Дирижер

Начало октября выдалось на редкость холодным. По вечерам на оконных стеклах проявлялись графические заготовки для будущих морозных шедевров. Мы, слушатели вечерних курсов Литинститута, занимались в пальто: в только что отремонтированном главном корпусе не спешили запускать систему отопления.

Именно в это время у входа в метро появился бомж. И я теперь дважды в день проходила мимо него. Вернее, вечером и очень поздно вечером. Проходила мимо.

Хорошо помню первое чувство — раздражение, перерастающее в злое бессилие. Его вжатая в плечи голова никак не вязалась с моим представлением о человеке как существе, созданном по образу Божию. Бомж был похож на собаку, которая боится, что ее заметят и убьют.

Когда стало совсем промозгло, бомж перебрался к стене торгового центра. Он сидел на ящике, подставив руки под вентиляторы кондиционеров, и ловил струи теплого воздуха, не заботясь о том, что сверху льет дождь. А выглядело это так, будто он дирижирует симфоническим оркестром и не замечает ничего, кроме музыки.

Больше всего меня ужасали его голые колени. Джинсы, когда-то супермодные, пошли по классическому пути превращения в шорты. Распухшие колени бомжа за несколько дней превратились для меня в символ безразличия, которое не может не погубить мир. Если бы я писала настоящий рассказ, моя героиня и весь остальной мир в финале расплатились бы за все. Дирижер бы додирижировал симфонию «Конец света», поклонился и исчез. Аплодисментов не последовало бы. Трещина равнодушия к тому моменту достигла бы земного ядра и расколола мир на много маленьких мирков.

Вот такой ужас чувствовала я два раза день. И вдруг бомж пропал. Я спрашивала себя: «Может быть, его забрали и поместили в более пригодное для жизни место?» И отвечала себе: «Может быть». Но ни в какое волшебное место не верила.

А вчера иду — сидит под эстакадой. И голову не вжимает. Его безумный взгляд упирается в лица прохожих, как вилы в стену сарая. Кажется, ограбь и убей он кого-нибудь — сразу получит теплую камеру и ежедневную баланду. Для всех это ужас, для него — счастливый билет. Что ему терять?

Я — тот автор, которому неизвестны ни перипетии героя, ни финал. Хотя нет, финал как раз получился. А то меня на семинаре прозы частенько ругают: «Концовки опять нет, концовки нет!» Да вот же она, в середине! Трещина растет... растет — вспышка — и тишина.
 

Из жизни 9 «А»

Темно... и трое в девятом царстве

— Ольга Витальевна, можно выйти?

— Сиди, Скворцов! А все продолжают писать, почему Катерину можно назвать лучом света в темном царстве. Не забудьте про кавычки! Это цитата. Не хотите работать устно — будем писать, а то некоторые уже забыли, как это делается. И ты, Скворцов, в их числе.

Лицо Скворцова напоминало античную маску трагедии. Такое отчаяние можно увидеть у человека, опоздавшего на поезд Москва — Владивосток. Никто ему не сочувствовал, все что-то писали. Даже Лыкин.

Лыкин был гордостью класса. Двоечник и хулиган, он только что незаметно поменял тетради — свою и Комаровой. И теперь соседка-отличница аккуратным почерком строчила в его тетради дословный пересказ статьи Добролюбова. Сам же Лыкин неторопливо выводил: «Версия третья. Катерину кто-то по ночам мазал фосфором, а потом любовался эффектом». И он нарисовал собаку, предполагая, что это собака Баскервилей, и жирно обвел собачьи глаза. Но этого Лыкину показалось недостаточно (он сомневался в Ольге Витальевне как ценителе авангарда), поэтому он еще раз написал «Фосфор» и подрисовал стрелки к глазам собаки. А чуть правее изобразил домик с дымящейся трубой и отдельно табличку с названием «Баскервиль-холл».

— Ольга Витальевна, ну можно выйти? — не терял надежды Скворцов. Он был готов догонять свой скорый хоть на такси.

— Скворцов, пиши! У тебя была перемена.

Лыкин толкнул Комарову в бок:

— Комарова, слышь, почему Катерина — луч?

— Отстань, Лыко, мешаешь!

— Лучше скажи! Не... ну тебе же лучше...

— Угрожаешь?

— Нет! Потом поймешь... Когда вырастешь!

— Влюбилась она... Хи...

— Чего? — Лыкин никак не ожидал такого от Катерины. Он неделю не был в школе, Островского не читал, Добролюбова — тем более. Поэтому приходилось сочинять версии о лучистости Катерины на ходу.

— Ольга Витальевна...

— Скворцов, иди выйди уже!

Кто-то умный заметил: «Тавтология!» Скворцов же пулей вылетел из класса и через минуту был в туалете. Припрятанный им в углу пакет стоял на месте. «Повезло, — думал он, вынимая содержимое, — милицию никто не вызвал... Беспечный народ! Ну, сейчас я вам покажу луч света!»

— Комарова, слышь...

— Ну что опять?

— Ну влюбилась — и чего, а? Почему она луч? Женилась, что ли? Комарова...

— Лыкин, ты совсем не вяжешь! Женщины замуж выходят!

— Так что она, вышла?

— Подожди! — Комарова с головой погрузилась в мир русской литературы.

Лыкин, послушно ожидая, когда она вынырнет вдохнуть свежего воздуха, продолжал креативить: «Версия четвертая. Катя с детства боялась темноты и ходила по царству с фонариком». Он очень реалистично изобразил свой любимый потерянный фонарик и исходящий от него пучок света. Подписывать не стал, такой реализм должна была понять даже О.В. (всех учителей в школе старшеклассники между собой называли по инициалам — для краткости).

— Ну, Комарова, замужем она была?

— Да-да, она замужем была.

«Версия пятая. Катерина влюбилась и женилась, то есть вышла замуж, а ее сестры — нет. И родители Катерины всю надежду на внуков возложили на нее, обещав полцарства впридачу!» Лыкин задумался: «Может, “в придачу” — раздельно?» Но, решив, что нет такого слова — «придача», оставил первый вариант.

Некоторое время он находился в замешательстве. Потом нарисовал то ли кольца, то ли кандалы. Потом все зачеркнул и, мстительно щурясь на Комарову, нарисовал сердце со стрелой и подписал: «К + Л = Л».

Скворцов был будущий Джим Керри, хотя он думал, что станет космонавтом. Он всем говорил, что станет космонавтом, но все считали его Джимом Керри или — старшее поколение — Юрием Никулиным. Гримасу отчаяния на его лице сменила улыбка триумфатора. Он надел на голову шлем Дарта Вейдера и, подняв меч джедая, двинулся в обратный путь. Он нагнал свой поезд!

— Ольга Витальевна, Лыкин мне не дает сосредоточиться!

— Лыкин, почему ты не даешь Комаровой сосредоточиться? — О.В. любила переадресовывать вопросы.

— Ольга Витальевна, да я-то чего? Это у нее одно только на уме!

— И что же это у нее на уме, Лыкин?

— Что-что... Жениться!

Класс забыл про Катерину и дружно посмотрел на Комарову. Комарова почему-то покраснела. Ольга Витальевна почему-то тоже. Класс веселился от души. Ольга Витальевна, выказав женскую солидарность, разрешила Комаровой отсесть от Лыкина.

Тут дверь класса распахнулась, и вошел физкультурник с поверженным Дартом Вейдером. Меч злодея был опущен, но светился как настоящий.

Дмитрий Игоревич поймал Скворцова на последних метрах. Сопротивление было бесполезно. Дмитрий Игоревич очень обрадовался, что под маской оказался именно Скворцов, так как на прошлой неделе этот юный джедай сорвал физкультуру, прицепив ему на спину бумажного магистра Йоду.

Скворцову не хватало романтики звездных войн и признания класса, под чей хохот он думал теперь: «Вот все вроде бы так... Я с лучом света... все ржут... Только почему-то совсем не весело. И вообще, хоть сквозь землю провались!»

— Скворцов? — спросила Ольга Витальевна.

— А кто же еще? Вот, в коридоре поймал, — подтвердил Дмитрий Игоревич.

— Садись, Скворцов. — Ольга Витальевна тоже поймала, но только себя, на мысли, что ей жаль Скворцова, хотя, если вдуматься, он чуть не сорвал ей урок.

Скворцов понуро брел к своей парте, громко вздыхая. Класс, решив, что он специально дышит как Дарт Вейдер, корчился от смеха. И только Комаровой некогда было смеяться: урок подходил к концу, тетрадь Лыкина тоже, а ей еще писать и писать...
 

Таракановы в голове

— Скворцов! — Наталья Петровна безошибочно выделила в толпе на лестнице главную цель. Такой способности заслуженного учителя мог бы позавидовать сам Терминатор. — Иди поговорим!

— И разговор будет не о погоде... — попробовал шутить Скворцов, повторяя любимую присказку Н.П. — их классного руководителя.

— Нет, не о погоде. Жалуются на тебя все учителя!

Скворцов решил сперва все выслушать, а потом опровергнуть по пунктам. Все? Все жаловаться не могли, такую славу надо заслужить!

А Наталья Петровна почувствовала, что говорить придется ей одной, и мастерски переключилась со злого следователя на доброго:

— Женя, ну зачем тебе это? Ведь ты же способный мальчик. Вот не возьмут в 10-й класс — и ты сломаешь себе жизнь!

«Интересная логика! Они не возьмут, а сломаю я», — отметил про себя Скворцов. В его воображении мелькали картины, одна за другой... «Опять двойка» плавно перетекала в «Допрос коммунистов», а та почему-то в «Княжну Тараканову». Скворцов любил живопись.

— Наталья Петровна, я исправлюсь! — Княжна Тараканова послушно и ускоренно возвращалась в графство Оберштерн, мирилась с женихом и клялась вести уединенный и экономный образ жизни.

— Женя, ты про конкурс хотя бы не забыл?

«Какой конкурс?» — хотел спросить Скворцов, но вовремя остановился в надежде, что Н.П. сама скажет, что за конкурс.

— Наталья Петровна, вы уж совсем меня за человека не считаете!

— Ну-ну, Скворцов, не переигрывай! Так завтра в пять часов! Ты уж постарайся, не подведи класс!

Наталья Петровна заспешила на урок под музыку Вивальди школьного звонка.

А княжна Тараканова вернулась в Петропавловскую крепость, где только крысы были ей компанией.

— О! Санёк! — Скворцов в состоянии шока забыл, что не разговаривает с Козловым по политическим мотивам. Скворцов был потомственный демократ, а Козлов неожиданно оказался потомственным монархистом. — Какой завтра конкурс в пять часов?

— Не знаю... — удивился Козлов такой метаморфозе Скворцова, но ему искренне захотелось помочь однокласснику. — Я знаю, что в четыре геральдический кружок.

Скворцов смотрел на Козлова с сочувствием хирурга-гуманиста: если сейчас не отрезать ногу, то всё — летальный исход!

— И кто же у тебя на гербе?

На этот раз Козлов обиделся насмерть.

Началась география. Класс обсуждал качество угля. «Так себе уголек! — авторитетно утверждал Лыкин и оценивал угольные бассейны. — Так себе бассейны, маленькие!» Лыкин находился в пессимистическом настроении.

А Скворцов готовился к смертной казни. Никто не знал, что за конкурс завтра и какие надежды класса нужно оправдать. Он пытался взбодриться, представляя Козлова разгружающим уголь... много угля... вагон... нет, мало... целый угольный бассейн! В парадном мундире! Но увы!

В тоске прошли уроки и весь остаток дня. Ночью ему приснилась княжна в обносках, доказывающая свое дворянское происхождение. Таракан на гербе ее сломанной кареты зловеще шевелил усами и напоминал таракана Чуковского.

Утром Скворцов был рад звону будильника как никогда.

Перед первым уроком он дождался Н.П. возле кабинета.

— Скворцов? У меня по расписанию 7 «А».

— Наталья Петровна, не могли бы вы сказать, какой сегодня конкурс? Из головы вылетело, понимаете ли...

Наталья Петровна вдруг поняла, что конкурс будет ровно через месяц. «Заработалась!» — подумала она. А вслух сказала:

— Вот видишь, Скворцов... Конкурс будет только через месяц. Я тебя проверяла. А ты проверку не прошел. Потому что разгильдяй! Как ты будешь дальше жить, не представляю! Трудно тебе придется!

Пружинка счастья, сжатая до упора, начала стремительно распрямляться в душе Скворцова. Счастливые люди невнимательны к мелочам. Только поэтому он не заметил неправдоподобность такого объяснения.

— Скворцов, ну что ты улыбаешься? Это вовсе не смешно, это грустно! Безответственность и склероз! Ты катишься по наклонной, Скворцов! Кто из тебя вырастет?

— Княжна Тараканова, Наталья Петровна!

Н.П. вела историю. И этим ответом, ласкавшим ее слух, Скворцов окончательно растопил последний осколок льда. Хотя Н.П., учитель с большим стажем, прекрасно знала, что следующий педсовет пригонит ей новый айсберг, она любила детей вообще, а свой 9 «А» — особенно.

— И какой же конкурс, Женя? — Она испытующе посмотрела поверх очков.

— Так литературный же! Ольга Витальевна с нами ставит композицию по Серебряному веку.

«Точно! — подумала она. — Литературный! Надо же, как заработалась! Одни Таракановы в голове!»
 

Вторая волна любви

След Скворцова уже простыл, но казалось, что его фантом еще рядом. Наталья Петровна, или попросту Н.П., сразу увидела причину странного оптического эффекта: три семиклассницы смотрели на фантом Скворцова взглядом, внушающим учителям и родителям тревогу и беспокойство. Всех трех девочек звали шоколадным именем Аленка, а в школе они были известны как Красные октябрята. Прозвали их так не только в честь кондитерской фабрики. Девочки любому своему увлечению отдавались фанатично. И неожиданно для Н.П. их новым увлечением оказался Скворцов.

— Девочки, вы готовы к уроку? — Н.П. попыталась рассеять фантом Скворцова внезапной звуковой волной.

— Да, Наталья Петровна! — ответили Аленки, сохраняя фантом в трех копиях.

«Какая-то абсурдная волна любви», — отметила про себя Наталья Петровна, никогда в любви не ошибавшаяся.

Если первую волну никто, кроме Н.П., не заметил, чему способствовали начавшиеся зимние каникулы, то вторую волну не заметить было невозможно.

Для литературного конкурса 9 «А» поставил композицию по «Играм» Гумилёва. Скворцов должен был читать стихи наизусть и одновременно изображать вождя аламанов. На роль римского консула Ольга Витальевна назначила Козлова, отметив, что Козлов всегда смотрит на Скворцова с такой аристократической брезгливостью, что ему и играть ничего не придется. В руках Козлова был свиток с текстом на тот случай, если Скворцов от волнения забудет слова.

Начал Скворцов хорошо, мгновенно ощутив себя и колдуном, и вождем. Белые простыни на нем и Козлове выглядели как заправские тоги. Девочки из класса не пожалели собственных брошек, и те сверкали разноцветными искрами под осветительными приборами и одновременно удерживали красиво собранные на правом плече концы простыней. «Представь, что это фибула!» — сказала Комарова, цепляя брошь Скворцову. Скворцов не понял, что она хотела сказать, но вполне ощутил ответственность перед коллективом. И ему удалось с ходу поймать кураж.

Бейте, звери, горячее тело,
Рвите, звери, кровавое мясо! —

выкрикивал Скворцов, обращаясь к залу, пока не увидел поднявшийся над головами зрителей плакат, а на нем себя двухлетней давности, в полный рост. Кто-то сфотографировал его играющим в футбол на школьном стадионе. Из одежды присутствовали только майка с именем Бекхэма и короткие трусы. Подпись под фотографией гласила: «Женя, ты наш кумир!»

Скворцов, переводя взгляд со своих голых тощих ног на плакате на свои сегодняшние, чуть менее оголенные, но такие же тощие, только после третьей подсказки Козлова смог поведать, что «голодные тигры лизали колдуну запыленные ноги». Какой-то остряк из зала назидательно произнес: «Ноги надо мыть!» Величие момента зашаталось для Скворцова, словно он читал стишок на табуретке с подломанной ножкой. Тоги превратились в простыни, а он, Скворцов, из колдуна и вождя превратился в посетителя бани. В итоге заслуженное первое место занял 10 «А» с композицией «Я научила женщин говорить» по стихам Ахматовой. 9 «А» получил почетное второе.

— Позорное второе! — кричал Лыкин. — Скормите Скворцова крокодилам!

Вскоре эпидемия любви обогнала сезонную эпидемию гриппа. По классам летали записки, на переменках вибрировали телефоны, возвещая о новых и новых разбитых сердцах, а 14 февраля и девочки, и мальчики вели подсчет полученных мишек, сердечек и прочей романтической продукции. Скворцову родной класс ставил в вину упущенную победу в конкурсе и само существование детской фанатской группы Красных октябрят. Последнее было обидно и несправедливо. Только Козлов поддержал Скворцова в этот нелегкий период.

Сам Козлов влюбился в Катю Гончарову из параллельного «В», писал ей сонеты и элегии. Катя возвращала ему стихи, отмечая красной ручкой, где Пушкин, а где Ломоносов.

— Не бери в голову, а то ты не знаешь этих Гончаровых, они вообще не умеют ценить свое счастье! — утешал Козлова Скворцов, в глубине души понимая, что Катя абсолютно права.

Лыкин, чтобы произвести впечатление на Комарову, получил две пятерки по литературе, обе за «Обломова», которого он не читал, зато посмотрел спектакль в театре и кино по телевизору. Комарова, которую по иронии судьбы звали именно Ольгой Сергеевной, вообразила себя новой Ильинской и великим педагогом. Она втайне радовалась пятеркам Лыкина, но виду не показывала. Тогда Лыкин, подумав, что Комарову пятерками не удивишь, вернулся к прежним отношениям с ней — подмене бумаг, однако и тут перемудрил, и Комарова обнаружила в своем дневнике замечание физкультурника Дмитрия Игоревича: «Ваш сын кувыркался без мата». От разочарования в собственных педагогических способностях у девочки случился приступ неконтролируемой мстительности. На глазах у потрясенного Лыкина она проставила в его дневнике годовые двойки по всем предметам и аккуратно вывела: «Оставлен на второй год, потому что ниасилил!» Лыкин из-за этого безобразия проникся к Комаровой уважением и, чтобы не выдать ее Н.П., завел новый дневник.

Эпидемия не задела только 1 «А» и 11 «Б», и тому не было логического объяснения. Но из-за нее пострадали двое учителей: Ольга Витальевна начала много и загадочно улыбаться на уроках, а Дмитрий Игоревич стал слишком снисходителен к девочкам, зато мальчиков тренировал по бразильской системе.

Кончилось все неожиданно и меркантильно. Большинство девочек не посчитало одноклассников защитниками Отечества, оставив их без подарков на 23 февраля, а когда настал день мести — 8 марта, мальчики демонстративно поздравили только учителей. Любовь в один миг стала непопулярной. Лишь Красные октябрята продолжали любить Скворцова против течения и против его желания, громко и изобретательно.