Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Семь дней во Фландрии — не сон

Николай Петрович Бурляев родился в 1946 году в Москве. Советский и российский актер, кинорежиссер, сценарист, писатель, общественный деятель. Окончил Те­атральный институт имени Б.Щу­кина. Народный артист РФ (1996). Лауреат премии Ленинского комсомола (1976). С 26 июля 2010 года — член Патриаршего совета РПЦ по культуре. Член Союза писателей России.

До 1984 года я был практически невыездным. Мои фильмы ездили по всему миру, принося славу советскому кинематографу, с ними ездили режиссер А.Тарковский, актриса В.Малявина, оператор В.Юсов, чиновники из Госкино. Меня же никуда не выпускали.

В 1963 году мне позвонил Тарковский, сказал: «Готовься, поедем в Америку, на кинофестиваль в Сан-Франциско». Я начал готовиться: купил обувь, ткань, из которой никому в то время не известный, начинающий модельер Слава Зайцев собственноручно сшил элегантный костюм. Как говорится у Салтыкова-Щедрина: «Вымыл шею для большого декольте...» Но в последний момент меня бортанули.

В 1965 году впервые вырвался по приглашению друзей Саввы Ямщикова в Болгарию. И хотя тогда говорили: «Курица не птица — Болгария не заграница», — я был несказанно рад. Ехали с Саввой на поезде. Проехали пограничные столбы СССР и Румынии. Опустив окно, радостно воскликнул: «Я — за границей!» — и вздохнул полной грудью в тот самый момент, когда вагон опрыснули ядреным раствором против ящура, смывшим мой восторг.

В 1967 году Госкино позволило мне сняться в двух картинах: в Польше — в «Легенде» и в Болгарии — в дипломном фильме однокурсника Никиты Михалкова — Маргарита Николова «Стихи».

В 1970 году удалось чудом вписаться в турпоездку группы кинематографистов в Англию, после чего дальнейшие мои выезды за рубеж прекратились.

В 1984 году прогремел новый мой фильм «Военно-полевой роман», получивший призы в СССР, Берлине, Сан-Себастьяне, номинированный на премию Оскар. Именно тогда, оказавшись в кабинете министра кинематографии Ф.Т. Ермаша, я между делом сказал ему:

— Мои фильмы почти четверть века ездят по всему миру, меня же почему-то никуда не посылают...

— Не может быть, — поднял брови удивленный министр.

Через неделю чиновники объявили, что я еду с «Военно-полевым романом» в Бельгию и Люксембург, причем главой делегации. А вся делегация — моя партнерша Инна Чурикова и я. Командировали нас практически нищими, выдав по 1720 бельгийских франков, что равнялось советским 20 рублям.

16 июня. Три часа в полете до Брюсселя мы с Инной провели незаметно, нам, сердечно расположенным друг к другу, было о чем говорить. Я всегда считал Инну Чурикову одной из самых выдающихся актрис страны и был рад, что судьба свела нас на общей картине. Изначально автор фильма Петр Тодоровский хотел снимать в паре Инну и меня. Потом начал сомневаться — совпадем ли мы по возрасту, хотя Инна старше меня на неполных три года. Перепробовав на Сашу Нетужилина десятки актеров, он решил попробовать и меня. Мне настолько нравились роль и сценарий, над которым я плакал, читая эту потрясающую человеческую, мастерскую драматургию, что, придя на пробы, я с порога заявил Тодоровскому: «Оканчивайте кинопробы! Эту роль я никому не отдам!» Я ни минуты не сомневался, что картина получится изумительной, поскольку это история жизни самого Тодоровского, а он профессионал высочайшего класса, обладающий талантом режиссера, оператора, драматурга, композитора и актера.

На съемочной площадке я в первые же дни заметил, что он очень нервничает, подошел к нему и тихо, но уверенно сказал:

— Это будет замечательный фильм.

— Что вы! Что вы! — воскликнул Петр Ефимович. — Сплюньте!.. Сплюньте!..

Но было видно, что моя уверенность ему пришлась по сердцу. Потом едва ли не каждый день он подходил ко мне с вопросом в глазах, ожидая поддержки. И каждый раз я повторял:

— Это будет замечательный фильм...

Теперь по реакции Тодоровского было заметно, что моя уверенность стала для него как необходимая энергетическая подпитка.

Когда наступил первый для Инны съемочный день, я уже успел укорениться в своем новом образе и плавал на площадке как рыба в воде. Первой сценой для Инны стал наш с ней танец без музыкального сопровождения. В первом дубле, держа ее в танцевальном объятии, ощутил, что она скованна, и пытался подбодрить ее, поглаживая по спине, недоумевая, что великая актриса может быть столь неуверенной в себе. Уже на следующий день и на протяжении всего создания фильма Инна творила чудеса, фонтанируя идеями, переписывая свои тексты и предлагая целые импровизационные монологи, с восторгом принимаемые автором и всей киногруппой.

Какое это было замечательное время! Работа с наслаждением, радостью, легкостью каждый день. Зимние съемки в Москве, летние — в лиманах под Одессой. Вечера среди сотоварищей в неотопленном пансионате...

Бездумно посидеть... на солнце
                                                    поглядеть,
Как желтый шар в лиманы
                                                погрузится...
Мне хорошо в компаньи женщин
                                                       вечереть,
Ухи поесть, смотреть, как тянут
                                                           шерсть,
И семечками вволю насладиться.

Приходит вечер, и холодный наш
                                                          бедлам,
Затерянный в лиманах под Одессой,
Многоголосым ликованьем обуян,
Набат Высоцкого гремит
                                              по номерам —
Гуляет Молдаванка и Пересы.

В аэропорту Брюсселя нас встретили представитель Совэкспортфильма Лев и руководитель принимающей нас фирмы, жизнерадостный шестидесятилетний бородач месье Гелюк. Поселили в центре старого города, в отеле «Saint Michel» на Grand-Place: Инну на первом, меня на втором этаже, в просторном, небогатом, но уютном № 4 с окнами до пола и видом на площадь, с четырех сторон окруженную старинными, раззолоченными зданиями изумительной архитектуры. Слева и справа красуются два громадных собора. Некогда здание нашего отеля принадлежало королю Бельгии. В этот субботний день в центре площади квадратом расставили палатки с различными товарами, яствами и столиками для посетителей. Ряженная во фраки и мантии процессия горожан продефилировала по площади за фаэтоном, в котором восседал человек во фраке и цилиндре, громогласно поздравлявший с 85-летним праздником Маннекен-Писа — Писающего мальчика, затушившего подобным способом фитиль бомбы и ставшего символом Брюсселя в виде соответствующего событию памятника.

Обследовали с Инной близлежащие улочки. Дома в Брюсселе лепятся один к одному, узкими полосками в три-четыре этажа. Изощренное разностилье старинных и современных индивидуальных полос составляет красивые ансамбли длиной в целые кварталы. В витринах феноменально живописная, красивая и богатая выставка товаров. Сознавая свою бедность, наводил фокус лишь на малые цены. Тротуары и витрины здесь моют с пеной каждое утро, стекла магазинов настолько прозрачны, что я с разлета влепился в одно из стекол, набив шишку. Инна улыбнулась и ободряюще сказала:

— А мы будем думать, что зато мы духовно богаты...

Брюссель нравился мне все больше: в субботний день на улицах редкие прохожие, уютно, по-домашнему спокойно, не то что в роскошном, но разномастном Лондоне. Посетили «совэкспортфильмовскую» квартиру Льва, где его супруга Люба накормила нас сытным и вкусным обедом. Прогулялись по королевскому саду между королевским дворцом и парламентом, посетили несколько соборов, побродили по улицам... Усталые, добрели до нашей площади, а там на сооруженной эстраде гала-представление брюссельской самодеятельности. Инна послушала пение молодой негритянки и пошла отдыхать, а я протоптался в толпе до конца концерта — с 22-х до полуночи. Подобного праздника всеобщего развлечения я, советский гражданин, не видел никогда в жизни. Бельгийцы — фламандцы, валлоны, японцы, негры, арабы — беззаботно отдыхали, наслаждаясь атмосферой праздника, попивали из бокалов пиво и вино, сидели, стояли, прогуливались, обнимались, целовались, ласкали чужих детей и собак, жарили мясо, варили улиток, раков, креветок... Пожилой хмельной брюсселец непрестанно, самозабвенно пританцовывал, невпопад махал руками, и ему подтанцовывали прохожие дамы и дети. Люди вокруг сновали, общались, хлопали в ладоши, подпевали, двигая бедрами в такт музыке. Вокруг было празднично, по-домашнему просто, мирно, хорошо: ни одного пьяного, ни одного агрессивного лица. Выступающая молодая пара (Александра и Паскаль) пели просто замечательно. Завершал программу лысый толстяк с двумя гитаристами и ударником: пел рок-н-роллы и блюзы, играл на электрооргане руками и ногами, стоя и лежа на нем, виртуозно танцуя и жонглируя микрофоном, он заводил площадь, вовлекая всех в душевный диалог, орал: «А-а-а!!!» — и тысячи людей на площади отвечали ему: «А-а-а!!!» Он пел: «О-о-о!!!» — и все вторили ему: «О-о-о!!!» Он завел даже меня. Забыв об усталости, о том, что уже сутки на ногах, наслаждаясь единением беззлобной толпы, частью которой невольно стал и я, подпевал вместе со всей площадью «Merci la vie» («Спасибо, жизнь»), сердцем принимая Бельгию, умеющую жить и радоваться.

17 июня. Поутру меня пробудили петушиное «кукареку» и цвирканье и пение сотен птиц. Выглянул в окно и ахнул: ко вчерашним палаткам прибавился огромный птичий рынок, автофургоны и стройные ряды клеток с курами, петухами, цыплятами, разноцветными голубями, фазанами, попугаями, кенарями всех мастей. Столы с прикормкой: разнообразными крупами и кремовыми, глянцевитыми, словно отстиранными, червями, копошащимися в пластиковых коробах.

В дверь постучали, и горничная внесла поднос с petit déjeuner (маленьким завтраком): кофе, чаем, сдобами, рогаликами, кексами с маслом и клубничным джемом. Разбудил Инну, вышли на площадь — побродить вдоль рядов, заставленных товарами и бочками с пивом. Послушали восторженно поющих соловьев и кенарей, посмотрели на праздношатающихся горожан, вдохнули дразнящие запахи приготовляемых яств: омаров, улиток, устриц, креветок. Полюбовались творчеством бельгийских ремесленников, трудящихся за своими столами. Особенно порадовали две женщины в национальных платьях, ткущие коклюшками невиданные витиеватые кружева... Ну совсем как у нас в Вологде.

В 10 часов тронулись в Брюгге с Инной, Львом и переводчицей Эвелин (немолодой эмигранткой из Молдавии). Лев летел на своем «пежо» по пятиполосной автостраде как по маслу, выжимая до 150 километров в час. Старинный Брюгге оказался настолько великолепен, что мы задержались в нем на шесть часов. Брюгге — подлинная древняя Фландрия, именуемая «северной Венецией». На 25-местной бесшумной моторке «Volvo» нас покатали по каналам этого неповторимого, ни на что не похожего городка. Древние здания напоминали полотна фламандских живописцев XIII–XIX веков: красота, покой, уют, чистота, цветы в каждом оконце, вымытом до зеркального блеска. 120-метровый кафедральный собор, словно ракета на старте, то и дело возникал из-за изгибов канала своей громадой и 90-метровой колокольней, вызванивающей каждые 15 минут ласкающую слух мелодию в 40 колоколов. Мягкий солнечный день, многосотлетние живописные изразцы домов, звуки колокола, переплетающиеся с гитарами бродячих музыкантов, цокот фаэтонов по булыжной мостовой, выпечка сладостей, ряды антикварной всякой всячины — от самовара до гранаты-лимонки и пулеметной ленты.

Зашли в собор с изумительными полотнами Ван Эйка, Караваджо, Изенбранта, скульптурой Мадонны руки Микеланджело. Посетили Музей Мемлинга, восхитивший своей красотой, созданной фламандским гением. Заглянули в следующий музей, собравший живопись от фламандского примитива XIII века до современной ерунды, о которой и говорить не хочется. Но капля дегтя не испортила восторга: какие художники! Ван дер Вейден, Изенбрант, Ван Дейк, Босх, Брейгель, Рубенс, Мулинер... Такого наслаждения я не испытывал давно, со времен посещения Эрмитажа и Пушкинского музея. Заехали в старинный городок Дамме, родину Тиля Уленшпигеля, пролетели до Северного моря на фешенебельный курорт Кнокке, архитектурный парад разностильных шикарных вилл. Прогулялись по набережной вдоль пяти–семиэтажных зданий. Омыли лица в прохладном море и — домой в Брюссель. Настроение у всех было замечательное. Дорогой пел французские и русские песни, читал стихи...

Вечерняя Гран-Плас снова гуляла. Оркестр на сей раз был профессиональный — усталые «лабухи» с немолодой солисткой в черном трико, безразлично вертевшей всеми частями тела. Мои спутники вскоре разошлись, а я снова до полуночи топтался в толпе. Бродил по узким улочкам вокруг отеля, наблюдая ночную жизнь Брюсселя. Стриженное под бокс, раскрашенное в разные цвета молодое поколение слонялось по улочкам, художники рисовали натуру и прохожих, торговали своими полотнами. На всех углах бродячие музыканты играли на гитарах, радуясь цоканью монет, брошенных в их раскрытые кофры. Двое длинноволосых парнишек в джинсах-шортах с рваной бахромой и красивая девочка с грустными, обреченными глазками играли и пели самозабвенно и красиво. В одном из закоулков двое мужчин с оттопыренными оружием пиджаками привычным движением заломили за спину руки какого-то парня и, защелкнув наручники, бодро повели на глазах у прохожих. На углу они прищелкнули руки еще одного парнишки и двинулись дальше, весело и непринужденно разговаривая. По пути я заглянул в кинотеатр, где завтра состоится показ нашего фильма и встреча для прессы. Реклама хреновая: небольшая сводная информация с расписанием Недели советских фильмов, штук десять фотографий из «Военно-полевого романа». Ни афиш, ни наших с Инной имен. Подумал — не диверсия ли это? Какие плоды мы будем завтра пожинать?

18 июня. Надев новый голубой костюм, пришел с Инной в кинотеатр. Досмотрели последние полчаса, насчитав в темноте там-сям разбросанные по залу 35 голов. Сидели тихо, кое-где раздавались пофыркивания. Пресс-конференция в фойе почему-то была стоячей, сдобренной разнообразными напитками за счет месье Гелюка, успевшего разложить на столе информацию и фотографии из фильма. Какое-то время топтались мы с Инной в одном углу, пресса в другом. Смотрели на нас, изучали, пока наконец кто-то из журналистов не подошел и не спросил меня:

— У вас что, в Советском Союзе есть такие люди, как ваш Саша Нетужилин?..

— У нас вся страна такая, — ответил я мгновенно.

Человек двадцать подошли, окружили нас и начали задавать вопросы. Политических, слава богу, не было. Все смотрели с удивлением, но вполне доброжелательно, видно было, что фильм им понравился. Месье Гелюк был явно доволен, а Лев то и дело одобрительно подмаргивал мне — мол, все идет хорошо, правильно ответил...

За обедом в дорогом ресторане со шведским столом из сорока блюд наполнил огромную тарелку, кажется, половиной яств: креветками, рыбой, устрицами, ветчиной, курицей в соусе, оливками и всевозможными овощами. Дамы пили бургундское вино, а я лишь натуральный апельсиновый сок, испытывая гордость за свою стойкость. Два года назад, в день, когда мне исполнилось 36 лет, я принципиально отрезал любой алкоголь, табак и сочинил частушку:

В тридцать шесть курить я бросил.
В сорок, может, брошу пить.
Неужели же в сто восемь
Перестану я любить?!

Зал «советской колонии» на нашей творческой встрече был переполнен. Я показал мои короткометражки, читал свои стихи, пел и говорил обо всем откровенно. Сменив меня, Инна сказала, что открыла меня в Бельгии еще больше, что я пробудил в ней чувство актерской конкуренции, и стала читать стихи Ахматовой. Она читала потрясающе, магнетизируя зрителей и меня. Следом снова вышел я и сказал, что Инна раззадорила и меня, прочел начало своей поэмы «Иван Вольнов».

По пути в отель Лев провез нас через знаменитый квартал красных фонарей. В витринах, освещенных бордовым и синим светом, словно манекены, сидели разновозрастные и разнокалиберные дамы легкого поведения в весьма условных одеждах, высматривали клиентов. Одна зевала, другая что-то писала в блокнот, третья сидела на полу, расставив тощие ноги и тупо уставившись в одну точку. Для не испорченных советских артистов зрелище шоковое.

19 июня. Двинулись в Люксембург. Скорость 150 километров в час, компания дружная, дорога красивая, пейзажи неописуемые — зеленые, пушистые поля, роскошные виллы, чистота и порядок. Через два с половиной часа, проехав границу без единого пограничника, въехали во владения Великого Герцогства Люксембург. Сама столица (80 тысяч жителей) по сравнению с Брюсселем с первого взгляда показалась провинцией, деревней. В сравнении с роскошью и архитектурным разнообразием Брюсселя выглядела скромно и даже бедно: весьма неухоженные трех-четырехэтажные постройки. Овца во дворе посольства истошно кричала, пока сотрудник не выволок из фургона ее кавалера. Крикунья сразу умолкла, ринулась к своему любимому и принялась щипать травку.

Разместившись в отеле «Kons», помчались на пресс-конференцию в Советский культурный центр имени Пушкина. Два фотокора быстренько отщелкали нас с Инной, после чего три журналиста вяло задали нам по несколько вопросов. Было понятно, что фильма они не видели, нас с Инной не знают, равно как и советского кино.

Во дворике кинотеатра «Утопия» нас встретили ожидающие открытия Недели советских фильмов человек тридцать советских граждан, столько же бельгийцев, президент Общества дружбы Люксембург–СССР и посол африканской страны с супругой.

Прошли в зал. Мы с Инной и месье Гелюком сказали по несколько слов и начали просмотр. Зрители живо реагировали, по окончании долго аплодировали, искренне и взволнованно благодарили. Президент общества дружбы помянул Чаплина, сказал обо мне, что он открыл нового большого артиста. Африканский посол с женой тоже высказали свою благодарность. Месье Гелюк и наши дипломаты были тоже довольны.

20 июня. Перед встречей в посольстве нас повезли обозревать Великое Герцогство Люксембург, оказавшееся не столь великим — 72 километра вдоль и 32 поперек, — но невероятно красивым. За три часа промахнули пятнадцать поселков, деревень и столько же изумительных, словно старинные игрушки, городков: Ассель, Зандвайлер, Вассербиллиг, граничащий с Триром, и древний, неописуемого изящества и красоты Эхтернах, в соборе которого на днях откроется музыкальный фестиваль с участием Рихтера, по требованию которого закупили в Японии лучший рояль. По серпантину узкой дорожки проехали по ландшафту, напоминающему горную Швейцарию, где по холмам мирно паслись очень похожие на русских, только ухоженные черно-белые коровы. Около получаса ехали вдоль реки Мозель, отделяющей Люксембург от Западной Германии. Вот она — руку протяни, в 30 метрах. Был соблазн заскочить, но за неимением марок и времени мы мчались дальше по узким дорогам, местами напоминающим Рублёвскую дорогу или Крым в районе ялтинских гор: сплошные заросли, буковые и иные деревья, в которые вписаны уютные селения, шикарные виллы и поместья, в полях которых неторопливо копошились люди.

Вечером в Люксембурге, в замке, где разместилось советское посольство, нас радушно встретил посол — Камо Бабиевич Удумян, бывший министр культуры Армении. После сердечной творческой встречи с дипломатами и их женами посол пригласил нас с Инной на дружеский семейный ужин. В роскошной голубой гостиной с ампирной мебелью был накрыт стол на пять персон, горели свечи, пылал камин. Сняв пиджаки и галстуки, мы весело провели время, то говоря об искусстве и серьезных вещах, то рассказывая веселые анекдоты. Камо Бабиевич попросил меня дважды рассказать веселую байку Высоцкого про Гамлета. Посол высоко оценил и «Полевой роман», и моего «Ваньку-Каина», точно поняв его главную идею, он обратился с эмоциональным анализом к своей дочери, говоря ей, что плоть, тело не так важны для человека, как бессмертная душа:

— Ванька-Каин жертвует собой ради ближних, идя на смерть, доказывает, что дух человека не убить...

Посол сказал, что завтра же отправит в Москву депешу об успешном проведении Недели советских фильмов в Люксембурге.

21 июня. Утром мы покинули Люксембург и за полтора часа, летя со скоростью 180 км, любовались знакомыми брейгелевскими пейзажами: живописными зелеными холмами, изгибающимися и уплывающими вдаль, в голубую дымку горизонта.

Родная Гран-Плас сегодня гремела оркестром, празднуя День музыки. Мы с Инночкой дали интервью бельгийскому телевидению, оба говорили по делу — кратко, идейно, выверенно, утверждая всеобщую гармонию. Лев, стоя за камерой, то и дело одобрительно и блаженно закрывал глаза. Всего один вопрос коснулся политики:

— Не кажется ли вам, что в советских фильмах идет тенденциозная пропаганда?

— Любое произведение искусства, не исключая кино Америки и России, всегда тенденциозно, — ответил я. — Главное, какую тенденцию ты, художник, внедряешь в сознание: самоутверждение, безудержный секс, безысходность, отчаяние, насилие, страх, жажду обогащения или идеи самоотдачи, добра, света и устремления к всеобщей гармонии...

Вечером, облачившись в белый смокинг и вечернее платье, мы с Инной открыли в кинотеатре «Галерея» Неделю советских фильмов в Бельгии. Зал был переполнен. Прибыл наш посол, пятнадцатый год находящийся вне Родины (6 лет — в Норвегии, 9 — в Бельгии). Присутствовали послы Болгарии, Венгрии, Ливии, Китая... Зрители приняли и нас с Инной, и фильм щедрыми аплодисментами. Первым к нам подошел посол Болгарии, сказал, что фильм взволновал и растрогал его до слез. Следом подошел представительный человек и сказал:

— Я посол Советского Союза Сергей Калистратович Романовский.

Он поблагодарил нас с замечательным выступлением и фильмом и пригласил завтра к себе в посольство.

— Но когда? — ответил я. — Завтра мы едем в Антверпен...

Ответ посла был мягкий, но волевой:

— Вас известят.

Один за другим к нам подходили, выражая свое восхищение фильмом, послы Венгрии, Ливии, Китая, зрители, корреспонденты «Правды» и ТАСС и бельгийских СМИ.

Вечер заканчивали в гостях у корреспондента «Правды» Владислава Дробкова. Дом весьма респектабельный: сосед Владислава — родственник короля, а сам монарх наведывается сюда к доктору — лечить зубы. Усталый и не пьющий, я еле-еле досидел до трех часов ночи и взмолился: хочу домой.

Не торопясь прошлись по Гран-Плас, светлеющей в лучах восходящего солнца, погладили отполированную руку бронзовой статуи: прикоснешься — вновь посетишь Брюссель! Прошлись мимо дома, в котором жил Виктор Гюго, мимо таверны «Лебедь», где Маркс и Энгельс писали коммунистический манифест, и — спать.

22 июня. Посетили несказанный, древний, миллионный Антверпен, третий по величине порт в мире. Пожалуй, самый благополучный и красивый город Бельгии, не считая восхитительных Брюсселя и Брюгге. Роскошь и великолепие на века созданной среды обитания: даже новые здания они строят, не нарушая гармонию фламандской архитектуры.

Проезжая по району алмазного бизнеса, полностью принадлежащему детям Сиона, я поразился количеству их на улицах: в традиционных черных сюртуках, котелках и круглых шапочках, они сновали по улицам, общались, ездили на велосипедах, экономя бензин. Детишки с пейсами стайками трусили в школу. Было видно, что они здесь — дома и все у них в полном порядке.

В Антверпен нас пригласил Евгений Александрович, бывший начальник порта Находка, ныне один из директоров международной морской компании. С этим 55-летним, улыбающимся, добродушным человеком мы познакомились в Брюсселе, на встрече в посольстве, когда он вручал Инне цветы. Он очень ждал нас, пригласил на обед в дорогой ресторан, заказал лучшее вино Шабли, к которому я не прикоснулся, вызвав удивление хозяина:

— Это любимое вино Наполеона. Один бокал стоит всего ужина...

— А чем закончил Наполеон?.. — улыбнулся я, гордый своей стойкостью.

Времени на общение было в обрез: к 18 часам мы должны были вернуться в Брюссель. Попросил показать нам антверпенские музеи.

В главный музей, масштабами и коллекцией не уступающий Эрмитажу, прибыли за час до закрытия. Успел пробежать всего десяток залов, с трудом отрывая себя от полотен Босха, Брейгеля, Мемлинга, Изенбранта, Ван дер Вейдена...

Подъехали к Дому-музею Рубенса — закрыт. Поглядели в окна на знаменитое полотно «Адам и Ева», видневшееся в глубине зала.

Помчались в Брюссель, где на своей вилле, под Ватерлоо, нас ожидал месье Гелюк. Из окон машины обозрели поле битвы. При Наполеоне — поле, ныне — целый городок.

Заждалась нас семья Гелюка: жена, сыновья — художники Филипп и Жан-Кристоф с супругой и двумя очаровательными дочками шести и четырех лет. Младшая представительница рода, четырехлетняя красавица Мелоди, с порога отдала мне свое сердце и не отходила от меня весь вечер. Просилась на колени, обнимала, что-то лопоча по-французски. А когда нас за ужином разлучили, села подле моего кресла за детский столик, то и дело дергала за руку и говорила: «Tu e tres jolly!» («Ты очень веселый!»). А когда ее уводили спать, она со слезами прошептала: «Bon nui», — и нежно поцеловала мою руку.

На прощание обучил месье Гелюка своему коронному фокусу с ножом. На глазах потрясенной публики с лезвия волшебно исчезали все наклейки. Эффект был огромен, все бросились к своим ножам, пытаясь повторить фокус.

В прощальном тосте я сказал, что семья Гелюка останется для меня символом бельгийской семьи и, если он исполнит намерение покинуть свою фирму «Прогресс-фильм», это станет невосполнимой потерей для всех нас.

23 июня. Возвращаясь в Москву, мы в самолете не могли наговориться с Инной о прожитых в Бельгии светлых днях, о жизни, о нашей дружбе. Подлетая к столице нашей Родины, я прочитал стихи, посвященные Инне:

Семь дней во Фландрии — не сон!
Мы чудо видели с тобою.
Фламандский гений всех времен
Людей пленяет красотою.

Верхарн, Ван Вейден, Метерлинк...
Фламандия — земля таланта.
Босх, Рубенс, Брейгель, и Мемлинг,
И светлый гений Изенбранта.

В Москве мы, встретясь, непременно
Помянем сказочный Брюссель,
Антверпен, Брюгге, и Асель,
И Люксембург разноплеменный.

Бельгийской рампы свет угас,
Но путешествия стихия
Еще сильней сдружила нас —
Двух слуг искусства из России.

Фламандский гений всех времен
Людей спасает красотою.
Мы чудо видели с тобою:
Семь дней во Фландрии — не сон!

БрюссельМосква
19842020





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0