Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Лев Толстой: во сне и наяву

Валентин Осипович Осипов — писатель, журналист, литературовед, издатель. Родился в 1932 году в Москве. Окончил Казахстанский государственный университет.
В настоящее время — ответственный секретарь Шолоховской энциклопедии. Биограф М.А. Шолохова.
Опубликовал ранее неизвестные страницы биографий С.Нечаева, А.Пушкина, Л.Толстого, М.Шолохова, Н.Чернышевского,В.Клочкова.
Награжден орденами Трудового красного знамени, Сергия Радонежского и «Знак Почета». Лауреат Большой литературной премии России (2012), Всероссийской Шолоховской премии. Награжден дипломом всероссийского литературного конкурса на лучшее произведение для детей и подростков (2007) и др.
Член Союза журналистов СССР, Союза писателей СССР.

Ищите и обрящете.

Надо же такому случиться: приснился сам Лев Николаевич, и он мне с укоризной: «Ты чего схоронил от всех вот ту книжную полку?!»

Оторопел я. И проснулся, да и к ней — наяву, — к этой полке. И в самом деле драгоценна: папочка с письмами супруги творца, Софьи Андреевны, и младшей его дочери, Александры Львовны, книга с автографом при моем имени от внучки Толстого, отзыв на мой очерк от правнука писателя, с неизвестными фактами мемуары музыканта А.Б. Гольденвейзера, письмо из Кремля 1987 года в поддержку моих изысканий в теме «Толстой и Индия», на две странички цензурный, от Главлита, приговор книге о Толстом, собрания его сочинений разных изданий, иные — старинные и новые — книги, яснополянские сувениры, а также мои толстовские публикации.

Откуда все это у меня? И в самом деле, пришла пора ответить на потусторонний зов Толстого. Мне уж больше лет, чем он прожил. Не унести бы с собой в безмолвие.

Однако же кто я, рискнувший на эти записки? Издатель с 1962 года. Поначалу в чине главного редактора издательства «Молодая гвардия» («М.г.»), затем директора издательства «Художественная литература» (ИХЛ), гиганта по выпуску классики, потом, со временем, прозаик и публицист, член Высшего творческого совета Союза писателей России и лауреат Шолоховской и Большой литпремии России.


 

Часть первая

Из записок старого издателя

Семь глав с именами тех, кто приобщал меня к наследию Льва Толстого

Писание мое есть весь я.

Из высказываний
Л.Н. Толстого


 

Признаюсь: явно сказываются мои два образования, по своей природе любопытствующие, — историка и журналиста, велика страсть искать и искать такие раритеты, что эстафетно связывают с деятелями культуры прошлого.


 

Первая глава

1912. Письма вдовы и дочери Л.Н. Толстого

Кое-что о споре за унаследование рукописей классика

Итак, с датой «1912 год» храню в своем домашнем архиве два письма. От Софьи Андреевны Толстой — на тончайшей папиросной бумаге, с машинописью «на ятях». Второе письмо — ее дочери Татьяны Львовны, с приложениями бумаг с именами и самого «Государя Императора», и «свидетеля по свершению завещания Толстого» пианиста Александра Гольденвейзера (они значатся в блок-досье на очень плотной бумаге, с пропечаткой мелким шрифтом: «Типография Т-ва И.Д.Сытина. Пятницкая ул. Собственный дом»).

Успокою архивистов: все это копии, но, замечу, прижизненные для названных персон, и кто знает, быть может, на бумагах под микроскопом обнаружатся отпечатки их пальцев.

Как попали ко мне? Шерлока Холмса бы позвать на расследование! Были присланы в конверте по почте, но в полной анонимности. Даже без обратного адреса и всего-то с одной строчкой в письме машинописью: «В.О., с благодарностью за издание Льва Николаевича!» А еще углядел дату на почтовом штампе: «24.10.1979».

Успокою и тех биографов Л.Н. Толстого, что «хозяева» темы спора вдовы писателя с Татьяной Львовной Толстой о наследовании рукописей мужа и отца. В хранимых мною письмах нет ничего особенно нового для пополнения толстоведения. Но почему же хочу рассказать об освященных именами Толстых письмах столетней давности? Ответ: решил приобщить неискушенного читателя, хотя бы наикратко, к прелюбопытному антуражу необычного сюжета.

...Читаем же строки из «Духовного Завещания Л.Н. Толстого 1910 года июля 22 дня»: «Все мои литературные произведения, когда-либо написанные по сие время и какие будут написаны мною до моей смерти, как уже изданные, так и неизданные, как художественные, так и всякие другие, оконченные и неоконченные, драматические и во всякой другой форме, переводы, переделки, дневники, частные письма, черновые наброски, отдельные мысли и заметки, словом, все без исключения мною написанное по день моей смерти, где бы такое ни находилось и у кого бы ни хранилось, как в рукописях, так равно и напечатанное, завещаю в полную собственность дочери моей Александре Львовне Толстой <...>». Была у народного творца и такая в заботе о своем народе бескорыстная воля завещателя: «Перепечатка разрешается безвозмездно».

Но Софья Андреевна не посчиталась с этим. Начался конфликт матери и дочери. Даже суд состоялся — Тульский окружной — через 9 (!) дней после кончины писателя. Читаю его вердикт — он включен в упомянутый блок-досье приложений к «Объяснениям» Т.Л. Толстой: «Духовное Завещание умершего Льва Николаевича утвердить к исполнению, о чем сделать надпись и публиковать в Сенатских Ведомостях».

Впрочем, конфликт вызревал уже в 1911-м. Я взялся читать книгу «Дневники» Софьи Андреевны. Так в разделе «Ежедневники» запись от 26 января: «Я хлопочу о неприкосновенности рукописей и отдам их на вечное хранение в музей. Саша и Чертков хлопочут о том, чтоб хранение было на имя Саши. Я не уступлю ни за что». Еще запись от 12 февраля: «Приезжала Саша, толстая, красная, как всегда упорная, скрытная, несговорчивая и недобрая. Тяжелый разговор. Каков крест — эта дочь». По комментариям к дневникам узнаю, что делом наследия рукописей Толстого занимался даже министр просвещения. Вердикт таков: «Снятие копий с рукописей, равно как и разбор их, может быть разрешен в том случае, если выразит согласие гр. Александра Львовна».

Беда: семейный спор все не прекращался. Произошла, как нынче выражаются, «утечка информации» — пресса начала тиражировать сенсацию. Просматриваю хранимую мною газету «Русское слово» от 5 марта 1911 года — заголовок: «Рукописи Л.Н. Толстого». Статья огромна. В ней не только история проблемы, но и два противопоставных мнения. Редакция вовлекла в спор и В.Г. Черткова, ближайшего единомышленника Толстого (1854–1936), чтобы изложить притязания Татьяны Толстой, и одного, на правах эксперта, музейщика из числа сторонников Софьи Андреевны.

Теперь черед читать письмо вдовы писателя. Сперва адрес: «В Правительственный Сенат. По первому департаменту». Затем знакомство: «Графини Софьи Андреевны Толстой, живущей в имении Ясная Поляна, Тульской губ. (станц. Засека Моск. Курск. ж.д.). Жалоба». Ее суть будет понятна уже даже по трем изречениям из 39 абзацев на 13 страницах:

«С 1904 года мною были вносимы на хранение в Императорский Российский Исторический Музей в Москве принадлежащие мне двенадцать запертых ящиков, разные бумаги и вещи, как лично мои, так и переданные мне покойным мужем моим, графом Львом Николаевичем Толстым.

<...> До конца зимы 1910 года я имела свободный доступ к доверенным мною Музею вещам. Но в ноябре 1910 года Управление Музея известило меня в том, что вследствии поданного поверенным гр. А.Л. Толстой и гр. Толстых поверенным Муравьевым прошения, Совет Музей признал необходимым постановить нижеследующее: <...> 2) Доступ кому бы то ни было к указанному собранию прекратить совершенно.

<...> Имею честь покорнейше просить Правительствующий Сенат: <...> предписать Господину Министру Народного Просвещения сделать зависящее от него распоряжение о выдаче сданных мною на хранение в Исторический Музей рукописей <...>.

Подписала графиня Софья Толстая. 28 августа 1912 года»[1].

Дело дошло до самого царя. Его решение в пользу вдовы. В упомянутом блоке-досье я читаю приложенную к заявлению дочери Толстого копию ответа для матери (цитирую полностью):

«Высочайшее повеление.

Главноуправляющий канцелярией Его Императорского Величества по принятие прошений.

Милостивая государыня, графиня Александра Львовна.

ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР, по всеподданнейшем докладе мною ходатайства Вашего о выдаче Вам хранящихся в Императорском Российском Историческом Музее имени ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА III рукописей и бумаг умершего Вашего отца гр. Льва Николаевича Толстого, в 15 день сего июля, ВЫСОЧАЙШЕ повелел означенное ходатайство отклонить за силою ст. 23 осн. гос. зак., изд. 1906 г., так как удовлетворением его могли бы быть нарушены огражденные законом права Вашей матери, графини Софьи Андреевны Толстой, и разъясняю Вам, что в том случае, если Вы не пожелаете прийти к миролюбивому соглашению с Вашей матерью относительно упомянутых рукописей и бумаг, ни предоставить спор о них третейскому разбирательству, настоящее дело может подлежать рассмотрению лишь общих судебных учреждений в установленном законом порядке.

О таковой МОНАРШЕЙ воле поставляю Вас в известность.

Примите уверение в совершеннейшем моем почтении и преданности, Барон Будберг. 11 июля 1911 года».

Стоит рассказать, что газета «Речь» прознала об этой «монаршей воле» и с укоризной написала, правда, почему-то только в 1912 году (номер за 11 мая): «В каком же положении находится дело и когда можно ожидать освобождения рукописей великого писателя?» Попользованы даже выражения «чудовищное явление» и «всемирный скандал». И тут же с советом к вдове писателя: «Остается только надеяться, что гр. С.А. Толстая, взвесив все обстоятельства, согласится наконец на третейский суд».

Татьяна Львовна тем временем снова с письмом в Сенат. Ее запрос выражен уже в начальном абзаце: «Объяснение на жалобу графини Софьи Андреевны Толстой по поводу распоряжения Министра Народного просвещения по делу о рукописях гр. Льва Николаевича Толстого, хранящихся в Императорском Историческом Музее имени Императора Александра III в гор. Москве».

В конце концов право печатать произведения Л.Н. Толстого было оставлено за дочерью. Этого она лишилась лишь после того, как эмигрировала в 1929-м. Я еще продолжу свой рассказ о ней (см. четвертую главу).


 

* * *

Предостерегаю поспешающего читателя, уж не говоря о тех, кто ослепленно привычен выковыривать на свет Божий таинства семейной жизни великих творцов: будьте мудры, читая эту главку о наследственных спорах Толстых. Не опошляйте память гения! Отчетливо это выразил Михаил Шолохов, который так чтил своего великого предшественника; мне, его биографу (см. мои книги в серии «ЖЗЛ»), удалось заполучить такое мудрое житейское высказывание:

— Некоторые страницы толстовских дневников не могу читать без сильного волнения... Особенно где воспроизводятся ночные разговоры с Софьей Андреевной. Какая бездна разделяет этих двух людей, роднее и ближе которых, кажется, не было на земле... Что с нами делает время! Но при всех расхождениях во взглядах (может быть, разности психологических состояний) они оба правы: на ее стороне правота жены, матери, хранительницы домашнего очага, на его — глубина противоречий гения, толстовская — именно толстовская! — философия бытия... Вера, мораль, поэзия, философия — все сплетено в тугой узел.


 

Вторая глава

1923: Мемуары А.Б. Гольденвейзера без купюр

Кое-что о пяти томах дополнений к биографии Л.Н. Толстого

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), один из многолетне дружественно близких Л.Н. Толстому деятелей культуры: пианист и композитор, автор воспоминаний «Вблизи Толстого. Записки за 15 лет». «Наш верный друг», — писал о нем Л.Н. Толстой.


 

Пять пожелтелых от времени, кустарно сброшюрованных томов-папок на 826 страниц с первоэкземплярной машинописью при записях от руки на корешках: «Вблизи Толстого». Лет сорок они хранятся мною.

Ценны ли? 2017-й. У меня дома заместитель директора главного в стране музея Толстого — Людмила Сергеевна Калюжная.

И ее, и меня взрывно взбаламучивает вопрос: что это? Оригинальный экземпляр авторства Гольденвейзера, если довериться чернильным впискам и краснокарандашным вычеркам строк, абзацев и даже страниц, иногда подряд нескольких? Или просто машинописная копия завершенной автором в 1923 году книги «Вблизи Толстого. Записки за 15 лет», та, что последний раз была переиздана в 2002 году издательством «Захаров»?

Есть ответ уже по предисловиям. Итак, мне теперь задача — выявлять, печатался ли «мой» вариант. Начинаю сравнивать тексты папок и книги. Что же это сулит? Не прошло и минуты, как впору было вскричать на всю квартиру, ошеломляя домочадцев: «Ура! Не зря столько десятилетий хранил!» Уже предисловия не одинаковы. Даже по названиям: то, что в книге значится «От автора», в «моем» варианте именуется: «Предисловие к первому изданию». И даты их написания разные: в книге обозначено «17 августа 1922 года», в «моем» варианте «25 июля 1923 года». И с ходу бросаются в глаза разные их объемы. В «моем» всего четыре абзаца на одной странице машинописи — в книге 11 абзацев на двух страницах емкого типографского шрифта.

Но существенно ли различны предисловия? Да! В «моем» уже в первом абзаце интригующие признания, коих нет в книге: «Немало подробностей интимной жизни Л.Н-ча. В печати появилось весьма многое, касающееся отношений Л.Н-ча и жены его Софьи Андреевны. Я решил опубликовать и свой дневник, в котором старался записывать возможно точно и объективно то, что происходило на моих глазах».

Не обойдусь без наиважного уточнения. На самом деле в записках Гольденвейзера нет никакой «интимности» в обывательском понятии этого слова. Здесь приобщение к тому, что он наблюдал в Ясной Поляне: что писал и чему внимал великий творец, что заинтересовывало и на планете, и в российских столицах, и в яснополянской округе, что чтил и что отвергал в искусстве и в литературе... Здесь то и дело записи о делах и мнениях его жены, дочерей и сыновей. И возможность узнавать, каких гостей он привечал, а они — дивился я — ежедневны: собратья по перу и единомышленники по идеям толстовства, крестьяне, студенты, чиновники, побирушки или любопытствующие скитальцы, вольнодумцы-радикалы, полицейские с обысками, иностранцы, журналисты... Да все с разговорами, в которых время, характеры и судьбы.

Музыканту достало мудрости и стараний-терпений подтверждать своим пером 15 лет подряд во дни своих частых и нередко многодневных гостеваний, каким был у гения необъятный духовный мир — и с радостями, и с терзающими душу поисками истин жизни на закатах жизни. Таинства семейной жизни с ее разладами? Предшествующая глава моего очерка поясняет то главное, что их порождало. Напомню, что это прежде всего судьба творческого наследия: кому будут принадлежать юридические права.

Что же в главном дает сопоставление машинописи, к примеру, в томе с записями 1910 года и, соответственно, книги? Открытия за открытием немалого числа фактов, из тех, что кому-то при подготовке к изданию — автору или редактору? — захотелось «закрыть» (отцензуровать).

Вот красным карандашом вычеркнуты страницы со 2-й до 8-й с зачином от Гольденвейзера:

«Я ни одной минуты не сомневался в том, нужно или нет записывать и собирать материалы о жизни Л.Н-ча в 1910 году. Вопрос же о том, печатать или нет все записи через 13 лет после его смерти, был не так прост. Я совершенно не сомневался бы в том, что не следует (выделено автором. — В.О.)  касаться в печати интимной жизни Л.Н-ча так скоро после его смерти, и что лучше обо всем этом до поры до времени молчать, если бы ко времени выхода в свет второго тома моего “Дневника” не были опубликованы и все письма Л.Н-ча к Софье Андреевне (ею самою), и исключительное по своей резкости последнее письмо Л.Н-ча к Александре Львовне, книга Черткова “Уход Толстого” и множество всяких рассказов и описаний (часто весьма неточных), раскрывающих интимную сторону последних месяцев жизни Л.Н-ча с совершенной откровенностью».

Дальше в тексте изъяты свидетельства, что с Гольденвейзером рассорилась дочь Толстого Александра Львовна. В вычеркнутом же сообщалось с заметной досадой, что оборвалась их многолетняя, как обозначено, дружба. Здесь не скрывается: разрыв отношений — это протест дочери писателя против вторжения Гольденвейзера в непростые отношения отца и матери. В свое оправдание он перепечатывает — обнародует! — огромное ей письмо. В нем заверения в пристойности своих побуждений — дескать, можно печатать то, что уже стало общественным достоянием. В конце письма значилось: «Искренне Вас любящий старый друг А.Гольденвейзер».

Кое-что о купюрах-изъятиях или вписках. После предисловий я принялся изучать основной корпус машинописи с записями о последнем годе жизни Льва Толстого — 1910-м. Есть ли разночтения с книгой? Немало! Около ста на двести страниц. Даже такая цифирь подтверждает особую ценность мною сохраненных воспоминаний.

Что же в этих вычерках и вписках? Всякому место нашлось. То незначительное (например, к псевдониму философа Льва Шестова в скобках прибавлено: «Лев Исакович Шварцман»), то значительное (исчез, к примеру, абзац с именем последнего литературного секретаря Толстого — Владимира Булгакова: «С партией чуждой советской власти деятелей науки и искусств он был выслан за границу и поселился, кажется, в Праге, стал выступать в роли адвоката Софьи Андреевны против Л.Н-ча»). Такая же «казнь» постигла абзац с сопоставлением Толстым буддизма и христианства. И жаль, что выбросили волнующий, на почти трех страницах рассказ об убежденной толстовке Марии Николаевне Яковлевой. Она долгие годы заботилась «о нищих и убогих», но при новой власти обречена на тяжкую нужду, «без постоянной работы», вместе с мужем — юристом и искусствоведом.

Необъяснимы купюры в темах сугубо творческих. Исчезло, например, преинтереснейшее свидетельство: «К кино, к которому Л.Н. относился без особого сочувствия, он все-таки подошел сразу с правильной оценкой и почувствовал (а тогда этого не сознавал почти никто) в нем мощное орудие воздействия на людей».

Столь же непонятно вычеркивание явно нестареющей мысли: «Нарушение равновесия, несоблюдение чувства меры Л.Н. считал для искусства роковым, непоправимым недостатком. Как важно знать и помнить об этом...»

С еще большим огорчением углядываю, что размашистый вычерк ликвидировал столь важное свидетельство мемуариста: «За то время, что я знал Л.Н-ча, он никогда не выражал так настоятельно страстного желания отдаваться художественной работе, как в 1909 и 1910 г.». Так чего ради отцензуровали?!

Каков же результат для начала лишь выборочного сопоставления двух текстов?

«Вычеркнутое не печаталось!» — таков наш с Людмилой Сергеевной вердикт.

И тут-то приходит совместное решение: попытаться издать именно машинописный текст воспоминаний Александра Гольденвейзера. Да с четкими предисловием и комментариями, коими объяснить даже причины семейного разлада Льва Николаевича и домочадцев: без дурной сенсационности и без нанесения, как нынче выражаются юристы, морального ущерба кому-либо. И помнить при этом такое однажды случившееся в всплеске чувств признание Софьи Андреевны: «Как тяжело быть женой гения». Разве не так, что нет запретных фактов — есть запретные толкования, если они неправедны?

И еще пришло решение: я пообещал подарить музею эту машинопись Гольденвейзера — только специалистам по силам провести достойное исследование.

«Изюминки» из книги А.Б. Гольденвейзера. Сопоставительная работа оказалась настолько интересной для познания мира чувствований Льва Толстого, что я решил поделиться узнанным с нынешним читателем, ведь мал былой тираж книги Гольденвейзера. Выбрал кое-что и из прямо-таки афористических размышлений,  и некоторые примечательные для биографии деяния — когда еще выйдет в полном своем составе задуманное с Людмилой Калюжной издание.

...Зла выразительная тирада от Толстого, когда он узнал об аресте своего литературного ученика — крестьянского писателя С.Семенова: «Теперь в России все разделяется на подлежащих аресту и арестующих».

Толстой и на старости лет верен своему призванию нравственного наставничества. Вот кое-что из его речений: «Все людские пороки можно свести к трем главным категориям: 1) гнев, недоброжелательство, 2) тщеславие и 3) похоть в самом широком смысле этого слова. Последнее — наиболее сильное». Или: «К сожалению, у большинства разбогатеть — это верх счастья. Я это по письмам сужу». «Л.Н. возмущался материализмом большинства американцев, их непониманием, полной неспособностью понять истинную духовную жизнь».

Выделю запись: «Вечером ждали народных учителей и учительниц земских школ Звенигородского уезда, которые хотели переговорить со Л.Н. и были приглашены для этого. По случаю их прихода Л.Н. написал как бы статью о своих взглядах на обучение детей, чтобы прочесть им. Над этой статьей он работал последние дни».

А сколь тонки душевные чувствования и на склоне лет: «За обедом Л.Н. все радовался на сидевшую напротив Танечку Сухотину (дочь Татьяны Львовны Толстой). Он сказал: — Нельзя не любить детей». Запомните это изречение, когда станете читать главку «1977. Свидание с внучкой классика». Или: «Как хорошо Саша смеется! Лучшая музыка — смех любимого человека».

А как выразительна сцена общения Толстого с крестьянами: «Один из них стал просить у Л.Н. некоторые его книжки: “Надо пойти к Маковицкому (секретарь Толстого. — В.О.) и попросить”. — “Я бы пошел, да боюсь работу оставить: управляющий заругает”. На это Л.Н. ответил: “Ничего, иди, я тебя заменю”».

Кое-что из творческих размышлений Толстого. О литературе. «Я написал рассказ, но даже не дал переписывать. Стыдно лгать. Крестьянин, если прочтет, спросит: “Это точно так все было?”» Или: «Я последнее время не могу читать и писать художественные вещи в старой форме, с описанием природы. Мне просто стыдно становится. Нужно найти какую-нибудь новую форму...» Чернышевский нынче предан забвению, а что Толстой писал о нем век назад? Читаю: «У него много очень хороших, высоких в нравственном отношении мыслей о войне, о половом вопросе или мысль о том, что все нравственное разумно, а разумное — нравственно и т.д.».

Особо отмечу запечатленное Гольденвейзером: «Я сказал Л.Н., как ценно академическое издание писем Пушкина тем, что в него включены и письма к Пушкину. Л.Н. заинтересовался». Так я с прискорбием сообщаю: и у самого Толстого все еще нет такого издания, в полном своем составе; выпущены лишь два тома «Переписка с русскими писателями» (замечу, их состав избирателен: нет переписки с литераторами, как принято говорить, «второго ряда») да том переписки с сестрами и братьями.

О музыке. «Что такое музыка? Почему одни звуковые сочетания радуют, волнуют, захватывают, а к другим относишься совершенно равнодушно? В других искусствах это понятнее. В живописи, в литературе всегда примешан элемент рассудочности, а тут нет — сочетание звуков, а какая сила. Я думаю, что музыка — это наиболее яркое практическое доказательство духовности нашего общества». Или упрек Гольденвейзеру: «Зачем вы концерт свой бросили?.. Когда мужик землю пашет, а у него умирает отец, он не бросит свою землю. Для вас ваш концерт это ваша земля — вы должны ее пахать». Или такой обмен репликами музыканта и писателя: «Я сказал, что хочу сыграть “Appаssiоnat’y” Бетховена. “Как хорошо! Я давно не слыхал ее. Это одно из лучших произведений Бетховена. Я очень рад послушать”». Или: «Е.Э. Линева демонстрировала свои фонографические записи русских песен и музыки рожечников, среди которых были очень интересные напевы».

А как остроумен в таком вот речении, которое увековечено Гольденвейзером: «Л.Н. по поводу музыки сказал: “Как бывает, что вспоминаешь слышанную музыку, а я ее предвкушаю. Вот нынче — я надеваю сапог, а из сапога выскочил менуэт”».

О самых последних строках дневника Л.Толстого. Гольденвейзером увековечена — особая хвала этому! — самая последняя в жизни писателя дневниковая запись — в канун кончины, в домике начальника станции Остапово: «Л.Н. попросил дать ему его большой дневник и стал писать в него». Что же вывел он? Я из книги Гольденвейзера перепечатаю самые впечатляющие слова шедшего к смерти творца: «Ночь была тяжелая. Лежал в жару два дня... Fais ce gue dois, adv... (Французская фраза — делай что должно и пусть будет что будет — не дописана в подлиннике)». Какое же воссоединение — истинно толстовское! — земных страданий и возвышенного философствования.

Кое-что об авторе воспоминаний. Горазд был Лев Николаевич на встречи-знакомства-беседы. Не счесть их и по книге Гольденвейзера. Замечу, каждый день гостевальщики. Гольденвейзер тоже был принят и постепенно оказался в самом близком окружении Толстого. И явно не только по причине талантливого музицирования. Ко многому был допущен... Прелюбопытна даже такая статистика: оба сыграли в шахматы более 600 партий, при этом стоит упомянуть, что писатель проигрывать очень не любил. Еще знаковый штрих: Александра Борисовича попросили на правах свидетеля подписать Завещание Толстого и удостоили доверием присутствовать в числе совсем немногих при кончине писателя.

...Поэт Маршак Самуил Яковлевич однажды назидал мне, начинающему свою издательскую стезю:

— Я для тебя эстафета в истории изящной словесности! Знаешь ли, что меня, мальчишкой, представили Льву Николаевичу — самому Толстому! — и он похвалил что-то мною сочиненное?!

Мне это припомнилось, когда благодаря воспоминаниям Гольденвейзера приобщился к следующему — наизначительному! — свидетельству Толстого: «Я стал читать письма Пушкина. Мне это очень интересно. Многих, о ком говорится и кому он писал, я хорошо знал, например Вяземского...»

Истинно эстафета! От Пушкина к Толстому и далее к моим современникам. (К месту сказать, что мне в роли издателя пришлось выпускать — миллионными тиражами — и Пушкина, и Толстого, а еще сдружился с правнуком Александра Сергеевича. Обо всем этом рассказал в своих книгах «Свидетельства очевидца» и «Корифеи моего времени»).

То-то же самоторжествую: у меня случилась возможность самолично видеть и слушать Гольденвейзера. Это произошло в 1954 году, на концерте. Он был торжественно назван народным артистом СССР и лауреатом Сталинской премии. Увы, к роялю он не подходил. Его пригласили представить своих учеников по консерватории, где он профессорствовал. Запомнилось по давности лет немногое: седая шевелюра, красиво изогнутые седые же усы и изящный костюм при чопорной жилетке.

Но пришли дополнения. В 2016-м мне довелось прочитать из-под пера своего знакомца Александра Белоненко — племянника выдающегося композитора Георгия Свиридова — прелюбопытнейшие изыскания. Они о том, как именно в 1954 году ортодоксы от искусств воспротивились предложению Дмитрия Шостаковича присудить высшую тогда Сталинскую премию сюите Свиридова. Так Александр Гольденвейзер был, оказывается, членом комитета по этим премиям. Какова жизнь: с именем Толстого и с именем Сталина! О чем же он говорил тогда, замечу, уже познавший дубинистую из Кремля критику Шостаковича с издевательским слоганом «Сумбур вместо музыки»? Гольденвейзер произнес, как это значится в стенограмме: «У нас в последнее время немного злоупотребляют словом “народ”. Народ тоже очень растяжимое понятие, и в то же время большая масса слушателей больше всего любит Шульженко или Русланову, так что только ориентироваться на то, что имеет широкий успех, не всегда правильно...»

После такого явно вызывающе-тенденциозного вступления и прозвучало имя кандидата в лауреаты: «Что касается Свиридова, я его творчество давно знаю и должен сказать, что он мне во многом чужд...»

Но тут же — странно! — у оратора дополнение с одобрением: «А в этом сочинении есть много хорошего».

Руководитель Союза композиторов Тихон Хренников не промедлил с требованием: «Ваше предложение каково, Александр Борисович?»

Зал внимал неожиданному ответу: «Я считаю это очень интересным произведением».

Хренникову этого показалось недостаточно: «У товарищей совершенно четкая точка зрения: отложить. Ваша позиция какая?»

Снова залу удивляться: «У меня посредине. Дмитрий Дмитриевич (Шостакович. — В.О.) считает, что надо принять; товарищи считают, что надо отклонить, а у меня средняя позиция». Тут мне невольно вспомнилась старинная поговорка: «Ни в дудочку, ни в сопелочку».

В самом конце заседания Гольденвейзер появился еще раз. Это ему понадобилось, чтобы оправдать свою позицию. Теперь он критикует не Свиридова, но исполнителей сюиты при публичном прослушивании для членов комитета: «Исполнение, которое мы здесь слышали, было в полной мере неудовлетворительное, поэтому, конечно, дать полную оценку этому произведению было нельзя».

Премия Георгию Свиридову не была присуждена.

...Советская власть привечала Гольденвейзера. Помимо наипочетных званий и премий, увенчала двумя высшими в стране орденами Ленина, а по кончине отблагодарила музеем-квартирой и присвоением его имени музыкальной школе.

У него есть еще одна книга в память великого яснополянца: «Толстой и музыка». Увы, и она давно не переиздавалась.


 

Третья глава

1946. Шолохов против цензурования Толстого

О телеграмме из Вёшенской особой отваги

Не зря прижилась поговорка «Одна находка другую находит». Так эта глава возникла благодаря моему 22-летнему знакомству с Михаилом Шолоховым, что и обусловило по его кончине создать биографию этого гения для «ЖЗЛ»: «Шолохов» (три издания: 2006 и 2010 годы и в Китае). Горжусь: многое я выявил ранее скрытого. В том числе и упомянутую в заголовке телеграмму. Она была адресована в то издательство, в коем мне придется директорствовать спустя 31 год (в 1977–1986 годы).

Итак, в упомянутом 1946-м, в сентябре, появилось постановление Политбюро ЦК «О состоянии дела с академическим изданием сочинений Л.Н. Толстого». Суровое время! В этом же году взорвало мир культуры постановление ЦК «О журналах “Звезда” и “Ленинград”». Его главная тема — не допускать в литературе никаких отклонений от ортодоксальной идеологической линии партии и предание анафеме неугодного верхушке партии творчества Анны Ахматовой и Михаила Зощенко.

Первый «толстовский» пункт установил создать, как это сформулировано, «Государственную редакционную комиссию по наблюдению за изданием полного собрания сочинений Л.Н. Толстого». Для наблюдения! В этот надзирательный орган включены всего пять деятелей: представитель ЦК, представитель правительства, историк-академик и два писателя — Шолохов и генеральный секретарь Союза писателей Александр Фадеев. Ни одного толстоведа! Толстоведы включены просто в редколлегию.

Шолохов видит, что в постановлении предъявлен суровый счет прежним издателям: «Серьезные ошибки... Как в вышедших, так и в подготовленных к печати томах отсутствуют вступительные статьи, освещающие мировоззрение Толстого с ленинской точки зрения...» Опять политика! Еще критика: «Включены все его реакционные религиозно-философские произведения, их различные варианты, а также составленные Толстым конспекты религиозных книг...» И еще критика: «Не соответствует задачам воспитания советской молодежи и наносит ущерб идеологической работе партии...» В концовке приговор тем, кто прежде готовил издание: «Не способны проводить ленинские взгляды...»

Партвласть не считалась ни с чем — отменяет свое же 1928 года решение, которое было обнародовано на титульном листе первого тома: «Государственная редакционная комиссия не имеет ни намерения, ни полномочия что-нибудь скрывать или сокращать в наследстве Толстого».

Какую же позицию займет Шолохов под напором партдогматизма и подчинится ли Фадееву, который стал председателем комиссии? Так этот литначальник начал все-таки с требований цензуры: «Следовало бы заменить встречающиеся в рукописях Л.Н. Толстого нецензурные слова — многоточием...» Второе письмо Фадеева издателям — нескрываемо перестраховочное: «Мы не сделаем ничего без того, чтобы знать мнение руководящих инстанций... Мы пойдем на это только при условии, если эти инстанции поддержат нашу точку зрения, согласятся с ней». Стал перечислять — и это-де «неприемлемо» для публикации, и это, покусился даже на толстовские дневники, будто бы по поручению «широких масс»: «Можно сказать, читатель протестует против этого». Особо выделил, что не все члены комиссии готовы исполнять требования Политбюро: мол, «не разобрались» в сути тех сочинений, которые «открыто реакционны» и являют собой-де «пропаганду религии».

Кто же из пятерки наблюдателей, удостоенных доверия Политбюро, не блюдет идейное единство? Шолохов! Он отправил из своей Вёшенской директору издательства четко-краткую телеграмму: «Мой дорогой друг зпт заседании быть не могу тчк Я за полноценное издание Толстого тчк Передай мой низкий поклон Родионову зпт его супруге тчк Обнимаю Твой Шолохов» (Н.Родионов — редактор тома. — О.В.).

Итак, Шолохов отважно выступил против цензурования Толстого! Какая же эстафета единства от автора гениальной «Войны и мира» автору гениального «Тихого Дона»! Напомню, что Шолохова стали величать на Западе вторым Толстым уже после появления первой части его казачьей эпопеи.


 

Четвертая глава

1963. Толстой: снова о цензуре

Как ныне расценивать былую критику биографии творца

«Молодая гвардия» славится своей из дореволюционных времен биографической серией «Жизнь замечательных людей». В годы моего главредства (с 1962 года, 13 лет) этой редакцией заведовал Юрий Коротков. Необычный человек: фронтовик, затем работник ЦК ВЛКСМ, конечно же член компартии, но и любимец той части творческой интеллигенции, что постепенно порождала диссидентство. С характером! Частенько сам себя не сдерживал. Помню, как он негодовал, когда ему не дозволили включить в план изданий книгу о Христе и Магомете. Это во времена-то богоборца Хрущева и к тому же в центральном комсомольском издательстве!

...Итак, «ЖЗЛ» пополнена в 1967-м книгой «Лев Толстой» Виктора Шкловского. Выпуск 343, 304 страницы, 165 000 экземпляров. Научный редактор доктор филологии Л.Опульская. Редактор Ю.Коротков.

Если бы знали читатели, как досталось книге! Три года тому назад ее не разрешил выпустить Главлит. Начальник этого сурово-бдящего цензурного ведомства вызвал меня, чтобы сообщить, что надо книгу переделывать. Не буду перелагать, как он беседовал со мной, то смягчая интонациями твердые требования, то угрожая, что в ЦК сообщат: допущены-де идеологические ошибки.

Полукавил он. Письмо с критикой книги и издательства уже было отправлено в ЦК. Один из доброжелателей обеспечил меня копией. Извлеку кое-что из этого опасного для репутации издательства документа (печатаю далее с небольшими сокращениями общих мест). У читателей моей мемории есть теперь возможность самим определить меру справедливости вторжения цензуры в книгу, а заодно познать стилистику кляузы:

«Исходя из указаний июньского Пленума ЦК КПСС, Главное управление по охране военных и государственных тайн в печати осуществило цензорский контроль литературы и за истекший после Пленума ЦК год сделало много существенных замечаний и вмешательств по отдельным изданиям.

В сентябре 1963 года издательство “Молодая гвардия” подготовило для опубликования в популярной серии “Жизнь замечательных людей” книгу В.Шкловского “Лев Толстой”. В целом книга представляла определенный интерес. Однако преувеличенное внимание к частным биографическим фактам, смакование некоторых подробностей личной жизни Л.Н. Толстого, его взаимоотношений с женой, интимные связи писателя рисовали Толстого в неправильном свете и заслоняли те черты, которые отмечал В.И. Ленин, характеризуя творчество писателя как зеркало русской революции.

На многих страницах Толстой, как в молодости, так и в зрелые годы, изображался человеком, склонным к распутству, эротике, картежной игре. В книге приводятся такие, например, подробности: 19-летний Толстой заболел гонореей и попал в венерическое отделение Казанской университетской клиники. В.Шкловский писал, что с этого началась самостоятельность Толстого. “Когда Л.Н. первый раз узнал женщину, неизвестно. Это случилось, вероятно, рано. Молодой Толстой колебался между распутством и крайней степенью добродетели”, — сообщает автор. “Софью Андреевну очень жаль, она была беременной от Толстого. Аксинью, которая мыла пол, тоже жаль, — она родила от Толстого сына раньше. Софья Андреевна пятнадцать раз была беременна от Льва Николаевича”. Говоря о встречах Горького и Толстого, автор касался лишь только одной темы: их разговоры о похоти, распутстве и т.п. Личные связи Некрасова и Толстого иллюстрировались в книге преимущественно эпизодами карточной игры.

Все это создавало неправильное представление о Толстом. На ряде страниц он изображался не столько писателем социально-политической направленности, важнейшим представителем критического реализма, сколько писателем, интересующимся сексуальными вопросами. Не случайно поэтому в книге не нашлось места для того, чтобы сказать о значении ленинских работ для понимания творчества и личности Толстого».

Не зря перепечатываю приговор книге. Нынче — что? Со времен перестройки немало книг о выдающихся соотечественниках — уж не говорю о ТВ — рыночной моды ради густо фаршируются интимом, да нередко таким, о коем в приличном обществе говорят лишь по углам и шепотом.

Но не покушаюсь ли я оправдывать былую цензуру? Вовсе нет. Я покушаюсь искать золотую середину. С одной стороны, пишущий и издающий просто обязан помнить, что «интим» с особой жадностью проглатывается так называемым массовым читателем — неискушенным, не наученным сопоставлять главное в жизни гения со всем иным, что может происходить в жизни. С другой — свят закон быть достоверным. Так как найти истину в рассказе о жизни гения? Что можно выставлять на всеобщее обозрение — и что должно доверять только науке?


 

Пятая глава

1977. Свидание с внучкой классика

И кое-что о мемуарах Александры Львовны Толстой

По титулу книги дочери Толстого Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой «Воспоминания» прошлось четкое перо ее дочери, внучки творца: «Валентину Осипову — на память о нашей встрече. Татьяна Альбертини-Сухотина. 16/6.77». Напомню: был я тогда в ИХЛ директором. Что скрывать: горжусь этим автографом. Такой вот наградой увенчалась работа по выпуску в 1976 году толстющего тома, на 542 страницы, тиражом 100 000 экземпляров, с включением не только воспоминаний, но и дневников. Повезло нашему одному из лучших редакторов Кире Нещименко.

...Спустя сорок лет мы с Кирой Николаевной принялись вспоминать облик почетной гостьи. Директоров кабинет. Напротив меня расположилась строго, но красиво одетая и даже с тремя нитями жемчуга на воротничке, моложавая при всем своем уже перевалившем за 70 лет возрасте и своей седине, стройная женщина с радушными глазами, правда в затемненных очках, и сдержанная на проявление чувств. Немало интересного услышал я, и не только благодарность за выпущенную книгу, которую — замечу — она и готовила к изданию. Если эта книга продолжает читаться, то стоит знать:

— скончалась внучка Толстого в 1996 году;

— счастливо было ее детство; она успела пообщаться с великим дедом, есть даже несколько фотографий, она пяти лет была в Ясной Поляне в день его исхода из семьи навсегда;

— с мамой поначалу эмигрировала в Париж по разрешению самого Луначарского, тогдашнего наркома культуры, здесь становится актрисой любительского театра, жила нуждаясь, затем замужество — муж итальянский аристократ, юрист, сын журналистского магната Леонардо Альбертини;

— не раз приезжала из Италии, где жила, в Советский союз; благородны порывы: помогать развитию внимания к писателю.

Я, к примеру, в подготовленной ею книге мамы такое для себя вычитал как наизначительный ориентир для понимания Толстого: «Он был постоянно в борьбе со своими страстями, погруженный в самоанализ, судящий себя с беспощадной строгостью, требовательный и к себе и к другим. В то же время неисправимый оптимист, никогда не жалующийся, находящий выход из всякого трудного положения, ищущий решения для каждой проблемы, утешения для всякого несчастья или неприятности».

Выслушиваю гостью: она по приезде в СССР всегда посещает оба в Москве толстовских музея и выезжает в Ясную поляну. Да щедры гостевания — 2301 единицу разных материалов из наследия своей мамы подарила нашей стране (эту точную цифру я узнал по позднее врученной мне справке директора музея М.М. Горохова). В разговоре со мной гостья поведала о передаче музею толстовского золотого кольца с рубином и бриллиантами — подарок ей при запомнившемся назидании великого дедушки: «Вырастешь большой — будешь носить, я его носил многие десятилетия...» Среди толстоведов это кольцо стало почему-то в некоем таинственном ореоле именоваться «кольцом Анны Карениной». В другой приезд подарила драгоценнейший семейный архив с письмами, как мне в разговоре запомнилось, Бунина, Шаляпина, Цветаевой, даже убийцы Распутина — Феликса Юсупова, Ромена Роллана, Андре Моруа, Бернарда Шоу. И ценнейшие фотографии. И браслет, и шерстяную вязаную шаль своей мамы.

Но еще превеликий дар — само по себе ее соучастие в выпуске книги мамы для советских читателей. Без нее было бы трудно представить жизнь Ясной Поляны в должном многообразии. Как же ценна на живые факты! Вычитал я и такое в самом конце тома — истинно притчу, и поныне явно кое для кого злободневную:

Репин Толстому: «Вы знаете, я живу в предместье Петербурга, вблизи строительной площадки, где сооружаются суда. И часто вижу, как рабочие тащат огромные балки. Однажды, когда рабочие выбились из сил, я увидел, как два молодца на нее вскочили и запели веселую песню. Их воодушевление сообщилось рабочим, и прилив новых сил облегчил им напряженный труд».

Добавил, обобщая: «Те, кто своим искусством облегчает жизнь рабочих, имеют право на существование. У них своя роль. Я чувствую, что я — один из них. Я хочу быть из тех, кто поет».

Толстой Репину завершил истинно крылатым выражением: «Очень хорошо. Плохо только то, что большинство хочет взобраться на балку и очень мало желающих ее тащить...»

...Дневник — самоличный — Татьяны Сухотиной был в ноябре 2017 года открыт для посетителей Государственного музея Толстого — какая же радость от устроителей выставки «Лев Толстой как зеркало русской революции»! Писался дневничок внучкой творца в пору, когда ей было 11–15 лет, — с февраля 1917 года по 1921-й.

Отроковица-провинциалочка, но некое эхо — весьма внятное! — разговорам-суждениям яснополянцев от взорвавших историю событий запечатлено в ее записях. Вот строчки о Керенском: «Ужасный подлец». Но вот и такое неожиданное от 14-летнего свидетеля революции — сколь же взрослое! — разумение: «Деникин взял Курск. Я то на стороне Деникина, то большевиков. В обеих сторонах каждую минуту разыгрывается очень много жестокостей, и там, и там». Чем же подытожила этот свой вердикт? Читаю неожиданное: «Принцип большевизма я очень одобряю, но проводят они его жестоко». Выделю: в конце этой главки прочитайте с упоминанием Деникина и большевиков дневниковые свидетельства вдовы Толстого, бабушки Тани: один, в сущности, мотив!


 

* * *

О книге «Дочь». В разговоре с внучкой Толстого как бы невзначай прозвучало имя младшей дочери Толстого — Александры Львовны, той, которая жила в США и создала там Толстовский фонд. Оно запретно в разговорах в советских служебных кабинетах: убежденно агрессивная антисоветчица! Хорошо помню, что в наших газетах ее фонд именовался «разбойничьим гнездом». Тут-то добавлю наиважное: чту гражданский подвиг нашего редактора Киры Нещименко — не поддалась политсоблазну вычеркивать имя «разбойницы» из книги Сухотиной-Толстой.

Запомнилось в разговоре необычное из жизни Александры Львовны: оказывается, она, дочь писателя, доброволица-волонтерка в войне России с Германией в Первую мировую — и даже одна из деятельных организаторов военно-медицинской службы, что было отмечено званием полковника и тремя воинскими медалями. Тогда, когда со мной беседовала внучка Толстого, ее американская тетка еще была жива, она скончалась в 95 лет, в 1979-м.

Выделю: на ее обличительно-антисоветском счету уже упомянутые мною мемуары «Дочь», что вышли в России в 1992-м (М.: АО «Книга и бизнес»). Досталось Татьяне Львовне. И аресты за знакомство с некоторыми антисоветчиками, и лишения по разрухе в гражданской войне, и образ жизни яснополянцев, который она сама же столь откровенно охарактеризовала: «Жили двойной жизнью. Одна жизнь — официальная, в угоду правительству, другая — своя».

Эта двойная жизнь обеспечила ее знакомством с высшим советским начальством: и нарком культуры Луначарский, и главный тогда чекист Менжинский, и председатель ВЦИКа, как бы президент страны, Калинин, и даже сам Сталин. Хотя и признавала в своих воспоминаниях, что они помогали заботиться о наследии Толстого, но писала только со злой иронией. Вот о Сталине своеобразный пассаж: «По внешности Сталин мне напомнил унтера из бывших гвардейцев или жандармского офицера. Густые, как они носили, именно такого типа военные усы, правильные черты лица, узкий лоб, упрямый, энергичный подбородок, могучее сложение и совершенно не большевицкая любезность. Когда я уходила, он опять встал и проводил меня до двери».

Замечу не без профессионального огорчения: нет в ее книге комментариев в расчете на массового читателя, а ведь тираж огромен — 100 тысяч.

Однако же нужны бы были. Например, важно сопоставить строки Александры Львовны о судьбе Ясной Поляны со свидетельствами ее мамы — С.А. Толстой в книге «Дневники» (ИХЛ, 1978). Здесь в разделе «Ежедневники» такие записи. за 4 января 1911 года: «Вечером нахлынули сыновья... Собирают Илью в Америку продавать Ясную Поляну». Каково! Или за 3 ноября: «Правительство (царское. — В.О.) сняло с очереди покупку Ясной Поляны». Оно отказалось и финансово помочь осиротевшей семье, и выкупить имение для музея всенародного пользования. Архивы подтверждают этот факт. Сперва Крестьянский поземельный банк не получил согласия Совета министров на покупку имения. Потом его отказалось «приобретать в казну» само правительство, в досье бумаги министра финансов и обер-прокурора Синода. И, наконец, в 1911 году резолюция Николая II «об отклонении покупки имения».

А как было не включить в комментарий записи вдовы Толстого в 1919 году! 19 июля: «Слухи, что идет с войском Деникин бить большевиков, но будет ли лучше — Бог знает! Нам большевики все дают и нас ничем не обижают»; 26 июля: «Слухи, что идут на Тульскую губернию войска Деникина и будут нас грабить»; 14 августа: «Слухи о погибающем владычестве большевиков. Все радуются, а я им благодарна за постоянные услуги и помощь».

Я бы включил и свидетельства о меняющемся со временем отношении Татьяны Львовны к некоторым событиям в СССР. Интересно, как в ее письмах аукнулись из нашей страны кануны 150-летнего юбилея отца. Вот отметила, что наше ИХЛ издало том «Л.Н. Толстой. Переписка с русскими писателями». Это нашелся смельчак и сообщил ей из Москвы об этом. То был С.Шаталин, директор толстовского музея в Москве. Вот шлет советскому толстоведу А.Шифману свое обращение по случаю юбилея Толстого Всесоюзному съезду литературоведов. Так в нем истинно восторги: «Радостно слышать, что люди на родине не забыли его (Л.Толстого. — В.О.) и чтут его память». Выписала и такое явно глубоко выстраданное чувство: «Мне тяжело, что в эти драгоценные для меня дни я не могу быть с вами, с моим народом на русской земле». Дорого завершающее признание: «Мысленно я никогда с вами не расстаюсь». Об этих письмах я узнал по книге в своей библиотеке «Неизвестный Толстой. В архивах России и США» (М.: АО ТЕХНА-2, 1994).


 

Шестая глава

1968. Отзыв правнука Толстого

Как родился очерк о малоизвестной линии жизни классика

Еще одно свершилось событие, как уверовал, превеликой для меня значимости. Пришло письмо от Ильи Владимировича Толстого, правнука Льва Николаевича. Как случилось?

В смутно-перестроечных, предзакатных для советской власти 90-х годах пролетевшего века я отправил в Ясную Поляну свою рукопись историко-литературного очерка с темой «Толстой и Индия». Пришел отзыв. И автор-то сам И.В. Толстой при подписи с регалиями: профессор МГУ. Вскоре я узнал, что он заведовал кафедрой на факультете журналистики, что родился в 1930 году в эмиграции, в Югославии, но вернулся домой в победном 1945-м, окончил МГУ.

Ему-то и поручили оценить мой опус. Мне потом рассказывали о его придирчивости в оценках новоявленных толстоведов. Но я узнал о его широчайших знаниях (эрудиции) в биографистике многая числом яснополянцев — тоже появилась его ценнейшая книга «Пути и судьбы. Семейная хроника Толстых». Она была высоко оценена престижной в Академии наук премией имени Ломоносова.

Итак, вскрыт конверт — что же я читал? «Автор сделает достоянием читателей один из самых интересных аспектов деятельности Л.Н. Толстого... Автор справедливо отмечает малую изученность темы...»

Но не обошлось без требования доработки. И я познал особой пробы гражданственную принципиальность Ильи Владимировича. Он едва ли не приказно затребовал убрать упоминания Ленина с его оценками Толстого, а таковые шли в восьми статьях, в которых наиглавно-программной значится «Лев Толстой как зеркало русской революции».

Не скрою, что мне дорог этот мой очерк, который в конечном счете итогом многолетних пополнений получил название «Лев Толстой: 63 года индийской летописи. 165 сюжетов в пяти разделах о малоизвестном и забытом». Я его включаю в эти свои записки заключительным разделом. Надо знать, что для читателей СССР я стал всего-то вторым по счету исследователем этой темы. Но у меня невольное преимущество: я стал узнавать то, чего не знал в теме мой предшественник. К тому же писал этот очерк впервые в жанре доступной широкому читателю публицистики. Да еще и объявил массовому читателю, что они смогут впервые прочитать переводы Львом Толстым десятка индийских сказок, басен и крылатых выражений. Ранее все это мудрое народное богатство было издано крайне малым тиражом в недоступном массовому читателю 90-томнике классика; он упомянут в главке с именем Шолохова.

Но вовсе не по простому неравнодушию тема «Толстой и Индия» стала раскрываться недавно. Ее, граждански широкую, заслонила узкая тень запрета рассказывать об увлечении Толстого буддизмом — а религиозные искания Толстого сам Ленин критиковал!

Каков же Толстой в индийской теме? «Для затравки» уже здесь оповещу, что с трудом вообразим масштаб.

1851-й — строчка первая в его «индийской» биографии! В тот год самое первое упоминание Индии из-под пера 23-летнего Толстого сыскал я в самом первом — вот же как! — томе уже упомянутого 90-томника. «Индостан», — вывел он, когда взялся переводить «Сентиментальное путешествие» англичанина Стерна. Газеты в тот год сообщали, что в Индостане война. Это Британия продолжала расширять свои колониальные владения.

1910-й. За два месяца до смерти, то есть 7 сентября, из тульской деревни Кочеты, где Толстой коротко пожил у дочери Татьяны, от него в Индию ушло многостраничное письмо с изложением очень важных для Индии взглядов на жизнь и политику. Главное — избавление от колониального владычества.

Индия прочитала это письмо вскоре, но тогда, когда уже не стало Толстого. Лишь через 19 дней после его кончины оно смогло быть напечатано в газете.


 

Седьмая глава

Расул Гамзатов и Лев Толстой

Песнь о журавлях

из старинного архива

Мое, издателя, дружеское сотрудничество с выдающимся поэтом из Дагестана Расулом Гамзатовым длилось с 1962 года до его кончины. Не случайно родились обширные воспоминания «Из подслушанного за четыре десятка лет» в моей книге «Корифеи моего времени. Свидетельства очевидца» (М., 2013). Одна из главок в них с именем Льва Толстого.

...«Хаджи-Мурат» Толстого часто поминался Гамзатовым. С восхищением оценивал не только гениальное перо великого творца. Отмечал: повесть пропитана всепроникающим пониманием горской души.

Я однажды под влиянием Гамзатова взялся перечитывать ее. И каково же изумление! Гамзат, оказывается, прописан в этом творении! Да в каком еще изложении! Не обошлось по велению Толстого без песни: «В песне говорилось о том, как джигит Гамзат угнал со своими молодцами с русской стороны табун белых коней. Как потом его настиг за Тереком русский князь и как он окружил его своим, как лес большим войском...»

И вдруг забилось мое сердце учащеннее — это прочитал: «Но прежде чем умереть, Гамзат увидал птиц в небе и закричал им: “Вы, перелетные птицы, летите в наши дома и скажите вы нашим сестрам, матерям и бедным девушкам, что умерли мы...”»

Неужто ставшая всенародной песня Расула Гамзатова о перелетных журавлях с памятью о погибших в Великой Отечественной войне имеет свой исток от старинных песен его народа, с подтверждением от Толстого?

Гамзатову тогда не было дано знать, что Толстой не просто переложил в сокращении эту аварскую песню. Об этом я прочитал в докладе 1982 года толстоведа Э.Зайденшнур с характерным заголовком: «Использование Толстым фольклора России в своем творчестве» («Неизвестный Толстой», с. 433–443). Эта исследовательница обнаружила в архиве Толстого полный текст песни и свидетельство, что поначалу творец хотел всю ее вживить в повесть.

Упомяну, что и имя Патимат присутствует в повести — гордая мать Хаджи-Мурата. Так имя жены Расула Гамзатова тоже Патимат.

И еще сюжет, который воссоединил имена Толстого и Гамзатова. Точка отсчета — мое письмо поэту (3 февраля 1981 года): «Посмотрите (вдруг пригодится) книгу “У Толстого. Яснополянские записки Д.П. Маковицкого”» (М.: «Литнаследство», 1979. Т. 90. кн. 1) за 1905 год (с. 307). Думается, что запись за 8 июня Вам будет близка».

Что же я этим советом переадресовывал Гамзатову из Толстого? Читаем же:

«Сегодня Л.Н. получил в подарок тисненный на дереве портрет Хаджи-Мурата.

— Таким я его себе и представлял, — сказал Л.Н. — Хотел сравнить с рисунком, с изображением отрезанной головы, но не нашел его. Попросил Андрея Львовича вставить в раму.

Хаджи-Мурата Л.Н. сам не видел, но в то время, когда Хаджи-Мурат действовал и погиб, он был на Кавказе и живо интересовался им.

— Хаджи-Мурат — мое личное увлечение, — сказал Л.Н.».


 

Часть вторая

Путешествие по домашней библиотеке

Десять глав о старых изданиях, которые продолжают удивлять


 

Я чувствовал в себе любовь к себе и жалел о прошедшем, надеялся на будущее, и жить мне становилось радостно, хотелось жить долго.

                     Из высказываний

                           Л.Н. Толстого


 

толстовская полка моей библиотеки вполне представительна. Среди самых разных изданий и те, что вызывают у меня особое почтение. Некоторые из них я пригласил поселиться в этом разделе; придумал даже приговорку: «не красна глава углами, а красна книгами».


 

Первая глава

1910. Строки из газеты «Русское слово»

Кое-что из траурных событий

Храню газету с вышепоименованным названием, с датой «12 ноября 1910 года» потому, что выделяется заметками под рубрикой («шапкой») «Отголоски кончины Л.Н. Толстого».

«В России. По телеграфу от наших корреспондентов». Вот полностью первая заметка:

«Тула. 11.ХI. За последние четыре дня через Тулу, Засеку, Щекино и Ясенки прошло около 25 000 телеграмм, так или иначе стоящих в связи с смертью Л.Н. Толстого». Поразила весточка от «углекопов донбассовского рудника Парамонова»: «Тяжело и мрачно в наших сырых подземельях. Призрак смерти витает над нами. Но лучи солнца не радуют нас. Горечь тяжелой утраты не могут рассеять они. Мир потерял лучшего человека...» Даже в странице объявлений траурные отзвуки: «Театр “Модерн”. Программа на 12 ноября: 1) “Похороны Л.Н. Толстого”; 2) “Л.Н. Толстой на ст. Астапово”». И никаких пояснений — поди же догадайся, что придумал театр.

Напечатаны, однако, и принципиально иного звучания сообщения. Например, из Костромы: «Педагогический совет 1-й мужской гимназии постановил сделать выговор ученикам старших классов за сочувственную телеграмму семье Л.Н. Толстого». Или из Москвы: «Более 500 студентов вышли из университета. Немедленно демонстранты были оцеплены полицией». Из Киева: «Студенты решили отслужить гражданскую панихиду. В здание были введены солдаты».

«За границей. По телеграфу от наших корреспондентов». Две колонки скорбных строк из европейских столиц. Темой вдруг антисемитизма крепко подивила одна из заметок: «Вена. В сегодняшнем заседании председатель фракции парламентского большинства Василько предложил обсудить форму чествования Толстого. Большинство председателей в принципе согласилось. Но член антисемитской фракции Патай возразил: “Что это вам взбрело на ум? Я не могу согласиться с вашим предложением из партийных соображений”».

Газета многостранична: шесть полос. Больших статей не печатает, но своим разнообразным набором малых заметок вдруг подтолкнула меня вживить траурные беспокойства России в повседневье планеты. Заголовки своим многообразием помогают: «Речи в парламенте Черчилля и Ллойд-Джорджа», «Демонстрация суфражисток», «Анархисты в Париже», «Китай уступает свой порт Америке», «Восстание в Мексике», «Новая забастовка в Мадриде»... Впрочем, и в России жизнь полна не только горем по кончине своего гения: «Школа авиаторов», «Чествование памяти Шевченка», «Биржевые новости», «Накануне чествования памяти Н.И. Пирогова», «Растрата», «Разбой на Кавказе», «Московские бега», «В стенах тюрьмы», «Требуется кассирша с хорошим почерком»...


 

Вторая глава

1917. «Голос Толстого» в июле — августе

Кое-что о газете «Единение» под редакцией В.Г. Черткова

Нагрянула в месяцы правления Временного правительства попытка мятежа генерала Корнилова с вызовом Керенскому и с угрозой большевикам. И тут-то уже ранее поминаемый друг Толстого и самый активно-настойчивый последователь его воззрений Владимир Чертков выпускает газету «Единение». Мне удалось раздобыть у букиниста второй ее номер: 16 страниц.

«Голос Толстого» — таков крупный шрифт пониже названия газеты. Эпиграф-пояснение: «Повременное издание, посвященное обновлению жизни при свете разума и любви». Цена обозначена: «35 коп.». и адрес: «Москва, Петровские линии, д. 1». Прелюбопытно, кто печатал: типография московского Совета солдатских депутатов.

Передовица — уже она приковывает взгляд: «Христианский анархизм. Мысли Л.Н. Толстого». Суть ее в первом же абзаце: «Есть только два способа совместной согласной жизни людей: повиноваться одному или нескольким распорядителям под страхом насилия или свободное соглашение людей, не исключающее и распорядителей, когда это нужно, но без права насилия».

Всего в номере 35 статей. Несколько из них посмертные публикации Льва Толстого. Но злободневны! Даже их заголовки выявляют замысел Черткова приобщать взбудораженную революцией Россию к заветам писателя. В их числе «Что можно и чего нельзя делать христианину» — с главной мыслью «исполнять закон кесаря только тогда, когда он не противен Богу» или «Перед военным судом» — о солдате-толстовце с убеждениями: «считаю военную службу грехом».

Нахожу в одной из статей Черткова его прямой отклик на войну с немцами: «Прав солдат, утверждая в своем письме с фронта, что мир близок и что война помрет своей естественной смертью оттого, что опостылела русскому народу».

Керенский критикуем в статье толстовца К.Шохор-Троцкого «Голос о смертной казни». Она обнародует секрет: учреждаются военно-полевые суды с правом казни во имя «восстановления в рядах армии порядка и дисциплины». Для вящей протестной убедительности в тексте попользовано наизнаменитое воззвание Толстого «Не могу молчать».

На две с лишним страницы разверстана статья «Наш долг перед Толстым» любимого Толстым крестьянина-писателя М.Новикова. Здесь призыв: «Мы должны знать, что в строительстве новой свободной жизни Толстой нам будет нужен в первую голову, на нем мы будем созидать наши лучшие свободные устои жизни».

Преинтересна для понимания особенностей переживаемого времени подборка читательских писем. Вот в одном сожаления: «У нас на фронте бывают часто собрания, митинги, всевозможные споры. Все это борьба партий, и уж совсем пропадают интересы человека». Вот в другом предостережение: «Большинство так называемых революционных и социалистических партий вступят на путь насилий». Или: «Думаю, что Л.Н. Толстой несочувственно отнесся бы к сотрудничеству с большевиками». Еще необычное суждение: «Говорят, что нужно отделить церковь от государства, так как от этого союза страдают и церковь, и государство. Но забывают, что люди страдают от этого и другого».

Есть раздел «Хроника». Обращают внимание заголовки: «Основание “Общества истинной Свободы в память Л.Н. Толстого”», «Христианская резолюция солдат против войны», «Солдаты на могиле Л.Н. Толстого», «О непротивленцах в войсках».

Итак, Чертков задумал, попользовав авторитет Толстого, газету сугубо толстовских общественно-политических взглядов. Да скоро выдохлась и потому не вошла в активную историческую память.


 

Третья глава

1944. Толстой в войне с фашистами

Был ли классик патриотом

Притаилась в особо охраняемом отсеке моей библиотеки книжечка военного времени всего-то на 80 страничек серо-дешевенькой бумаги формата с ладонь величиной, сброшюрованных грубо выпирающей скобой, тираж 25 000. Зато обложка притягивает: рубрика «Великие русские люди» с известнейшим портретом мудреца при нависших бровях и окладистой бороде, потом напечатаны автор — Н.К. Гудзий и название «Л.Толстой», внизу строка об издателе — «Молодая гвардия».

...Книжечка литературоведа с мировым именем совсем не агитка для воюющей страны. Спокойны по стилю изложение биографии и характеристики всех главных сочинений. Я даже подивился этому. Подумал, что, быть может, зря не подсказали ему надобность время от времени идти на открытую публицистику и уже точно начать книгу с таковой. Здесь же даже строки о том, как надругались оккупанты над могилой гения и его усадьбой, — где-то в конце.

Но все-таки есть абзацы прямой наводки. Особо выделю цитату из Толстого: «Патриотизм, т. е. желание отстоять от нападения варваров, не только готовых разрушать общественный порядок, угрожающих разграблениями и обращением в рабство мужчин и изнасилованием женщин, был чувством естественным, и понятно, что человек для избавления себя и своих соотечественников от таких бед мог предпочитать свой народ всем другим народам и испытывать враждебное чувство к окружающим народам и убивать их, чтобы защитить свой народ». Не зря перепечатываю. Это я припомнил, как в 90-е годы изничтожали Валентина Распутина и всех тех, кто чтил святость патриотических чувств автора «Войны и мира». Изничтожали одним контрдоводом: пользовали-де вне контекста слова Толстого, что патриотизм убежище негодяев.

Верую, что столь же боевыми — истинно как абзац из воинского устава — становились в этой книжечке и слова Толстого: «Дух русского солдата не основан так, как храбрость южных народов, на скоро воспламеняемом и остываемом энтузиазме; его так трудно разжечь, как и заставить пасть духом. Для него не нужны эффекты, речи, воинственные крики, песни и барабаны: для него нужны, напротив, спокойствие, порядок и отсутствие всего натянутого... Скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность, составляют отличительные черты его характера».

Гудзий отдал несколько страниц рассказам, как воевал Толстой на Кавказе и в Крыму и как откликалось это в его произведениях. С особым волнением читал я здесь один из вариантов высказываний Толстого о Кутузове в «Войне и мире» — будто писано для тех советских командиров, что обороняли от фашистов Москву и Сталинград: «Приняв командование армиями в самую трудную минуту, он вместе с народом и по воле народа делал распоряжения для единственного сражения во все время войны, сражения под Бородино, где народ напряг все свои силы и где народ победил».

Преинтересны разысканные ученым факты о том, что роман «Война и мир» воевал даже у союзников по антигитлеровской коалиции. Он переиздавался в войну в Англии, Америке, еще и в нейтральной Швейцарии, в Лондоне к тому же был передан по радио, а в США создали художественный фильм (если это правда, то разыскать бы!).


 

Четвертая глава

Излучая почтение...

Заметки о трех собраниях сочинений Л.Н. Толстого

Как сородственно-созвучно: почтение и чтение... Так у меня именно эти чувства вызывают из числа хранимых дома раритетов тома четырех разных собраний сочинений классика. Теперь пояснения. Первые три раздельчика в этой главе, увы, лишь об образцах трех собраний сочинений. Это потому, что их полный состав раздобыть у букинистов не удалось. Но вот к 22-томнику — внимание: особенному, с тиражом 22 000 000 экземпляров (в сумме), с маркой «ИХЛ» — имел отношение как директор этого славного издательства.

1912-й. Трехтомник неизданного. Огромен хранимый том — 27 сантиметров в высоту и 17,5 в ширину, напоминая форматы энциклопедий советских времен; к тому же вобрал в себя 322 страницы. По корешку буковки: «Л.Толстой. Посмертныя произведенiя» и цифра III. Переплет из плотного картона с тиснением под кожу. Титул с четким для читателя пояснением: «Посмертныя художественные произведенiя Льва Николаевича Толстого под редакцией В.Черткова. Том III».

По центру обозначено лесенкой то, что включено в том: «Хаджи-Муратъ. Два спутника. Записки сумасшедшаго. О судѣ. Вступление къ истории матери. Записки матери. Отец Василiй. Кто убiйцы? Iеромонахъ Исидоръ. Ходынка. Двѣ различные версiи исторiи Улья. Нечаянно».

И, наконец, внизу: «Изданiе Александры Львовны Толстой».

Перелистываю. Далее идет первая часть разворота. Здесь оповещение столь важное, что даже выделено узорчатой рамочкой (текст даю в современной орфографии):

«Перепечатывать разрешается безвозмездно.

Настоящий, III том посмертных художественных произведений моего покойного отца Льва Николаевича Толстого появляются в моем издании, предпринятом соответственно данным мне указанием, причем чистый доход с этого издания будет употреблен согласно воле Льва Николаевича.

Не признавая за собой нравственного права запретить перепечатку настоящего издания, я тем не менее в интересах достижения наибольшего материального успеха этого издания, что желательно ради тех целей, которым это издание должно служить, обращаюсь ко всем издателям и лицам, желающим воспользоваться этими произведениями, с просьбой, во имя исполнения последнего желания Льва Николаевича в связи с его писаниями, повременить с выпуском своих изданий выпускаемых мною произведений в течение полгода, считая со времени выхода этого тома моего издания, т. е. до 5 июля 1912 года.

                        Александра Толстая».

Завершает страницу обозначение: «Типографiя Т-ва И.Д. Сытина. Пятницкая ул. с.д. Москва. — 1912» («С.д.» — это адрес для почты: «Собственный дом»).

Вторая половина разворота на всю страницу — портрет Толстого при факсимильном автографе с пояснениями: «Фото В.Черткова 1907 года».

Продолжаю листать. Шрифт поражает — по размеру ныне бы признал его для первоклашек. Есть фото и факсимильно воспроизведенные тексты. Заметил: издатели позаботились о читателе: идут «Примечания», «Объяснения некоторых восточных слов, встречающихся в повести “Хаджи-Мурат”», «Хронологический список художественных произведений Л.Н. Толстого, помещенных в посмертном издании», «Оглавление воспроизведений с фотографий» (по всем трем томам), на четырех страницах разверстана статья «От редакции». обозначен ее автор — В.Чертков — с примечанием: «Телятинки. 30 декабря 1911 г.». Далее оглавление и, наконец, не на вклейке, а непосредственно в тексте книги, «Замеченные опечатки». Выделю: нет принятых ныне выходных данных.

Что особо важного в статье Черткова? Выделю три положения:

— обещание готовить издания Толстого «в удешевленном виде», но с возможностью «получить хоть некоторую прибыль для нашего фонда»;

— желание в будущем издать дневники Л.Толстого, «Полное собрание его мыслей обо всех предметах, которых он когда-либо письменно касался» (25 томов) и «Полное собрание писем Льва Николаевича»;

— огорчение тем, что издание книг Толстого идет «под неумолчный аккомпанемент одних только нападок и клеветы со стороны недоброжелателей». Тут же призыв к «деятельной помощи со стороны тех, в интересах которых мы работаем».

В статье, как это я понял, явно сквозит тема непростых отношений дочери Толстого Александры и Владимира Черткова с вдовой писателя, Софьей Андреевной. Причина, как явствует из признаний Черткова, — не весь архив творца передан издателям.

1913-й. Сочинения: тома 17–18. Эта хранимая мною книга соединила под одним переплетом два тома из того собрания сочинений, которое по титульному листу именовалось и кратко, и библиографически безграмотно, — всего-то сказано: «Сочинения Л.Н. Толстого». Напомню: я владелец только одной книги.

Что же это за издание? Титульный лист оповещает: «Под редакцией и с примечаниями П.И. Бирюкова». На обороте поименована славная типография: «Т-во И.Сытина». И: «Москва. 1913». На соседней странице портрет писателя. Есть оглавление, но нет привычных нашему времени выходных данных. Заметил, что оглавление с серьезной ошибкой: несовпадение страниц с нумерацией по самой книге.

Что же издано? Читаю оглавление 17-го тома: только публицистика — с первой статьей «О переписи в Москве (1882)», затем еще 15 статей, а также приложение с вариантами статей. Венчается том статьей «Первая ступень» 1891 года. В этом томе идут также «Примечания» (анонимные) с информацией об особой значимости публицистики Толстого и с упоминанием о былом цензуровании его статьи «Так что же нам делать?» и с фактом об «уничтожении цензурой» статьи «О жизни».

В следующем томе 32 публикации по четырем разделам. Это «Статьи по поводу голода», «Статьи 90-х годов», «Статьи о воздержании (80-х и 90-х годов), не вошедшие в предыдущий том», и в заключение «Мысли, собранные В.Г. Чертковым из различных сочинений, писем и дневников Л.Н. Толстого». Комментариев нет. Увы, и в этом томе я выявил несоответствия страниц оглавлению.

1957-й. Знаменитый 90-томник! Напомню, что мне удалось приобрести лишь один том — 21-й. Каков же он? Торжественный переплет: темно-синий коленкор, бронзовое тиснение — узорчатая, с элементами орнамента рамочка с текстом: «Лев Толстой. Том 21». Форзац зеленоватого цвета с черным, в овальной рамочке — медальонного вида — силуэтным портретиком творца. Титул — семь ступенек информации: «Л.Н. Толстой. Полное собрание сочинений. Издание осуществляется под наблюдением государственной редакционной комиссии. Серия первая — произведения. Государственное издательство художественной литературы. Москва, 1957».

Перелистываю — разворот. Первая страница — одна лишь строка: «Перепечатка разрешается безвозмездно» (стоит напомнить — то сохраненная в СССР воля автора). Вторая страница оповещает (без кавычек): «Новая азбука и Русские книги для чтения (1874–1875)».

Новый разворот — это первая страница с извещением: «Подготовка текста и комментарий В.Г. Спиридонова и В.С. Мишина» (первая фамилия в траурной рамочке. — В.О.). Вторая страница — полосный портрет писателя 1873 года художника Н.Крамского.

Далее, на страницах «V–XXXIII», идет «Предисловие к двадцать первому и двадцать второму томам» авторства Н.Константинова и А.Петрова, затем на одной странице «Редакционные пояснения». Потом, на страницах 3–544, тексты Толстого и еще на 145 страницах комментарии В.Г. Спиридонова и В.С. Мишина, примечания опять же В.Г. Спиридонова и список иллюстраций с перечислением, помимо портрета Толстого, его рисунков и факсимиле нескольких автографов.

Еще страница — важный текст (я бы его хотел видеть в самом начале книги): «Настоящее издание первого полного собрания сочинений Л.Н. Толстого печатается на основании постановления Совета Народных Комиссаров СССР от 24 июня 1925 г. 8 августа 1934 г. и 27 августа 1939 г.».

Книгу венчают выходные данные. Вчитаемся же:

— редактор Н.С. Родионов (напомню, что эта фамилия выписана в исторической для судьбы 90-томника Л.Н. Толстого телеграмме Шолохова);

— время от начала набора до подписания в печать — поразительно! — 16 месяцев (узнать бы причину такой затяжки);

— тираж всего 5 тысяч; печатался в Ленинграде в одной из лучших тогда в стране типографий «Печатный двор» имени Горького.

Превелико многим интересен этот том. Идут большим массивом факсимильно воспроизведенные тексты «Азбуки» и «Грамматики», подготовленные Толстым, и перепечатка четырех «Русских книг для чтения». Заманчивы разделы «Неопубликованное, незаконченное и не отделанное», «История написания и печатания “Азбуки” и “Новой азбуки”» (авторы В.Спиридонов и В.Мишин). Столь же интересна анонимная (жаль!) статья «История написания» Грамматики для сельской школы. До сих пор полезен раздел «Примечания» на 79 страницах.

Особо выделю: 90-томник не только в шрамах от партцензуры. По статье уже упоминаемой исследовательницы Э.Зайденшнур узнаю: «Единственное произведение, для которого столь необходимая текстологическая работа не проводилась, — это “Война и мир” (почему и нет в этом издании списка исправлений по рукописи)» (цитата из книги «Неизвестный Толстой», с. 431).

Ну а теперь кое-что о любимом мною 22-томнике, что был издан ИХЛ.


 

Пятая глава

1978. Дар миллиону читателей

Свидетельства созидателей

Да-да, наше издательство осуществило неслыханный для планеты тираж для сочинений такого рода: 22 тома суммарно тиражом 22 000 000! 22-томник издан к 150-летию со дня рождения гения по решению госкомитета по печати с согласия ЦК партии. Была создана редакционная коллегия под председательством академика М.Б. Храпченко. Подготовку издания поручили редакции русской классики во главе с ветераном ИХЛ Натальей Акоповой, а редакторами стали наиопытнейшие Кира Нещименко, Чолпан Залилова (с благоговением припоминаю, что она дочь легендарного поэта-героя Мусы Джалиля), Галина Колосова, увы, уже ушедшая из жизни, и художественный редактор Галина Масляненко (стоит заметить, дочь погибшего в войну с фашистами сотрудника нашего же издательства и жена внука знаменитого скульптора барона Клодта, через некоторое время он станет у нас главным художником).

Так как готовилось это издание? Я попросил рассказать об этом тех, кто непосредственно занимался им.

Кира Нещименко: «Главная заслуга нашей редакции — это рискнуть приобщить миллионного, следовательно, не очень-то знающего Толстого читателя не только к классической прозе. А превышать число томов было нельзя — тираж диктовал возможности приобщения читателя к объему чтения, как мы рассчитали, именно в 22 томах. Очень, очень тщательно шел отбор того, что включили в два тома дневников и писем. Нам хотелось верить, что наше собрание сочинений станет делом высокого просветительства...»

Чолпан Залилова: «Да, Кира Нещименко права — мы с ней особое внимание отдали томам писем и дневников. Да, все это не раз издавалось, но мы-то адресовались тем, кто, скорее всего, впервые станет читателем великого Толстого. Начали с того, что поработали в музее — смотрели даже автографы. Привлекли для комментариев лучших толстоведов из музея и ИМЛИ Академии наук. Для этого пришлось провести своего рода конкурс: предварительно читали труды претендентов. Сделали правилом: все комментарии обязательно обосновывались архивными источниками. В ходе редактирования перепроверять конкретику — как бы не проскочили неточности...»

Галина Масляненко: «Я припоминаю, как один читатель воскликнул, что внешний вид этого собрания сочинений (это он так выразился о его художественном оформлении, как это говорим мы, профессионалы) под стать Толстому: и сдержанно, и торжественно. Мы с главным художником решили: никакой помпезности! С нами согласились два приглашенных художника — В.Ганнушкин и М.Шлосберг. И вот итог: переплет с четко читаемым автографом Толстого, на корешке — «Л.Н. Толстой» и нумерация тома, форзац — под старину серовато-коричневые размывы, портрет писателя и разворотный титул также под старину. Без иллюстраций! С тщательно избранными шрифтами — по отдельности для предисловия, для основного корпуса, для комментариев. Замечу: я дружно работала с техническим редактором Т.Таржановой».

Нина Базанова, заведующая производственным отделом: «22 тома-миллионника... И это при постоянной нехватке в стране и бумаги, и полиграфресурсов. Но ведь с нашего отдела никто не снимал ответственности за остальные ежегодно почти 400 книг. По каждой книге этого собрания сочинений — особый график; он увязывал в один узел итоги работы редактора, художественного редактора и нашего технолога с возможностями типографии и поставок бумаги... Утром сажусь за стол, а голова как в угаре... Это сейчас компьютеры. Доставалось нашему отделу: одно припомнить, как добивались от поставщика бумаги, не только в срок и в полном объеме, но чтоб одного цвета... С благодарностью вспоминаю нашего технолога — ветерана издательства Зинаиду Степановну Гурову... Договор на печать был заключен с отличным предприятием — ленинградский “Печатный двор”. А наша зависимость от книготорговой организации (“Союзкнига”), которая провела столь великую подписку и поэтому жестко требовала от нас выхода книг точно по графику! Вспоминаю, что большую помощь нам оказывали подразделения Комитета по печати, хотя без конфликтов не обходилось...»

...Мне мечтается: это собрание сочинений все еще в трудах праведных, то есть читается теперь уже внуками былых подписчиков.


 

Шестая глава

Газета Ленина под советской цензурой

Как пожертвовали Карлом Каутским

Мне сообщили в Госкомитете по печати (ИХЛ подчинено ему), что быть в Большом театре торжественному собранию с участием руководителей партии и правительства в честь 150-летия со дня рождения Льва Толстого. В ответ идея: одарить участников торжеств издательским сувениром. И было решено отпечатать факсимильно первую страницу женевского выпуска газеты «Пролетарий» за 1908 год (№ 35), органа ленинской социал-демократической партии (РСДРП). Почему этот номер? Там была статья Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции».

Изготовили пробный оттиск, и я к начальству в свой комитет. Застал зампредседателя — он порадовался: факсимиле в те годы были редкостью. Но принялся вчитываться в еще одну статью на этой же странице — с приказом: «Убрать!» Я в ответ: «Быть белому пятну... Скажут, цензура». Он тут же нашелся: «А что скажет наше партруководство?! Скажут: “Идейного противника Ленина пропагандируете!” Не будем рисковать... На этом месте напечатай в заботе о читателе пояснение, что это факсимильное издание первой публикации статьи Ленина. Да расположи текст так, чтобы “белое пятно” не бросалось в глаза».

Что же пришлось цензуровать? Напечатанную Лениным статью австрийского социал-демократа Карла Каутского «Профессиональные союзы и партия».

Не знали мы тогда с моим бдительным начальником о том, как он отзывался о Ленине: «Нужно быть сумасшедшим, чтобы не признать величия Ленина. Собрать в единое целостное государственное образование погрязшую в анархии, подстерегаемую со всех сторон контрреволюцией, до смерти вымотанную Россию — это достижение, равное которому вряд ли можно найти в истории». И это при всем том, что Каутский и в самом деле принципиально не принимал доктрину большевизма.


 

Седьмая глава

Беспримерный подарок издателей

Поучительная статистика

В те же дни подготовки к юбилею великого творца было ИХЛ поручение издать каталог всех вышедших в СССР в 1976–1978 годы книг самого Толстого и о нем. Получилось 24 страницы огромного формата. Печатали 3500 экземпляров: явно для научных центров и особо представительных библиотек. Составила каталог Н.Шеляпина, редактором назначили С.Краснову, сотрудницу редакции русской классики.

Листаю. не просто буклет-брошюра, а истинно указатель адресов хождения к Толстому за умом-мудростью. Почти 250 названий, оказывается, было запланировано к юбилею. Случалось ли в какой иной стране нечто подобное?! Да в разнообразии: и несколько, в разных издательствах собраний сочинений, и десятки, десятки отдельных произведений, и книги для детей, и мемуары, и труды толстоведов, и пособия учителям, и даже фотоальбомы, открытки и настенный календарь. А издательская география-то какова: Киев, Минск, Ашхабад, Кишинев, Ташкент, Ереван, Казань и далее, далее.

Поражает статистика из вступительной статьи:

— до революции, к примеру, том «Сочинения» Толстого в 1864 году собрал тираж всего лишь 3000 экземпляров; знаменитая «Азбука» в 1872-м — 3600; с 1894 года по 1916-й Л.Н. Толстой появился своими книгами сводным тиражом менее 10 миллионов;

— с 1918 года, за 60 лет, его творчество разошлось по 200 000 000 читателей; Толстой стал с помощью переводов доступен 67 народам СССР;

— ученые могли работать с 175 000 архивными листами автографов писателя, что наитщательно сберегалось музеем.

Нашлось здесь место — почетное — и статистике от ИХЛ. Наш коллектив заслужил это наиактивным выполнением юбилейной книжной программы. Еще мы выпустили два собрания сочинений (12 и 22 тома) и 55 отдельных изданий. Многие книги Толстого имели тиражи до полумиллиона и одна даже 2 500 000. Спрос был гарантирован читательским интересом. Даже сугубо научное исследование профессора К.Ломунова было отпечатано в 75 000 экземплярах. Выделялись улучшенные — иллюстрированные — книги, помнится, таких мастеров книжной графики, как Е.Лансере, Л.Пастернак, О.Верейский, А.Кокорин, А.Пахомов, Д.Шмаринов.

...8 сентября в Большом театре державная власть проводит юбилей. Я сохранил газету «Известия» с отчетом о празднике и программу концерта, а еще приглашение на прием-банкет в здании же театра.

Президиум на всю огромную сцену, с тогдашним лидером страны Л.Брежневым во главе. Открыл заседание руководитель Союза писателей, доклад был поручен директору Института мировой литературы Академии наук, ораторами пригласили председателя Союза писателей Болгарии, вице-президента Всемирного совета мира и даже главу тульских партийцев. Газета сообщила и о торжественных собраниях в память Толстого в столицах всех союзных республик, почему-то выделены были отдельными заметочками Вильнюс и столица Чеченской автономии Грозный. Читаю и сообщение о награждении музея Л.Толстого орденом Трудового Красного Знамени.

И вот концерт с музыкой великих (Шопен, Чайковский, Даргомыжский, Бородин, Рахманинов и дважды Прокофьев со сценами из оперы «Война и мир»), с чтением отрывков из Толстого (знаменитый артист Игорь Ильинский выделялся), с картиной из «Живого трупа» (где приковывали внимание Ю.Яковлев и Л.Максакова), с народными песнями, с классическим балетом в исполнении знаменитых тогда Н.Бессмертновой и А.Богатырева.

...Утром наше издательство ждало доброе известие: оно было удостоено благодарности Всесоюзного юбилейного комитета и Союза писателей. Так оценили труды праведные коллектива в приобщении к толстовскому наследию поистине миллионов.

Не забыть бы только, читая эту и последующую главку, как все это доставалось, если знать хроническую с 1917 года хворь советской культуры: нехватку бумаги и типографий.


 

Восьмая глава

Художник с миллионом зрителей

Славился в нашей стране Дементий Алексеевич Шмаринов (1907–1999). Он график и живописец, действительный член Академии художеств, лауреат всех высших премий. ИХЛ он был особенно дорог — иллюстрировал классику: Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Некрасов, Горький, Шекспир и Хемингуэй тоже.

Но по мне, лучшими в его творчестве были иллюстрации к «Войне и миру». И как-то пришло решение издать этот роман в только что рожденной у нас наипрестижной «Библиотеке классики» с участием именно Шмаринова. Ему эта затея понравилась: «Библиотека» с ходу вызвала повышенный спрос. Еще бы: хорошая бумага, иллюстрации и большой тираж. И вот в итоге пишу в 1983-м ему, соавтору Толстого — истинно так! — письмо:

«Дорогой и уважаемый Дементий Алексеевич! Мне радостно сообщить, что Ваши замечательные работы к роману “Война и мир” Л.Н. Толстого вновь изданы — в “Библиотеке классики”. Замечательно и то, что на этот раз художнически интерпретированный Вами роман выходит гигантским тиражом — 1 млн экземпляров. Сердечно поздравляю Вас с таким событием!»


 

Девятая глава

1992. Отважный издатель

Почему исчез Лев Толстой как проповедник нравственности

С обиженной тревогой вижу я, что и в последние 25–30 лет не пришли к мысли напоминать обществу о наставлениях Льва Толстого жить в нравственной чистоте. Ни печатные СМИ, ни ТВ и Интернет, ни ораторы в изобильных речах не напоминают о его взволнованных наказах не пьянствовать, не заниматься блудом, не корежить совесть корыстью и жить по совести. Не переиздаются и его сборники с такого рода рассказами и собранные им мысли мудрых людей.

«Толстовский листок» в двух выпусках! Некто С.Н. Омельяненко выпустил в Москве в мягкой обложке, наиприметным форматом (21´29 см) издание с вызывающе зазывным названием «Запретный Толстой». Два выпуска по 80 страниц каждый. Чтобы они появились, в ход пошли, как сообщено, личные сбережения этого последователя Толстого и благотворительный взнос Национальной ассоциации поощрения искусств и промышленности «Мамонтовский дом» (с адресом: Музей-заповедник «Абрамцево»).

Обложка притягивает: по черному фону чело Толстого с взыскующим взглядом, и будто бы мелом вроде как скорописью выписано: «Запрещенный Толстой» — с тревожной оранжевой полоской для уточняющего поименования: «Толстовский листок».

По титулу значится: «Толстой и о Толстом» и явно наиважный для издателя текст: «По завещанию Л.Н. Толстого перепечатка разрешается безвозмездно». Есть и предисловие составителя В.А. Мороза.

«Листок» появился в то время ничуть не случайно. Его издатели явно почувствовали: прощание с советской властью востребовало нравственную опору. Но не могла ее дать внезапная олигарщина. Не обеспечил ее и новый властитель Кремля. Бездуховность становилась мором-эпидемией.

Так этим изданием Лев Толстой был призван для разговора с народом. Что вошло в два выпуска? Не только рассуждения о религии. Выделяются в первом выпуске «Листка» заметка «Почему христианские народы вообще и в особенности русский находятся теперь в бедственном положении». Написана была в 1907 году, впервые напечатана — внимание! — в 1917-м; в советское время нашла свое место лишь в малотиражном 90-томнике.

И вот во взбудораженном 1992-м один за другим такие три особо выделяющиеся наставления Толстого из этой статьи:

«Люди мирно живут между собой и согласно действуют только тогда, когда соединены одним и тем же мировоззрением, одинаково понимают цель и назначение своей деятельности»;

«Общее людям мировоззрение выражается обыкновенно установившейся в народе религией»;

«Причина, по которой христианские народы вообще и русский народ в особенности находятся теперь в бедственном положении, — то, что народы не только потеряли единственное условие, необходимое для мирного, согласного и счастливого сожительства людей: верование в одни и те же основы жизни и общие всем людям законы поступков, — не только лишены этого главного условия хорошей жизни, но еще и коснеют в грубом суеверии о том, что люди могут жить хорошей жизнью без веры».

Я приметил, что «Листок» сообщает несведущему читателю о таких статьях Л.Н. Толстого, как «Не могу молчать», «Любите друг друга», «Как освободиться рабочему классу», «Великий грех»...

Второй выпуск запоминается заметками составителя «Листка» В.А. Мороза «Толстой в моей арестантской жизни». Это выдержки из его дневника 1974–1981 годов; молодой в те годы художник был, оказывается, осужден за свои активные религиозные взгляды. В лагере стал убежденным толстовцем. Выписываю кое-что из его дневника:

«Арест и то, что я здесь, — благо? Да. Труднопереносимое»;

«Надо бы всем помнить слова Толстого, сказанные им о русском народе в связи с насилием над ним, что оно “совершается и будет еще долго совершаться над кротким, мудрым, святым и так жестоко обманутым народом”»;

«Два Толстых: один — министр внутренних дел в годы, когда преследуются и сжигаются сочинения другого Толстого (Льва)»;

«Для нас, русских, Лев Толстой прежде всего “домашний учитель”».


 

* * *

Будь у меня возможность влиять на ТВ, я бы учредил по воскресеньям десятиминутку для чтения лучшими артистами один за одним рассказов Толстого «Чем люди живы», «Ильяс», «Много ли человеку земли надо», «Два старика», «Три сына» и всех других, что обычно объединяются названием «Народные рассказы Толстого». Как же настойчиво современны они и как тонко проникновенны! Не занимать Льву Николаевичу мудрости. Так ему в подспорье народом с давних пор говорено не зря: «Без мудра слова веку не изжить».


 

Десятая глава

О сенсациях

По страницам архивного каталога

Ах, как же и до сих пор прав Пушкин, укоряя своих соотечественников за нелюбопытство! Ему в продолжение-подтверждение такие пословичные вековые сожаления: «Чего не поищешь, того не сыщешь». Тут-то у меня вопрос: многие ли редакции СМИ знают об изданной в Туле книге 1982 года «Л.Н. Толстой. Аннотированный каталог. Документы архивохранилищ СССР»? Так здесь на 296 страницах семь разделов с пятью приложениями. Это труд Музея Ясной Поляны при завершающем участии окского издательства.

То поистине сборник сенсаций. Если бы знали об этой книге, то прочитали бы в предисловии драгоценно заманчивое для журналиста: «В архивохранилищах страны имеется несколько тысяч дел и документов о Л.Н. Толстом, в значительной мере неопубликованных» (выделено мною. — В.О.)».

А разделы-то каковы — вот, к примеру: «Биографические материалы...», «Имущественные и хозяйские материалы...», с тремя главами «Материалы о преследовании царским правительством и цензурой произведений Л.Н. Толстого», «Материалы о чествовании и увековечении памяти Л.Н. Толстого и о мероприятиях царского правительства против чествования писателя»...

О многообразии запросов и увлечений. Истинно сенсация для читателя множество архивных документов. Вот о его увлечениях: «Проект музыкального общества, составленный Л.Н. Толстым в январе 1858 г.», «Соглашение, подписанное несколькими лицами, решившими бросить пить вино. 1887», «Обязательства против курения, предложенные Л.Н. Толстым крестьянам Ясной Поляны (1887)», «Шутовское свидетельство, выданное 15 января 1885 г. А.Фетом, удостоверяющее, что тот сшил пару ботинок»; «Билет Московской городской управы, выданный Л.Н. Толстому для езды на велосипеде по улицам Москвы (1896)». И еще, еще подобное в разнообразии.

Об общественных и творческих заслугах. Узнаю, как чтила Толстого общественность. В архивах отзвуки тому: «Диплом на звание члена Вольного экономического общества с предоставлением всех прав члена этого общества, выданных Л.Н. Толстому. 28 января 1862 г.» и «Протоколы отделения русского языка и словесности Академии наук о представлении Л.Н. Толстого в действительные члены Академии (1875)». И еще, еще.

Нобелевская премия и Толстой. Что нынче знаем? Лишь то, что шведы хотели наградить — творец отказался. Но архив хранит «Дело Отделения русского языка и словесности Академии наук о представлении Л.Н. Толстого к Нобелевской премии».

Творчество не по наитию. Гениальная повесть «Хаджи-Мурат». Но она рождалась не только эхом участия Толстого в войне на Кавказе. Об этом можно будет узнать в архиве. Здесь «Дело о выявлении капитаном С.С. Эсадзе в Военно-историческом архиве штаба Кавказского военного округа материалов о жизни и деятельности Хаджи-Мурата для Л.Н. Толстого» и «Рапорт министру императорского двора о разрешении выдать Л.Н. Толстому выписки из Камер-Фурьерского журнала о времяпрепровождении Николая I, необходимые для работы над повестью “Хаджи-Мурат”».

Интернациональная любовь. По архивам легко узнается, что великого сына земли русской чтили не только русские. Далее кое-что из таких свидетельств. Армяне Москвы: «Дело о назначении Лазаревским институтом восточных языков золотой медали за лучшую работу, посвященную Л.Н. Толстому». Или буряты в лице Ринчино Дорджи-Эльбен с письмом о переводе на свой язык произведений Толстого (автор этого письма был расстрелян в 1937 году как «враг народа» по вердикту о «панмонголизме»). Каталог сообщает о сохраняемых в архивах союзных республик интереснейших дореволюционных документах. Украина: «Диплом на звание почетного члена Киевского университета» и «Диплом почетного члена Киевского литературно-артистического общества». Грузия: «Письмо грузинской молодежи» и «Дело по ходатайству Тифлисского городского управления об учреждении четырех городских стипендий имени Л.Н. Толстого». И еще, еще архивные адреса Одессы, Харькова, Винницы, Херсона, Нежина, Риги.

Однако же не все столь радужно. Остужает, к примеру, «дело» из Прибалтики: «Прошение профессора богословия Юрьевского университета к министру народного просвещения с просьбой отменить постановление Совета университета об избрании Л.Н. Толстого почетным членом».

Власть и творец. Еще тема, как высокочиновная Россия «задокументировала» свое настороженное внимание к писателю. П.Столыпин: хранятся его письмо «О демонстрации киевских студентов в связи со смертью Л.Н. Толстого» и телеграмма «О последних днях жизни Л.Н. Толстого в Астапово». Или «Письмо министра народного просвещения Александру II о педагогической деятельности Л.Н. Толстого», «Доклад министра внутренних дел Александру III о письме Л.Н. Толстого о голоде (1892)» и «Доклад цензора о запрещении ХХI тома Полного собрания сочинений (на французском). Париж, 1909». Есть «Доклад министра народного просвещения Николаю II о разрешении издания “Крейцеровой сонаты”». Много интересного сулит знакомство с «делом»: «Переписка Главного управления по делам печати с цензурными комитетами о рассмотрении книг и статей, посвященных Л.Н. Толстому». Кто же фигурирует? М.Горький, А.Чехов и толстовец П.Сергиенко.

Кстати, о связи с упомянутым П.Столыпиным. И жена Толстого, и дочь Татьяна Львовна были лично знакомы с этим тогда министром внутренних дел и затем премьером правительства.

Смерть Толстого. Тупа власть на отклики: «Дело Департамента полиции о мероприятиях против политических демонстраций и выступлений студентов, интеллигенции и рабочих России в связи со смертью Л.Н. Толстого», «Дело об отклонении Министерствами народного образования и внутренних дел ходатайств о присвоении имени Л.Н. Толстого народным библиотекам и стипендиям в высших учебных заведениях и в земских учреждениях» и «Дело о запрещении устройства при Михайловском пожарном депо Великолуцкого уезда библиотеки имени Толстого».

Выделю «дело» с именем царя: «Особый журнал Совета министров от 23 декабря 1910 года об учреждении при Академии наук Комитета по увековечению памяти Л.Н. Толстого с подлинной резолюцией Николая II об отклонении рассмотрения этого вопроса».

Мне стало интересно узнать, как самая радикальная часть общества — социал-демократы во главе с Лениным откликнулись на кончину Толстого.

Поразился: Ленин тут же взялся за перо, и одна за другой пошли его статьи — ясное дело, политизированные! — в память творца. Уже 16 ноября их сразу две в газете «Социал-демократ» — «Л.Н. Толстой» и «Не начало ли поворота!», 28 ноября в газете «Наш путь» — «Л.Н. Толстой и современное рабочее движение», 18 декабря в «Рабочей газете» — «Толстой и пролетарская борьба», в декабре журнал «Мысль» дает статью Ленина «Герои “оговорочки”», и завершает призывать чтить, по его мнению, Толстого как выразителя одновременно революционных и реакционных взглядов статьей «Л.Н. Толстой и его эпоха» в газете «Звезда» в следующем году, 21 января.

Поразился я и тому, как пролетарии откликнулись на смерть Толстого. В архиве хранится телеграмма Херсонского жандармского управления о забастовке на чугунно-литейном заводе в память писателя. Даже листовки РСДРП появились в Петербурге и Ярославле с именем Толстого.

Уточню: я назвал лишь самую малую часть толстово-архивных драгоценностей.

 

[1] Здесь и далее в текстах писем и документов сохранены оригинальные орфография и синтаксис. — Ред.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0