Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Рецензии на книги: Анатолий НИКИФОРОВ. Экологический набат. — Павел БАСИНСКИЙ. Посмотрите на меня: Тайная история Лизы Дьяконовой. — Великий князь Николай Константинович. 1850–1918: Биография и документы. — Алексей ИВАНОВ. Тобол 204

Анатолий Никифоров. Экологический набат

Вроде бы рядовое событие — презентация книги по проблемам экологической безопасности. Если бы не одна особенность — сборник публицистических статей «Экологический набат» принадлежит перу полковника КГБ в отставке Анатолию Кирилловичу Никифорову. Мы привыкли к постоянно объявляемым разновидностям ежегодных кампаний — то за спортивную семью, то по борьбе с наркоманией, с коррупцией, сквернословием... Вот 2017-й прошел как год экологии. Поскольку рекомендация шла от самого президента, всероссийская масштабность затеваемого благого дела впечатляла. Громадьё планов обещало чрезвычайные перемены. В Воронеже замечательный специалист, организатор, выпускница Воронежского сельхозинститута Надежда Викторовна Стороженко, уполномоченный по охране окружающей среды при губернаторе, сформировала «мозговой центр», в который вошли видные ученые, специалисты, общественные деятели. Каждый разработал свои предложения. Самыми эффективными, глубоко продуманными были рекомендации профессора Владимира Ефимовича Шевченко, бывшего ректора сельхозвуза. Предлагались меры по защите плодородия лучших в мире российских черноземов, внедрение культуры земледелия, научные основы которой заложил гениальный В.В. Докучаев, создание в школах и вузах «экологического ликбеза». Но первое заседание комиссии, открывшееся выступлением руководителя департамента природных ресурсов, оставило присутствующих в недоумении. Призыв к проведению сначала «малых дел»: нечто общее, мало конкретики... На следующем заседании все прояснилось. С нас потребовали выявление в городе несанкционированных свалок, фиксировать кучи мусора... Не более того. Кстати, у профессора В.Е. Шевченко прогулки по лесному массиву, прилегающему к жилым домам, заслуживают внимания. В полиэтиленовый мешок собирает то, что оставили отдыхающая молодежь, взрослое население. Получив квартиру в новой вузовской многоэтажке, из командировок привозил саженцы различных деревьев... Вскоре вокруг образовался уникальный зеленый оазис — с аллеями, лужайками. Никакого использования «административного ресурса»: ни студентов, ни преподавателей не привлекал. Привыкший вставать рано, сам ухаживал за посадками — поливал, делал обрезку. Личный пример главнее нравоучений и призывов.

В принципе книга А.К. Никифорова о том же — о культуре взаимоотношения человека с природой. Рассказы о детстве в дальнем сибирском селе — в тайге и реке нельзя брать «лишнего», — о том, какую роль в воспитании любви к окружающему миру играли стихи Есенина, книги Пришвина, Бианки... Затем встречи и дружба с писателями Г.Н. Троепольским, Л.Л. Семаго, с учеными, журналистами, выступавшими в защиту рек, родной земли...

Проблемы экологии — это проблемы безопасности нашего государства. И разговор развернулся в иное русло. Если это так, то где же тогда был наш комитет государственной безопасности?! Кто слышал его голос? Объяснение простое — в советское время все были подручными партии. Но оказывается, КГБ встал на защиту Гавриила Николаевича Троепольского после публикации его знаменитого очерка «О реках, почвах и прочем». Оказывается, излагали свою точку зрения в письмах в ЦК КПСС, Совмин. Воронежский комитет госбезопасности был против создания рукотворного «моря»: водохранилище, по прогнозам ученых, превратится в болотистую лужу, о чистоте воды протекающей речки надо будет забыть навсегда. Так оно и произошло. Органы понимали тревогу ученого из госуниверситета Хачика Акоповича Джувеликяна, предупреждавшего о пагубных последствиях строящегося в Россоши комбината химических удобрений. Он же первый, если не единственный в СССР, кропотливым трудом одиночки создал карту загрязнений от выбросов различных промышленных предприятий своего родного города.

В мои студенческие годы популярной была песня американского шпиона-диверсанта:

— Мы идем тропинкой очень узкой,

КГБ не сможет нас поймать,

Сэр Антонио — как это по-русски?

— Бэдный мой мать!..

По мере нарастания непредвиденных обстоятельств, создаваемых нашими пограничниками, познания в русском трансформировались до панического непечатного возгласа... Словом, «слетали в СССР», как тот летчик Пауэрс, сбитый нашей ракетой под Свердловском. Общественность тогда была уверена: все КГБ знает и все умеет. Но потом случилось то, что случилось: Комитета госбезопасности будто и не существовало. Поголовное предательство представителей всех властных структур развалило СССР. В принципе Запад был спокоен, почти уничтожена и Россия.

Чудес не бывает, но они есть. Путин во власти довольно-таки долго. И постоянно много обещал и внушал, что жизнь все улучшается и улучшается. Но на поверку выходило иное: и правительство, и губернаторы почти все его поручения игнорировали. Власть не у него, а у КОРРУПЦИИ. Объяснять не надо, что по этому поводу думает народ. К тому же Путин выходец далеко не из рядовых представителей органов госбезопасности. А тут еще его неожиданное демонстрирование близости к церкви: встречи с патриархом, посещение монастырей, святых мест. К «святости», как под спасительный зонтик, потянулась и остальная вертикаль власти.

Кстати, Никифоров не только в поминаемой книге, но и в ряде других очень серьезный и откровенный разговор ведет о роли православия в консолидации общества и спасении души каждого. Это особое служение чекиста отмечено орденами Святого Сергия Радонежского 2-й степени, Святого Иннокентия 3-й степени и медалью Святителя Митрофана 3-й степени.

Но нам известно и другое: именно органы повинны в разрушении Церкви. Семичастный, бывший председателем КГБ при Хрущеве, атеист из атеистов, изрек фразу, ставшую достоянием народного фольклора: «За церковь мы спокойны — там наши люди». Внедрение «наших» оттолкнуло верующих от храма. Сталин в годы войны сделал все, чтобы Церковь вернулась к народу со своим тысячелетним опытом служения спасению Отечества. Никите Хрущеву необходимо было вместе с доброй памятью о Сталине стереть из сознания людей и сталинскую веру в созидательную мощь Православия. Вторгшаяся тихой сапой на наши просторы антихристская идеология Запада хорошо поработала на ниве духовности. Хотите Православие? Получите! Мы вам поможем. Под их окормление попали многие молодые пастыри, для которых были открыты «истины», якобы хранящиеся в архивах США, Канады и других стран. С амвона в День Победы от молодого священника можно было услышать: Сталин палач, Гитлер палач, Жуков палач, Геббельс палач... Следовательно, мои родители, спасшие Родину, Европу и весь мир от «коричневой чумы», тоже (в глазах темно и сердце останавливается!)... палачи. Меня пытались вразумить: просто-напросто я живу по старым, лживым советским стандартам. Хотя мне, моим ровесникам достаточно того, что о зверствах гитлеровцев и противостоянии этому рассказывали наши отцы. Или взять соборование... В некоторых приходах батюшки совершали помазание елеем не семь раз, а раз-два (сколько кому вздумается), и объявлялось: всё, благодать сошла. Какая вам еще молитва «Услыши мя, Господи, услыши мя, Владыко, услыши мя, Святый. Помилуй мя, Господи, помилуй мя, Владыко, помилуй мя, Святый. Исцели мя, Господи, исцели мя, Владыко, исцели мя, Святый»?! К чему вам нужен этот народный фольклор?! Один дьякон доказывал, что фольклором, придумками являются все... акафисты. Достаточно трех — Спасителю, Богородице и Николаю-угоднику. Даже священники начинают с «научной» точки зрения доказывать тварность Фаворского света и схождения Благодатного огня. Подобные казусы можно перечислять и перечислять. Срабатывает давняя мечта наших поработителей — веру превратить в разнообразие верований: в каждом селе должна быть своя религия.

У нас Церковь отделена от государства. Вы только задумайтесь: как можно дух, которым жил народ сотни лет, отделить от него? Говорят, что отдать приоритет Православию невозможно: Россия многоконфессиональная страна. А что, такой она не была при царях, при Сталине? Все конфессии уживались и были едины на страже безопасности государства. Время слов ушло. Все в ожидании от президента СЛОВА, обращения к братьям и сестрам: ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!

...Путин всему миру показал, что в совершенстве владеет не только разными видами спорта. Особенное восхищение вызвал «футбол», сыгранный им в Кремле с президентом ФИФА Джанни Инфантино, — виртуозное владение мячом!

Никогда никто власть без борьбы не уступает. За нее всегда идет борьба. Особая ситуация в России. Возможно, посложнее, чем была в предвоенные и военные годы. Знаем, кто у Владимира Владимировича духовник, знаем о его встречах со многими старцами. И когда он пошел на президентские выборы как самовыдвиженец — знак, говорящий о многом. Уйти от каких бы то ни было партий, показавших только лишь умение заниматься политической демагогией. И никакой ответственности перед народом. С Грудининым — хорошо продуманный ход. В принципе уходит с арены псевдокомпартия, которая за все годы пребывания в Думе не сделала ничего для улучшения жизни трудящихся. Похоронены даже профсоюзы... Мало чем от них отличаются и другие партии, лидеры которых давно играют роль или шутов при дворе короля, или угодников перед теми, кто у власти и с деньгами.

Почему-то нападки были только лишь на Грудинина. Можно подумать, что все остальные во всех отношениях безгрешны. Вот их-то «непогрешимости» и мешает директор совхоза, ставшего давно примером становления и развития истинно народного предприятия. Путину нужны люди дела, необходим возврат к единству, которое дают истинные духовность и патриотизм. На президентских выборах Грудинин занял второе место. Надежда, что с Путиным один из выдающихся сельхозников страны будет опираться на поддержку народа в смене курса от защиты олигархов к защите человека труда.

Не враги наши, а мы сейчас идем тропинкой очень узкой. Необходимы воля и решимость. Известный экономист И.Б. Загайтов статьи-рекомендации по утверждению безопасности страны около тридцати лет публикует на страницах областной «Коммуны». С интересом и надеждой на реализацию научно выверенных предложений читают представители всех слоев населения. Можно сказать, что довольно высокий процент подписчиков держится благодаря этим статьям. Случай далеко не ординарный. Редакция попросила Исаака Бениаминовича высказаться по поводу выборов. Его ответ: надежды, кроме Путина, ни на кого нет. Грамотное, продуманное изложение дальнейших действий. Время упущено, рекомендациям надо было внимать раньше. Но обращение Владимира Путина к Федеральному Собранию вдохновляет. Нынешнее социально-экономическое положение страны требует рывка — роста ВВП в полтора раза: «Важно сделать правильный выбор из предыдущего негативного опыта формирования управленческих кадров... Нужно открыть дорогу к руководству народным хозяйством тем, кто в предшествующие семь–десять лет реально доказал, что в сфере своей ответственности он добился роста производства материальных, интеллектуальных, демографических и экологических благ... Подобный вариант требует массовой общественной поддержки...»

Не столько книгу Никифорова обсуждали, сколько родившуюся возможность именно службе госбезопасности взять на себя ответственность за экологическую безопасность державы. Вместе с учеными, специалистами действовать открыто. Собравшимися на презентацию — а там было много представителей офицеров и генералов госбезопасности в отставке, ученых, специалистов — принято решение: под эгидой органов (бывших чекистов не бывает) создать в помощь президенту гласную и истинную экологическую безопасность страны.

Эдуард ЕФРЕМОВ


 

Павел Басинский. Посмотрите на меня: Тайная история Лизы Дьяконовой

Книга основана преимущественно на дневнике одной из первых отечественных феминисток Елизаветы Дьяконовой. Рукопись была найдена после ее загадочной гибели в августе 1902 года в Тироле: она ушла одна в горы и не вернулась. Через месяц после тщетных поисков было случайно обнаружено тело пропавшей. Дневник был издан в России и вызвал немалый резонанс.

В предисловии автор вспоминает, как, однажды прочитав дневник, потом не раз возвращался к нему, рассказывал «историю жизни Дьяконовой знакомым. И убедился, что в сухом пересказе содержимое дневника им представляется не слишком интересным». Желание доказать обратное, видимо, и побудило П.Басинского на создание «невымышленного романа».

Автор замечает: здесь «не та история, распутать которую можно в детективном ключе». Однако элементы и приемы этого жанра встречаются на протяжении всего повествования. Например, когда речь идет о трагической гибели 27-летней героини, а также в некоторых эпизодах ее жизни в Петербурге и Париже...

Лиза росла в купеческой семье, была старшей из пятерых детей. Заметную роль в формировании ее личности сыграли бабушки. Автор говорит об «инъекции бабушкиного православия», тем более действенной, что, по его же словам, они внучку любили, а «Лизе всю жизнь катастрофически недоставало любви». Ее вера не раз подвергалась серьезным испытаниям, из которых она выходила не без потерь. Так в старших классах «стоит верующей гимназистке в кругу молодых людей завести речь о своей церковности, как ее поднимут на смех»...

Окончив ярославскую гимназию с серебряной медалью, Лиза решила поступить на Бестужевские курсы в Петербурге. У ее матери, Александры Егоровны, к тому времени овдовевшей, относительно дочери были другие планы — выдать замуж. Каждый из таких поворотов сюжета — для автора повод рассказать о положении женщин в России, о системе женского образования, о зарождении феминизма и многом ином.

Особая тема — Бестужевские высшие женские курсы, куда Дьяконова поступила-таки, несмотря на упорное противодействие матери. Причем «на пути развития этой необычной русской феминистки ей помогали мужчины, а мешала женщина» (это, конечно, о матери). В столице Лизе сочувствуют и помогают все: секретарь приемной комиссии, директор курсов Н.П. Раев, попечитель учебного округа М.Н. Капустин. Этот влиятельный сановник, крупный ученый-правовед, наставник великого князя, будущего императора Николая II, отложив все дела, беседует с приезжей. Затем ходатайствует о ней перед министром просвещения, пишет письма ее матери. «В письмах Капустина... есть что-то пронзительно человечное», — считает П.Басинский. Их он приводит полностью, потому что уверен, «такие “человеческие документы” не должны пропадать со временем».

Итак, Лиза становится слушательницей курсов. Ее новые впечатления отражает дневник. Например, лекции историка И.М. Гревса и священника о. Василия (В.Г. Рождественского), которые, оказывается, по-разному смотрят на фигуру Спасителя. Для верующей, воцерковленной девушки вопрос не праздный. Автор считает, что по ее вере «нанес мощный удар» «Гревс с его прогрессивными воззрениями на историческое, небожественное происхождение Иисуса». А еще будут лекции философа и психолога А.И. Введенского: после разговора с ним «Дьяконова впервые признается в дневнике, что она больше не ходит в церковь». Эволюция героини продолжится: «В Париже она фактически станет социалисткой...»

П.Басинский внимательно всматривается в мировоззренческую драму Дьяконовой: здесь не только корень многих ее личных бед, но и отражение «духовной ситуации времени» — ситуации, некоторые черты которой актуальны и сегодня. Например, повышенный интерес к экзистенциальным вопросам. Автор не упускает случая обратить наше внимание на эти параллели. Однажды, после лекции профессора геологии И.В. Мушкетова о неотвратимой гибели Земли, Лизу охватил ужас от осознания бессмысленности бытия. Автор полагает: «Самое надежное спасение от этого страха — в религии. Если Бог есть и человек — творение Его, то жизнь не бессмысленна».

Состояние Лизы, вынужденной скрывать свою веру, было незавидным. «Не в советское время, — замечает биограф, — когда религия была под фактическим запретом, а в монархической православной России студенту и студентке было стыдно признаться в своей “церковности”. Не то что нельзя, но... неприлично».

«Приличная» же публика поглощена мыслями о борьбе за свободу, равноправие и т.п. Так, Дьяконова присутствует на «чаепитии», где марксисты спорят с народниками, и чувствует себя чужой на этом празднике свободомыслия. Как и на другом «собрании», где речь шла «о вере и нравственности». «Ее мучил вопрос, который наверняка не задал себе ни один участник этого мероприятия: “Нравственно ли это — возвращаясь с  этического собрания, будить звонками усталых за день от работы людей?” Этот вопрос она задала одному из гостей салона, но тот равнодушно ответил, что “на то они и прислуга”». «А у меня на душе все-таки было нехорошо: мне, по обыкновению, было стыдно в глаза смотреть швейцару, когда он отпирал мне дверь», — записано в дневнике.

Здесь мы находим то, что привлекло автора в письмах М.Н. Капустина, — пронзительную человечность. Она же проявилась в приведенном выше сюжете о «петербургском ужасе» Дьяконовой, который П.Басинский сравнивал с аналогичным эпизодом из жизни Льва Толстого: переживание Лизы «оказалось, пожалуй, глубже толстовского». Ее «ужас отличался от толстовского отсутствием эгоизма».

То же душевное качество проявилось в реакции Лизы на смерть мальчика-кадета. Она корит себя в дневнике за то, что не навестила его в лазарете. Корит напрасно, но таков уж тип личности, испытывающей потребность каяться в несуществующих грехах, или без малейших оснований считать себя не просто некрасивой, а уродливой, а позже заявлять: «Я молода и хороша собой...»

На характере, строе мыслей, поведении Лизы сказалось состояние ее здоровья. В 19 лет проявились «первые признаки душевного и умственного расстройства». Затем — головные боли, утрата памяти, трудности с чтением и письмом. Перепады психических состояний, истерические реакции. Потом проблемы с кожей, с ногами...

«Тема расплаты за грехи отцов» — один из «лейтмотивов дневника» Лизы, ее «проклятие»: физические и нравственные страдания, разного рода комплексы, неадекватные представления о чем-то. Например, мужененавистничество («противна сама мысль о замужестве»).

В ноябре 1897 года Лизу, «не способную без посторонней помощи ни ходить, ни одеться, ни раздеться», кладут в больницу.

Здесь «религиозность Дьяконовой проходит куда более серьезное испытание, нежели на лекциях Гревса или Введенского, — пишет автор. — Оказавшись лицом к лицу с чужой смертью и не зная еще, чем закончится ее собственная болезнь, она вынуждена признаться самой себе, что наука наукой, но ее внутренняя сущность просто не может смириться с мыслью о смерти как о полном уничтожении человеческой личности». Лиза в очередной раз убеждается, что не может жить без веры.

Здесь произошло и то, о чем Лиза написала в дневнике: «почти кончив жизнь умственную, я стала жить сердечною...» — а П.Басинский формулирует так: «в ней проснулось сердце...» Дьяконовой и ее биографу, конечно, виднее... Ранее один знакомый сказал Лизе: «Вы живете рассудком и страстью... вы совсем не живете душевной жизнью...» Но разве в приведенном выше эпизоде «петербургского ужаса» героини и в ее впечатлениях от «чаепития» не заметно сердечное, душевное отношение к людям?.. Разве Лиза до того, как в больнице проявила участие к сестрам милосердия, не испытала то же чувство к простым людям, о которых так пеклись народники и марксисты?.. Ведь именно в связи с этим автор воскликнул: «Удивительно, как глубоко и болезненно чувствовала эта девушка пропасть между народом и интеллигенцией!»

Конечно, следовать за мыслями героя — обязанность автора, пишущего о реальном человеке. Но в данном случае это весьма нелегкая задача: при всех достоинствах дневников Дьяконовой ее мысль порой сбивается, пропадает логика, возникают смысловые противоречия...

Понятно, что у Лизы в больнице на фоне страданий и смертей чувство жалости к людям обостряется. Но... «Жалость к больным... борется в ее душе с раздражением от их бездуховности». У женщин — «абсолютная пустота, заполняемая областью половых отношений: муж, дети, и в привязанности этой — ни капли духовности». Биограф продолжает: «В мужских палатах рядом с образками, висящими над кроватями, на столиках валяются скабрезные французские журналы. В сущности, это нормально. Это и есть жизнь. Но Лиза с такой жизнью мириться не хочет». Далее — из дневника: «Я уйду от них... уйду из России — я не в состоянии мириться с такой ужасающей пошлостью...»

Действительно, Лиза «уйдет из России». По жестокой иронии судьбы отправится во Францию, где выпускаются эти «скабрезные журналы». Уедет туда, чтобы учиться на адвоката: в России этот путь женщинам был закрыт.

Автор считает, что «этот переезд был, возможно, самой большой ошибкой девушки». «В Париже силы окончательно покинули ее... И она дошла до такого состояния, которое уже нельзя было терпеть...» Лизу направили в клинику Сальпетриер. Знакомые рекомендовали ей некоего Ленселе — «медика-студента, проходившего интернатуру» как раз там, в Сальпетриере, «но уже считавшегося хорошим доктором». Его профессиональные и человеческие качества расположили Лизу к нему. Их отношения постепенно вышли за рамки общения больной и врача. Так однажды он посоветовал Дьяконовой выйти замуж. Это была первая точная рекомендация медика.

И тут автор повторяет сказанное им ранее: «...читать парижский дневник Дьяконовой нужно с большой осторожностью, иначе мы рискуем попасть впросак и сделаться доверчивыми свидетелями любовного романа, которого, возможно, не было в действительности». А насчет переписки героев романа, описанной в дневнике, биограф выражает сомнение. И вообще: «Читая парижский дневник Дьяконовой, непрерывно ловишь себя на ощущении, что тебя водят за нос», а один сюжетный поворот «ужасно напоминает перевернутый рыцарский роман». И далее: «В истории отношений Лизы и Ленселе есть целый ряд вроде бы незаметных обстоятельств, которые указывают на то, что парижский дневник Дьяконовой сознательно или бессознательно писался именно как роман». Однако на вопрос: любила ли Дьяконова своего Ленселе (или психиатра с каким-то другим именем) по-настоящему, или это был придуманный сюжет, который был ей необходим для романа? — ответ однозначный: любила!

«Не будем утомлять читателя рассказом о посещении Лизой Англии, об этом можно прочитать в ее дневнике», — решает однажды биограф. Следуя его примеру, по аналогичной причине автор этих строк воздержится от пересказа того, что связано с дальнейшим пребыванием Дьяконовой в Париже, развитием ее отношений с интерном и, наконец, трагическим финалом в горах Тироля...

Однако есть одна проблема, о которой нельзя не сказать.

...В начале повествования семнадцатилетняя Лиза «дает название новому дневнику — “Дневник одной из многих”». Биографу «в этом скромном определении слышится такая гордость». У меня здесь возникли было сомнения: не повышает ли искусственно П.Басинский градус эмоций? Ну, захотелось девушке красиво выразиться... С кем не бывает?.. Но потом я согласился с автором: да, здесь уничижение, которое паче гордости. И предположил: а не ружье ли это, повешенное в первом акте, которое выстрелит в последнем? Так оно вроде и вышло...

Ближе к финалу — уже упомянутая поездка героини в Лондон, где она не может забыть о Ленселе. «И это доводит ее до мыслей о самоубийстве». О готовности умереть Лиза пишет психиатру, умалчивая о причине своего настроения. Вот два фрагмента его ответного письма: «Мадемуазель, Вы слишком самоуверенны, умны, склонны к философии и погружены в свои мысли! Вспомните слова Священного Писания: “Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие небесное”...». И еще: «Смиритесь, научитесь быть никем, даже если Вам кажется, что Вы нечто значительное. Вы не сможете стать меньше, чем есть, но Вам никогда не стать больше».

П.Басинский полагает, что письмо Лизы из Лондона — «признание в любви. Косвенное признание». Ленселе этого то ли не понял, то ли сделал вид. А сказал он Лизе о самом для нее главном. Это вторая рекомендация врача, где точность диагноза и выбора способа лечения сочетается с безупречной формой изложения.

Но поскольку ждали от него совсем другого, то кто он после этого? Правильно: 1) Лиза полюбила, «положа руку на сердце, ничтожество»; 2) «Как сын своей до мозга костей развращенной нации, он был по своему нравственному состоянию против Е.А. (Е.Дьяконовой. — А.Н.), как... ну, как грязь против чистого снега».

Второй пункт — вердикт Василия Кулакова, студента 4-го курса Казанской духовной академии. Он прочел напечатанные в 1905 году дневники Лизы, пришел от них в восторг и написал родственникам покойной. Будущего священнослужителя, видимо, не смутило, что у автора дневников были серьезные проблемы с первой заповедью Блаженства...

Да и биограф, затронув тему великой гордыни, повесив, как могло показаться, ружье на стену в первом акте, вдруг утратил к этой линии интерес... Может быть, потому, что ее финал явно не подходил для завершения «невыдуманного романа». Или потому, что предъявлять какие-либо претензии девушке, жизнь которой была так насыщена болью и страданиями, а смерть — мучительна, чья психологическая адекватность под вопросом, — язык не поворачивается, а вспоминаются слова из Евангелия: «Кто из вас без греха, пусть первый бросит камень»?..

Александр НЕВЕРОВ


 

Великий князь Николай Константинович. 1850–1918: Биография и документы

Одним из интереснейших изданий начавшегося года, бесспорно, является выход в свет уникального издания, посвященного личности и трудам великого князя Николая Константиновича Романова. Трехтомник включает несколько сот документов как официального, так и личного характера, связанных с непростым жизненным путем великого князя, скончавшегося в 1918 году в Ташкенте.

Великий князь Николай Константинович был старшим сыном в семье великого князя Константина Николаевича и великой княгини Александры Иосифовны, приходился племянником Александру II, в семье его привыкли звать Николой. Он получил блестящее образование, по собственной инициативе поступил и окончил с серебряной медалью Академию Генерального штаба, затем поступил в лейб-гвардии Конный полк и в 21 год стал командиром эскадрона. Будучи блестящим офицером, он познакомился с американской танцовщицей Фанни Лир (настоящее имя — Харрет Блэкфорд, англ. Harriet Blackford), которой увлекся, и многие впоследствии обвиняли ее в проступке молодого великого князя. В 1873 году Николай Константинович отправился в составе русских экспедиционных войск в поход на Хиву, подробно описанный в письмах к отцу; за участие в военных действиях он получил орден Святого Владимира 3-й степени. С этого времени и на всю оставшуюся жизнь он увлекся Туркестаном, вступил в Русское географическое общество и планировал заняться разведкой новых территорий, присоединенных к Российской империи. Однако весной 1874 года в Мраморном дворце — резиденции великого князя Константина Николаевича — из комнаты его супруги исчезли бриллианты с оклада одной из икон, которой Николай I благословил их брак. Расследование привело к адъютанту Николы — Е.П. Варнаховскому, заявившему, что он лишь выполнял поручение великого князя Николая Константиновича. Созданное в 1874 году «Особое совещание по делу Николая Константиновича» во главе с министром императорского двора графом Александром Владимировичем Адлербергом рассмотрело вопрос о том, как юридически оформить и преподнести общественности случай с великим князем Николаем Константиновичем, а также совещание должно было предложить императору возможные варианты дальнейшей судьбы великого князя, а именно его местонахождения. Никола был признан душевнобольным, над ним учреждена опека отца, а в донесениях наблюдавших за ним лиц великий князь фигурировал отныне как «Высокий Больной». Отныне в его окружении постоянно присутствовали медики. И надо отметить, что с ними великий князь умел очень быстро найти общий язык. Совершенно иначе обстояло дело с «распорядителями», которые следили за устройством жизни «Высокого Больного». Распорядители-попечители при нем периодически менялись, среди них — князь Э.А. Ухтомский, генерал-лейтенант К.К. Витковский, граф Н.Я. Ростовцев, Н.И. Казнаков и другие лица. Кроме того, за великим князем, учитывая его принадлежность к Императорскому дому, следили жандармы. Таким образом, в 24 года великий князь Николай Константинович был навсегда удален из столицы, началось его скитание по различным местам Российской империи, а позднее, в 1881 году, он был выслан в отдаленный уголок государства — Ташкент.

С 1874 года Николай Константинович был удален из семейства, и именно это было основным наказанием для него. Все меры, примененные к великому князю, были лишь следствием вывода, что Никола не может более находиться в кругу царской фамилии и вести жизнь, для которой был предназначен с рождения. Это наказание оказалось самым страшным. Великий князь Николай Константинович имел не только титул и соответствующее ему воспитание, он был образованным, эрудированным и очень способным человеком, которого удалили из круга лиц, ему подобных, не только связанных с ним родственными узами, но и имевших общие интересы, увлечения, стремления и мечты. Конечно, первые годы великий князь почти был уверен, что скоро (через два-три года) настанет момент и он вернется в семью, в любимый Павловск, будет нести военную службу, как все мужские представители рода Романовых, — и его простят. Но этого никогда не случилось.

Трехтомное издание включает полный текст переписки Николы с родителями и родственниками, а также донесения представителей жандармских управлений о надзоре за великим князем в 1874–1901 годах; тексты исследований великого князя Николая Константиновича, посвященных изучению Средней Азии, описание его экспедиций, а также его записи личного характера.

В первом томе сборника впервые опубликованы редкие по своей ценности материалы: письма Николая Константиновича родителям за 1855–1881 годы, а также документы, разъясняющие «связь» Николы с Александрой Демидовой, которая родила от него двух детей (Николая и Ольгу) и пыталась всеми силами добиться разрешения создать семью с Николаем и остаться с ним, но Александр II наложил категорический запрет на подобные проекты влюбленных. Никола со своей стороны также убеждал отца, «что здесь не каприз, что речь идет не об “амурности”[1], достойной насмешки и презрения, — но о счастье и покое человека, забытого всеми и опального. Пусть забывают меня, но зачем же угнетать беззащитного. Лежачего не бьют!»[2]. Строки писем Николы после удаления Демидовой говорят о его искренней привязанности к Александре: «Быть в разлуке с существом, которое любишь всей душой, которое поддерживало тебя в самые тяжелые минуты жизни, которое научило тебя родительскому чувству, никогда еще не испытанному, — не есть ли это величайшее несчастие, которое может только разразиться над человеком? <...>. Я плачу об ней, я плачу об сыне — неужели эти слезы вызовут чью-нибудь улыбку, а не участие к моему горю»[3]. В апреле 1877 года Никола признался в письме отцу: «Сыну моему послезавтра минет 16-ть месяцев, а ему было всего 3 недели, когда я с ним расстался. За что меня лишают счастья его видеть, я положительно не понимаю, но меня это ожесточает!»[4] Документы, опубликованные в сборнике, свидетельствуют, что проблема с удалением Александры Демидовой не была решением, способным как-то наладить его личную жизнь. В 1878 году Никола тайно обвенчался с Надеждой Александровной Дрейер — дочерью оренбургского полицеймейстера, которая сопровождала его всю оставшуюся жизнь, несмотря на другие увлечения великого князя. Именно его слабости к юным девушкам мы обязаны стихотворениями на основе местного эпоса, посвященными Валерии Хмельницкой — гимназистке, на которой великий князь тайно женился в 1900 году[5]. Но, кро-
ме лирических стихотворений, Николай писал строки и о своей судьбе в Русском Туркестане:

Когда жестокою судьбою

И злобной царскою рукою

Я брошен был в далекий край,

Мне вдруг приснился дивный рай.

Все поэтические произведения, написанные Николой, отложились в материалах штаба Отдельного корпуса жандармов и незамедлительно передавались министру внутренних дел, они также вошли в состав издания.

Документы раскрывают весь путь великого князя по европейской части Российской империи, его размещение весной 1881 года в Павловске, на положении арестанта в крепости Мариенталь, и последующую отправку в Ташкент (первоначально предполагалось разместить его в городе Верном, чему великий князь категорически воспротивился).

Второй том издания содержит не только материалы о наблюдении за великим князем, но и переписку по организации его переезда в Туркестан. В инструкциях, которые составлялись для сопровождавших великого князя лиц, из года в год оставались указания: «Основываясь на ВЫСОЧАЙШЕМ указе о болезненном состоянии ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ, обращение с ЕГО ВЫСОЧЕСТВОМ должно быть как с частным лицом, а не членом ИМПЕРАТОРСКОГО Дома», и, кроме того, «в случае неповиновения Генерал-Губернатору предоставляется право ареста»[6]. Но Никола нигде и ни при каких обстоятельствах не забывал, к ка-
кой семье он принадлежал и какой титул носил. Его быт внешне соответствовал высокому происхождению. В Ташкенте великий князь жил во дворце, который был построен в 1891 году по проекту архитекторов В.С. Гейнцельмана и А.Л. Бенуа. При советской власти во дворце был организован музей. Коллекция картин европейской и русской живописи, собранная великим князем и привезенная им из Петербурга, явилась основой для создания в 1919 году Музея искусств в Ташкенте (позже Музей искусств Узбекистана), имеющего одну из самых богатых коллекций картин европейской живописи среди художественных музеев Средней Азии. Позже, с 40-х по 70-е годы ХХ века, в связи с переездом Музея искусств в новое здание здесь располагались республиканский дворец пионеров, музей антиквариата и ювелирного искусства Узбекистана (до начала 90-х).

За годы пребывания в Туркестане великий князь нашел для себя занятие, которому посвящал почти все свое время, — им стало возведение оросительной системы для Голодной степи. На средства Николая Константиновича в Средней Азии было организовано несколько научных экспедиций, в Голодной степи построены оросительный канал имени императора Николая I и арык Искандер. На берегах последнего было заложено великокняжеское селение, где разместились высланные с Кавказа молокане. Великий князь также финансировал строительство мостов: один — через реку Сырдарья, другой — через реку Чирчик. Николай Константинович также основал несколько поселков для русских крестьян-переселенцев.

Некоторые из государственных деятелей смогли оценить вклад великого князя в развитие Туркестана. Одним из них был Иван Алексеевич Вышнеградский, который не только занимал в 1888–1892 годах пост министра финансов Российской империи, но и являлся талантливым ученым и предпринимателем. Как подтверждал генерал-губернатор Туркестана С.М. Духовской, «предместник нынешнего Министра Финансов Тайный Советник Вышнеградский, посетивший в 1890 году Туркестанский край и обозревший часть ирригационных работ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ, признал возможным оказать работам ЕГО ВЫСОЧЕСТВА поощрение со стороны Правительства, и по Всеподданнейшему докладу в 15 день марта месяца 1891 года, исходатайствовал соизволение ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА на отпуск из ГОСУДАРСТВЕННОГО Казначейства 100 000 руб. в воспособление ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ по дальнейшему производству оросительных сооружений с тем, чтобы сумма эта расходовалась по мере надобности, по усмотрению Туркестанского генерал-губернатора, и в зависимости от плана и направления работ»[7].

Третья книга содержит материалы дела Валерии Хмельницкой, или «царевны», как называл ее великий князь. В томе представлена переписка Николая Константиновича с Хмельницкой, медицинские заключения врачей по результатам обследования его физического и психического здоровья, личная и официальная переписка лиц, наблюдавших за Николой. Даже в 1900 году он еще не терял надежды о снятии с него опеки и возвращения к родным. Обследовавшие великого князя в 1900 году медики писали: «Живя в степи среди рабочих, переселенцев и сартов[8], Великий Князь вступал с ними в тесное общение и приобретал в их глазах особый ореол, так как Он, несмотря на принадлежность к Царскому Дому и большие денежные средства, добровольно подвергался лишениям степной жизни и самостоятельно орошал степь. При этом Он являлся в глазах толпы благодетелем, Он оживлял степь, Он нанимал рабочих, Он им платил деньги, Он строил для них дома и раздавал им земли. Отсюда возникла кличка “царь Голодной степи”, которая льстила Его самолюбию»[9]. Не анализируя правильность действий велико-
го князя при постройке ирригационных сооружений с технической точки зрения, врачи тем не менее отметили главное: «нельзя отрицать факта, что упорным самостоятельным трудом Великого Князя в течение 18 лет создано несколько арыков, способных орошать известные участки степи, что в некоторых местах, бывших прежде безлюдными и бесплодными, благодаря деятельности Великого Князя появились поселки и пахотные поля. Нельзя не упомянуть здесь также о проявлениях гуманности со стороны Его Высочества: Он несколько лет тому назад пожертвовал капитал в 100 000 рублей для устройства инвалидного дома; находясь в степи, Он входил в нужды рабочих, помогал им устраиваться, в праздники предлагал угощение и подарки, давал многим средства для основания семьи и т[ому] под[обное]»[10].

В заключение остается пожелать, чтобы издание продолжало пополняться новыми томами с документальными материалами о следующих этапах жизни великого князя и благодаря публикуемым историческим источникам спустя столетие после его кончины перед читателем впервые воссоздалась полная картина жизни великого князя Николая Константиновича.

Александр Алексеевский


 

Алексей Иванов. Тобол

Представьте себе, что у вас убили сына.

Совершенно не важно, мужчина вы или женщина. Вы человек, и этого достаточно для того, чтобы горе ваше было огромным.

Возможно, утешением для вас, пусть и слабым, послужат обстоятельства его гибели. И... конечно, его уже не вернешь, но все же героическая гибель солдата, ушедшего из жизни в бою, спасая товарищей, проявляя в последний час лучшие качества своей личности, наверное, подсветит кончину родного человека пламенем высоких смыслов...

Но это, знаете ли, «работает», если не вглядываться и не вдумываться в суть происходящего. Герой — и ладно. И не будем ворошить. Если все произошедшее для вас пребывает... как бы в легком тумане, если вы не обо всем информированы — что ж, может быть, легче смиритесь. И рубец на душе вашей не станет слишком уж глубоким. Как знать? Но возможно, возможно...

Что с вами станет, если вас просветить до конца о корнях той войны, на которой убили вашего сына? И не в общих словах, а со всей конкретикой. Допустим, некий государственный муж весьма высокого статуса развязал боевые действия и создал тем самым новую «горячую точку» из соображений пошлой корысти. Ему надо больше денег. Он вор по натуре своей, вор от корней до кроны, и он готов послать тысячи людей на смерть не за интересы своей страны или своего народа, а просто потому, что их смерть весьма прибыльна. А холопы, отправившиеся умирать, они ведь довольно многочисленны... стоит ли так уж скрупулезно учитывать, где, когда и сколько их мать сыра земля упокоила? Чай, мамки новых нарожают!

Вот ради умножения его денег вашего сына-то и убили. Не ради отечества, не ради народа, не за веру, не за правду, не за справедливость, не за свободу, наконец, был опущен занавес его судьбы, а просто за денежки. Тупо израсходовали парня вместе с другими «боевыми единицами», когда перед взыскательными очами высокопоставленного чиновника нарисовался ощутимый барыш. И всё. И точка.

Ну, как вам?

Вы, кажется, не рады?

Что, своими руками готовы истребить злодея? Или же чувствуете, как нравственный стержень, доселе помогавший вам пережить трагедию, рассыпается и душа ваша рушится в бездну?

Тогда для полной ясности добавим в картину вашего горя еще один мазок: моральный-то урод, погубивший тысячи молодых ребят, он, оказывается, вовсе не исключение из правила, не оживший раритет из Кунсткамеры. Нет, вовсе нет! Он — квинтэссенция системы. В нем, пусть и в карикатурном виде, утрированно, гипертрофированно, шаржированно, воплощается общий порядок. Это не просто личность, он — то, что рядом с вами живет припеваючи, вами правит, да еще и не прочь с вами подружиться, если вы, конечно, небрезгливы и не потянетесь к его деньгам. Вот только деньги трогать не надо! Серьезно.

Иными словами — вор живет как общественная норма, с которой вы уже почти примирились. Или, может быть, вам для этого немного не хватает. Вы понимаете, что это грех, но готовы сказать себе: да грех-то сей невелик.

Пока, разумеется, это чудовище не губит вашего сына...

Именно этот эпизод — гибель Петра Ремезова, сына тобольского «архитектона» Семена Ульяновича Ремезова, и является тем ключиком, который «заводит» музыкальную шкатулку сюжета во второй книге романа-пеплума Алексея Иванова «Тобол».

Петька Ремезов вместе с тысячами других бойцов погиб в дальних краях, на войне с джунгарами, притом на войне, которая не нужна ни России, ни джунгарам и вызвана искусной работой китайской дипломатии, сумевшей подкупить сибирского губернатора князя Матвея Гагарина, высокородного Рюриковича. Семен Ульянович, не зная сути дела, бывало, пытался сдружиться с князем, уповая на то, что у Гагарина «не казенная душа», размах, ум, деловая хватка, что он может оценить затеи самого архитектона, помочь в их осуществлении. Итог вышел скверней скверного. Словами Семена Ульяновича, обращенными к Гагарину, Алексей Иванов мудро подмечает: «Почему семь грехов смертными называются?.. Потому что ведут к гибели всего, а не токмо души грешника... Вот ты — хороший человек, добрый... Поначалу вроде даже весело было, хоть ты и воровал. Ну, конечно, кто-то зубами скрипел... кто-то плакал... однако же дела совершались, о чем-то мечталось, — вроде и потерпеть можно твой грех. Но дьявола-то не унять. Церкву ему промеж рогов не построить. И глядишь — все благие начала в прах брошены, а певцам в глотки свинец заливают...»

Князь Гагарин ради своих прибылей и ради привычки к самовластию порушил дружбу с Ремезовым задолго до того, как тот узнал, что сын его Петька погиб из-за подлости губернатора. Семен Ульянович по воле своего вельможного «друга» оказался в каземате и надолго утратил возможность довести до конца главный проект своей жизни — строительство Тобольского кремля: деньги, отпущенные «сверху» на затею зодчего, были истрачены на взятку фискалу. Фальшивой оказалась дружба.

Но Семен Ульянович и сам кое в чем виноват. Ведь он с воровским грехом Гагарина мирился, более того, даже помогал князю уйти от наказания. И ему сам Бог по его дерзкой просьбе показал, насколько виноват князь и насколько виноват он сам, ввязавшись в грешные делишки Гагарина. Именно в том месте, где Семен Ульянович помог соорудить тайный подземный ход ради спасения губернатора от очередной «проверки из центра», вплотную подобравшейся к его воровству, рухнул Покровский храм, возведенный по проекту Ремезова.

Какого еще знака просить свыше? Знак получен...

Конечно, «Тобол» — эпопея о Сибири и на сибирском материале «поставленная». Но социальная суть высказывания, сделанного Алексеем Ивановым, относится не только к Сибири, но и ко всей России. Вернее, к двум разным Россиям. Одна из них, казенная, холодная, тяжкая, давящая, влита в мехи государственного аппарата, и морозное дыхание ее чувствуется от низов военно-чиновного мира до самого верха. Вот ее-то и представляет Гагарин. Другая, народная, богато одаренная творческим духом, рвущаяся раздвинуть пределы умственные и географические, работящая, исполненная веры, прощающая обиды и умеющая любить крепко, до самозабвения, представлена Ремезовым, который до старости полон желания творить новое и учиться новому, а также митрополитом Филофеем, который миром, без вооруженного принуждения, но настойчиво добивается крещения вогулов: жизнь свою на кон готов поставить, мучиться в тяжких хожениях по тайге, но от долга веры ни за что не отступится!

По Алексею Иванову, вторая Россия не должна потакать первой в ее грехах, иначе выйдет то, что произошло с Семеном Ульяновичем: храм, им построенный, имея ложь в основании своем, разрушился, а возведение тобольского кремля до крайности затянулось, хотя и было счастливо завершено — в конечном итоге.

Две России с большой силой показаны автором романа через образы городов.

Вот пестрая, жизненной силой переполненная Москва глазами остяцкого князя Пантилы: «...этот огромный русский город изумлял Пантилу. Сколько тут всякой зелени — березы, липы, вербы, кругом малина. Раздвигая деревья, громоздились, расползаясь пристроями, просторные причудливые терема со стеклянными окнами, высокими кровлями, висячими гульбищами, крылечками, наличниками и резьбой. Часовни с маленькими луковками. Колодцы. Бревенчатые вымостки улочек, кабаки с коновязями. Амбары, амбары и амбары. Небольшие и кудрявые кирпичные церковки, то белые, то красные. Бегущие тени листвы на траве и легкие облака в ярком синем небе. Лошади, телеги, бабы, детишки, собаки, татары в халатах, гуси, приказные в мундирах, солдаты, купцы, попы в рясах и мужики в армяках. Здесь пахло печным дымом, медовухой, навозом, черемухой и свежими калачами... Здесь все было как-то радушно — пусть и небрежно, в проброс, невнимательно». Такова Россия народная.

Но вот в сердце Москвы ледяная громада Кремля, и через нее проступает силуэт России правительственной, казенной: «В очертаниях Кремля, в его жестких гранях и крутых округлостях, в длинных глухих протяженностях и остриях углов Пантила ощутил потаенное движение, торжественную готовность в любой момент нанести удар, сокрушить и раздавить тяжестью. Узкие бойницы смотрели надменно и безжалостно — в человеке они видели только цель для ружья. “Ласточкины хвосты” и окошки-“слухи” на кровлях напоминали уши настороженных волков. Малые “рядовые” башни проседали под весом своих ярусов, точно их одели в бронированные колонтари. А подступы к Кремлю перегораживали рвы с мутной водой и земляные бастионы с пушками... Зато храмы Кремля были как сети, в которых запуталось солнце».

В старой, допетровской России хоть церкви были «как сети, в которых запуталось солнце», а в империи, созданной трудами «то мореплавателя, то плотника», пропал и этот оживляющий морозную реальность отсвет веры. Петр, как рисует его Алексей Иванов, и сам разочарован творением рук своих: «Его столицу размывали наводнения. Пышные дворцы — на самом-то деле деревянные, только оштукатуренные под камень, — покосившись, тонули в зыбкой почве. Мощеные мостовые горбились и расползались. Фрегаты, украшающие Неву, были построены из сырого леса, и через десять лет их ожидала участь мишеней для пушек Кроншлота. А сподвижники государя, князья и графы, генералы и адмиралы, воровали, будто подлые холопы».

Русские принесли Сибири хлеб, Христа милосердного, неуемную тягу к знаниям, к творчеству, к раздвиганию пределов. Этим оправдано их владычество в Сибири. Но, с настойчивостью показывает Алексей Иванов, здесь нет заслуги России государственной, казенной, сухой в уставах и корыстной в побуждениях. Нравственное право главенствовать в Сибири и насаждать там свою культуру дали русскому народу лучшие свойства и качества второй России: мастеровитой, дерзновенной в вере своей, в любви и в желании познать мир.

По Иванову, русская власть большей частью подла, а русский народ большей же частью имеет добрую сердцевину и способен к великим делам. И то и другое не без исключений, — Алексей Иванов вообще не любит черно-белой гаммы, в его романах сплошь многоцветье, главное едва пробивается сквозь хаос второстепенного, — но ведь исключение самим фактом своего существования подтверждает наличие правила...

Что ж теперь, констатировать позицию «старого интеллигента» и начертать диагноз фосфоресцирующей краской на лбу романа? Все, конечно, упростится, все станет как бы яснее, но... простота редко заключает союз с истиной.

Алексей Иванов вообще плохо «диагностируется». Он ведь не западник в полной мере, хотя «обобщенный Запад» на страницах своих романов не критикует, но и не почвенник в полной мере, хотя от почвы не оторван, совсем не белый монархист, но и не красный советист, не государственник, но и не анархист, не прогрессист ни в малой степени, но и не консерватор. Алексей Иванов вроде колобка — от всех сбежал, ни к кому не пристал, живет «меж лагерей»: «раб Божий, обшит кожей», ума палата, да без царя в голове; ко всему глазок-смотрок, аршин не общий, да и тот в землю закопан на середке улицы, от кабака к храму ведущей. Поумневший Левша отделился на хутор, но все забыть не может, что у англичан ружья кирпичом не чистят!

Нет, какой уж тут «старый интеллигент»! Тут все сложнее.

Вот, кстати, не может не радовать, что автор романа отошел от старинной интеллигентской традиции показывать старообрядчество как некую среду, сохраняющую высокие, прекрасные смыслы, рядом с грубым, простоватым и «садически жестоким» миром патриаршей (а затем синодальной) Церкви. В «Тоболе» мир староверов подан как чудовищное искажение христианства, причиной которого стало свирепое давление государства. Алексей Иванов не находит никакого оправдания массовым «гарям» старообрядцев: в них, как показывает автор книги, нет ничего героического и прекрасного, это просто дикий акт коллективного самоубийства, рожденный самой черной, самой жуткой бесовщиной, пустившей корни в старообрядческой среде. Вплоть до явления бесов-соблазнителей среди бела дня в общинах, начинающих готовиться к гари...

Иной раз прелесть сплошного отрицания окружающей жизни, как оскверненной и помраченной, столь сильна, что ее уже не вылечить ничем, и если тело «зараженного» ею человека можно спасти от «гари» физической, то душа его уже ничем не спасется от огня духовного, потому что в ней больше нет желания свернуть с гибельного пути. Так, с вожаком староверов Авдонием происходит обесовление, а влюбленная в него Епифания не может избавиться от злобной мстительности даже в монастыре.

Совершенно так же Алексей Иванов не склонен любоваться язычеством древних народов Сибири: остяков, вогулов и др. Нельзя сказать, что он рисует языческие обычаи бессмысленными и безобразными, нет, он даже высвечивает своего рода поэзию, с которой коренные народы воспринимают природу тайги в нераздельном ее слиянии с полуневидимыми таинственными обитателями — «божествами», «духами». До определенного порога все это может выглядеть даже красиво. Так, например, если глядеть на мир глазами остяцкой девушки Айкони, слушать ее ушами и вдыхать ее носом, то рождается изысканно прекрасное полотно: «Сильная и храбрая Айкони жила как хотела в домике на сосновом острове среди дивного болота. Там пахло водой, хвоей, древесной прелью, дымом костра. Там шумели под ветром ельники, плыли облака и на папоротники с тихим шепотом падали дожди; там хлопали крыльями журавли, рысь точила когти о ствол, скулили волчата в логове, шуршали мыши и ухала сова, низко пролетая над берегом; там поскрипывали, оседая, заплесневелые буреломы и духи тихо пели свои вечные песни».

Вот только рядом с этой чудесной картиной в душе Айкони живет злое колдовство и равнодушие к страданиям других людей, в том числе и тех, кого измучила колдовством она сама. Айкони становится причиной отпадения от Христа, то есть гибели духовной (за которой вскоре последовала и физическая гибель), добряка малоросса Григория Новицкого, а через него, опосредованно, Айкони, не желая того, погубила и собственную сестру-близняшку Хомани, но нимало о том не переживает. Ведь она, Айкони, — сильная, свободная, непокорная... и если надо в уплату за силу и свободу вырастить в груди ком зла — что ж, значит, так тому и быть. Не только и даже не столько трудные обстоятельства жизни привели душу Айкони в сердце тьмы, тут другое важнее: она с детства самим погружением в язычество научена тому, что обращение к нелюди за помощью против людей — дело, в общем, приемлемое.

Другой представитель языческого мира, вогульский князь-шаман Нахраб, горбун и смельчак, обладает даже обаянием дерзкой отваги, победительной силы, позволяющей ему успешно хранить порядок в своем лесном краю. Но, так же как и с Айкони, положительные свойства натуры Нахраба хороши... до определенного предела; когда предел этот достигнут, Алексей Иванов выводит на арену потаенную сущность Нахраба, а именно сущность безжалостного убийцы, опять-таки не брезгующего направлять силу темной нежити на людей.

Язычество, по Иванову, не принесло счастья и процветания древним народам Сибири. Напротив, слившись с ландшафтом, полагаясь на помощь нечистой силы в обыденных делах, сибирские племена постепенно утрачивали навыки сложного хозяйства (например, металлургии), а также способность создавать и поддерживать высокоорганизованный общественный строй. Что дает лес — то и хорошо; где удобно маленькой общинке, живущей тихо в нищей болотной стране, — то и хорошо... И уже лица не поднять к высотам духа, горизонта не увидать, сколько-нибудь сложных задач развития не поставить... да куда там — даже от медленного вымирания не удержаться.

Русские, с их иконами, пищалями и хлебом, взбаламутили эти необозримые таежные пространства, многое переделали под себя, под свою веру и правду, зато они дали всем местным жителям перспективу чего-то большего, нежели простое гомеостазное существование.

Впрочем, Алексей Иванов показывает, что в судьбах Сибири начала XVIII века была альтернатива русскому пути. Стремительно поднималась джунгарская держава, и ее бурному развитию отдана очень значительная часть романа. Порой автор книги на время даже оставляет роль писателя и, увлекшись, принимает на себя обязанности «экскурсовода» по истории джунгар: посмотрите налево, там длинная путаная генеалогия их вождей; посмотрите направо, там масштабные войны джунгар с соседями... И выдает на-гора многословную «справку», вызывая желание перелистнуть несколько страниц и вернуться к повествованию в том месте, где экскурсовод говорит: «Спасибо за внимание», — прощается и вынимает писателя из-за ширмы. Собственно, Алексей Иванов почти кричит: вглядитесь, это важно! Джунгары могли бы потеснить русских в Сибири, они были чрезвычайно сильны! Он рисует величественную фигуру джунгарского полководца Цэрэна Дондоба, разъезжающего повсюду на белой верблюдице, сочетающего в себе холодную суровость к любому врагу джунгар с глубоким умом прирожденного стратега. Цэрэн Дондоб воевал всю жизнь и однажды добился величайшего триумфа: взял штурмом Лхасу. Это по-своему симпатичная фигура в пантеоне политиков и полководцев старинной Сибири. Цэрэн Дондоб сталкивался с русскими на поле боя, но пришел к выводу, что война с ними не нужна джунгарам. У русских свой мир, у джунгар — свой, их дом — «бесконечная степь», и если они, по соображениям тщеславия, вторгались во владения русских, то из их военного предприятия не выходило добра, так что лучше бы джунгарам покинуть «эту непокорную землю». Не по слабости своей — по мудрости!

В книге очень хорошо ощущается растущее христианское чувство автора. Оно прочитывалось и в первой части «Тобола», но во второй очевидным образом нарастает[11]. Алексей Иванов вводит в повествовательную ткань и лукавые проделки нечистой силы, и большие чудеса, совершенно однозначно трактованные с позиций православной мистики. Одно из таких чудес — свеча, в руке с которой скончался святой Иоанн, митрополит Тобольский; она продолжает гореть и после его смерти, пламя ее не иссякает днями, неделями...

Христос во второй книге «Тобола» — активно действующая сила, милосердная Личность, а не какой-нибудь абстрактный этический принцип. Он не всегда исполняет просьбы людей, но всегда слышит их и откликается на их чувства, намерения, поступки, иными словами, воздает по вере и делам не только за гробом, но в «текущей» реальности. Алексей Иванов, таким образом, продолжает идти по дороге, которую проложил Иван Шмелёв в повести «Куликово поле».

А для «старого интеллигента» это уж совсем неподобающий маршрут...


 

* * *

Прав ли автор «Тобола», говоря о страшном расколе, пролегшем меж двумя Россиями? Прав ли, что обличает правящую элиту империи, давая ей уничтожающие характеристики? Или, может, переборщил? Речь-то идет не только о XVIII столетии, но и обо всем, что происходило на нашей земле с тех пор, вплоть до наших дней...

Если прав, то как же так выходило, что империя столь долго жила в стоянии высокого цветения, была сильна на войне, могущественна в политике, изобильна в культуре? Может, все-таки имперская элита России не так плоха, как ее малюют?

Если неправ, то отчего Иван Солоневич последними словами честит ту самую имперскую элиту, прогнившую, по его словам, до основания? Стало быть, какая-то хворь все же ее поразила?

А вот тут пускай читатель разбирается сам. Автор этих строк сказал о романе «Тобол» все необходимое, и осталось лишь обозначить собственную позицию. Идеальных государств на этом свете не было, нет и не будет. Империя никогда не создаст рая на земле, ее дело — ад на землю не пускать. В этом смысле Российская империя была устроена лучше многих государств своего времени, в том числе самых «прогрессивных» европейских. Но в ней именно с петровского времени начала никнуть живая вера, а Церковь православная подверглась дикому, ни с чем не сообразному унижению. Россия так устроена, что в ней существует только два заградительных барьера для чиновничьего воровства, предательства, безделья. Первый из них — вера, ибо Господь воровство, измену, леность и прочие слабости правительские поставил во грех; верующий чиновник да помнит об этом! Вторая же преграда — грозная, карающая рука государева. И вот вопрос: что лучше — возрождение веры или постоянное, из поколения в поколение, «санирование» элиты с помощью больших чисток? «Гроза» полезная вещь, без нее не обойтись, но вера важнее: вера у нас, русских, в основе всего, и ее должно быть больше в людях.

Гораздо больше.

Тогда и подлости поубавится.

Дмитрий ВОЛОДИХИН

 

[1] Слова, выделенные жирным шрифтом, в тексте письма подчеркнуты.

[2] Великий князь Николай Константинович... М.: ООО «Буки Веди», 2017. Кн. 1. С. 234.

[3] Там же.

[4] Великий князь Николай Константинович... Кн. 1. С. 257.

[5] Великий князь Николай Константинович... М.: ООО «Буки Веди», 2017. Кн. 3. С. 453–460.

[6] Великий князь Николай Константинович... М.: ООО «Буки Веди», 2018. Кн. 2. С. 43–46.

[7] Великий князь Николай Константинович... Кн. 3. С. 80.

[8] Так именовали часть населения Средней Азии в XV–XIX веках.

[9] Великий князь Николай Константинович... Кн. 3. С. 307.

[10] Там же. С. 309.

[11] Сам Алексей Иванов публично позиционирует себя как человека верующего, хотя и не воцерковленного. Таков был, например, его ответ автору этих строк, заданный на встрече А.Иванова с читателями 17 февраля 2018 года в московском магазине «Библио-глобус».





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0