Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Кокошник

Татьяна Васильевна Жарикова (Алешкина) родилась на Тамбовщи­не. Окончила Литературный инс­титут имени А.М. Горького. Заслуженный работник культуры РФ. Печаталась в «Литературной газете», «Литературной России», в газетах «Труд», «Сельская жизнь», в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Наша молодежь» и др. Автор 18 книг прозы и публицистики. Отдельные произведения переводились на китайский, французский, немецкий, португальский и арабский языки. Лауреат литературной премии имени Льва Толстого и различных дип­ломов. Имеет благодарность пре­зидента России Владимира Путина.

Сегодня я довязывала большую салфетку на наш стол и случайно сломала пластмассовую ручку крючка. Работу прекращать не хотелось, и я достала из кладовки старенький чемодан, в котором были мамины старинные железные крючки. Открыла, и в глаза мне сразу бросилась мамина фата, в которой она выходила замуж. Я осторожно и бережно взяла нежно-розовую фату из газового шелкового тюля с такого же цвета кружевами на концах. И тюль, и изящные кружева были сделаны из сверхтонких нитей, ткань была невесома в руке и казалась розовым дымом.

Купил ее на базаре мамин отец, Сёмушкин Иван Дмитриевич, вместе с большой иконой для благословения и удивительной красоты кокошником. Иван Дмитриевич всю свою жизнь тянулся к красоте, был мастером на все руки, колхозным кузнецом, великолепным плотником. Он вырезал из липы ложки и нам, внукам, игрушки. Наличники на окнах избы деда были самыми красивыми в деревне. Покупая нежнейшую фату и необычайной красоты кокошник, Иван Дмитриевич мечтал выдать замуж в них всех своих пятерых дочерей, старшей из которых была моя мама.

Венчалась мама в церкви. Была в своем великолепном кокошнике, в тончайшей газовой фате, которая своей розовой дымкой на загляденье изящно дополняла платье невесты. Как вспоминали потом ее сверстницы, она была самой красивой невестой в деревне в те годы. Особенно нравился всем кокошник. Я видела его маленькой девочкой и запомнила на всю жизнь, главным образом из-за того, что сделала с ним моя мама у меня на глазах.

Необыкновенная прелесть кокошника — в деревне его называли «цветы невесты» — так пришлась по душе всем девушкам на выданье, что каждая видела себя в красном углу, за столом, рядом с женихом, именно в этом кокошнике. Он был неописуемой красоты, из белого и розового воска. Вся его прелесть заключалась еще и в том, что от основной, чудной цветочной композиции на полголовы отходили во все стороны на тончайших проволоках в воске разных оттенков нераспустившиеся бутончики цветов и капельки-жемчужины. Когда невеста делала движение головой, все они начинали дрожать, колыхаться, приходили в движение. Создавалось впечатление, что легкий ветерок колышет только что распустившиеся цветы, оживляя своей красотой молодую, пока еще счастливую и беспечную невесту.

Перед свадьбами деревенские невесты умоляли своих отцов сходить к Ивану Дмитриевичу, выпросить у него кокошник на свадьбу. Каждой хотелось покрасоваться в этих чудных цветах невесты в свой главный день в жизни. Разводов в Масловке тогда практически не было.

Была в кокошнике на своей свадьбе и наша соседка, дальняя родственница деда тетя Шура, Александра Ивановна. Я запомнила ее уже худой, сгорбленной, рано состарившейся старушкой. А в молодости она была, по словам матери, кровь с молоком, в теле, не красавица лицом, конопатая, но стройная, рослая. Она была из соседней деревни Коростели, а жених, Николай Степанович, наш, масловский. Мама говорила, что был он худ, высок ростом, хорош собой, портили его лицо только большие, мясистые губы. На первый взгляд он казался неприветливым человеком из-за того, что был неразговорчив, молчалив, словно опасался ляпнуть среди людей какую-нибудь глупость, за которую потом будет стыдно. Это бывало с ним под хмельком. А кто под хмельком глаголет мудрые вещи? В общем, веселым, остроумным человеком его назвать было нельзя. Игривым, веселящимся его никто не запомнил.

Именно эти черты его натуры и сыграли с ним злую шутку на его свадьбе, которая, как миф, задержалась в памяти масловских жителей на многие десятилетия даже после его смерти.

Роль тамады на его свадьбе играл дядя Васька Свистун. Слово «тамада» тогда в Масловке не употреблялось. Называли человека, который мог балагурить, веселить гостей, «дружка». Буквально на всех свадьбах, в которых участвовал дядя Васька, дружкой был именно он. Его даже уговаривали перед свадьбой стать дружкой, иногда приплачивали за это, если он был дальним родственником кому-нибудь из молодых. Приплачивали, естественно, натурой. Литр самогона после свадьбы его устраивал. И прозвище Свистун у него было не оттого, что он хорошо свистел, а оттого, что любил поговорить, прихвастнуть, пошутить. Был деревенским пустомелей, балаболом, несмотря на солидный возраст. Он частенько к месту и не к месту любил повторять: «Дядя Вася много стран проехал! Дядя Вася все познал!» — хотя все знали, что он далеко от Масловки никогда не отъезжал. Был он, как видите, прямой противоположностью неразговорчивому жениху.

В деревнях односельчане любят ходить на поглядешки на свадьбы. Каждая свадьба привлекает немало зрителей, это большое событие в деревенской жизни, интересное культурное зрелище. Душа желает радости, веселья и жизнерадостных впечатлений после ежедневного тяжкого сельского труда. Пришедших на смотрины всегда пускали в избу, если места в ней хватало для зрителей. Народу набивалось много, в доме не протолкнуться. Каждому хотелось все увидеть своими глазами. Частенько и возле окон избы, где шла свадьба, толпились люди. Ничего зазорного в этом не было. Даже поощрялось. Поэтому однажды совсем юной девчушкой я видела, как Васька Свистун вел свадьбу, поэтому ярко представляю его на свадьбе Николая и Александры, явственно вижу, как он во время даров молодым достает из кармана морковку и кладет в тазик с дарами, приговаривая с серьезным видом:

— Дарю невесте морковку, чтоб уважала свекровку!

Потом высыпает в тазик горсть гороха:

— А это жениху горох, чтоб от тещиного крика не оглох! Дарю молодым редьку, чтоб любили друг друга крепко. А это молодым лук, чтоб не было в семье разлук!

Когда смех гостей затихал, Васька Свистун торжественно объявлял, что дарит молодым овцу на обзаведение своим хозяйством. Этот его подарок тоже сопровождался хохотом захмелевших гостей. Все знали, что на каждой свадьбе Свистун дарит молодым овцу, но на другой же день забывает о своем подарке. Никогда овца не переходила из его катуха в катух молодых. Правда, однажды был случай, тогда осенью овец еще пасли на лугу. Новобрачный после свадьбы пришел к стаду, объявил пастуху, что Свистун подарил ему свою овцу. Высмотрел в стаде одну из овец Свистуна, поймал ее, взвалил на плечи и принес домой. Свистун пытался вернуть овцу, говорил молодому, что он так шутканул, но тот уперся, мол, вся деревня слышала, как он дарил, и не вернул овцу.

Перед дарами молодым всегда было застолье, чтоб увлекательней и радостней проходила эта важнейшая на свадьбе церемония. После даров застолье продолжалось. Тосты, шуточные и серьезные, перемежались возбужденными криками «горько!» захмелевшими гостями, робкими, застенчивыми поцелуями молодых, которые едва касались друг друга губами. Страстные, долгие поцелуи в деревне не поощрялись, считались срамными, такие поцелуи молодых после свадьбы долго обсуждались и осуждались на посиделках.

Потом гармонисту передавали гармонь, начинались застольные песни. Когда гости напелись, кто-нибудь выкрикивал: «Пляски! Давай пляски!»

Свистун принимался за дело: оттеснял зрителей подальше от столов, освобождал место для плясок. Гармонист начинал играть плясовую, танец Елецкого. Все дружно требовали, чтоб молодые первыми сплясали, с шутками вытаскивали молодых из-за стола. Александра с удовольствием выскочила в круг, застучала каблуками по доскам пола, запела:

Ох вы, ноги, мои ноги,
Ноги выточены,
Не хотела я плясать —
Сами выскочили!

А жених заартачился, упирался, не хотел выходить в круг. Свистун силой вытолкнул его к пляшущей невесте. Николай сначала отказывался плясать, пытался нырнуть в толпу, но его со смехом не пускали, выталкивали назад с веселыми криками: «Пляши! Пляши! Не осрами нас, мужиков! Покажи невесте, на что ты способен!»

Николай и показал. Этим-то и запомнилась его свадьба надолго. Ведь такого в деревне ни до, ни после не было. Он решился, затопал ногами, замахал руками. Невеста выплясывала вокруг него, ожидая ответной частушки. Николай долго не решался — видимо, не знал, что петь, вспоминал частушку. Кто-то из гостей подсказал ему, выкрикнул: «Хорошо ты припеваешь!» И он запел:

Хорошо ты припеваешь,
Хорошо ты топаешь.
Посади тебя за стол,
Ты кобылу слопаешь.

Гости захохотали, приняли пусть за неуместную, но шутку. Невеста ответила:

Ой ты, Коля-Николай,
Милый Николашка.
Ты меня не обмани,
Как Параньку Яшка!

Николай топал ногами, махал руками и вдруг выдал:

Полюбил я Шуру сдуру,
Думал, что красавица!
К ночи взял ее помыл
И от страха сам завыл...

Частушка эта была принята уже с меньшим смехом. Смеялись только родственники Николая, а со стороны невесты молчали, переглядывались с недоумением.

Невеста спела в ответ без особой охотки, растерянно и с вызовом:

Меня милый не целует,
Ах, какой он молодец!
Он свои большие губы
Бережет на холодец.

Ее родственники заулыбались. У жениха действительно были большие губы, и в детстве его иногда называли губошлепом.

Николай смутился на вид, топал неуклюже ногами напротив пляшущей, не улыбающейся невесты. Гармонист проигрывал на гармошке, ожидая, когда он запоет. И он запел, повторяя первую свою частушку:

Хорошо ты припеваешь,
Хорошо ты топаешь.

И замолчал, топая одной ногой по полу, потом, глядя на невесту, выдал нескладушку:

У тебя губы затряслись,
Как у старой лошади!

Повисла тишина. И в этой тишине оскорбленная невеста на миг оцепенела, мгновенно сникла и кинулась сквозь толпившихся у двери людей в сени. Перед ней расступились. Она выскочила на улицу, рыдая, не зная, что делать от позора, увидела возле избы запряженную в дровни лошадь — видимо, кто-то по пути заехал на поглядешки. Невеста кинулась к лошади, упала на солому в дровни, схватила вожжи, дернула их с силой и погнала лошадь по Масловке в сторону своей деревни Коростели.

Жених выскочил из избы, но только успел крикнуть вслед:

— Куда ты! Куда! Остановись!

А тем временем в избе уязвленный отец жениха крикнул своей родне, что они покидают эту мерзкую свадьбу. Родня невесты стала вылезать из-за стола. Их попытались задержать, упрашивали остаться. Кто-то кого-то толкнул, кто-то кого-то обозвал, и началась свалка: родня на родню! Пришедшие на поглядешки с визгом и криками выскакивали на улицу. А в избе шел бой, летали тарелки, бутылки, падали скамейки. По полу катались друг на друге будущие родственники, рвали на соперниках рубахи, кровавили лица.

Жених на улице быстро нашел лошадь и верхом на ней, без седла, помчался вслед за невестой. Догнал ее за околицей, кое-как уговорил вернуться, продолжить свадьбу.

Они вошли в избу в самый разгар драки. Увидев на пороге молодых, Васька Свистун заорал во всю глотку:

— Горько!

Дерущиеся притихли на миг, смотрели, тяжело дыша, на молодых, которые обнялись на пороге и стали целоваться.

В наступившей тишине слышно было только хриплое, тяжелое дыхание остывающей от драки родни. Никто не знал, что делать дальше. Выручил Свистун. Он закричал радостно:

— Повеселились, и ладно! За стол, за стол! Продолжим праздник!

Все стали прихорашиваться, сдвигать на место столы, расставлять скамейки, собирать с пола разбитые тарелки.

Свадьба потекла своим чередом.

Через год у Александры с Николаем родился сын, а еще через год началась война, и Николай ушел на фронт.

Кокошник на их свадьбе не пострадал. До войны в нем справили свои свадьбы еще шесть невест. И ни один из молодых мужей, ни один не вернулся домой с фронта. Остались лежать далеко от Масловки. Кто под Москвой, кто под Ржевом, а кто и совсем в чужих землях — в Венгрии да Германии. Пропал без вести и мамин муж, оставив ей сына, моего старшего брата.

И после войны мамин кокошник пользовался популярностью у молодых невест. Мама его не жалела, а потом вдруг начала отказывать невестам, даже близким родственникам.

Однажды, мне было тогда лет пять, помню, что в то время младшая сестра мамы Валя просваталась, скоро должна быть ее свадьба. Было это осенью. Помнится, днем я увидела в дальнем углу нашего сада дым. Я знала, что там была мама, и побежала к ней. Увидела издали, что мама держит в руках, разглядывает кокошник. Возле нее жарким пламенем разгорался костер. И вдруг мама уронила кокошник в костер. Я испугалась, решила, что он нечаянно выскользнул из ее рук, подбежала, выхватила из огня кокошник. Но мама вдруг яростно вырвала его из моих рук и швырнула в костер.

— Зачем? — закричала я. — Он такой красивый!

— Никому не говори! — строго и грозно глянула на меня мама. — Слышишь, никому!

И я никому ни разу не проговорилась, куда исчез кокошник, хотя Валя долго переживала его исчезновение, винила нас, детей, что это мы заиграли кокошник. Так ей хотелось покрасоваться в нем на своей свадьбе, сфотографироваться на память.

Потом я этот случай забыла. А перед смертью мамы, когда она уже была тяжело больна, третий год не вставала с постели и, чуя приближение своего успения, подарила мне на память свою газовую фату нежно-розового цвета, я вспомнила, как она сжигала кокошник, и спросила, зачем она это сделала.

— Я не хотела несчастья своей сестре!

— Как это? — не поняла я.

— После войны я давала кокошник двум невестам, и у обеих погибли мужья. Один утонул в озере, а другого трактор задавил.

— Ну и что? Всяко бывает. При чем здесь кокошник?

— Я узнала у отца, у кого он его купил. И выяснила: до меня его надевали две невесты, и обе вскоре остались вдовами.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0