Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Это однажды случилось

Ирина Вячеславовна Сабенникова окончила Саратовский государственный университет. Историк, доктор исторических наук. Действительный членкорреспондент Академии российской словесности.
Научный сотрудник Всероссийско­го научноисследовательского института документоведения и архивного дела (ВНИИДАД). Возглавляет сектор использования архивных документов. Автор более 120 научных работ, поэтических книг и книг прозы.
Член союза писателей России. Живет в Москве.

Снег

Во время Второй мировой ее отец воевал в составе восьмой итальянской армии на Дону. Зимой 1942­го в ходе операции «Сатурн» он попал в плен. Ему еще повезло — остался жив. Зима была на редкость холодная, морозы стояли ниже сорока градусов. Непривычные к такой погоде, без зимнего обмундирования, итальянцы очень страдали. Потом был лагерь в Сибири и опять снег, снег и мороз, и так пять лет. Нет, у него не было ненависти к русским, против которых воевал, пусть и без особого усердия и сноровки, но воевал же. Но он не питал и особой любви к ним, только сожаление, что все так получилось.

Снег и мороз — вот какие воспоминания привез он из России и об этом рассказывал своим детям. Он рассказывал о стране, всегда засыпанной снегом, о бескрайних лесах, чем­то похожих на зимнее штормящее море, о странных людях, живущих в этих невыносимых условиях и непонятно почему любящих свою землю. А его маленькая дочь слушала все эти рассказы и постепенно так привыкла к ним, что страна эта, которую отец называл «Россия», стала казаться ей почти сказочной, и, как всякому ребенку, ей хотелось увидеть эту необычную страну.

Время шло, дети росли, и воспоминания детства отодвигались на второй, потом третий план и в конце концов оказались где­то на периферии памяти. Выросла и Анна­Мария. Окончив университет, она стала лингвистом, преподавала детям итальянский язык и была хорошим педагогом. Но не всякому человеку довольно только одного — хорошо исполнять свои обязанности. Бывает и так, что рождается человек с неспокойной душой, и ему не сидится на месте, хочется посетить самые неожиданные и далекие места. И Анна­Мария была из таких людей — страсть к путешествиям была у нее в крови. Ее привлекали Африка, Афганистан и Иран — страны, куда европейцы предпочитают не ездить, чтобы не разрушать своего привычного и устойчивого представления о мире, сформировавшегося в тесных рамках Евросоюза.

Анна­Мария не была героической личностью, но, имея излишне импульсивный характер, жить на одном месте и день изо дня ходить по одной и той же дороге в школу было в какой­то мере даже опасно для ее психики и, как следствие, карьеры. Возможность же переезжать из страны в страну и нести детям знание о своей родине носила налет экстравагантности, а ее обычную работу школьного учителя превращала в некую миссию. Но где бы она ни работала, в Греции или даже в Эфиопии, ей всегда этого казалось недостаточным, и, выбирая из предложенных министерством просвещения мест работы, она бессознательно искала Россию. Почему? Ответ на этот вопрос она знала с детства: увидеть страну, о которой ей так много рассказывал отец, и тот снег, которым были переполнены его воспоминания, снег, воспоминания о котором всегда вызывали слезы на его глазах.

Анна­Мария уже почти отчаялась попасть в Россию, когда в начале двухтысячных вдруг получил поддержку проект по созданию итальянской школы на базе одного из московских лицеев и туда потребовались преподаватели. Анна­Мария с радостью согласилась преподавать философию и итальянскую литературу, что в ее представлении было достаточно близко. Хотя русского языка она не знала, а английским владела весьма условно, предстоящие трудности в общении с детьми ее не пугали, но почему­то они не напугали и чиновников от образования. Пока шли всякие приготовления и согласования, наступила осень, и лишь к середине октября Анна­Мария смогла вылететь в Москву.

Будучи человеком образованным и много путешествующим, она, конечно, не верила слухам, что по Москве бродят медведи, но бородатых мужиков в долгополых кафтанах все же увидеть надеялась. В любом случае ружье бы ей перевозить не разрешили, и как необходимое средство защиты она взяла с собой газовый баллончик и довольно крепкий зонт­трость. О специфике русского климата она почему­то не подумала, а может быть, решила, что магазины есть везде, так что захватила с собой большей частью легкую одежду, да и на итальянских улицах был чудесный теплый октябрь.

Самолет приземлился в Шереметьево. пройдя через рукав коридора, Анна­Мария оказалась сразу в аэропорту, потом, соблюдя все необходимые формальности, получила багаж и заказала такси. Все это ничем не отличалось от любого другого европейского города, или же отличия были столь незначительны, так что Анна­Мария их не заметила. Темнело рано, такси ехало по городу уже в сумерках, и разглядеть что­либо ей не удалось. Водитель подвез пассажирку к подъезду большого посольского дома возле метро «Киевская», и, заплатив по счетчику, Анна­Мария выбралась из машины на улицу. Дальше двинуться она уже не смогла, на улице шел снег, совершенно неожиданный в это время года. Она подняла глаза к уже темному небу и увидела, как из этой темноты, словно из открытого космоса, падают медленные и мягкие снежинки, похожие на кусочки ваты. Было удивительно тихо, снег падал, словно в замедленной съемке, на ветки подстриженного кустарника, нанизывая рыхлые гирлянды на провисший телефонный провод, причудливо укрывая мелкие лиловые хризантемы на клумбе. Шел настоящий русский снег, ради которого она приехала, но был всего лишь октябрь, и даже ей не показалось, что холодно.

— Покров, — сказал задержавшийся водитель, наблюдая за по­детски растерянной иностранкой. — на Покров всегда снег идет, хорошая примета.

Снег и хорошая примета в голове Анны­Марии плохо совмещались, но возражать она не стала — может быть, и так. «Поживем, увидим», — решила она и, распрощавшись с водителем, поднялась в квартиру, предоставленную ей посольством.

Утром, когда Анна­Мария выглянула в окно, снега не было, только мокрый черный асфальт, ощетинившийся голыми ветками кустарник вдоль тротуара да непонятно почему еще цветущий куст мелких лиловых хризантем на клумбе возле подъезда. Осень.

«Не в лучшее для Москвы время приехала», — решила для себя Анна­Мария и занялась делами.

Надо было включаться в работу, подгонять расписание, знакомиться с учениками, и все это превратило ее прежде по­европейски налаженную жизнь в бег с препятствиями, причем препятствия возникали сами собой и часто на ровном месте. Но чем больше препятствий, тем интереснее и насыщеннее жизнь, и Анна­Мария почти не замечала тоскливого пейзажа за окном, темных, словно вымокших от частых холодных дождей, почерневших стволов городских деревьев и всепроникающей, точно нити серой плесени, осенней тоски, лишающей воли и отнимающей силы.

Работа ее спасала. Дети были милы, немного испуганы, как и все дети при встрече с чем­то неизвестным, но неизбежным, и несколько более наивны или, может быть, доверчивы, нежели ее итальянские ученики.

Поскольку Анна­Мария могла говорить только по­итальянски и по­французски, а дети — по­русски и отчасти по­английски, то общение регулировалось естественным образом. Тем не менее она считала, что ее миссия не ограничивается жесткими рамками преподавания предмета, и всячески старалась разговорить детей, заинтересовать: она вовлекала их в театральные постановки, где им самим приходилось делать себе костюмы и придумывать неожиданные декорации, зубрить длиннющие тексты итальянских авторов, начиная от Петрарки и Данте, которых, как и всех давно канонизированных классиков, они начинали тихо ненавидеть. Постепенно их словарный запас расширился, дети перестали бояться говорить с ней на любые отвлеченные темы, а ей оставалось только поправлять их грамматику и поощрять стремление к знаниям.

Русские коллеги считали ее экстравагантной и даже смешной, так что общего языка с педагогами колледжа Анна­Мария не нашла, да и не очень­то искала.

Суетливая московская осень закончилась как­то разом. Анна­Мария проснулась утром от непривычного, как будто жемчужного освещения и, подойдя к окну, обнаружила, что все вдруг исчезло — за окном было белым­бело. Не сразу поняв, что причиной всему снег, она даже забеспокоилась, не зная, к чему приписать это необычное событие, но, открыв створку окна и выставив вперед руку ладонью вверх, почувствовала легкие, почти не ощутимые прикосновения снежинок, растворяющихся, встретившись с ее теплой рукой.

«Надо немедленно выйти на улицу», — решила Анна­Мария, и, наскоро одевшись и захватив с собой книги для занятий, она буквально выбежала из дома. Дальше последовало глубокое изумление — Анна­Мария завязла в снегу. Снег шел всю ночь, и навалило его выше щиколоток. Кое­где его удивительно ровную и девственную белизну нарушали рваные следы немногих пешеходов, которые ранним утром направлялись к метро. Анна­Мария к ним не примкнула, и не потому, что ей было жаль разрушить эту снежную сказку. Причина была куда банальней — у нее не было теплой обуви, а те полусапожки, в которых она буквально вбежала в сугроб, уже наполнились неприятной влагой.

«Ладно, подожду, — решила Анна­Мария, — не век же ему лежать, к обеду растает. Позвоню в школу, перенесу занятия на завтра». Приняв это решение, она вернулась домой — любоваться чудесной зимней сказкой через окно.

К обеду снег не растаял, но заболело горло, и Анна­Мария взяла бюллетень. Снег не растаял и на следующий день, и через два дня, более того, его стало еще больше: жесткий кустарник превратился в пушистые белые шары, деревья, примерив зимний наряд, так и не смогли его снять и под тяжестью снежных шуб никли к земле. Одно радовало: появился совсем еще юный дворник с лопатой. Его черные южные раскосые глаза отражали снег. Снег и еще тоску, которую этот бесконечный снег у него вызывал. Он был методично упорен в своей борьбе со снегом. Анна­Мария наблюдала за этой борьбой несколько дней и не была вполне уверена, что победит человек, но, как ни странно, он победил. Когда же это произошло и она убедилась, что путь к метро расчищен, она отправилась в ближайший обувной магазин, которым оказался «Ессо», и купила себе зимние ботинки.

«Эти подойдут лучше всего», — подумала она и не ошиблась. Несмотря на ее весьма экстравагантный вид, — ботинки никаким образом не подходили к ее гардеробу, в связи с чем были куплены еще колготки с оленями, — Анна­Мария чувствовала себя, можно сказать, комфортно. Постепенно приобретались другие зимние вещи: меховая шапка, варежки. Но ботинки оказались самой надежной частью ее гардероба — сносу им не было...

...Анна­Мария провела в России семь лет, но так и не выучила русский язык, и вовсе не потому, что с пренебрежением относилась к русской культуре, нет, культуру она очень уважала, особенно литературу, которую неплохо знала, но читала в переводе на итальянский. А выучить язык ей было недосуг, да и с детьми лучше всего, с педагогической точки зрения, было общаться на итальянском — так у них появлялся стимул говорить, даже не очень владея грамматикой. Она не была сентиментальной и потому не слишком интересовалась, любили ли ее ученики, довольно было и того, что они неплохо сдавали выпускные экзамены, и это позволяло ей думать, что выбранная ею миссия выполняется.

Но все когда­нибудь приходит к своему завершению, и Анна­Мария осознала, что ей предстоит вернуться на родину: заканчивался срок очередного контракта, и подходил пенсионный возраст. И тут ей стало грустно. Она вдруг поняла, что все годы, что она прожила в России, она провела в Москве, но самой страны так и не видела.

«Так нельзя!» — решила Анна­Мария и дала себе слово последний свой отпуск провести в путешествии по Транссибу, проехав всю Россию — от столицы до Дальнего Востока.

Сначала она собрала своих выпускниц, не всех, а тех, кто вместе с итальянским языком открыл для себя и итальянскую культуру. Таких было немного, «но их и не может быть много», утешилась Анна­Мария и приготовила настоящий итальянский ужин, чтобы еще раз подтвердить правило, что еда для итальянцев — почти религия. Девочки подарили ей пуховый оренбургский платок, белый и мягкий, как снег, но теплый, как слова их искренней благодарности, которые неожиданно и до слез ее растрогали: сентиментальности она за собой прежде не замечала. Она накинула платок и стала удивительно похожа на обычную русскую бабушку, несмотря на орлиный нос и темные, с искорками южные глаза. Так и сфотографировались они все вместе — бабуля в белом оренбургском платке и довольные девочки.

Завершив школьные дела, Анна­Мария, верная своему порыву, купила билеты до ближайшего областного центра на обычный скорый поезд, потому что решила: если уж смотреть страну, то надо поставить себя в те же условия, что и большинство пассажиров, и взяла плацкарт. Она не останавливалась в гостиницах. Она обрела друзей среди геологов и студентов возле походных костров, с песнями под гитару, научилась путешествовать на перекладных и проводить время в ожиданиях попутных поездов, благо было лето и полные трагизма рассказы ее отца о русской Сибири не находили подтверждения. Зато ее душа скитальца наконец­то была удовлетворена: она проехала через Урал и Сибирь и добралась до Владивостока, на всем пути встречая только милых и отзывчивых людей. Она наконец­то полюбила страну, в которой прожила семь лет, и впервые пожалела, что не выучила ее языка, и загадала сюда вернуться. Не в европейски вылощенную Москву, а именно сюда, в настоящую, как она считала, Россию.

Период жизни, который Анна­Мария для себя определяла как «русский», закончился, и она благополучно вернулась в любимую Верону. Красивый город. Она специально купила квартиру на горе, чтобы утром за чашкой кофе видеть его весь, неспешно просыпающийся в утренней дымке и наполняющийся, как бокал игристого вина, детскими криками и смехом.

Этих чудесных мгновений она ждала все те годы, которые провела за границей. И все­таки чего­то не хватало.

Анна­Мария никак не могла покинуть платную парковку у озера Гардо, недалеко от Вероны, безуспешно стараясь вставить в прорезь для парковочной карты музейный билет. За ней скопилась целая вереница машин, водители которых уже начали предлагать свою помощь пожилой даме, на что она совершенно не реагировала.

— Знаешь, — говорила она в это самое время своей лучшей ученице, пожелавшей стать итальянкой, — я пошла на курсы изучения русского языка и скоро смогу говорить с тобой по­русски о Пушкине. — И на изумленный взгляд девушки, которую она четыре года кряду мучила стихами Петрарки, добавила: — Мне здесь, в Вероне, так не хватает снега.


Дядюшка Поджио

Вы помните дядюшку Поджио? Конечно, кто не помнит этого милого, нелепого господина, который как­то в намерении повесить картину мобилизовал все свое семейство? Но заметьте, только свое семейство. Какова деликатность, он же мог мобилизовать значительно больший круг людей, а ограничился только самыми близкими. Так вот, этот дядюшка Поджио давно на пенсии, отдыхает, а его место заняли другие, готовые из близких людей душу вытрясти, лишь бы получить желаемое, а нет, так и всех, кто в поле зрения попадет, присовокупить к своей сиюминутной проблеме. Вам кажется такая ситуация невероятной, а мне, увы, единственно возможной.

Жил­был человек, по своим летам как раз достигший возраста дядюшки Поджио, но никогда не признававший, что в глубине своей натуры им и является. Нет, он никогда — думаю, лет с пяти — не говорил этих ласкающих педагогические струны души всякой матери слов: «Я сам!» — но всегда предпочитал другие: «Лучше ты». И ничего, вырос, профессию получил, женился и родил детей, и при всем этом ни разу ему не понадобилось умение владеть молотком и плоскогубцами или хотя бы велосипедным гаечным ключом. Впрочем, ездить на велосипеде по окрестным полям и проселкам он очень любил. Это весьма философское занятие — созерцать красоту, забираясь в непроезжие и непролазные места для уединения, — порой приводило к тому, что велосипедные колеса приобретали форму, схожую с восьмеркой, что новоявленного дядюшку огорчало. Привозя изувеченный велосипед, он передавал его жене со словами: «Лучше ты его почини...» — а на возмущенный возглас женщины отвечал: «Или купи... новый». Разумеется, два­три раза в сезон новый велосипед покупать не станешь, поэтому за ремонт принимался сын, с малолетства привыкший чинить и выправлять за отцом пострадавшие вещи. Так что велосипедный гаечный ключ дядюшке совершенно не был нужен, и без него все устраивалось наилучшим образом.

Но случаются же неожиданности даже в жизни людей, всегда умеющих с невероятной легкостью переадресовать эти неожиданности другим. так и произошло с человеком, которого мы уже стали называть дядюшкой.

Лето заканчивалось, отпуска тоже, и немногочисленные члены семьи постепенно покинули дачу, дядюшка наконец­то остался один в большом дачном доме. Сбылось его давнишнее желание — побыть одному, чтобы дети не голосили, собаки не лаяли, соседи не жужжали с утра до ночи бензокосилкой, уничтожая траву на крошечных лужайках, а строители не матерились на соседнем участке. Всё, наступила тишина. Можно было, забравшись на третий этаж, в кабинет, творить или валяться на диване с детективом — хорошо, что заранее скупил все, что предлагала знакомая продавщица в книжном киоске по бросовой цене. Можно даже, как ни стыдно признаться, смотреть телевизор, тот самый телевизор, который многие годы он сам изгонял из дачного быта. Телевизор, которого были лишены его дети, обреченные все летние каникулы читать классику и самым большим развлечением которых было дядюшкино чтение вслух.

Теперь, когда никого на даче не было, он мог позволить себе лечь на диван и, поколдовав с пультами спутниковой антенны и телевизора, если получится, найти какой­нибудь вестерн. Но это только вечером, после кабинетного сидения, езды на велосипеде, купания и похода в лес за грибами. День был насыщен событиями, но не эмоциями.

Эмоций не хватало, но тут кончился газ.

Язычок газового пламени стал сначала тускло­желтым, потом покраснел и сдох, горелка пошипела и затихла — газ определенно кончился. Надо было менять баллон или позвонить жене. Позвонить, конечно, проще, только бы телефон отыскать, вечно где­нибудь прячется, но она в Москве и приедет к концу недели, а продержаться четыре дня будет не просто. Можно, конечно, микроволновкой воспользоваться — еду разогревать, ему разносолов на неделю вперед приготовили, от голода точно не умрешь, а если электрический чайник найти, то и думать не о чем. Или все­таки поменять баллон? Вон он под раковиной стоит, для экстренных случаев припасен, да и внизу какой­то есть. Нет, все­таки сначала позвонить.

— Ты знаешь, все уехали, — с жалобой в голосе сказал дядюшка, — а у меня газ кончился. Я, конечно, могу и без газа обойтись, но что с грибами делать? Жалко, испортятся.

— Нет газа? — спросила жена на другом конце провода. — так поменяй баллон, там есть запасной.

— Нет, лучше я так, тебя подожду. Я и баллона не найду, — по­детски слукавил дядюшка, в упор разглядывая новый, выкрашенный яркой красной краской, точно жук­пожарник, баллон. — Ты позвони кому­нибудь, — сказал он после минутного раздумья, — пусть поменяют.

— Хорошо, — сдалась жена, — попробую кого­то найти завтра утром, сейчас уже почти ночь.

Она прекрасно понимала, что в последних числах августа, когда отпуска уже закончились и вот­вот начнется учебный год, найти кого­то на дачах невозможно, но и заявлять об этом категорично на ночь глядя не хотела. Что без толку ссориться? Утро вечера мудренее.

Рано утром ее разбудил звонок.

— У меня нет газа, ты помнишь? — довольно бодро, несмотря на ранний для него час, проговорил дядюшка.

— Неужели не появился? — попыталась отшутиться жена.

— Я не пробовал, но вчера не было. Думаешь, стоит еще раз попробовать зажечь конфорку? — спросил он, кося под совершенного идиота.

— Думаю, стоит поменять газовый баллон, — отрезала жена путь к отступлению.

— Я не могу, лучше поживу так, — ответил он, и в его интонации подтекстом следовало: «...и ты, когда вернешься, найдешь меня изголодавшего и измученного, почти при смерти, но будет уже поздно. Наша счастливая жизнь, как и мое здоровье, будут окончательно разрушены».

Но на эту удочку жена не поддалась, напротив, в ее голосе слышалось нескрываемое раздражение. Словно на другом конце провода появилась грозовая туча, которая с каждой секундой набухала и тяжелела, готовая разразиться громом.

— Пойди в котельную, возьми ящик с инструментами и найди в нем гаечный ключ.

— А где это? — последовал наивный вопрос будто никогда не ходившего по собственному дому человека.

Но жена не сдалась:

— Там, где книжная картотека, которую ты летом разбирал, а баллон на улице.

Не выключая телефона, чтобы оставаться на связи и не оказаться один на один с досадной проблемой, дядюшка проделал недолгий путь в котельную и, к превеликому своему удивлению, сразу же нашел ящик с инструментами.

— Здесь нет клещей, — сообщил он в трубку.

— И слава богу. возьми разводной ключ или плоскогубцы и иди на улицу.

Через минуту, как только он вышел из дома и добрался до железного шкафчика, в котором находился треклятый газовый баллон, дядюшке потребовались новые пояснения.

— Что мне делать?

— Нужно вынуть баллон из шкафчика.

— Не могу, он привязан, — с видимым злорадством ответил дядюшка.

— Закрой вентиль, — последовал совет из телефонной трубки, после чего с дядюшкиной стороны раздалось сопение, означавшее, очевидно, напряжение, с которым закручивали вентиль.

— Теперь открути гайку, — следовали конкретные указания жены.

— Какую еще гайку? — возмутился дядюшка, словно кто­то посмел нарушить договор и вписать в него пункт, которого там прежде не было.

— Ту единственную, которая соединяет шланг с баллоном, у нее обратная резьба, — жестко пояснила жена.

На сочувствие дядюшке надеяться не приходилось, оставалось только сделать что­нибудь неожиданное, чтобы наконец все поняли его несостоятельность как слесаря и оставили в покое со своим треклятым баллоном. но что?

— Что ты там возишься? — нетерпеливо спросила жена.

— Гайку откручивал, — невозмутимо ответил дядюшка.

— Открутил? Тогда вынимай баллон из шкафа.

— Не могу, — обиженно ответил дядюшка, — он привязан.

— Так ты же открутил гайку, теперь ничто этот баллон не держит, вынь его, наконец! — едва сдерживаясь, повысила голос жена.

— Я что­то другое открутил, — раздраженно ответил дядюшка.

— Что ты мог открутить, кроме единственной гайки? Закручивай немедленно обратно!

Следующие пять или семь минут ушли на то, чтобы восстановить status quo, если он, конечно, был восстановлен. Потом телефон, не выдержав получасового марафона, отключился.

— Пф­фу, — с облегчением выдохнула жена, — пусть потрудится. Однако надо найти кого­нибудь, способного открутить гайку, иначе это все может плохо кончиться, он же все подряд станет откручивать — по принципу «чем хуже, тем лучше», так мы дом потом не соберем. — И она, полистав адресную книгу в телефоне, набрала номер дачного соседа, не особенно, впрочем, надеясь на успех.

После нескольких гудков раздался хрипловатый голос, судя по интонации, человека, у которого есть время поболтать. Однако болтать, даже с приятным во всех отношениях и доброжелательным соседом, ей было некогда.

— Алло­алло, — гудел голос. Что­то с ним было не так, но вот что именно, разбираться времени не было.

— Привет, Дим, — проговорила она скороговоркой. — ты случайно не на даче?

— Нет, Любушка, — пропел голос, — я далеко­далеко.

«Странно, — подумала она, — с каких это пор я попала в категорию “Любушек”? да и есть ли вообще у соседа такая категория? Он не романтик».

— Насколько далеко? У меня Петя остался на даче один, и у него газ кончился.

— Сочувствую, — рассеянно ответил голос, но, как ни странно, в нем действительно слышались нотки сочувствия. — Помнится, мы Фирса прежде на даче забывали, да жив ли он. Теперь, значит, Петя?

Совершенно сбитая с толку, женщина подумала, что прежде не замечала у соседа актерских качеств. Человек симпатичный, отзывчивый, всегда за недорого поможет что­то несложное отремонтировать или поменять. Да, скорее, наверное, поменять. Страстишка у него есть — все, что только возможно, в металлолом сдавать. И выгадает­то три рубля, но так гордится, что из ненужной вещи эти три рубля извлек, словно пятиклассник, победивший в соревновании по сбору металлолома. Из­за этой его слабости в доме уже все поменяно: стиральная машина, которая еще лет пять могла работать, но была слишком железной, на взгляд Димы, чтобы жить долго и спокойно. И швейная — устарела («Ремонту не подлежит!» — безапелляционно констатировал он когда­то), и тостер, и холодильник, и многое другое, чего и не припомнишь, — не записывать же убытки. А вот теперь и совершенно некстати проявились какие­то другие качества соседа.

— Я далеко и не могу быть ближе к тебе, Любушка, — уточнил голос свою геопозицию и что­то неопределенное замурлыкал в трубку.

Женщина отстранила телефон, чтобы убедиться, что набрала правильный номер. Номер был правильный, а вот человек...

— Ты здоров? — спросила она на всякий случай. К этому вопросу обычно прибегают, когда ни на что не могут решиться и оттягивают это неизбежное решение до предела.

— Конечно, дорогая, здоров как никогда и всячески готов тебя радовать. Ты, говоришь, Петя на даче, так, значит, вишневый сад жив?

— Жив ли вишневый сад?! Конечно, жив! Постановки идут почти в каждом драматическом театре, не знала только, что ты этим увлекаешься, — закончила она с нескрываемой досадой.

— Чем увлекаюсь? — удивился Дима. — Я хотел только узнать, как обошлось с Лопахиным. сегодня же двадцать второе августа, ты нашла денег от него откупиться?

Фамилию Лопахин носил один из дачных соседей, но никто из семьи не имел с ним никаких финансовых дел и денег вроде не одалживал, так что и откупаться причин не было, однако разговор шел уже куда­то в сторону не только от газового баллона, но и от здравого смысла.

— Послушай, Гаев... — Женщина назвала соседа именем литературного персонажа, желая дать ему понять, что оценила его иронию, но у нее нет намерения продолжать разговор в том же тоне. — Я помню, что сегодня двадцать второе, но вишни в Мелихове и во всем районе не растут уже лет сто, как раз со времен Чехова, и ты лучше меня это знаешь, сам же в прошлом году последнее дерево вырубил.

— Я? Вырубил?! — ужаснулся сосед. — Сам?

— А ты что же, все на Лопахина хочешь свалить? Так у него на участке полный порядок — все бетоном залито. Есть какие­то деревья, но немного.

Сосед молчал, и это его молчание было трагичным. Через несколько мгновений послышались мужские, едва сдерживаемые всхлипывания, и телефон отключился.

«Еще бы ему не отключиться, — подумала она. — кажется, я и сама вот­вот отключусь. Понять невозможно, но человек­то плачет. Надо перезвонить, странный он сегодня. может быть, действительно что­то случилось?»

Она повторно набрала номер соседа.

— Привет, — ответил знакомый, по­рабочему бодрый голос.

— Дим, у тебя все нормально? — спросила она, испытывая величайшую неловкость, словно выпытывала у человека страшную тайну его жизни.

— Всё о'кей, — ответил удивленный сосед, — дел только полно. а что случилось?

— Значит, ты не на даче и судьба вишневого сада тебя не очень беспокоит? — уточнила она на всякий случай, не вдаваясь в подробности, и описала проблему с заменой газового баллона.

— Нет, только на выходных буду, раньше не получится, так что, если дело терпит, помогу с удовольствием, — благожелательно ответил сосед. — А ты сама­то здорова?

— Все хорошо. Спасибо, Дим, попробую сама разрулить, — ответила она и выключила телефон.

Значит, прошлый звонок попал не туда, это был не Дима. а кто? Чертовщина какая­то с этими телефонами, вот и пойми, куда попала: то ли в сумасшедший дом, то ли во временную щель. А впрочем, не все ли едино — и там и там Гаев вполне мог быть.

Однако что там с мужем? Он же за это время и дом мог сжечь. Надо звонить, сообщить, что помощи ждать не от кого, придется работать своими руками.

Она опять взяла телефон и набрала номер мужа.

— Ну что там у тебя? — спросила без всякого интереса, ожидая услышать перечисление нерешенных и вновь возникших проблем.

— Все нормально, — отозвался дядюшка на редкость бодрым голосом. — Приходил Лопахин, поменял баллон. Очень приятный, интеллигентный человек, хотя и выглядит полным увальнем.

— Как же он узнал, что тебе помощь нужна? — удивилась жена. — Где он, а где ты? Даже если бы ты кричать стал и звать на помощь, вряд ли бы он услышал.

— Да я почти и взвыл, только услышал, как среди полной тишины и безлюдья послышался стук топора. Я удивился, что кому­то утром в понедельник пришло в голову деревья рубить, теперь же бензопилой больше пилят, силы экономят, а тут именно что стук топора, ну как на сцене в «Вишневом саду», помнишь?

«Как не помнить, — подумала вконец сбитая с толку женщина, — все утро только тем и занимаюсь, что вспоминаю». Но ничего говорить не стала, решила дослушать.

— Ну, я и пошел посмотреть, мало ли что, — продолжил дядюшка Поджио. — Смотрю, Лопахин на своем участке с остервенением деревья рубит. У него же всякой техники полно, а он вот размяться захотел, топором помахать. Пока я дошел, он уже весь сад срубил. Увидел меня, улыбнулся довольно и говорит: «Вот, думаю бассейн здесь построить, а деревья мешают, решил вырубить, они все равно не плодоносят, одно только название — вишни». Я ему о своей проблеме рассказал, он и помог. В одну минуту все скрутил, потом завинтил и на место поставил — рукастый человек, бывают же такие, — заключил Поджио не без зависти. — Да! Еще он сказал, что надо шведский разводной ключ купить, им работать удобнее.

Женщина молчала, балансируя между реальностью и бредом. Она мучительно ждала помощи, какой­нибудь нелепицы, которая вернула бы ее в привычный мир домашнего абсурда, и помощь пришла.

— Ты знаешь, — сказал муж, помявшись, — Лопахин баллон поменял, а газа все равно нет.

Вот она, эта соломинка! Женщина радостно выдохнула застоявшийся в груди воздух — дядюшка остался самим собой! Со всей своей неловкостью, ленью и желанием переложить ответственность за малейшее действие на другого.

— Вентиль на баллоне открой, — сказала она, улыбаясь от сознания того, что мир спасен, и добавила на всякий случай: — Только потом спичку к конфорке поднеси...

И отключилась.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0