Усадьба на Моховой: два века истории и культуры
Александр Анатольевич Васькин родился в 1975 году в Москве. Российский писатель, журналист, историк. Окончил МГУП им. И.Федорова. Кандидат экономических наук.
Автор книг, статей, теле- и радиопередач по истории Москвы. Публикуется в различных изданиях.
Активно выступает в защиту культурного и исторического наследия Москвы на телевидении и радио. Ведет просветительскую работу, читает лекции в Политехническом музее, Музее архитектуры им. А.В. Щусева, в Ясной Поляне в рамках проектов «Книги в парках», «Библионочь», «Бульвар читателей» и др. Ведущий радиопрограммы «Музыкальные маршруты» на радио «Орфей».
Финалист премии «Просветитель-2013». Лауреат Горьковской литературной премии, конкурса «Лучшие книги года», премий «Сорок сороков», «Москва Медиа» и др.
Член Союза писателей Москвы. Член Союза журналистов Москвы.
В самом центре Москвы, на Моховой улице (д. 6), вот уже почти два столетия стоит этот удивительный памятник истории и архитектуры — усадьба Шаховских-Красильщиковых. Она была построена в 1820 году, затем неоднократно перестраивалась: в 1868 году по проекту архитектора А.С. Каминского, а в 1886 году — по проекту архитектора С.С. Эйбушитца. Формирование застройки усадьбы, дошедшей до нашего времени, относится к послепожарной эпохе, когда по красной линии Моховой по «образцовому» проекту возводится каменный дом с мезонином и четырехколонным ионическим портиком, окруженный невысокими флигелями.
В это время усадьба принадлежала московскому доможилу князю Павлу Петровичу Шаховскому (1766–1838), женатому на Агафоклее Алексеевне Бахметьевой (1773–1849). У них было десять детей: шесть дочерей и четыре сына. Елизавета Петровна Янькова, московская старожилка, хорошо знала эту семью: «Все семейство хороших наших знакомых Шаховских: князь Павел Петрович и жена его — княгиня Агафоклея Алексеевна, урожденная Бахметева. Этот князь Шаховской был именно из того поколения Шаховских, из которых была и батюшкина бабушка Марья Федоровна, а мать князя Павла Петровича была урожденная княжна Щербатова (Ирина Тимофеевна). Следовательно, ежели мы были не родня по дальности родства, хотя и могли бы счесться, но и по батюшкиной бабушке и по матушкиному деду мы были все-таки и даже вдвойне свои. Князь был лет на пять моложе моего мужа, княгиня на столько же моложе меня. У Шаховских было четыре сына и шесть дочерей. Сыновья были все еще мальчиками: старшему, Петруше, лет четырнадцать, а младшему — лет шесть, средним — лет по десять и по восемь. Из дочерей старшая была Вера, вторая Ирина, эта была одних лет с моими старшими девочками, Софья и Агафоклея помоложе, а Лизанька и Наденька вовсе детьми».
В 1867 году оставшиеся в живых княжеские дочери Ирина (1796–1866) и София (1800–1885) Шаховские продают свою недвижимость владельцу суконной фабрики братьев Бабкиных в Купавне Ивану Козьмичу Бакланову (1829 — ок. 1892), купцу 1-й гильдии, коммерческому советнику и совладельцу торгового дома «К.К. Бакланов и сыновья». Масштаб производства был большой — на мануфактуре трудились почти две тысячи человек. Бакланов заправлял текстильными делами вместе со своим братом Николаем (1837 года рождения). Это была богатая и хорошо известная в Москве и окрестностях семья. Возможности, в том числе и финансовые, они имели большие; помимо своего дела, Николай Бакланов являлся председателем совета крупнейшего российского Торгового банка и директором-распорядителем в Торгово-промышленном товариществе.
А что бы с такими деньгами и не прикупить княжескую усадьбу рядом с Кремлем! Вот и Иван Козьмич Бакланов так же полагал. После покупки он решает перестроить усадьбу, для чего и приглашает модного архитектора Каминского, предложившего объединить главный дом с флигелями и пристроить во дворе открытую террасу — шик по тем временам.
Александр Степанович Каминский (1829–1897) — зодчий в купеческом мире популярный, строил для Третьяковых, Боткиных, Морозовых и многих других. Творил эклектично, занимаясь переделкой старых барских домов для потомков их бывших крепостных, выбившихся в купцы первой гильдии. Пользуясь современной терминологией, его можно назвать автором новоделов: он придавал княжеским усадьбам ампирный облик. Кончил Каминский незавидно — в 1888 году очередной его доходный дом, на углу Кузнецкого и Неглинки, рухнул, погребя под своими обломками одиннадцать человек. Каминского приговорили к «церковному покаянию и шестинедельному содержанию на гауптвахте», после замененному на домашний арест.
Случайно или нет, но судьба владельцев перестроенной им усадьбы на Моховой также привела их к краху. Как гром среди ясного неба в Москве прогремело: Баклановы — банкроты! Неплохо знавший Баклановых потомственный почетный гражданин, купец и промышленник Николай Александрович Варенцов (1862–1947) вспоминал: «В 1892 или 1893 году, я хорошо не помню, ко мне однажды в кабинет Торгово-промышленного товарищества вошел Н.А. Найденов (крупный общественный деятель, основатель московского торгового банка, председатель Биржевого комитета. — А.В.), быстро, как всегда это проделывал; по лицу его было заметно, что он чем-то взволнован, и сказал: “Бабкинская мануфактура прекратила платежи, и один из владельцев ее, Николай Козьмич [Бакланов], состоит председателем совета Торгового банка. Я никак не ожидал, что дела у Баклановых так плохи, следовало бы Николаю Козьмичу оставить председательствовать в совете банка, он должен был знать о критическом положении дела — это не делает ему чести”. Для меня это известие явилось большой неожиданностью, я был глубоко уверен, что Баклановы очень богатые люди».
Вот как обделывались дела — так же как и нынче: Николай Бакланов, являясь одним из руководителей Торгового банка, сам же и выдал кредит в два миллиона рублей обанкротившейся фабрике своего брата. Возмущению московских купцов не было предела. Бакланов, как пишет Варенцов, пришел к Найденову, «упал в ноги перед ним и со слезами просил простить его за легкомыслие, что он не имел сил сознаться в плохом положении своих дел, все еще до последней минуты рассчитывая на изменение фортуны в лучшую сторону, как это бывает нередко с торговыми людьми».
Само собой, усадьбу на Моховой пришлось продать. Новой владелицей стала сибирская миллионерша Юлия Ивановна Базанова (1852–1924), унаследовавшая огромное состояние от своего свекра, богатейшего человека в России, «некоронованного императора Сибири» Ивана Ивановича Базанова, скопившего капитал в 15 миллионов золотых рублей.
И кому она только не помогала. Москвичи должны быть благодарны ей за первую специализированную клинику болезней уха, носа и горла на Девичьем поле, построенную в 1895 году. Базанова полностью оплатила все расходы: купила участок земли, оплатила строительство здания и оснащение его по последнему слову техники (кабинеты акустики, сравнительной анатомии, патологической анатомии). До тех пор не было в России подобного лечебного учреждения, где лечили бы болезни отоларингологии. Специалисты из-за границы приезжали и удивлялись тому, как оборудована клиника. Всего Базанова потратила на это дело более полутора миллиона рублей. Московская городская дума постановила присвоить клинике ее имя, в аудитории клиники установили ее мраморный бюст с надписью: «Юлии Ивановне Базановой в знак глубочайшей признательности за величайший дар и за бескорыстную деятельность на пользу старейшего русского университета, как назидательный пример потомству. Совет императорского Московского университета. 8 мая 1896 года». А Николай II подарил благотворительнице портрет с собственноручной подписью и выразил высочайшую благодарность.
Юлия Ивановна была очень скромным человеком, жутко стеснялась, когда кто-либо, выражая свою благодарность, пытался поцеловать ей руку. «Жертвуя большие средства на добрые дела, она никогда этого не подчеркивала, о них не разглашала и очень не любила какой-либо гласности и официальности, наоборот, помогала и благодарила с редкой скромностью и простотой», — говорили современники.
Также не стала она афишировать и другой свой добрый поступок, история которого началась ранним октябрьским утром 1898 года, когда Базанова вскрыла почтовый конверт с обратным адресом: «Тула, Льву Толстому». В письме говорилось:
«Милостивая государыня Юлия Ивановна,
обращаюсь к вам с просьбой о денежной помощи кавказским духоборам, находящимся в настоящее время в очень тяжелом положении. Кавказские духоборы подверглись жестокому гонению за то, что отказались исполнять воинскую повинность, несовместимую, по их мнению, да и по мнению, я думаю, и самого Христа, несовместимую с его учением. Трудолюбивое, кроткое и высоконравственное население это подверглось жестокому гонению: их истязали, запирали в тюрьмы, ссылали в худшие места Сибири и разоряли, выгоняя из их жилищ и расселяя по татарским и грузинским деревням, где они вымирали и вымирают от нужды и болезней. В прошлом году они просили правительство выпустить их за границу. Им разрешили, но у них недостает средств для переселения в Канаду, где им предлагают земли. Их всех переселяющихся 7500 душ. На переезд по морю и по железным дорогам, на первое обзаведение и прокормление им необходимо по крайней мере по 100 руб. на душу, а у них, если они продадут все, что у них есть, собирается только около 300 000. Квакеры и другие лица пожертвовали и жертвуют еще, но всего этого мало, и нужно еще много денег. Я надеюсь, что русские богатые и добрые люди не откажутся помочь. И вот с этой целью я обращаюсь к вам, прося вас пожертвовать на это несомненно доброе дело столько, сколько вы найдете нужным и возможным.
В ожидании ответа остаюсь уважающий вас Л.Толстой.
6 октября 1898 года».
Юлия Ивановна выполнила просьбу великого русского писателя, оплатив переезд в Канаду почти 7500 духоборов, потомки которых до сих пор вспоминают ее добрым словом.
Многие известные и простые люди протоптали дорожку в Базановку — так стали называть москвичи усадьбу на Моховой улице. Кому-то она просто помогала деньгами, другим оплачивала обучение, как это было с ее земляками-сибиряками — студентами Московского университета, покупала библиотеку для Географического общества, финансировала научные исследования и издание научных журналов, оплачивала работу бесплатной столовой, строила школы и часовни. В общей сложности она пожертвовала более 10 миллионов рублей. Награждение Юлии Ивановны золотой медалью на Анненской ленте «За усердие» в 1897 году — лишь малая толика признания ее заслуг.
От миллионного капитала у Базановой осталось лишь триста тысяч рублей, но и с этой суммы, помещенной в банк, она получала проценты, направляя их на благотворительность. Меценатка была вынуждена съехать с Моховой на съемную квартиру, но не прекращала заниматься бескорыстными делами.
В 1906 году усадьба переходит во владение семьи текстильных фабрикантов Красильщиковых (таково было их прозвище в начале XIX века — красильщики: они красили ткани). Это тоже были люди не простые и не бедные; когда в 2005 году журнал «Форбс» решился составить список богатейших фамилий Российской империи на 1914 год, в нем нашлось место и Красильщиковым, капитал которых достигал почти 9 миллионов золотых рублей. У них насчитывалось более трех тысяч ткацких станков, которые обслуживали более восьми тысяч рабочих. Годовой оборот предприятий превышал 16 миллионов рублей.
Павел Бурышкин вспоминал:
«Семья Красильщиковых в Москве была известна сравнительно мало. Они держались особняком, мало где в других домах купеческих династий бывали, не были родней старых московских фамилий. Мне эта семья была хорошо известна, так как мой отец сделал в их предприятии свою деловую карьеру. Им принадлежала большая фабрика в селе Родники. Работали они одежный товар, который славился своим черным цветом, не линявшим при стирке. Товар их нарасхват раскупался на рынке, и дела их процветали. (Их товар принадлежал к числу таких товаров, которые характеризовались прозвищем “черный хлеб”, то есть всем нужными. Противоположностью были те товары, которые звались “чугунная шляпа”, которые было “трудно спихнуть”.)
Их годовой доход исчислялся в миллионах рублей; все три семьи принадлежали к числу самых богатых в Москве. Фирма их называлась “Товарищество Анны Красильщиковой с сыновьями”. К началу текущего (двадцатого. — А.В.) столетия Анны Михайловны уже не было в живых. Были три брата: Петр, Федор и Николай Михайловичи. В семье был еще четвертый брат, Иван, не знаю почему, но к делам фабрики он не имел отношения.
В Москве их звали “американцами”. В те времена так характеризовали людей с правилами “светского” этикета и обхождения. В историю русской жизни эта семья должна войти не только ввиду той огромной роли, которую играла их фабрика в хлопчатобумажной промышленности: было и другое для того основание, о котором мало кто знает.
Один из братьев, Николай Михайлович, обладал прекрасным, исключительным по силе тенором. Мне удалось слышать более или менее все знаменитости итальянской оперы. Хорошо помню Мазини, Таманьо, Ансельми, позднее — Карузо. С Фигнером и Собиновым был хорошо знаком лично. Может быть, мало кто мне поверит, но я утверждаю, что такого голоса, как у Красильщикова, ни по красоте, ни по силе не было даже у Карузо. Николай Михайлович долго учился в Италии и постиг в совершенстве все требования итальянской школы. Когда он кончил свое музыкальное образование, — если не ошибаюсь, в конце девяностых годов, — то самые знаменитые импрессарио предлагали ему какие угодно контракты, для гастролей по всему миру.
Он никогда не соглашался. Причин было две: во-первых, как говорится, несметное богатство делало для него неинтересной материальную сторону этого дела, но было и нечто худшее: у него был “трак” (le trak — в переводе с французского «волнение, страх перед выходом на сцену». — А.В.), и он не мог петь публично. Ряд попыток, им предпринятых, кончились для него неудачно.
Николай Михайлович был в приятельских отношениях с моим отцом. Он и его жена бывали у нас; бывали и мы у них, в доме на Моховой (бывшей Базановке), где они жили последнее время. Он часто пел, но никогда в той комнате, где сидели слушатели: он уходил в соседнюю — часто темную, если дело было вечером, — и пел оттуда, и я скажу, что никогда после я не слышал ничего подобного; в особенности было хорошо, когда он пел из итальянской оперы. Он был убежденный “итальянец”. У него был необычайный авторитет в московских оперных кругах. Многим, начиная с Неждановой и Собинова, он давал уроки и наставления, всегда, конечно, бесплатно. Собинов мне говорил, что никакие советы не были для него так ценны, так полезны, как именно советы Николая Михайловича.
Я помню один поразивший меня случай. Это было в Кисловодске в 1917 году. Мы жили вместе в пансионе и однажды пошли вместе же в оперу. Шел “Риголетто”, и герцога пел Д.А. Смирнов, артист московского Большого театра, тоже один из его учеников. Мы сидели в первом ряду, рядом со сценой. Смирнов все время смотрел на своего учителя, который всячески ему помогал — жестом и иногда даже голосом. Смирнов пел как никогда и имел огромный успех.
Мне иногда за рубежом приходилось вспоминать H.M. Красильщикова. Я чувствовал, что не всегда доверяют моей памяти. Но раз я нашел свидетеля — светлейшего князя П.П. Волконского, бывшего русского дипломата при Ватикане, который хорошо знал Николая Михайловича и даже ему аккомпанировал. У него о Николае Михайловиче приблизительно такие же, как у меня, воспоминания».
Николай Михайлович Красильщиков (1863–1920) был женат на Елизавете Алексеевне Дружниковой (1879–1959), в браке с которой родилось четверо детей: сыновья Николай, Юрий, Антон и дочь Анна. Парадный портрет супруги фабриканта написал в 1906 году Валентин Серов (картина украшала главный дом усадьбы). Как утверждали знавшие ее люди, Елизавета Алексеевна слыла женщиной своенравной, амбициозной и властной, с претензиями на светскость, и потому собственный портрет она заказала как можно больших размеров, что нетипично для творчества Серова. Она захотела походить на Марию Ермолову, чем и объясняется поза портретируемой. А вот дорогущее бриллиантовое колье явно отсылает нас к другим ассоциациям: не зря судачили москвичи, что когда Красильщикова выезжает из дома, то муж посылает с ней телохранителей, дабы с колье ничего не случилось. Кроме Серова, на Моховую захаживали Шаляпин, Рахманинов, Скрябин.
История усадьбы после 1917 года довольно банальна. После национализации здесь размещались различные культурно-просветительские учреждения и даже текстильное общежитие. Затем усадьбу приписали к Румянцевскому музею. Некоторое время здесь размещалось Общество друзей А.П. Чехова. В начале 30-х годов здание занимал Литературный музей при Всесоюзной библиотеке имени Ленина, в 1934 году на базе этого музея был создан Государственный литературный музей. Позднее сюда же переехали и библиотечные курсы, и общежитие Библиотечного института, и Музей этнографии.
В 1950–1991 годах в доме находился музей М.И. Калинина. В Москве также был проспект, названный именем Калинина (в 1963 году, ныне это улицы Воздвиженка и Новый Арбат), станция метро «Калининская» (1946–1990 годы, современное название — «Александровский сад»), памятник Калинину на проспекте его же имени. А после того как в том же году был закрыт и музей Калинина, имя Михаила Ивановича практически исчезло с карты столицы.
В 1995 году особняк передан Российской государственной библиотеке. В течение восьми лет (1995–2003) проходила реконструкция усадьбы, находившейся в аварийном состоянии (неравномерная осадка фундаментов и проч.). В результате был осуществлен проект реставрации и приспособления усадебного комплекса на момент его окончательного формирования — конец ХIХ века, с максимальным сохранением всех временных наслоений, включая перестройки середины ХХ века. Теперь усадьба Шаховских воссоздана в исторических границах, с восстановлением утраченных элементов: каретного сарая, остекленной террасы и наружной белокаменной ограды с воротами (1888). Под главным домом устроен подвал для размещения книгохранилищ и технических помещений. Сохранена и планировочная структура памятника, в том числе расположение главного входа и вестибюля со стороны Моховой, анфилада парадных помещений главного дома, размещение лестниц. Интерьеры основных помещений восстановлены на основании документальных свидетельств на период конца ХIХ века.
В 2003 году здесь открылся Центр восточной литературы РГБ. Хранилище центра включает в себя более 800 тысяч изданий на 115 восточных языках. В здании открыты читальные залы в соответствии с языками: японский, китайский, корейский, арабский, индийский и другие. Реставрация усадьбы Шаховских-Красильщиковых — наглядный пример того, как в наше донельзя коммерциализированное время должен сохраняться и реставрироваться ценный памятник московской архитектуры. Образцом для подражания является и его дальнейшее использование.