — сосед России, а соседа не очень хочется провоцировать, мало ли что. Поэтому ряд европейских стран, хотя и поддаются давлению США, но уступают неохотно, медлительно, давая знать, что на радикальные решения они не пойдут. Вряд ли в такой ситуации можно говорить о третьей мировой войне по линии «Россия–США» в ближайшие годы. В пользу такого вывода срабатывает и фактор Китая. Если начнется такой конфликт, то автоматически Китай станет на сторону России, так как оставаться один на один со всем остальным миром очень рискованно. Обама может говорить о чем угодно, но его даже в США одергивают: воевать не будем.

— Но все­таки, смотрите, их деятельность на Украине показывает, что они готовы создавать конфликтные ситуации уже внутри Русского мира. И эти конфликты продвигаются уже прямо к нашим сегодняшним границам.

— Конечно. Мы ушли с первых оборонительных линий, сами ушли. Ушли и со вторых. Но что тоже интересно: США сейчас пытаются действовать только чужими руками. Они давно начали разогревать оранжевые революции. США добились больших успехов в формировании проамериканского, прозападного общества на Украине, во многом в том числе и изза нашей позиции — материалистической веры в деньги, что мы деньгами удержим все. Газ, кредиты дадим — и все будет в порядке. В плане русского влияния, русского воздействия, русской дружбы с населением Украины мы мало что делали. Minimum minimorum. Мы и сейчас в этом направлении делаем мало, и не только в отношении Украины, но и в отношении Абхазии, Южной Осетии, Белоруссии. Мы только констатируем, что Запад создает сеть некоммерческих организаций (НКО).

Сотрудники РИСИ недавно побывали в Абхазии. Там каких только НКО нет! А российские если и есть, то в виде групп энтузиастов, которые не получают даже минимальной поддержки от государства. Есть ли в Приднестровье наши НКО? Да, вот есть центр, отделение нашего института. А есть ли российские НКО? Большой вопрос. А ведь в маленьком Приднестровье зарегистрировано 400 НКО, пусть сейчас действует не более 50, но когда надо будет, активизируют все. НКО — это контроль и влияние, постоянное влияние. Я всегда с ужасом слушаю своих болгарских друзей, лидеров движения «Русофилы Болгарии», какие огромные суммы Америка вкладывает в такую вот «гуманитарную» работу в Болгарии по обработке населения и элиты. А мы что­нибудь вкладываем?

— В одной из своих статей Вы говорили, что «Болгария — это зеркало для России». Видимо, можно прослеживать какие­то параллельно идущие процессы что в Болгарии, что в России?

— Прослеживая эти процессы, мы видим, как Болгарию завоевали практически без боя. Притом что большинство народа попрежнему тянется к России. Но элитарная часть практически куплена. Куплена в значительной степени этими НКО.

— Леонид Петрович, я знаю, что Вы жили долгое время в Харькове, учились там. Для Вас проблема, связанная с Украиной, очень живая. Скажите, как Вы оцениваете события, которые сейчас происходят на Украине. возрождение идеи Новороссии — она имеет будущее?

— Ну, я думаю, другой идеи нет. Она, на мой взгляд, действительно имеет будущее. Это даже прорыв в будущее. Украина — это не наш, не русский проект. Абсолютно не русский. Это проект чуждых, враждебных России сил. Он осуществлен прежде всего большевиками: Лениным, Сталиным, и Троцкий поучаствовал, Хрущев, можно и других перечислить. Проект закладывался в закулисье западного мира, в Вене, в Берлине, в Лондоне, НьюЙорке. Но нашлись осуществители — большевики, наши отечественные большевики, но с участием, конечно, интернационалистов. Они создали огромную по размерам советскую Украину, отрезав от России русский город Харьков, земли всевеликого Войска Донского. Ведь Донецк — это практически станица Гундоровская. Это рядышком. Луганск создавался в ареале станицы Луганской. Отрезали русские города Николаев, Одессу, Херсон. Потом Никита Сергеевич Крым подарил…

— Таврию…

— …да, Таврию, да, это Таврия, Таврическая губерния. Ведь Одесский университет до революции назывался Новороссийским университетом, понятно почему. А Симферопольский — Таврическим. Говорят, это ошибка. Не ошибка — преступление, заложенное в материю нашего государства, и оно, конечно, разъело все. Я на Украине учился в школе со 2го класса, потом пять лет в университете и один год в аспирантуре. И уже в школе, особенно в старших классах, к своему удивлению, стал замечать, что некоторые мои товарищи — русские, евреи, поляки по этническому происхождению — вдруг стали отделять себя от Москвы, от РСФСР, от России, хотя они не были этническими малороссами, в Харькове их вообще не так много было. Численность этнических малороссов увеличилась в конце 20х — начале 30х годов, когда масса крестьян из Полтавской, Сумской и других областей бежали от коллективизации. У них было объяснение, что едут на строительство Харьковского тракторного завода, завода транспортного машиностроения имени Малышева. На самом деле они спасались от коллективизации. А основное население Харькова тогда были великороссы или евреи. И я стал замечать в старших классах, что в нас закладывают идею «отдельности». Я спорил со своими некоторыми одноклассниками, потом со студентами. Классный руководитель добивался очень долго от меня, чтобы я говорил не «г» взрывное, а «г» фрикативное. Когда я наконец­то произнес, как он сказал, «правильно» этот звук, «хг’», он чуть не заплакал от счастья. Это была целенаправленная…

— …украинизация…

— Да. Это была практически украинизация. Но она пока не содержала в себе открытой враждебности к русским. Но противопоставление — сто процентов. Абсолютное противопоставление. Однако были и отдельные враждебные проявления к тем, кто не осваивал украинскую мову. На базе такого вот противопоставления, «отдельности» очень легко потом получилось перейти к враждебности. Очень легко.

— Интересно, почему советская власть, которая все время говорила об интернационализме, о том, что им все равно, кто какой национальности, все­таки насаждала украинство в Украинской ССР?

— Мне кажется, что последние десятилетия советской власти все шло просто по инерции. А до этого подтекст, заложенный Лениным, большевиками, Сталиным, антирусский подтекст отчетливо присутствовал. Знаете, как в Югославии. Марксист Тито делал то же самое с сербским народом. Он нарезал, присоединил сербские районы к Хорватии, к Боснии­Герцеговине, к Македонии. Создал Косово во главе с албанцами. Практически Тито лишил сербский народ статуса государствообразующей нации. То же самое делали и у нас. Это была задача коммунистов: уничтожать православные народы, делать их слабее, отлучать от традиций, от веры, от культуры. Ну, а как это можно сделать? Нарезали куски, присоединяли к новосозданным республикам. Иногда доходит до анекдота. В Белоруссии в полоцком музее на первом плане выставлено постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) от 1926 года «О мерах по созданию белорусского языка». Значит, до 1926 года ничего не было, если надо было создавать язык?

Так же язык создавали и на Украине. Мне пригодилось изучение украинского языка и литературы, потому что в то время в Харькове трудно было достать хорошую книгу на русском языке, их переводили на украинский, но на украинском никто не читал. А я очень много «модных» тогда книг прочитал: и западных авторов, и наших, и детективов. Все на украинском языке. Раньше я часто бывал в Харькове и заметил, что с каждым годом мова страшно меняется, удаляется от русского языка каждый год семимильными шагами. Я, конечно, на базе знания той мовы, болгарского, сербского языков и русского понимаю практически всё, потому что это славянские языки. Но в целом украинский язык стремительно уходит от русского. Каждый год вбрасывают в него сотни выдуманных, абсолютно дурацких, смешных слов. Сейчас не «горжусь» уже, а «пышуюсь». И невдомек, с чем это связано — то ли с физиологией, то ли с пышками.

— С одной стороны, это смешно, а с другой — это ведь корежит огромное количество людей, которые принадлежат к Русскому миру. В связи с этим Новороссия по большому счету спасает людей от этой регионализации и антирусскости. Мне кажется, что это очень важный процесс. И присоединение Крыма и Севастополя… Сегодня многие начинают говорить, что это очень дорого, что мы туда вкладываем большие деньги, но мне кажется, что эти деньги — такая мелочь по сравнению с тем, что в противном случае мы можем получить миллионы антирусски настроенных людей на этой территории, которые будут до последнего сражаться с Россией. Это огромная проблема. Если она сейчас с помощью идеи Новороссии будет решаться, то это громадное дело.

— Вы правы, мы уже получили враждебное нам государство, так называемую Украину. Это не простой сосед. Надо внимательно смотреть и за Белоруссией: что мы можем получить там в результате? Вот уйдет Лукашенко, он же человек смертный. И будет Кривия, как называют Белоруссию белорусские националисты. Будут Укрия и Кривия. Представляете? Если не говорить о национальной безопасности России, а только о том, как Киев постоянно манипулировал с российским газом, уже налицо огромный экономический, моральный ущерб для наших интересов, наших отношений с Западом. «Дорого» — это не наша идея, она забрасывается к нам извне, а так называемая пятая колонна ее подхватывает и распространяет. Это по меньшей мере духовные иностранные агенты. Они ее вбрасывают в народ, который, я уже говорил, в немалой своей части не задумывается, он не приучен задумываться почти сто лет. И молодежь не особенно любит задумываться. Действительно, многие люди сейчас не обладают главным критерием Истины — верой православной, верой в Господа нашего Иисуса Христа. Не обладая этим кристаллом Истины, через которую он должен смотреть, человек подвластен любым вбросам, любым ветрам. Какие только ветры не шумят в его голове! Вчера — хотим Ельцина, завтра — долой Ельцина. Вы помните: 500 тысяч человек собиралось в Москве на демонстрации в поддержку этого деятеля. А сейчас опросите знакомых, друзей: никто не сознается, что ходил, что требовал. «Не я», «я не…». А кто тогда? На чем всегда держался русский человек? На вере, на понимании Истины. Вера давала понимание Истины. Истины с большой буквы. Как только вера начала отступать, разлагаться в результате богатения нашего народа, в результате улучшения жизни, когда кажется: семья в порядке, чего я еще буду молиться, исповедоваться. Все и так нормально. Как только стали терять веру, так и потеряли Россию, потеряли Истину. Как наши известные писатели, философы в 1917 году взывали — Розанов, Бунин: куда все делось? Потому что потеряли критерии истины.

Так же сейчас и с Украиной происходит. Народ ее в большинстве своем лишился остатков веры в Бога и попал в веру дьявольскую: «Кто не скачет — тот москаль». А скачут кто? Бесы. Если человек идет по улице и его трясет, он подскакивает, мы говорим: ненормальный. Только ненормальные зомбированные толпы могут скакать, как бесы. Это зомбирование, потому что возникла пустота безверия, и в нее наложенонавалено. Прежде всего заложен антирусский проект под названием «Великая Украина». Что такое «Слава Украине!». Хлопцы, шо це таке? В чем ее слава? «Слава России!» — можно понять. Правда, редко так кричим, ведь при всей славе есть и недостатки, и поэтому как­то неудобно, но иногда можно и крикнуть. Но в чем слава Украины? Я не знаю, чем она прославилась, кроме того, что укры «самый древний народ», «были знакомы с динозаврами», «охотились на мамонтов», «выкопали Черное море»… В чем слава Украины? Я знаю в чем слава России: в Пушкине, в Лермонтове, в Достоевском, Менделееве, Бутлерове… В победе в Великой Отечественной войне, в строительстве железной дороги «Москва–Владивосток», в покорении Северного полюса. Вот в чем слава России. А в чем слава Украины? Они кричат: «Слава героям!» Каким героям? Какие у них герои? Богдан Хмельницкий? Так он присоединил Малороссию к Московскому государству. Нету никакой славы, ребята, вы еще никакой славы не заслужили. Вы еще ничего не сделали. У вас одна слава — антирусская, антимосковская. Вывернутая. У вас слава в ненависти. Вы ненавидите. Больше ничего о вашей славе не известно. Те люди малороссийского происхождения, которые приносили славу России, Гоголь и другие — они­то себя считали русскими, они считали себя подданными Российской империи. И все ученые малороссийского происхождения, и канцлер Безбородко, и другие. Сейчас «украинский проект» как антирусский проект затрещал по швам. Мы, русские, удивительный народ.

Нас жестоко лишали национального самосознания почти сто лет, но оно так живуче, оно в наших генах, оно практически неистребимо. Вот этого американцы и «западэнцы» не понимают. На востоке Украины, где, казалось, люди были лишены идентичности, и там все равно это сработало. Это национальное самосознание сработает и в другой части Украины. Ну, может, не совсем сработает во Львове или в Тернополе… Бесовщина, сатанизм уйдут. «Господь поругаем не бывает». «Украинский проект» закроется сам собой в том смысле, что сами участники этого проекта будут отпадать от него, брать в руки вилы и гнать тех, кто его пытается наложить на наш русский народ на Украине. Население этого края так всегда и называло себя. Москва четко должна понимать, что это антирусский проект, и его поддержка — это все равно что приставить пистолет к виску или к сердцу. Мы должны морально поддерживать тех, кто взял в руки «грабли, вилы и метлы», чтобы вычистить эту заразу, привнесенную извне. «Украинский проект» крайне враждебен России и Русскому миру.

— У вас большой жизненный опыт. Была возможность проследить смену советского периода либеральными событиями 90х годов, сегодняшнее время в России. Как Вам видятся изменения в России? Каково будущее, перспективы развития страны, смысл ее развития?

— Хороший вопрос. Сейчас появляется смысл жизни нашего государства. Раньше, когда мы говорили об этом смысле, мы чувствовали себя одиночками, почти подпольщиками. В 1985–1987 годах, когда я пришел к этой мысли, очень переживал, что мало кто их разделяет. А сейчас огромный интерес к смыслу существования страны. Это звучит со страниц газет, с экранов телевизоров, на форумах в интернете, на собраниях. Я был на Селигере. Часть молодежи против таких идей, другая — сама их утверждает, пропагандирует. Некоторые политики заговорили о том, что предназначение России — быть альтернативным путем развития всего мира. Россия должна предложить свой цивилизационный путь развития. Именно в этом смысл существования России — идти по пути к идеалу Святой Руси. Эти мысли все больше проникают в толщу нашего общества, особенно среди 30–40летних. И это, конечно, радует.

Я абсолютно уверен, что наши дети, наши внуки будут жить в России, понимающей свое предназначение в мире. Ведь это главное, что русских всегда отличало от других. Осмысление набирает силу. Если его не будет, то и России не будет. Россия не может быть Бельгией, и даже Францией не может быть. Ее масштабы, ее народ не предназначены для того, чтобы быть Голландией, Швейцарией. У России совсем другое предназначение. У меня вызывает удивление, что иногда люди этого не понимают, смотря на карту. Когда говорят, что Россия должна быть маленькой, компактной, а Сибирь независимой — это идеи, вбрасываемые с Запада, это их желания. Но и многие люди в России, пока не способные возвыситься над своими насущными, ежесекундными, ежеминутными стремлениями и чувствами, не понимают, что невозможно прожить одними региональными, местечковыми интересами.

Нет, у нас другое предназначение: быть Русской Православной цивилизацией.

— Спасибо, Леонид Петрович, за обстоятельный разговор.

Беседу вел Михаил СМОЛИН