Олег Куваев был человеком долга и идеи. Он всего себя много лет подчинял работе. Сначала им двигало желание найти платформу Берингия. Потом ему хотелось увековечить в своих книгах работяг, открывших золото и нефть Чукотки. А девизом писателю служили слова Киплинга:

Умей принудить нервы, сердце, тело.
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже все пусто, все сгорело,
И только Воля говорит: «Иди».

Олег Михайлович Куваев родился 12 августа 1934 года на станции Поназырёво Костромской области. Вместе с ним на свет появился и брат-близнец Павел. Но он рано умер.

Что известно о родителях писателя?

«Отец, — утверждал Олег Куваев в 1968 году, — родился в крестьянской семье на Ветлуге, ушел на заработки, был мальчиком в булочной на станции Шарья, потом стал телеграфистом и был им в Первую мировую войну, участвовал в Брусиловском прорыве, воевал в мазурских болотах. В своей армии он первым принял телеграммы об отречении царя и о свержении Временного правительства. Они у него хранились, и я их отлично помню, и я же по детской глупости их куда-то “заиграл”. Позднее в армии отец стал членом солдатского комитета. До 1937 года он был начальником крупной станции Свеча Северной железной дороги».

Мать писателя работала сельской учительницей.

«Мать — Куваева (Ивакина) Павла Васильевна, — рассказывал он, заполняя в 1974 году очередную анкету, — была сельской учительницей. Проводила большую работу по ликвидации безграмотности в глухих деревнях Кировской области. Умерла в 1952 году на разъезде Юма Кировской области, где мы в то время жили. Отец — Куваев Михаил Николаевич — из ветлужских крестьян. Рано ушел на железную дорогу, был телеграфистом в армии Брусилова, председателем полкового солдатского комитета. Награжден орденом Ленина» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, л. 74).

Весной 1938 года отец Куваева по навету был арестован. Его обвинили в причастности к крушению поезда на железной дороге. Просидел он вплоть до начала 1939 года.

Выйдя на свободу, Михаил Куваев собрался на родину своих родителей и взял с собой детей. А потом началась война. В вятской деревне Кузьменки открыли начальную школу. Туда на работу взяли и мать Куваева.

Позже автор «Территории», вспоминая свое детство, писал: «О каком-то предопределении судьбы говорить смешно, но любимыми книгами были и остаются книги о путешествиях. Первым юношеским героем был, разумеется, Николай Михайлович Пржевальский. Я чертовски жалел тогда, что не родился в его время. Красные пустыни Тибета, подошвы верблюдов, стертые на черной гобийской щебенке. Книги Николая Михайловича Пржевальского и его последователей — Козлова, Роборовского — читал самозабвенно... В результате где-то к седьмому классу я уже твердо знал, “куда мне жить”; решил стать географом. Но сведущие люди вовремя объяснили, что профессия географа-путешественника давно отмерла или отмирает, и я, не растерявшись, решил стать геологом».

В 1952 году Куваев поступил в Московский геолого-разведочный институт. А вскоре умерла его мать. Одна из муз писателя — Алла Федотова уже в 2001 году вспоминала, что ей рассказывал любимый человек.

«Воспоминания об отце <у Куваева> были нежные и теплые, — писала она. — О матери — скупые. Сказал только, что в девятнадцать его лет мамы не стало и он не поехал ее хоронить: не мог тогда простить, что родила его от выпивающего отца. Выпил первую в своей жизни рюмку водки, поминая ее в одиночестве. Выпил и сразу понял, что будет пить тоже. Это озарение пройдет трагедией через всю его жизнь» (Вечерний Магадан. 2001. 10 августа).

После третьего курса Куваев отправился на практику на Тянь-Шань (впечатления от первой экспедиции легли потом в основу его первого рассказа «За козерогами»). Летом следующего года ему предложили поработать в верховьях Амура. А преддипломную практику он проходил уже на Чукотке.

Куваев попал в партию Виктора Ольховика, которой предстояло обследовать район от бухты Провидения до залива Креста. Сезон оказался на редкость неудачным.

«К концу полевых работ, — вспоминал один из участников экспедиции Андрей Попов, — оба наших трактора по самые кабаны увязли в холодной грязи. Работы прибавилось: надо было не только выполнять съемку местности, но и делать все возможное для освобождения тракторов. Трудились до полного изнеможения. По инструкциям к самостоятельному маршрутному картированию допускается только инженерный состав. Но инженеров не хватало. Студенты-практиканты числились техниками, не имеющими права вести самостоятельную съемку. При создавшихся чрезвычайных обстоятельствах было решено: Олега Куваева, как наиболее подготовленного из молодых, включить в ответственные съемщики. Маршруты, выполненные Олегом, при приемке полевых материалов были признаны кондиционными. Контрольных маршрутов не потребовалось» (Литературная Россия. 2005. 1 апреля).

Весной 1958 года Куваев, получив диплом, отбыл на Дальний Восток. В Магадане ему выдали направление в Чаунское районное геолого-разведочное управление.

Позже он утверждал, что сам напросился на Север. По его словам, он еще во время преддипломной практики был сражен красотой Чукотки. Но его сокурсники утверждали, что на Север Куваева привели все-таки не романтические пейзажи. Он сбежал на Чукотку от несчастной студенческой любви. Как говорили, на третьем или четвертом курсе Куваев до беспамятства влюбился в одну татарочку (он ее потом вывел в образе Суюмбике в романе «Территория»). А потом случился разрыв. И Куваев якобы с горя вызвался на Чукотку.

В Певеке молодого специалиста утвердили начальником Ичувеемского геофизического отряда. Он должен был на практике проверить эффективность нового метода геофизических исследований — вертикального электрического зондирования.

Еще в поле у него появилась идея проверить гипотезу фантаста Ивана Ефремова об Олгое-Хорхое.

«Вполне естественно, — написал он Ивану Ефремову, — что вряд ли кто-либо даст деньги на подобное предприятие. Здесь также есть выход. После работы на Севере у меня будет определенная сумма, которую я с удовольствием отдам на нужды экспедиции. Кроме этого, помогут друзья, независимо от их участия. Часть средств, а самое главное — снаряжение, возможно, удастся получить у заинтересованных организаций (зоологические музеи, институт географии, журналы, газеты). Мы могли бы взять на себя и попутные задачи, так как среди ожидаемых членов будут и горный инженер, и геолог, и два геофизика с высшим образованием. При условии, что никто из участников, конечно, не будет получать никакой зарплаты, и при строжайшей экономии можно обойтись и своими средствами. От Вас хотелось бы получить авторитетную поддержку для получения задания от какого-либо учреждения (в противном случае нельзя будет достать визы на въезд в Монголию и производство работ, а также необходимые материалы) и помощь в разработке маршрута и методики работы. Не строя безосновательных иллюзий, я все же глубоко верю, что нам удастся внести ясность в этот вопрос, и, возможно, к длинному списку вновь открытых, после несколько поспешного заявления Кювье в 1819 году, видов прибавится еще один. Вслед за леопардом-гиеной, пресноводным дельфином, гигантской ящерицей с острова Комодо и другими появится и Ваш Олгой-Хорхой».

Но ответил ли Куваеву Ефремов, пока выяснить не удалось.

За лето 1958 года Куваев со своим отрядом прошел пешком более пятисот километров, почти двести пятьдесят километров он преодолел на лодке по рекам, пятьсот километров сделал по морю и триста с небольшим проехал на собаках.

Вернувшись после полевого сезона в Певек, Куваев засел за отчеты. На техсовете молодого специалиста поддержал один из первооткрывателей чукотского золота Николай Чемоданов. В протокол заседания было вписано: «Результаты весьма интересны. Желательно дальнейшее проведение работ. Считаю, отчет заслуживает хорошей оценки. Главный инженер Чаунского РайГРУ Н.И. Чемоданов».

Разделавшись с отчетами, Куваев взялся за очерки и рассказы. Некоторые его вещи местный журналист Петр Ливанов вскоре переправил в Анадырь, в газету «Советская Чукотка». Кое-что из материалов Куваева отобрал, но уже для «Магаданской правды» другой певекский журналист — Петр Подберёзный.

Весной 1959 года Куваев стал начальником партии и ушел в поле. Сохранился его полевой дневник. Читаем начало:

«Чаунская геофизическая партия была организована в апреле 1959 г. в Чаунском РайГРУ пос. Певек в следующем составе: начальник партии — инж. О.Куваев, инженер-оператор — инж. А.Бекасов, техник-оператор — А.Шилов, рабочие тт. Арин, Скворцов, Объездков, Амбросимов, Клюкин, Шабаев — всего 7 человек.

Базой партии был выбран поселок Усть-Чаун. Из-за значительных затруднений с набором рабочей силы и транспортом как организация партии, так и ее заброска прошли с запозданием на 20 дней. Первая партия груза и часть рабочих прибыли в Усть-Чаун 27 апреля. 4 мая самолетом были заброшены начальник партии и техник-оператор, шестого прибыли на тракторах последние грузы, и лишь тогда только с запозданием почти на месяц партия смогла начать полевые работы».

По окончании полевого сезона Куваев вернулся в Певек. А там его ждала встреча с только что прибывшей из Ленинграда выпускницей журфака Бэллой Курковой. Между молодыми что-то вспыхнуло. Куваев потом даже сделал молодой журналистке предложение. Но оно было отвергнуто.

В конце 50-х годов геолог Андрей Петрович Попов отнес некоторые вещи Куваева в журнал «Вокруг света».

«...Напечататься там, — написал ему Куваев, — это не только огромная моральная поддержка. Если в редакции уверуют в наличие у меня, пусть небольших, литературных способностей, то я верю, что эти люди заразятся и планами по растревоживанию душ обывателей, о возможности романтики в наше время, более того, не пора ли начать давать художественную географию нашего Отечества, прекрасной старушки Земли?»

Но журнал вскоре ответил молодому автору отказом.

Весной 1960 года Куваев перебрался в Магадан. Его назначили старшим инженером отдела геологического контроля Северо-Восточного геологического управления. Он стал строить научные планы. В его полевой книжке сохранилась следующая запись:

«Над чем работать:

1. Развитие восточной части Тихоокеанского пояса и рассуждения Самсонова об историческом развитии гравиметрического поля.

2. Кольцевые впадины в <Эфенкийской эффузивном> плато озера Эльгытгын и расчет напряжений при остывании <нрзб>. Белый, Н.А. Ларин — Лабынкырская стр. в хребте Сунтар-Хаята.

3. Развитие исторического гравиметрического поля и анализ гравитации по Камчатке (если считать <нрзб> Охотским морем платформы)».

Переезд весной 1960 года в Магадан совпал с приглашением на одно из литературных мероприятий. Куваевым всерьез заинтересовались магаданские издатели.

«Все началось, по-моему, в 1959 или 1960 году, когда я работала редактором в Магаданском издательстве, — писала мне весной 1980 года бывший редактор Магаданского издательства Ольга Гуссаковская. — Из Певека пришли два рассказа геофизика Куваева. Один был рыхлый, а второй (“Гернеугин, не любящий шума”) сразу запомнился, его читало все издательство. Тогда еще в Магадане не существовало никакой писательской организации, а имелось только литобъединение. Мы решили вызвать Куваева на слет молодых, в апреле, как помню. И вот даже сейчас вижу, как я выступаю, стою на трибуне и смотрю в зал. В конце вижу удивительно красивую голову; древняя, не замутненная татарщиной, славянская стать: голубые глаза, прямой нос, великолепный лоб и льняные кудри. Правда, лицо холодноватое и что-то настораживающее в чуть косой линии рта — скрытая слабость. Думаю, кто бы это был? И вот предоставляют слово Куваеву. Мой незнакомец встает... и у меня падает сердце: удивительной красоты и силы торс посажен на ноги карлика. Но говорил он так умно, что впечатление забылось тут же. Никого у него в Магадане не было, я познакомила Олега (на беду!) с Юрой Васильевым, образовалось содружество, известное как “Харчевня трех пескарей”. Рассказы Олега я отвезла в Москву (в отпуск летела), и без всяких усилий их взяли в “Вокруг света”. А в Магадане, наоборот, их встретили в штыки. Альманах “На Севере Дальнем“ не напечатал “Берег принцессы Люськи”, а в Москве его опубликовали с радостью. Оно и дальше так шло еще долго... Что еще сказать? Я и сейчас считаю, что лучший Куваев — автор тех первых рассказов. Они были человечными, а суперменство героев “Территории” — не от хорошей жизни».

Как только потеплело, новое магаданское начальство командировало Куваева в Анадырь. Он должен был за лето 1960 года проинспектировать работу гравиметрических партий. На берегу реки Канчалан ему встретился сейсмик Борис Седов.

«Из профессиональных бесед, — вспоминал в 2004 году Седов, — была одна главная — перспективы нефтегазоносности Чукотки, и в частности, Анадырской низменности. К этому времени, по данным гравиметрических работ, проводимых параллельно с нами, перспективы приобрели некоторый осязаемый характер. По данным инспектируемой О.Куваевым партии, максимальная мощность осадочных толщ — основного перспективного объекта — достигала примерно 5 км» (альманах «На Севере Дальнем». 2004. № 2. С. 67–68).

По возвращении из инспекций по Чукотке в Магадан у Куваева возникли мысли о продолжении учебы, но уже в Литературном институте. Во время очередного отпуска он даже договорился о том, чтобы ему в октябре 1960 года разрешили сдать вступительные экзамены на заочное отделение. Но потом идея о литературном образовании греть его перестала.

Вернувшись осенью 1960 года из отпуска в Магадан, Куваев занялся вопросами гравиметрии. Одновременно он написал для местного издательства «Памятку рабочему геологической партии». Впрочем, кабинетная работа оказалась не для него.

Весной 1961 года Куваев сообщил Попову:

«1. С первых чисел мая беру отпуск на все лето и еду в Певек, чтобы собственными руками подготовить базу для путешествия, собрать снаряжение, дать инструкции ребятам. В общем, все подготовить. Возможно, удастся провести в Усть-Чауне весеннюю охоту на гусей.

2. В июне побываю на озере Лабынкыр. Посмотреть, что за место, сделать фотографии, подежурить на озерах с телеобъективом. Возможно, на месте придется разработать план будущей более солидной экспедиции для выслеживания этого мифического зверя.

3. В первых числах июля я снова должен быть в Певеке и июль–август посвятить переходу по Чауну, Анадырю и Пенжине.

4. Очевидно, первая половина зимы уйдет на писанину, ну а там будет видно».

Во время очередного отпуска Куваев собирался также проверить поступившие в разное время в Северо-Восточное геологическое управление от разных людей заявки о существовании Серебряной горы. В его голове созрел замысел интересной приключенческой повести.

Летом 1961 года Куваев вновь нагрянул в Певек, где встретил свою приятельницу — собкора «Советской Чукотки» по Чаунскому району Бэллу Куркову. У него вспыхнули старые чувства. Он напомнил молодой журналистке о своем предложении выйти за него замуж.

Выяснение отношений затянулось. Куваев, не поставив магаданское начальство в известность, решил в Певеке задержаться. Он еще надеялся добиться своего. Охваченный страстью, он стал невнимателен и потерял какие-то важные бумаги с печатью. Это вызвало гнев у начальника СВГУ Драбкина. По возвращении в Магадан Куваеву была устроена еще та выволочка, или, как говорила Куркова, трибунал.

Возникли проблемы и с публикациями прозы. Магаданское издательство забраковало его рассказ «Берег принцессы Люськи», который он написал ради Курковой (чтобы доказать свою литературную состоятельность). Сохранился протокол заседания редколлегии альманаха «На Севере Дальнем», на котором рассматривался состав второго за 1961 год номера:

«...5. Олег Куваев. Рассказ “Берег принцессы Люськи”.

КОЗЛОВ (сотрудник газеты «Магаданская правда». — В.О.). Рассказ Куваева я читал с интересом. Несомненно, Куваев — человек способный. Но я против публикации этого рассказа в альманахе. Рассказ написан не с наших позиций. Герои рассказа живут и действуют вне нашей действительности. Этот рассказ космополитический. Эти парни свысока смотрят на человеческую цивилизацию. Они держатся подальше от этой цивилизации, считая, что в этом их спасение. Автор зовет назад, к предкам. А как автор пишет о нашем коммунистическом обществе? С насмешкой. Ведь если сделать езду в троллейбусе бесплатной, то никаких, по существу, перемен в материальном положении людей не произойдет.

НЕКРАСОВ (руководитель Магаданской писательской организации. — В.О.). Рассказ Куваева свидетельствует о его литературных способностях. С точки зрения формальной рассказ написан лучше повести (очевидно, повести «В то обычное лето». — Ред.), но в идейном отношении он зашел еще дальше, чем в повести. Нужно откровенно поговорить с Куваевым, высказать ему, что нас не устраивает.

ЛИВШИЦ (редактор альманаха «На Севере Дальнем». — В.О.). Мне думается, мы должны помочь автору избавиться от всего наносного, от этой шелухи, литературного пижонства. Следует очень обстоятельно поговорить с Куваевым. Он, несомненно, очень талантливый человек.

МОРОЗОВ (директор Магаданского книжного издательства. — В.О.). Не могу не присоединиться к мнению членов редколлегии. В идейном отношении рассказ Куваева тянет не в ту сторону. Конечно, его не следует публиковать.

РЕШИЛИ: рассказ О.Куваева “Берег принцессы Люськи” отклонить».

Протокол датирован 5 сентября 1961 года.

9 сентября 1961 года Куваев записал в свою полевую книжку:

«Кроме работы, меня сейчас должны интересовать три темы:

1. Живопись.

2. Философия: Шопенгауэр, Спенсер, Ницше, Фрейд, Энгельс.

3. Стиль ХХ века.

Кроме того, до Нового года должно быть написано:

1. “Весенняя охота на гусей”.

2. “Розовая чайка”.

3. “Земля чаучу и кавралинов” для “Вокруг света”».

Осенью 1961 года Куваев, устав что-либо доказывать начальнику Северо-Восточного геологического управления Драбкину, уволился и уехал в Подмосковье. А в феврале 1962 года московский журнал «Вокруг света» открыл номер его рассказом «Берег принцессы Люськи» — тем самым, который отвергли магаданские издатели.

Летом 1962 года Куваев был принят младшим научным сотрудником в Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский институт (СВКНИИ).

«В институте, — рассказывал он через восемь лет в своей автобиографии, — руководил экспедициями на о. Врангеля и работами по дрейфующему льду по исследованию тектонической структуры дна Ледовитого океана в восточном секторе Арктики» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39).

Работая в СВКНИИ, Куваев не прекращал и занятия литературой. На вещи молодого автора обратили внимание приезжавшие осенью 1962 года в Магадан московские литфункционеры. Консультант Союза писателей России Оскар Хавкин по возвращении в Москву передал рукопись северянина Лидии Чуковской.

«По моей просьбе, — сообщил Хавкин 7 декабря 1962 года редактору Магаданского издательства Семену Лившицу, — <...> рецензию на рассказы Куваева написала Л.К. Чуковская. Имя это в литературе настолько известное, что не требует особой рекомендации.

Лидия Корнеевна прочитала и повесть, и рассказы Куваева с большим интересом, она считает Куваева писателем своеобразным и многообещающим, именно этим и объясняется ее высокая требовательность к нему.

Я согласен со всеми замечаниями Л.Чуковской касательно языка рассказов. Манерность и балагурство, идущие от еще не выработанного вкуса, — вот “детская болезнь” Олега Куваева. Но что он умеет писать точно, образно, по-земному и что он берет глубоко и современно — это ясно, в особенности по содержанию и по языку “Огней”. Л.Чуковская очень верно указывает Куваеву, где его настоящая сила, где его возможность, где он — писатель.

Я думаю, что Магаданское издательство со всей вдумчивостью и серьезностью отнесется к рецензии Чуковской, эта рецензия поможет Вам и автору доработать книгу.

Должен сказать, что не все в рецензии Лидии Корнеевны кажется мне бесспорным. Я, например, считаю, что утверждение Лидии Корнеевны насчет надуманности ситуации в “Береге принцессы Люськи” — неверно. В этом рассказе старая ситуация решена по-новому. Главная беда — в легковатости, игривости языка, уводящего нас иной раз от содержания, от характеров, от движения авторской мысли, и тут Олегу надо призадуматься и переменить в себе что-то!

“Шарахаться” издательству не следует — надо дать Куваеву возможность подумать и поработать, дав ему время и держа его в узде договорного срока!» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 771, лл. 79–80).

Воспользовавшись добрым отношением столичных литфункционеров к Куваеву, магаданские литчиновники попытались надавить на местное начальство и выбить для Куваева жилье. Но с ходу у них ничего не получилось. Куваев еще долго вынужден был скитаться по знакомым и снимать разные углы. Но зато у него забрезжила надежда издаться.

«Сделал пару рассказов, — сообщил он в ноябре 1963 года журналисту Вл. Курбатову, с которым сдружился еще в Певеке. — Один опубликовали. Второй где-то бродит. Подчистил книгу. Всего набралось девять листов. Когда она выйдет — один Бог знает. Если вторая книга будет не лучше — брошу писать. Ключ для романа нашел».

В СВКНИИ Куваев занялся проблемами геофизики, «ловил» платформу Берингию и собирался взяться за кандидатскую диссертацию.

Начались подвижки и на издательском фронте. Наконец в конце лета 1964 года у Куваева вышла в Магадане его первая книга «Зажгите костры в океане». Другую книгу молодого автора включили в план московского издательства «Молодая гвардия».

Но не все оказалось так гладко. По возвращении осенью 1964 года из поля в Магадан Куваев написал своему московскому редактору Зинаиде Коноваловой:

«Не так давно вернулся из экспедиции. Как и следовало ожидать, заняться там чем-либо путным не удалось. Июль и август очень напряженно работали, а в сентябре все завалило снегом, и тут как-то было не до того, чтобы “писать при свете костра”, как выразился однажды Алдан-Семенов.

Еще хуже. Днями начались столь крупные неприятности личного свойства, что вряд ли смогу писать в ближайший месяц. Черт-те что творится.

Весь этот слезливый вопль к тому, что я не смогу, вероятно, выполнить свое обещание дополнить рукопись книги. Дай бог привести в божеский вид то, что уже Вам сдано.

Мы договаривались, что я смогу приехать в начале декабря. Но бесплодное в литературном отношении лето оказалось плодотворным в другом: удалось собрать материал, интересный настолько, что сейчас с меня требуют более тщательный, чем обычно, анализ материала, требуют также провести до отъезда организацию будущей экспедиции, хотя временно я и не буду в ней участвовать из-за отпуска. Возможно, еще раз придется слетать на ледовые работы. “Нефтяной бум” начинается.

Этот слезливый вопль (второй) к тому, что вряд ли я прилечу в Москву раньше марта. Работа есть работа.

Так что мы будем делать с книгой, Зинаида Трофимовна?

Во-первых, хотелось бы знать, как мы начнем работу. Хотя бы получить Ваши замечания.

Во-вторых, очень бы нужен договор, а главное, аванс, который к нему присовокупляется. Меняются обстоятельства, черт бы их побрал. Скорее бы в отпуск, что ли, а то с этой полярной экзотикой так ни строчки и не напишешь.

Очень прошу Вас написать мне» (РГАСПИ, ф. М-42, оп. 2, д. 814, л. 11).

Какие крупные неприятности личного свойства имел в виду Куваев? Это скандал, который устроила его новая муза — Алла Федотова.

«Мы не были расписаны, но жили одним домом, — рассказывала она в конце 90-х годов магаданскому аспиранту Владиславу Иванову. — Он (Куваев. — В.О.) мне предлагал зарегистрироваться, но таким тоном... С женщинами ему не везло... Я предлагала ему бросить работу и писать. Я бы прокормила его и себя. Но он отказался жить на моей шее. Нам не давали даже нормальной комнаты. Мы жили в восьми метрах. Наши пути с Олегом разошлись, ведь каждый тянул одеяло на себя. Это была драка характеров» (Литературная Россия. 1998. 25 сентября).

Осенью 1964 года Федотова из-за каких-то пустяков закатила Куваеву истерику, а потом чуть не покончила с собой. Об этом узнали в горкоме партии и местные чекисты. В ее комнате была найдена любовная переписка. После этого имя Куваева стали склонять на всех писательских и прочих собраниях.

Правда, Федотова спустя годы гонения на Куваева объяснила по-другому. По ее словам, Куваев сам для гонений «давал много поводов. Пил, не появлялся на работе (до 11 дней подряд). И к тому же еще участвовал в организации выставки репрессированного художника Гриценко».

Московский редактор магаданского автора Зинаида Коновалова всех деталей случившегося в Магадане скандала, естественно, не знала. Она думала, что просто влюбленные поругались, но быстро помирятся. Ей важно было, чтобы Куваев побыстрей довел до ума рукопись.

«Добрый день, Олег! — написала Коновалова Куваеву 31 октября 1964 года. — Наконец-то Вы объявились, а то я уже не знала, что с Вами и делать, — рукопись нужно отдать на оформление, а у меня самой нет полной ясности. Да и письмо Ваше, к сожалению, отнюдь не порадовало.

Кстати, что у Вас с личными делами? Может быть, можно чем помочь? На таком расстоянии, конечно, сложно, но не невозможно. Что у Вас случилось?

Я опять не высылаю Вам договор — все из-за той же неясности. Перечитала Ваши старые письма, и у меня сложилось впечатление, что новыми в нашем сборнике остались одни “Чудаки”. Так это? Все остальное вошло в книгу, вышедшую в Магадане? Если это так, то это очень печально. И если это так, то договор с Вами буду заключать на массовое издание (естественно, “Чудаки” будут оплачиваться двумя тиражами). Я Вас очень прошу ответить сразу, и сразу же я Вам вышлю договор. Но, может быть, лучше отложить сдачу книги до марта и Вы сможете сделать задуманную повесть? Уж очень мне хочется, чтобы Ваша первая московская книга была принята хорошо. Договор я при всех условиях Вам вышлю сразу же по получении ответа, но какой — опять же зависит от Вашего ответа. Если Вы привезете повесть в марте — книга выйдет не позже октября, так что это не страшно. Но Вы мне об этом напишите.

Теперь относительно того, что есть у меня. Больше всего мне нравится повесть “День” (Вы окончательно отказались от названия “Зажгите костры в океане”?). Но не очень нравятся первые шесть страниц (с пацанами хорошо). Они излишне кинематографичны, излишне эскизны, иногда назойливы в сравнениях. Посмотрите, пожалуйста.

Мне как-то трудно писать о рассказе “Анютка, Хыш, Маковеев”. Читаю его, перечитываю и никак не могу избавиться от легкого чувства неудовлетворенности. Все время хочется, чтобы был положен какой-то еще штришок, который сделал бы рассказ ярче и определеннее. Может быть, нужна более четкая авторская интонация? Может быть, разговор Хыша с Рычипом о Маковееве воспринимается как желание автора примирить читателя с Маковеевым?

А может быть, не хватает какой-то фразы, которая до конца раскрыла бы эту человечную позицию Хыша.

Вы сейчас уже отошли от рассказа; перечитайте его заново с учетом этих сомнений.

Вот, пожалуй, и все. Остальное, на мой взгляд, серьезных вмешательств не требует, нужна просто правка.

Очень жду Вашего письма.

А “бум” серьезный и всерьез? Это он мешает нам? Вы — непосредственный участник его?

С приветом» (РГАСПИ, ф. М-42, оп. 2, д. 814, лл. 12–13).

Но Куваеву в тот момент было не до доводки второго сборника. Секретарь Магаданского горкома КПСС Крюков попытался устроить ему публичную порку.

Защитить Куваева попытался директор СВКНИИ, член-корреспондент Академии наук СССР Николай Шило. Он всем доказывал, что Куваев — очень перспективный ученый.

«...Руководимые им экспедиции, — написал Шило в характеристике на Куваева, — в сравнительно короткое время выполнили съемку прибрежной части Ледовитого океана — от мыса Дежнева на востоке до устья реки Индигирки. Полученные в результате съемки данные представляют большую ценность для суждения об отдельных, в том числе кардинальных, вопросах геологического строения северных территорий Магаданской области и Северо-Восточной Якутии».

Устав от гонений, Куваев предпочел весной 1965 года уволиться из СВКНИИ и покинуть Магадан. А через полгода он узнал, что одна знакомая — Галина Белякова — родила от него сына. Однако семейной жизни у писателя не получилось.

В марте 1966 года знакомые писатели устроили обсуждение прозы Куваева в Центральном доме литераторов. Слухи о творческих успехах молодого автора дошли до Севера. Первый секретарь Магаданского обкома КПСС Павел Афанасьев дал указание вернуть человека на Колыму, пообещав ему жилье и ускоренный прием в Союз писателей. Но Куваев от предложенных милостыней отказался.

В конце 1966 года писатель задумал на основе своих полевых книжек сделать книгу о путешествиях по Чукотке.

«Я твердо договорился об издании книги о Чукотке, — сообщил он своему приятелю Борису Ильинскому. — Это мои путешествия. То самое, ради чего я копил записные книжки. Договор хоть сейчас дадут в зубы, но я не могу это делать, ибо связан другой книгой, дай бог ее успеть».

Другой книгой был сборник прозы «Весенняя охота на гусей». Он вышел в конце 1967 года в московском издательстве «Молодая гвардия». После этого Куваев планировал вернуться к работе над географической книгой, но его не поняла издательский редактор. Возник скандал. И Куваев на много лет оборвал практически все отношения с «молодогвардейцами».

Летом 1967 года Куваев отправился на Чукотку искать гигантского медведя. Поиски окончились безрезультатно. Но они помогли Куваеву обрести душевное спокойствие.

Примерно в это же время у писателя начал бурно развиваться роман с Евгенией Ивановой. Он всерьез задумался о женитьбе и планировал приобрести кооперативное жилье.

В 1968 году Куваев, выпустив в Новосибирске четвертую книгу, вернулся к идее вступления в Союз писателей (первый раз он постучался туда в 1964 году — сразу после выхода дебютного сборника «Зажгите костры в океане», но тогда ему все из-за скандала с Аллой Федотовой перерубил заведующий сектором печати Магаданского обкома КПСС Иван Гарающенко). Одна рекомендация — Евгении Леваковской — сохранилась у него с прежних времен. Другие дали бывший узник ГУЛАГа Андрей Алдан-Семенов и автор приключенческих книг Евгений Рысс.

«О.М. Куваев, — отметил Рысс, — совершенно зрелый писатель, по отношению к которому не хочется применять несколько снижающие требования, слова “молодой” или “начинающий”, хотя я знаю только две книги О.Куваева, и значит, формально, если не начинающим, то молодым его вполне можно назвать.

О.Куваев мастер, со своим большим жизненным материалом. Дело не в том, что, будучи геологом, он неоднократно участвовал в экспедициях и великолепно знает условия работы геологов на Дальнем Севере. Дело в том, что из путешествий своих он привез глубокое знание людей, понимание того, что люди чувствуют и думают, то есть то, что является достоинством не мастера геологии, а мастера литературы.

Насколько я помню, нигде у него нет длинных и подробных описаний природы, и тем не менее ощущения пейзажа тех пустынных северных краев, которые он описывает, отличаются удивительной отчетливостью и ясностью. Прочтя его книги, видишь, по каким долинам и сопкам путешествуют его герои, вдоль каких морских берегов или рек они идут. Герои О.Куваева люди очень живые, очень разные, и почти в каждом из них сохранена сложность, а иногда и противоречивость характера, свойственная реальному человеку.

Вероятно, О.М. Куваева можно назвать писателем романтическим. Он пишет о дальних краях, о трудных и опасных путешествиях, о людях больших страстей, упорства и воли. Хочется отметить, однако, что романтизм его удивительно реалистичен, поступки людей психологически мотивированы, и как бы иногда герои ни были удивительны, подлинность их не вызывает сомнений.

Должен еще отметить, что язык в книгах О.Куваева выразителен, точен и сохраняет ту индивидуальную, неповторимую интонацию, которая свойственна именно Олегу Михайловичу, и никому больше.

Совершенно убежден, что прием в Союз О.Куваева не может встретить никаких возражений. Очень рад, что в числе рекомендующих его в Союз есть и моя фамилия» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, лл. 47–48).

Но процедура принятия в Союз писателей заняла у Куваева почти три года. За это время он успел расстаться со своей очередной музой — Евгенией Ивановой.

В конце 60-х годов Куваев вернулся к давней идее создать книгу о розовой чайке (она возникла у него еще в конце 50-х годов). Первые варианты повести он сделал в зиму 1961 года. Но писателя ни один из них не устроил. Журнальный вариант повести «Птица капитана Росса» появился лишь в 1969 году.

Летом 1971 года Куваев сорвался на Памир.

«Посмотрю там, с какой стороны у яков хвост растет...», — написал он 21 сентября Борису Ильинскому.

По возвращении в Подмосковье его ждала телеграмма от Игоря Шабарина. Старый друг звал писателя в новое путешествие по Омолону.

«Ну и, не задержавшись дома, — рассказывал Куваев потом Ильинскому, — рванул я в Магадан. Потом мы с Игорем полетели в Сеймчан, пару дней пожили у Емельяныча (у художника Гриценко. — В.О.) на новой и благоустроенной его <нрзб>, а оттуда улетели в Омолон, с Омолона забросились в верховья Олоя и поплыли вниз на резинке».

Ближе к концу сентября 1971 года Куваев уже вновь был в своем Подмосковье. Ему светила путевка в Дом творчества в Коктебеле.

«Но я, наверное, не поеду, — признался он Ильинскому. — Надо посидеть дома, да и вообще что-то утомился я».

Еще в 1970 году Куваев, обдумывая экранизацию повести о розовой чайке, встретил в Терсколе, в доме своей сестры, молодую переводчицу Светлану Гринь. Мимолетное знакомство быстро переросло в роман. Это ей летом 1972 года он телеграфировал: «Считай женой. Целую. Олег».

В это время Куваев очень много работал. Его стали часто печатать. Но сам он к большинству публикаций относился весьма критично. Писатель не скрывал, что быстро разочаровался, к примеру, в своей повести «К вам и сразу обратно».

«Первый ее вариант при всей наивности все-таки был лучше, — признался он весной 1974 года Николаю Балаеву. — Я уж его сейчас слабо помню, но, по-моему, он был сентиментально хорош и краток. Профессионализм при всей его необходимости не всегда приносит лучшее».

Но главным делом Куваева в начале 70-х годов стал роман «Территория». Идея этой книги возникла у него еще во время работы в Певеке. Но плотно он за нее засел уже после повести о розовой чайке.

В январе 1971 года Куваев сообщил геологу Герману Жилинскому: «Моей мыслью довольно уже давно было рассказать о ребятах редкой формации — геологах Чукотки “старых” времен, 1930–1950 годов... Это должен быть роман о подвижниках геологии. Произведение сугубо литературное, но основанное на четкой документальной основе».

Историю открытия золотоносной Чукотки Куваев собирался показать «как историю столкновения характеров, обстоятельств».

Тут многое зависело даже от названия книги. Поначалу Куваев собирался свой роман назвать «Иди на восток». Но тут сразу возникла перекличка с книгой Даниила Гранина «Иду на грозу». После этого Куваев взял за основу другое название: «Часть божественной сути». Ведь многие герои книги были для него полубогами, ибо именно они делали в 50-е годы Колыму и Чукотку.

«На роман, Боря, — признался Куваев летом 1971 года Ильинскому, — у меня большая ставка. Проще, это как раз тот случай, когда я не могу его не писать. Пусть даже для сундука».

Но с ходу у Куваева ничего не получилось. В 1973 году он признался главному редактору Магаданского издательства Людмиле Стебаковой:

«Роман взялся я переписывать, а взявшись, обнаружил, что совсем не то написал. Написал я нечто вроде сценария для трехтомной эпопеи. А требуется по замыслу не очень длинный... современный роман. Вот в этом аспекте я его и перекапываю. И сейчас, в середине перекапывания, вижу, что после придется перепечатать и еще раз по нему пройтись — вот тогда уже будет кое-какой роман».

Не устроил Куваева и третий вариант.

«Сюжета нету, — писал он в мае 1973 года Стебаковой, — да и герой не тот, не развит».

В другом письме, уже Ильинскому, Куваев в те же дни сообщил:

«Думал, что привез Роман, а сейчас вижу, что привез так — сочиненьице. Лежит оно в перепечатке, в понедельник, наверное, раздам по адресам. Но придется вернуться к нему еще раз. Буду рад, если ты его прочтешь. В нем все на месте, все правильно, но теперь надо придать ритм — беспощадно вычеркнуть все длинноты и добавить некую яркость».

Работу над романом Куваев не прекращал до самого конца 1973 года.

«Переписал я его уже пять раз, — сообщал он Стебаковой. — И, видно, еще раз перепишу. Был расплывчат. Стал техничен, но сух».

Непростым делом оказалось найти название для книги. После долгих раздумий Куваев остановился на «Территории». Хотя у интеллектуалов тут же возникали ассоциации с «Аэропортом» Хейли. И эти ассоциации поначалу были не в пользу Куваева, они настраивали на встречу с еще одним производственным романом. Будто производство играло для писателя определяющую роль. А это было далеко не так.

«О чем роман? — писал Куваев в начале 70-х годов, отвечая на анкету магаданского телевидения. — Внешне — это история открытия золотоносной провинции. Но сие — сугубо внешне. С равным успехом можно было писать о каменном угле, участке леса для разработки и т.д. Внутренне же — это история о людях, для которых работа стала религией. Со всеми вытекающими отсюда последствиями: кодексом порядочности, жестокостью, максимализмом и Божьим светом в душе. В принципе каждый уважающий себя геолог относится к своей профессии как к Символу веры. Производственных романов много. Отличие моего — что герои его веруют еще и в свой образ жизни как единственно правильный» (Куваев О.М. Правила бегства. Магадан, 1980).

В набор «Территория» была сдана в начале 1974 года. Куваев по идее должен был испытать облегчение, ведь он закончил огромную работу. Но его что-то продолжало беспокоить.

«Роман, Боря, — признался он в феврале 1974 года Ильинскому, — в журнальном варианте получился у меня неплохой. Ну, значит, средний. Вот гранки прочел. Но назвать его хорошим я никак не могу. Все легкость проклятая, все недоработанность. Болты не закреплены, гайки не дожаты, части хлябают. И ввиду надвигающегося периода суеты и перемещений вряд ли я смогу дожать его в книжном варианте. Для этого надо еще полгода работы».

Первым «Территорию» высоко оценил Юрий Бондарев. Выступая в мае 1974 года на пленуме Союза писателей России, он сказал, что роман «Территория» <...> «по накопленному опыту, по значению реальных коллизий, по воплощению жизни в единстве мысли и формы — явление весьма и весьма заметное и тем более радостное, что Олег Куваев неповторим и в выборе нестереотипных героев, и в комплексе средств выражения. Молодой и прозрачный стиль его будто наполнен незагрязненным озоном — от него как бы веет апрельской последождевой свежестью, чистотой и здоровьем».

Но вот некоторые геологи старшего поколения, участвовавшие в изучении Чаун-Чукотки, восприняли «Территорию» буквально в штыки: они завалили письмами магаданскую печать и партийные органы, считая, что писатель исказил их роль в поисках «желтого дьявола».

Совершенно по другой причине отказалась от этого романа тогдашний директор Магаданской областной библиотеки Нина Кошелева, которая в середине 70-х годов во многом формировала вкусы у элиты Колымы и Чукотки. Она даже запретила у себя в библиотеке устраивать по «Территории» читательские конференции, несмотря на настойчивые рекомендации обкома КПСС. Влюбленная в первые книги Куваева, Кошелева считала, что в своем романе писатель выбрал ложную цель. Как ей казалось, работа — это все-таки не религия, и она не должна заменять частную жизнь человека, любовь, семью. Поэтому Кошелева не разделяла финальный пафос романа, который так полюбили цитировать критики: «День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создается сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный февральский ветер, читатель? Где были, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой?..»

Позже критики долго спорили, как же все-таки оценивать «Территорию». Магаданский исследователь Кирилл Николаев настаивал на том, что Куваев написал прежде всего исторический роман, отразивший «особенности социальной обстановки и психологии людей Северо-Востока в сложные 50-е годы переходного периода от Дальстроя к общественной структуре управления» (альманах «На Севере Дальнем», 1974, № 2). Но с ним не согласился другой магаданский литературовед — Юрий Шпрыгов. «“Территория”, — утверждал он, — роман социально-психологический» (Дальний Восток. 1982. № 9).

За очень короткий срок «Территорию» переиздали в Болгарии, Венгрии, Чехословакии, ГДР, ФРГ, Финляндии, Франции и Польше. В Советском Союзе ее перевели также на эстонский, латышский, украинский, литовский, молдавский, вьетнамский, английский, испанский, арабский и некоторые другие языки.

Еще не дождавшись журнальной публикации «Территории», Куваев продолжил работу над другой книгой.

«Хороший надо писать роман о причинах и следствиях бичизма, — сообщил он в январе 1974 года Николаю Балаеву. — Называется “Правила бегства”».

Потом у Куваева появился шанс попасть на паруснике «Крузенштерн» в загранку. Правда, для этого потребовалась положительная характеристика парторганов (хотя писатель никогда в партии не состоял). С подачи редакции журнала «Вокруг света» он явился на комиссию старых большевиков при одном из столичных райкомов партии. Но на комиссии выяснилось, что Куваев не читал советских газет. Его зарубили. Характеристику ему подписали лишь после вмешательства влиятельных людей из аппарата ЦК КПСС. После получения нужных бумаг Куваев отправился в Ригу, откуда должен был отплыть в загранку «Крузенштерн». Но тяжбы с комиссиями не прошли бесследно. Пережив несколько стрессов, писатель сорвался, ушел в штопор, и парусник покинул Ригу без него.

«Не попал я в Копенгаген, — признался Куваев в августе 1974 года сестре, — но зато пошел роман. Сделал самое трудное — написал начало и теперь знаю, о чем речь».

А потом Куваев вновь затосковал. Не случайно сразу после выхода журнального варианта «Территории» Куваев засобирался в новое путешествие по Чукотке.

«Видимо, — сообщил он осенью 1974 года своему другу, геологу Игорю Шабарину, — в начале мая сплавлюсь по Пегтымелю (хорошая река), морем по заберегам дойду до Певека или до мыса Биллингса. Затем в июле в Кресты. Если ты освободишься — дуем на Алазею. Если еще нет — проплыву по Стадухинской протоке. Идейная задача у меня есть — вспомнить о славе предков».

Другие подробности Куваев тогда же сообщил журналисту Владимиру Курбатову.

«...С весны [1975 года], — писал он, — я плотно переселяюсь на Север. Дела этого требуют. Два романа в заготовке — “Правила бегства” и “Последний охотник”. Без того, чтобы побывать на Чукотке и в Крестах, и на Омолоне, я этого не сделаю. Точнее, сделаю, но не так, как сейчас требует фамилия...»

Только вот со временем была беда. Куваев чувствовал, что он уже не успевал.

«Одна моя ночная и вечная подсознательная мечта: успеть, — признался он в ноябре 1974 года своему товарищу Борису Ильинскому. — Два романа: “Правила бегства” и “Последний охотник”... Чувствую силу я в себе. “Территория” — это ведь так, разминка. И Островского-70 из меня не будет. Ибо, помимо стальных нервов и челюстей, помимо простых, как инстинкт, знаний Чести, Долга, помимо этого, о чем я писал в “Территории”, валяются по магаданским подвалам, в Сеймчанском аэропорту, в общественных туалетах сотни бичей. А они — люди. И на 99 процентов — талантливые и высокоорганизованные натуры, поэтому они в бичах. Доктор их не излечит. Дубинка по голове — также. Что их излечит? Моя книга их не излечит, ибо они ее не прочтут. Но смысл, конечно, шире. Смысл в том: опомнитесь, граждане, и усвойте истину, что человек в рванине и с флаконом одеколона в кармане столь же человек, как и квадратная морда в ратиновом пальто, брезгливо его обходящая... И пусть исполнятся слова: “Кто был никем, тот станет всем”. Вспомните гимн, бывший гимн государства, граждане с квартирами и польтами. Вот смысл и цель моей работы сейчас. За что я любил и люблю Николая Островского и преклоняюсь перед его книгой — это за то, что он имел Веру и ради этой Веры готов был быть нищ, гол, вшив и болен. Это, Боря, достойно Уважения, что бы там ни блекотали по мансардам шизофренчики с сигаретами и новоявленные пророки, у которых есть только слово: “Нет!” Но нет слова: “Я дам вам Истину”» (Советская Россия. 1988. 12 июня).

В середине марта 1975 года Куваев вылетел со Светланой Гринь в Душанбе. Там на худсовете киностудии «Таджикфильм» должна была решиться судьба его сценария по рассказу «Телесная периферия».

Куваев скончался в обед 8 апреля 1975 года от инфаркта в Переславле-Залесском, в квартире сестры его последней музы — Светланы Гринь. Похоронен он был в подмосковном Болшеве.

По словам Светланы Гринь, писатель очень переживал предательство некоторых бывших магаданских друзей. Куваева, в частности, очень расстроил Юрий Васильев. Он ему как другу в марте 1975 года поведал о своих ближайших планах и о стремлении взять новую творческую планку. Каково же было его удивление, когда старый приятель на полном серьезе пообещал не допустить этого и споить романиста. Вот что делала с людьми зависть к чужому успеху.

В свое время Куваев в рассказе «Устремляясь в гибельные выси» писал: «Надо так жить, чтобы люди держали о тебе память бережно, как держат в ладонях трепетную живую птицу. Если, конечно, ты это сумеешь».

Куваев прожил свою жизнь именно так.