* * *

В вагоне бесконечного Транссиба
Легко задаться смыслом бытия…
Пора сказать истории: спасибо,
Четыре разных жизни прожил я.
От этого не самоустраниться,
Уйдя на все четыре стороны.
Четырежды я нарушал границы,
Входя в четыре образа страны.
Со мной недавней памяти обуза,
Ведь, прошлое бездушно не кляня,
Я сам не покидал границ Союза —
Границы надвигались на меня.
Куда летит безудержная тройка,
Сбивая судьбы в прахе и пыли?
Культ. Оттепель. Застой. И перестройка.
Ну что еще теперь сверлит вдали?


* * *
Завершается жизни пленительный круг,
Уходящее время уже не сберечь.
Мой последний амур улетает на юг.
Отгуляла друзей Запорожская сечь.
Дует ветер эпох, до костей просквозив,
С перемен поседела моя голова.
Я не смел и подумать, что я эксклюзив.
Мне такими казались Е.Е. и А.А.
В черной бане крещен деревенским попом,
Как петух воспевал я родимый насест.
И молюсь об одном, чтоб родные потом
Надо мной православный поставили крест.


* * *
И опять потешается хам,
Если дух мы в истории ищем…
Я вхожу в переделкинский храм
Над известным смиренным кладбищем.
Доживаю свой век не спеша
И ударам судьбы не переча.
Как-то истово хочет душа
Зажигать поминальные свечи.
Государственных скреп и опор
И могильный покой не нарушит
Тот почти экстатический хор
Из простых привокзальных старушек.
Мимо храма спешат поезда
На просторы великой равнины,
Да ночами кричат иногда
В патриаршей вольере павлины.


* * *
Ликующей листвы крутая распродажа,
Медлительный исход реки, текущей всклень.
Здесь я всего лишь часть знакомого пейзажа,
Случайный огонек в одной из деревень.
Здесь так понятны мне плакучесть и текучесть,
И не страшит меня зимы грядущей транс.
Какую бы и где ни предвещал мне участь
Болот и журавлей прощальный декаданс,
Я не один — со мной
И Пушкин, и Есенин.
Последняя слеза еще не утекла.
Приди ко мне и ты, мой нежный друг осенний,
И стань еще одним источником тепла.


* * *
Мы выходим под звезды вселенной,
К стайке белых берез у крыльца.
В них свистеть до седьмого колена
Соловей обучает скворца.
Ты была и осталась красивой —
Не тускнеет волос серебро.
С молодою томящею силой
Снова бес мне стучится в ребро.
Бродит по небу месяц бедовый,
Редкой тучки дымится смолье.
И на спинке скамейки садовой
Финкой вырежу сердце свое.


* * *

    Памяти Надежды Поляковой

Неужто в жизни нет ни замысла, ни смысла
И женщина — фрагмент Адамова ребра?
Куда ты унесла на дужке коромысла
«Два полные ведра живого серебра»?
Мне разобрать бы жизнь,
Как школьнику конструктор,
Назад поворотить, вернуться в те года,
Где так глядел на нас тот питерский кондуктор
И в песне разрешал проститься навсегда.
Простились мы давно, а встретимся мы скоро.
Я вроде есть еще, а ты уже была.
Свиридовский распев простора и минора
К парящему Христу несут колокола.
Раз пели соловьи, пускай споет и вьюга.
Где встретимся мы вновь — ни снега, ни дождя.
Так сладко было нам
Глядеть в глаза друг друга,
Глаза не отводя.


* * *
Какие мощные ветра,
Потопы и землетрясенья!
Какая лютая жара!
Какие грозные знаменья!
Как будто каждый день и час,
Все исчерпав иные средства,
Всесущный призывает нас
Одуматься и оглядеться.


* * *
Опять заволокло твои глаза,
И годы пересчитывать нелепо,
И хочется, чтоб грянула гроза
И молния перечеркнула небо.
Заботы все и горечи гоня,
Над тяготами воспарить земными
И быть с тобой на линии огня,
Где Купидон стреляет разрывными.
Чтоб снова слышать запахи земли,
Чтоб ветер был тугим, как детский мячик,
Чтоб снова под фонарные шмели
В бульвары нас позвал лукавый мальчик.
И слить в одно, чтоб было пополам.
Чтоб каждое мгновенье — как знаменье,
Чтоб дать свободу чувствам и словам
И содрогаться от прикосновенья.


* * *
Осеннею зарей окрашенные кроны
Да иней на траве, как чешуя змеи.
Мне чудится — идет переливанье крови
Меж багрецом небес и чернотой земли.
Мне не о чем мечтать и незачем сердиться.
Открыты даль для глаз и звуки для ушей.
Играет ветерок мне на ночной сурдинке
Мелодию болот, дерев и камышей.
Нет городских забот, трамвайных побрякушек,
И свой урочный крест устали плечи несть.
Услышу ль я опять весенний хор лягушек,
Увижу ли тебя веселою — Бог весть.
Во времени душа вольна перемещаться,
Себя воображу беспечным огольцом,
«Парламент» заменю махоркою моршанской,
Тягучий «Иммунель» — хрустящим огурцом.
Давай не горевать над «сапогами всмятку»,
В экране не ловить бездарный хит-парад.
Из Кирова, мой друг, легко уехать в Вятку,
Из Питера — опять вернуться в Ленинград.


Другу

Я много думал о тебе —
Ты для меня не хата с краю,
И за тебя своей судьбе
Я благодарность объявляю.
Святой природе не дерзя,
Не надо подводить итога,

И по тому, что есть друзья,
Уже нельзя не верить в Бога.
И за порогом бытия,
Где годы свернуты в улитке,
И там тебя узнаю я
По доброй дружеской улыбке.


Баллада об Андреевском флаге

(ккинофильму «Белый ковчег»)

За дымкой голубой
Уже не отыскать нас,
Спасительный уже
Душе не нужен круг:
Исходит из страны
Печальная эскадра, 
Как стая журавлей,
Летящая на юг.

Помочь нам не смогли
Ни вера, ни отвага.
Отмерена судьбой
Прощальная верста,
Но с нами честный крест
Андреевского флага
И смуглый крымский поп,
Похожий на Христа.

Ржавеют якоря,
Ветшает парусина,
Над реями плывёт
Босфорская луна.
Как подожженный храм,
Горит вдали Россия,
Эгейская волна
Слезою солона.

Мы проиграли бой —
Не воры, не бандиты,
Мы не желали зла
Для Родины своей,
И Греция глядит
Глазами Афродиты
На поредевший строй
Железных кораблей.

Как белые снега
Твои и грудь, и плечи,
В глазах твоих жива
Родная синева.
Поставьте в память нас
Берёзовые свечи,
Скажите и о нас
Утешные слова.

Пускай вернутся к нам
И вера, и отвага
Любым ветрам в ответ,
Любым громам назло,
Чтоб больше не пришлось
Андреевского флага
В бизертах целовать
Подбитое крыло.


* * *
Что-то сердцу стало одиноко.
Сильно обмелела речка Трубеж.
Ты имеешь право быть жестокой,
Потому что ты меня не любишь.
Милый край, то белый, то зеленый,
На ветрах мотается, как вымпел.
Словно с водкою стакан граненый,
Я любовь отмеренную выпил.
Солнце опускается с угора
К белому заснеженному полю.
Ты боишься моего укора.
Я себе такого не позволю.
А стихи? Да это только строчки.
Ты не вздумай плакать иль смеяться.
Потому что волки-одиночки
Ничего на свете не боятся.


* * *
Терпенье, люди русские, терпенье:
Рассеется духовный полумрак,
Врачуются сердечные раненья…
Но это не рубцуется никак.
Никак не зарастает свежей плотью…
Летаю я на запад и восток,
А надо бы почаще ездить в Тотьму,
Чтоб положить к ногам его цветок.
Он жил вне быта, только русским словом.
Скитания, бездомье, нищета.
Он сладко пел. Но холодом медовым
Суровый век замкнул его уста.
Сумейте, люди добрые, сумейте
Запомнить реку, памятник над ней.
В кашне, в пальто, на каменной скамейке
Зовет поэт звезду родных полей.
И потому, как видно, навсегда,
Но в памяти, чего ты с ней ни делай,
Она восходит, Колина звезда:
Звезда полей во мгле заледенелой.


* * *
Ты в церкови меня поцеловала.
Тот поцелуй вовек не надоест.
Как птицу ты меня окольцевала,
И стала ты — судьба моя и крест.
Теперь всегда стремлюсь к родным пенатам,
И стало сердце верить в чудеса,
И чувство стало добрым и крылатым,
Учась летать с тобою в небеса.
Чтоб быть счастливым,
Надо быть любимым
И в русский крест поверить навсегда.
Недаром в небесах над Третьим Римом
Для нас горит вечерняя звезда.


* * *
Ты говоришь, что годам нет возврата.
Весна пришла — тоску свою развей!
Так сладко верить, что душа крылата,
Когда в саду бушует соловей.
Забудь скорей о долгом зимнем мраке,
Нам и сейчас прослушать не слабо
Дрозда в манишке, и скворца во фраке,
И дроби дятла в розовом жабо.
Как будет хорошо на годы плюнуть
И гимн весенний выслушать в слезах.
У птиц не червячки, а ноты в клювах,
У них росы горошинки в глазах.