Столбцы семейной хроники

Отец

«Разве можем мы забыть Родину? Может человек забыть Родину? Она — в душе. Я очень русский человек. Это с годами не пропадает».

Так сказал, находясь в эмиграции, первый русский лауреат Нобелевской премии в области литературы Иван Алексеевич Бунин.

Отец мой его очень любил. Много книг он перечитал за свою жизнь. Последней стала книга о великом русском писателе¹, с закладкой на странице, где были эти пронзительные бунинские слова.

Коренной москвич, по воле судьбы оказавшийся в Туркмении, где он жил и работал более 40 лет, папа не мог не испытывать схожих с Буниным чувств. До последних дней жизни вспоминал родную Москву, Россию.

Корни и крона

Корни родового древа Головкиных, которое нарисовала в начале XXI столетия дочь моего двоюродного брата Анатолия — художница Екатерина Головкина-Базилевская, уходят в глубину веков. Мощное древо, к которому прибавляются новые и новые ветви!

Ныне только в Москве над стволом, каким явился для всех нас московский купец Алексей Алексеевич Головкин, крона более чем из десяти родственных семей...

В одном из самых известных своих произведений о купеческой Москве начала 80-х годов XIX столетия — романе «Китай-город» П.Д. Боборыкин² ярко описывает этот древний уголок столицы близ Кремля.

Именно отсюда — так уж, видно, было угодно судьбе! — и мы начнем свое повествование.

...В конце XIX — начале XX века в Ипатьевском переулке³, который соединял две из трех главных улиц Китай-города — Варварку и Ильинку и, по словам современника, представлял собой «узкий, вымощенный крупным булыжником проезд» с лепящимися друг к другу домами», по левую сторону от Варварки стоял каменный двухэтажный собственный дом (№ 10) моего прадеда — купца Алексея Алексеевича Головкина. Этот дом стал «колыбелью» для двух поколений его семьи.

У известного москвоведа С.К. Романюка⁴, который еще в советское время одним из первых обратился к истории Ипатьевского переулка, читаем:

В Ипатьевском переулке находилась церковь Вознесения Господня с приделом св. мученика Ипатия, по имени которого она была более всего известна. Церковь, здание которой было построено в 1757 году, находилась в подворье знаменитого костромского Ипатьевского монастыря, стоявшего по правой стороне переулка, примерно на его середине. С 1849 года церковь была отдана для представительства Антиохийской патриархии. Снос церкви начался еще в конце 40-х годов ХХ века, но окончательно ее остатки исчезли в 1965 году.

Дом Головкиных стоял рядом с палатами (дом № 12) Симона (Пимена) Федоровича Ушакова (1626–1686) — знаменитого иконописца, которого принято считать основателем русской живописи. Ведь до него на Руси писали только иконы, а Ушаков начал рисовать портреты светских людей, так называемые парсуны — переходный жанр между иконописью и светским портретом. Они по-прежнему рисуются на досках, напоминают святые лики, но уже появляется богатая светотень, прием, который Симон Ушаков воспринял от итальянских мастеров.

Имя Симона Ушакова, надо полагать, и спасло древние палаты от уничтожения в советское время⁵.

Палаты Ушакова — пример каменной жилой застройки, которая постепенно начала вытеснять в Москве деревянные дома. Палаты построены в середине XVII века (планировка сложилась раньше — еще в XVI веке) для «гостя» Ивана Чулкова, а в 1673 году были переданы знаменитому иконописцу Симону Ушакову для размещения в них мастерской.

Вот что пишет о палатах Ушакова С.К. Романюк⁶:

В переулке находится здание (№ 12), в котором угадываются старинные палаты — то тут, то там видны барочный наличник, окно, прорезанное там, где ему, казалось бы, не должно быть, толстые стены. В Китай-городе, особенно после тотального сноса Зарядья, сохранилось совсем немного старинных гражданских, нецерковных построек, а тут находятся так называемые палаты Симона Ушакова, знаменитого «изографа», иконописца, испытавшего на себе влияние Запада, начавшего в своих произведениях передавать черты живой натуры. Точных данных о том, кем были построены палаты, нет. Возможно, что строителями были купцы, владевшие ими в середине XVII века, а в 70-х годах палаты уже имеет С.Ушаков. По исследованиям реставраторов, которым, к сожалению, не удалось довести до конца работы по восстановлению палат, парадный фасад был обращен не на улицу, как обычно, а во двор, где находилось щедро украшенное красное крыльцо.

В 1829 году в палатах находилось училище, для которого они были значительно перестроены.

Ушаков происходил, вероятно, из посадских людей и, по-видимому, очень рано получил основательную подготовку к своей специальности. В 1648 году, будучи всего 22 лет от роду, он был принят в царские «жалованные» мастера Серебряной палаты при Оружейном приказе, где прямыми его обязанностями было «знаменить», то есть делать рисунки для разных предметов церковной утвари и дворцового обихода, преимущественно для золотых, серебряных и эмалированных изделий, расписывать знамена, сочинять узоры для рукоделий, чертить карты, планы...

Кроме того, Ушаков писал образа для государева двора, церквей и частных лиц, причем приобрел вскоре известность лучшего на Москве иконописца.

В 1664 году его перевели на службу из Серебряной палаты в Оружейную. Здесь круг его деятельности расширился, а слава возросла еще более: Ушаков стал во главе прочих царских мастеров, образовал целую школу иконописцев, пользовался милостями царя Алексея Михайловича и его преемников на престоле, исполнял всяческие их поручения по художественной части и до самой своей смерти жил в довольстве и почете.

Ушаковская мастерская писала иконы и фрески не только для Архангельского и Успенского соборов Кремля, но и, скажем, для храма Живоначальной Троицы в Никитниках. Этот известный в Москве храм, что напротив палат Симона Ушакова, — замечательный памятник архитектуры стиля «русское узорочье».

У С.К. Романюка⁷ читаем:

Иконы Симона Ушакова украшают церковь св. Троицы, «что в Никитниках». Так называлась эта местность в XVII веке — по фамилии богатого ярославского купца Григория Никитникова, построившего церковь (1631–1634). По нему же именуется и Никитников переулок. В церкви есть придел, посвященный иконе Грузинской Богоматери, отчего иногда и церковь, и переулок (до 1922 года) назывались Грузинскими. Икона была приобретена в Персии в 1629 году и поставлена по обету в дальнем северном монастыре. В трудные времена чумы, «морового поветрия», в 1654 году ее принесли в Москву и поставили в Троицкой церкви в Никитниках, потом сняли с нее копию, оставшуюся в церкви.

Церковь стояла рядом с домом самого Никитникова, большой подклет ее использовался как амбар, а в южном приделе была и родовая усыпальница Никитниковых. В нижнем этаже храма в 1904 году на средства церковного старосты А.В. Александрова был устроен особый придел — в память 250-летия избавления от эпидемии и в ознаменование посещения церкви в 1900 году императором Николаем II.

С 1934 года Троицкая церковь стала филиалом Исторического музея, а в 1991 году возвращена общине верующих.

Здание церкви — поистине жемчужина русской архитектуры XVII века, вызвавшее множество подражаний и в столице, и в провинции. Поставленная на высокий подклет на холме, она была видна издалека, привлекая взгляд необыкновенной живописностью силуэта — устремленный вверх четверик со спаренными колонками и горкой изящных кокошников увенчан пятью главами на высоких барабанах, обработанных колонками и арочным пояском.

С начала индустриализации в России, пришедшейся на конец XIX века, дореволюционная Москва состояла из множества небольших фабрик и частных производств.

Одним из них владел Алексей Алексеевич Головкин. Это была москательная⁸ фабрика, которая располагалась неподалеку от дома прадеда в Ипатьевском переулке, если идти по нему в сторону Ильинки. На Ильинке издавна селились ткачи, поэтому краски для холстов были всегда востребованы.

Здесь же, в Ипатьевском переулке, находился городской полицейский дом с пожарной каланчой. У каждой полицейской части города был свой «казенный дом», в котором также находилась пожарная команда. Отсюда к местам происшествий выезжали конные экипажи на тройках с командой пожарных.

У С.К. Романюка⁹ читаем:

Параллельный Никольскому Ипатьевский переулок также перегорожен и, по существу, перестал быть частью сети городских проездов. Из застройки остались лишь здания у его пересечения с большими улицами — Ильинкой и Варваркой.

Но вернемся в дом № 10 по Ипатьевскому переулку. В 1881 году в семье Алексея Алексеевича Головкина и его супруги Марии Андреевны родилась дочь Мария, а в 1895-м — сын Владимир, мой дед.

А после октябрьской революции здесь успели появиться на свет и внуки. 17 марта 1918 года в семье сына Владимира Алексеевича и его супруги Анны Васильевны (урожденной Семеновой) Головкиных родился первенец — мой отец Алексей. Его брат Владимир и сестра Елизавета появились в доме прадеда в 1919 и 1921 годах.

Прадед умер в 1917-м. Как и почившая ранее супруга, прабабушка Мария Андреевна, он был похоронен на Ваганьковском кладбище. Их могилы, увы, не сохранились.

Семью Головкиных после октябрьской революции долго не давали в обиду рабочие национализированного завода и снабжали продуктами, которые регулярно привозили из подмосковных сел, где они жили.

«Я рос в семье старой московской интеллигенции...»

Дед, Владимир Головкин, учился в первой мужской гимназии, бабушка, Анна Семенова, — в частной женской гимназии Е.Е. Констан, что во 2-м Обыденском переулке. Судьба впервые свела их на гимназическом балу, организованном в честь Нового, 1917 года!

В этом переломном для России году они и обвенчались. Успели съездить в свадебное путешествие в Крым. А потом, когда вернулись в родную Москву, оказались в водовороте октябрьской революции, тех испытаний, которым подверглись люди их круга.

Оба из интеллигентных, образованных семей, дедушка и бабушка не покинули, как многие из «бывших», Родину. Работали, оказали не только огромное влияние на формирование духовного мира своих детей, но и постарались их научить быть такими же, как и сами, стойкими к жизненным испытаниям.

Об этих семейных «уроках» папа всегда рассказывал нам, своим трем сыновьям, с глубокой благодарностью:

...Я рос в семье старой московской интеллигенции. И надеюсь, что являюсь ее представителем. Отец мой был начитанным человеком, издательским работником. Дома у нас была богатейшая библиотека. Читать я научился в четыре года. Вероятно, поэтому у меня рано зародился интерес к истории, литературе, искусству.

Дом Головкиных в Ипатьевском, как и повсеместно в Москве, был «уплотнен» — в нем разместились коммунальные квартиры, в одну из которых в 1928 году подселили семью латышского стрелка.

Но и в те годы еще семья, подобно многим представителям среднего класса в старой России, имела возможность нанимать гувернантку. Она ежедневно ходила с детьми на прогулки в находящийся неподалеку Ильинский сквер.

На одной из семейных фотографий гувернантка гуляет здесь с папой и дядей Володей, совсем еще крошками, которым на вид соответственно три и два года. Тети Лизы, которая появится на свет в ноябре 1921 года, с ними нет. Наверное, она или не родилась еще, или дома с матерью.

Маленькие Алеша и Володя постоянно бывали с гувернанткой в верхней части сквера, где у Ильинских ворот находилась знаменитая на всю Россию часовня-памятник во имя святого благоверного князя Александра Невского, воздвигнутая в честь гренадеров, павших под Плевной в одном из решающих сражений освободительной русско­турецкой войны 1877–1878 годов.

Так папа, будущий историк, может, пока еще не вполне осознанно на примере героического прошлого начинал постигать уроки отечественной истории.

«Тишина за Рогожской заставою...»

В 1931-м семью бывших хозяев национализированного дома, дедушку и бабушку с тремя детьми, переселили из Ипатьевского переулка подальше от центра столицы — в район площади Ильича (Рогожской заставы).

Им выделили квартиру в доме в Среднем Золоторожском переулке, рядом с металлургическим заводом «Серп и молот»¹⁰. К новым жильцам здесь относились с должным уважением. Семье Головкиных предоставили огромную залу в 58 квадратных метров, где при прежних хозяевах проводились вечера с бальными танцами.

Поневоле вспоминается выражение «танцевать от печки». Она была в зале посредине. Когда позднее брат отца Владимир женился, ему с супругой, Анной Анатольевной, бабушка, Анна Васильевна, решила предоставить «отдельную» квартиру.

Зала была перегорожена. Из комнаты, что была ближе к лестнице, прорубили еще один выход в длинный коммунальный коридор.

А вот печка была на две квартирки одна. «Толя, принеси дровишек», — просила бабушка моего двоюродного брата. Кутаясь в старую шубейку, не вставая с лежанки, она, призывая внука к немедленному действию, стучала каждое утро в тонкую стену­перегородку.

И Толик, хоть и был еще мал, вооружившись топором, «танцевал от печки» во двор, чтобы принести из сарая дрова для прожорливой печки, которая никак не хотела сохранять долго тепло в двух комнатах.

Дядя Володя, отец Толика, работавший над созданием новых образцов советской пластмассы, болел. Он умрет в 1963-м, в возрасте 44 лет, от лейкемии. В их семье сохранятся сделанный им из пластмассы самолетик, искусно вырезанные им из кусочков дерева различные фигурки людей и животных, а у нас всех, его близких, — светлая память о нем.

Толе тогда исполнится восемь, а его младшему брату Максиму лишь два года. Их семья уже будет жить в новой квартире — на улице Флотской, близ станции метро «Речной вокзал». Супруга дяди Володи Анна Анатольевна, многие годы проработавшая в издательстве «Музыка», одна вырастит и воспитает двоих сыновей.

Но пока все они еще живут в двух комнатах дома в Среднем Золоторожском переулке, в одной — бабушка и тетя Лиза, одна воспитывающая дочь Аню, в другой — дядя Володя, Анна Анатольевна и Толик.

Вот и получается, что Толя — главный мужчина, помощник слабого пола, поэтому именно он ходит за дровами в сарай.

Дворик их зарастал летом лопухами и одуванчиками. Он был притиснут вместе с домом к стене завода «Серп и молот», который вечно дымил своими трубами. От этого белье, развешанное на веревках во дворе, моментально покрывалось копотью.

Зимой дворик заносило снегом. Поэтому Толя «танцевал от печки» не только с топором, но и с лопатой, чтобы расчистить путь к сараю.

И в то же время в этом захолустье рядом с большим промышленным гигантом было столько поэзии. Именно таков пейзаж «Дворик Рогожской заставы» (1936) Андрея Дмитриевича Гончарова¹¹ — работа двоюродного брата папы, дяди Володи и тети Лизы, висевшая в их квартире¹².

Вот что рассказывает о жизни Головкиных в Среднем Золоторожском переулке мой троюродный брат Сергей Георгиевич Кара­Мурза¹³:

...Семью «буржуев» выселили в деревянный дом за Рогожской заставой. Правда, у них было свое крылечко с улицы, и получилась маленькая квартирка. Это я уже так в детстве видел. Когда мы с сестрой и матерью вернулись осенью 1943 года из эвакуации, мы иногда к ним ездили в гости (это называлось «к дядюшке Головкину»). Я это хорошо помню, потому что в их доме осталось много игрушек, и мне там подарили большой деревянный паровоз. Ехать приходилось долго, перебираться через пути, зимой в темноте, в метель — все это запоминалось.

Семья эта, говоря сухим языком, «приняла революцию» — никто не эмигрировал, никто не стал воевать за собственность. Уехали из центра и стали налаживать новую жизнь. В доме к ним относились хорошо, мою бабушку¹⁴ долго продолжали называть «барыня».

А вот строки из воспоминаний¹⁵ моей мамы:

Головкины жили в двух комнатах старого одноэтажного дома с полуподвалом¹⁶. В доме было много жильцов. Соседки-старушки говорили, что они жили в этом доме еще до революции, они были прислугами при бывшем хозяине дома — управляющем завода «Гужон» («Серп и молот»).

В доме была общая кухня с двумя плитами, общая ванная комната, титан в которой нужно было топить дровами. В память о старом владельце дома остался затвор на дверях ванной с надписью при повороте ручки «Occиpe» (то есть «занято»).

Была также огромная застекленная веранда, на которой современные жильцы сушили белье.

Теперь этого дома, где Головкиным суждено было прожить более 30 лет, куда неоднократно приезжали из Ашхабада мои родители со старшим братом Володей, мной и младшим братом Костей, нет. Но с раннего детства я хорошо помню этот дом, помню Рогожку — ее улицы и переулки.

И в то время, когда мы приезжали сюда, я все никак не мог понять, почему такое захолустное место имеет столь красивое название — Средний Золоторожский переулок...

Лишь годы спустя узнал, что Средний Золоторожский переулок, как и Верхний Золоторожский переулок, Золоторожская набережная, Золоторожская улица, Золоторожский Вал и Золоторожский проезд, назван так по названию ручья Золотой Рожок.

Считается, что свое название он получил от митрополита Алексия¹⁷, основателя Спасо-Андроникова монастыря, после паломничества владыки в столицу Византии — Константинополь, мировая слава которого столь долго отражалась в водах залива Золотой Рог¹⁸.

Московский ручей не иссяк, сохранился до наших дней, но в каком же плачевном виде! Раньше его истоком служило болото, где сейчас находится платформа «Серп и молот» Нижегородского направления Московской железной дороги. В настоящее время ручей заключен в трубу. Он протекает под шоссе Энтузиастов и по территории завода «Серп и молот». Устье находится у Спасо-Андроникова монастыря, где ручей впадает в Яузу...

...Потом мы гостили уже в другом доме: в 1967 году тетя Лиза, когда ей наконец как участнику Великой Отечественной войны, выделили новую двухкомнатную квартиру в районе станции метро «Рязанский проспект», переехала туда с бабушкой Анной Васильевной и дочерью Анной.

А дом Головкиных в Ипатьевском переулке был снесен приблизительно в это же время: в 1964–1967 годах на Старой площади и в прилегающих переулках возводился комплекс зданий ЦК КПСС — ныне здесь администрация Президента России.

Библиотека­читальня имени М.Н. Покровского

В школьные годы отец посещал литературный кружок при библиотеке-читальне имени М.Н. Покровского¹⁹ (до революции — имени В.О. Ключевского).

Библиотека­читальня имени В.О. Ключевского была основана по инициативе Н.А. Шамина²⁰. Идея создания публичной библиотеки на основе личного собрания книг В.О. Ключевского возникла еще в 1911 году, вскоре после смерти крупнейшего русского историка, для «увековечения его памяти». Однако, по воспоминаниям Е.В. Некрасовой, первой заведующей библиотекой имени В.О. Ключевского, Московская городская дума не отпустила нужных средств, что отсрочило событие на четыре года.

Открытие состоялось 14 июля 1915 года в присутствии сына покойного историка, представителей уже действовавших в Москве библиотек имени Л.Н. Толстого и Н.В. Гоголя, на первом этаже дома № 18 (здание не сохранилось) по 2-й Рогожской улице, ныне улице Библиотечной.

В 1918 году библиотека была переведена в национализированный особняк Кузнецова, дом № 30, что на Большой Коммунистической улице (бывшей Большой Алексеевской, а ныне Солженицына).

По существовавшему в 20-е годы положению конфискованные книжные собрания должны были свозиться в Кремль для организации при клубе ВЦИК библиотеки. И вот вразрез с этим заведующий рядовой московской библиотекой, носившей в то время еще имя В.О. Ключевского, ходатайствовал о передаче личного собрания книг Кузнецова, бывшего владельца особняка, уехавшего за границу, их библиотеке. Его поддержали М.Н. Покровский и В.Я. Брюсов, но безуспешно. Библиотека все­таки была перевезена в Кремль, но благодаря вмешательству Н.К. Крупской в конце концов вопрос был решен в пользу библиотеки имени В.О. Ключевского.

Ее фонды, которые к началу 20-х годов обветшали или были частично утеряны, пополнили также личные собрания книг из конфискованных частных коллекций Степанова, Красавина, Деревицкой, Соловьевой, Морозова...

Одним словом, когда Головкины переселились из Ипатьевского переулка в Средний Золоторожский, библиотека-читальня имени М.Н. Покровского стала в этих местах важным очагом культуры²¹. И тринадцатилетний папа, каким мы видим его на портрете А.Д. Гончарова («Портрет Леши Головкина»²², 1931), несмотря на то что и дома была замечательная библиотека, устремляется к бесценным книжным сокровищам на Большую Коммунистическую.

Папу привлекло сюда не только книжное собрание, но и то, что здесь работал литературный кружок, изучающий литературу — начиная с Древней Греции и кончая современностью. Занятия в нем вел их учитель литературы Александр Александрович Зерчанинов — впоследствии профессор, автор известных учебников²³. По его рекомендации папа и стал активно посещать эти занятия.

Литературный кружок выпустил четыре бюллетеня, его члены, знатоки советской литературы, выступали с докладами, консультациями перед читателями на конференциях и на передвижках.

Занятия были так увлекательны, что после окончания школы папа решил поступать в институт на литературное отделение.

«Вальцовка»

Отец любил рассказывать и о литературном кружке «Вальцовка»:

...Мы жили неподалеку от завода «Серп и молот». При нем был организован литературный кружок — «Вальцовка». И я с 1934 года его посещал: выступал с первыми, конечно, наивными стихами и рассказами. Руководил нами мастер вальцовочного цеха Саша Филатов, поэт.

Из воспоминаний мамы:

Алексей посещал и творческий литературный кружок при металлургическом заводе «Серп и молот».

«Вальцовка» — образное и очень удачное название этого кружка для начинающих стихотворцев; было предложено его руководителем, мастером вальцовочного цеха Сашей Филатовым (прокатные валки — орган прокатного стана, придающий металлу необходимые размер и форму).

Рабочий поэт Саша Филатов прошел путь от уличного бездомного Гавроша до человека большой и интересной судьбы. Александр Федорович более тридцати лет руководил литературным объединением «Вальцовка» при заводе «Серп и молот», участвовал в Великой Отечественной войне, стал известным поэтом и дружил с известными поэтами.

О том, как Александр Федорович читал свои стихи, вспоминает Валентин Васильевич Сорокин:

...Читал он — изумительно. Зал замирал. Зал следил за ним. Зал вникал, вслушивался, сосредоточивался и — обрушивался пламенными аплодисментами. Филатов читал потрясающе!

Я принадлежу к тому поколению, о котором созданы кинофильмы «Путевка в жизнь» и «Республика ШКИД», — рассказывал Александр Федорович. — Мальчик не знал ни имени своего, ни фамилии. На улице сверстники звали его просто Чижик. Когда шли в Колонный зал проститься с Лениным, какая-то женщина сказала: «Ты про Чижика забудь. Будут звать тебя Саша. А то как же без имени — к Ленину?» — «Саша так Саша. Мне это имя понравилось».

Коммуна, куда его вскоре определили, находилась в 20-е годы в знаменитом московском особняке Саввы Морозова на Спиридоновке.

Это был первый советский детдом, — вспоминал Александр Федорович, — назывался он пионерской коммуной. Пришел я в него с разорванной штаниной, с чирьем на шее. Были там дети и желтой, и черной кожи. Но я понятия не имел, кто из них русский, кто не русский. Там же мне и фамилию дали — Филатов.

После школы он поступил работать на завод «Серп и молот», где начинал писать стихи, стал руководителем литературного объединения «Вальцовка». Широкую известность Саше Филатову принесла его «Песня сталеваров»:

Нам ли, сталеварам, не гордиться!
Видите — из нашего литья
Самолеты шумной вереницей
Над родной республикой летят.
 

Рабочий поэт нашел дорогу к сердцам создателей стали, которые подхватили его песню. Так от заставы Ильича, со страниц заводской газеты она дошла до «Правды», вошла в кинофильм, цитировалась с трибуны Всесоюзного съезда советских писателей.

В зале находился и автор — человек, которому еще в 1928 году, в коммуне, когда Алексей Максимович приезжал к воспитанникам, выпало счастье познакомиться с Горьким, а в 1933 году — побывать у него в гостях, слушать его советы, пожелания.

Я не посылал своих стихов А.М. Горькому: рука бы не поднялась, сердце не осмелилось, — вспоминал Александр Федорович. — Но наш Горький тем и велик, что он хорошо знал литературу от самых ее классических вершин до произведений начинающей молодежи. И вот я, 20-летний рабочий­комсомолец, на беседе у А.М. Горького.

— Мы пошлем вас учиться в литературный институт, но продолжайте работать в цехе. Работа на заводе — высокая честь и прекрасная школа.

Сегодня мы песню поем о металле.
Наш светлый завод украшают цветы.
Его защищали,
Его согревали,
Его поднимали
Такие, как ты.
 

Именно Горькому принадлежала инициатива выделить от «Вальцовки» делегата на Первый Всесоюзный съезд писателей. И этим делегатом стал Саша Филатов. На всю жизнь запомнил он слова Горького, сказанные ему на съезде: «Руководитель литкружка — важная фигура массово­литературного движения, он должен быть не только писателем, но и воспитателем».

Первый Всесоюзный съезд писателей

Первый съезд проходил с 17 августа по 1 сентября 1934 года.

Александр Филатов, как рассказывал папа, «выступил от имени кружковцев, а мы, члены кружка, присутствовали по гостевым билетам... Слушали выступления М.Горького, К.Радека, Н.Бухарина, Л.Сейфуллиной...

Очень жалко, что перед съездом ушел из жизни Владимир Владимирович Маяковский (кстати, в нашей семье его очень любили, поэтому и назвали в честь него брата, он тезка поэта — Владимир Владимирович).

Нам, кружковцам, было очень приятно, когда и Горький, и Бухарин на съезде в своих выступлениях о советской поэзии подчеркнули важную роль Маяковского в ее развитии.

При жизни поэта мне довелось видеть Маяковского несколько раз на Мясницкой (позже переименованной в улицу Кирова), где была его последняя квартира. Довольно часто — один или с родителями — я ходил в гости к тетке. Она тоже жила на этой улице.

Когда мы шли на Мясницкую, почти каждый раз нам навстречу попадался Маяковский в шляпе и в плаще. Широкими шагами он устремлялся в сторону Театральной площади.

В трагический день мы с грустью прочитали в газетах обращение Маяковского к правительству и отрывки из его поэмы “Во весь голос”.

Я зашел в завком завода “Серп и молот”. В это время там собрались рабочие — читали в газетах о смерти Маяковского. Председатель завкома спросил:

— А кто, товарищи, может прочитать стихи Маяковского?

Поскольку стихи Маяковского очень любил, вызвался я. Забрался на трибуну и прочитал отрывки из поэмы “Во весь голос”.

14 апреля 1930 года вдвоем с двоюродным братом Андреем Гончаровым мы отправились провожать Маяковского в последний путь.

Улицы были заполнены народом. Москвичи очень любили Маяковского. Вся Москва шла за гробом».

Мария Алексеевна

Большим авторитетом в глазах папы была тетушка — старшая сестра его отца Мария Алексеевна Кара­Мурза. Она прекрасно знала иностранные языки, занималась переводами зарубежных писателей, среди которых был Оскар Уайльд.

Андрей Дмитриевич Гончаров, сын Марии Алексеевны от первого брака, «с детства был в обществе людей искусства. Был окружен книгами, картинами, разговорами о литературе. Его отчим, Сергей Георгиевич Кара­Мурза, был не только известным в свое время адвокатом, но еще и автором многих статей по искусству»²⁴.

Андрей Дмитриевич представляет нам Марию Алексеевну, «образованную и обаятельную интеллигентную русскую женщину», таким словесным портретом:

Мама была образованным человеком. Увлекалась музыкой и литературой. В свое время покупала французские книги у Готье и много читала по истории Франции, французской революции, о выдающихся французских женщинах, читала и мемуары Казановы. Возможно, что увлечение романтическими тенденциями она привила и мне. Во всяком случае, любовью и пониманием литературы я обязан ей. Как я обязан и пониманием искусства вообще. Она научила меня связывать искусство с этикой и проблемами морали, что я потом нашел и у Фаворского²⁵.

До революции и в 20-е годы Сергей Георгиевич и Мария Алексеевна Кара­Мурза жили в доме «Россия» на Чистых прудах. Потом, после «уплотнения», они переехали на улицу Мясницкую, переименованную в 30-е годы в улицу Кирова.

Мой троюродный брат, Владимир Алексеевич Кара­Мурза, в одном из интервью так рассказывает о своих близких:

Мой дедушка, Сергей Георгиевич, до революции служил присяжным поверенным округа Московской судебной палаты. В его доме по вторникам проходили салонные встречи известных художников, актеров, музыкантов и литераторов. Александр Блок нередко по дружбе возил в Питер гранки издаваемых Кара­Мурзой книг. Сергей Георгиевич выступал на сценических площадках города с воспоминаниями о Чехове — он лично знал всех прототипов «Попрыгуньи».

Бабушка, Мария Алексеевна, родила мужу двоих сыновей — Георгия и Алексея. Младшему дорога в университет была заказана: по квоте только один ребенок мог сразу после школы получить высшее образование. Так он поневоле стал метростроевцем и оттуда уже поступил по рабочей квоте на истфак. Алексей работал в знаменитой бригаде ударника Полежаева, привел туда своего друга — поэта Долматовского, и тот написал документальную повесть «Комсомольцы-добровольцы». Позже на сюжет этой книги был снят популярный кинофильм.

В одной из книг внука Марии Алексеевны, моего троюродного брата Сергея Георгиевича Кара­Мурзы, читаем:

Бабушка моя, Марья Алексеевна Головкина, была из богатой купеческой и торговой семьи. Настолько богатой и видной, что у них был двухэтажный дом в Ипатьевском переулке — рядом с Кремлем (его снесли, когда строили здание ЦК КПСС. — Н.Г.). Она вышла замуж за моего деда, Сергея Георгиевича Кара­Мурзу, видного московского адвоката. Жили они в огромной квартире в доме «Россия» на Чистых прудах. Это был очень модный и дорогой дом в Москве. В начале века, до самой революции, в их квартире по вторникам собирался литературный салон, о котором написано в воспоминаниях многих писателей и поэтов. Налицо все атрибуты большой семьи из высшего буржуазного общества <...>.

<...> о судьбе моего деда и бабушки, Кара­Мурзы и Головкиной. Их тоже «уплотнили» — сначала в меньшую квартиру на Мясницкой, потом оставили им одну комнату, а остальные заселили людьми из подвалов. Не думаю, чтобы это им понравилось, но они посчитали это справедливым — вот в чем все дело. Теперь это была большая коммунальная квартира, семей на пять, у всех по комнате. Когда я бывал там ребенком, в этих комнатах жили уже в основном люди второго поколения, но и старики были. Нередко застолье и разговор в «нашей» комнате затягивались, и меня вели и укладывали спать у соседей — то у одних, то у других. Я там во всех комнатах спал. Везде люди были приветливы и относились к моим родным не просто с уважением, а и с любовью — и те к ним так же относились. Тут о классовой вражде говорить было бы просто нелепо, а ведь «объективно» она вполне могла возникнуть. «Уплотнение» — очень болезненная социальная операция <...>.

Традиция литературных встреч по вторникам в семье Кара­Мурзы продолжилась и на Мясницкой — Кирова.

В их доме, — вспоминал папа, — была богатейшая библиотека. Мария Алексеевна руководила моим чтением, воспитывала вкус. Многие серьезные книги я прочел именно здесь, когда приходил в гости. Кроме того, тетушка, как и моя мама, занималась со мной французским языком. Благодаря им я довольно хорошо знаю этот язык. Потом, в разные периоды жизни, я лишь что­то повторял сам или с помощью преподавателей.

В доме у тетушки на Мясницкой, — вспоминал папа, — я видел уже известного Илью Эренбурга, совсем молодого Сергея Образцова.

Будущий создатель Центрального театра кукол, чье имя после кончины сегодня носит прославленный во всем мире театр, Сергей Владимирович приходил к сыну Марии Алексеевны — художнику Андрею Гончарову. Они подружились во ВХУТЕИНе²⁶.

Андрей Гончаров и Сергей Образцов были значительно старше папы, но он часто присутствовал при их разговорах и видел, как они работали.

Это Андрей Гончаров, вспоминал папа, «создал знаменитую ныне эмблему театра Образцова: пять растопыренных пальцев, и на одном из них шарик — голова куклы...».

ИФЛИ

Учитывая склонность папы к литературе, истории, тетушка Мария Алексеевна порекомендовала ему в 1936 году, когда он окончил школу, поступить в один из самых престижных вузов Москвы — Институт философии, литературы и истории (ИФЛИ)²⁷ на исторический факультет.

Папа к совету тетушки прислушался и потом очень благодарен был ей за него. Вот что он рассказывал о поступлении в ИФЛИ:

...конкурс был десять человек на место. Меня, правда, выручило то, что предварительно с претендентами проводилось собеседование, которое я успешно прошел. Да и школа помогла — дала мне хорошую характеристику. Период обучения в институте действительно замечательный, оставивший неизгладимый след в моей жизни. Преподавание вели виднейшие ученые — авторы известных учебников. Пол-Москвы приходило слушать их лекции.

В ИФЛИ, по рассказам папы, выпускалась большая, несколько метров длиной, стенгазета «Комсомолия». Ее главным оформителем был Эдуард Подаревский, который не только прекрасно рисовал, но и писал для газеты стихи, заметки, рецензии. 24-летний лейтенант­минометчик Подаревский погиб на фронте весной 1943 года.

Вот что пишет о родном ИФЛИ и их любимой газете в повести «Один из нас» (опубликована в 60-е годы, эту книгу имел в своей домашней библиотеке и высоко ценил папа) писатель-фронтовик Василий Росляков:

Мы с гордой небрежностью открываем стеклянную дверь института, сбегаем в подвальный этаж раздевалки и оттуда, не торопясь, поправляя на ходу волосы, поднимаемся на первый этаж, чтобы до звонка обменяться приветствиями с однокурсниками.

Сегодня здесь что­то произошло. Молодые умы, обычно фланирующие по лестницам и коридорам, сегодня толпятся у стены, густо лепятся друг к другу. Через их головы видим гигантскую газету — «КОМ-СО-МО-ЛИЯ». Тянется она по всей стене до конца коридора. По своим размерам, по краскам, по вдохновенным росчеркам и рисункам все это не было стенной газетой. Это было произведение искусства...

«Комсомолию» любили читать не только ифлийцы, но и многие москвичи, стекающиеся сюда из разных концов. Из номера в номер «Комсомолия» знакомила с творчеством и первыми научными работами молодых писателей, историков, философов...

Так, поэт­ифлиец Сергей Наровчатов писал, обращаясь к подруге:

Про нас с тобой Сокольники
Всю осень говорят:
Мол, с лекций, своевольники,
Уходим в листопад.

Октябрь листвой каленою
Засыпал черный пруд.
Соперничает с кленами
Кирпичный институт.

У первых встречных спросим мы:
Ветра ли навели
Широкой кистью осени
Багрянец на ИФЛИ?..

Годы учебы пролетели быстро. Пора писать диплом.

Из воспоминаний папы:

Научным руководителем моей дипломной работы был профессор, доктор исторических наук Федор Михайлович Потемкин. Моя тема называлась «Классовая борьба во Франции и переворот Наполеона III». Причем, чтобы собрать материал для дипломной работы, я прочитал несколько комплектов одной французской газеты, которая выходила при Наполеоне III.

Спасибо маме и тетушке Марии Алексеевне за то, что занимались со мной французским! Я описал весь переворот Наполеона III, изучил по энциклопедии планы Парижа того времени и по документам — заговорщицкое движение.

Я писал свою дипломную работу, подчеркну, на основе исторических документов, с которыми я столкнулся тогда впервые. И это был очень полезный опыт, пригодившийся, как оказалось, в дальнейшем. Моя дипломная сохранилась в домашнем архиве.

Война

В сорок первом году отец досрочно получает диплом. Все старшекурсники тогда получили дипломы досрочно. Было не до учебы...

Вспоминают ифлийцы:

...все в едином порыве поехали в ИФЛИ. Мы все там съехались, и стояла наша латинистка Мария Евгеньевна Грабарь-Пассек — она была человеком строгим, сухим, очень деловым, — она стояла на лестничной площадке и плакала навзрыд, у нее градом по лицу текли слезы. Мы все в недоумении:

— Почему вы плачете?

— Дети мои, — она говорила нам «дети», — вы не знаете, что такое война. А я пережила Первую мировую войну. Это ужас. Начинается страшнейшая эпоха.

А мы, конечно, все думали: ну что война, мы так сильны, через неделю-две, через месяц все будет кончено. Но этот образ рыдающей на лестничной клетке Грабарь-Пассек — вот это для меня первый образ войны (Лилия Лунгина — она станет известной переводчицей. — Н.Г.).

22 июня мы готовились к последнему экзамену и часов около двенадцати услышали во дворе необычный шум. Мой товарищ, увидев, что двор общежития забит студентами, как­то удивительно спокойно сказал: «Ну, значит, война». Он включил радио — и мы услышали выступление председателя Совнаркома В.М. Молотова. Мы, конечно, направились в институт. Там уже вовсю шел митинг. Никогда в жизни не приходилось мне слышать более мощного и проникновенного звучания «Интернационала» и широко известной в те годы песни Ганса Эйслера «Заводы, вставайте!». Помню, как Павел Коган, автор знаменитой «Бригантины», провозгласил: «Да здравствует Советская Германия!»<...>

После митинга стали составлять списки добровольцев и затем толпой двинулись к райвоенкомату. Подходим: у подъезда земля усеяна вырванными из военных билетов листками. Это постарались студенты, не хотевшие воспользоваться правом на отсрочку от призыва (Леонид Гаряев).

Поэт­ифлиец Семен Гудзенко, доживший до Победы, посвятил Великой Отечественной такие трагические строки:

...Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
               и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
               За мной одним
идет охота.
Будь проклят
               сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
               и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо <...>.
                           («Перед атакой», 1942)

Его однокашник по ИФЛИ поэт Давид Самойлов с печалью писал об их товарищах, не вернувшихся с войны:

Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
И в гуманисты в сорок пятом.

А гуманизм не просто термин,
К тому же, говорят, абстрактный.
Я обращаюсь вновь к потерям,
Они трудны и невозвратны.

Я вспоминаю Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.
Я сам теперь от них завишу,
Того порою не желая.

Они шумели буйным лесом,
В них были вера и доверье.
А их повыбило железом,
И леса нет — одни деревья.

И вроде день у нас погожий,
И вроде ветер тянет к лету...
Аукаемся мы с Сережей,
Но леса нет, и эха нету.

А я все слышу, слышу, слышу,
Их голоса припоминая...
Я говорю про Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.
        («Перебирая наши даты»)

Из рассказов папы:

Когда началась война, нас записали в комсомольский истребительный батальон²⁸, который должен был вылавливать диверсантов в Москве. Мы также помогали отправлять в эвакуацию женщин и детей, готовить к отправке разные грузы.

По состоянию здоровья (бронхиальная астма) папа на фронт не попал, хотя неоднократно обращался в военкомат с просьбой о направлении добровольцем в действующую армию. Некоторое время он оставался в Москве, позднее получил направление и уехал преподавать новую историю стран зарубежного Востока в Сталинабад²⁹, где год проработал в местном педагогическом институте.

Семья их тогда разделилась: мать, Анна Васильевна, больной брат Владимир и сестра Елизавета (она окончила первый курс искусствоведческого отделения ИФЛИ) уехали в эвакуацию в Уфу, а отец, Владимир Алексеевич, приехал туда позже.

В мае 1942 года Елизавета Головкина в Уфе была призвана в ряды Красной армии. Тетя воевала на Сталинградском фронте, в зенитной артиллерии. Потом на Белорусском и Прибалтийском фронтах. Я посвятил ей стихотворение «Фронтовая фотография»:

На фотографии военной
(во многих семьях их хранят)
в шинелишках обыкновенных
я вижу девушек­солдат.

И узнаю лицо родное.
Чуть больше тете двадцати.
Судьба могла бы быть иною —
война все спутала пути.

Хоть фотографии стареют —
они о многом говорят.
Мы вновь в зенитной батарее.
Передовая. Сталинград.

Военный фотокор услуги
тогда свои представить смог.
Снялись на память... Где ж подруги
нелегких фронтовых дорог?

Не всех с войны дождались дома.
Живыми снимок свел девчат.
И Лиза, Нина, Маша, Тома,
Обнявшись, в наши дни глядят.

Глядят на наши поколенья.
Так ждали — счастье к ним придет.
Но завтра — новое сраженье...
И поредеет их расчет.

Мы молодыми видим близких,
какими знать не довелось.
А в их военной переписке
есть и для нас привет небось.

...Не надевала тетя наша
своих наград — скромна душой.
Вот письма. Астраханка Маша
приветы шлет семьи большой.

Подруги виделись не часто:
свои заботы и дела...
Воспоминания не гаснут.
И фотография цела.

После Великой Отечественной тетя Лиза вернулась в родную Москву, окончила искусствоведческое отделение МГУ, много лет проработала в журнале «Художник».

...В апреле 1943 года в Уфе после тяжелой болезни умер Владимир Алексеевич, мой дед. Кладбище то после войны срыли. Могила деда не сохранилась.

В 1944-м бабушка, папа и дядя Володя вернулись из эвакуации в Москву.

Из воспоминаний мамы:

Переболев в Сталинабаде брюшным тифом, в конце 1942 года Алексей Владимирович попадает в Башкирию. Будучи ограниченно годным, в качестве запасного стрелковой роты он работает с военными документами. С 1944 года А.В. Головкин в Москве, где ведет работу в архивах, и прежде всего в Военно­историческом архиве МВД СССР, — что особенно важно в период Великой Отечественной войны. Затем его переводят, с 1947 года, в Центральный исторический архив МВД СССР.

Мы победили...

С первых же дней Великой Отечественной войны, по словам критиков, анализирующих этот период советского изобразительного искусства, самое активное участие в борьбе с фашистскими захватчиками принимали и художники.

Одни ушли в действующую армию, другие — в партизанские отряды и народное ополчение, третьи были пропагандистами, устраивали выставки в тылу.

На фронте были и специальные художественные подразделения. Между боями они успевали выпускать газеты, журналы, плакаты, карикатуры...

Многие мастера советского изобразительного искусства превратили его в оружие против врага — не менее опасное, чем настоящее.

Вот так же служил своим творчеством находящемуся в опасности Отечеству и Андрей Дмитриевич Гончаров. Из воспоминаний А.Д. Гончарова о начале войны:

По возвращении из Уфы, где я был главным художником предстоящей декады башкирского искусства, в самом начале июля 1941 года я был принят на работу в «Службу маскировки Москвы», учреждение, созданное по инициативе московских архитекторов и возглавлявшееся К.С. Алабяном, М.И. Мержановым и Николаем Яковлевичем Колли. Среди архитекторов были вкраплены несколько художников — Петр Вильямс, Николай Пруссаков, Георгий Осипович Рублев. Я, наравне со всеми, делал макеты московских фабрик, заводов и иных учреждений, раскрашивал эти макеты согласно правил военной маскировки, ездил по этим заводам, давал соответствующие рекомендации и следил за выполнением наших цветомаскировочных макетных эскизов. Так продолжалось до тех пор, пока не был сбит первый немецкий самолет из числа тех, что налетали по ночам бомбить Москву. При допросе летчика было выяснено, что летчики прилетают бомбить город по квадратам, используя для этого свои ориентиры, а вся наша маскировочная работа не играет никакой роли. «Службу маскировки» стали свертывать, но я и Георгий Рублев в ней оставались. В ночь на 15 октября я был назначен дежурным по «Службе», помещавшейся тогда на Пятницкой улице. Поздно вечером туда позвонил Рублев и сказал мне, что завтра утром по распоряжению Комитета по делам искусств мы должны быть вывезены, наряду с некоторыми другими художниками, из Москвы на периферию — словом, должны эвакуироваться...³⁰

В 1941–1945 годах Андрей Дмитриевич, как скупо гласит его биография в различных справочниках, служит в рядах Советской армии. Работает выпускающим и художником в журнале «Фронтовой юмор» (издание 3-го Белорусского фронта), а затем главным художником выставки «Политработа в частях 3-го Белорусского фронта». Награжден медалями «За боевые заслуги», «За взятие Кёнигсберга», «За победу над Германией».

Мы рассматриваем работы Андрея Дмитриевича военных лет и беседуем об этом малоизвестном периоде его жизни и творчества с дочерью художника, профессором Московского государственного университета печати имени Ивана Федорова, моей троюродной сестрой Натальей Андреевной Гончаровой.

...Ноябрь 1941 года. Фашисты рвутся к Москве. Тогда-то весьма ограниченным тиражом и вышел первый номер военно-сатирического журнала «Фронтовой юмор».

Он был напечатан в типографии газеты «Гудок», в старом его здании, что в Хлыновском тупике (д. 8), близ улицы Герцена (ныне Большая Никитская). Здесь, к слову сказать, перед войной, в 30-е годы, работали известные писатели, обладающие сатирическим даром, — Ильф, Петров, Булгаков, Катаев, Олеша...

Журнал «Фронтовой юмор», своеобразная художественная летопись Великой Отечественной, регулярно издавался во время войны Политуправлением Западного, а потом 3-го Белорусского фронта.

Программа изложена в обращении редакции к читателям журнала — бойцам, командирам и политработникам:

Наш журнал, рожденный в суровые дни борьбы с фашистскими захватчиками, призван острым словом и разящим рисунком разоблачать зверское лицо гитлеровских убийц, помогать воинам нашего фронта истреблять всех до единого немецких оккупантов.

«Фронтовой юмор» призван бодрить наших славных воинов, повышать их боевой дух, вселять в них жизнерадостность, смелость и уверенность в победе над фашистскими варварами.

Журнал будет печатать творчество бойцов, командиров и политработников нашего фронта.

Шлите нам фельетоны, частушки, пословицы, поговорки, басни, карикатуры, темы для них.

Первый, ненумерованный, выпуск журнала появился в июле 1941 года, затем в первый год войны вышло четыре номера, в 1942-м — 17, в 1943-м — 12, в 1944-м — 12, в 1945-м — 6.

Так, 48-й номер «Фронтового юмора», тиражом 75 000 экземпляров, что многократно превышало первый, вышел в марте 1945 года. Этот номер наши бойцы читали уже на земле Германии.

Инициатор и создатель журнала — Николай Эрнестович Радлов³¹. В декабре 1942 года он погиб, придавленный бревном, упавшим во время взрыва бомбы.

Ответственным секретарем и художественным редактором журнала стал Виталий Николаевич Горяев³², проработавший в нем до конца войны.

Рисунки и тексты для журнала, — вспоминал он, — гравировались на дереве и линолеуме, и с них печатался весь тираж в два­три цвета, порой не только в городских типографиях, но и прямо в поездах, блиндажах. Этот журнал удобного небольшого формата мог уместиться в походной сумке.

После освобождения Смоленска редакция журнала «Фронтовой юмор» получила поезд­типографию и разместилась в нем. Сотрудники журнала в этот период — О.Г. Верейский³³, А.Д. Гончаров, Е.Н. Евган³⁴.

Редакция заказывала рисунки и таким мастерам политической сатиры, как Кукрыниксы, Б.Е. Ефимов³⁵, И.М. Семенов³⁶... Их работы — «Срочно в номер!» — доставлялись в редакцию самолетами.

Кроме злых карикатур на врагов, в журнале печатались сделанные с большим мастерством фронтовые зарисовки В.Н. Горяева, О.Г. Верейского, А.Д. Гончарова.

Бойцы очень любили «Фронтовой юмор». На страницах журнала регулярно помещались и их рисунки и юморески, которые они присылали с фронта.

Вот что вспоминает В.Н. Горяев («как бывший студент Вхутеина, знал Андрея Дмитриевича и раньше») о первой встрече с А.Д. Гончаровым на фронте:

...Мне, капитану Горяеву, начальником Политуправления Западного фронта было поручено доставить в расположение редакции журнала «Фронтовой юмор» рядового Гончарова. К этому времени маленький фронтовой журнал стал «полнеть» от числа страниц, тираж резко подскочил, и нужен был выпускающий по штату и художник-карикатурист по необходимости — заполнить карикатурами 32 полосы. Я был по штату также секретарь редакции.

По­моему, Андрей Дмитриевич тогда впервые начал рисовать карикатуры, а кончил в День Победы, в кёнигсбергском, последнем номере журнала. Помню, по дороге из военкомата меня поразил необычайного размера вещевой мешок за спиной Андрея Дмитриевича, и формы этот мешок тоже был необычайной — какой­то скорее угловатый, чем округлый. Этот необычный мешок сразу же вызвал удивление и Верейского, и Слободского, и Суркова, но это было до тех пор, пока Гончаров не приступил к выполнению своих обязанностей и не оказался оснащен материалами более, чем кто­либо из нас. Не говоря о красках и бумаге, там были такие необычные вещи, как полированные пальмовые доски и набор инструментов для гравирования.

Но более всего Андрей Дмитриевич меня поразил в городе Хайльсберге. Наши войска только что заняли город, во дворе выделенного для редакции дома лежали трупы немецких солдат, и я должен был мобилизовать оставшееся женское население для их захоронения. Другой группе немецких женщин Верейский передавал для стирки наше белье. Гончарова же я заметил в окне второго этажа. Он писал ветви расцветающей яблони на фоне пейзажа. Писал масляными красками на холсте. Тайна необычайного мешка была окончательно раскрыта.

Я вспомнил здесь странную экипировку бойца не только для того, чтобы вы могли представить фигуру чуть смешного солдата, а для того, чтобы рассказать, что Андрей Дмитриевич оказался хорошо подготовлен, чтобы во всеоружии встретить необычные, военные условия.

Журнал преобразился от его присутствия, как­то подтянулся и стал приобретать своеобразие стиля. Он до сих пор остается лучшим образцом солдатского журнала.

Мы стали заботиться о том, чтобы извлечь из нашей бедности не предполагаемое до этого богатство. Стали подгравировывать цинковые клише, и они стали похожи на гравюру. Легко подтравливали цинковую пластинку, рисовали прямо на ней литографским карандашом и сами травили ее, добиваясь впечатления автолитографии...³⁷

В газете их фронта «Красноармейская правда» публиковались по мере написания главы великой поэмы Александра Трифоновича Твардовского «Василий Теркин» («книга про бойца без начала и конца»), которая сразу же стала невероятно популярной на передовой, была одним из атрибутов фронтовой жизни, в результате чего Твардовский сделался культовым автором военного поколения.

Однажды в редакции газеты «Красноармейская правда» с А.Т. Твардовским встретились В.Н. Горяев и О.Г. Верейский (в дальнейшем появились его известные иллюстрации к «Василию Теркину»). Их знакомство переросло в дружбу, которая продолжалась многие годы.

А вот что вспоминал об А.Т. Твардовском и его поэме А.Д. Гончаров:

«Теркина» очень ценю и рад был слышать части «Теркина», еще не до конца доделанные, которые два­три раза в 1945 году автор читал в нашей воинской части сотрудникам «Фронтового юмора» — части, состоявшей из четырех человек. Твардовский числился по «Красноармейской правде», с которой мы двигались на фронте вместе³⁸.

Андрей Владимирович Васнецов³⁹, внук выдающегося русского художника Виктора Михайловича Васнецова, что предопределило его жизненный путь и профессию, в годы Великой Отечественной, с 1942-го по 1945-й, был в действующей армии. Прошел в составе 77-го отдельного дорожно­эксплуатационного батальона от Курской дуги до Восточной Пруссии. Награжден медалями «За боевые заслуги», «За взятие Кёнигсберга», «За победу над Германией». Эти тяжелые годы укрепили в нем «то органичное чувство Родины, которое было привито с детства».

В Восточной Пруссии А.В. Васнецов встретился с А.Д. Гончаровым, который стал для него, по мнению самого художника, главным учителем.

Из воспоминаний А.В. Васнецова:

Август 1945 года, город Гумбинен в Восточной Пруссии. В большом доме опустевшего города собраны все, кто хоть в какой­то степени мог считаться художником. В том числе и я. Нам поручено создать выставку «Боевой путь 3-го Белорусского фронта». Главным художником выставки назначен Андрей Дмитриевич Гончаров, но его пока никто не видел.

Ранним утром я выглянул в окно, когда во двор дома, где мы находились, входил крупный, тяжелый человек в военной фуражке, в гражданском сером пальто и в больших сапогах. Это был Андрей Дмитриевич Гончаров.

С тех пор прошло много лет. Те, кто помнит это время, знают, как в первые месяцы после Победы светло и вольно было на душе, какие были надежды, какие ожидания. Все казалось прекрасным, и будущее виделось ясным и восхитительным. И хотя потом все оказалось сложнее и не таким безоблачным, как представлялось, все же счастлив тот, кто пережил радостную окрыленность этих первых послевоенных месяцев.

Тогдашние настроения, наверное, наложили отпечаток на мое отношение к Андрею Дмитриевичу. Впрочем, под его обаяние трудно было не подпасть и в любое другое время.

Помню, как умно и спокойно организовал он нашу группу, где опытных художников почти не было. Как сумел каждому дать тот участок работы, на котором он был наиболее полезен. С каким энтузиазмом взялись за дело изголодавшиеся по работе вчерашние фронтовики и как весело и споро все шло под руководством Андрея Дмитриевича. Помню наши выезды на этюды, рисование по вечерам с натуры. Как просто и ясно отвечал Гончаров на вопросы, объяснял проблемы искусства, о которых я, да и не только я, не имел до тех пор почти никакого понятия. Он говорил об искусстве увлекательно, но при этом дельно и образно и всегда уважительно к автору, кем бы тот ни был. А говорил он не о простых вещах: о форме, пространстве, ритмах, о взаимоотношении предмета и пространства и о многом другом. От него я тогда узнал многое о Фаворском, Петрове-Водкине, Сарьяне, Павле Кузнецове, Истомине, о которых раньше имел очень смутное представление или вообще ничего не слышал. Можно сказать, что именно тогда у Андрея Дмитриевича Гончарова начал я свое художественное образование и с тех пор считаю его своим главным учителем⁴⁰.

Завершилась Великая отечественная... Мы победили. Именно так назвали свое панно, написанное в 1945-м в Бобруйске для выставки «Политработа в войсках Западного — 3-го Белорусского фронта», А.Д. Гончаров и А.В. Васнецов.

Вот что писала об этой работе в октябре 1945 года газета «Красноармейская правда»:

...Покидая выставку, вы невольно останавливаетесь перед огромной картиной «Мы победили», изображающей один из моментов парада Победы в Москве. Это момент, когда советские воины бросают знамена гитлеровских полчищ на мостовую перед мавзолеем...⁴¹

Да, сатира и юмор, как образно отмечал один из критиков, «мобилизованные в первые же дни войны, прошли с советскими воинами весь тяжелый и длинный военный путь, помогая своим вдохновенным, ярким искусством поднять настроение бойцов, вселить в них бодрость, неугасимую веру в Победу».

По словам Н.А. Гончаровой, из полусотни номеров журнала «Фронтовой юмор» сохранились лишь несколько. Эти выпуски, как и фронтовые работы Андрея Дмитриевича, других мастеров политической сатиры, — ценное документальное свидетельство того, что даже в самое суровое время люди не теряли задора и чувства юмора. Вот благодаря такой силе духа мы и победили.

Как отец стал архивистом

В 1944 году, — вспоминал папа, — я учился в аспирантуре МГУ имени М.В. Ломоносова. И меня, как специалиста­историка, пригласили на работу. Принял и беседовал со мной начальник ГАУ МВД СССР генерал Никитинский. Он и предложил мне место в Военно­историческом архиве.

Я согласился. В этом архиве проработал до апреля 1947 года научным сотрудником.

Занимались мы тогда подготовкой сборников материалов о русских полководцах и флотоводцах — Суворове, Кутузове, Румянцеве...

Готовили сборники о героизме русских войск. Работа в публикаторском отделе была интересной и ответственной, она мне многое дала...

К этому можно добавить: папа так увлекся архивным делом, что в 1945 году решил перевестись из аспирантуры МГУ в аспирантуру при Московском государственном историко-архивном институте (МГИАИ)⁴², что на улице 25 Октября⁴³, недалеко от бывшего дома деда Алексея Алексеевича Головкина в Ипатьевском переулке.

Свое решение отец обосновывает в рапорте, который я нашел в его личном служебном деле:

...В процессе работы я решил: будет целесообразнее, чтобы у меня не получалось разрыва между производственной работой и учебой, а создавалась бы единая линия, которая помогла бы мне сделаться высококвалифицированным архивистом.

Я посоветовался по этому поводу со своим куратором — доктором исторических наук профессором Ф.В. Потемкиным и с заместителем директора по научной части Историко­архивного института профессором А.И. Гуковским, они одобрили мое желание и вполне поддержали его.

Что касается моей аспирантской работы, то передо мной намечаются два пути: во-первых, по археографии — по новому, никем еще не разработанному пути — по иностранным документальным публикациям (история, методика, характеристика иностранных публикаций — я знаю французский язык и займусь прежде всего французскими публикациями, изучаю английский и немецкий языки — с тем чтобы можно было использовать и их для этой работы); во-вторых, по истории государственных учреждений в связи с производственной работой в архиве: работаю сейчас над обзором фонда канцелярии Военного министерства...

Тогда же папа стал преподавать в Историко­архивном институте археографию и публикаторское дело (кстати, потом, живя в Ашхабаде, он поддерживал с этим институтом тесные контакты). «Многие из моих бывших студентов, — вспоминал папа, — стали видными архивистами».

Так соединились в его судьбе их отчий дом, ушедший ныне в вечность, и главное дело жизни.

Примечания

¹ Лавров В. Холодная осень: Иван Бунин в эмиграции (1920–1953). М.: Молодая гвардия, 1989.

² Боборыкин Петр Дмитриевич (1836–1921) — прозаик, драматург, литературный и театральный критик.

³ Ипатьевский переулок Городской части. Находится между улицами Ильинкой и Варваркой. Назван по церкви Вознесения с приделом св. Ипатия чудотворца, в этом переулке находящейся (Названия московских улиц и переулков с историческими объяснениями, составленными А.Мартыновым. 2-е изд., испр. и значит. доп. М.: Типография Т.Рис, 1881).

⁴ Романюк С.К. Из истории московских переулков: 2-е изд., значит. доп. М.: Сварог и Ко, 1998.

⁵ Сейчас в этом здании размещается «Росстрой».

⁶ Романюк С.К. Там же.

⁷ Романюк С.К. Там же.

⁸ Москательные товары (от перс. мошк — мускус) — краски, клеи, технические масла и другие химические вещества как предмет торговли; термин выходит из употребления.

⁹ Романюк С.К. Там же.

¹⁰ Московский металлургический завод «Серп и молот» основан в 1883 году французским предпринимателем Ю.П. Гужоном и является одним из старейших заводов в центре России. В 1886 году на нем уже работали прокатное, тянульное, гвоздильное и вспомогательное отделения. К концу XIX века были построены уже две мартеновские печи. В начале ноября 1922 года завод был переименован в Большой металлургический завод «Серп и молот». С 1931 года специализируется на производстве продукции из качественной стали.

¹¹ Гончаров Андрей Дмитриевич (1903–1979) — живописец, график, театральный художник, мастер книжной ксилографии, педагог, один из учредителей Общества художников-станковистов (ОСТ; 1925–1932), профессор Московского полиграфического института (МПИ), член-корреспондент Академии художеств СССР (1973), народный художник РСФСР (1979), лауреат Гутенберговской премии (Лейпциг, 1971), лауреат Государственной премии СССР (1973), награжден дипломом и золотой медалью на Международной выставке искусства и техники в Париже (1937). А.Д. Гончаров создал иллюстрации к произведениям Платона, Эсхила, Петрарки, Сервантеса, Гёте, Мериме, Байрона, Островского, Достоевского, Сухово­Кобылина, Блока, Маяковского, Лорки, Рильке, Вийона, поэтов древнего Китая...

¹² Ныне этот пейзаж в собрании Государственной Третьяковской галереи.

¹³ Кара­Мурза С.Г. «Совок» вспоминает свою жизнь. М.: Алгоритм, 2002.

¹⁴ С.Г. Кара­Мурза имеет ввиду мою бабушку А.В. Головкину (Семенову).

¹⁵ Моя мама, Евгения Николаевна Ершова, родилась в Ташкенте в 1924 году. Доктор педагогических наук, профессор факультета русской филологии Туркменского государственного университета имени Махтумкули, автор ряда учебников по русскому языку для вузов и школ. Указом Президента РФ от 4 ноября 2010 года № 1302 «За большой вклад в развитие культурных связей с Российской Федерацией, сохранение и популяризацию русского языка и русской культуры за рубежом, в сближение и взаимообогащение культур наций и народностей» Е.Н. Ершова награждена медалью Пушкина. Живет в Ашхабаде с 1924 года. В 2005 году написала воспоминания (находятся в семейном архиве). Часть из этих воспоминаний (об эвакуации МГУ в Ашхабад) — «Годы войны. Незабываемое» — опубликована в № 19 сетевого литературного журнала «Камертон» в 2011 году: http://webkamerton.ru/2011/05/gody-vojny-nezabyvaemoe-otryvok-iz-vospominanij/

¹⁶ Когда мама впервые переступила порог дома в Среднем Золоторожском переулке, в 50-е годы, приехав из Ашхабада знакомиться с родственниками отца, Головкины были здесь уже старожилами.

¹⁷ Митрополит Алексий (в миру Елевферий Федорович Бяконт; между 1292–1305 — 1378) — митрополит Московский и всея Руси, святитель, государственный деятель, дипломат.

¹⁸ Золотой Рог (тур. Haliç; греч. KerάtioV KόlπoV; англ. Golden Horn) — узкий изогнутый залив, впадающий в пролив Босфор в месте его соединения с Мраморным морем.

¹⁹ Покровский Михаил Николаевич (1868–1932) — видный русский историк­марксист, советский политический деятель, ученик крупнейшего русского историка В.О. Ключевского, лидер советских историков в 20-х годах ХХ столетия, «глава марксистской исторической школы в СССР», академик АН СССР.

²⁰ Шамин Николай Андреевич (1862–1933) — гласный Московской городской думы, видный общественный деятель, председатель мемориального общества «Старая Москва».

²¹ В истории библиотеки еще много интересных фактов. В 1976 году в связи с расширением фондов она переезжает из особняка Кузнецова на Большой Коммунистической по своему нынешнему адресу — в здание современной застройки (Большой Факельный пер., д. 3, стр. 2). В 1979 году по решению Ждановского райсовета библиотека № 132 имени М.Н. Покровского стала Центральной районной библиотекой. Приказом Департамента по культуре и искусству от 29 декабря 1992 года библиотека обрела статус Центра русской словесности и культуры. Наконец, в 2011 году библиотеке вернули ее историческое название — Центральная библиотека имени В.О. Ключевского. В память о Ключевском в фонде сохранились издания из его личного собрания, в том числе энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона 1890–1905 годов.

²² В разные годы Андрей Дмитриевич Гончаров написал несколько портретов членов нашей семьи. Первой — четырехлетнюю тетю Лизу («Лизутка»), потом, в 1931 году, — 13-летнего папу («Портрет Леши Головкина»). В 1961 году Андрей Дмитриевич написал большой портрет бабушки («Портрет Анны Васильевны Головкиной»). После кончины Гончарова в числе других его произведений портреты Головкиных приобрела Государственная Третьяковская галерея.

²³ А.А. Зерчаниновым, Д.Я. Райхиным, В.И. Стражевым написан школьный учебник по литературе XIX века, который с 1940 года многократно переиздавался; по нему учились несколько поколений советских людей.

²⁴ См.: Молдавский Д.М. Радуга — все семь цветов. Л.: Лениздат, 1987 (глава «Служение книге»). http://a-goncharov.ru/

²⁵ Там же.

²⁶ Высший художественно­технический институт (ВХУТЕИН) — название двух учебных заведений в Ленинграде (основан в сентябре 1922 года, при преобразовании петроградских высших государственных художественно­технических мастерских, бывшей Императорской академии художеств) и Москве (основан в 1926 году на базе ВХУТЕМАСа), существовавших до 1930 года. В 1930-м московский ВХУТЕИН был закрыт, а вместо него были образованы Московский архитектурный институт, Московский государственный академический художественный институт (позднее было присвоено имя В.И. Сурикова) и Московский полиграфический институт (ныне Московский государственный университет печати), где многие годы преподавал А.Д. Гончаров.

²⁷ Московский институт философии, литературы и истории имени Н.Г. Чернышевского (МИФЛИ, часто просто ИФЛИ) — гуманитарный вуз университетского типа, существовавший в Москве с 1931 по 1941 год. Был выделен из МГУ и в конечном счете снова с ним слит. Сначала располагался в Большом Трубецком переулке, затем переехал в Сокольники — в Ростокинский проезд, д. 13а. В декабре 1941 года ИФЛИ был объединен с МГУ в Ашхабаде, куда оба вуза были эвакуированы.

²⁸ На основе постановления МК и МГК ВЛКСМ от 29 июля были созданы комсомольские истребительные отряды, которые влились в истребительные батальоны (до 5 тысяч человек). Истребительные батальоны обеспечивались обмундированием, вооружением и транспортом главным образом за счет местных ресурсов, командиры и политработники подбирались из партактива. До середины октября 1941 года истребительные батальоны находились в Москве и несли охранную службу в своих районах. 16 октября они были сведены в пять полков, занявших оборонительные рубежи на ближних подступах к столице. Вскоре вошли в состав вновь сформированных 4-й и 5-й Московских стрелковых дивизий (Синицин А.М. Истребительные и рабочие батальоны на защите Москвы // Беспримерный подвиг. М.: Наука, 1968).

²⁹ Название столицы Таджикской ССР Душанбе в 1929–1961 годах.

³⁰ Сайт наследников А.Д. Гончарова: http://www.a-goncharov.ru/

³¹ Радлов Николай Эрнестович (1889–1942) — русский и советский художник, искусствовед, педагог, лауреат Сталинской премии второй степени (1942). Был непревзойденным мастером шаржей на ленинградских писателей, которые вошли в книгу «Воображаемые портреты» (1933). Иллюстрировал детские книги А.Л. Барто, С.Я. Маршака, С.В. Михалкова, А.М. Волкова. Его «Рассказы в картинках» (1937) были переведены на английский язык и в 1938 году получили премию на Выставке детской книги в Нью-Йорке. В годы Великой Отечественной войны был одним из создателей «Окон ТАСС», создателем журнала «Фронтовой юмор».

³² Горяев Виталий Николаевич (1910–1982) — советский график-иллюстратор, живописец, карикатурист, народный художник СССР (1981), лауреат Государственной премии СССР (1967).

³³ Верейский Орест Георгиевич (1915–1993) — советский художник, книжный график, народный художник СССР (1983), лауреат Государственной премии СССР (1978).

³⁴ Евган Евгений Николаевич (настоящая фамилия — Рапопорт; 1905–1948) — советский художник-карикатурист.

³⁵ Ефимов Борис Ефимович (настоящая фамилия — Фридлянд; 1900–2008) — советский и российский художник-график, мастер политической карикатуры, академик Академии художеств СССР (1975; член-корреспондент — 1954), народный художник СССР (1967), Герой Социалистического Труда (1990), Лауреат Государственной премии СССР (1972) и двух Сталинских премий второй степени (1950, 1951). В 1945 году Борис Ефимов в числе других знаменитых советских корреспондентов принял участие в Нюрнбергском процессе. Здесь он впервые воочию увидел многих «героев» своих сатирических рисунков.

³⁶ Семенов Иван Максимович (1906–1982) — советский график, народный художник СССР.

³⁷ Горяев В.Н. В фарватере надежного корабля // Андрей Гончаров. Графика, живопись (полная персональная посмертная выставка): Каталог выставки А.Д. Гончарова в Центральном доме художника в 1983 году.

³⁸ Сайт наследников А.Д. Гончарова: http://www.a-goncharov.ru/

³⁹ Васнецов Андрей Владимирович (1924–2009) — крупнейший художник-монументалист, создавший большое количество произведений монументального искусства, народный художник России, действительный член Российской академии художеств, лауреат Государственной премии, лауреат премии Совета министров, лауреат премии Президента России, профессор Московского полиграфического института (ныне Московский государственный университет печати имени Ивана Федорова). С А.Д. Гончаровым их связывала многолетняя дружба. Кроме панно «Мы победили», совместно с А.Д. Гончаровым создано панно «Дружба народов» для Советского павильона на Лейпцигской ярмарке, а в 1958 году вместе с А.Д. Гончаровым и В.Б. Элькониным — большое панно «Москва» для Международной выставки в Брюсселе, которое удостоилось серебряной медали.

⁴⁰ Васнецов А.В. Мой учитель Андрей Дмитриевич Гончаров // Андрей Гончаров. Графика, живопись (полная персональная посмертная выставка): Каталог выставки А.Д. Гончарова в Центральном доме художника в 1983 году.

⁴¹ «Красноармейская правда». 1945. 24 октября. № 247 (7452).

⁴² 30 сентября 1930 года постановлением ЦИК и СНК СССР по ходатайству всемогущего в то время историка М.Н. Покровского был создан Институт архивоведения. В 1932 года институт был переименован в Московский государственный историко-архивный институт (МГИАИ), который занимал исторические здания бывшего Печатного двора на улице 25 Октября (бывшей Никольской) в Китай-городе. Пришедшие на работу в МГИАИ выпускники МГУ, такие, как Н.П. Ерошкин и С.О. Шмидт, основали свои научные школы, оказавшие заметное влияние на развитие отечественной исторической науки. В 1991 году на базе Историко­архивного института был создан Российский государственный гуманитарный университет (РГГУ).

⁴³ Никольская улица (в 1935–1990 годах — улица 25 Октября) — старейшая улица Москвы, одна из главных улиц Китай-города. Проходит от Красной до Лубянской площади. Здесь находились Печатный двор, Николо­Греческий монастырь (Никола Старый), Славяно-греко­латинская академия.

Окончание следует.