Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Марксизм: изложение и критика

3. Общий философский материализм и исторический материализм (диамат и истмат)

Философской основой марксизма является принятый и проповедуемый Марксом общий философский материализм. При этом материализм, как вообще философия, так же как и другие теоретические части учения Маркса, важны для него не сами по себе, не для нахождения истины, ибо и как философ, и как историк, и как экономист, Маркс является не бесстрастным ученым, ищущим научную истину, а страстным пропагандистом. Философский материализм нужен ему для обоснования исторического материализма, а этот последний вместе с экономической теорией — для пропаганды идеи социальной революции. Вся марксистская теория, начиная с философского материализма, сознательно устремлена на то, чтобы загипнотизировать массы и направить всю их энергию на разрушение несоциалистического и некоммунистического хозяйственного и социального строя. Уже много раз упомянутый нами S.Hook говорит по этому поводу: «Что отличает экономический анализ Маркса от всех других», — это то, что этот анализ ведется им «в интересах практической программы революционной деятельности»[1]. Это справедливо также для философии Маркса и его последователей[2].

Материализм признает первичной и реальной одну материю и ее движение в пространстве и во времени. Все нематериальные, то есть непротяженные и внепространственные, психические явления он сводит к протяженной пространственной материи, считая их продуктом последней. Об этом говорят Маркс и Энгельс, это повторяет Ленин. В согласии со словами Энгельса в его «Анти-Дюринге» Ленин заявляет: «В мире не существует ничего, кроме материи в движении, и материя может двигаться лишь в пространстве и во времени»; «Ощущение, мысль, сознание являются высшими продуктами материи, организованной определенным образом. Это учение материализма вообще и учение Маркса и Энгельса в частности»[3].

В этом учении уже самое понимание материи как непроницаемых материальных частиц, движущихся в пространстве, не отвечает ни понятиям современной физики, ни учениям современной философии. Материя понимается сейчас не как вещество, а как сила или энергия и движение, то есть как динамический процесс.

Далее. Материальный процесс есть лишь одна сторона бытия, представляющая явления, не только протекающие во времени, но и протяженные, пространственные. Помимо нее, существует другая, нематериальная сторона бытия, его внутренняя сторона, представляющая непротяженные, внепространственные явления, протекающие лишь во времени. Эта внутренняя сторона имеется в неразвитой форме уже в самых простых материальных явлениях. Она состоит в заложенной в источнике этих явлений и проявляющейся в них активности, в усилиях и стремлениях (акты притяжения и отталкивания, стремление двигаться в определенном направлении), без которых оставались бы непонятными самые простые материальные явления. Эта элементарная активность уже аналогична психическим волевым актам, почему профессор Н.О. Лосский называет неразвитую внутреннюю сторону простых материальных процессов «психоидной» и самые эти процессы признает внешне материальными, а внутренне психоидными[4]. В своей развитой форме внутренняя сторона бытия представляет «психические» явления. Два ряда явлений — внешние материальные и внутренние психические — качественно различны. Первые явления — протяженны, вторые — непротяжестранственны и протекают лишь во времени. Это, как говорит Лосский, «два резко различных, своеобразных типа бытия»[5]. Поэтому они не сводимы друг на друга, в этом смысле оба первичны, и психическая жизнь не может быть «продуктом» материи[6]. Но эти два ряда явлений не только параллельны, а связаны друг с другом. Они связаны между собою взаимодействием или, вернее, «взаимоопределением», так как и те и другие вытекают из одного общего источника, который содержит в себе и спаивает в одно целое и физическое, и психическое начало и определяет как материальные, так и соответственные психические явления.

Из этого видно, как груб и ошибочен материализм. «Материализм, — говорит профессор Лосский, — есть мировоззрение, стоящее на очень низкой ступени философской культуры»[7]. Его привлекательность объясняется прежде всего тем, что он до крайности упрощает понимание мира и благодаря этому легко усваивается поверхностным, невдумчивым умом. Далее многих сбивает то, что все психическое сопровождается теми или иными физическими явлениями, имеет свою телесную оболочку. Кроме того, материальное более доступно наблюдению и эксперименту, чем психические (душевные и духовные) процессы. Поэтому так много материалистов среди естествоиспытателей, врачей, техников. Но, отвергнутый наиболее крупными философами, материализм все более оставляется самыми талантливыми представителями современного естествознания. Все яснее вскрывается его истинная природа как крайне грубого и реакционного философского учения.

Сторонники материализма, однако, часто ссылаются как на неопровержимое доказательство первичности материи и вторичности духа и сознания на следующий, по их мнению, ошеломляющий факт. Каждому, говорят они, известно, что если уничтожить и даже только повредить мозг, то сознание прекращает свое бытие, а уничтожение сознания — смерть или глубокий обморок — не уничтожает материи мозга. Но если первая половина этого утверждения верна, то вторая половина его противоречит именно фактам, хорошо известным всем. Верно, что каждое разрушение мозга сопровождается разрушением сознания и травма мозга — травмой психики. Но так же верно, что не только уничтожение сознания вследствие смерти человека сопровождается разрушением деятельности мозга, но и чистопсихическая травма сопровождается соответственной травмой мозга и нарушением его деятельности. Вот пример, один из бесчисленного множества. Здоровый до того человек, со здоровым мозгом, получает телеграмму о смерти очень близкого ему человека и под влиянием этой телеграммы (не ее «материи», то есть «черных крючков и кружков на белом листе», а ее содержания, то есть «душевно-духовного смысла»[8]) впадает в такое тяжелое состояние, что приглашенный врач устанавливает серьезное мозговое заболевание вследствие психического шока. Здесь психическая травма сопровождается физическим, иногда неизлечимым заболеванием мозга. Это резкий случай. А ежедневно происходят тысячи менее резких воздействий психики, духа, на материю, то есть на наше тело. Это хорошо знает и старая, и новая медицина, широко пользующаяся влиянием психики на течение болезней. Но и вообще «наша воля, наше хотение влияет на механические процессы в нашем теле: я захотел повернуться вправо и действительно повернулся вправо»[9].

Дух поэтому не менее первичен, чем материя, и между этими двумя сторонами бытия существует тесная взаимная связь. Неправ, следовательно, материализм, когда говорит: материя и ее движение есть все. Но неправ и спиритуализм или панпсихизм, когда говорит: дух есть все. Мир столь же духовен, как и материален. С этим падает философский материализм, и все выводы, построенные на нем, все попытки свести все на материю и все вывести из нее. Ошибочность этих попыток выступает тем ярче, чем выше и сложнее по своей структуре данные явления. Даже простого дома нельзя свести на камень, доски и гвозди, а надо привлечь «идею» архитектора. Хотя, говорит профессор Лосский, книги нельзя напечатать без типографского станка, но без привлечения «идеи» автора нельзя из одной работы типографского станка получить духовного содержания книги. Еще менее возможно свести на одну материю такие явления, как общественная и политическая жизнь, наука, искусство, мораль и религия. На этих явлениях особенно сказывается влияние человеческого духа, и потому особенно ложны и жалки попытки материализма сводить их на материю и выводить их из нее.

Под ударами критики Энгельс и позднейшие марксисты стали утверждать, что эта критика относится к механическому материализму Гоббса, Гольдбаха, Бюхнера и Молешотта, который они называют вульгарным. Желая смягчить очевидную ошибочность своего материализма и сделать его менее вульгарным, марксисты пытаются придать ему вид нового культурного достижения, связав его с именем Гегеля и его диалектикой. Поэтому в противоположность механическому материализму они называют свой материализм «диалектическим материализмом» (диамат).

Диалектический материализм прежде всего объявляет материей «всю полноту бытия», «всю объективную реальность», как говорит Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», или все, «что, действуя на наши органы чувств, производит ощущение; материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении», как говорит Быховский в «Очерке философии диалектического материализма» (1930), или просто «материя есть все существующее», как говорит Деборин в статье «Гегель и диалектический материализм» (1929).

Далее эти же авторы отмечают, что в то время, как механический материализм подчеркивает неизменность, для диалектического материализма все представляет поток изменяющегося, и изменяющегося не в форме циклического повторения явлений, а в форме спирального их развития. При этом под изменением он понимает не только механическое передвижение материи в пространстве, а всякое «изменение вообще», в том числе качественное изменение и переход количества в качество.

Кроме того, диалектический материализм не отрицает того, что сознание, идеи и нематериальная сторона жизни, будучи «продуктом» материи, могут затем в свою очередь влиять на их материальную основу. Для того чтобы сделать возможным такое влияние друг на друга качественно различных сторон жизни — материальной на нематериальную и нематериальной на материальную, — он даже наделяет материю способностью к чему-то родственному «ощущениям». При этом Быховский признает такую способность только за высшей, организованной материей, а Ленин также за низшей, неорганизованной материей.

Что же получается в результате всех этих поправок, вносимых в материализм «диалектическим материализмом»?

Если материя есть «все существующее» и «все вызывающее ощущение», то под это всеобъемлющее понятие материи подпадает и психическая жизнь. Но тогда на каком основании все это называется материей?

Вместе с тем тогда психическая жизнь, становясь частью материи, становится столь же первичной, как и материя. И если «изменение» есть всякое «изменение вообще», то есть также всякое качественное изменение, то первичными являются и изменения, происходящие в психической сфере. Если, кроме того, материя наделяется способностью к тому, что родственно психическому ощущению, то и сама материя в узком смысле этого слова теряет чисто материальный характер и приобретает характер «психоидный».

Как видим, после попыток спасти материализм при помощи изложенного выше «диалектического материализма» от него осталось лишь название «материализма». Ясно поэтому, что материализм или остается материализмом и тогда он механичен и «вульгарен», или, если он желает быть невульгарным и приблизиться к пониманию бытия, он перестает быть материализмом. Прибавление эпитета «диалектический» дела не меняет. К тому же, как мы увидим дальше, марксизм извращает понятие и роль диалектики и только при помощи такого извращения придает ходу всех материальных явлений и всем общественным изменениям видимость исключительно диалектического процесса.

Духовная сторона жизни связана с ее материальной стороной, но все же остается нематериальной. Поэтому она не подчинена непосредственно тому закону материальной причинности, которому подчинено все материальное. Она имеет свою особую причинность и закономерность, будучи определяема главным образом теми целями, которые ставит себе человек под влиянием того, что он считает желательным, ценным и должным. Многое в этих целях и еще более в выборе средств для их достижения в свою очередь связано с материальной средой, окружающей человека, и с его собственной материальной природой. Но человеческий дух лишь частично связан с материальным миром. Так, человек подчинен материальной причинности как физическое, химическое и биологическое существо. Но при всем том он является свободным духовным существом в своих наиболее существенных проявлениях, а именно: в своих волевых актах, то есть в принятии решений; в своей мысли, то есть в воззрениях и убеждениях; в своих чувствах, то есть в любви, привязанностях или отталкиваниях; в своем творческом воображении, то есть в технических, художественных и других замыслах, и, следовательно, в своей сознательной деятельности. При этом между «плотью» и «духом» человека может быть гармония, но возможна и борьба, в которой дух либо оказывается побежденным, либо, наоборот, побеждает. Пред лицом этой сложной «двусторонности» жизни, и притом в самых важных и ответственных ее проявлениях, совершенно беспомощен материализм, для которого все определяет материя.

Последовательный материализм не может признать этой равносильной первичности духа, воли и сознания. Для него духовная жизнь всегда вторична и производна от материи. Для него «бытие», то есть материя, всегда в конечном счете определяет сознание. Если Маркс и Энгельс не могли отрицать того, что право, наука и другие проявления человеческого сознания, в свою очередь, оказывают влияние на материальную сторону жизни, то это не меняет дела, так как все это, по их мнению, опять-таки есть продукт материальных условий и, следовательно, лишено самостоятельного характера. Между тем сама материальная жизнь людей, ее техника, орудия и организация являются в значительной мере продуктом самостоятельного творческого духа, изменяющего материю и пользующегося ее силами для своих целей[10]. Кроме того, помимо материальных потребностей, столь же первичны в человеке душевные и духовные потребности: знания, красоты, любви и справедливости, творчества, свободы. Под влиянием всего комплекса своих потребностей, а не одних материальных строят люди свою материальную и нематериальную, индивидуальную и общественную жизнь в рамках и в меру материальных и нематериальных возможностей.

Забывая о своем материализме там, где он мешал ему как основателю революционного марксизма, Маркс сам признает возможность самостоятельного воздействия сознания на бытие. Так, он считал, что знание законов социального развития «может сократить и смягчить болезненный процесс родов» нового социального строя. Но если «процесс родов» определяется материальным бытием, то как можно влиять на него психическими средствами и как можно вообще «звать» пролетариат к революционному действию как к «волевому» акту? А между тем именно Маркс призвал к нему пролетариат и последователи Маркса продолжают призывать его, не полагаясь на действие одних материальных условий.

Понимая, следовательно, ошибочность материализма, марксизм все же сделал его своей философской базой и держится его, так как считает его и выводы из него удобным идейным средством для революционной пропаганды. Сводя все к материальному и этим поощряя самые грубые материальные инстинкты народных масс, он рассчитывал, успел и рассчитывает дальше обмануть эти массы и захватить их в свои руки. Особенно важен материализм для марксизма еще потому, что это учение тесно связано с атеизмом. Ненависть же к религии, и прежде всего к религии христианской, является одной из основных черт марксизма.

Но ни понять всей жизни вообще и всей природы людей, ни создать отвечающих их природе условий жизни марксизм, опираясь на ложный материализм, не в силах. Он может временно и даже довольно долго торжествовать, может временно захватывать новые страны. Но он не в состоянии окончательно убить свободного человеческого духа с его исконным стремлением к свободе и высшим ценностям. Философская ложь материализма неизбежно раньше или позже приводит к самопожиранию материалистических деспотов и бунту человеческой природы против марксистского порабощения. «И тот рычаг, — пишет профессор Б.Петров[11], — который осуществит этот переворот, есть самый мощный, неискоренимый... инстинкт свободы, свойственный всякому дыханию жизни. Павлов называет его “врожденным рефлексом” всякого живого существа. Пойманная птица и пойманное насекомое делает все движения и все усилия, направленные к освобождению. Никогда не забывает о свободе и человек, пойманный и скованный...»

Но марксистский материализм не только материалистичен, он, кроме того, «диалектичен». Он соединяет материализм с диалектикой. Рассмотрим эту сторону философии К.Маркса.

Что такое диалектика?

Первоначально, у греческих философов, она означала «искусство спора» (dialectos — разговор, дебаты, спор; от dia — между и lego — говорю), то есть была особым способом обсуждения. В этом первоначальном смысле диалектика не была ни методом исследования, ни методом доказательства, а методом контроверзы и спора[12]. Методом обсуждения была она и у Сократа и частью логики у Аристотеля. Для Платона она была методом мышления, а именно мышления при помощи рассмотрения конфликта идей и разрешения этого конфликта в гармонию. Но для него идеи были идеальным бытием, так что в его диалектике уже есть некоторый элемент конфликтности бытия. В средине века диалектика входила в знаменитое trivium (три части) образования: грамматика, риторика и диалектика; последняя обозначала науку о ведении спора. В Новое время у Канта диалектика есть часть логики, которую он делит на аналитику и диалектику. Последняя содержит не аналитические (формальные), а синтетические суждения (о существе предметов). Эти суждения диалектичны, так как могут противоречить друг другу и вызывать спор. Однако все это диалектика идей (в смысле наших суждений о предметах); диалектику, то есть конфликтность, бытия Кант совсем не был склонен ни подчеркивать, ни заострять.

Для Гегеля диалектика также в первую очередь умственный процесс, конфликт, возникающий при обсуждении предмета. И задачей диалектического мышления является разрешение этого конфликта и примирение противоречия в высшем единстве. Однако для Гегеля больше, чем для Платона, диалектика есть не только особая форма мышления, но, кроме того, диалектическое, то есть конфликтное, развитие самого бытия.

И вот диалектику в этом последнем смысле, то есть как «диалектику бытия», взял у Гегеля, и особенно у левого гегельянца Фейербаха, Маркс. У Гегеля он заимствовал как дедуктивный метод мышления, так и «диалектический» взгляд на события. Согласно этому взгляду, все социальное развитие происходит в форме последовательной смены членов знаменитой триады: тезиса, антитезиса и синтеза. Всякое состояние (тезис) несет в себе зародыши своего отрицания (антитезис), после чего наступает разрешение противоречия (синтез). У Маркса эта гегельянская идея выражается в форме триады: докапиталистический строй — капитализм — социализм или коммунизм. При этом у Маркса и его учеников эта «диалектика истории» почему-то кончается на торжестве коммунизма, хотя она не может не работать дальше и коммунизм должен быть лишь новым тезисом, чреватым зародышами своего антитезиса.

Желая уберечься от этой дальнейшей работы «диалектики истории», Сталин и другие марксисты (см. сборник «Вопросы диалектического материализма». М.: Изд-во Академии наук СССР, 1951) вводят различие между неизбежно приводящими к революции «антагонистическими» противоречиями капиталистического строя («буржуазия» — «пролетариат») и «неантагонистическими» противоречиями внутри советского общества (например, между городским населением и крестьянством), которые вовсе не должны приводить к революции и свержению советского строя. Марксисты только при этом умалчивают о том, что ни при каком капитализме не было и нет такого глубокого и непримиримого, ужасами фактов взращенного и к революции зовущего антагонизма, какой существует в СССР и других захваченных коммунистами странах и повсеместно заостряется далее между коммунистической властью и порабощенными ею народными массами.

Итак, основой философии истории Маркса является философия истории Гегеля.

Однако между философией истории Гегеля и Маркса существует коренное различие. Оно вытекает из того, что Гегель был представителем идеалистической философии, Маркс же является материалистом. Поэтому, опираясь на Гегеля, он выступил злейшим критиком его идеалистического понимания истории. Для Гегеля диалектическое развитие бытия было проявлением развертывания мирового разума, абсолютной идеи или абсолютного духа. Таким образом, это все-таки была диалектика идей. У Маркса же диалектика совершенно перестает быть диалектикой идей, а становится исключительно диалектикой исторического бытия. Но и в этом бытии для него первичны материальные условия жизни, развитие производительных сил и производственные отношения, то есть экономическая структура общества. Все идейное — культура, право, политический строй, наука, мораль и религия — это лишь «надстройка» над материальной, экономической базой. Вот почему со свойственной ему резкостью он говорит, что Гегель стоял на голове, а он поставил его на ноги. «Для Гегеля, — замечает Маркс в предисловии ко второму изданию первого тома «Капитала», — процесс мышления (идея) является Демиургом (бог-создатель у Платона. — А.Б.) реального мира, и реальный мир есть лишь внешняя феноменальная форма “идеи”. Для меня же, наоборот, идейное есть не что иное, как материальный мир, отображенный в человеческом уме, превращенный в формы мысли». Это и есть так называемый «исторический материализм» (истмат) или исторический экономизм, утверждающий, что историю, цивилизацию и культуру определяет хозяйство.

Вместе с тем в целях революционной пропаганды Маркс преувеличивает «диалектичность», то есть конфликтность, истории. На самом же деле даже в мире идей не все диалектично. Так, наука отнюдь не всегда развивается путем «диалога» ученых, противоречащих друг другу и спорящих друг с другом. Развитие ее идет также без противоречий в форме простого согласного движения вперед. Если системы Птолемея и Коперника или теория истечения и волнообразная теория света «диалектичны», то Периодическая система элементов Менделеева не представляет никакой диалектики. Здесь просто один ученый продолжает работу других. История науки знает тысячи примеров такого мирного бесконфликтного прогресса.

Еще ошибочнее утверждение, что все бытие и вся история человеческого общества развертываются «диалектически», то есть в форме противоречий и конфликтов, их обострения и последующего разрешения. В разнообразии мира далеко не все различия представляют отрицание одного другим и не все изменения противоречивы и конфликтны. Между ними отнюдь не всегда происходит борьба. Кроме борьбы, существуют согласие, солидарность и взаимопомощь. Это давно отмечено и подчеркнуто многочисленными легендами, пророками и авторами — начиная с басни о Менении Агриппе, апостола Павла, экономистов-гармонистов (француза Frédéric Bastiat и американца Henry Carey), позитивиста Augusfe Comte’a, до французских солидаристов (Léon Bourgeois, С.Bouglé, Ch. Gide), русского анархиста князя П.Кропоткина, историка и социолога М.М. Ковалевского и нового течения русского «солидаризма». Без гармонии и солидарности интересов невозможно было бы разрешение возникающих противоречий, которые, обостряясь, приводили бы к гибели борющихся. Поэтому ложно утверждение Коммунистического Манифеста и последующего марксизма, что вся история есть история борьбы классов. История есть, кроме того, история солидарности и сотрудничества классов. И даже больше. В истории «гармонические взаимодействия перевешивают, ибо иначе история давно бы кончилась общей гибелью борющихся классов»[13]. Бывали эпохи, когда классовая борьба резко обострялась и это действительно влекло за собою общую гибель борющихся. Усиленная пропаганда марксистской идеи о борьбе классов искусственно обостряет эту борьбу в настоящий исторический период, и это также грозит миру гибелью. Но из-за этого нельзя всю философию истории строить на идее о борьбе классов. Если в странах, не испытавших еще марксизма, но заливаемых его ложной пропагандой, борьба классов заостряется, то в странах, узнавших подлинное лицо марксизма, зреет не только сознание зла классовой борьбы, но и непосредственное чувство отталкивания от нее. Растет чувство солидарности всех классов в их отвращении к пропагандистам классовой борьбы и жажда увидеть конец их власти. Вероятно, именно это чувство солидарности классов, гибнущих от ужасов классовой злобы и жаждущих согласной жизни всех классов общества, явится одним из спасителей мира, подведенного идеей классовой борьбы к краю пропасти.

Ошибочным оказалось и обещание Маркса создать после победы пролетариата над буржуазией бесклассовое общество. Уничтожив «буржуазию» и пролетаризовав все население, марксизм лишь создал новый класс «коммунистов», ведущий жестокую борьбу со всеми угнетенными классами подвластных ему народов. Между тем в нормальном некоммунистическом, развитом и дифференцированном обществе не два враждебных класса — пролетариата и буржуазии, — а целый спектр классов, профессий и групп. И при нормальных условиях между ними существует не только столкновение и борьба, а также общность интересов и мирное сотрудничество.

Но главная ошибка исторического материализма состоит в сведении всей истории к экономике. Сложилось это материалистическое понимание истории у Маркса уже в 1844 году, в его критической работе о философии права Гегеля, и ясно изложено в «Критике политической экономии». Много внимания уделяет этому учению Энгельс. «Конечные причины всех общественных перемен и политических превращений, — пишет Энгельс, — надо искать не в головах людей, не в растущем проникновении мысли, и не в вечной истине или справедливости, а в изменениях способов производства и обмена... в экономике соответственной эпохи». Согласно этому учению, все развитие социальной жизни и вся человеческая культура зависят не от мысли, чувств и сознательной воли людей, а совершаются с необходимостью законов природы под исключительным влиянием неумолимой смены производственных отношений. Меняются эти отношения, и изменяется все остальное: весь склад культуры, научные, этические и религиозные воззрения.

Поскольку это учение отмечает значение и роль материального и экономического фактора в жизни людей и творимой ими истории, оно, конечно, правильно. Хозяйственные условия и хозяйственное положение народных масс, бесспорно, являются одним из важнейших факторов исторического процесса. Ошибка старой исторической науки состояла в недостаточном изучении и учете этого фактора. Но эта ошибка давно сознана и без марксистской исключительной односторонности исправлена историками. Многих «буржуазных» современных историков можно даже скорее упрекнуть в переоценке, чем в недооценке роли экономики в истории.

Но ложь исторического материализма состоит как раз в его намеренной исключительной односторонности. Ибо первичные факторы истории не только материальны, но и духовны.

Прежде всего, сама хозяйственная жизнь дуалистична, то есть не только материальна, но содержит в себе также психические элементы и складывается под влиянием психических и духовных сил человека. Хозяйственная деятельность есть психоматериальный процесс. У нее исходная точка — психична (ощущение потребностей), средина — материальна (материальные блага) и конечный результат — опять психичен (чувство удовлетворенности от удовлетворения потребностей). Даже самые элементарные материальные потребности, из которых вырастает хозяйственная деятельность, содержат в себе психические и духовные элементы. Человек хочет иметь пищу, жилье и одежду, отвечающие его вкусам; стремится добыть хозяйственные блага для семьи, которую любит; привязан к своему дому, полю, к своей профессии. Но хотеть, стремиться, любить и испытывать привязанность — это психические и духовные явления. Кроме того, помимо материальных, существует, как мы уже указывали, много весьма интенсивных нематериальных потребностей. Наконец, так называемые «производственные отношения» являются результатом целесообразно направленной воли человека. Решающую роль играет в них, кроме физического труда, умственное творчество человека: создаваемые его умом орудия, технические завоевания, то есть завоевания его духа, и идеи, под влиянием которых люди создают и изменяют характер производства, транспорта, обмена и распределения, то есть всю общественную организацию хозяйства. Исторический материализм приводит, таким образом, к логическому противоречию и вращается в порочном круге: он выводит идеи из производственных отношений, а эти последние сами оказываются в самой существенной своей части результатом идей.

Если многое в истории происходило под влиянием экономических условий, то не менее значительные события совершались под влиянием религиозных движений, национальных чувств и политического стремления к властвованию. История — результат не только внешней природы и материальной природы человека, но и духовного творчества людей, наделенных сознанием и волей. Этой своей стороной она духовна. Схема Маркса сознательно и грубо извращает сложный и многогранный исторический процесс. И для того, кто свободен от гипноза этого извращения, ясно, что построенный на нем марксизм может разрушать, но не может создать социальных отношений, которые отвечали бы как материальным потребностям людей, так и их нематериальным стремлениям, столь же глубоким, сильным и первичным, как и материальные потребности.

Во всяком случае, нельзя понять и объяснить всего богатства и разнообразия исторической действительности, всех индивидуальных и массовых движений, исходя из одного, хотя и важного, условия, то есть из хозяйства[14].

Марксизм, конечно, не может отрицать других, кроме материальной, сторон исторической жизни. Но для него экономика — первична, а духовная жизнь — вторична. Экономика — это фундамент (Unterbau), а политика, право, духовные процессы, в том числе наука, философия и религия, — это лишь производная надстройка (Oberbau). Так, Энгельс в письме от 21 сентября 1890 года к J.Bloch’у пишет: «Согласно материалистическому пониманию истории, моментом, играющим в конечной инстанции определяющую роль в истории, является производство и воспроизводство действительной жизни. Большего ни Маркс, ни я никогда не утверждали. Если же кто-либо переворачивает это в том смысле, что экономический момент есть единственный определяющий фактор, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, абсурдную фразу. Экономическое положение есть основание, но различные моменты надстройки — конституции, установленные после выигранной битвы побеждающим классом и т.д., правовые формы и даже отражения всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в догматические системы — также оказывают влияние на течение исторических битв и определяют во многих случаях преимущественно их форму. Между всеми этими факторами существует взаимодействие»[15]. Здесь, стараясь выпутаться из абсурдной односторонности исторического материализма, Энгельс впадает в явное противоречие. Ибо если между материальным и духовным фактором существует взаимодействие, то духовный фактор не одно лишь отражение материального фактора, и оба они в конечной инстанции определяют исторический процесс. Другими словами, тогда материалистическое понимание истории неверно. Если же духовный фактор только «надстройка», определяемая материальным фактором, то между последним и духовным фактором нет «взаимодействия», а есть отношение определяющего и определяемого, не «координация», а «субординация». Остается, следовательно, абсурдная односторонность исторического материализма. Схема его тогда такова: история определяется материальным и нематериальным факторами, но все нематериальное, в свою очередь, определяется материальным фактором, поэтому вся история в конечной инстанции определяется материальным фактором. Энгельс сам чувствовал односторонность исторического материализма. Он признает даже, что Маркс и он «отчасти ответственны» за нее, и объясняет ее тем, что в споре с противниками они «не всегда имели время, место и случай отдать должное другим факторам»[16]. Однако в письмах от 27 октября 1890 года к Conrad Schmidt’y и от 25 января 1894 года к Hans Starkenburg’у он все же повторяет, что все политические, юридические и даже религиозные и философские концепции являются лишь «отражением» экономики и что последняя является «основной необходимостью, которая в конечной инстанции всегда проявляет себя»[17]. Возражая против выведения Энгельсом науки из экономических условий, Henri Sée пишет: «Многие научные открытия являются плодом абсолютно незаинтересованного исследования; Энгельс не учитывает того наслаждения от исследования и рассуждения, которое движет ученым и философом». Утверждение Энгельса о влиянии экономики на философию Sée называет «неубедительным» и «голой софистикой»[18]. Столь же отрицательно относится он к сведению Энгельсом роли личности в истории к «экономической необходимости». Вместе с тем, как историк, он отмечает ошибки Маркса в объяснении конкретных исторических событий (например, в главах 36 и 37 первого тома «Капитала») и говорит, что Маркс изображает связь событий «слишком упрощенно, чтобы не сказать наивно; истина гораздо сложнее и менее рациональна»; у Маркса же все сводится к «априорному утверждению, что экономические явления определяют все другие исторические факты»[19]. Концепция Маркса, заключает Sée, «была не результатом позитивного изучения конкретной истории, а априорной и метафизической концепцией»; она заимствована из гегелевской диалектики, хотя последняя и была перевернута Марксом[20]. Даже известный французский социалист Jean Jaurès, в известной мере признававший учение Маркса, выступив в книге «Histoire de la Revolution» в роли историка, сознается, что «материалистическая концепция истории не дает исчерпывающего объяснения исторической действительности»[21].

Лучшим опровержением марксистского понимания истории служат социальные революции в странах, захваченных до сих пор коммунистами. Так, революция в России произошла не в стране развитого капитализма и многочисленного пролетариата, как это должно было бы быть по Марксу, а в стране земледельческой, с подавляющей массой крестьянского населения, которое хотело земли, а не коммунизма. Таким образом, крушение капитализма было здесь не результатом неизбежного созревания капиталистического общества для социализма, который приходит в страну, как падает с дерева созревший плод. Наоборот, оно было срыванием зеленого плода при помощи насильственного переворота, который, опять-таки вопреки учению Маркса, оказался тем легче, что в стране была очень слабо развита свойственная капитализму «буржуазия» с ее средними классами. Не менее наглядным опровержением марксистской философии истории является проводимая в СССР бешеная, чисто милитаристическая индустриализация, равно как безжалостно проведенная коллективизация сельского хозяйства. Ни та ни другая не была следствием существовавших производственных отношений или хозяйственных потребностей населения. Обе были насильственно, при помощи террора, навязаны населению для осуществления планов кучки людей, руководившихся при этом опять-таки не одними экономическими интересами, а в гораздо большей степени жаждой политической власти над людьми. Столь же противоречит марксистской философии истории захват коммунистами Китая, страны совершенно не индустриальной и экономически отсталой. Захват этот опирался не на «созревание капитализма», а на военную силу, националистические стремления интеллигенции и на тягу к земле — но не к коммунизму — крестьянства. Не отвечало схеме Маркса и военное введение коммунизма в странах — сателлитах Восточной Европы.

Все эти противоречия марксистской схемы фактам вытекают из в корне ошибочного учения Маркса о «фундаменте» и «надстройке». Ибо в историческом процессе нет ни фундамента, ни надстройки, а есть сочетание и взаимная связь материальных и нематериальных факторов и различных сторон жизни и деятельности людей. История не монистична и не вытекает вся из одного материального или одной экономики, а плюралистична. Она связана как с внешней, материальной природой (географические условия), так и с физической, психической и духовной природой человека. Под влиянием всего этого возникают различные виды проявления себя человеком и все стороны его деятельности, которые в одно и то же время являются и событиями, и факторами истории. Таковы:

— экономика и техника (материальные блага),

— генетика (пол, семья),

— национальное чувство (род, родина),

— политика (власть и свобода),

— знание (наука),

— эстетика (искусства),

— мораль (любовь) и аморальность (эгоизм, зависть и злоба),

— религия и безбожие.

Этот перечень и несистематичен, и неполон, так как в истории действует еще много других факторов, которых пока не знает и не систематизировала ни история (как идиографическая наука), ни социология (как наука номографическая). При этом в разных явлениях разные факторы участвуют с разной силой. Графически такое плюралистическое понимание истории имело бы, в отличие от вытянутого в одну линию «истмата», форму очень сложного, многогранного рисунка, изображающего взаимное сцепление многочисленных сторон исторической жизни. Рисунок этот наглядно показал бы, что, кроме материального фактора, кроме чувств и явлений элементарного животного характера, в истории действуют чувства, идеи и события более сложного и высокого, нематериального характера. В том числе — чувства и идеи, под влиянием и во имя которых люди действуют в ущерб своим материальным интересам и подымаются до самой высокой жертвенности, вплоть до пожертвования своею жизнью. Лишь такое многогранное понимание истории истинно. Тупой же и умышленно однобокий исторический материализм есть грубейшая ложь, рассчитанная на натравливание одних людей на других для достижения целей, которые поставили себе разжигатели социальной ненависти. Надо удивляться тому, что с самого появления этой лжи и до наших дней находится много даже образованных людей, слепо верящих в эту ложь, несмотря на ее противоречие фактам и ужасные последствия проведения ее в жизнь.


4. Экономическая теория

Экономическая теория Маркса до утомительности подробно изложена в его «Капитале». Это как бы курс экономической науки, содержащий целую систему.

Основными частями этой системы являются трудовая теория ценности и теория прибавочной ценности.

Трудовая теория ценности сводится к положению, что меновая ценность товаров создается человеческим трудом и равна количеству труда, затрачиваемого на их производство.

Адам Смит сводил меновую ценность товаров, включая амортизацию сношенной части вложенного капитала, к трем составным частям:

1) заработной плате как оплате труда,

2) прибыли на вложенный капитал, в которую он включает как процент, так и предпринимательскую прибыль, то есть плату за пользование капиталом и оплату связанной с риском деятельности предпринимателя,

3) земельной ренте как плате за пользование производительными силами земли.

Давид Рикардо элиминировал земельную ренту при помощи своей теории дифференциальной ренты, и меновая ценность продукта состоит у него, включая амортизацию капитала, из заработной платы и прибыли. Лишь в том случае, когда вложенные капиталы пропорциональны затраченному труду, меновая ценность товаров пропорциональна затраченному труду. Во всех других случаях такой пропорциональности одному труду у Рикардо нет.

Маркс сводит прибыль и все нетрудовые доходы к труду, и у него меновая ценность товаров состоит из одного труда.

Доказывается это положение следующим образом. Обмен означает равенство. Если один товар обменивается на другой, то это значит, что они как товары равны друг другу. Следовательно, в них существует нечто общее равной величины. Что же является таким общим во всех товарах? Общим свойством товаров является:

1) то, что они обладают полезностью, и

2) то, что они представляют продукт труда.

Но полезность товаров качественно различна. Именно потому, что их полезность различна, они обмениваются друг на друга. Если же отвлечься от качественных особенностей полезности, то полезность вообще исчезает. Поэтому полезность не есть то общее, на основании чего товары приравниваются в обмене. В меновой ценности, говорит Маркс, нет ни атома полезности. Если же отбросить полезность, то остается лишь одно свойство товаров, по которому они приравниваются друг другу как меновые ценности, — это затраченный на их производство труд.

Правда, говорит Маркс, труд также качественно различен. Но если отвлечься от качественных различий труда, то останется труд вообще: абстрактный человеческий труд, то есть большая или меньшая затрата энергии. Такими «сгустками абстрактного человеческого труда» и являются товары в обмене.

Но не всякий труд создает ценность, а лишь тот, который при данном уровне техники в данном обществе необходим для производства товара, то есть так называемый «общественно необходимый» труд. При этом квалифицированный труд приравнивается в обмене умноженному количеству простого труда. Так, например, один час труда какого-нибудь инженера равен 6 или 10 часам труда чернорабочего. Эта расценка труда разного качества устанавливается, по словам Маркса, «общественным процессом за спиной производителя».

Итак, меновая ценность товаров равна общественно необходимому рабочему времени, которое надо затратить на их производство.

Рыночная цена товаров, говорит далее Маркс, может под влиянием спроса и предложения отклоняться от их трудовой меновой ценности. Если спрос больше предложения, цена подымается выше меновой ценности. Если предложение больше спроса, она опускается ниже ее. Спрос и предложение представляют собою две силы, действующие в противоположных направлениях. Но при нормальных условиях спрос равен предложению. Тогда они, как две равные силы и силы противоположные, взаимно парализуют друг друга и не могут определять расценки товаров. В этом случае цена не отклоняется от меновой ценности, определяемой затратами труда.

Такова трудовая теория меновой ценности К.Маркса.

Вторую основную часть его экономической теории составляет теория прибавочной ценности. Состоит она в следующем. Предприниматель-капиталист нанимает рабочего и уплачивает ему заработную плату. Эта плата равна меновой ценности покупаемой рабочей силы, которая в капиталистическом обществе является таким же товаром, как и всякий другой товар. Поэтому меновая ценность рабочей силы определяется тем же трудовым законом, как и ценность всякого другого товара. А именно — она равна труду, необходимому для воспроизводства рабочей силы, то есть тому количеству труда, которое надо затратить на производство продуктов, необходимых для содержания рабочего и его семьи. При этом не закон Мальтуса, на который опирались Рикардо и Лассаль и которого не признавал Маркс, а давление безработных, называемых Марксом «резервной армией труда», снижает содержание рабочего до «минимума существования». Если, например, этот минимум средств существования может быть произведен с помощью 6 часов труда, то заработная плата будет равна 6 часам труда, или 6 единицам меновой ценности.

Но, продолжает Маркс, за эту плату предприниматель, пользуясь тем, что рабочий лишен орудий производства, заставляет его работать не 6, а, положим, 8 или 10 часов (Маркс для своего времени берет 12 часов). В течение этих 10 часов рабочий создаст продуктов на 10 единиц меновой ценности. Эта ценность реализуется предпринимателем на рынке при продаже товара и поступает к предпринимателю как собственнику товара. Таким образом, заплатив рабочему 6 единиц ценности, он получает 10 единиц ценности. Разница в 4 единицы ценности и составляет прибавочную ценность (m-Mehrwert). Прибавочная ценность является поэтому результатом эксплуатации рабочего капиталом, составляя «неоплаченное рабочее время». Вот та сакраментальная фраза, брошенная Марксом рабочему пролетариату, которая как молния должна пронизать его сознание. Это неоплаченное рабочее время является источником всех нетрудовых доходов: прибыли на капитал, предпринимательской прибыли, земельной ренты и всех производных доходов.

С прибавочной ценностью связано у Маркса деление капитала на переменный и постоянный. Прибавочную ценность дает лишь та часть капитала, которая затрачивается на заработную плату, то есть на наем живой рабочей силы. Только этот капитал возрастает на сумму прибавочной ценности. Вот почему Маркс называет его переменным (vvariabel). Весь остальной капитал, основной и оборотный, затрачиваемый на все, кроме оплаты труда, то есть на здания, машины, сырье, топливо и пр., лишь, снашиваясь с разной скоростью, переносит на продукт свою ценность, созданную прежним трудом. Этот капитал не дает прибавочной ценности, не возрастает. Поэтому Маркс называет его постоянным (сconstant). Отношение прибавочной ценности, то есть неоплаченного рабочего времени, к переменному капиталу, то есть оплаченному рабочему времени, другими словами, m:v, Маркс называет нормой прибавочной ценности или нормой эксплуатации труда. Отношение же прибавочной ценности ко всему вложенному капиталу, постоянному и переменному, то есть m: (c + v), есть норма прибыли на капитал.

С этим связан один важный пункт в теории Маркса. Маркс сам указывает в первом томе «Капитала» на противоречие между действительностью и его теорией прибыли, являющейся логическим выводом из трудовой теории ценности. Дело в том, что, согласно этой теории, при равной норме эксплуатации труда прибавочная ценность (m) пропорциональна величине одного переменного капитала (v). Следовательно, норма прибыли, m: (c + v), должна быть в различных предприятиях и отраслях производства различна — в зависимости от структуры их капиталов, то есть от соотношения между v и с. Чем больше доля с, тем ниже будет норма прибыли, и обратно. Между тем в действительности норма прибыли стремится к нивелированию, то есть абсолютная величина прибыли (m) обнаруживает тенденцию быть пропорциональной не одному переменному (v), а всему капиталу (c + v). Это противоречие Маркс устраняет в третьем томе «Капитала» и достигает этого (насколько можно судить по этому тому «Капитала», не законченному самим Марксом и изданному уже после его смерти Энгельсом) следующим образом. Капиталы, говорится там, уходят из предприятий, где норма прибыли ниже, и притекают туда, где она выше. Вследствие этого уменьшается предложение товаров, производимых первыми предприятиями, и увеличивается предложение товаров, производимых вторыми. В результате этого перелива капиталов цены первых товаров подымаются выше их меновой ценности, а цены вторых опускаются ниже ее. Перелив капиталов и сдвиг цен продолжаются до тех пор, пока норма прибыли не установится во всех предприятиях и во всех отраслях производства на одном и том же уровне. Тогда товары продаются по ценам, которые Маркс называет «ценами производства». Эти цены равны издержкам производства + средняя прибыль и отклоняются от трудовой ценности. Однако, говорится в третьем томе «Капитала», эти отклонения не нарушают закона трудовой ценности, так как насколько одни цены выше этой ценности, настолько другие ниже ее. Для всего капиталистического общества эти отклонения вверх и вниз взаимно компенсируются. И общая сумма цен соответствует общей трудовой ценности, то есть ценность всех товаров, взятых вместе, определяется количеством труда, затрачиваемого на их производство.

Это рассуждение можно иллюстрировать следующим примером, воспроизводящим в упрощенной форме пример, приводимый в третьем томе «Капитала»:

1

100

90c + 10v + 10m = 110

10%

50%

150

+40

2

100

10c + 90v + 90m = 190

90%

50%

150

–40

300

100 : 2 = 50

300

0

Предприятия 1-й и 2-й категории затрачивают по 100 единиц капитала, но у 1-й категории этот капитал состоит из 90с + 10v, а у 2-й — из 10с + 90v. При одинаковой норме прибавочной ценности в 100%, предприятия первой категории получат 10m прибавочной ценности, а второй категории — 90m ее. Таким образом, ценность продукта 1 предприятий равна 110, а 2 — 190 единицам ценности, и 1 получает 10% прибыли на вложенный капитал, а 2 — 90%. Таков должен был бы быть результат, если бы товары расценивались по затраченному труду. Но происходит перелив капиталов, и норма прибыли уравнивается на среднем уровне в 50%. При такой норме прибыли продукты предприятий обеих категорий продаются по «ценам производства», то есть по 150. Эта цена для продукта предприятий 1-й категории на 40 единиц выше трудовой ценности, но для продукта предприятий 2-й категории она на 40 единиц ниже ее. Поэтому для всех предприятий, взятых вместе, эти отклонения взаимно уничтожаются, и общая сумма цен точно соответствует количеству затраченного труда.

Такова в основных чертах экономическая теория Маркса.

Ошибки ее состоят в следующем.

1. Исходным является у Маркса положение, что товары обмениваются потому, что они представляют равную меновую ценность, определяемую равным количеством затраченного труда. Таким образом, меновая ценность, по Марксу, создается уже до обмена в процессе производства; товары приходят на рынок, уже содержа в себе эту ценность, и она лишь проявляется на рынке в цене товаров. Это изображение обмена напоминает метафизическое представление старых физиков, будто горящие предметы горят потому, что они содержат в себе особое горючее вещество «флогистон». На самом деле меновая ценность не создается до обмена, а является результатом последнего. Отношение между меновой ценностью и ценой обратно тому, как его представлял себе Маркс. Не цена есть следствие меновой ценности, а ценность есть следствие цены[22]. На рынке по законам обмена устанавливается цена товара, и тогда люди приписывают последнему соответствующую цене меновую ценность, то есть значение для обмена. Меновая ценность есть проекция на товар его реализованной или ожидаемой цены. Задача теории обмена состоит поэтому не в отыскании какой-то уже до обмена заложенной в товарах меновой ценности, а в исследовании законов, по которым на рынке устанавливаются цены[23]. Так и поступает современная немарксистская научная теория обмена.

2. Но если Маркс искал общие свойства товаров, определяющие их обмен, то он неправильно исключил из них полезность товаров. Если Маркс отвлекается от качественных различий труда и получает труд вообще, то это же рассуждение он должен был применить к полезности. Отвлекаясь от качественных различий полезности, он должен был получить полезность вообще, как приписываемую (хотя бы и ошибочно) человеком предмету способность удовлетворять потребность. Один предмет полезен в одном отношении, другой в другом, но оба признаются полезными. Мы можем даже говорить если не об измерении и выражении числом, то о количественном сравнении различных полезностей по степени интенсивности тех потребностей, которым предметы удовлетворяют. Поэтому исключать полезность и непоследовательно, и неправильно. Где нет «ни атома полезности», там нет ни покупателя, ни цены, а потому нет и меновой ценности. Роль, которую играют в расценке хозяйственных благ полезность и ее величина, детально изучена теоретиками так называемой «предельной полезности» (Grenznutzen, marginal utility) (Gossen, Jevons, и особенно экономисты австрийской школы, Karl Merger, Fr. v. Wieser, Boehm-Bawerk, преувеличившие, однако, значение этого субъективного момента).

3. Однако если полезность товара есть действительно одно из условий для того, чтобы товар обменивался и имел на рынке цену, то существует много товаров, имеющих цену и меновую ценность, хотя они и не являются продуктами труда. Таковы земли, девственные леса и другие редкие дары природы. Маркс обходит это затруднение заявлением, что такие блага имеют только «мнимую» цену. Но за них на рынке выручается не мнимая, а вполне реальная цена, поэтому и меновая ценность их вполне реальна. Затрата труда не есть, следовательно, свойство, общее всем товарам. Вместо нее другим общим свойством всех товаров, имеющих цену и меновую ценность, является их относительная по сравнению с потребностями редкость. Труд сам влияет на цену и меновую ценность лишь потому, что он обладает относительной редкостью, так как запас трудовой энергии и времени у человека ограничен. Затрата труда, таким образом, есть лишь частный случай относительной редкости. Действительно общими необходимыми условиями для всех хозяйственных благ — свободно воспроизводимых, монопольных и вовсе невоспроизводимых — являются, следовательно, полезность их и относительная редкость. Это бесспорное положение теории расценки и обмена в корне подрывает одностороннюю теорию Маркса.

4. Но если сводить меновую ценность к труду, то естественно возникает вопрос: а как же расценивается труд разного качества? Без ответа на этот вопрос обмен остается необъясненным, так как Маркс не отрицает, что разный труд расценивается различно. Заявление Маркса, что расценка квалифицированного труда и вообще труда разного качества совершается как-то «за спиною производителя», конечно, ничего не объясняет и рассчитано на очень нетребовательного читателя. Некоторые последователи Маркса пытались, опираясь на трудовую теорию, объяснить расценку разного труда, и в частности, труда квалифицированного, разницей в затрате труда на воспитание и образование. Но всем хорошо известно, что при одинаковых затратах на все это обычно получается труд, расцениваемый очень различно. Всех этих различий, вытекающих из различий в качестве труда, то есть его полезности, и его относительной редкости, трудовая теория не может объяснить.

5. Понятие «общественно необходимого» рабочего времени было бы определенным, если бы при данном уровне техники существовало только одно количество труда, которое надо затратить для производства данного товара. На самом же деле при одном и том же состоянии техники один и тот же товар может производиться различными способами и различными затратами рабочего времени. Зависит это прежде всего от того, какое количество этого товара желают производить. Если, например, производить одно количество пшеницы, будет одна затрата труда на один центнер пшеницы; если производить другое количество, затрата труда будет другой. То же справедливо для промышленности, причем в одних случаях с увеличением размера производства издержки, и в том числе затраты труда на 1 единицу продукта, растут, в других случаях они падают. Следовательно, в каждый данный момент существует не одно возможное «общественно необходимое» рабочее время, а много их. Какое из них будет выбрано — это, кроме других условий, зависит от размера производства, а он в свою очередь зависит от спроса на товар, который опять-таки зависит от потребности в товаре. В этом, между прочим, сказывается недостаточность всякой чисто объективной теории цены и ценности, а следовательно, и ее наиболее резкой разновидности, которую представляет трудовая теория. Истинная теория дуалистична. Лишь сочетание субъективных (потребностей и вытекающей из них полезности) и объективных моментов (относительной редкости, то есть для невоспроизводимых благ их данного запаса, а для воспроизводимых издержек производства, в которые в качестве одного из самых важных, но не единственного элемента входит затрата труда) дает возможность объяснить механизм спроса и предложения и понять явления обмена и рыночной расценки. Точно так же лишь это сочетание обоих моментов позволяет объяснить весьма важные для современного капиталистического хозяйства монопольные цены (при частичной и полной, односторонней и двухсторонней монополии), которые могут вовсе не соответствовать издержкам производства. Трудовая теория совершенно бессильна при объяснении этих цен.

6. Маркс совершенно ошибочно представляет себе роль спроса и предложения. Как мы видели, он говорит, что при нормальных условиях спрос равен предложению и что тогда эти две равные и противоположные силы парализуют друг друга и потому не могут ничего определять. Это рассуждение является отражением старого, давно оставленного ошибочного представления о механизме спроса и предложения. Уже во много раз цитируемой Марксом книге Дж.Ст. Милля, вышедшей первым изданием в 1848 году[24], Маркс мог бы найти правильно формулированный основной закон рыночного механизма, позже уточненный представителями математической школы (Jevons, Walras, Pareto). По этому закону цена имеет тенденцию устанавливаться как раз на той высоте, на которой при данных скалах спроса и предложения спрос на товар уравнивается с его предложением. Это аналогично тому, как по закону физики воздушный шар подымается на ту высоту, на которой сила его тяжести равна силе низкого удельного веса наполняющего его газа. Ни одному физику не придет в голову заявить, что при их равенстве эти две силы, парализуя друг друга, не определяют высоты подъема шара. Итак, цена зависит от спроса и предложения, а они — от целого ряда субъективных и объективных моментов между ними, конечно, и от затраты труда. Таков действительный механизм менового хозяйства.

7. Противоречие между трудовой теорией ценности и стремлением нормы прибыли к уравнению не устранено приведенным выше рассуждением Маркса в третьем томе «Капитала». Раз, как видно из приведенного примера, товары, на производство которых затрачено 110 и 190 единиц труда, при уравнении нормы прибыли обмениваются не в отношении 110 к 190, а в отношении 150 к 150, значит, трудовой закон нарушен и товары обмениваются не по труду. Заявление, что эти отклонения «цен производства» от трудовой ценности взаимно компенсируются и общая сумма этих цен равна общей сумме трудовой ценности, не спасает трудового закона, ибо при обмене важны именно те отношения, в которых обмениваются друг на друга отдельные товары. Маркс же вместо этого говорит об общей сумме ценностей. Как замечает по этому поводу профессор Е.Бем-Баверк, это все равно как если бы на вопрос о том, в какое время пришли на скачках отдельные лошади, нам ответили, что все лошади вместе потратили столько-то времени.

Как видим, несмотря на кажущуюся логическую стройность, экономическая теория Маркса при поверке ее оказывается полной ошибок, противоречий и пробелов. Вследствие этого она не объясняет явлений обмена и расценки хозяйственных благ. Не объясняет она также высоты доходов, в том числе дохода от труда и прибыли на капитал, которую она сводит на неоплаченное рабочее время, тогда как высота доходов на самом деле определяется сложным механизмом спроса на отдельные факторы и их предложения.

Если марксизм упорно удерживает эту теорию, несмотря на ее недостаточность и ошибочность, то делает он это не из-за ее научной правильности, а потому что она, подобно марксистской философии истории, является для него ценным орудием пропаганды. Сознательно извращая экономическую действительность, она должна своим ядом отравлять сознание людей, не могущих разобраться в ее ошибках.

В самом деле, если меновую ценность создает только труд рабочего, то последний должен получать весь продукт, и всякий доход от капитала и земли, всякая прибыль предпринимателя, независимо от их высоты, есть уже эксплуатация рабочего, несправедливый вычет из его дохода, «неоплаченное рабочее время». В действительности же вообще неправильно говорить о покупке «рабочей силы». Предприниматель-капиталист не покупает «рабочей силы». Она покупалась и продавалась при рабстве. Она если не покупается, то насильственно захватывается в советских лагерях. В свободном же некоммунистическом хозяйстве покупается не «рабочая сила», а «труд», то есть известные трудовые действия в течение известного числа часов или для выполнения известной сдельной работы. Заработная плата есть цена и ценность не рабочей силы, а труда. При этом оплачиваются каждый час труда и каждое количество труда. Поэтому все рабочее время есть оплаченное рабочее время, и никакого «неоплаченного рабочего времени» нет. Можно говорить лишь о высокой и низкой, «нищенской», справедливой и несправедливой, «эксплуататорской», оплате всего купленного труда. Прибыль же на капитал, земельная рента и предпринимательская прибыль — опять-таки справедливые или несправедливые, нормальные или ненормальные — возникают потому, что как самый продукт, в том числе продукты, составляющие реальную заработную плату, так и их цена и меновая ценность являются результатом не одного труда, но и других факторов: земли, накопленных капиталов и организаторской функции предпринимателя. Поэтому их общий продукт распределяется между трудом и владельцами или носителями других факторов. Это распределение может быть и в действительности бывает несправедливым, представляя таким образом явления эксплуатации. Несправедливым может быть и распределение самих факторов (владения землею и капиталами), из чего вытекает несправедливое распределение доходов. Устранение всех этих явлений несправедливости и эксплуатации составляет задачу социальной политики и социальных реформ. Но поскольку доля ценности, получаемая другими, кроме труда рабочего, факторами, не является чрезмерной, она не представляет несправедливости и эксплуатации кого-либо, а есть естественное вознаграждение за полезное для всех участие этих факторов в общем хозяйственном процессе. В этом случае она не есть вычет из дохода труда, так как эти факторы увеличивают общий продукт и их доля уплачивается из этого увеличения.

Повторяем, указанное распределение общего продукта не исключает возможности эксплуатации. При различных условиях, особенно при монополиях, владелец каждого фактора может получать чрезмерный доход, то есть эксплуатировать носителей других факторов. Распределение имущественных факторов, то есть земли и капиталов, как указано выше, может быть также крайне неравномерным и этим обусловливать самые резкие формы несправедливости в распределении доходов. В игнорировании этого и связанного с этим крайне тяжелого положения неимущих классов был основной дефект начального, нерегулированного капитализма. Мрачные описания этой эпохи даны Энгельсом в книге «Die Lage der arbeitenden Klassen in England» (1845) и Марксом в первом томе «Капитала». Но этими описаниями они пользовались не для критики тогдашнего капитализма и устранения его недостатков, а для принципиального революционного отвержения и разрушения всякого несоциалистического хозяйства вообще. Явления эксплуатации и тяжелого положения неимущих классов существуют и в наше время. Они существуют в экономически отсталых и колониальных странах, но не исчезли полностью даже в самых передовых, свободных странах. Однако в них несоциалистическое хозяйство показало наряду с неслыханным техническим и экономическим прогрессом способность ослаблять и частично даже вовсе устранять эксплуатацию и социальную несправедливость при помощи далеко идущих социальных реформ, изменяющих весь хозяйственный и социальный строй. С усовершенствованием этого нового строя «нетрудовые» доходы, являющиеся часто на самом деле лишь продуктом особого «труда», то есть особой производительной деятельности, в значительной мере потеряли и теряют дальше характер эксплуатации. Как правильно замечает в других отношениях более чем сомнительный экономист Othmar Span, если говорить об эксплуатации и неоплаченных услугах, то такими, наоборот, являются хозяйственные услуги изобретателей, конструкторов, организаторов предприятий. Возьмите какого-либо изобретателя пароходного винта (чех Resler) или динамомашины (Siemens), или инженера, сконструировавшего какой-либо удивительный станок, или новатора в деле организации производства (Ford). Их услугами пользуется каждый пароход, каждый железоделательный завод, каждое крупное предприятие. Сами же они при всех патентах не извлекают и сотой доли тех выгод, которые получают от их услуг все люди.

Вместе с тем ни при каком хозяйственном строе рабочий не может получать всего продукта, и, следовательно, говоря терминами Маркса, всегда будет существовать «прибавочная ценность». Маркс сам говорит, что и при социализме известная часть продукта должна затрачиваться на воспроизводство капитала, содержание неспособных к труду и т.д. Осуществленный же последователями Маркса «социализм» отнимает от рабочих и крестьян на выполнение пятилетних планов, на содержание своих и чужих коммунистов и бесчисленного чиновничества, на коммунистическую пропаганду, а в последнее время на милитаристические цели такую «прибавочную ценность» и столько «неоплаченного рабочего времени», каких не знает ни одна капиталистическая страна. И если Маркс учил о «возрастающем обнищании» пролетариата при капитализме, то нигде нет такого обнищания трудовых масс, как в царстве осуществленного марксизма.

Интересно, что в этом царстве цены товаров устанавливаются коммунистической властью отнюдь не по затрате труда и даже не по издержкам производства. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на единые цены, установленные одновременно с проведением девальвации 14 декабря 1947 года. Трудовая меновая ценность, таким образом, не только не соответствует ценам на свободном частнохозяйственном рынке, но она не отвечает и ценам, декретируемым «диктатурой пролетариата».

Окончание следует.

Публикация Михаила СМОЛИНА.

 

[1] Hook S. Towards the Understanding of Karl Marx: A Revolutionary Interpretation. N.Y., 1933. С. 192.

[2] Так, профессор N.О. Lossky в работе «History of Russian Philosophy» (New York, 1951) говорит: «Не истину ищут большевики в философии, а только оружие для достижения своих революционных целей» (С. 375). И в другом месте: «В СССР диалектический материализм является партийной философией, занятой не исканием истины, а практическими потребностями революции» (С. 377).

 Продолжение. Начало — № 7.

[3] Материализм и эмпириокритицизм (1908). Цит. по: Lossky N. History of Russian Philosophy. С. 348 и 359.

[4] Лосский Н.О. Типы мировоззрений. Париж, 1931. С. 39–40.

[5] Там же. С. 137.

[6] Шопенгауэр, оспаривая материализм, говорит: «Как можем мы истолковывать ум как материю, когда мы познаем материю только при помощи ума». Получается «ужасная petitio principii». Цит. по: Durant W. The Story of Philosophy. New York, 1949. С. 337.

[7] Лосский Н.О. Типы мировоззрений. С. 108.

[8] Там же. С. 85. Лосский приводит в качестве примера две ничтожно отличающиеся материально, но глубоко отличные друг от друга по своему смысловому содержанию телеграммы: «Мой сын умер» и «Твой сын умер», вызывающие коренным образом различную реакцию (С. 86).

[9] Там же.

[10] В одном месте «Капитала» (т. 1, гл. 5) Маркс сам пишет: «Есть нечто такое, что с самого начала отличает наиболее плохого архитектора от самой лучшей пчелы: человек, прежде чем слепить ячейку из воска, уже построил ее в голове. В конце процесса труда получается результат, который в начале этого процесса существовал уже в представлении рабочего, существовал, так сказать, идеально».

[11] Вышеславцев Б. Философская нищета марксизма. Франкфурт-на-Майне, 1952. С. 170. (Опубликовано под псевдонимом Б.Петров.)

[12] См.: Adler Mortimer J. Dialectic. London, 1927. С. 7, 25 и 28. Он говорит даже о трех типах мышления: эмпирическом, геометрическом («если — то») и диалектическом (дискуссионном).

[13] Петров Б. Указ. соч. С. 19.

[14] «Можно ли, — говорит Б.Петров, — понять личность Христа из того, что Он был плотником? Личность ап. Павла — из того, что он делал палатки?.. Личность Пушкина — из того, что он был помещиком? Личность Энгельса — из того, что он был капиталистом?» (Указ. соч. С. 102).

[15] Переводим с немецкого подлинника, приведенного у H.Sée (Указ. соч. С. 128–129). См. также: Hook S. Указ. соч. С. 333.

[16] Hook S. Указ. соч. С. 335.

[17] Sée H. Указ. соч. С. 56.

[18] Там же. С. 129.

[19] Sée H. Указ. соч. С. 62.

[20] Там же. С. 64.

[21] Цит. по: Sée H. Указ. соч. С. 135.

[22] См.: Струве П.Б. Хозяйство и цена. Ч. 1. М., 1913, и нашу работу «К вопросу о расценке хозяйственных благ». Киев, 1914.

[23] См. нашу статью: Die Preis — und Werflehre // Wirtschaftstheorie der Gegenwart. Bd. 2. Wien, 1932.

[24] Mill J.S. Principles of Political Economy with Some of their Applications to Social Philosophy.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0