Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Царские дни-2018

Олег Семенович Слепынин родился в 1955 году в Усть-Омчуге Магаданской области. Окончил Мос­ковский политехнический институт. Поэт, прозаик, публицист. Автор множества культурологических исследований. Печатался в журналах «Москва», «Образ», «Воин России», «Новая книга России», «Роман-журнал XXI век», «Октябрь» (Москва), «Темные аллеи» (Харьков), «Странник» (Саранск), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Дальний Восток» (Хабаровск), «На Севере Дальнем», «Колымские просторы» (Магадан), в ряде других изданий. Лауреат Международной литературной премии имени Юрия Долгорукого (2005), Международной журналистской премии «Русский мир» (2005) и Международной литературной премии «Русская премия» (2006). Член Союза писателей России. Живет в Черкассах.

Все поперек! За три дня до выезда поднялось давление. В ночь перед отъездом зуб заболел. Не сразу и сообразил: болеть там нечему, нерва в клыке нет. Но боль лютая, как настоящая. Ясно: искушение. Бес гонит от христового дела.
 

13 июля, пятница

На рассвете отправился к месту сбора — в лавру. Оттуда с группой из Одессы отправляемся в двухнедельное паломничество по Руси — на Крестный ход в Екатеринбург, в память расстрела царской семьи век назад; далее — как сложится.

Давно задумано. Еще в 2008-м на Ганиной Яме был с приятелями разговор, мол, даст Бог, и на столетие приедем.

С тех пор в Днепре и Исети много воды утекло.

Автобус с несколькими иконами на огромном лобовом стекле уже стоит у храма Сергия Радонежского. Группа из Одессы. Нас, из города Н., четверо, позже присоединится иерей о. Андрей, пятый. Издали вижу около автобуса своих, стоят кружком. Длинные платья, приглушенных тонов сарафаны, юбки, платочки. Молодой человек, в пышной седой бороде, в курортного вида яркой зелено-синей рубашке, стоит напротив храма, отрешенно молится.

Руководитель группы, полненькая, бойкая, приглашает рассаживаться.

Я оказываюсь на переднем месте, зависнув над водителями. Место, что называется, коронное, как в царской ложе: экран во всю ширь и во всю огромную высоту большого шведского автобуса.

Появляется о. Андрей в белоснежном подряснике. Невелик ростом, широкоплеч. Улыбается сдержанно, благословляет.

Едем!

Автобус выкручивается из голосеевских лесов на киевский окраинный проспект. Не успели и молитву в микрофон дочитать, новая вводная. Позвонили, приглашают на обед в Китаеву пустынь. Там храмовый праздник — День двенадцати апостолов. Нельзя отказать...

Отец Андрей, место которому определено в первом ряду, рядом со мной, оказался молитвенником.

— Давайте почитаем акафист царственным страстотерпцам, а потом каноны ко святому причастию?

— Давайте, давайте! — ответил я за всех.
 

14–15 июля

Утро светозарное, ласковое, местность холмистая, автобус остановился перед понтонным мостом через Дон. Он неширок и тих. Табличка: «До 10 тонн». Подсказывают, промахнулись, нужно было свернуть, где указатель «На Кудыкину гору».

Город Задонск... Задонский Рождество-Богородицкий мужской монастырь... Но там нам ночлег не дают. Отправляемся в Свято-Тихоновский Преображенский женский монастырь. Там готовы принять. Мужской группе определено ночевать на колокольне, в храме. Летом, когда монастырские гостиницы переполнены, это обычное дело — приют дают в храмах и на колокольнях.

Во время вечерни в храме образуется очередь к о. Андрею на исповедь. Он уже давно в черном подряснике. Без очереди на исповедь к нему подходят монашествующие. В основном монашки. К о. Андрею почему-то мне не вполне удобно: он мой сосед в автобусе. О многом уже переговорили. Я попадаю на исповедь к иеромонаху, который исповедовал «своих», а заезжих не хотел. Но вот и «наши» потянулись к нему один за другим. Попал и я к нему. Подучил. «Стоп, стоп! — сказал на мое многословие. — В чем каешься? Все просто говори... В гордыне?» — «Да». — «Так и говори: в гордыне». — «В грубости?» — «Да». — «Так и говори...»

Перед сном зовут читать акафист св. Тихону. В одной из монастырских башен обнаружили часовню-келью в его честь. В этих местах, по преданию, находился когда-то его шалашик. Для чтения в уютной часовенке все готово. На столике тексты акафиста на церковнославянском и русском, есть аналой, подсвечники, уже горят лампады; на стенах замечательные фрески. Читаем поочередно. Затем так же вечернее правило.

Поднимаюсь на колокольню уже в полной темноте, окруженный со всех сторон святыми — на фресках в темноте как-то угадываются. Ложусь на надувной матрасик. Надо мной окошко, затянутое сеткой. Место заранее приготовил, с расчетом, чтоб воздух шел. Расчетливость оказалась неправильной. Оказался на сквозняке. К утру заболело горло. Впрочем, спать мало пришлось: решено поспешать, чтобы не опоздать в Екатеринбург! Еще ехать да ехать! Подъем в два ночи. Переезд в Задонский монастырь. Ночная литургия у мощей святителя. Причащаемся. Выезжаем затемно...

Подремали, поспали, где-то останавливались, за окном центральная Россия, до боли — Тамбов, Тарханы, речка Пензятка, где-то недалеко Саранск, направо Пенза, прямо Самара... Ульяновская область... Ночь минула, летим сквозь день. Роскошный июль, кипят работы — прокладываются дороги, строятся мосты... Указатель на Саратов. Направо Волгоград — 727 км, Сызрань... Прямо — Челябинск, 1002 км... Самару проезжаем ночью. На рассвете Уфа, она за разворотом — 10 км, до Челябинска уже 415 км. Башкирия. Поля иван-чая, реки, реклама меда... Вот и сам мед — пирамиды из стеклянных банок сияют на солнце, хочется сказать — живым янтарем, потому что похоже. Есть где русской душе погулять и где Господу душу отдать. Въезжаем в Уральские горы.
 

16 июля, понедельник

Мутное утро. Наш краснолицый останавливается перед огромной бетонной стелой «Екатеринбург», украшенной бетонным орденом Ленина.

Красный автобус, словно бы в мученическом облачении к празднику, промчал город насквозь, не подъехав к храму-на-крови. Руководство торопилось в Среднеуральский монастырь — занять места в гостинице, на трапезу и пообщаться с о. Сергием, настоятелем монастыря, к которому, как оказалось, некоторые в основном и ехали — за исцелением.

Был здесь ровно 10 лет назад. В 2008-м таежная эта обитель (в честь иконы Божией Матери «Спорительница хлебов») произвела впечатление своей сказочной суровостью — высокими, в три уровня, храмами со многими маленькими золотыми куполами, памятником «Меч покаяния» (на клинке бодрящие слова Суворова: «Везде фронт!»), огромной стройкой на месте лагеря немецких военнопленных.

За десять лет много чего в монастыре понастроено и достроено: величественная колокольня из красно-бурого кирпича, купол пока на земле; еще один храм, тоже не оштукатурен, но купол уже сверкает над ним; достроены и заселены огромные жилые корпуса...

Трудники после трапезы идут таежной тропой на затопленный карьер мыться. Вода в котловане черная, водоросли со дна к свету тянутся, в черноте деревья отражаются. Поплавали, помылись, постирались. На высоком берегу тарзанка, никто не прыгает, рядом молодые горожане выпивают, скатерка, младенцы в колясках; похлеще комариного гудения мат. Кто-то из наших кстати и весело делает женщине замечание. Насупились, но мирно; пообещали ртов не раскрывать: без мата говорить не умеют. Старая шутка, но, получается, в ней совсем мало шутки.

Руководством замыслено после вечерни ехать в храм-на-крови, на ночную литургию. Ради чего я и отправился в путь за тридевять земель. Мы уже знали: в Екатеринбург приехал патриарх Кирилл.

И вот наступила ночь расстрела. С 16-го на 17-е.

Сто лет назад в эти часы произошло преступление, открывшее шлюзы кровавых рек.

Площадь у храма-на-крови...

Ночные фонари. Пространство запружено народом. Под стенами собора, где лестница-памятник, огромные светящиеся экраны. Литургия служится на воздухе! Да и никакой храм не вместит такое множество людей! Пробираемся ближе. Алтарь сооружен рядом с памятником, на ступенях. На экране и вживую видим знакомых и незнакомых архиереев, все в красном с золотом, праздничном, пасхальном!.. Радостно! На травяных газонах в темноте — не наступить бы! — спят дети, а не дети — на ковриках и одеялках. В разных местах ночной, заполненной народом площади таблички-подсказки: «Исповедь», «Причастие», «Запивка»...

И вот из алтаря выносят чаши с дарами, потоками растекаются священники с золотом в руках. Говорят, сто чаш! Они замирают вдоль оградки и становятся как бы родниками, к которым тут выстраиваются очереди.

И нет давки. Как все продумано! — отметил.

Вдалеке — впереди, в туманной черноте — над головами возникают хоругви: формируется голова Крестного хода.

Вот бы патриарх и Путин встали во главе! Кто-то пошутил: начальство пошло курочку кушать. И был посрамлен. Патриарх, как потом открылось, шел весь путь впереди.

Именно людской поток. Плотный поток с иконами, детьми, колясками, хоругвями, молитвами и церковными песнями свободно лился по ночному городу. Вначале это были широкие проспекты и площади. И поток пополнялся. Монашенки, выйдя из темноты переулка, стоят встречают. С обочин вливаются в покаянную реку старушки с иконками и молодежь...

Двадцать один километр от места убийства до Ганиной ямы, где комиссары уничтожили останки страстотерпцев. Патриарх впереди. Значит ли это, что вопрос о «екатеринбургских останках» с Поросёнкова Лога закрыт и что принято: там обман?.. В эти же дни на ТВ прошел сюжет о Путине. Посетив Петропавловский собор (место захоронения русских императоров), он почтил память государей... Назвали имена императоров, но подчеркнуто не названо имя Николая II. Сюжет о том, что президент знает, — останков царя-мученика там нет.

Среди солнечно-зеленых сосен и изящных бревенчатых храмов — Яма, усаженная цветущими царскими лилиями — травянистая воронка в земле, в которую чуть было не утянуло святую Русь. Это монастырь на Ганиной Яме.

К вечеру автобус вернул нас в Среднеуральский монастырь.

В Троицкой церкви отец Сергий беседовал с паломниками.

Вокруг солеи сдавленная толпа, словно центробежной силой люди притянуты к алтарю. Длинные брюки, бороды, женщины без макияжа, юбки до пола, косынки — те одежды, которые делают благообразными почти все лица. О. Сергий в схиме. Принимает сидя. Под иконами алтаря исповедник на коленях. Впрочем, кому «просто исповедаться», объявляет келейник старца, тому лучше подойти к другому священнику, есть к кому.

У о. Сергия русское лицо, нос прямой, лицо изнуренное. Все помнят, что он Романов, и это многим нравится. Ему передают записки, наверняка с просьбой помолиться о горести, с приложенными деньгами. Скрученные в трубочки записочки он терпеливо разворачивает немолодыми пальцами, внимательно прочитывает, передает келейнику, монаху с суровым лицом решительного человека, сопровождая коротким словом, а деньги, — видел дважды бумажки по 500 рублей, — возвращает просителям: «Не надо. Нет, не надо». Рядом со мной появляется очень высокий молодой человек, выше меня на полголовы. Он аккуратно пострижен и хорошо по-летнему одет (не джинсы и майка, а легкие отглаженные серые брючки и рубашка). Какая-то маленькая старушка просит его встать на колени, потому что не видно, он покорно опускается на колени. Но нелегко долго на коленях стоять, вскоре поднялся, словно опомнился. Наконец схимник махнул и ему рукой, подозвал.

Михаил, — скоро весь храм узнает его имя, — встав на колени, склоняет голову к рукам старца, что-то говорит. И вдруг некая внутренняя сила начала крутить его тело то влево, то вправо, буквально как тяжелую тряпку выкручивая, вроде шинели, придавленной к полу. Словно кто огромный и невидимый его выжимал. Парень начал рычать, потом залаял, он хлопал ладонями себя по лицу, произнося: «Что это такое, что это такое?» — явно стесняясь происходящего и не в силах справиться с напастью. О. Сергий извлек из внутреннего кармана небольшой металлический крест и стал им водить парню по хребту, шепча молитву... Нисколько не помогло. Сергий что-то сказал келейнику, тот быстро подал ему пластиковую бутылочку с маслом. Быть может, оно из особого, святого места. Схимник налил золотистой жидкости в ладонь и омыл ею лицо страдальца. Но и умывание не помогло. Парень лаял! Отец Сергий, чей вид был скорбен и спокоен, вновь кивнул келейнику. Вдвоем они подхватили бесноватого под локти, отвели в центр храма, к большой иконе почаевских чудотворцев Иова и Амфилохия. Там молодой человек стал еще более бесноваться, не успокоился и тогда, когда нечаянно ударился о твердое лбом. Я слышал звук удара. Привели обратно к солее, схиигумен воскликнул: «Молитесь все о рабе Божием Михаиле!» И все, человек 50–70, стоявшие поблизости стали в голос повторять, как он научил: «Господи! Помилуй раба Божия Михаила!» Какая-то женщина не расслышала, стала просить: «Помилуй нас, грешных», ее поправили, и храм взмолился как бы единым духом: «Господи! Помилуй раба Божия Михаила!» И возымело действие! Молодой человек вдруг обмяк... Перед священником на колени опустилась девушка, которая прежде все время находилась рядом с нами. Я услышал последние слова, которые ей сказал о. Сергий: «Вы дружите, дружите!» Как я понял, благословил не бросать Михаила. Михаил с девушкой вышли из храма через по-летнему распахнутые боковые двери.

Подошла и моя очередь, дал записку: «О здравии Иоанна». Попросил помолиться о тяжко болящем сыне, сказал, что на завтра назначена вторая операция. И увидел, как от начертанного в воздухе отцом Сергием креста дрожал воздух.
 

В ночь на 18 июля

Проехав две с половиной тысячи километров, не попасть на следующий день в Алапаевск, который от Екатеринбурга в ста пятидесяти километрах, — это неправильно. Водители заупрямились: заранее не оговорено! Руководство про Алапаевск тоже ничего не знает. Несколько человек вразумляли: «Под Алапаевском в следующую ночь были убиты родственники Николая Александровича — Елизавета Федоровна, сестра царицы, Константиновичи...» Договорились доплатить.

Мы сильно опоздали, в храм и не протолкнуться. Во дворе и вокруг церкви, внутри ограды, много людей.

В Алапаевске особая атмосфера. Вроде и тот же народ, что на Ганиной Яме, но все проще — как бы по-домашнему. В храме, в правом приделе, на полу расстелены спальные маты, кто-то спит и во время литургии, в левом — трапезная...

Из 18 километров крестного хода прохожу лишь малую часть, большую — в автобусе, Жека за рулем, подобрал.
 

19 июля, четверг

Из Алапаевска в Верхотурье Александр гнал без остановок, семечки пощелкивая, чтобы не уснуть.

В Верхотурье-городе два монастыря и кремль белостенный над Турой, в воспоминании словно бы хрустальный.

В восьми километрах от Верхотурья монастырский скит Октай — на широком притоке Туры. В свое время в Октае подвизался старец Макарий, духовник чудотворца Григория Распутина. В купальне живоносного источника я получил травму, как-то неловко ударился в воде о перила, пробил боковую часть правой стопы, которая разболелась и вскоре опухла...

Путь наш — в Дивеево. Некоторые просили заехать в Казань или хотя бы в Седмизерский монастырь, в котором бывала Елизавета Федоровна, но просвистели мимо — шоссе широкое, с утра пустынное, солнцем озаренное. Надо, говорят, спешить.
 

20 июля, пятница

В Дивееве столкнулся с силой жесткой и немилосердной... святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит о том, что добро может быть и не во славу Божию. А боль — во славу.

Это была самая настоящая атака. Кажется, с целью убить.

Начиналось безобидно (лишь раздражающе болела нога). Вышли размяться около Паломнического центра. Возник разговор об «именных кирпичиках для Канавки»: мол, можно заплатить — и имя твое будет на кирпичике, по которому пройдет... Мол, совсем мало места для укладки осталось.

Старец преподобный Серафим говорил: «Кто Канавку пройдет да 150 раз произнесет про себя молитву “Богородице Дево, радуйся”, тому здесь будет и Афон, и Иерусалим, и Киев», то есть четвертый удел Пресвятой Богородицы.

Я помню Дивеево во времена, когда и сама Канавка еле была видна, и когда ее углубляли, обкладывая кирпичом. Теперь, говорят, новые «кирпичики», гранитные. И это неприятно. Еще и боль в ноге!.. Не понял сразу, что тут битва свершается. Воочию суждено было увидеть. Представилось вдруг со всей горечью и раздражением, что Дивеево превращено в пространство для отжима денег! Как маслобойка для масла! Дурная мысль. И свет померк. Не святость — а обман. Произвело это на меня чрезвычайно тяжелое впечатление. Такое искушение. Нужно было лечь. Стопа распухла. Вероятно, температура. Вокруг шло бурное обсуждение: «Есть гостиница “Северная” — бесплатная. Есть платная, там можно помыться, постираться, по 200, — это для Дивеева дешево, — но только завтра. А есть прямо хоть сейчас по 350–400».

Коридор, просторная комната, келья, восемь застеленных кроватей, тихо, чисто. При других обстоятельствах — бросил бы вещи и ушел в монастырь, в храмы, на Канавку. Попросил у дежурной градусник. Завалился на кровать у окна. Не слышал, как уходили, приходили. Проснулся среди ночи в полной тишине. Вокруг все спят. Поднес термометр к носу, направив шкалу к свету дворового фонаря. И не поверил — 42о! Столбик — до упора. И опять провалился в сон. Через время очнулся: хочешь не хочешь, в туалет надо б выбраться. А он где-то на улице. Тяжело и представить — ноги на пол спустить, потом по лестнице на первый этаж, потом идти искать... Потряс градусник, вновь сунул под мышку, не может же быть 42о. Через время стянул ноги на пол, опять присмотрелся к шкале — 38,9о. Другое дело!

Выбрался.

Третий час. Звезды в небесной черноте. Вспомнил: хотел штаны и рубахи постирать. Но горячей воды нет. Однако июль, а современное моющее средство, которое тут же и нашлось, штука мощная. Управился нескоро, пропотел, нашел, где барахлишко просушить. Дежурная из гостиницы вышла, сказала сердито, что не благословлено в День Казанской стирать...

Казанская? 21-е уже.

Зря в Казань вчера не заехали.

Слышал, неподалеку от «Северной» есть три источника, один из которых как раз праздничный, в честь Казанской. Надо окунуться!

Проснулся — келья пуста. Одна койка занята, человек лежит с температурой...

Хворь бродила по нашей группе. У кого-то до рвоты. Предложил принести ему чай, поковылял вниз, брюки стираные сушить. Утюг, сказали, в трапезной.
 

21 июля, суббота

За столом грузин, погруженный в чтение книжки, весь в черных волосах. Задумчиво, не поднимая глаз, с акцентом горским:

— А что такое экуменизм?

Я ответил. Через длительную паузу, пошипев утюгом, спросил, как в Грузии вспоминают Саакашвили.

— Это политика! Не хочу здесь о политике. — черные глаза неодобрительны.

Но тут же выясняю, что о политике он только и хочет говорить. Представился не без гордости:

— Мамука Орбелиани, из королевского рода.

Так сказал. Я перевел: княжеского.

— Что читаете?

Показал обложку: Серафим Роуз. Знаю ли я такого?

— Американец! — кивнул я.

Гримаса возмущения отобразилась у него на лице, а из уст недоверие:

— Американец?!

С вдохновением просветителя рассказываю ему о Юджине Роузе и Иоанне (Максимовиче). Ему понравилось. С горячим восхищением воспринял, что владыка Иоанн стоял на воздухе, когда служил, как некоторые видели, и ходил по Парижу босиком. Мол, ботинки носил в руках, когда начальство велело носить обувь.

Спросил про Абхазию и Южную Осетию.

— Все заберем! — в черных глазах белый огонь.

Рассказал о Саакашвили, за что его уважают в Грузии и за что клянут, о Сталине. Вдруг открылся, сказал, что написал письмо высшему руководству России и что получен благосклонный ответ, как я понял, из ведомства Лаврова.

— Если бы вы прочитали, что я написал, вы бы плакали!

8.08.08 он был в Осетии с автоматом. Друг рядом погиб. Но теперь он видит все иначе, всю историю с Осетией и Абхазией. Если бы республики остались в Грузии, то Грузия была бы уже в НАТО, а это, как он понимает, для Грузии очень плохо. Видит в произошедшем промысел Божий. Уверен, что Абхазия и Южная Осетия вернутся («Это грузинская земля!» — Черные глаза сверкают как уголь на изломе). С Россией Грузия договорится... Он видит свет в конце тоннеля в том направлении, где будет создано нечто подобное, — нет, не вполне Российская империя или СССР, а нечто вроде... вроде единого экономического союза, что ли, в который должны входить Россия, Белоруссия, Украина, Грузия, Молдавия, Казахстан... Действительно, не поспоришь, подобный геополитический сюжет ликвидирует пространства раздора, все вновь станет общим.

Мелким шагом двинулся к источникам... Бревенчатые срубы с золотистыми куполами как храмы, красиво. Колодцы. Мужская купальня на Казанском источнике. Сошел по дощатым ступенькам в полной уверенности, что здесь и обрету исцеление. С головой, крестясь, трижды. И возликовала душа. Если и была во мне температура под сорок — то нормализовалась по ощущению мгновенно. А боль из ноги испарилась. Выражение «как на свет народился» — это именно о той легкости, которая меня посетила, словно бы грехи прощены и ты вновь младенец, а вся избыточная температура в пар ушла.

Вышел, на скамеечке люди беседуют.

Мужчина как из пулемета двум старушкам:

— Я бывший офицер и бывший бандит, а бывших не бывает, поэтому своих врагов прощаю, врагов Отечества придушиваю, а врагов Церкви убиваю. Паспорт у меня советский. По нему и билеты беру. Паспорт гражданина России всего лишь один из шестнадцати, удостоверяющих личность. Я кандидат юридических наук, со мной не поспоришь...

Старушки восхищенно слушают.

— Мало нас осталось, мало. Еще увидимся, — говорит одна, прощаясь с ними.

Тяжела в руке его палка. На кармане рубахи вензель Николая II.

И я наконец отправляюсь в монастырь...

Прошелся по Канавке. Приложился к мощам преподобного Серафима (очередь, очередь потоком).

На следующий день не мог стоять на службе: в ноге, где пробоина, словно  гвоздь раскаленный. Сидел на ступеньках. После причастия, пропев величание Серафиму, священнослужители стали прикладываться к его мощам, к главе. На челе — кружок. Я стоял за малахитовыми колоннами. Невольно наблюдал. Митрополит Георгий приложился в центр кружка, кто-то следом — мимо. Они, в золотом и черном, тянулись цепочкой, остальные — прихожане и паломники — отсечены золочеными заборчиками, калиточками, охраной.

Из нашей группы смотрящий подошел к охраннику, шепнул слово, тот пропустил, отворив. Вещь удивительная: служба охраны, как успел заметить, неумолима. Подумал, хорошо бы и мне перед отъездом приложиться. Пока выбирался из толпы, перемещаясь к проходу, охранник вдруг отлучился, а калиточка передо мной сама собой и отворилась (!!!). Совершенно чудесное событие это на меня произвело должное впечатление. Воспринял как приглашение самого Серафима подойти приложиться к его святым мощам. И это сразу после причастия, после болей в ноге и температуры (не верю до сих пор — 42о?).
 

22 июля, воскресенье

Как на крыльях я вновь прошел над святой Канавкой, по дорожке, мощенной гладенькими гранитными кирпичиками.

Вот что есть благодать! Она ощутима физически. Здесь и Афон, и Иерусалим, и Киев! А то, что коммерция, — не моего ума дело. Да! И тут же я нечаянно оказался на освящении строительства часовни Царственных страстотерпцев.

Огромная лиственница, посаженная в 1904-м, в год рождения цесаревича Алексия, — место паломничества монархистов. Все в Дивееве царским духом пропитано. Но нет царского храма. И вот... появляется свита владыки — дьяконы, специальный фотограф, семинаристы в стихарях, священники, один, в черном нарядном подряснике, видно, особо приближен — вооружен двумя дорогущими айфонами, к нему у всех особое отношение. Наконец невдалеке от столетнего царского лиственя останавливается автомобиль: владыка приехал освящать будущую часовню.
 

23 июля, понедельник

Водителей вновь пришлось уговаривать. Санаксары изначально в маршрут не включались.

Александр поясняет: «Только на солярку. Мы люди подотчетные. Нам ничего не надо». Никто и не возражает, шапку по кругу, точнее, по внутреннему периметру автобуса.

Мордовские леса. Отличная дорога... Отличная дорога внезапно оборвалась, началась тряска.

Александр как-то неаккуратно пошутил, о. Андрей попросил: больше так никогда не говорите, за такое ад. Нужно каяться. Водителям еще веселее:

— Там хоть курить можно! А работать буду, как и здесь, как лошадь!

— К Господу нужно обратиться и покаяться, — твердо сказал иерей.

— Покаюсь, если вдруг дорога станет хорошей! — Ему смешно.

А дорога, что называется, убитая, чередование ям и колдобин (если между ними есть разница). Священник открыл свой молитвослов. В тот момент, когда из молитвенного правила о. Андрей прочитал три раза «Господи, помилуй», из тьмы вылетела под колеса отличнейшая дорога, словно бы только перед нами асфальтоукладчик пробежал. Впрочем, так и есть: Саранск совсем недавно готовили к футбольному ЧМ, просто не всё успели. А тут успели. Дорога стала идеальной.

— Дорога стала идеальной, — отметил я, нависая над головой Александра, именно как третий раз батюшка произнес «Господи, помилуй», в ту же секунду.

Саша попробовал отшутиться, стал произносить множество слов, на что было замечено:

— И не покаялся...

Александр вдруг повернулся к о. Андрею вполоборота, произнес... Произнес серьезно:

— Каюсь, каюсь!

— Слава Богу, — радостно засмеялся священник.
 

23–25 июля

Если быстро оглянуться, после Санаксарского монастыря — храм на Нерли, купание рассветным утром, Боголюбово и вечерня во Владимирском соборе города Владимира, в канун Дня равноапостольной Ольги, затем Троице-Сергиева лавра, Покровский монастырь в Москве и Оптина...
 

25 июля, среда

В Оптину пустынь приехали ночью. Разместили нас на ночлег в Казанском храме. Спал на правом клиросе. В 5 часов подъем, братский молебен, исповедь, частично общая. Огромное утро. Литургия. Народу очень много, хоть и будний день. Панихида в часовне над могилами мучеников, убитых сатанистом в пасхальную ночь 1993-го. Ритуальное зверство оказалось предвестием расстрела Белого дома сатаноидами Ельцина, в честь кого в Екатеринбурге возведен небоскреб «культурного центра», ныне взирающий с ненавистью на храм-на-крови через реку с таинственным именем Исеть.

Иду по лесной дорожке к Иоанно-Предтеченскому скиту, в котором когда-то и зародилось здешнее старчество.

По этой дорожке прошли многие тысячи, среди них — о чем и думаю теперь — Гоголь, Достоевский, Толстой.

О каждом из них Оптина устами святых старцев имеет особое суждение. О Гоголе: «насмерть израненный боец, с честью вышел из нее в царство незаходимого Света, искупив свой грех покаянием...» О Достоевском: «Это — кающийся». О Льве Толстом: «горд очень».

Я бродил по окрестностям, подходил к скиту. Дорожка к розовой колоколенке отгорожена железной цепочкой. Именно к этой двери подходил Толстой и не постучал.

По периметру обошел монастырь, мало думая о времени.

Да, надо и на источник попасть!

К источнику ведет натоптанная через густой лес дорожка. Под деревцами в отдалении от купальни на скамеечке сидели двое пьяненьких, похожих (так почему-то представилось) на два гриба мухоморчика, придавленных веткой, очеловеченных, потому что вели они между собой разговор на понятном мне языке.

— Э-э-э, есть сигаретка?

Второй ему ответил:

— Да они тут православные, откуда сигаретка!

И оба захихикали.

На выходе, после купальни, две молодые цыганки вышли из леса, предложили помочь им купить хлебушек. Цыганочки прицепились к старушке, которая добросовестно принялась им объяснять:

— У меня нет ничего из еды... — Потом вспомнила, чем богата, подозвала одну (второй сказала не подходить), дала ей просфору.

Когда я вышел на автобусную стоянку, не увидел нашего автобуса. Водитель из автобуса с одесскими номерами сердито передал: «В Шамордино уехали». «О как! — мысленно поразился я. — Меня бросили! Ждали всех и всегда. Порой часами. Я-то ведь ни разу не опаздывал, нигде не задерживался, ни разу меня специально не ждали. Интересная история».

Уехали, пока я тропками Гоголя расхаживал. Шамордино где-то рядом, километров тридцать... Там матушка Мария, единственная сестра Льва Николаевича, много лет подвизалась. К ней в Шамордино он и приехал из Оптиной перед своим последним побегом.

Таксист домчал меня на легкой светлой машине в Шамордино быстро, одарив дивными видами красновато-зеленых полей и беседой — рассказом о жизни своей, о своей молодости...

В Шамордине я взялся за скобу ручки и постучал, как, возможно, Толстой стучал. Откуда-то из сторожки вывалился, ворча, старый-престарый огромный барбос, не исключено, помнящий Толстого.

Таня всплеснула полными своими руками, взвыла буквально:

— Олежечка! Прости, так получилось, мы тебе деньги соберем на такси. Мне матушка позвонила. Сказала: «Срочно приезжайте на трапезу. Все накрыто!..»

— Потрапезничали?

— Опоздали! — Таня сокрушенно вздохнула. — Другая группа опередила!

Я мысленно рассмеялся, усвоив, что это был урок, и мне в том числе: «Неча за похлебкой гнаться наспех, бесу на радость, людям на смех!» Поменяли человека на еду, а их и надул лукавый.

На предложение собрать денег придумал ответ, мол, сам бы заплатил, чтобы так сложилось, как сложилось.

Хорошо, не пришлось сказать.

Оказалось, их, опоздавших, пока вновь столы накроют, благословили помидоры в поле собирать. Отменные в Шамордине помидоры! Съели, изголодавшись по витаминам, верно, все, что набрали в поле, опустошили корзины.
 

26 июля, пятница

Киев за окном разглядели в три часа ночи. Жека не пожелал внять просьбам, не завез на железнодорожный вокзал, откуда ночью проще выбраться, завернул автобус под мост Бандеры и приткнул около глухо спящего черного автовокзала. Остановил у лужи, похожей на Черное море. Ядерщик выпрыгнул, не глянув под ноги, влетел кроссовками в черноту, подняв брызги. Автобус, словно б в злобе, вытряхнул из себя еще человек десять, взвыл, исчез.

Все жившие в автобусе две недели рассыпались на части, да и были отдельными частями, как и все живущие на свете.

Получил ли то, ради чего ездил?

На следующий день хирург с цепким и придирчивым взглядом прооперировал ногу. Неудачно, надо сказать.

Но все же? Если бы сейчас хоть и трижды спросили: «Поехал бы, зная наперед все искушения?» — трижды бы и ответил: «Да».

Паломничество по святым местам — жизнь в сжатом виде, ее квинтэссенция. Ну и славно. Да.
 

12–26 июля 2018

Киев, Задонск, Екатеринбург, Среднеуральск, Ганина Яма, Алапаевск, Верхотурье, Актай, Дивеево, Санаксары, Боголюбово, Владимир, Сергиев Посад, Москва, Оптина пустынь, Шамордино...

Слава Богу за все.

2.10. 2018





Сообщение (*):

Никита Василько

05.09.2019

Спаси Бог...

Комментарии 1 - 1 из 1