Кольцов Алексей Васильевич (1809–1842)

 

Светлый и одновременно щемяще-горестный образ «не по чину» таланного русского человека оставил нам Алексей Васильевич Кольцов (1809–1842). Судьба высокая — по высоте дара, удручающе-нелепая — по жизни. Отец его, богатый воронежский прасол (торговец скотом), человек скаредный до жестокости, держал сына в ежовых рукавицах и всю жизнь не только попрекал, но и издевался над его увлечением поэзией, книгами. Правда, позднее, смекнув, что с его сыном считаются в столицах не просто литераторы, а князья-дворяне, использовал эти его связи как умел для своих торговых нужд. Записочки от Жуковского со товарищи влиятельным людям не раз помогали в торговых делах. Но как только проходила нужда в этой помощи, опять гнобил сына, пытаясь выбить «дурь» из мечтательной натуры.

Еще в молодости, «на заре туманной юности» он сделал несчастным — до конца дней — своего сына, услал подальше и силой выдал замуж крепостную красавицу Дуняшу, разлучив горячо влюбленную пару. Вряд ли это была беспричинная или патологическая жестокость; отец в силу своего разумения желал сыну добра, а для этого следовало бросить книги, заняться торговлей, жениться на богатой. Поэзия была здесь препятствием, и отец видел в ней врага — как своего, так и сына. А в итоге русская поэзия пополнилась несколькими великими плачами. Как о мужской доле, так и о женской. Вообще, в облике, в характере Кольцова очень много женственного, а исконные русские плачеи — женщины. Кольцов с его нежным сердцем был обречен зачахнуть в грубой, чуждой ему атмосфере торгашества и вечного надувательства. Вырваться же от отца и начать самостоятельную жизнь в столице так и не осмелился, хотя зазывали его лучшие, влиятельнейшие писатели, готовые помочь как морально, так и материально. То ли патриархальные узы были слишком крепки, то ли чересчур осмотрителен и робок был сам поэт, но решиться на этот шаг так и не сумел. Тяжелая болезнь, усугубленная частыми ночевками в голой степи, вместе со скотом, долги, в которых запутался отец и запутал сына, несчастное увлечение уездной дамой, морочившей голову не одному Кольцову, — все это загнало в гроб поэта в самом расцвете сил. Печальная участь одинокого, особняком стоящего русского самородка с гениальными задатками...

Тем удивительнее, что лучшие его стихи оставляют ощущение не угнетенности, не уныния, а редкого по чистоте света. Написано им не очень много, и среди написанного далеко не все равноценно. Первое опубликованное в столице стихотворение великолепно и сразу привлекло внимание:

 

Я затеплю свечу

Воска ярова,

Распаяю кольцо

Друга милова...

....................................

Невредимо, черно

На огне кольцо,

И звенит по столу

Память вечную.

          Кольцо (Песня). 1830

 

Это классический Кольцов, сразу и навсегда. Если б он и далее всегда умел оставаться таким — певучим, ненатужным, пускай даже не шибко «культурным»!.. Так нет же, нахватавшись в столице ученых впечатлений, словно бы восполняя культурные пробелы, принялся глубокомысленно умничать, подражая «настоящим» поэтам. Настоящие-то, вишь, в рифму чаще всего пишут. А вот с рифмой у Кольцова и не заладилось. Не то чтобы не сумел овладеть немудреной техникой. Овладел! Но, видно, чужда ему по самой природе была строгая строфичность. Она сковывала его вольный песенный дар, часто рождая жалковатые стихотворные потуги на «философскую» лирику. Кто знает, поживи он в столице подольше, пообтешись получше, присмотрись хорошенько к себе и собратьям по цеху, глядишь, вновь засверкал бы Кольцов самородным русским словом, но теперь уже обогащенным культурой, а не урывками ее. Кто знает, кто знает... Грустно читать его «Думы», где мало что говорит о ярчайшем, самобытнейшем таланте Кольцова, каким мы его знаем по «Сельской пирушке», по «Пахарю», по песням и романсам, бесконечно любимым в России. Светлый и грустный одновременно образ оставил нам поэт. Грустный по судьбе, светлый по стихам. Но даже и того немногого, истинно высокого и певческого, что осталось от него, довольно, чтобы имя его не затерялось в поколениях, не затерлось среди титанов русской поэзии.

Для нашей антологии я отобрал образец любовной лирики Кольцова. Она вдвойне интересна уже тем, что это не просто любовная, а народная любовная лирика. Мы все больше знаем дворянские куртуазные романы, много читали о кокетстве светских львиц, лукавство и коварство благородных барышень хорошо известны по прозе классиков из дворянского сословия. А вот как ведет себя девушка-крестьянка в схожих ситуациях встреч-разлук, свиданий-расставаний — об этом гораздо меньше писано. Тем более в стихах, тем более в таких великолепных, грациозных какой-то особенной, простонародной грацией стихах, как у Кольцова. Ведут себя девушки на поверку — одинаково. Любые русские девушки. Неповторимо и одинаково, беспечно-весело и глуповато-грустно.

 

 

 

Два прощания

 

«Так ты, моя красавица,

Лишилась вдруг двух молодцев.

Скажи же мне, как с первым ты

Рассталася — прощалася?» —

«Рассталась с ним я весело;

Прощалася — смеялася...

А он ко мне, бедняжечка,

Припал на грудь головушкой;

И долго так лежал, молчал;

Смочил платок горючими...

— Ну, Бог с тобой, — промолвил мне.

Схватил коня, поехал в путь,

В чужих краях коротать век». —

«И ты над ним смеялася?

Его слезам не верила?

Скажи ж теперь, мудреная,

Как ты с другим прощалася?» —

«Другой не то... не плакал он,

Но и теперь все плачу я.

Ах, обнял он так холодно;

Так сухо речь повел со мной:

— Я еду, вишь, ненадолго;

Еще с тобой увидимся

И доволи наплачемся. —

По сердцу ли такой привет?

Махнул рукой, не кланяясь,

В мое лицо не смотрючи,

Пустил коня — и был таков». —

«Кто ж памятней останется

Душе твоей, красавица?» —

«Мне первого, конечно, жаль;

Но я люблю

Последнего».

1837