Мы были юны и красивы,
Любили мы свой жалкий кров,
И нам казался справедливым
Наш мир голодных и рабов…
Сандро Белоцкий
 

Мне приснился сон: будто я нахожусь в каком-то темном полуподвальном помещении без окон, со стенами из теса. Сквозь щели наискосок пробиваются полоски солнечного света, в котором, как рыбки в аквариуме, медленно плавают крошечные пылинки. Я чувствую себя как в западне: окон нет, а дверь высоко. И вдруг сквозь щелочку замечаю, что по улице идет отец. Он открывает скрипучую дверь, но в темноте не видит меня. Плача, я пытаюсь дотянуться — обнять его за ноги, и ужасаюсь неестественному холоду, проступающему сквозь старенькие штанины:

«Папа, мне сказали, что ты умер…»

«Доченька...» — впервые в жизни я слышу в голосе отца потрясающую нежность…

Просыпаюсь на залитой слезами подушке с чувством невосполнимой утраты. И первая мысль: «Может быть, известие о смерти отца — только страшный сон? Вот я проснулась, и теперь все будет как прежде…»

Но нет! Холодный поезд с белыми махровыми окнами сквозь стылую морозную ночь мчит меня в маленький целинный поселок на похороны папы.

Я вспоминаю свое безотрадное детство, и айсберг обиды, многие годы дрейфовавший в акватории моей души, начинает медленно таять и проливается на свет божий горячими слезами.

Смерть прощает…

Расстрел

— Собирайся, — говорит мне отец, — пойдем со мной!

— Куда?

— Только быстро! Увидишь…

Отец ждать не будет. Торопясь, на босу ногу я надеваю большие мамины валенки, с трудом застегиваю худенькое пальтецо. Мы выходим на улицу.

— Шагай за мной след в след, а то снег глубокий — провалишься…

Отец идет впереди в распахнутом овечьем полушубке, на плече у него берданка, в руке на поводке — наша старая черная собака неизвестной породы, по кличке Кутька. Пес упирается, с трудом карабкается по глубокому снегу, поскуливая, он то и дело оглядывается на меня. Мы с братом всей душой любим нашего лохматого друга. Он каждый день преданно сидит на улице перед окнами дома — ждет нас… Сколько в его собачьих глазах ошалелого восторга, когда, пряча от родителей, мы в кармане украдкой выносим ему кусочки сахара. Прежде чем жадно проглотить лакомство, пес, повизгивая, с благодарностью облизывает теплым шершавым языком наши руки и щеки…

Любимая игра Кутьки — стащить с руки варежку, потом отбежать в сторону и быстро закопать ее в снег. Мы карабкаемся по сугробам, находим рукавичку, откапываем, но собака, улучив момент, успевает ухватить свою добычу у нас из-под носа и во всю прыть несется ее перепрятывать…

— Пап, мы на охоту идем? — на всякий случай уточняю я.

— На охоту, на охоту! — скороговоркой отвечает отец.

За поселком открывается бескрайняя снежная целина. На фоне ярко-голубого неба снег искрится мириадами таких ослепительных искр, что смотреть на него просто невозможно. Я стараюсь шагать как можно шире, с трудом поспеваю за отцом. Белые хлопья набиваются в широкие голенища валенок и медленно тают, но я не решаюсь остановиться и вытряхнуть снег, потому что боюсь отстать от охотника. Легкий морозец пощипывает мои голые ноги — второпях я не успела надеть чулки, руки тоже покраснели от холода — варежки недавно закопал в сугроб Кутька, а я не смогла их отыскать...

Вчера вечером приходила соседка и громко ругалась из-за того, что наш пес придушил ее курицу. Мать с отцом пообещали ей, что разберутся… Но если папа взял собаку на охоту, значит, никаких разборок не будет. Ведь родители прекрасно понимают, что наш добряк не то что курицы — мухи не обидит. Как он будет охотиться? Если встретит зайца, то наверняка тут же начнет играть с ним…

— Разве это собака? Перед всяким хвостом машет… Какой с нее сторож? — всегда сердился отец.

— Да у нас и охранять-то нечего! — возражала ему мама. — Забава детям — и то ладно!

— Ну вот… пришли! Стой тут и не двигайся!

Я в недоумении оглядываюсь: на кого же мы будем охотиться? Недалеко наш поселок, метрах в двадцати — одинокое заиндевелое дерево. Ни заячьих, ни лисьих, ни волчьих тебе следов…

Отец привязывает к стволу березы упирающегося и скулящего пса… Вскидывает ружье…

До меня доходит весь ужас происходящего...

— Не надо!!! Па-а-а-а-а-а…. — рвется на части мое маленькое сердце.

Теряя в глубоком снегу валенки и обжигая босые ступни, я со всех ног бросаюсь к собаке…

Выстрел грянул как гром среди ясного неба.

Не успев добежать до Кутьки несколько шагов, я падаю лицом в красный снег…

Мне кажется, что убили меня…

Стараякарга

На нашу голову свалилась гостья: из Полтавы приехала папина мама, которую он «за глаза» называл Старой Каргой — «это что-то типа Бабы-яги, только гораздо зловредней»... Бабушка привезла конфеты, печенье, а еще пеленки и всякую всячину для нашей новорожденной малышки.

Отец находится в долгосрочной командировке, и мы встречаем незваную гостью сами.

За одним столом со взрослыми мы пьем чай с невероятно вкусными ирисками и, навострив ушки, слушаем, как бабушка «пилит» маму.

В деревянной качке заливается плачем наша маленькая сестренка. Мы уже привыкли к ее крику и не обращаем на него никакого внимания. Но Каргу, видно с непривычки, этот противный писк с каждой минутой раздражает все больше:

— И дэ ж цэ було, шоб дите, как кошеня, жило два мьесяцу без имьени? — шипит наша гостья, смешно коверкая русские слова.

— Папа сказал, чтоб мы ее Салапетей звали… — пытаюсь я «защитить» родителей.

— Вот дурило! — аж подпрыгнула на табуретке наша гостья.

— Илюша не хотел больше детей… А я чего только не делала — и тяжести поднимала, и со стула прыгала… Девочка родилась недоношенная. Орет день и ночь… Он ругался страшно… Потом уехал… В командировку… У меня молоко пропало… Сил никаких уже нет… — обреченно оправдывается мама, крупные прозрачные капли текут по ее бледным щекам и падают в кружку с остывшим чаем.

— Ильюша ни хотив дитэй… — противным голосом передразнивает маму Карга, морщась, как от зубной боли, от крика нашей безымянной сестренки. — Був дурный, да узяв дурновату, воны не зналы шо робыть?— подпалылы хату! А ты не знаешь, отчего диты родятся? Не хочитэ детей?— предохраняйтэся!

— Не хочет он п-п-п-предохраняться…

— Сто чиртив у его пиченки! Вин у батьку своего уродывсь: ни муж, ни батька и ни хозяин… — смягчает грозный тон бабушка. — До тэбэ тры разу був охвициально жинат — дитэй прижив. А скильки раз не охвициально… Ваших жэнихив война забрала, вот вин тэпирь за усих и отдуваеца! И на цэлыну завербовавсь, шоб от алиментив удрать… Как же ш ты за его пишла? Ни бачилы очи, шо куповалы?

— Нет у меня никого… А вы же знаете, какой он бывает, когда хочет кому-нибудь понравиться… Прилип как банный лист… Не говорил, что женат был… Не пьет... Не курит… Не бьет… Не ругается матом… На гармошке играет…

— На гармошке грае… Э-э-э-эх, Салапетя ты Салапетя! — горько вздыхает наша гостья. — Да вин же кохае тилько сэбэ!

— Бабушка Карга, а кто такая Салапетя? — уточняет Костик.

— Это батько твий мэнэ Каргой величае? Ох же ш придумщик! Хто така Салапетя? Да у нашей деривни дурочка одна була полоумна…

Я злюсь на незваную гостью за то, что она, как говорил папа, «точит зуб на нашу семью» — говорит непонятные и обидные слова маме, от которых та плачет горькими слезами; ругает нашего папу, который старается, работает, деньги в командировке зарабатывает…

— Усе! — решительно и грозно проскрипела Карга на своем корявом языке. — Хватэ тут сопли распускаты! Дите як надрывается… Воно вже грыжу себе накрычало… Сейчас наносимо воды, натопимо грубу, намоемо диток… Потом пиду у контору — усэ разузнаю про его… кон-ман-ди-ровку… Давнэнько я энтого битюга за кучерявый чуб не тягала!..

Мама с бабушкой быстро растопили печку, наносили из речки и нагрели на плите в больших ведрах воду, установили корыто.

Не отрывая глаз, мы с братом следили за действиями гостьи. Папа не раз повторял, а мы «мотали себе на ус», что с бабушкой всегда надо «держать ухо востро»: «Карга — она и есть Карга!»

Вот она осторожно берет на руки посиневшую от крика безымянную девочку…

— Добралась… — с ужасом шепнул мне Костик.

Но буквально на наших глазах зловредная Баба-яга стала трансформироваться в нормального человека: добрым светом засветились ее глаза, смягчились морщинки на загорелом лице и голос стал тихим, ласковым… Но мы на всякий случай бдительности не теряем!

— Назвэм дитятко Олею... — заворковала бабушка. — Цэ такэ красивэ имья… Таке добре… Даже если кажешь Олька, оно усэ одно — звучит ласково…

— Нарикаю тэбэ Ольгой! — громко крикнула она прямо в ухо нашей сестренке и, перекрестив, осторожно погрузила ее в теплую водичку, на поверхности которой плавали маленькие листочки чистотела, потом стала осторожно мыть кукольное тельце, тихо приговаривая какие-то непонятные слова.

— Мам, что это она делает? —мы с братом буквально впились руками в бортик цинкового корыта, когда Карга, низко наклонившись, стала большими желтыми зубами покусывать животик малышки вокруг пупка…

— Загрызет!!! — ужаснулась я.

— Бабушка так грыжу лечит — «закусывает»… — успокоила меня мама.

Туго запеленав притихшую вновь нареченную в мягкие пеленки, наша гостья напоила ее из бутылочки с соской теплым молоком и уложила в качку. Потом в этой же воде вымыла маму, приговаривая:

— Кажное дитятко прийходэ в цей мир со своим шматком хлиба. Ни займай дитей, воны растут долго, а вырастают ох как быстро! У них друга жизть будэ… Помянэшь потом мое слово, — как видно, бабушка знала о тайных замыслах судьбы, — с Олькой ты свой вик доживать будэшь… А щас лягай и спы!

— Гарный хлопчик! Лобастэнький! Бог ума для его не пожалив! У моего дида уродывсь… Той був знатный атаман в Украйне! — приговаривала она, когда мы с ней в четыре руки мыли, а потом укладывали в постель Костика.

— А Ганною тэбэ у мою чисть назвалы… Прыдумалы якыйсь эну-рес… Цэ ж простый спуг… Вылэчу я тэбэ и бильш нихто николы не будэ займать… — странно, но я начинаю ясно понимать речь, которая еще совсем недавно так резала мой слух…

В бабушкиных руках жесткая мочалка, намыленная брусочком не виданного мною до сих пор душистого земляничного мыла, привезенного из далекой Украины, не дерет кожу, а мягко скользит по моей спине и по груди, по рукам, пена не жжет глаза.

— Ты вода очистна, ты очищаешь луга, ты очищаешь бэрэга… — ласковым шепотом произносила она волшебные слова заговора, поливая меня из старого ковша наговоренной водичкой. — Ты очисть божью рабу Ганну от сглазу, от порчи, от усих хворий…

Повязанные белыми платочками, ошеломленные добрыми словами и нежными руками бабушки, мы, привыкшие к сосредоточенному молчанию мамы и постоянному раздражению отца, лежали с братом в теплой, чистой, сухой постели и слушали ее грудной голос, проникающий в самое сердце:

— Вы — роднэньки братик и сестрычка. Николы не ругайтесь, как задериха с неспустихой, усигда помогайтэ друг дружке…

Я смотрела в усталые бледно-голубые глаза, и мои подозрительность и недоверие постепенно растворялись, таяли, исчезали, как мыльная пена в воде…

То ли «очистна» вода подействовала, то ли волшебные слова, но что-то перевернулось в детской душе… Не зная, как выразить переполнявшее меня чувство, всем сердцем я вдруг потянулась к этой большой и сильной женщине, ощутив в ней не только родную кровь, но и впервые в жизни?— понимание и надежную защиту. Прижав к своему лицу горячую морщинистую руку, я прошептала:

— Бабушка, мы больше никогда-никогда не будем называть тебя Каргой!

Утро нового дня я встретила в сухой постели. В доме вкусно пахло жареными пышками. За столом сидели отец, бабушка и мой братишка Костик, они пили чай и о чем-то тихо разговаривали.

Мама и малышка Олька проснулись только к вечеру. Открыв глаза, мама обнаружила, что у нее вновь появилось грудное молоко…

Культурное мероприятие

Сегодня у Костика день рождения. Мы еще пребываем в счастливом неведении, что рядом с нашим существует параллельный мир, в котором наличествуют целые церемонии празднования памятных дат — со свечами, тортом, поздравлениями, подарками, фейерверками и прочей торжественной атрибутикой…

А в нашем мире мама зарубила петуха и приготовила Костины любимые галушки.

Мы сидим за столом, и папа делит между нами мясо, как всегда, «по алфавиту»: Ганна — имя на букву «Г», значит, мне достается вареная голова, с клювом, закрытыми глазами и гребешком. Голова наводит на меня уныние, но отец быстро восстанавливает порядок:

— Не нравится — марш из-за стола!

Перспектива остаться без ужина меня не привлекает, и я начинаю медленно выковыривать маленькие вкусные кусочки из куриной шейки.

Костику перепадают крылышки.

Ольке с именем повезло больше — в ее тарелке красуется окорочок.

Мама мясо не любит, она ест только суп.

Остальные части петуха достаются отцу.

«Принцип алфавита» нерушим, не обсуждаем, применяется он также при дележе мяса водоплавающей птицы — гуся или утки…

«Под петуха» отец выпивает за здоровье сыночка водочки, и его душа требует праздника. Многозначительно глянув на маму, он торжественно объявляет:

— Тут некоторые гражданочки проявляют недовольство, что я мало занимаюсь воспитанием детей… Так вот, язви вас, сегодня мы будем проводить культурное мероприятие: разучим песню! Мы люди рабочие, поэтому и песня у нас будет про детей рабочих!

Маленький отряд во главе с именинником во все горло, с энтузиазмом раз десять подряд прокричал:

Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы пионеры — дети рабочих!
Близится эра светлых годов!
Клич пионера: «Всегда будь готов!»
 

Клич у нас получался особенно жизнеутверждающе.

Папа принял еще стаканчик «Московской», и наше культурное воспитание решено было «углубить методом украшения песни физкультурными номерами и акробатическими этюдами». В тесной комнатке с физическими упражнениями возникли сложности, поэтому наш отряд в едином порыве, не одеваясь, через заснеженный двор двинулся в сарай.

Под аккорды гармошки «Беларусь», кудахтанье кур, гогот гусей, беспокойное метание и визг ошалелого кабанчика Борьки, печатным шагом топча навоз, маршем носились мы по сараю и, не жалея связок, неистово горланили торжественный гимн. По папиной команде: «Делай раз, делай два, делай три!» — выполняли прыжки, приседания и наклоны… Но потом пришла мама и остановила наш воодушевленный порыв:

— Нахватались тут культуры, как собаки блох… Марш в дом, а то попростываете, а мне потом возись с вами…

Ночью отец то и дело просыпался от нашего кашля:

— Прекратите бухыкать! Кому я сказал?

Костик, Олька и я, стараясь не раздражать папу, давясь кашлем, прятали лица в горячие подушки…

Утро следующего дня мы встретили высокой температурой.

«Как я провел лето»

В начале каникул отец пообещал: если мы сделаем саманы для строительства крольчатника, он перед школой свозит нас в зоопарк.

Пришлось стараться изо всех сил. С вечера в специальной яме мы замачивали, а потом босыми ногами месили вязкую желтую глину с соломой. С восходом солнца начиналось наше трудовое утро: плотно, чтобы не было пустот, руками набивали тяжелой массой саманный станок — невысокий ящик с перегородками, предварительно смоченный в воде и посыпанный песком. Потом, помогая друг другу, за веревку тащили его от ямы на полянку, где рядочками сохли уже готовые кирпичики. Но притащить ящик — это только полдела. Главное — нужно было осторожно выбить из него три ровных мокрых прямоугольника.

Высохшие на солнце саманы мы складывали в высокие пирамидки, потом подносили строителям. Работа занимала много времени и сил, на наших руках и ногах красовались красные цыпки, носы облупились под палящим солнцем, рыжие волосы стали огненными, но мы не обращали на такие пустяки внимания, ведь впереди нас ждала удивительная награда — поездка в город! А там — газвода, мороженое и, главное, зоопарк!

Предстоящая поездка была основной темой всех наших разговоров. Мы так мечтали о ней, что порой уже начинало казаться, что где-то в далеком городе, в прохладных вольерах звери уже ждут нас…

И вот наконец сарай готов, в нем установлены клетки, в которых поселились маленькие пушистые обитатели — кролики.

— Папа, до школы остается всего три дня, когда же мы поедем в зоопарк? — я начинаю наступление по предварительному сговору с братом и сестренкой. — Ты же обещал нам!

— У меня выходной! До города на автобусе трястись сто восемьдесят шесть километров! Дорога разбитая, сплошные объезды… Какой там зоопарк… Баловство это все… Ваш зоопарк теперь в крольчатнике!

— Папа, нам было трудно, но мы выполнили свое обещание, теперь ты выполняй свое! — с энтузиазмом, но без всякой надежды поддержал меня Коcтик. — Мы же ни разу в жизни не были в зоопарке!

— Так и детство пройдет… — вздыхает Олька.

— На следующее лето поедем… — как от назойливых мух, отмахивается от нас отец.

— Каждый год в школе мы пишем сочинение на тему «Как я провел лето». Все будут рассказывать о том, как отдыхали в пионерском лагере, гостили у бабушки или побывали где-нибудь на экскурсии… — Я пускаю в ход «тяжелую артиллерию». — Вот я возьму и напишу, что ты пообещал поездку в зоопарк, а сам обманул нас! Имей в виду, мои сочинения учительница всегда читает перед классом!

— И я тоже напишу! — у Костика от обиды звенит голос. — Пусть все знают!

— Ну, язви вас в душу… Ладно… — не устоял перед «шантажом» и неожиданно сдался отец. — Завтра подъем в пять утра! Если проспите — никуда не поедем!..

— Держитесь вместе. если кто-нибудь из вас потеряется, искать не буду! — при входе в зоопарк кратенько «проинструктировал» нас папа, и мы, все еще не веря своему счастью, примкнули к одной из экскурсионных групп.

Люди, пришедшие в зоопарк, были нарядно одеты, ни у кого из детей не было красных цыпок на руках и ногах, а также облезших носов. Им наверняка не пришлось все лето делать саманы, чтобы попасть сюда. Группа вначале неодобрительно оглядывалась на трех «краснокожих индейцев», примкнувших к экскурсии без оплаты, но потом интересный рассказ пожилого экскурсовода так увлек всех, что нас просто перестали замечать. Плечо к плечу, с горящими от любопытства глазами, мы неотступно буквально по пятам следовали за группой. Я старательно записывала в новую тетрадку интересную информацию, которая потом может пригодиться для сочинения.

«Организовав» таким образом для нас экскурсию, папа держался чуть в стороне и всем своим видом показывал, что к «индейцам» он никакого отношения не имеет.

Впервые в жизни не на картинке, а вживую мы видели настоящего пятнистого жирафа, австралийского кенгуру, гривастого царя зверей — льва… Белые медведи оказались совсем не белыми, а грязно-желтыми, изнывающими от жары в вольере у маленького бассейна с зеленовато-мутной водой. Высунув от жары язык и растянувшись во всю длину, тяжело дыша, страдала от жары полосатая тигрица — самая крупная и сильная кошка на свете. Всех развеселила огромная мама-горилла, которая, не обращая ни на кого внимания, старательно искала блох в густой шерсти своего беспокойного детеныша.

— Гориллы — это крупные и миролюбивые обезьяны, они питаются только растительной пищей и принадлежат к семейству приматов, — рассказывал старичок экскурсовод, который оказался ученым-зоологом, подрабатывающим в зоопарке консультациями и экскурсиями. — Приматы?— самые умные среди всех животных. К ним относятся различные виды обезьян и люди…

— И… люди? — ахнул наш папа. — Язви ж тебя в душу!.. — он теперь держался поближе к экскурсоводу и время от времени о чем-то шепотом расспрашивал старичка.

— А это молодой слон Джонни. — экскурсия остановилась у вольера с небольшим одиноким слоном. — Он артист цирка, приехал в наш город на гастроли из Индии, а его хозяин-дрессировщик заболел и сейчас находится в больнице на излечении. Скоро он поправится и Джонни опять вернется в цирк…

Слон, словно понимая, что речь идет о нем, приблизился к решетке вольера и стал кланяться нам громадной головой. Колыхались его огромные шелковистые серые уши с темными прожилками, длинный гофрированный хобот касался земли, а в маленьких влажных глазках светилось озорство. Все зааплодировали артисту цирка.

— В слоновьем хоботе около сорока тысяч мышц, — продолжал экскурсовод, — он им пользуется как рукой, а заодно и дышит, и пьет, и нюхает, и трубит!

Неожиданно Джонни просунул свою руку-нос сквозь решетку и стал обнюхивать нашего отца, который стоял ближе всех к вольеру. Все замерли. Папа перестал дышать…

— Притворитесь покойником! — посоветовал ему кто-то из группы.

— Не волнуйтесь, — сказал ученый-экскурсовод. — Маленькими шагами отступайте назад…

Но растерявшийся экскурсант не мог двинуться с места. Мы не успели моргнуть глазом, как артист цирка забрался своим длинным хоботом в нашу черную брезентовую сумку, которая была в руках у остолбеневшего папы, пошарил в ней всеми своими сорока тысячами мышц, достал большое красное яблоко, ловким движением отправил его себе в маленький клыкастый ротик и... вновь потянулся к сумке…

Все смеялись и аплодировали, глядя, как Джонни поедает наш фруктово-овощной обед на четыре персоны. Опустошив сумку, он поднялся на задние ноги, демонстрируя нам свое слоновье величие, и громко затрубил…

Экскурсовод что-то тихо говорил нашему ошалевшему от всеобщего внимания отцу, а тот потрясенно качал головой:

— Ах, язви ж его в душу!.. Ах, язви…

Голодные, уставшие, но вполне счастливые, едва успев на последний рейс, возвращались мы домой, трясясь в стареньком, пыльном и переполненном автобусе. Место нам досталось только одно — папе. Но что такое три часа стояния на ногах по сравнению с новыми ошеломляющими впечатлениями, украсившими этот незабываемо счастливый день нашего детства!

Папа подробно рассказывал сидевшему рядом мужику с осоловевшим взглядом про Джонни, сосед молча и сосредоточенно кивал.

— Вот как ты думаешь, какого размера у слона… — папа наклонился и что-то доверительно зашептал ему на ухо.

— Ну, наверняка сантиметров… Пятьдесят–шестьдесят? — встряхнулся мужик.

— Эх ты, дурила! Слон же самое большое сухопутное животное на земном шаре! — блеснул эрудицией наш отец и заговорщически подмигнул нам.

— Ну ничё се! Тогда… может… метр?

— Нет! В рабочем состоянии у него… — рассказчик сделал паузу и многозначительно понизил голос. — пол-то-ра мет-ра!

— Не может быть! — ошарашенно икнул сосед.

— Может… Язви его…

Притча

Папа приехал домой поздно ночью, шумно раздевается, роняет стулья, громко топает, недовольно ворчит:

— Жена называется… Грязные сапоги не может снять с мужа… Язви тебя… Другая бы мне ноги мыла и воду пила… Ни кожи, ни рожи… Нет от тебя никакой чести… Сто чертей тебе в печенки… Карга старая…

Наконец он угомонился, и я тронула за руку нашу маленькую, худенькую и всегда виновато-молчаливую маму, сидевшую в темноте на краешке моей кровати и ждавшую, когда же отец уснет покрепче, чтобы лечь с ним рядом в супружескую постель.

— Сколько можно так мучиться? Давай разойдемся с ним! Он уже пятнадцать лет унижает тебя… —я первый раз в жизни заговорила на эту тему, и моя всегда сосредоточенно-молчаливая мама вдруг разговорилась… Это было так странно и так удивительно…

— Тс-с-с-с! Все так живут…

— Не все, мама!

— У детей должен быть отец… Ты потом это поймешь… В жизни все просто: бери и неси свой крест… — в мамином голосе звучала обреченность.

— Какой крест?.. Человек должен мечтать и стремиться к своей мечте!

— Все правильно… У вас мечты, а у меня — крест… Есть одна история, ее мне еще мама моя рассказывала…

Под громкий храп отца она стала рассказывать мне притчу о том, как два путника искали землю обетованную, и каждый из них нес на плече крест своей судьбы…

Один нес тяжелую ношу и не роптал, а второй все время останавливался, отдыхал, ворчал на то, что ему тяжело, и в конце концов взмолился: «Господи! Разреши мне облегчить груз!» Бог внял его мольбе и разрешил отпилить кусочек от деревянного креста. И пошли путники дальше.

Шли они, шли… Солнце палит, пить хочется, а заветная цель еще так далеко…

И опять взмолился второй путник — попросил разрешения отпилить еще кусок. И опять внял Бог его просьбе. И путники продолжили свой путь. Острые камни резали ноги, тяжелая ноша гнула к земле…

И в третий раз не выдержал путник — попросил Господа помочь ему. И в третий раз тот внял его словам…

Долго ли, коротко ли шли наши странники, но наконец увидели обетованную землю. Там в реках текла хрустальная вода, над сочной и зеленой травой порхали удивительной красоты бабочки, а на деревьях пели птицы и спели большие красные яблоки…

До желанной цели рукой подать, нужно только преодолеть последнее препятствие — глубокую пропасть… Первый путник тут же перебросил через нее свой крест и по нему, как по мостику, легко перебрался к заветной цели.

Второй тоже бросил свою ношу, но его крест упал в пропасть, потому что оказался очень коротким...

— Мам, ты хочешь сказать, что всю жизнь будешь его терпеть?

— Буду… пока сил хватит… Надо поставить вас на ноги…

Астана, 2009 г.