Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Правда жизни

Дмитрий Павлович Воронин родился в 1961 году в Клайпеде Литовской ССР. Окончил КГУ. Преподаватель химии, физики и географии Тишинской средней школы Багратионовского района Калининградской области.
Автор сборников прозы для детей и родителей «Опасные игры», «Опасные забавы» (2001) и деревенской прозы «Миротворцы» (2002).
Публикации более чем в 40 литературных журналах России и ближнего зарубежья, в том числе «Нева», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Север», «Подъем», «Сибирь», «Дон», «Простор», «Огни Кузбасса», «Сура», «Аврора», «Гостиный двор», «Бийский вестник». Участник 50 альманахов и прозаических сборников в России и за рубежом.
Лауреат премии А.Куприна, издания «День литературы» (Москва), 1-й премии конкурса «Защитим правду о Победе» газеты «Литературная Россия» (Москва).
Член Союза писателей России и Конгресса литераторов Украины.
Живет в пос. Тишино Калининградской области.

1

Как обычно, после работы, когда овцы в загонах были накормлены и напоены, Фаяз зашел в жилую пристройку к овчарне.

Жалейка лежал на диване перед телевизором и досматривал «Вести».

— Что говорят, Игорь? — обратился хозяин к своему бригадиру, усаживаясь в продавленное кресло под потертым пледом. — Скажи и мне, тоже знать буду. А то толком послушать, посмотреть совсем некогда.

— Какие тут новости? Новости сейчас в Сирии, — свесил ноги с дивана Жалейка.

— Всё воюют там?

— Воюют. Дикие люди.

— А что дикие, Игорь? Расскажи! — Фаяз по-свойски налил себе чаю.

— Сам посуди, Федорыч. Вот объявили, что город какой-то от ваххабитов освободили. Так в нем несколько сотен рабов нашли. Баб да девок в основном, что в гаремах держали, но и мужиков хватало — пахали на них за баланду. Как это в наши дни возможно, чтобы рабы были, а? Рабство уже тысячу лет как отменили, законом запретили давно, а у них все не как у людей. Вот и выходит, что дикие они, словно в первобытном строе остались. У нас бы за такое сразу башку открутили. Русские народ вольный, к рабству не приученный.

— Да, Игорь, твоя правда. Русский брат — крепкий человек, гордый. Владимир Ленин еще говорил: «Мы не рабы, рабы не мы». Знаю, в школе учил. В Сирии Ленина не было, кто им скажет.
 

2

Жалейка пришел наниматься на работу к Фаязу по объявлению, которое обнаружил на одной из автобусных остановок в областном центре. На тетрадном листке, прилепленном скотчем к столбу, было написано: «Принимаем на работу в сельское предприятие молодого крепкого мужчину без вредных привычек, можно без опыта. Зарплата достойная. Жилье и питание обеспечиваем». А Жалейке как раз именно жилье и питание самое главное. После армии он обратно в родительский дом не пошел, хватило тех лет, пока в школе учился. Пьяной жизни папаши натерпелся под завязку: скандалы да мордобой у парня в печенках сидели. Сам к спиртному не притрагивался, запаха — и того не выносил. А уж чтобы дальше жить среди алкогольного угара, тут и разговора не было. Несколько лет Жалейка помыкался по съемным квартирам и углам да с перекусами от случая к случаю. Работал то охранником, то сторожем, то на стройке, а то и просто на подхвате. Получал не ахти, а деньги расходовать на жилье, еду, одежду и прочие радости приходилось немалые. В итоге к тридцати годам Жалейка ни собственным углом, ни накоплениями, ни семьей так и не обзавелся. И перспектив никаких. Да и откуда им взяться, перспективам этим, если Жалейка в школе не усердствовал, а так, штаны протирал? Девять классов с грехом пополам окончил да в хабзайку[1] подался. Он и помыслить тогда не мог, что это образование может полезным оказаться. Все ему по юности мечталось о хлебной и романтической бандитской жизни. Папашины дружки-алкоголики часто рассказывали о воровском счастье, крутых тачках, податливых красавицах и вкусной еде. Жалейка их слушал, раскрыв рот, но голова все же соображала. Как-то не вязались эти байки с тем, что из себя представляли горе-рассказчики. Потом о службе в полиции задумался и даже сразу после армии на несколько месяцев туда пристроился, но ушел. А все из-за этой чертовой жалости, что в нем с детства поселилась. Не мог Жалейка руки на более слабого поднять. На равного мог — до остервенения бился, а вот на слабого... Опускались руки, и все тут. А как с таким никчемным качеством в бандиты или менты? Там сила в почете и беспредел. Потому и кличку такую за собой таскал, что каждый раз, когда жесткости от него ждали, произносил: «Жалко».

А еще у Жалейки качество в характере было — справедливому хозяину честно служить. Фаяз эту его черту сразу ухватил и к Жалейке по-особому относился, со снисходительным уважением. Позволял ему то, что всем другим работникам было заказано. Жалейка, к примеру, и лежать мог при Фаязе, и чай пить с ним запросто. Фаяз, как только Жалейку увидел, сразу к нему расположился. Здоровый, высокий, под два метра, розовощекий молодой мужик, веса в котором больше центнера. Хороший работник, крепкий. И взгляд открытый, прямой, никакой хитринки, никакого прищура. Преданный работник. Голос уверенный, без ложного подобострастия, с уважением к хозяину, не заискивающий. Верный работник, защитит, если надо. Жесты такие же спокойные, размеренные, не дерганые, не суетливые. Честный работник, не вор.

Уже через десять минут беседы Фаяз знал, что Жалейку из рук не выпустит, такие работники на улице не валяются. Такой работник на вес золота, доход большой сделает, честен будет и предан, как алабай.

— Будет тебе, Игорь, поначалу испытательный срок три месяца — ну так везде теперь, сам знаешь.

— Знаю, Фаяз Фархутддинович, — запнулся в имени Жалейка.

— Ничего, Игорь, все трудно говорят моего отца, — улыбнулся Фаяз. — Называй меня Федор Федорович, можешь просто Федорович, так легче.

— Хорошо.

— Зарплата девяносто процентов от той, что потом платить стану. Питание три раза, как сам захочешь. Мясо будешь брать со скидкой, молоко, овощ, банан-шманан какой, чай там, хлеб, сахар, макарон, крупу — все по ценам как на базе. Заходи в мой магазин, продавцам скажу, они тебе дадут сколько надо, запишут в тетрадь, в получку отдашь. Устроит тебя?

— Устроит, — согласно кивнул Жалейка.

— Жить будешь пока у овчарни, там пристройка есть хорошая, крепкая, в ней вода есть, мебель есть, телевизор есть, свет есть, холодильник-морозильник есть, плита есть, газ есть. Честно — запах немного, овцы рядом, но дихлофос-миклофос возьмешь, побрызгаешь там-здесь, как в розах жить будешь. Через неделю туда селись, пока там ремонт делать будем. Неделю у бабки Насти, соседки моей, поживешь, я ей скажу. Покажешь себя, другую комнату дам, в своем доме. Согласен, Игорь?

— Согласен.

— По рукам, — протянул Жалейке свою толстую ладонь Фаяз.

— По рукам, — крепко сжал ее Жалейка.

Работа у Жалейки пошла с первого дня. Все работники Фаяза как-то сразу определили Жалейку в своего бригадира и беспрекословно стали выполнять его указания. Жалейка ни на кого не кричал, руками не размахивал, говорил спокойно, уверенно и смотрел так на подчиненного, что тот и не думал перечить. Единственный, кто Жалейку не принял совершенно, это Сашка Дробок. Дробок Жалейку возненавидел сразу, как только Фаяз к нему с серьезным разговором подошел.

— Ты, Сашка, перейди с Нинкой в овчарню завтра, я ремонт в пристройке делать начну, — блеснул новыми зубами Фаяз.

— Мне и без ремонта там хорошо, — беззубо улыбнулся Дробок.

— Ты не понял, Сашка, — сощурил свои и без того узкие глазки Фаяз, — вы с Нинкой переезжаете в овчарню. Тут новый бригадир жить будет. Начальник твой.

— Это я тебя не понял, брат, куда переезжаем, в какую овчарню, — вытянулось лицо у Дробка, — там же овцы да бараны одни.

— Ничего, бараны тоже живые твари. В твоей Библии что написано? Возлюби тварей Божьих, вот и возлюби, — нахмурился Сашкиному возмущению Фаяз. — Перегородку сегодня мужики у входа поставят, проводку проведут, живи не горюй.

— Да ты чего, Федька, опупел, что ли? — подступил к Фаязу Дробок. — Мы что с Нинкой — скотина тебе, что ли?

— Скотина в загоне живет, а вы с Нинэлей в комнате отдельной жить будете, совсем как падишахи. Люкс-номер заделаем.

— Какие еще шахи, какой люкс? Ты чё, издеваешься? Пусть там твой новый бригадир селится. Мы же братья с тобой.

— Э, Сашка, какие братья-шматья? У меня Азиз брат, Акрам брат, а ты кто такой? Не хочешь в комнате под крышей жить — иди в поле, кто держит?
 

3

С этого дня два лютых врага появились у Дробка: предатель Фаяз и его первый прихвостень Жалейка.

— Сожгу я их, Нинка, обоих сожгу, — грозился пьяный пятидесятилетний жилистый мужичок своей супруге, — не прощу Федьке предательства. Обманул меня, урод, братом называл, а теперь со скотиной жить. Сожгу его. И баранов тоже сожгу.

— Чего грозишься зря, никого ты не сожжешь, кишка у тебя слаба, — брезгливо морщилась Нинэля. — У тебя только и храбрости что меня колотить да скотину пинать.

— Заткнись, Нинка, урою на месте! — замахнулся на жену Дробок. — Сказано, сожгу — значит, сожгу. И этого его бригадиришку тоже порешу. Суки, будут Дробка помнить. Федька, гад, обманул меня, братом прикинулся, дома лишил, земли, на этого бугая променял. Не прощу ему.
 

4

Сашка Дробок еще в школе Нинэльку обихаживать начал, учились-то с разницей в год. Вот Сашка и присмотрел себе подружку-семиклассницу, веселушку с пухлыми щечками, конопушками на носу да косой ниже пояса. Краса, что и говорить. Да и сам Санек тоже не из последних казался. Хулиган отменный и неслух. Да и двоечник, каких поискать. Хотя учителя про себя говорили, что не без способностей парень, да вот ленив больно.

Сашка стал за Нинкой ухаживать, домой из школы провожать, портфель за ней носить. Бывало, соперников поколачивал, когда и Нинке доставалось, если уж очень явно улыбалась кому другому. Нинка его прощала, нравилось ей, что за ним как за каменной стеной. Никто и не удивился, когда Сашка с Нинкой свадьбу сыграли, как только жених из армии вернулся. Хотя жили вместе еще со школы. Хорошо еще, ума хватило до совершеннолетия не родить. Но зато потом...

Отыгрались по полной. Чуть ли не каждый год по ребенку. За десять лет семерых сделали. Большая семья получилась. В районе в пример ставили, как традиции соблюдать. Дробки это дело праздновали, конечно. Много праздников в доме стало, весело жить начали, с размахом. Тут и дни рождения, и именины, и Новый-старый год с Рождеством и сочельником, Пасха, октябрьские, майские, День Конституции, первое сентября, День печати и День строителя. Последний праздник чуть ли не главный — а как иначе, Сашка же в стройбате служил. Вот так, гуляя, Дробок и не заметил, как вместо постоянной работы получил поденщину у односельчан. Кому огород перекопать, кому дров нарубить, кому забор выправить. Ну и оплата, соответственно, все больше самогоном да вином дешевым. У Нинэли и того хуже. Без всякой подработки жила, только на декретные да на детские пособия. Каждую выплату праздновала да детей воспитывала: кому подзатыльника, а кому и пряника. Трудная жизнь у матери-героини.

В один из таких праздников Сашка батьке своему так по макушке влупил, что тот через месяц окочурился. Перед смертью все на голову жаловался, мол, памяти не стало, и трещит, зараза, постоянно. Умер себе и умер, никто даже и близко на Сашку не подумал, да и он сам забыл через три дня, что папаше своему по кумполу настучал, вино не поделили. Дробок отца схоронил и задумался, как дальше-то жить. Отец по инвалидности пенсию хорошую получал, вел домашнее хозяйство, держал корову, поросенка, курей-уток. Худо-бедно, Дробки без еды никогда не были. А после смерти старика пенсию давать прекратили, и за скотиной смотреть некому стало. Сашке с Нинэлью недосуг — один калымит, другая у плиты стоит, а деткам и подавно не до животины: они по улице носятся до ночи да шкодят кругом, если глаза за ними нет. Вот Сашка корову и свел Фаязу, чтоб забот не было. Тот уже в деревне, на квартире у бабки Насти, жил и скотину на мясо у местных скупал, а когда и просто крал, если момент подворачивался. Дробка Фаяз почти не обманул, две трети суммы сразу заплатил, остальное в рассрочку договорились. Такое дело Сашка решил обмыть на радости, сумма-то приличной оказалась. Хоть Фаяз и не пил, но с Дробками посидеть за столом не отказался, будто чувствовал свою от них выгоду, и прав оказался. Дружба быстро завязалась. Прощались будто с пеленок вместе.

— Друг ты мне, Федька, теперь навеки. Мой дом — твой дом. Двери всегда тебе открыты, ночью придешь, пустим, — обнимал пьяный Сашка Фаяза.

— И ты мне друг, Сашка, — радовался знакомству Фаяз, чувствуя начало важных перемен в своей жизни.

Деньги Дробок прогулял быстро и скоро загрустил. Глядя на поникшего друга, Фаяз начал ему помогать, стал приносить чуть ли не каждый вечер вино тому в дом, деток карамельками одаривать. Когда и ливера подбрасывал с маслаками для супа. Порой за стол подсаживался и начинал Сашке на жизнь свою жаловаться:

— Пойми, Сашка, вот приехали мы к вам, как к братьям, с поклоном. Война нас проклятая с нашей земли выгнала. Не дай бог никому такого горя испытать. Все потеряли в один час. Дом сгорел, землю бросили, скотину, ели ноги унесли. Сколько баранов у нас было, Сашка, до горизонта. Не сосчитать. Пришли нечестивцы, все себе забрали. Голые оттуда бежали. Ничего не успели взять. Только детей, слава Аллаху, удалось спасти. Ночью бежали. Куда бежали — не понимали. Ноги сами к вам привели. Вы нам всегда братьями были. Со всей душой к нам, по справедливости.

— Да, мы такие, — пьяно подбоченивался Дробок, — последнее отдадим, а братьям поможем.

— Я знаю, вы щедрые. Вот плохо мне, Сашка, один я с детьми и женой. К кому идти, у кого помощь искать? — пускал слезу Фаяз.

— Ко мне иди, Федька, — плакал в ответ Дробок, — я тебе помогу, в беде не оставлю.

— Знаю, Сашка, ты настоящий брат. Все отвернулись, ты не отвернулся. Пустил в свой дом, за стол усадил, мясо в тарелку положил. К тебе со своим горем. Помоги, Сашка.

— Помогу, Федька, — вытирал слезы Дробок, опрокидывая в себя стакан самогона, — вот те крест, помогу.

— Жить мне негде, Сашка, дети мои без тепла, ютятся где придется. Сироты мы бездомные, родину у нас отняли. Скитаемся, как бомжи, по подвалам и чужим углам. На тебя вся наша надежда, Сашка.

— Что хошь проси, Федька, все для тебя сделаю, — продолжал плакать Дробок. — Брат ты мне теперь, роднее нет.

— Пропиши нас, Сашка, у себя. Никаких денег не пожалею.

— Какие деньги, Федька. Для брата ничего не жаль. Всех пропишу, и тебя, и Айшу твою, и детей. Вы теперь и моя семья. Только, может, метров по закону не хватит на всех. Я-то в этом не понимаю ничего, отказать могут.

— Не проблема, Сашка, все сам сделаю, у меня старший брат юрист, все законы знает, научит, как делать. Тебе только бумаги подписать да съездить туда-сюда к начальникам-молчальникам, остальное моя забота. Получится как надо — коньяка куплю, сам с тобой выпью, брат ты мне.
 

5

Фаяз с братьями покинули родную землю в поисках лучшей доли. Плохо там стало, когда русские ушли. Бедно. Работы нет, денег нет. Что делать? Баи назад вернулись, беки. У них все счастье — деньги, власть, земля. Фаяз не из баев, и Айша не из рода беков. У братьев жены тоже простые. Значит, совсем плохо станет, еще беднее жить будут. К баю на поклон идти надо, рабами сделают. Азиз, старший брат, семейный совет собрал. Решили: надо ехать вслед за русскими. У них страна большая, земли много, всем хватит. Сами там баями станем.

В Москву не поехали: шумно, дорого, деньги большие, занято все, никто никому не верит, там им места нет. Поехали туда, где тихо, где земля за копейки, люди не злые. Поехали и не ошиблись. Поселились все в одном районе, но в местах разных, чтобы не на виду вместе. Азиз, старший брат, дома милиционером был, уважаемый человек, законы знает, диплом юриста есть. Тут тоже быстро в люди попал. Умный, чужие мысли видит сразу, понимает его. К нужному человечку всегда ключик подберет. Кому бакшиш-макшиш, кому совет-мовет, кому подарок-модарок. В партию записался, активным стал, депутатом. Туда-сюда катается, людям помогает. Понравился начальникам, сельсовет дали.

Младший, Акрам, на центральный рынок пошел. На родине лавку имел, бизнес крутил, понимал, как торговать, товар находить. Друзья везде, вспомнили Акрама, позвали к себе, с важными людьми познакомили. Акрам всегда веселый. Язык у него хороший, на месте не лежит, шутки-мутки шутит. Нравится Акрам всем. Умеет мосты строить. Там плов-шурпу покушал, тут поговорил, связи быстро дело наладили. Торговля бойкая, нужные люди с прибылью, Акраму свой доход. Месяц-другой — у Акрама своя палатка, свой товар, свои продавцы, ходи командуй. Процент плати в срок, вообще проблем нет. Акраму хорошо, все привычно, все нравится. Особенно девки. Мягкие, сочные, словно степные кобылицы. Акрам, как аргамак, топчется возле них целый день, копытом бьет, всех их любит. У Акрама глаза всегда масленые — так ему сладко. Медине, жене, только плохо. Психует сильно, ревнует часто, ругается, плачет. Акрам жену жалеет, балует, колечки-сережки ей дарит, на юг к морю летом отправляет, пусть нервы успокоит.

А вот у Фаяза жизнь не так быстро в гору пошла, ему труднее всего. Когда уезжали, все заранее обговорили, кто за что в семье ответ несет. Азиз в начальниках-молчальниках за закон думает, чтобы для семьи не в ущерб, Акрам за торговлю, чтобы прибыль была и жирный плов на столе, Фаязу землю добывать и скотину разводить. Самое сложное дело и самое долгое. Но зато и почет в семье самый великий. Фаяз очень старался, и Аллах воздал ему.
 

6

Фаяз слов на ветер не бросает, сказал — сделал. Там заплатил, тут хороший кусок баранины в подарок завернул, здесь машину помог продать подороже, чиновники тоже люди — понимают, когда к ним с душой. Месяца не прошло, а в Сашкином доме уже вовсю носились дети Фаяза. Айша на кухне первой хозяйкой стала. Нинэля только порадовалась такому обстоятельству: какую ношу с плеч сбросила, теперь и в постели можно до обеда валяться, никто не орет, каши не просит. Все Айша на себя взяла. Двужильная жена у Фаяза оказалась, на удивление Дробков.

— Санечка, — ласкалась к мужу Нинка, — какой ты умница, что Фаяза у нас прописал. Так теперь свободно стало, я прям надышаться не могу.

— А ты не знала? — хорохорился Дробок, обнимая пьяненькую Нинэлю. — Всегда умным был. Всегда наперед просчитываю все ходы, как в шахматах. Фаяз пока дом будет строить, у нас тут тоже дворец заделает. А у Айши откормимся как на убой. Как сыр в масле станем кататься.
 

7

Скоро Дробок увидел чертей, бегающих по потолку, и попал в больничку. Нинэля, от мужа ничуть не отстававшая по части выпивки, затрясла руками и головой. Детей взяли под особый контроль органы опеки, а после выписки Сашки из дурдома и вовсе лишили Дробков родительских прав, по суду определив детвору на последующее усыновление.

— Продай, Сашка, дом, наймешь хорошего адвоката, вернешь детей назад, — успокаивал пьяного Дробка Фаяз, подливая ему в стакан из початой бутылки.

— А кому я его продам? Кто его тут купит, не город же? Работы нет, садика нет, школа далеко, никто сюда не поедет, — горестно качал головой незадачливый папаша.

— Мне продай, я куплю. А сам тут живи, ты же мне брат, я тебя не обижу. Денег сразу много не дам, у самого нет, частями платить буду. Веришь мне?

— Верю, Федька.

Фаяз все документы на дом при помощи Азиза так выправил, что следов Дробков там и близко не осталось, будто и не жили никогда. Сам Сашка вместе с Нинэлью бумаги подписали не глядя.

— Чего там читать, мы тебе, Федька, как брату верим, ты нас никогда не подставлял.

Через пару месяцев деньги у Дробка закончились. Погуляли они с Нинэлей крепко, про адвоката даже и не вспомнили, начисто забыв, для чего дом продавали.

— Сашка, мне Айша жалуется, шумно от тебя с Нинэлей твоей стало, дети пугаются. Айша тоже нервничает, ей рожать скоро. Вы деретесь, пахнет от вас плохо. Надо вам уходить в другое место. Купи себе новый дом.

— Куда уходить? Чего купить? — не понял Дробок.

— Дом себе купи новый и живи там со своей Нинкой, — прищурив глазки, зашипел на Дробка Фаяз. — Пей, дерись, что хошь там делай. В моем доме места вам нет.

— Ты чего, Федька? Ты же говорил, вместе жить будем. Клялся, что брата не выгонишь. Забыл, что ли?

— Я не гоню. Я заплатил тебе. Деньги есть, купи дом, живи отдельно. Друзьями станем, в гости друг к другу ходить будем, плов есть будем. Всем хорошо.

— На что я куплю, денег у меня нет.

— А где дел?

— Пропили деньги.

— Нехорошо, Сашка, дом не купишь. Ладно, брат мне был, выручу тебя. Переходи жить в гараж пока, там мастерскую тебе отдам. В ней все есть: свет, тепло, плиту поставим, газ в баллоне, телевизор свой отдам. Все как дома. Удобства все, лучше, чем у бабки Насти.

Фаяз Дробка не обидел, денег на новоселье подкинул и телевизор свой принес в подарок.

Сашка новоселье отметил и Нинку справно поколотил, оставив на память недельный синяк под глазом.

— Надо же было мне, дураку, такую лахудру себе в жены выбрать. Все пропила-промотала. И детей, и дом, и участок, и скотину. Как жить-то с тобой после этого?

Фаяз скоро тоже отметил свое новоселье. Пригласил земляков, человек двести, в кафе «Лунный свет», что открыл с братьями у автострады, баранов зарезал, лепешек напек, чаю наготовил, фейерверк-танцы устроил. Все как полагается.

— Молодец, Фаяз, — нахваливали его земляки, — поднялся. Уважаемым человеком стал. Свой дом, земля, бараны, лошади. Настоящий бай!

Фаяз через год больше сотни гектаров земли в аренду оформил, овчарню новую построил и Сашку с Нинэлей в пристройку при овчарне переселил. Вот тебе и сторож, и пастух, двойная выгода. Да и с глаз Айши подальше, чтоб не напоминали о прошлом.

— Сожгу я его, — шептал вслед Фаязу Дробок, сжимая в кармане кулак.
 

8

Жалейке Айсель сразу очень понравилась. Как увидел ее возле дома Фаяза год назад, так и высматривал постоянно, не мог налюбоваться. Айсель девушка видная, высокая, стройная, две черные косы ниже пояса и глаза чернее ночи, глубокие-преглубокие, утонуть можно. Жалейка в них и утонул. Говорили, дурочка Айсель, ума короткого, ну и что с того, Жалейка тоже не академик. Еще говорили, порченая она, свои в жены не возьмут. Жалейке и лучше — реальный шанс самому женихом стать. Правда, условие одно Фаяз назвал, но ничего, можно и принять его ради Айсели.

— Вижу, Игорь, нравится тебе наша Айсель, — улыбался за чаем Жалейке Фаяз. — Возьми ее в жены, хорошей супругой станет, верной, послушной. Вы оба красивые, красивые дети будут. Айсель много родит. Мы дом вам поставим, землю дадим. Беком будешь. Почет, уважение. Веру только поменяй. Айсель сестра моя, нельзя ей в другую веру, строго у нас. А жить в доме с двумя богами все равно что в питомнике для собак, где лай целый день, с утра до вечера. Тебе все равно, сам говорил, крестик только носишь. В церковь свою не ходишь, попу не веришь, меняй веру. Пойдем к мулле. Он с тобой поговорит, верить начнешь, Аллаха полюбишь.

— Я подумаю.

— Думай, Игорь, думай, только не передумай, а то так без такой жены-красавицы останешься. Кто другой быстрее надумает. Жалеть потом всю жизнь будешь.

— Ладно, Фаяз, долго думать не буду, быстро решу. Я вот тебе что сказать хочу. Опять Дробка слышал пьяного, опять грозился Нинке своей тебя поджечь. Гнал бы ты его подальше, пустой человек, опасный, ничего за душой.

— Э, Игорь, — отмахнулся с раздражением Фаяз, — брешет просто, как шавка, на меня. Куда он пойдет потом? Где жить будет? Сгинет совсем, пропадет. Дробок знает, что моей добротой живет, не укусит. Не бери в голову, о другом думай.

И Жалейка думал. Думал об Айсели, о будущем доме, о красивых в нем детках, о счастье своем, что благодаря Аллаху его настигло.
 

9

— Как день прошел? — подавала вечером на стол еду для мужа Айша.

— Хорошо. Скоро свадьбу играть для Айсели будем, — достал из казана добрый кусок мяса Фаяз.

— Ох, Фаяз, какую новость принес! — расцвела улыбкой Айша. — Согласился Жалейка?

— Согласится, — задвигал челюстями Фаяз, — неделя не пройдет, к мулле пойдем. Я знаю. Видел сегодня его глаза. Он принял решение, Айсель будет его женой.

— Слава Аллаху!

— У тебя как? Ездила сегодня к Медине? Как они там? Помирились с братом?

— Медина злится, хоть и помирились. Он ей золотой браслетик купил, колечко с камушком, прощение на коленях просил. Но она знает, долго не выдержит, опять с этими шлюхами закрутит. Ну что за человек такой, за каждой юбкой готов вприпрыжку бежать. Опять, говорят, какая-то Наташа ему волчонка принесла. Уже сколько таких волчат нарожал, никак не успокоится. Медину понять можно, слушает о нем такое. Плакала опять сегодня, говорила, что род позорит. Уйти грозилась.

— Пусть успокоится, скажу ему, чтобы сережки ей добавил и на море отправил, пусть нервы успокоит.

— Сколько можно полукровок разводить?

— Пусть разводит, что с ним сделать? Могила только исправит. Пусть полукровки, уж лучше половина нашей крови, чем чужая совсем. Вырастут — к нам потянутся. Зов отцов, он очень сильный, в верный путь отправляет.

— Фаяз, слышала, Сашка опять нас сжечь грозился. Боюсь я, выгони его совсем.

— Совсем выгоню, Айша, — точно сожжет, — отрыгнул за столом Фаяз, — а так просто грозит, пугает. Жить где станет? В тюрьме? Да и присматривает за ним Жалейка, не даст спичку зажечь. Игорь свой уже почти, знает, кого беречь.

— Говорил с ним?

— Говорил, насмешил меня сейчас.

— Что? Расскажи, — вытерла полотенцем руки Айша, присев за стол напротив мужа.

— «Вести» смотрел, когда я пришел. Сирийских братьев показывали. Говорит, дикость там, женщин силой в наложницах держат, рабов. Живут там не по закону, людей за похлебку работать заставляют, бьют. У нас, говорит, близко такое невозможно, чтобы рабов держать.

— Да, смешной мальчик, — улыбнулась мужу Айша, — не понимает. Не надо воевать, все и так по воле Аллаха происходит. Жалейка свою веру за Айсель отдает, а думает, что свободный. Смешной. Смешной и глупый. Как Айсель. Как все русские, которые между собой не дружат, веру свою не берегут, пьют, гуляют, дерутся, себя теряют.

— Правильно говоришь, Айша. Давно они рабы. Живем в их домах, спим с их женами, за похлебку работу даем. Ну и хорошо, что не понимают. Пусть думают, что свободны. Мы-то с тобой знаем настоящую правду, Айша.

— Знаем, Фаяз, мы с тобой знаем. Эту правду жизни.
 

10

Ночью Фаяз метался на кровати. Снился ему кошмар про детей Дробка, которые пытались проникнуть в его дом и при этом жалобно мяукали. Они ходили возле забора в образе котят и слезно умоляли: «Дядя, дядя Федя, мы же твои дети. Ты живешь богато, так пусти нас в хату. Дай поесть немножко, ну хотя бы крошку. Приголубь и обогрей, как родимых сыновей».
 

11

Жалейка стоял на крыльце своей пристройки и всматривался в звездное небо. Ему казалось, что где-то там, по Млечному Пути, бегут они с Айселью, крепко взявшись за руки, и счастливо смеются. Рядом летят два ангела-хранителя, а вослед доносятся детские голоса, голоса их будущих детей. И над всеми ними понимающе улыбаются Петр и Феврония. И это видение казалось Жалейке всей правдой жизни.
 

12

Дробок взял со стола спички, перебросил через плечо сумку с заготовленной пятилитровой канистрой, долгим, печальным взглядом окинул спящую Нинку и, тяжело вздохнув, вышел из овчарни в ночь возвращать себе обратно потерянную правду жизни.
 

13

— Сволочь, руку пусти, — хрипел от боли Сашка, придавленный к земле коленом бригадира.

— Что удумал, Дробок? И детей тебе не жалко? — дышал на ухо Сашке Жалейка, не переставая заламывать ему руку.

— А он моих пожалел, когда дома их лишил?

— Твои живы-здоровы. У них все в порядке. Накормлены, в тепле, учатся. Да и не он это, а ты сам во всем виноват. Пьянство твое. Грешишь всю жизнь от малого к большому. Вот и сейчас до смертоубийства дозрел, креста на тебе нет. А в чем их вина?

— Это на тебе креста нет, продался за подачки, своих пинаешь, басурманов защищаешь, веру продаешь.

— Дурак ты, Дробок. Я просто честно работаю. И ничего не продаю. А их жалею. Плохо им, совсем плохо. Они-то в чем виноваты? Это не ты к ним уехал, это они к тебе спасаться кинулись, это не твои дети их язык учат в школе, это их дети русскую жизнь впитывают. Жили же раньше вместе, плохо, что ли, было? Горе и радости делили. Про войну тебе что, не рассказывали?

— А сам вон на Айсель клюнул, все видят, — продолжал пыхтеть Сашка.

— И опять дурак ты, Дробок, — ослабил хватку Жалейка, почувствовав, как пар злобы выходит из поверженного. — Сердцу не прикажешь. У тебя с твоей Нинкой как было?

— Она не басурманка.

— Сходим в церковь, и Айсель Сашкой станет. Я ведь ее так и зову, когда с ней разговариваю, — окончательно отпустил Сашку Жалейка. — Если на свадьбу приглашу, придешь? Вы же теперь вроде как тезки будете.

— Приду, если не шутишь, — принялся отряхивать грязь с колен Сашка.

— Не шучу, — серьезно ответил Игорь и, хитро прищурившись, спросил: — А горючку-то с собой возьмешь?

— Без надобности мне теперь, сам забирай. Я к Нинке, спать, утро скоро, на работу, — впервые с уважением посмотрел на Жалейку Дробок и протянул ему руку на прощание.

В тот же миг подул прохладный ветер, и откуда-то издалека донеслись глухие раскаты грома.

 

[1] Хабзайка — общепринятое нарицательное имя ПТУ, ГПТУ, ФЗО, ФЗУ на территории почти всего бывшего СССР.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0