Вспоминая Леонида Бородина

Я любил Байкал, считал, что его никто так не любил, как я.
Леонид Бородин

Путешественник, решившийся пеш­ком пройти 80 километров Кругобайкальской железной дороги, никогда об этом не пожалеет и эту дорогу забыть не сможет. Каждый из этих километров станет для него открытием, соприкосновением с чудом, с вечной красотой. Он увидит горы, заросшие деревьями и цветами, упирающиеся в небеса живописнейшими скалами, увидит опрокинутое отражение этих гор в огромном чистейшем зеркале воды, их отроги, уходящие в недосягаемые прозрачные байкальские глубины. Ослепительным летним днем золотые от солнца рельсы приведут его к черному порталу длинного тоннеля, он с волнением зайдет в его гулкую прохладу, поеживаясь от сквозного холода. Чем дальше он будет заходить в тоннель, тем больше будет погружаться в черноту его, затем перестанет различать прямоугольники камней, из которых сложен тоннель, услышит звуки собственных шагов, усиленных темными сводами и разносимых эхом в подземной пустоте, сильнее почувствует ледяное дыхание тьмы. Есть места в тоннелях, где не видно их начала и конца. Там царствует полная темнота, она чернее всех ночей. Возможно, путешественника охватит безот­четный страх. С радостью он вый­дет опять к свету, который на мгновение ослепит его после кромешной тьмы. Ощущения, которые он испытает, сродни разве только ощущениям человека, неожиданно увидевшего полное солнечное затмение.

А на выходе из тоннеля снова ждет ласковое солнце, так же горят огнями цветов горы, так же открываются все новые и неожиданные по красоте скалистые ансамбли, созданные великими зодчими: мощными байкальскими вет­рами, сильными снегопадами, ливневыми дождями. Тихонько рассказывает о чем-то нежными всплесками море. Иногда покажет над водой голову нерпа, очаровательное дитя Байкала, а потом нырнет и уплывет, играя, в подводные дали. И вот снова тоннель, который среди этого ослепительного блеска невиданной красы представляется проводником в иной мир, человеку неведомый, где, наверное, и живут души тех людей, могучих, умелых, кто строил эту дорогу, строил настолько гениально, что невозможно поверить, что эта золотая байкальская цепочка — сооружение рук человеческих. (Так же как трудно поверить в то, что людьми были возведены египетские пирамиды, а легче поверить в их строительство с помощью добрых космических посланников.) Создавать так, как создает природа, возвести такой колосс, как Кругобайкалка, не испортив величественных картин природы, а, напротив, украсив берега золотой нитью уникальной железной дороги, — великое творчество, вершина мастерства и гениальности. Теперь дорога отдыхает от большого магистрального движения, и по ней можно спокойно идти и удивляться увиденному, любить все вокруг. А в первой половине ХХ века Кругобайкалка едва справлялась с потоком железнодорожных составов, мчавшихся мимо девственных байкальских гор. Какой диковиной должно было казаться полотно с вершин гор, с их скалистых престолов, в первой половине ХХ века, до 1956 года: вдоль синей воды по двум блестящим ниточкам едут в облаках дыма крошечные паровозики-работяги, пыхтят, упираются, тащат за собой длинный хвост вагончиков, исчезают под зеленой горой и появляются вновь. Встречаются, приветствуют друг друга, а затем исчезают в необъятных просторах Сибири... Восьмым чудом света назвали люди Кругобайкалку, тем самым показав, что количество архитектурных чудес не ограничивается числом «семь». А на Байкале это чудо, сотворенное людьми, растворяется во множестве чудес байкальской природы. Рукотворное и природное, реальное и сказочное на кругобайкалке так переплетены, что между ними не видишь никакой грани. И тому, кто идет вдоль байкальского побережья по столетней дороге, то щурясь от яркого солнца, то погружаясь в вечный мрак тоннелей, держащих, как Атлант, на своих горбатых спинах неимоверную тяжесть старых скалистых гор, очень легко поверить в чудо. Такая она, Кругобайкалочка, — чудесный фильм, где два режиссера — природа и человек, волшебная книга, никем не написанная, никем не иллюстрированная, которую каждый бывающий здесь читает по-своему и не может не любоваться возникающими перед взором картинами. По-особенному открывается байкальская земля людям, которые умеют вслушиваться, всматриваться, замолкать при виде таких красот, а порой и забывать себя...

Маленького мальчика Леню Бородина привез на Кругобайкалку, в поселок Маритуй, железнодорожный состав с ревущим и дымящим паровозом. Родители Лени приехали сюда жить и работать учителями вскоре после окончания Великой Отечественной войны. Мальчик сразу полюбил эту землю, понял, что здесь его дом, его родина. Здесь он уверовал в чудо, дышал и жил байкальской природой, байкальскими сказками и легендами. А через много лет он, уже известный писатель Леонид Иванович Бородин, рассказывал в повести «Год чуда и печали», как их семья приехала в поселок ночью, когда было совсем темно, как утром он увидел Маритуй: «Проснулся я как в сказке, совсем в другом, новом мире. В комнате было ослепительно светло, на стене напротив меня — это первое, что я увидел, — косой и теплый квадрат солнца». И первые ощущения не обманули: детские годы, проведенные здесь, были годами тихого счастья, солнечного тепла, интересных открытий, байкальских чудес. «Теперь я уже точно знал, что вся моя жизнь в этом месте будет сопровождаться чудесами, предчувствие бесконечной новизны сделало меня радостно-спокойным», — писал Леонид Иванович.

В своей повести «Год чуда и печали», которую критик Валентин Курбатов назвал светлейшим произведением ХХ века, автор называет невезучими людей, у кого не было в жизни даже самого пустякового чуда. И он вызывался им запросто помочь. Для этого всего-навсего нужно сесть в электричку Иркутск — Слюдянка и проехать по-над Байкалом:

«Внезапно распахнутся горы, и не расступятся, а именно распахнутся сразу на три измерения — вверх, вдаль, вниз, и тотчас же откроется необычайное, окажется, что поезд ваш идет по самому краю вершины высоченной горы, а точнее, по краю обычного мира, за чертой которого, если вверх, то синева дневного космоса, если вдаль, то беспредельная видимость горизонта, расписанного орнаментом бегущей с севера на юг кривой линии остряков вершин Хамар-Дабана, но вниз если, то там откроется ослепляющая взор страна голубой воды и коричневых скал, и это так глубоко внизу, что вы можете забыться относительно того, где же вы сами в этот момент находитесь: на поезде, или на самолете, или на орбите незнакомой планеты. Для вас исчезнут стук колес, тряска вагона, для вас исчезнет само движение, потому что по отношению к необъятности открывшейся панорамы скорость поезда смехотворна, и вы как бы повиснете на краю фантастического мира, и вместе с движением поезда прекратятся и мысли, и чувства, и все ваше суетное бытие преобразится в этот миг в единое состояние восторга перед чудом! Чудо, что откроется вам, если вы сядете в иркутскую электричку у окна по ходу поезда, зовется Байкалом...»

Электричкой Иркутск — Слюдянка часто приходилось ездить Бородину. Из Слюдянки он отправлялся в Маритуй, расположенный на середине Кругобайкалки. Если Кругобайкалку называют золотой пряжкой, то поселок Маритуй можно назвать золотым язычком или драгоценным камнем в этой пряжке. Валентин Распутин говорил, что Маритуй — самый большой и красивый поселок на Кругобайкалке, картинно и весело протянувшийся по долине реки почти на километр. Строился Маритуй в основном в начале ХХ века, строился и украшался, казалось, на долгие времена. Один за другим вставали по берегам речонки, от которой поселок получил свое название, прочные красивые дома, начинаясь от Байкала и убегая по излучине долины в леса. Большинство домов располагалось по правому, солнечному берегу речки Маритуй. Поселок состоит из двух частей: станции и долины, расстояние между которыми около километра. Они и образуют две маритуйские улицы, которые всегда были безымянными. Поезда в Маритуе всегда делали две остановки.

Маритуй в основном возводился в один этаж, несколько домов были двух­этажными. В поселке была и ныне существует почта, были своя больница, школа, клуб, библиотека, читальный зал, метеостанция. Был поселок и местом практики студентов-биологов Иркутского государственного университета. Одним словом, Маритуй был культурным центром на Кругобайкальской железной дороге.

Украшение поселка — неглубокая, но быстрая речка Маритуй. Она бежит, то прячась в тени кустарника и деревьев, то совершенно открыто и наполняет звонким журчанием всю долину. Через речку перекинуто несколько деревянных мостиков, с них хорошо смотреть на каменистое дно, на белеющие буруны, на берега, желтеющие блестящим зверобоем и зеленеющие разлапистым борщевиком. Вода с гор довольно холодна даже летом. Эта небольшая речка часто зимой проявляла большой характер. Блуждая под ледяным панцирем и стремясь убежать из-под него, норовистая речка разливалась, но оставалась в плену и лишь увеличивала ледяной покров. Подтапливала огороды и дома. А весной, когда кругом уже все было зеленым, на речке медленно таял потемневший лед. Особенно долго он таял возле железнодорожного каменного моста, который является украшением поселка и частицей Кругобайкальского чуда. Еще в жаркие июньские дни на маритуйском мосту охватывает ледяной «тоннельный» ветер. Минуя этот вековой мост, речка радостно устремляется в Байкал.

В долине речки находились пять домов, в которых частями размещалась самая большая на Кругобайкалке школа. При школе был интернат на 180 мест, располагавшийся на левом, мало освещенном берегу, у горы, в самом конце маритуйской улицы, лежащей в долине. Интернат был на первом этаже двухэтажного дома, а на втором находились несколько классов, и там же в двух угловых комнатах поселилась семья Бородиных. Интернат собирал в свои стены всех ребят с поселков, начинающихся от Култука и до порта Байкал, где была тогда только четырехлетка. В Маритуе же была семилетняя школа.

Самыми яркими учителями маритуйской школы, которых помнят все выпускники, стали Иван Захарович и Валентина Иосифовна Бородины. Иван Захарович был директором школы. Дети сразу полюбили этого энергичного, деятельного, душевного, заботливого, много знающего и умеющего человека. Воспоминания об Иване Захаровиче у его бывших учеников только самые светлые, и все бывшие его ученики сразу в разговоре о нем произносят слово «добрый». Школе № 47 поселка Маритуй повезло, что она попала в надежные руки Ивана Захаровича. До приезда Бородиных школа отапливалась с помощью печей. Иван Захарович перевел ее на паровое отопление, сделал теплый туалет. В школе держали свиней. Местные жители, у кого были коровы, обеспечивали школу молоком. Ученики дежурили по столовой, головы дежурных девочек были покрыты чистенькими, отглаженными платочками. В те годы в стране еще ощущалась нехватка продуктов, но в школе кормили детей хорошо. Бывшие ученики говорят, что еда была вкусной, правда, съедали все, тогда еще не было у детей привычки привередничать. А вечером от поезда на коне привозили свежий, еще теплый хлеб, и ребятам казалось, что на всей земле нет хлеба вкуснее этого.

Валентина Иосифовна работала учителем истории, заведовала богатой по тем временам школьной библиотекой. По воспоминаниям бывших ее учеников, она была очень справедлива и строга. На ее уроках никто не разговаривал, да и в интернате было всегда тихо. Вспоминает Светлана Владимировна Косинова, ученица Бородиных: «Привели школьников как-то в клуб. Все очень шумели. Вышла Валентина Иосифовна. Она не произнесла ни слова, но в зале стало стихать. Вскоре наступила полная тишина. Вот как уважали этого учителя. Да и вообще учителей в то время уважали».

Некому было вести музыку, и Валентина Иосифовна стала вести и этот предмет. Она хорошо играла на пианино, на гитаре, могла настраивать инструменты. Организовала в школе хор. И в небогатом доме Бородиных пианино было самой ценной вещью.

Вспоминает бывшая ученица маритуйской школы Екатерина Владимировна Ляскина: «Как только Бородины приезжали в поселок, — а они приезжали сюда работать три раза, — школа оживала. Сразу находились средства на ремонт, начиналась деятельность, школа преображалась».

В Маритуе работали прекрасные учителя, некоторые были родом из Маритуя, другие (в их числе Бородины) приехали сюда из разных мест Иркутской области. Случалось, приезжали издалека. Из Брянска приехал учитель Михаил Митрофанович Голайдо, он очень полюбил Маритуй, школу, Байкал, сибирскую тайгу, в которую ходил и летом, и зимой. Давно уехал он из Маритуя, но не забывает о нем и спустя много лет собирается побывать здесь в этом, 2015 году. Эдуард Васильевич Лесик, преподававший в школе математику, приехал из Ужгорода. Ему так понравился цветущий багульник, что он хотел поделиться этой красотой с женой. Эдуард Васильевич отправлял посылки жене с нераспустившимся багульником, который расцветал в Ужгороде. Все учителя школы № 47 были интересными людьми, любили свое дело, были очень дружны, а уезжая, не забывали друг друга, общались письмами, обменивались фотографиями. «Учителя дали нам все», — говорят выпускники школы, вспоминая любимых преподавателей.

Учебный процесс был организован очень хорошо, серьезно. Благодаря стараниям учителей и воспитателей все ребята делали домашнее задание, не было невыученных уроков. Самым большим наказанием для маритуйских школьников был запрет идти в кино. Кинозал был самым любимым местом школьников, он находился в одном здании с библиотекой и читальным залом. Недаром в повести Леонид говорит, что с мальчиком Юркой все хотели дружить, потому что брат его был киномеханик. (Младшего брата на самом деле звали Вовой, а брат его, Виктор Михайлович Ляскин.) Кино было притягательным волшебным миром, и, чтобы туда отпустили, из школьной жизни изгонялась лень.

Школа быстро стала родной для Лени Бородина. В школе был его дом, здесь работали его родители, учились его друзья, одноклассники. Учился он с удовольствием. Когда в мае 1952 года седьмые классы — их было два — заканчивали учебу в маритуйской школе, они пришли на берег Байкала. Лене захотелось искупаться в ледяной байкальской воде, которая была не выше пяти градусов, ведь Байкал очищается ото льда только в конце апреля или в начале мая. В этом поступке скрыты доверие и любовь к Байкалу: «Я вырос на твоих берегах. Сегодня очень важный для меня день, и сегодня я пришел к тебе, Байкал, со своей радостью и печалью». Леня очень замерз и после купания сильно дрожал, не мог согреться. Девочки на берегу сняли с себя кофты и надели на него. Потом все пошли в любимый кинозал смотреть фильм. Всем было и весело, и грустно одновременно, они окончили школу, и им скоро придется расстаться. А Лене пришлось расстаться и с Маритуем, и с Байкалом, потому что их семья отсюда уехала. Но не насовсем.

Через несколько лет Маритуй снова позвал Бородиных, и они, очень скучавшие по поселку, приехали сюда вновь, уже без Леонида, потому что он был осужден за диссидентство и отбывал свой срок. Он находился далеко, но мысли и душа были в Маритуе, потому что в тюрьме писал он повесть о своем детстве «Год чуда и печали». Родители приехали с маленьким Сашей, братом Леонида. Бородины поселились на этот раз в большом доме, у самой речки. А сразу за речкой через мостик — интернат, где они жили раньше. Дом оказался солнечным, просторным, высоким, рядом большой огород. Сейчас этот дом называют домом Леонида Бородина, потому что он тоже тут жил, когда вышел из тюрьмы. Бывшего заключенного никуда не брали на работу. Выручил и согрел родной Маритуй. Леонид нашел работу монтера пути на Кругобайкальской железной дороге. И семья Бородиных в полном составе стала жить в доме, который оказался жизнестойким. Он мало изменился и в 2015 году выглядит так же хорошо, как и в 1967-м.

Байкал, Маритуй, любимые родители и сам Леня Бородин стали героями произведений «Год чуда и печали» и «Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефёдова». В основе этих повестей детские впечатления Леонида Бородина. А впечатления эти прекрасные. Леониду Ивановичу все в Маритуе было по душе: и земля, и люди. «Люди... сплошь хорошие и работящие — других не помню», — говорил он. Речь своих земляков, не всегда соответствующая литературным нормам, казалась ему самой правильной. Местные жители вместо слова «ущелье» говорили «падь», вместо «кедровник» — «кедрач», тоннель употребляли в женском роде, рельс тоже был женского рода, говорили «рельса». И Леонид Иванович выбирает этот, привычный ему с детства язык. «Пусть уж мне простится, что так буду писать». И писал о них, людях, которые его окружали, которых любил: о соседях, одноклассниках, солдатах, охранявших железную дорогу. Здесь мальчик, с самого раннего детства привыкший к слову «война», видел солдат и в мирное время. В «Повести о Нефёдове» он рассказывает об охране тоннелей: «Кругобайкальские тоннели охранялись солдатами, потому что шла война с Японией и японские диверсанты или самолеты могли добраться до железной дороги. А вывести ее из строя труда не составляло, дорога шла среди крутых высоких скал, около 50 тоннелей на пути. Около каждой тунели грибок, и под ним круглосуточно солдатик стоит — винтовка с примкнутым штыком, патрон в патроннике, — и имеет право солдат стрелять без предупреждения, если кто подозрительный попытается проникнуть в тоннель или опять же подозрительно высунуться из окна проходящего пассажирского поезда. А чтоб такого не случилось, как только пассажирский поезд трогался со станции Байкал в нашу тоннельную сторону, проводники замыкали тамбуры вагонов, окна вагонов тоже замыкались особым ключом и занавесками закрывались, а пассажиров предупреждали, чтоб не смели пялиться в окна и тем более пытаться открывать их». Но ребята, и Леня в том числе, ходили куда хотели, потому что солдаты местных ребят знали в лицо или, как сказал Леонид Иванович, «похарьно».

В повести «Год чуда и печали» Леонид Бородин рассказывает, как произошла его первая встреча с великим Байкалом. В то первое на байкальской земле утро он осматривал маритуйские окрестности, забрался на гору и сделал вывод, что горы существуют для того, чтобы на них забираться, а достигнуть горных вершин на вертолете казалось ему кощунством. (И потом, став взрослым, не раз убеждался, что жизненные вершины нужно покорять самому, а не ждать, когда тебя туда кто-нибудь подбросит.) С вершины крутой горы Леня вдруг увидел в плотной завеси тумана «белое ничто». Это был Байкал, начисто скрытый от любопытных мальчишеских глаз. Байкал в первое для Лени утро на этой земле словно играл с ним в прятки. В сказках бывает так: самое важное всегда скрыто для глаз, самое прекрасное некрасиво или незаметно. Это «ничто» сначала заставило мальчика удивиться, замереть на месте и фантазировать: а что же там? А потом плотная завеса становилась легким флером — и открылся сказочный Байкал во всем божественном великолепии, во всей мощной красоте, и озеро стало для него всем: темой книг, родиной, жизнью, чудом, непреодолимым магнитом на всю жизнь.

Леня с каждым днем любил Байкал все больше. Ему понравилось, что Байкал, и только Байкал называют славным морем. Это название ему казалось ласковым и торжественным одновременно. Байкал не уставал удивлять Леню, а Леня не уставал удивляться. Удивлялся, как может сковать мороз такое могучее озеро-море. Наичуднейшим зрелищем называл он тонкую границу между зимой и весной по побережью. Весной бывает так: Байкал еще скован игольчатым льдом, а на горах цветут подснежники и багульник. Поляны удивляли разноцветьем белянок, жарков, колокольчиков, которых было в мае — июне так много, «будто кто-то по весне семена в кулек накидал, а потом горстями веером разбрасывал».

Удивляло богатство байкальской земли ягодами и орехами. Удивительными казались красные от брусники кочки в сентябре, удивляло, что заготавливали ее в огромных количествах и использовали для многих целей. Удивлялся, насколько вкусны недозрелые вареные шишки, и сравнивал их желтизну с цветом новорожденных птенчиков. «Передо мной и подо мной лежала страна голубой воды и коричнево-желтых скал. Передо мной был не просто красивый вид вдаль — передо мной был мир красоты, о которой мало что можно сказать словами, от него можно только пьянеть и терять голову. Чувствовать красоту мира — ведь это значит — любить! Это значит, все прочие чувства на какой-то миг превратить в любовь, которая становится единственным языком общения души с красотой мира».

Байкал подарил Лене и чудо первой любви, о которой он проникновенно рассказал в повести «Год чуда и печали». Мальчик полюбил Римму Бархатову, которая училась в параллельном классе. В повести Леонид называет местом ее жительства 80-й километр Кругобайкалки. На самом деле она жила в порту Байкал (73-й километр КБЖД). В порт Байкал Лазаревы (фамилия отчима Риммы, отец Риммы в годы войны был танкистом и погиб в Польше в 1945 году) приехали из Иркутска, когда девочке было десять лет, она перешла в третий класс. В поселке тогда была только начальная школа; а после четырехлетнего обучения часть детей уезжала учиться в поселок Листвянка, а дети железнодорожников ехали в Маритуй. В ­порту Байкал она проучилась два года, а в пятый класс пришлось отправляться в Маритуй и жить в интернате. Леонид сразу обратил внимание на Римму. Она была красивой девочкой, серьезной, сдержанной, молчаливой, вдумчивой, казавшейся взрослее других. «Со всеми остальными девчонками мы обходились запросто, не особенно выбирая выражения», — писал Леонид Иванович. А с Риммой такой тон был невозможен, ей нельзя было сказать: «Эй, Римка, кинь книгу!» Многие ученики тоже чувствовали характер девочки, они замечали и необычность Лени Бородина, который также очень сильно отличался от ребят. Одноклассница Леонида Галина Ивановна Зотова говорит, что Леня был очень начитанный, употреблял в речи такие слова, которые маритуйским ребятам были неведомы. Римма тоже заметила необычность Лени Бородина, он отличался от других учеников тем, что очень много читал, многое знал на память: если задавали учить отрывок из большого стихотворения, он учил его все и запоминал надолго. Особенно любил Лермонтова. Знал наизусть целые поэмы. Он стеснялся говорить Римме о своих чувствах, не решался пригласить ее погулять после уроков, а мог только сказать: «Давай, я тебе стихи почитаю». И девочка с удовольствием слушала стихи и удивлялась начитанности и отличной памяти Лени. Она и сама любила читать книги, но времени на чтение не хватало. Вечером в интернате гасили свет, включать его после отбоя было нельзя (никто и не пытался), Римма же под одеялом включала фонарик (фонарики давали ученикам родители, чтобы они шли к поезду по темному Маритую) и читала книги, стараясь, чтобы никто не увидел свет.

Римма в повести Леонида «Год чуда и печали» не простая девочка, она юная богиня Ри, дочь князя Байколлы, то есть самого Байкала, и младшая сестра Нгары, то есть Ангары. Она так красива, что на нее можно смотреть всю жизнь и жить только этим. И он, простой маритуйский мальчик, превозмогая страх и боль, вызволяет ее из плена старухи Сармы. Ри становится ученицей Риммой, забывает свое божественное прошлое, забывает Леню и очень холодна с ним. А Леня считает часы и минуты до того момента, когда сможет увидеть Римму в школе, выходные без нее — пустое время, а каникулы просто страшны. И мальчик с нетерпением ожидает конца выходных и каникул, хотя школьники, наоборот, с нетерпением ждут их прихода.

Наверное, в такие дни, когда Римма Бархатова уезжала из Маритуя, и слагал Леня красивые легенды о Байколле и его прекрасной дочери Ри, и сам становился их участником. Через много лет эти детские фантазии и ощущения станут основой повести «Год чуда и печали», в которой мы увидим Леню, маленького худенького мальчика, при виде которого старуха Сарма только хохочет, а потом все-таки освобождает Ри из своего плена, но лишает героя счастья, обрекает его на безответную любовь. Двойника Сармы герой видит среди маритуйских жителей, это старуха Васина, которая лечит болезни травами и заговором. Внешнее сходство — вот все, что объединяет Сарму и Васину. Сарма жестока в своем мщении, Васина добра, продляет людям жизнь. Сарма пугает мальчика смертью родителей, если он расскажет тайну, а Васина говорит: «Таких тайн нету, что дороже отца с матерью!» Прообразом симпатичной автору героини повести стала маритуйская жительница, которую еще хорошо помнят старожилы, фамилия ее на самом деле была Васина, а звали ее Анной. И она действительно знала травы и лечила людей, лечила и заговорами, то есть врачевала словом и целительными силами байкальской земли. А на Байколлу с его длинной, напоминающей байкальскую пену бородой очень похож дед, которого Бородин называет «Белым дедом». Деда с белой длинной бородой еще помнят в Маритуе, но, к сожалению, старожилы не смогли вспомнить его фамилию и имя. Скорее всего, звали его Григорием, так как Васина называет его Гришей — а имена маритуйских жителей в повести сохранены. Получается, что героев и, по всей видимости, события повести мальчику подарили Маритуй, Байкал. Только очень бережно облек он реальность в нежную золотистую оболочку сказки.

Когда уход в мир поэзии и природы не спасал и ждать Римму становилось совсем невыносимо, Леня, спрятавшись в товарном вагоне, приезжал в порт Байкал и иногда видел издали свою «божественную» девочку, не показываясь ей на глаза. Когда ей сказали, что Леня приезжает в порт, она спросила его, зачем он ездит в ее поселок; он не решился сознаться и сказал, что просто катается на поезде.

Уже перелистнув маритуйскую страницу жизни, Римма училась в Иркутске, в Школе военных техников, жила в общежитии. Леонид тогда учился в Улан-Удэ. Он приехал к Римме в Иркутск, пришел в общежитие, она в это время с девочками собиралась идти в кино, спросила Леню, как он здесь оказался. Он ответил: «Так просто, проходил мимо, зашел». Римма с подружками ушла в кино. Так кончилась эта встреча.

И только будучи совсем взрослым, Леонид Бородин скажет Римме Бархатовой, что любил ее. Он подарил ей книгу с автографом: «...если на минуту представить, что не было в моем детстве всего того, о чем рассказываю, то жизнь моя потеряла бы цвета, то подумалось бы, что я прожил жизнь при пасмурной погоде, ни разу не увидев солнца, что будто исчез бы чистый свет, теплым и грустным лучом сопровождавший меня всю жизнь по непрямым дорогам жизни!»

Хранит Римма Семеновна Щербакова книгу, изданную в Австралии, которую давно прислал ей по почте Бородин. На книге автограф: «Римма! Эти строки ты встретишь в книге, которая, конечно же, — фантазия. Но главное в ней — правда! И ты ее узнаешь, несомненно. Все эти годы мне хотелось хоть как-то отблагодарить девочку Римму Бархатову за то, чем она была в моем детстве. Очень хочется думать, что мне удалось это сделать. Спасибо тебе. Бородин».

А Римма Семеновна написала в своем альбоме с фотографиями: «Леонид Бородин, писатель, написал удивительную книжку о нашей жизни в Маритуе, о нашем детстве, я ему очень признательна».

Как-то она пришла на вечер Леонида Бородина в Иркутске и подарила ему цветы. Поговорили мало, Леониду Ивановичу нужно было срочно улетать в Братск.

Жизнь у Риммы Семеновны сложилась. Она вырастила троих детей. Долгие годы была в женсовете Иркутска, сделала много хороших дел для города. Активная сторонница озеленения родного города, — наверное, любовь к зелени вынесла из байкальского детства. Из окна своей квартиры любуется на лесок, посаженный ее руками.

Интересную, богатую делами и впечатлениями жизнь, хотя и тернистую, прожил Леонид Бородин.

Разошлись дороги этих людей. Вот, кажется, и вся история. Нет Леонида Ивановича. Но остались его чудесные книги о детстве, о чуде неразделенной первой любви. И в жизни не кончились чудеса, еще одно произошло летом 2015 года. Римма Семеновна неожиданно получила пригласительный билет в свое детство. Ее пригласили в Дом литераторов, на детский спектакль по повести «Год чуда и печали». Они с двоюродной сестрой Леонида Бородина, Ниной Леонидовной, которая в детстве и юности бывала в Маритуе, с удовольствием посмотрели спектакль, увидели картины своего детства. Римма Семеновна и Нина Леонидовна были очень благодарны всем, кто работал над спектаклем, а после спектакля сфотографировались с юными артистами.

После спектакля они, конечно, вспоминали детские годы, которые пролетели-промчались быстрым поездом...

Ярким жарком горел семафор на Кругобайкалке, тысячами семафориков светили жарки, полыхала багульником гора за школой, радуясь вместе с детьми окончанию каждого учебного года, ярко горело и тихонько, день за днем, отгорало пионерское детство маритуйских ребят. Вырастая, ребята покидали Маритуй, а вместе с ними уезжали и многие коренные маритуйцы, потому что после строительства обходного железнодорожного пути работы становилось все меньше.

Сейчас от пяти школьных домов не осталось ничего. Часть этих домов была разобрана на дрова, часть на бани, часть вывезена в Слюдянку для строительства. О школе напоминают только ровная площадка да тополя, стоявшие когда-то рядом со школой. А на месте интерната сохранился только фундамент. Ровных площадок, где когда-то стояли дома, немало. Сейчас в Маритуе чуть более десятка жилых домов. Давно нет ни школы, ни больницы, ни клуба, ни даже магазина. Старики, доживающие там свой век, вынуждены ездить за продуктами в Слюдянку и проводить в дороге целый день. «Нет Маритуя», — с болью в голосе говорят местные жители.

Не хочется верить, что Маритуй доживает последние дни. Больно за поселок, воспитавший и взлелеявший замечательного писателя. Это земля Леонида Бородина. Если кто приезжал к нему в Москву из Сибири, он спрашивал: «Ну как там Байкал?» Значит, и Маритуй, поселок, который так любил Леонид Иванович, считал своей родной землей, постоянно навещал, а приехав в Маритуй, был одухотворен, светел. А светлые люди светлы везде и при любых обстоятельствах. Темными ночами в тюрьме пишет свои светлые книги. Девочку, не отвечающую на его чувство, боготворит и благодарен судьбе за то, что она была в его жизни. Военное и послевоенное детство считает самым светлым временем, наполненным чудесами. Замечательно сказал писатель о своей родине: «...в моей привязанности к байкальским местам было нечто чрезвычайно счастливое, и это с очевидностью выявлялось всякий раз, как удавалось попасть в родные места: я получал реальную поддержку для продолжения жить и быть самим собой...»

Хочется надеяться, что Маритуй возродится, воссияет его звезда, пусть в каком-нибудь другом качестве. Ведь здесь живет душа Леонида Ивановича Бородина. Этот поселок он любил больше сотни тысяч других и сделал его бессмертным в своих произведениях.

Лежит у подножия Маритуя, как прежде, голубой Байкал, а Леонид Иванович говорил, что голубой цвет воды — это улыбка Байкала. Вблизи поселка есть голубые скалы, голубые от растущих на них незабудок. Может, скалы тоже улыбаются? И все помнят? Потрясают светлые сосенки, растущие на голых скалах, настоящие адаманты наших дней. Значит, есть надежда...

Маритуй, 2015 год

Вспоминая Леонида Бородина

Я любил Байкал, считал, что его никто так не любил, как я.

Леонид Бородин

Путешественник, решившийся пеш­ком пройти 80 километров Кругобайкальской железной дороги, никогда об этом не пожалеет и эту дорогу забыть не сможет. Каждый из этих километров станет для него открытием, соприкосновением с чудом, с вечной красотой. Он увидит горы, заросшие деревьями и цветами, упирающиеся в небеса живописнейшими скалами, увидит опрокинутое отражение этих гор в огромном чистейшем зеркале воды, их отроги, уходящие в недосягаемые прозрачные байкальские глубины. Ослепительным летним днем золотые от солнца рельсы приведут его к черному порталу длинного тоннеля, он с волнением зайдет в его гулкую прохладу, поеживаясь от сквозного холода. Чем дальше он будет заходить в тоннель, тем больше будет погружаться в черноту его, затем перестанет различать прямоугольники камней, из которых сложен тоннель, услышит звуки собственных шагов, усиленных темными сводами и разносимых эхом в подземной пустоте, сильнее почувствует ледяное дыхание тьмы. Есть места в тоннелях, где не видно их начала и конца. Там царствует полная темнота, она чернее всех ночей. Возможно, путешественника охватит безот­четный страх. С радостью он вый­дет опять к свету, который на мгновение ослепит его после кромешной тьмы. Ощущения, которые он испытает, сродни разве только ощущениям человека, неожиданно увидевшего полное солнечное затмение.

А на выходе из тоннеля снова ждет ласковое солнце, так же горят огнями цветов горы, так же открываются все новые и неожиданные по красоте скалистые ансамбли, созданные великими зодчими: мощными байкальскими вет­рами, сильными снегопадами, ливневыми дождями. Тихонько рассказывает о чем-то нежными всплесками море. Иногда покажет над водой голову нерпа, очаровательное дитя Байкала, а потом нырнет и уплывет, играя, в подводные дали. И вот снова тоннель, который среди этого ослепительного блеска невиданной красы представляется проводником в иной мир, человеку неведомый, где, наверное, и живут души тех людей, могучих, умелых, кто строил эту дорогу, строил настолько гениально, что невозможно поверить, что эта золотая байкальская цепочка — сооружение рук человеческих. (Так же как трудно поверить в то, что людьми были возведены египетские пирамиды, а легче поверить в их строительство с помощью добрых космических посланников.) Создавать так, как создает природа, возвести такой колосс, как Кругобайкалка, не испортив величественных картин природы, а, напротив, украсив берега золотой нитью уникальной железной дороги, — великое творчество, вершина мастерства и гениальности. Теперь дорога отдыхает от большого магистрального движения, и по ней можно спокойно идти и удивляться увиденному, любить все вокруг. А в первой половине ХХ века Кругобайкалка едва справлялась с потоком железнодорожных составов, мчавшихся мимо девственных байкальских гор. Какой диковиной должно было казаться полотно с вершин гор, с их скалистых престолов, в первой половине ХХ века, до 1956 года: вдоль синей воды по двум блестящим ниточкам едут в облаках дыма крошечные паровозики-работяги, пыхтят, упираются, тащат за собой длинный хвост вагончиков, исчезают под зеленой горой и появляются вновь. Встречаются, приветствуют друг друга, а затем исчезают в необъятных просторах Сибири... Восьмым чудом света назвали люди Кругобайкалку, тем самым показав, что количество архитектурных чудес не ограничивается числом «семь». А на Байкале это чудо, сотворенное людьми, растворяется во множестве чудес байкальской природы. Рукотворное и природное, реальное и сказочное на кругобайкалке так переплетены, что между ними не видишь никакой грани. И тому, кто идет вдоль байкальского побережья по столетней дороге, то щурясь от яркого солнца, то погружаясь в вечный мрак тоннелей, держащих, как Атлант, на своих горбатых спинах неимоверную тяжесть старых скалистых гор, очень легко поверить в чудо. Такая она, Кругобайкалочка, — чудесный фильм, где два режиссера — природа и человек, волшебная книга, никем не написанная, никем не иллюстрированная, которую каждый бывающий здесь читает по-своему и не может не любоваться возникающими перед взором картинами. По-особенному открывается байкальская земля людям, которые умеют вслушиваться, всматриваться, замолкать при виде таких красот, а порой и забывать себя...

Маленького мальчика Леню Бородина привез на Кругобайкалку, в поселок Маритуй, железнодорожный состав с ревущим и дымящим паровозом. Родители Лени приехали сюда жить и работать учителями вскоре после окончания Великой Отечественной войны. Мальчик сразу полюбил эту землю, понял, что здесь его дом, его родина. Здесь он уверовал в чудо, дышал и жил байкальской природой, байкальскими сказками и легендами. А через много лет он, уже известный писатель Леонид Иванович Бородин, рассказывал в повести «Год чуда и печали», как их семья приехала в поселок ночью, когда было совсем темно, как утром он увидел Маритуй: «Проснулся я как в сказке, совсем в другом, новом мире. В комнате было ослепительно светло, на стене напротив меня — это первое, что я увидел, — косой и теплый квадрат солнца». И первые ощущения не обманули: детские годы, проведенные здесь, были годами тихого счастья, солнечного тепла, интересных открытий, байкальских чудес. «Теперь я уже точно знал, что вся моя жизнь в этом месте будет сопровождаться чудесами, предчувствие бесконечной новизны сделало меня радостно-спокойным», — писал Леонид Иванович.

В своей повести «Год чуда и печали», которую критик Валентин Курбатов назвал светлейшим произведением ХХ века, автор называет невезучими людей, у кого не было в жизни даже самого пустякового чуда. И он вызывался им запросто помочь. Для этого всего-навсего нужно сесть в электричку Иркутск — Слюдянка и проехать по-над Байкалом:

«Внезапно распахнутся горы, и не расступятся, а именно распахнутся сразу на три измерения — вверх, вдаль, вниз, и тотчас же откроется необычайное, окажется, что поезд ваш идет по самому краю вершины высоченной горы, а точнее, по краю обычного мира, за чертой которого, если вверх, то синева дневного космоса, если вдаль, то беспредельная видимость горизонта, расписанного орнаментом бегущей с севера на юг кривой линии остряков вершин Хамар-Дабана, но вниз если, то там откроется ослепляющая взор страна голубой воды и коричневых скал, и это так глубоко внизу, что вы можете забыться относительно того, где же вы сами в этот момент находитесь: на поезде, или на самолете, или на орбите незнакомой планеты. Для вас исчезнут стук колес, тряска вагона, для вас исчезнет само движение, потому что по отношению к необъятности открывшейся панорамы скорость поезда смехотворна, и вы как бы повиснете на краю фантастического мира, и вместе с движением поезда прекратятся и мысли, и чувства, и все ваше суетное бытие преобразится в этот миг в единое состояние восторга перед чудом! Чудо, что откроется вам, если вы сядете в иркутскую электричку у окна по ходу поезда, зовется Байкалом...»

Электричкой Иркутск — Слюдянка часто приходилось ездить Бородину. Из Слюдянки он отправлялся в Маритуй, расположенный на середине Кругобайкалки. Если Кругобайкалку называют золотой пряжкой, то поселок Маритуй можно назвать золотым язычком или драгоценным камнем в этой пряжке. Валентин Распутин говорил, что Маритуй — самый большой и красивый поселок на Кругобайкалке, картинно и весело протянувшийся по долине реки почти на километр. Строился Маритуй в основном в начале ХХ века, строился и украшался, казалось, на долгие времена. Один за другим вставали по берегам речонки, от которой поселок получил свое название, прочные красивые дома, начинаясь от Байкала и убегая по излучине долины в леса. Большинство домов располагалось по правому, солнечному берегу речки Маритуй. Поселок состоит из двух частей: станции и долины, расстояние между которыми около километра. Они и образуют две маритуйские улицы, которые всегда были безымянными. Поезда в Маритуе всегда делали две остановки.

Маритуй в основном возводился в один этаж, несколько домов были двух­этажными. В поселке была и ныне существует почта, были своя больница, школа, клуб, библиотека, читальный зал, метеостанция. Был поселок и местом практики студентов-биологов Иркутского государственного университета. Одним словом, Маритуй был культурным центром на Кругобайкальской железной дороге.

Украшение поселка — неглубокая, но быстрая речка Маритуй. Она бежит, то прячась в тени кустарника и деревьев, то совершенно открыто и наполняет звонким журчанием всю долину. Через речку перекинуто несколько деревянных мостиков, с них хорошо смотреть на каменистое дно, на белеющие буруны, на берега, желтеющие блестящим зверобоем и зеленеющие разлапистым борщевиком. Вода с гор довольно холодна даже летом. Эта небольшая речка часто зимой проявляла большой характер. Блуждая под ледяным панцирем и стремясь убежать из-под него, норовистая речка разливалась, но оставалась в плену и лишь увеличивала ледяной покров. Подтапливала огороды и дома. А весной, когда кругом уже все было зеленым, на речке медленно таял потемневший лед. Особенно долго он таял возле железнодорожного каменного моста, который является украшением поселка и частицей Кругобайкальского чуда. Еще в жаркие июньские дни на маритуйском мосту охватывает ледяной «тоннельный» ветер. Минуя этот вековой мост, речка радостно устремляется в Байкал.

В долине речки находились пять домов, в которых частями размещалась самая большая на Кругобайкалке школа. При школе был интернат на 180 мест, располагавшийся на левом, мало освещенном берегу, у горы, в самом конце маритуйской улицы, лежащей в долине. Интернат был на первом этаже двухэтажного дома, а на втором находились несколько классов, и там же в двух угловых комнатах поселилась семья Бородиных. Интернат собирал в свои стены всех ребят с поселков, начинающихся от Култука и до порта Байкал, где была тогда только четырехлетка. В Маритуе же была семилетняя школа.

Самыми яркими учителями маритуйской школы, которых помнят все выпускники, стали Иван Захарович и Валентина Иосифовна Бородины. Иван Захарович был директором школы. Дети сразу полюбили этого энергичного, деятельного, душевного, заботливого, много знающего и умеющего человека. Воспоминания об Иване Захаровиче у его бывших учеников только самые светлые, и все бывшие его ученики сразу в разговоре о нем произносят слово «добрый». Школе № 47 поселка Маритуй повезло, что она попала в надежные руки Ивана Захаровича. До приезда Бородиных школа отапливалась с помощью печей. Иван Захарович перевел ее на паровое отопление, сделал теплый туалет. В школе держали свиней. Местные жители, у кого были коровы, обеспечивали школу молоком. Ученики дежурили по столовой, головы дежурных девочек были покрыты чистенькими, отглаженными платочками. В те годы в стране еще ощущалась нехватка продуктов, но в школе кормили детей хорошо. Бывшие ученики говорят, что еда была вкусной, правда, съедали все, тогда еще не было у детей привычки привередничать. А вечером от поезда на коне привозили свежий, еще теплый хлеб, и ребятам казалось, что на всей земле нет хлеба вкуснее этого.

Валентина Иосифовна работала учителем истории, заведовала богатой по тем временам школьной библиотекой. По воспоминаниям бывших ее учеников, она была очень справедлива и строга. На ее уроках никто не разговаривал, да и в интернате было всегда тихо. Вспоминает Светлана Владимировна Косинова, ученица Бородиных: «Привели школьников как-то в клуб. Все очень шумели. Вышла Валентина Иосифовна. Она не произнесла ни слова, но в зале стало стихать. Вскоре наступила полная тишина. Вот как уважали этого учителя. Да и вообще учителей в то время уважали».

Некому было вести музыку, и Валентина Иосифовна стала вести и этот предмет. Она хорошо играла на пианино, на гитаре, могла настраивать инструменты. Организовала в школе хор. И в небогатом доме Бородиных пианино было самой ценной вещью.

Вспоминает бывшая ученица маритуйской школы Екатерина Владимировна Ляскина: «Как только Бородины приезжали в поселок, — а они приезжали сюда работать три раза, — школа оживала. Сразу находились средства на ремонт, начиналась деятельность, школа преображалась».

В Маритуе работали прекрасные учителя, некоторые были родом из Маритуя, другие (в их числе Бородины) приехали сюда из разных мест Иркутской области. Случалось, приезжали издалека. Из Брянска приехал учитель Михаил Митрофанович Голайдо, он очень полюбил Маритуй, школу, Байкал, сибирскую тайгу, в которую ходил и летом, и зимой. Давно уехал он из Маритуя, но не забывает о нем и спустя много лет собирается побывать здесь в этом, 2015 году. Эдуард Васильевич Лесик, преподававший в школе математику, приехал из Ужгорода. Ему так понравился цветущий багульник, что он хотел поделиться этой красотой с женой. Эдуард Васильевич отправлял посылки жене с нераспустившимся багульником, который расцветал в Ужгороде. Все учителя школы № 47 были интересными людьми, любили свое дело, были очень дружны, а уезжая, не забывали друг друга, общались письмами, обменивались фотографиями. «Учителя дали нам все», — говорят выпускники школы, вспоминая любимых преподавателей.

Учебный процесс был организован очень хорошо, серьезно. Благодаря стараниям учителей и воспитателей все ребята делали домашнее задание, не было невыученных уроков. Самым большим наказанием для маритуйских школьников был запрет идти в кино. Кинозал был самым любимым местом школьников, он находился в одном здании с библиотекой и читальным залом. Недаром в повести Леонид говорит, что с мальчиком Юркой все хотели дружить, потому что брат его был киномеханик. (Младшего брата на самом деле звали Вовой, а брат его, Виктор Михайлович Ляскин.) Кино было притягательным волшебным миром, и, чтобы туда отпустили, из школьной жизни изгонялась лень.

Школа быстро стала родной для Лени Бородина. В школе был его дом, здесь работали его родители, учились его друзья, одноклассники. Учился он с удовольствием. Когда в мае 1952 года седьмые классы — их было два — заканчивали учебу в маритуйской школе, они пришли на берег Байкала. Лене захотелось искупаться в ледяной байкальской воде, которая была не выше пяти градусов, ведь Байкал очищается ото льда только в конце апреля или в начале мая. В этом поступке скрыты доверие и любовь к Байкалу: «Я вырос на твоих берегах. Сегодня очень важный для меня день, и сегодня я пришел к тебе, Байкал, со своей радостью и печалью». Леня очень замерз и после купания сильно дрожал, не мог согреться. Девочки на берегу сняли с себя кофты и надели на него. Потом все пошли в любимый кинозал смотреть фильм. Всем было и весело, и грустно одновременно, они окончили школу, и им скоро придется расстаться. А Лене пришлось расстаться и с Маритуем, и с Байкалом, потому что их семья отсюда уехала. Но не насовсем.

Через несколько лет Маритуй снова позвал Бородиных, и они, очень скучавшие по поселку, приехали сюда вновь, уже без Леонида, потому что он был осужден за диссидентство и отбывал свой срок. Он находился далеко, но мысли и душа были в Маритуе, потому что в тюрьме писал он повесть о своем детстве «Год чуда и печали». Родители приехали с маленьким Сашей, братом Леонида. Бородины поселились на этот раз в большом доме, у самой речки. А сразу за речкой через мостик — интернат, где они жили раньше. Дом оказался солнечным, просторным, высоким, рядом большой огород. Сейчас этот дом называют домом Леонида Бородина, потому что он тоже тут жил, когда вышел из тюрьмы. Бывшего заключенного никуда не брали на работу. Выручил и согрел родной Маритуй. Леонид нашел работу монтера пути на Кругобайкальской железной дороге. И семья Бородиных в полном составе стала жить в доме, который оказался жизнестойким. Он мало изменился и в 2015 году выглядит так же хорошо, как и в 1967-м.

Байкал, Маритуй, любимые родители и сам Леня Бородин стали героями произведений «Год чуда и печали» и «Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефёдова». В основе этих повестей детские впечатления Леонида Бородина. А впечатления эти прекрасные. Леониду Ивановичу все в Маритуе было по душе: и земля, и люди. «Люди... сплошь хорошие и работящие — других не помню», — говорил он. Речь своих земляков, не всегда соответствующая литературным нормам, казалась ему самой правильной. Местные жители вместо слова «ущелье» говорили «падь», вместо «кедровник» — «кедрач», тоннель употребляли в женском роде, рельс тоже был женского рода, говорили «рельса». И Леонид Иванович выбирает этот, привычный ему с детства язык. «Пусть уж мне простится, что так буду писать». И писал о них, людях, которые его окружали, которых любил: о соседях, одноклассниках, солдатах, охранявших железную дорогу. Здесь мальчик, с самого раннего детства привыкший к слову «война», видел солдат и в мирное время. В «Повести о Нефёдове» он рассказывает об охране тоннелей: «Кругобайкальские тоннели охранялись солдатами, потому что шла война с Японией и японские диверсанты или самолеты могли добраться до железной дороги. А вывести ее из строя труда не составляло, дорога шла среди крутых высоких скал, около 50 тоннелей на пути. Около каждой тунели грибок, и под ним круглосуточно солдатик стоит — винтовка с примкнутым штыком, патрон в патроннике, — и имеет право солдат стрелять без предупреждения, если кто подозрительный попытается проникнуть в тоннель или опять же подозрительно высунуться из окна проходящего пассажирского поезда. А чтоб такого не случилось, как только пассажирский поезд трогался со станции Байкал в нашу тоннельную сторону, проводники замыкали тамбуры вагонов, окна вагонов тоже замыкались особым ключом и занавесками закрывались, а пассажиров предупреждали, чтоб не смели пялиться в окна и тем более пытаться открывать их». Но ребята, и Леня в том числе, ходили куда хотели, потому что солдаты местных ребят знали в лицо или, как сказал Леонид Иванович, «похарьно».

В повести «Год чуда и печали» Леонид Бородин рассказывает, как произошла его первая встреча с великим Байкалом. В то первое на байкальской земле утро он осматривал маритуйские окрестности, забрался на гору и сделал вывод, что горы существуют для того, чтобы на них забираться, а достигнуть горных вершин на вертолете казалось ему кощунством. (И потом, став взрослым, не раз убеждался, что жизненные вершины нужно покорять самому, а не ждать, когда тебя туда кто-нибудь подбросит.) С вершины крутой горы Леня вдруг увидел в плотной завеси тумана «белое ничто». Это был Байкал, начисто скрытый от любопытных мальчишеских глаз. Байкал в первое для Лени утро на этой земле словно играл с ним в прятки. В сказках бывает так: самое важное всегда скрыто для глаз, самое прекрасное некрасиво или незаметно. Это «ничто» сначала заставило мальчика удивиться, замереть на месте и фантазировать: а что же там? А потом плотная завеса становилась легким флером — и открылся сказочный Байкал во всем божественном великолепии, во всей мощной красоте, и озеро стало для него всем: темой книг, родиной, жизнью, чудом, непреодолимым магнитом на всю жизнь.

Леня с каждым днем любил Байкал все больше. Ему понравилось, что Байкал, и только Байкал называют славным морем. Это название ему казалось ласковым и торжественным одновременно. Байкал не уставал удивлять Леню, а Леня не уставал удивляться. Удивлялся, как может сковать мороз такое могучее озеро-море. Наичуднейшим зрелищем называл он тонкую границу между зимой и весной по побережью. Весной бывает так: Байкал еще скован игольчатым льдом, а на горах цветут подснежники и багульник. Поляны удивляли разноцветьем белянок, жарков, колокольчиков, которых было в мае — июне так много, «будто кто-то по весне семена в кулек накидал, а потом горстями веером разбрасывал».

Удивляло богатство байкальской земли ягодами и орехами. Удивительными казались красные от брусники кочки в сентябре, удивляло, что заготавливали ее в огромных количествах и использовали для многих целей. Удивлялся, насколько вкусны недозрелые вареные шишки, и сравнивал их желтизну с цветом новорожденных птенчиков. «Передо мной и подо мной лежала страна голубой воды и коричнево-желтых скал. Передо мной был не просто красивый вид вдаль — передо мной был мир красоты, о которой мало что можно сказать словами, от него можно только пьянеть и терять голову. Чувствовать красоту мира — ведь это значит — любить! Это значит, все прочие чувства на какой-то миг превратить в любовь, которая становится единственным языком общения души с красотой мира».

Байкал подарил Лене и чудо первой любви, о которой он проникновенно рассказал в повести «Год чуда и печали». Мальчик полюбил Римму Бархатову, которая училась в параллельном классе. В повести Леонид называет местом ее жительства 80-й километр Кругобайкалки. На самом деле она жила в порту Байкал (73-й километр КБЖД). В порт Байкал Лазаревы (фамилия отчима Риммы, отец Риммы в годы войны был танкистом и погиб в Польше в 1945 году) приехали из Иркутска, когда девочке было десять лет, она перешла в третий класс. В поселке тогда была только начальная школа; а после четырехлетнего обучения часть детей уезжала учиться в поселок Листвянка, а дети железнодорожников ехали в Маритуй. В ­порту Байкал она проучилась два года, а в пятый класс пришлось отправляться в Маритуй и жить в интернате. Леонид сразу обратил внимание на Римму. Она была красивой девочкой, серьезной, сдержанной, молчаливой, вдумчивой, казавшейся взрослее других. «Со всеми остальными девчонками мы обходились запросто, не особенно выбирая выражения», — писал Леонид Иванович. А с Риммой такой тон был невозможен, ей нельзя было сказать: «Эй, Римка, кинь книгу!» Многие ученики тоже чувствовали характер девочки, они замечали и необычность Лени Бородина, который также очень сильно отличался от ребят. Одноклассница Леонида Галина Ивановна Зотова говорит, что Леня был очень начитанный, употреблял в речи такие слова, которые маритуйским ребятам были неведомы. Римма тоже заметила необычность Лени Бородина, он отличался от других учеников тем, что очень много читал, многое знал на память: если задавали учить отрывок из большого стихотворения, он учил его все и запоминал надолго. Особенно любил Лермонтова. Знал наизусть целые поэмы. Он стеснялся говорить Римме о своих чувствах, не решался пригласить ее погулять после уроков, а мог только сказать: «Давай, я тебе стихи почитаю». И девочка с удовольствием слушала стихи и удивлялась начитанности и отличной памяти Лени. Она и сама любила читать книги, но времени на чтение не хватало. Вечером в интернате гасили свет, включать его после отбоя было нельзя (никто и не пытался), Римма же под одеялом включала фонарик (фонарики давали ученикам родители, чтобы они шли к поезду по темному Маритую) и читала книги, стараясь, чтобы никто не увидел свет.

Римма в повести Леонида «Год чуда и печали» не простая девочка, она юная богиня Ри, дочь князя Байколлы, то есть самого Байкала, и младшая сестра Нгары, то есть Ангары. Она так красива, что на нее можно смотреть всю жизнь и жить только этим. И он, простой маритуйский мальчик, превозмогая страх и боль, вызволяет ее из плена старухи Сармы. Ри становится ученицей Риммой, забывает свое божественное прошлое, забывает Леню и очень холодна с ним. А Леня считает часы и минуты до того момента, когда сможет увидеть Римму в школе, выходные без нее — пустое время, а каникулы просто страшны. И мальчик с нетерпением ожидает конца выходных и каникул, хотя школьники, наоборот, с нетерпением ждут их прихода.

Наверное, в такие дни, когда Римма Бархатова уезжала из Маритуя, и слагал Леня красивые легенды о Байколле и его прекрасной дочери Ри, и сам становился их участником. Через много лет эти детские фантазии и ощущения станут основой повести «Год чуда и печали», в которой мы увидим Леню, маленького худенького мальчика, при виде которого старуха Сарма только хохочет, а потом все-таки освобождает Ри из своего плена, но лишает героя счастья, обрекает его на безответную любовь. Двойника Сармы герой видит среди маритуйских жителей, это старуха Васина, которая лечит болезни травами и заговором. Внешнее сходство — вот все, что объединяет Сарму и Васину. Сарма жестока в своем мщении, Васина добра, продляет людям жизнь. Сарма пугает мальчика смертью родителей, если он расскажет тайну, а Васина говорит: «Таких тайн нету, что дороже отца с матерью!» Прообразом симпатичной автору героини повести стала маритуйская жительница, которую еще хорошо помнят старожилы, фамилия ее на самом деле была Васина, а звали ее Анной. И она действительно знала травы и лечила людей, лечила и заговорами, то есть врачевала словом и целительными силами байкальской земли. А на Байколлу с его длинной, напоминающей байкальскую пену бородой очень похож дед, которого Бородин называет «Белым дедом». Деда с белой длинной бородой еще помнят в Маритуе, но, к сожалению, старожилы не смогли вспомнить его фамилию и имя. Скорее всего, звали его Григорием, так как Васина называет его Гришей — а имена маритуйских жителей в повести сохранены. Получается, что героев и, по всей видимости, события повести мальчику подарили Маритуй, Байкал. Только очень бережно облек он реальность в нежную золотистую оболочку сказки.

Когда уход в мир поэзии и природы не спасал и ждать Римму становилось совсем невыносимо, Леня, спрятавшись в товарном вагоне, приезжал в порт Байкал и иногда видел издали свою «божественную» девочку, не показываясь ей на глаза. Когда ей сказали, что Леня приезжает в порт, она спросила его, зачем он ездит в ее поселок; он не решился сознаться и сказал, что просто катается на поезде.

Уже перелистнув маритуйскую страницу жизни, Римма училась в Иркутске, в Школе военных техников, жила в общежитии. Леонид тогда учился в Улан-Удэ. Он приехал к Римме в Иркутск, пришел в общежитие, она в это время с девочками собиралась идти в кино, спросила Леню, как он здесь оказался. Он ответил: «Так просто, проходил мимо, зашел». Римма с подружками ушла в кино. Так кончилась эта встреча.

И только будучи совсем взрослым, Леонид Бородин скажет Римме Бархатовой, что любил ее. Он подарил ей книгу с автографом: «...если на минуту представить, что не было в моем детстве всего того, о чем рассказываю, то жизнь моя потеряла бы цвета, то подумалось бы, что я прожил жизнь при пасмурной погоде, ни разу не увидев солнца, что будто исчез бы чистый свет, теплым и грустным лучом сопровождавший меня всю жизнь по непрямым дорогам жизни!»

Хранит Римма Семеновна Щербакова книгу, изданную в Австралии, которую давно прислал ей по почте Бородин. На книге автограф: «Римма! Эти строки ты встретишь в книге, которая, конечно же, — фантазия. Но главное в ней — правда! И ты ее узнаешь, несомненно. Все эти годы мне хотелось хоть как-то отблагодарить девочку Римму Бархатову за то, чем она была в моем детстве. Очень хочется думать, что мне удалось это сделать. Спасибо тебе. Бородин».

А Римма Семеновна написала в своем альбоме с фотографиями: «Леонид Бородин, писатель, написал удивительную книжку о нашей жизни в Маритуе, о нашем детстве, я ему очень признательна».

Как-то она пришла на вечер Леонида Бородина в Иркутске и подарила ему цветы. Поговорили мало, Леониду Ивановичу нужно было срочно улетать в Братск.

Жизнь у Риммы Семеновны сложилась. Она вырастила троих детей. Долгие годы была в женсовете Иркутска, сделала много хороших дел для города. Активная сторонница озеленения родного города, — наверное, любовь к зелени вынесла из байкальского детства. Из окна своей квартиры любуется на лесок, посаженный ее руками.

Интересную, богатую делами и впечатлениями жизнь, хотя и тернистую, прожил Леонид Бородин.

Разошлись дороги этих людей. Вот, кажется, и вся история. Нет Леонида Ивановича. Но остались его чудесные книги о детстве, о чуде неразделенной первой любви. И в жизни не кончились чудеса, еще одно произошло летом 2015 года. Римма Семеновна неожиданно получила пригласительный билет в свое детство. Ее пригласили в Дом литераторов, на детский спектакль по повести «Год чуда и печали». Они с двоюродной сестрой Леонида Бородина, Ниной Леонидовной, которая в детстве и юности бывала в Маритуе, с удовольствием посмотрели спектакль, увидели картины своего детства. Римма Семеновна и Нина Леонидовна были очень благодарны всем, кто работал над спектаклем, а после спектакля сфотографировались с юными артистами.

После спектакля они, конечно, вспоминали детские годы, которые пролетели-промчались быстрым поездом...

Ярким жарком горел семафор на Кругобайкалке, тысячами семафориков светили жарки, полыхала багульником гора за школой, радуясь вместе с детьми окончанию каждого учебного года, ярко горело и тихонько, день за днем, отгорало пионерское детство маритуйских ребят. Вырастая, ребята покидали Маритуй, а вместе с ними уезжали и многие коренные маритуйцы, потому что после строительства обходного железнодорожного пути работы становилось все меньше.

Сейчас от пяти школьных домов не осталось ничего. Часть этих домов была разобрана на дрова, часть на бани, часть вывезена в Слюдянку для строительства. О школе напоминают только ровная площадка да тополя, стоявшие когда-то рядом со школой. А на месте интерната сохранился только фундамент. Ровных площадок, где когда-то стояли дома, немало. Сейчас в Маритуе чуть более десятка жилых домов. Давно нет ни школы, ни больницы, ни клуба, ни даже магазина. Старики, доживающие там свой век, вынуждены ездить за продуктами в Слюдянку и проводить в дороге целый день. «Нет Маритуя», — с болью в голосе говорят местные жители.

Не хочется верить, что Маритуй доживает последние дни. Больно за поселок, воспитавший и взлелеявший замечательного писателя. Это земля Леонида Бородина. Если кто приезжал к нему в Москву из Сибири, он спрашивал: «Ну как там Байкал?» Значит, и Маритуй, поселок, который так любил Леонид Иванович, считал своей родной землей, постоянно навещал, а приехав в Маритуй, был одухотворен, светел. А светлые люди светлы везде и при любых обстоятельствах. Темными ночами в тюрьме пишет свои светлые книги. Девочку, не отвечающую на его чувство, боготворит и благодарен судьбе за то, что она была в его жизни. Военное и послевоенное детство считает самым светлым временем, наполненным чудесами. Замечательно сказал писатель о своей родине: «...в моей привязанности к байкальским местам было нечто чрезвычайно счастливое, и это с очевидностью выявлялось всякий раз, как удавалось попасть в родные места: я получал реальную поддержку для продолжения жить и быть самим собой...»

Хочется надеяться, что Маритуй возродится, воссияет его звезда, пусть в каком-нибудь другом качестве. Ведь здесь живет душа Леонида Ивановича Бородина. Этот поселок он любил больше сотни тысяч других и сделал его бессмертным в своих произведениях.

Лежит у подножия Маритуя, как прежде, голубой Байкал, а Леонид Иванович говорил, что голубой цвет воды — это улыбка Байкала. Вблизи поселка есть голубые скалы, голубые от растущих на них незабудок. Может, скалы тоже улыбаются? И все помнят? Потрясают светлые сосенки, растущие на голых скалах, настоящие адаманты наших дней. Значит, есть надежда...

Маритуй, 2015 го