Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Утверждение теологии в качестве научной специальности: критический анализ позиции религиоведа Бориса Кнорре

Введение

25 сентября 2015 года Президиум Высшей аттестационной комиссии (ВАК) при Минобрнауки РФ одобрил паспорт новой научной специальности «теология»[1].

Специальность «теология» призвана раскрыть содержание и базовые разделы теологии, отвечает за изучение источников теологического знания, основ вероучения и религиозных обрядов, исторических форм и практической деятельности религиозной организации, ее религиозного служения и культурного наследия в различных контекстах — об этом говорится в сообщении Высшей аттестационной комиссии.

В ответ на это решение, готовившееся продолжительное время, последовал ряд публикаций и выступлений представителей различных областей (научной, культурной, социальной, политической деятельности и ряда других сфер), в которых развернулась острая полемика относительно правомерности данного постановления ВАК.

Среди противников включения теологии в перечень специальностей ВАК преобладал аргумент о том, что невозможность эмпирического познания о бытии потустороннего мира делает недопустимой саму идею научности теологии как сферы аналитических исследований, опирающейся на недоказуемые постулаты. Сторонники введения теологии в перечень научной специализации свидетельствовали о наличии в теологических исследованиях той же методологической базы и тех же подходов, что присущи другим научным отраслям.

Несмотря на развернувшуюся полемику, теология в настоящее время окончательно утверждена в качестве научной специальности по примеру многих западных стран. В ведущих университетах Франции, Германии, Италии, Польши, США теология не только является одной из выпускных специальностей — по данной дисциплине присуждаются ученые степени и проводятся исследования на высочайшем научном уровне.

В настоящей работе мы попытаемся провести анализ позиции ученого-религиоведа, кандидата философских наук, доцента НИУ ВШЭ, доцента Высшей школы европейских культур РГГУ, участника проекта Кестонского института по подготовке информационно-аналитического издания «Современная религиозная жизнь России. Опыт систематического описания», участника проектов Московского центра Карнеги — Бориса Кирилловича Кнорре относительно интересующей нас проблематики. Данная позиция была озвучена Борисом Кнорре в его интервью известному российскому интернет-порталу.

1. Введение теологии в перечень специальностей ВАК: проблемы и перспективы

«Высшая аттестационная комиссия Минобрнауки официально признала теологию научной специальностью. В научной среде это решение посчитали спорным, так как основополагающий принцип теологии — существование Бога — не соответствует научным представлениям о мироздании». Таким вступлением известный портал «Лента.ру» анонсировал интервью, взятое у религиоведа, доцента кафедры истории философии Высшей школы экономики Бориса Кнорре[2].

Странный выбор не самого выдающегося российского религиоведа, да еще из совершенно непрофильного вуза, не имеющего никакого отношения ни к теологии, ни к религиоведению, обусловлен, по всей видимости, либеральными взглядами редакции портала. Судя по анализу материалов, публикуемых «Лентой», одним из направлений деятельности портала является черный пиар и дискредитация культурных направлений и социальных институтов, видящих в качестве своих приоритетных задач распространение и сохранение традиционной для России системы ценностей. Периодически «Лента» публикует и материалы, носящие ярко выраженный антицерковный характер. В подобном стиле выполнено и интервью, взятое у Бориса Кнорре.

В начале нашего небольшого исследования следует сказать несколько слов по поводу вопросов и высказываний журналистки, бравшей у респондента интервью, — Светланы Поворазнюк. Они поражают некомпетентностью, бестактностью и передергиванием понятий. «Делать науку из веры в бога как-то странно» — в таком постулате видится не просто неподготовленность к встрече с религиоведом, а абсолютная безграмотность в обсуждаемых вопросах. «Непонятно, о чем богослов может писать диссертацию. О феномене плачущих икон?» — подобный сарказм уместен разве что в среде людей, наслышанных о религии из материалов «желтой» прессы, портал же, претендующий на высокий рейтинг, упомянутыми пассажами лишь обнажает интеллектуальную ограниченность собственных сотрудников. Ну и в качестве образца, иллюстрирующего культурный уровень журналистки, — ее переход на тюремный сленг, отражающий личностное неприятие церковной жизни: «Разжигают святые отцы».

Попытаемся теперь проанализировать отдельные позиции, выраженные респондентом портала «Лента.ру» религиоведом Борисом Кнорре по вопросу введения теологии в качестве научной специальности в системе высшего профессионального образования.

В самом начале интервью ученый говорит о том, что теология исходит «из признания существования Бога и размышлений на тему божественных качеств». С точки зрения православного богословия само понятие «божественные качества» абсурдно: к Богу не применим антропологический категориальный аппарат, ибо Творец, согласно христианскому учению, выше человеческих определений и рамок, в которые Его пытаются вместить с эпохи развития схоластики. А что означает «размышление о божественных качествах»? Если рассуждать об этом в контексте самопознания, соотнося личностное бытие человека с божественным совершенством, — необходимо конкретизировать сам подход. В противном случае мы можем столкнуться с духовной подменой в виде слащавых фэнтезийных зарисовок авторства Игнатия Лойолы, в которых христианская духовность подменяется продолжительной медитацией на тему, к которой оказывается склонным влечение личностного бессознательного...

Далее респондент проводит сравнение теологии и религиоведения. Последнее для него имеет своим основанием фактологический материал, а теология «апеллирует к картинам мира, связанным с верой в Бога, ведь сама по себе вера — это факт, несмотря на то что существование Бога не является научным фактом». В таком случае исследователю не мешало бы вспомнить, что историческим фактом являются трактаты Аристотеля или сонеты Шекспира, но не само бытие упомянутых исторических личностей. Однако это не мешает ему рассматривать философию и филологию в качестве научных дисциплин. В чем же здесь принципиальное отличие?

Продолжая тему научности теологии, Кнорре утверждает, что данная дисциплина имеет «не только научное, но и мировоззренческое значение», сетуя на то, что «мировоззрение может серьезно влиять на предпочтения ученых». Что же тут может вызывать недоумение? В любой научной специализации — от истории до физики — предпочтения ученых формируются их мировоззренческой базой. При этом пишутся исследования и монографии, защищаются диссертации, выводы и результаты которых могут отличаться друг от друга, доходя до противоположных. Однако при всех упомянутых различиях данные исследования имеют статус научности, несмотря на расхождения в об­о­снованиях и доказательствах выдвинутых гипотез, относящиеся к сфере мировоззрения ученого.

В философской области знания альтернативные представления о бытии, основанные на мировоззренческих предпочтениях ученых, сами по себе являются естественными. Именно в силу того, что при всех своих различиях данные исследования используют соответствующую базу и методологию, они в равной степени относятся к научной сфере и принимаются научным сообществом. Более того, всякое грамотное исследование (особенно в гуманитарной области) должно с необходимостью включать авторскую позицию — последовательную и обоснованную посредством использования научного аппарата. Следовательно, смущение респондента относительно влияния мировоззрения ученого на качество его исследования абсолютно беспочвенно.

Кнорре далее утверждает, что теология может изучать воздействие религии на социум, или восприятие современным обществом текстов отцов Церкви. Ну, во-первых, если предметом исследования становится влияние религии на социум — оно носит не теологический характер, а относится скорее к области социологии или психологии. Во-вторых, интерпретация текстов свято-отеческой письменности в рамках современного мышления вряд ли может быть отнесена к теологии — тут, чтобы подогнать богословскую базу, нужно изрядно вывернуться... Опять же для философских работ, исследований в области этики или психологии современное восприятие святоотеческого наследия вполне может быть подвергнуто анализу. Но в отношении теологии подобный подход не является корректным.

Религиовед не обошел вниманием и современную церковную жизнь. Говоря о «культуре церковной иерархии», он привел в качестве примера некоторые устоявшиеся в церковной среде выражения: «недостойный послушник вашего Высокого Преподобия» или «раб Божий». Странно слышать от профессионала перечисление в качестве однородных понятий обращения к духовному лицу, официально принятого в церковном этикете, и библейского выражения. В этом смысле профессионализм изрядно отдает профанностью. А радикальность выводов, сделанных с использованием экспрессивно-унизительных лексических форм, поражает еще больше: «...за этими слащавыми оборотами стоят неприглядные реальные вещи: преимущества руководства над мирянами или ограничение участия прихожан в церковной жизни». Элементарная манипуляция понятиями заключается в том, что автор выдает желаемое за действительное: отдельные перегибы в отношениях между клиром и мирянами, действительно имеющие место, обосновываются попыткой ложной интерпретации фразеологизмов, к данному вопросу не имеющих никакого отношения, хотя у обывателя и создается впечатление логичности авторского построения.

Рассуждая о теологии, Кнорре в качестве положительного примера ее введения в научную среду приводит Украину, где данная специальность уже в течение нескольких лет существует как официально утвержденная область научного знания. Ничего страшного, если бы не одно «но». Согласно представлению религиоведа, степень религиозной свободы и доверия на Украине намного выше, нежели в России. И как безусловно положительный опыт он приводит пример существования в соседнем государстве религиоведческих школ на базе светских институтов, «где изучаются кришнаитские писания или тексты мормонов». Упоминание сектантской литературы в качестве образца для подражания — либо абсолютная некомпетентность в религиоведческих вопросах, либо сознательный проект по разрушению российской ментальности, исполнение заказа, пришедшего извне.

Экстремистские тексты, именующие «свиньями» и «ослами» всех не поклоняющихся Кришне и всерьез рассматривающие детей в качестве «побочных продуктов тела», или шизофренический бред основателя «мормонской церкви» Джозефа Смита, черпавшего свои «откровения» из широкополой шляпы, в которую он погружался головой, нашептывая писцу бессвязные элементы придуманных экспромтом фантастических историй, Кнорре считает проявлением свободы... «Свободы», ведущей к кабальному рабству, разрушающему личность, которая попадает во власть лидеров деструктивного религиозного культа[3].

Респондент также сетует о возможной опасности «клерикализации науки», видя в воздействии Церкви на научную среду негативные тенденции. Однако замкнутый подход как раз самой науке и невыгоден: она развивается в полемике, в сопоставлении и анализе различных гипотез, в теоретических построениях, основанных, в частности, на критике оппонирующих позиций. Потому даже с точки зрения светской науки (а она таковой и является) теологические императивы дают возможность более тщательных подходов к изу­чению исследуемых феноменов, а значит, открывают новые перспективы. Кроме того, теологические построения в качестве своей неотъемлемой части рассматривают этические проблемы и вводят их в контекст научной парадигмы. Вычленение же этической проблематики из научной сферы ведет человечество к самоистреблению, как уже неоднократно было проиллюстрировано специалистами в сфере биомедицинской этики[4].

Более того, автор утверждает, что «у науки больший багаж, и она способна критически переварить включение теологии», тем самым посредством очередной манипуляции внедряя в сознание читателей негативное восприятие теологии, априорно принижая ее научную ценность. Но если «наука способна критически переварить теологию» — на чем тогда основаны его опасения «клерикализации научного знания»? Здесь у религиоведа происходит раздвоение сознания: с одной стороны, он опасается «клерикализации науки», с другой же — утверждает, что «подлинному» научному знанию теология ничего не сможет противопоставить. Похоже, что Кнорре запутался в собственных манипулятивных построениях: ведь даже если цель оправдывает средства, то сами средства не должны доходить до отрицания друг друга.

2. Богословские несообразности в высказываниях
Б.Кнорре

В продолжение своего интервью Кнорре переходит на другой уровень, обнаруживая свое негативное восприятие церковной традиции в ее целокупности и современной жизни Русской Православной Церкви в частности.

В следующем высказывании респондента мы наблюдаем еще один манипулятивный прием: «церковь архаична, в этой среде очень сильны теории заговоров, идеи противостояния внешнему миру». Поиск автором «теории заговоров» в церковной среде либо отдает паранойей, либо исходит из анализа маргинальных, ультрарадикальных представлений — свойственных опять же не церковной среде, а отдельным частным проявлениям, экстраполяция которых на церковную полноту логически и научно некорректна.

Консерватизм и архаичность — понятия далеко не синонимические, и потому сознательная их подмена (а по-другому это воспринимать невозможно, речь ведь идет о суждении специалиста!) преследует вполне конкретную цель. Да, Церковь последовательна в служении идеалам, базирующимся на Личности Иисуса Христа и на Его учении, и в этом смысле, безусловно, консервативна. Допустимо ли указанные идеалы назвать архаичными (устаревшими, отжившими свой век)? Пожалуй, да — но только в том случае, когда утверждающий подобное провозглашает наступление постхристианской эпохи, отрицающей традиционные ценности и заменяющей их новой системой — расчеловечивания личности. Не к этому ли клонит Кнорре?

Судя по последующему утверждению, именно так оно и есть: «...я поддерживаю идею инкорпорировать теологию в образовательное пространство. Таким образом мы получим возможность воздействовать на Церковь». Ну, хоть откровенно: воздействовать на Церковь, обвиняя церковное мышление в архаичности, отрицании новейших научных достижений — не в области физики или информатики, разумеется (к этим сферам христианство, как и любая другая религия, не имеет никакого отношения), а в сохранении незыблемой позиции относительно «гендерных достижений» или этического релятивизма и плюрализма.

Указывая далее на то, что Церковь «смотрит на многие процессы огрубленно», респондент тем самым исходит из априорного суждения относительно собственного, «деликатного» и «объективного» взгляда на мир, ставя свою позицию выше церковной. В противном случае рассмотрение позиции Церкви как «огрубленной» не вписывается в модное толерантное мировоззрение, согласно которому все убеждения являются равноценными и достойны уважения.

С сожалением интервьюируемый приписывает Церкви воинственность и агрессивность, причем «больше, чем светскому обществу». Беда в том, что данное утверждение Кнорре исключительно голословно: ни критериев воинственности, ни описания степеней агрессивности, ни социологических опросов или каких-либо других данных, которые могли бы подтверждать обоснованность подобных утверждений, он не приводит. И это ученый, претендующий на статус объективности аналитического мышления!

Возможно, декларируемый им негатив в отношении Церкви основан на том, что она, согласно утверждению Кнорре, «отталкивает, стремится запрещать». Но опять же для исследователя наличие запретов в той или иной научной или мировоззренческой среде не повод для «отталкивания», этим-то ученый и отличается от подростка. Само наличие запретительных механизмов свидетельствует об устоявшейся системе, которая исходит из определенных внутренних принципов, а для ученого представляет собой объект исследования. Кстати, вот она и область применения теологии как науки, даже для светского специалиста...

Впрочем, судя по приведенным выше высказываниям господина Кнорре, статус ученого ему не к лицу, ибо какой специалист-религиовед станет утверждать, что в Церкви существует «культура взаимного обвинения, недоверия и поиска недостатков»? Если человек сталкивается с отдельными проявлениями указанных тенденций — из этого с необходимостью не следует корректность очередной экстраполяции частных случаев на всю традицию Церкви и приписывание ей обладания некой странной «культурой», базирующейся на отторжении и неприятии единомышленников.

Религиовед тем не менее утверждает существование подобной экстраполяции именно в церковной среде. Согласно его мнению, в Церкви происходит перенесение на социум индивидуального духовного опыта, вследствие чего максима чувства вины и греховности внедряется в сознание наших современников.

Должно быть, Кнорре действительно не разбирается в богословии, раз говорит о том, что православные обвиняют «не только себя, но и тех, кто рядом, и требуют от них признания вины». Никогда в церковной традиции подобных требований и осуждений не было! Напротив, подобное отношение к окружающим неизменно воспринималось как осуждение, абсолютно чуждое православной духовности. Так, святитель Василий Великий писал: «Если увидишь ближнего во грехе, не на одно это смотри, но подумай о том, что он сделал или делает хорошего, и нередко, осмыслив общее, а не частности, найдешь, что он лучше тебя»[5]. О том же говорит и преподобный Иоанн Лествичник: «Как добрый виноградарь вкушает только зрелые ягоды, а кислые оставляет, так и благоразумный и рассудительный ум тщательно замечает чужие добродетели... Безумный же человек отыскивает чужие пороки и недостатки»[6].

Таким образом, Борису Кнорре, высказывающемуся о христианской духовности ровно противоположно ее аутентичному пониманию, неплохо было бы отстраниться от анализа теологических вопросов, коль скоро он иллюстрирует в них свою полную некомпетентность.

Тем не менее религиовед продолжает выдавать собственные фантасмагорические картины за православный образ жизни: «Человек волей-неволей начинает в ком-то видеть врага, отождествляя его с сатаной». Ну, данный перл принципиально бессовестный. Подобное «отождествление» может совершить только находящийся в гордостном самомнении, да еще и в состоянии гиперэмоционального возбуждения, не контролируя собственные чувства и влечения. Но чтобы рассматривать данное утверждение как систему — нужно самому вывести свои эмоции из-под контроля, что опять же не пристало специалисту, дающему официальное интервью.

Следующий религиоведческий «шедевр» поражает еще больше: «...нынешнее православие вообще делает сильный акцент на борьбу с дьяволом, бесами и падшими духом». Надеюсь, здесь все же имеет место описка журналиста — по смыслу в оригинале должно быть «духами», в противном случае приведенное обвинение в адрес православных приписывает им садистские наклонности, ибо «падшими духом», согласно православному учению, могут являться все люди в периоды приступов уныния и охлаждения веры. Впрочем, и в этом случае возникает вопрос: а каковы отличия между «бесами» и «падшими духами» — синонимичными понятиями в православном богословии?

Такое утверждение об «акценте на борьбе с бесами» может сделать только человек, абсолютно незнакомый с духовной традицией Православия. Что ж, религиовед, в отличие от теолога, не обязан вникать в тонкости богословия и аскетики — но в таком случае полезнее обойти данный вопрос молчанием, чтобы не демонстрировать столь явно собственное невежество. Духовная брань христианина как раз и состоит в противостоянии не только велениям плоти, но и бесовским искушениям, и акцент на преодолении влияния падших духов — неотъемлемый элемент христианской жизни.

Далее Кнорре ссылается на официальный церковный документ — «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви». Кандидат философских наук и в комментарии к нему в очередной раз демонстрирует собственное невежество: «...там раз десять упоминается понятие “падший” применительно к человеку, природе, миру. И католическая, и протестантская церковь уже преодолели это влияние августиновской традиции. В православии же она расцвела».

Здесь Кнорре предстает в еще более неприглядном свете. Исследователь, знакомый с православным богословием, никоим образом не станет относить вопрос падшести мира и человеческой природы к имевшей место в V веке полемике между Августином и Пелагием о природе благодати[7]. Данную антиномию действительно рассматривают представители католической и протестантской богословских школ — уже в своем ключе. Православие же абстрагировалось от нее, основывая понимание грехопадения не на Августине, а на обширном святоотеческом наследии. Понятие «падшести» по отношению к человеческой природе является фундаментальным в православных антропологии и сотериологии, и как раз интерпретация акта отпадения первого человека от Бога является основой религиозного сознания в традиции христианства[8].

Печально, что подобные высказывания относительно интерпретации православной антропологии мы встречаем от тех, кто по своему статусу должен являть грамотность и адекватность богословских суждений...

Не забыл Кнорре пройтись и по протоиерею Всеволоду Чаплину — прежде официальному лицу Московской Патриархии, а с недавних пор находящемуся в роли диссидента[9]. Весьма часто суждения отца Всеволода имеют спорный характер (вызывают недоумение его отдельные позиции в отношении к реалиям современной жизни). Но в данном случае религиовед подверг критике слова священника относительно того, что «человек сам по себе нехороший и сам виновен в этом». Причем данная критика прозвучала безальтернативно: Кнорре не привел собственного понимания указанной позиции протоиерея Всеволода. Вырванные из контекста, цитированные слова священника могут восприниматься и негативно, однако, если их перевести в богословскую плоскость — окажется, что приведенное суждение абсолютно верно отражает восприятие греха в православной традиции. Что же Кнорре здесь не нравится?

По всей видимости, респондент «Ленты» склоняет мысль своих читателей к гуманистической этической парадигме, противопоставляющей себя христианству. Он заявляет, что Церковь несет ответственность за то, что в умах современных людей «укрепилось представление о России как об осажденной крепости, о противостоянии между нами и западной цивилизацией». Подобное представление действительно имеет место, но недопустимо вычленять из него этическую составляющую: именно она для определенной категории людей является фундаментом жизни и отношения к миру.

Консервативность церковной позиции в вопросах физического разрушения и духовного растления личности ставит непроходимый барьер между христианской традицией и цивилизацией потребления. И именно поэтому недопустимо ученому использовать очередной манипулятивный прием, подтасовывая понятия: вместо признания факта сохранения Церковью верности многовековым традициям морали использовать представление об искусственном механизме создания очередного врага в лице Запада: «Запад нам не оппонент или конкурент, а просто враг». Врагом Церковь рассматривает не Запад как таковой, а определенную систему ценностей, противоборствующую христианству и искусственно навязываемую обществу, зачастую дейст­вительно приходящую с Запада, однако самому Западу не тождественную.

Далее респондент переходит на новый виток обвинений: «В церкви, к сожалению, не развито учение о конкуренции». Почему «к сожалению»? Какая связь между Церковью и идеей конкуренции? И что собой представляет Церковь для религиоведа? Общность грешников, ищущих спасения во Христе, или деловую партнерскую конкурентоспособную организацию с альтернативными взглядами на жизнь? Парадоксально, но религиозное невежество Кнорре зашкаливает...

После этого со стороны респондента следует очередное унизительное высказывание в отношении Церкви: «Для них существуют только экстремальные проявления: либо мы все как один живем в согласии, либо воюем с врагом». Забыл, наверное, религиовед, что Царство Христово не от мира сего (Ин. 18, 36) и брань христианина происходит «не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной» (Еф. 6, 12). Внешнего врага Церковь не ищет и никогда не искала: преодоление зла происходит во внутренней борьбе христианина, в личностном совершенствовании и духовном росте, сущностью которого является искоренение страстей и стяжание добродетелей.

Печально также, что ученый усматривает непосредственную связь между теми стереотипами, которые он приписывает Церкви, и имевшими место в советскую эпоху гонениями на религиозность. Печально потому, что он дерзает противопоставлять собственное видение церковной жизни тому, которое возвещается самой Церковью. При этом Кнорре рассматривает в качестве приоритетного личное мнение и указывает Церкви на ее «несостоятельность»: «...сегодня мы имеем дело... с восстановленной в постсоветском формате церковностью... Приверженность стереотипам этой воссозданной традиции способствует тому, что эти взгляды формируются так легко». Взгляд стороннего наблюдателя на проблемы церковной жизни неизменно выхватывает из нее те аспекты, которые ему представляются наиболее одиозными и не отвечающими собственным стереотипам. Да, это позиция обывателя и профана, но ведь она претендует на авторитет и научность!

Следующая дежурная претензия, адресованная Церкви, — инкриминирование ей «радикализма». Странно, однако, видеть в рассуждениях Кнорре соседство обвинений Церкви в радикализме — с одной стороны, и архаичности — с другой. Подобное сочетание противоположных начал является симптомом амбивалентности, разорванности мышления, что в свою очередь говорит о склонности к шизофрении[10].

«Церковные люди часто просто не могут остановиться и поменять тактику», — продолжает рассуждать Кнорре относительно церковного «радикализма». О какой тактике вообще идет речь и зачем ее в принципе менять? У православного христианина должна быть одна «тактика» — борьба с грехом. И суждения, касающиеся современных реалий, он выносит из их духовного осмысления, преследуя прежде всего одну цель — противостояние распространению порока в себе и в человеческом роде — и направляя свою борьбу на сам порок, а никак не на его носителя.

Может быть, религиовед свою задачу видит в борьбе с религией как таковой? Сделанная им отсылка на философа Анри Бергсона, писавшего, что религия «нужна человеку как защитная сила организма против разъедающего сознание яда рационализма», изначально выборочна и тенденциозна. Во-первых, почему для цитирования взят именно Бергсон? Неужели Кнорре считает его самым крупным специалистом по религиозному сознанию? Во-вторых, представление о религии как о защитном механизме никак не увязывается ни с историей, не знающей безрелигиозных обществ и цивилизаций, ни с психологией, рассматривавшей религиозность скорее как социальное явление, вне ее связи с рационализацией сознания. Да и сам феномен рационализма возник в эпоху позднего Средневековья именно на религиозной почве (томизм), а никак не наоборот.

Борьба религиоведа Кнорре с религией, по всей видимости, обусловлена его приверженностью релятивизму в этике и аксиологии. В завершение своего интервью он противопоставляет христианскую аксиологическую парадигму ценностям современного мира. Говоря о том, что «формулировки и максимы церковных деятелей не всегда совпадают с реальным представлением о морали», он старается уже на уровне используемой терминологии принизить образ Церкви и ее членов и явно упрекает Церковь за ее приверженность устоявшимся ценностным идеалам.

Представления о морали действительно меняются с течением истории, ибо мораль, в нынешнем ее понимании, — актуализация нравственного императива в социальной среде. Но какой же выбор делает Кнорре? Разумеется, не в пользу «архаичного» церковного сознания, чуждого этической новизны и духовной всеядности. Скорее его представления коррелируют с моралью, постоянно меняющейся в сознании современного человека, ведь веяния моды прельщают его потаканием порочности, вросшей в его природу и сделавшей ее удобопреклонной ко греху (что, как было замечено ранее, Кнорре по личным соображениям отрицает).

Однако по этому поводу святой Иоанн Кронштадтский говорил следующее: «...многих соблазняет дар свободы, данный человеку от Бога, и возможность человека быть добрым и злым, а по падении в грех — удобопреклонность человека более ко злу»[11]. Но духовная брань — особый путь, трудный для христианина, ибо он заключается в борьбе человека с его собственной природой (вернее, с тем ее состоянием, которое в Православии считается ненормальным, искореженным, поврежденным вследствие грехопадения).

Заключение

Сделав небольшой анализ интервью религиоведа Бориса Кнорре из ВШЭ, данного им порталу «Лента.ру», мы с сожалением можем констатировать тот факт, что респондент в своей беседе с журналистом «Ленты» не только иллюстрирует ярко выраженную антицерковную и антиправославную позицию, то и дело поучая Церковь богословию и навязывая ей собственные социокультурные стереотипы, но и, помимо всего прочего, показывает собственный дилетантизм и некомпетентность в религиозных вопросах, в которых ему, согласно статусу, полагается разбираться куда более грамотно.

Таким образом, выраженная респондентом негативная позиция в отношении утверждения теологии в качестве научной специальности подкрепляется не грамотными доводами и выверенными аргументами, а декларативными суждениями, имеющими основания исключительно в мировоззрении самого Кнорре. Прекрасно осознавая тот факт, что в результате введения теологии в процесс вузовского образования изучению учащихся будет предложена этическая система, основанная на традиционных ценностях, Кнорре прилагает усилия для формирования негативного восприятия теологии.

Происходящее в наше время внедрение в массовое сознание идей, разрушающих личность, встречает сопротивление в лице того же теологического образования, закладывающего нравственную основу, альтернативную лоббируемой определенными структурами идеологии деструктивности.

Должно быть, именно поэтому Кнорре со всей силой обрушивает свою критику на теологию как науку и Церковь как столп духовной брани христианина за возрождение вечных идеалов. Однако эта критика оказывается настолько безграмотной и профанно исполненной, что более-менее серьезный анализ доводов и аргументов, используемых религиоведом, приводит к выводу о том, что на научном уровне подобные диспуты не принесут результата. Основой полемики является не научная аргументация, а мировоззренческая база, на которой находятся оппоненты. И спор относительно теологии — это прежде всего борьба за человека: станет ли система образования способствовать его личностному росту или направит на путь духовной и нравственной деградации, подменяя традиционные ценности, основанные на христианстве, новой аксиологической базой, основой которой станут гедонизм и удовлетворение страстей и низменных инстинктов, при котором человек будет вырождаться в животноподобное существо?

 

[1] Портал аспирантов и докторантов России. doi: http://phdru.com/abitura/teology/

[2] На борьбу с дьяволом, бесами и падшими духом: Религиовед Борис Кнорре о том, зачем теология пришла в большую науку. doi: http://lenta.ru/articles/2015/10/19/knorre/

[3] См., например: Капкан безграничной свободы: Сб. ст. о сайентологии, дианетике и Л.Р. Хаббарде / Под ред. А.Л. Дворкина. М.: Изд-во Братства святителя Тихона, 1996. 160 с.

[4] См., например: Силуянова И.В. Биоэтика в России: Ценности и законы. М.: Грантъ, 2001. 192 с.

[5] Творения иже во святых отца нашего Василия Великого, Архиепископа Кесарии Каппадокийския. 4-е изд. Сергиев Посад: Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1901. Ч. 4. С. 272.

[6] Иоанн Синайский, преподобный. Лествица. М.: Изд-во Московской Патриархии, 2015. Слово 10-е, абзац 16-й.

[7] Давыденков О., протоиерей. Догматическое богословие. М.: Изд-во ПСТГУ, 2013. С. 468–477.

[8] Там же. С. 348–351.

[9]  Протоиерей Всеволод Чаплин освобожден от должности главы церковного отдела по взаимоотношениям с обществом (http://interfax-religion.ru/?act=news&div=61441), освобожден от должности замглавы Всемирного русского собора (http://interfax-religion.ru/?act=news&div=61490), исключен из президентского Совета по взаимодействию с религиозными объединениями (http://interfax-religion.ru/?act=news&div=61610).

[10] Разорванность мышления. doi: http://www.psychiatry.ru/lib/1/book/87/chapter/8 (сайт ФГБНУ Научный центр психического здоровья).

[11] Святой праведный Иоанн Кронштадтский. Моя жизнь во Христе. М.: Благовест, 2013. С. 41.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0