* * *
Вновь золу разносит по земле,
Вместе с нею — терпкий запах гари.
Но не говорите о золе,
Говорите лучше о пожаре.

Пусть золой проулочек пропах,
Где на плач сменяется молчанье.
Но не говорите о слезах,
Говорите лучше о рыданье.

Хоть тонка связующая нить
И оборвались иные нити,
О словах не надо говорить,
Вы о песне лучше говорите.

А когда на меркнущей заре
В подреберье боль ударит снова,
Зашипит слезиночка в золе,
Принесет немолвленное слово.


* * *
Все бренно и все мгновенно,
Нам вечности не продлят.
Из вечного — взгляд и пена,
Но все-таки лучше взгляд.

Он чьей-то души осколок,
Взгляд, брошенный из-под век.
Пусть злобен и пусть недолог,
Он глаз твоих не избег.

Взглянувший, с походкой лисьей,
К чужому несчастью — слеп.
Из бренного — хлеб да листья,
Но все-таки лучше хлеб.

Пусть корочкой смехотворной,
Пусть крошками, пусть трухой.
От черного горя — черный,
От ржавой муки — сухой.

В кармане потертой свитки
Нашарить его успеть...
Из сущего — смерть и пытка,
Но все-таки лучше смерть.

И пусть золотые зори
На брызги дробит роса.
Memento... Memento mori...
И звездная пыль в глаза.


* * *
Снег летит, залепливая лица, —
В позднем марте липкие снега.
На Руси метелица кружится,
Над Литвой и Польшею — пурга.

Запуржило все... Присыпав крыши,
Чуточку прикрыв неверный лед,
Русская метель все тише, тише
Сквозь пургу нерусскую метет.


* * *
Время такое... Неясны сроки,
Ужасам нет конца.
Даже когда небосвод высокий,
Не открывай лица.

Даже когда золотые звуки
Плещутся у щеки...
Даже измученным от разлуки
Не подавай руки.

Все позабудь... Пусть темно и немо
Ближний уйдет во тьму.
Даже когда он взлетает в небо,
Не прикоснись к нему.

Ну а минуты твои прервутся,
Замертво рухнешь ниц,
Ближние губ твоих не коснутся
И не откроют лиц.


* * *
Вослед за солнцем года умчали,
Плоды с деревьев опали глухо...
Зато примчали мои печали,
Слова шепнуть для поддержки духа.
А на веранде, в немодной шали,
Неспешно вяжет носки старуха.

Неспешно... Не суетливы спицы.
Слегка движенья морщинят шею.
«Свяжу... Им за зиму не сноситься...
Свяжу... И вскорости заболею...
Спина немеет, не слышит ухо...»
Неспешно вяжет носки старуха.

Жалеет: «Осенью не успела.
Хворала... Были еще тревоги.
Душа и тело тогда болело,
А нынче только душа и ноги...»
А на веранде тепло и сухо.
Неспешно вяжет носки старуха.

Устали пальцы... И в белой саже
Стекло... Снег цедится, как сквозь сито.
Старуха вяжет... Хоть вправду — даже
Носочки некому и носить-то...
В дому она да петух Петруха...
Неспешно вяжет носки старуха.


* * *
Один алкаш... Второй — беспутен,
Но не Рубцов он, не Распутин,
А так — форсистая шпана.
Рыгнут... Ругнутся... И уходят...
Да вот душа не колобродит,
И строчка истиной бедна.

О, сколько было этих выжиг —
Помятых, рыжих и не рыжих,
Но завсегдатаев канав...
Их похмелив, спешили снова
Твердить про нового Рубцова,
Не за стихи, увы, — за нрав...

Что слово им?.. Гуляли, пили,
Беспечно в землю уходили,
Оставив тощенький блокнот
С размытым следом от стакана...
Их извлекали из тумана
И миру говорили: «Вот!

Глядите! Он пророк, он гений!
Не Евтушенко, не Евгений,
Который в гении спешит,
На ложь заказов не скрывая...
А здесь — живое, стать живая!
Поэт!.. В нем русское кипит!..»

Пусть автор глух к посмертной славе,
Но что-то булькало в канаве,
Где новый дозревал пророк.
Еще неведомый планете,
Он нес цветы подружке Свете...
Но не донес... Вздремнуть прилег...

Не стыдно им? И мне не стыдно!
Мне лишь за русское обидно,
За тех, чей не буянен нрав,
Кто без лукавства, без канавы,
Уходят в небо мимо славы,
Листки с прозреньями скомкав.


* * *
Будет мчаться кобылица
В сумраке ночей.
Черный ветер будет злиться —
Вечный и ничей.
Будут скользкими дороги,
Где застыла грязь,
Где судьба, калеча ноги,
Мимо пронеслась.
И расхристанно, и немо
Будет злая ночь
Убеждать, что только небо
Может нам помочь.
А еще, сметя разлуки
Горькую печать,
Могут ласковые руки
Трепетно кричать.
И, обняв тебя за ворот,
Не пускать туда,
Где порхает черный ворон
Да мертва вода.
Где гнедая кобылица
Гулко пронеслась,
Неживые эти лица
Втаптывая в грязь.
Где обманщица тревога
Опоздать смогла.
Где останется немного
Конского тепла.
Где прокуренные тучи
Так невысоки,
Что зацепят неминуче
Длинные штыки.
И тогда средь темной ночки
И вишневых вод
Время съёжится до точки
И совсем уйдет.


Дождь

А на улице дождь... ождь...
А за окнами гнусь... усь...
Ты ко мне не придёшь... дёшь...
Я к тебе не вернусь... нусь...

Занавешу окно... но...
И нашарю свечу... чу...
Нынче в душах темно... но...
Я об этом молчу... чу...

Намокают зонты... ты...
Повторяется вновь... овь...
Остаешься лишь ты... ты...
Остается любовь... вновь...

В этом мире разлук... звук...
От капели невмочь... ночь...
Мне бы ласковых рук... круг...
А не в силах помочь... прочь...

Это кто там шагал?.. мал...
Возле черных дорог... рок...
Ну а после пропал... пал...
Кто ему не помог?.. Бог...


Бабушка

Утром внуку путь далек,
А короче нет.
Бабка алый уголек
Смотрит на просвет.

Все ей видно сквозь багрец,
Сквозь прозрачный жар —
Где начало, где конец,
Где коварный яр,

Где рябина на юру,
Где разбитый мост.
— Эта тучка — не к добру,
Не увидишь звезд.

Слева — ржавые стога,
Справа — черный крест.
В липкой тине берега —
Обойди окрест.

Смотрит бабка сквозь огонь,
Рытвинки на лбу.
— Встретишь девицу — не тронь,
Не гневи судьбу.

Встретишь птицу — улететь
Хочет — пусть летит.
Пусть висит без дела плеть
И ружье молчит!

Пусть не брызнет, в зле слепа,
Из ружьишка дробь.
Только б черная тропа
Не умчала в топь.

Не скачи наискосок
И очей не прячь!.. —
Внук отчаян... Путь далек.
Огонек горяч.

— Я, внучок, почти слепа,
Мусор в уголке.
Только вся твоя судьба
В этом угольке.

И пока мне сквозь него
Зрится свет в ночи,
Не случится ничего,
Ты скачи, скачи!

А доскачешь — позабудь,
Счастья не тая,
Что тебе шептала в путь
Бабушка твоя!..


* * *
Увидеть свет в конце тоннеля,
Когда растаявшая мгла
Вдруг воротит и звон капели,
И свет из дальнего угла.
Польется — прежде осторожно! —
На стол, на тумбочку, на срез,
Где кольца все еще тревожны,
Где запах смоли не исчез.

Увидеть свет в конце тоннеля...
И вздрогнуть — наконец-то свет!
Понять, что стекла запотели,
Что звук дыханием согрет.
Что, отделяясь осторожно
От бесконечной темноты,
Другой явился свет — тревожный,
А с ним и тень твоя... И ты...

Увидеть свет в конце тоннеля,
Воспрянуть: кончился тоннель.
Увидеть черное на бели
И белое на черном... Щель
Замазать густо... Взять собаку,
Бродить, не чувствуя того,
Что мы опять летим ко мраку,
Летим, не помня ничего.


* * *
Этот мир, мучительный и грешный,
Эта в боль струящаяся даль...
Все пройдет... И я пройду, конечно,
Как проходят август и печаль.
Как слепец проходит возле края
Бездны, до которой полруки,
Как проходит женщина босая
Через луг и дальше напрямки.
Все пройдет... И горечь под гортанью...
И любовь... И этот сизый дым.
Непременно станет синей ранью
То, что было поздним и ночным.
Будет даль... И будет свежий ветер
Гулко дуть судьбе наперерез.
И кого-то снова не заметят,
Что прошел... и в сумерках исчез.


* * *
Быстроглазая боль не прощала грехи,
Уносилась крылом в золотистую млечность.
И сомнения капали с мокрой стрехи
И цеплялись мозолями за бесконечность.

Было все бесконечно — и выдох, и тишь,
И к морозным губам прикипевшая влага,
И вдали — бесконечная выгнутость крыш,
И вблизи — бесконечная утренность шага.

Было что-то тревожное в этих шагах,
В неразлучности, что предвещала разлуку.
Воздух поздней любовью причудливо пах,
И перчатка не грела озябшую руку.

Было что-то напрасное в близкой дали,
В том, как черные ветви причудливо гнутся.
И какие-то тени растерянно шли,
Чтобы с тенью моею на миг разминуться.

И казалось — все кончится там, за углом,
Где давно среди шума счастливо молчалось.
Две руки, два дыхания плыли вдвоем,
И дыхание с выдоха вновь начиналось.