Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

«Русская Золушка елизаветинских времен»

Ро­дился в г. Верхний Уфалей Челябинской области. Окончил исторический факультет Ленинградского государственного университета.
Доктор филологиче­ских наук, профессор кафедры ис­тории журналистики Санкт-Пе­тер­бургского государственного уни­верситета. За­нимается историей русской журналистики, литературы и литературной критики первой половины ХХ века

Весной этого года широко отмечалось 120-летие со дня рождения Сергея Сергеевича Прокофьева. Многое в его творчестве связано с бывшей столицей Российской империи. В частности,здесь в содружестве с деятелями Ленинградского академического театра оперы и балета имени С.М. Кирова был создан балет «Ромео и Джульетта». Он вошел в классическое наследие ХХ века. В значительной мере то же самое можно сказать и о балете «Золушка». Но история его создания была гораздо более сложной.

 

Снегурочка или Золушка?

После успеха постановки «Ромео и Джульетта» руководство театра придавало большое значение сотрудничеству с Прокофьевым. В январе 1940 года оно решило вступить с ним в переговоры о написании нового балета. Они были начаты 23 января, когда Прокофьев присутствовал на спектакле «Ромео и Джульетта». Сначала обсуждали замысел балета о «Золотом ключике» по весьма популярной книге А.Н. Толстого. Потом по желанию балерины Г.С. Улановой возникло название «Снегурочка». Оно и вошло в проект договора с композитором, подготовленный театром в ноябре. Однако в какой-то момент «Снегурочка» была зачеркнута и сверху вписано имя Золушки. 23 ноября директор театра Е.М. Радин сообщил об этом в Комитет по делам искусств при Совете народных комиссаров и просил «в виде исключения» установить Прокофьеву «гонорар в размере 20 000 рублей». Председатель комитета М.Б. Храпченко разрешил. Однако режиссер Ю.А. Завадский, руководитель Театра им. Моссовета и муж Улановой, настаивал на «Снегурочке». 29 ноября Радин телеграфировал композитору: «Завадский звонил нам о договоренности [с] Вами. “Снегурочка” — очень хорошо». Но окончательное решение директор отложил до встречи в Москве — на «оперной конференции все уточним». В конце концов противоборство желаний балерины и композитора завершилось победой Прокофьева. В соответствии с договором он обещал представить клавир «Золушки» 31 апреля 1941 года, а 11 октября — партитуру.

24 декабря 1940 года Прокофьев отправил Радину первое письмо, в котором сформулировал художественный замысел произведения.

«Балет “Золушка” я вижу как современный классический балет с его характерными особенностями формы как па-д’аксион, гран-па и т.д. Одновременно с тем мне хочется видеть в героине не сказочный, полуреальный персонаж, а живое лицо с человеческими переживаниями, то есть по возможности углубить ее роль». Эту формулу Прокофьев повторял и в дальнейшем, и она была хорошо усвоена и принята в наше время.

Далее Прокофьев писал: «“Золушку” я рассматриваю прежде всего как русскую сказку и имею в виду говорить о героине русским музыкальным языком». Эту мысль он никогда для печати не формулировал, и в наше время она почти забыта работниками балетного театра.

Этот замысел органично вытекал из духовной программы композитора, окончательно сформировавшейся в эмигрантские годы не без влияния идеологов евразийства и в общении с такими деятелями, как П.П. Сувчинский и Д.П. Святополк-Мирский. Прокофьев «внимательно читал» евразийскую публицистику. Основоположник этого направления Н.С. Трубецкой утверждал: «Все народы и культуры равноценны» — и выдвигал «требование самобытной национальной культуры», которая должна появиться в результате «творческой работы самопознания». Возвращение композитора на родину — результат такой «творческой работы самопознания», он понял, что для его труда необходима «атмосфера родной земли», необходимо слышать «русскую речь», взять у родных людей их песни — «мои песни». Он вернулся, чтобы создавать «самобытную национальную культуру», создавать «новую русскую культуру» не в большевистском, а в евразийском ее понимании, когда строитель обязательно воспримет «своеобразие психического и этнографического облика русской народной стихии».

Далее в первом письме к Радину, укрепляя свою аргументацию, Прокофьев подчеркивал: «поскольку сказка Афанасьева о Золушке относится к XVIII веку, мне представляется возможным пользоваться также общебалетными танцами, как менуэт, мазурка, вальс. Особенно мне хочется дать несколько развернутых вальсов, не менее 2-х или 3-х».

Указав имя знаменитого собирателя сказок А.Н. Афанасьева, композитор тем самым уже на стадии замысла устанавливал четкую связь с русской традицией и с «русской стихией», отвергая какие-либо ассоциации с «романо-германской» культурой, то есть с творчеством Ш.Перро и композиторов от Ж.Ларюэта до Д.Россини и Ж.Массне.

Указание на русскую сказку как основу балета Прокофьев повторил 24 мая 1944 года в статье для Совинформбюро: «Многие страны, многие народы знают и любят сказку о Золушке. В сборнике русских народных сказок Афанасьева мы находим ее под названием “Маша-чернушка”».

Радин, не успев получить письмо Прокофьева, 20 декабря по телефону попросил 2 января приехать в Ленинград для «уточнения всех вопросов». Через неделю он получил категорический телеграфный ответ Прокофьева: «Необходимо делать русскую Золушку елизаветинских времен». Эта сжатая и четкая формулировка не оставляла места для двоякого понимания творческой цели. Указанием на елизаветинские времена он заострял внимание директора на укорененности будущего произведения в русской почве: дочь Петра Первого, как известно, много способствовала национальному художественному прогрессу.
 

В содружестве с балетмейстером

Но вместо того чтобы сообщить Прокофьеву свое согласие с его замыслом, директор продолжал требовать: «Прошу приехать восьмого». В ответ композитор просил срочно прислать к нему балетмейстера В.М. Чабукиани, но тот, очень занятый в текущем репертуаре, обещал приехать только 2 февраля. Опять к Радину летела телеграмма Прокофьева: «Возмущен телеграммой Чабукиани. Работа стоит. Чабукиани должен приехать немедленно». Одновременно директор получил телеграмму либреттиста Н.Д. Волкова: «Приезд Чабукиани необходим срочно. Прокофьев написал музыку на все установленные куски. Начинается простой. Примите меры».

Наконец автор балета согласился «приехать в Ленинград ввиду невозможности выезда Чабукиани». Но так и не приехал: 31 января в Москву выехал Чабукиани. Из воспоминаний Волкова известно, что по просьбе композитора балетмейстер «“протанцевал” перед ним весь второй акт, дав возможность Сергею Сергеевичу тщательно прокорректировать намеченные им темпы, ритмы и размеры».

Таким образом, первые страницы балета можно датировать концом декабря 1940-го — началом января 1941 года. За несколько дней января — начала февраля композитор и балетмейстер подготовили первую часть первого акта и весь второй акт — «все, что наработали с Чабукиани», писал из Москвы художественный руководитель балета Кировского театра Л.М. Лавровский.

Темп работы, взятый Прокофьевым, был необходим, чтобы выполнить условие договора — сдать клавир балета к 1 апреля. Но этот темп тормозил Чабукиани. 14 марта композитор сообщил в театр: «Приеду пятнадцатого “Стрелой”». 20 марта датирована его записка директору: «Представляю для ознакомления клавир II акта “Золушки” и 1/3 клавира I акта, прошу перенести срок окончания клавира с 1 апреля на 15 июня 1941 года».

На записке две положительные резолюции: директора и заведующего репертуарной частью Н.М. Шастина. Последний мотивировал свое решение: «В апреле С.С. Прокофьев будет оркестровывать 2-е действие». Однако Лавровский, принимая рабочую редакцию балета, считал нужным «при выработке окончательной редакции значительно развить и углубить образ Золушки, особенно в первом акте, и внести все изменения и дополнения, возникшие в совместной работе постановочной группы». Об этом он писал 22 марта Н.Д. Волкову.

Накануне театр направил либретто в Ленрепертком — театральную цензуру «для разрешения», а 28 марта в Главрепертком. 14 мая пришло разрешение, датированное 6 мая. 15 мая Прокофьев приехал на совещание в театр. Протокол этой встречи обнаружить не удалось. Но из письма Чабукиани к Прокофьеву от 6 июня следует, что композитор задерживал «договоренные музыкальные материалы “Золушки”». Балетмейстер звал его в Ленинград: «Необходимо усилить подготовку спектакля». В ответ 21 июня в театре получили телеграмму от Волкова: «Прокофьеву необходима совместная разработка третьего действия. Телеграфируйте [на] мой адрес возможность приезда Чабукиани в Москву». Кажется, композитор не успевал и к новому сроку сдачи клавира. События, вызванные нападением гитлеровской Германии на Советский Союз, отодвинули этот вопрос на второй план.

1 декабря 1941 года Прокофьев, находившийся в Тбилиси, написал М.Б. Храпченко, что «закончил два акта оперы “Война и мир”». Об этом же читаем в письме, которое 17 декабря композитор направил Радину:


Тбилиси
Дом связи. До востребования.
17 декабря 1941 г.
Молотов областной Госопера.
Е.М. Радину

Многоуважаемый Евгений Михайлович!

Очень прошу Вас сообщить мне, взяли ли Вы в Молотов спектакль «Ромео и Джульетта» и если да, идет ли он.

Я нахожусь в Тбилиси, куда эвакуировали вместе с другими композиторами, артистами МХАТа и пр. Работаю над оперой «Война и мир» по государственному заказу от Комитета по делам искусств. Два акта уже написаны, а около 1 февраля я рассчитываю закончить музыку и приступить к оркестровке. Естественно, что наряду с оркестровкой я займусь сочинением другой музыки, в связи с чем встает вопрос о «Золушке», первый и второй акт которой (за исключением двух-трех номеров) сочинены.

К тому же в Тбилиси находится Чабукиани, с которым мог бы разработать хореографию третьего акта.

Прошу Вас написать мне 1) о «Ромео»; 2) о «Золушке» по адресу, который наверху письма.

Шлю Вам привет.
Ваш СПРКФ.


Нет сомнения, что состояние nоn finitо тяготило художника. И директор это понял. 9 января 1942 года Радин писал: «Что касается “Золушки”, то я считал бы правильным продолжать и закончить работу. Интересно было бы узнать Ваш организационный по этому поводу план». Одновременно директор перевел композитору пять тысяч рублей.

Неизвестно, представил ли Прокофьев этот план, но Комитет по делам искусств утвердил «обязательную постановку в этом году “Золушки”. Крайний срок начала работ май». Об этом директор известил Чабукиани, требуя его приезда в Пермь и угрожая «передать другому балетмейстеру сочинение балета». Но Чабукиани это не смутило: «Мое пребывание [в] Тбилиси необходимо [в] связи [с] теплым климатом, лечением почек, больных ног [в] Цхалтубо. До окончательного выздоровления выехать не могу. Сожалею [о] “Золушке”».

В отличие от тридцатилетнего артиста и балетмейстера, Прокофьев сразу согласился прибыть в местонахождение Кировского театра. Но состоялось это только через двенадцать месяцев — после того, как в начале февраля 1943 года контрнаступление Красной армии под Сталинградом завершилось окружением 330-тысячной группировки германских войск.
 

Впереди — премьера

Кэтому времени русская тема в искусстве обрела особую актуальность. Политические лидеры на какое-то время признали: «Сейчас национальное единство — важнейший фактор в войне». 8 марта 1942 года в «Правде» было напечатано стихотворение А.А. Ахматовой, выразившее эпохальные чувства современников: «И мы сохраним тебя, русская речь, / Великое русское слово». В 1943 году М.Б. Храпченко выдвинул на Сталинскую премию оперу М.В. Коваля «Емельян Пугачев» в постановке Ленинградского театра оперы и балета им. С.М. Кирова как произведение, в котором, по его мнению, «с большой художественной силой раскрыто богатство духа русского человека». Это было весной 1943 года. Выступая тогда перед коллективом Кировского театра, Храпченко сказал о своей мечте увидеть на балетной сцене воплощение красоты русской женщины. И предложил: «Почему бы не создать “Золушку”…»

Евразийская установка Прокофьева на развитие «самобытной национальной культуры» вдруг оказалась политически актуальной. В феврале 1943 года Прокофьев написал директору:


Алма-Ата
Гостиница «Дом Советов»
Комн. 143
28 февраля 1943

Уважаемый Евгений Михайлович!

Спешу поблагодарить Вас за перевод мне пяти тысяч рублей в счет «Золушки».

По приезде в Алма-Ату я постарался выяснить возможности моей поездки в Молотов в июне для работы над «Золушкой» и вынес впечатление, что такая поездка мне реальна. С моей стороны я все больше психологически сживаюсь с этим планом, особенно если Вы сможете поместить меня и жену на даче, если на этой даче будет тишина, располагающая к работе, и соответствующие бытовые условия. Возможно ли из Алма-Аты ехать до Куйбышева и оттуда на теплоходе? Как подвигается вопрос относительно балетмейстера для «Золушки»?

Шлю Вам сердечный привет.

Уважающий Вас
СПРКФ.


Вопрос о балетмейстере Радин уладил: им стал К.Я. Голейзовский. И через месяц, 20 марта 1943 года, пришла долгожданная телеграмма: «Выезжаем двадцатого. Молнирую дополнительно из Новосибирска. Прошу комнату не на юг и [в] стороне от музыкальных звуков».

Но по какой-то причине, возможно из-за съемок фильма об Иване Грозном, все это не осуществилось. Только 22 июня композитор напомнил директору о мартовском плане: «Ввиду перерыва работы киностудии желательно выехать [от] сюда немедленно. Телеграфируйте вызов мне, моей жене Мендельсон, настаиваю производить хотя бы часть работы на даче».

Между тем композитор внес какие-то изменения в либретто и послал на утверждение Волкову, которому, как сообщил Радин, они «очень понравились». И директор добавлял: «Художником все мы рекомендуем Федоровского. Он блестяще ставит русские спектакли». Эта оговорка — весьма важная: не был забыт замысел композитора «делать русскую Золушку».

Вскоре выяснилось, что Большой театр не отпускает Голейзовского. И Радин предложил совместную постановку Г.С. Улановой и К.М. Сергееву, дипломатично добавив при этом: «Желательна консультация Юрия Александровича». Он полагал, что Завадский приедет «на две недели дать направление и в конце, перед выпуском, для корректировки». 18 августа Завадский отказался: «[по] причине неясности сроков переезда театра в Москву».

В конце концов балетмейстером стал тридцатитрехлетний Константин Сергеев. Впереди его ждало немало трудностей — премьера постановки прошла только весной 1946 года. В партии Золушки выступила Наталья Дудинская. В Большом театре премьера состоялась на полгода раньше. Там «русскую Золушку елизаветинских времен» танцевали Галина Уланова и Ольга Лепешинская.

К сожалению, уже в 1945 и 1946 годах не все критики поняли, что Прокофьев написал музыку о «русской Золушке». Некоторые даже утверждали, что в основе балетной истории лежит сказка Ш.Перро, вероятно, потому, что никакой другой сказки не знали. Через некоторое время и в театральных программах стали утверждать: «Либретто Н.Д. Волкова по сказке Ш.Перро», что тоже не соответствовало действительности. Это заблуждение живо и спустя шестьдесят пять лет…


Все цитируемые материалы находятся в Центральном государственном архиве литературы и искусства Санкт-Петербурга (фонд 337, опись 1, ед. хр. 200).





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0