Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Рецензии на книги: Михаил Елизаров. Земля. — Юлия Ефимова. Миру видней. — Николай Иванов. Реки помнят свои берега

Михаил Елизаров. Земля

Роман Елизарова — прежде всего результат пятилетней кропотливой и профессиональной работы на известную и популярную тему. Открывается он с биографии главного героя, вкраплений чужих биографий, переездов, первых впечатлений-ощущений о мире, сближений-отдалений во взаимоотношениях с другими людьми, пространством и временем, бытием и небытием, детсадовской игрой в кладбище. Испытанный опыт приравнивается к обряду инициации: трансформация «я» происходит вместе со смертью — сначала осознается чужая смерть, а немного погодя и собственная смертность.

И первое детское впечатление порождает и задает тон последующим событиям. По поводу жанрового определения произведения велось множество споров: роман-воспитание или производственный роман, интеллектуально-философское сочинение или же попытка переосмыслить исторические события? Каждый исследователь затрагивал какую-то одну, волнующую, отзывающуюся в нем тему, тогда как «Земля» — текст о бесконечных метаморфозах, не только в пространстве текста, но и за его пределами, автобиография дум-о-смерти, столкновений с ней и попыток разгадать ее таинство.

Первое впечатление от смерти «программирует» главного героя, причем не столько из-за детсадовской игры в кладбище, сколько из-за Отца, наведшего туману о «биологических часах», а затем столкновения с «первым покойником», мистических событий на кладбище в летнем лагере. Дальнейшие события уже нельзя назвать загадочными, скорее закономерными, что проистекает из характера самого Кротова-младшего. Однако, я полагаю, представленные в романе герои — лики автора, способ донести до читающей публики сокровенные мысли, почерпнутые из идей Кьеркегора, Сведенборга, Хайдеггера, Шопенгауэра, Ницше и прочих прекрасных людей, попытка словесно обозначить смерть и все, что как-либо с ней связано. Персонажи романа, особенно Алина, не раз повторяют одну четкую и броскую мысль: «Смерть — единственное определенное бытие», тогда как жизнь — «бытие-к-смерти». Напоминает египетский культ смерти, однако Елизаров не сосредотачивает внимание на сохранении целостности телесной оболочки, его герои пытаются углубить свое понимание «небытия», прибегая к разного рода практикам.

Очень умозрительный текст: сюжетные линии не сводятся в одну точку, действия персонажей не всегда обоснованны и мотивированны. По сути, перед нами автобус впечатлений, преломленных ликами автора. На мой взгляд, Елизаров создал метатекст: персонажи, сюжет, как и детали потустороннего «Мира мертвых» лишь обслуживают метасмыслы. О них почему-то критики говорят мало, забывая о повторяющихся моментах и дублирующихся структурах. Бытие-к-смерти и бытие-в-смерти рассматривается через все: жизненный опыт, впечатления, картины, половые отношения, шутки-прибаутки, пейзажные описания, языковые структуры (использует латинские афоризмы, нецензурную фольклорную образность, присказки и т.д.), графическое оформление (расстановка ударений во избежание иных трактовок, иных смыслов).

Словом, Елизаров, безусловно, дает множество подсказок, чтобы предполагаемый читатель имел потенциальную возможность считать, осмыслить, пережить высказанные на бумаге идеи (при условии владения изложенными понятиями и знаниями сверх того, иначе возникают уже упомянутые ранее другие смыслы), но мы, как юный Володька Кротов, плутаем, плутаем, плутаем.

Чье оно, повествование, в конце концов, если персонажи растворяются во времени, если само время и пространство расслаиваются, ломаются, становясь галлюцинацией, пьяным бредом несформировавшейся и неокрепшей личности Кротова или нашими собственными заблуждениями (ведь мы считываем и трактуем языковое произведение на свой лад)?

Я полагаю, роман «Земля» следует рассматривать с позиции конвенциональности, ибо нет какого-то единого, верного для всех и вся, универсального объяснения, как и единого ответа у персонажей романа на вопрос о том, что же представляет собой смерть.


Юлия Ефимова. Миру видней

За время карантина у меня развилась страсть к детективам. Причем массовым, популярным. Потому, наверное, беря в руки книгу Юлии Ефимовой, я ожидала благоприятного впечатления. Но увы...

Итак, начнем.

К сожалению, в книге «Миру видней» ошибок немало. Сложилось впечатление, что все корректоры и редакторы издательства одновременно были в отпуске, когда данный материал сдавали в печать. Множество стилистических, грамматических и просто нелепых ошибок.

И чтобы не быть голословной, вот несколько примеров.

1. Мир услышал ее, сделала записи в своем блокноте и как всегда решил сделать ровно наоборот.

2. Должность была шикарная начальник отдела по рекламе продвижению товаров и связям с общественностью в одной известной фирме производителя одежды BRELLO–»Одевайся как совершенство». (Пунктуация, видимо, существует в параллельной вселенной.)

3. Олечка устало собирала свои вещи со стола. Она была чем-то расстроена, или просто рабочий день подходил к концу и усталость давала о себе знать. (Повтор однокоренного слова, нарушение причинно-следственной связи предложения.)

4. Немного оступившись (неудачное сочетание слов), она рассыпала коробку, из которой тянули фамилии выигравших, один листок подлетел к его кроссовкам.

5. Привет, Москва, мы снова вместе, ты снова со мной (неверное оформление предложения).

Еще больше вопросов к автору текста. Непотребная звукопись, нереализованные художественные приемы и ломаный литературный язык, перегруженный неуместными оборотами. Не сработал ни один из элементов заявленного жанра: ни фарс, ни детектив, ни любовная линия. Диалоги скудные и наскоро набросанные, характеры деревянные и плоские. Жанр книги определяется как романтический детектив.

Однако детективная линия сделана плохо, антигерои, или в данном случае «правонарушители», лишены какого-либо характера, индивидуальности, мотивировка их поступков стереотипна и лишена логики. Создается ощущение, будто нам подсунули плохонький, среднего уровня черновик будущего потокового сериала в духе наиглупейшей романтической комедии с редкими элементами детектива. Я не случайно говорю о наличии элементов, поскольку именно подобным образом и выстраивается «детективная линия». Но утверждать, будто детектив, серьезный жанр, есть в «Миру видней» — это, на мой взгляд, очень и очень смело, как и говорить о наличии правдоподобной, развернутой и прописанной романтической линии между главными героями — Беллой Сергеевной Курчатовой и Дмитрием Ивановичем Сахаровым.

Или от скуки, или от нехватки опыта главную героиню нам представляют неуклюжей, неумной девушкой, которая, очевидно, любит хамское к себе отношение и всячески доставляет окружающим проблемы, тогда как главный герой, эдакий принц ФСБ на белом коне, при любом удобном случае не упускает возможности поддеть других. Взаимодействие их развивается благодаря смене различных ситуаций, и в конце по мановению руки автора без каких-либо объяснений двое оказываются влюбленной парой, противостоящей наемному убийце, контрабандисту и внезапно объявившейся родственнице.

К «веселой» компании можно отнести и сотрудников «BRELLO», о деятельности которых так подробно и обстоятельно нам рассказывают на одной трети всего материала. Вопрос «зачем?». Но он риторический.

Не обошлось и без штампов. Чего стоят, например, «волос цвета вороньего крыла», «не перевелись еще умельцы на Руси», «не будем тянуть кота за все подробности», «будет день и будет пища», «уехал за большой деньгой, да там и остался», «вопросов много, ответов мало», «этот город никогда не спит», «платила ей той же монетой» и т.п.

В завершение хотелось бы пожелать автору им же написанное: «...мир, как всегда, наблюдал за ней, поэтому надо вставать и идти дальше, надо соответствовать».

Валерия Грищенко


Николай Иванов. Реки помнят свои берега

О новом романе Николая Иванова «Реки помнят свои берега» уже немало было написано в прессе. Свои мнения о нем высказали Ольга Горелая, Алексей Колобродов, Мария Бушуева, Эдуард Анашкин, Иван Родионов и целый ряд других писателей. Лаконичное, но очень емкое предисловие к книге написал искренне любимый народом поэт и актер Михаил Ножкин. Творчество Николая Федоровича всегда вызывает отклики как рядовых читателей, так и профессиональных критиков. Его книги «Черные береты», «Вход в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре», «Афганский шторм», «Спецназ, который не вернется», «Наружка», «Зачистка», «Контрольный выстрел» и другие захватывающие воображение книги давно стали у читателей одними из лучших в ряду бестселлеров. У одних из читавших эти книги (а это большинство) они вызывают стопроцентное признание и восторженность, у других же (а есть немного и таких) они вызывают только раздражение и резкую критику (скорее всего, это происходит из-за его нахождения на должности председателя Союза писателей России, что вызывает в них откровенно острую зависть), но равнодушными его повести и романы не оставляют никого. И здесь надо сразу сказать доброе слово о московском издательстве «Вече» (главный редактор — Сергей Дмитриев), которое не побоялось выпустить в свет необыкновенно жесткий и предельно справедливый роман, открыто говорящий перед лицом нашей власти и всего мира о тех, кто разрушал и в конце концов разрушил нашу великую державу.

Вот, в частности, Николай Иванов пишет в романе «Реки помнят свои берега» о знаменитом в свое время президенте России Борисе Ельцине: «...еще вчера ломавший хребты тем, кто не желал вступать в партию», он «сегодня водит толпы демонстрантов по Москве, страстно обличая то, к чему сам еще вчера всех призывал».

А вот он пишет о тех, кто «пониже и пожиже»: «Егор Гайдар, внук яростного борца за советскую власть Аркадия Гайдара и сын бессменного руководителя военного отдела газеты “Правда” Тимура Гайдара, сам долгое время проработавший в журнале “Коммунист”, назвал советские годы химерой и возглавил реформы против того, за что боролись его предки и он сам».

Вот он говорит о других реформаторах нашего государства, которые стали откровенными перебежчиками, отрекшимися от того социального строя, который они сами еще вчера пропагандировали всему миру:

«Генерал Дмитрий Волкогонов, отвечавший в Вооруженных силах за идеологию, написавший пафосные книги “Советский солдат” и “Доблесть”, которые по его же указаниям заставляли солдат поголовно конспектировать, лично же и возглавил комиссию по... ликвидации этих самых политорганов в армии и на флоте.

Под Геннадия Бурбулиса, заставлявшего еще вчера учить студентов в свердловском институте марксистско-ленинскую философию и научный коммунизм, на американский манер создали должность госсекретаря — с нее он и клеймил советский строй.

“Отец” перестройки Александр Яковлев — вчерашний член Политбюро ЦК КПСС...

История России, вне сомнения, не знала примера, когда одномоментно стали перевертышами десятки людей, оказавшихся в высших эшелонах власти. Океан способен абсорбировать грязь и самоочищаться, а тут в руководстве страны оказались предатели, страну не знавшие и не любившие. Порядочные люди вообще-то стреляются, когда к ним приходит прозрение и они вдруг убеждаются, что вели народ не в ту сторону. В крайнем случае затихают и уединенно отмаливают грехи, совестливо отказываясь от ученых званий и генеральских погон, заработанных на “ложных” основах и учениях. Здесь же в церковь шли лишь под телекамерами, а право стреляться оставляли тем, кто не изменил своим убеждениям...»

Отдельные главы романа Николая Иванова читаются откровенно тяжело, но не потому, что у автора тяжелый слог или неуклюжий стиль, с этим у него все в порядке, а потому, что в них обнаруживается очень много правды и боли. Столько, что после прочтения нескольких страниц романа приходится делать перерыв, чтобы сделать несколько глубоких вздохов и отдышаться. Да и как не сжиматься сердцу, когда опять погружаешься в события, рассказывающие о разрушении нашего родного Отечества. Свидетелем этого разрушения и был главный герой нового романа Иванова Егор Буерашин:

«Ни речей, ни гимнов, ни благодарности, ни сожаления. Шесть размашистых подписей в гробовой тишине — и все! Оказалось, чтобы прекратить существование империи, не нужны ни войны, ни миллиарды — надо просто вырастить амбициозных политиков, столкнуть их лбами, заставить их грызть друг друга. Стареющее Политбюро не захотело делиться властью с выросшим подлеском, и молодая поросль сама рванула вверх так, что затрещали суставы-сучья у вековых дубов. Хотя какая молодая! И Ельцин, и Кравчук, и Шушкевич десятилетиями подвизались на ниве политпросвещения и пропаганды КПСС. Амбиции, все же неуемные амбиции и месть двигали ими в этот день...

Заместитель главного редактора белорусской “Народной газеты” Валерий Дроздов по журналистской привычке зафиксировал время подписания документов, а по сути, распада СССР — 14 часов 17 минут. По иронии судьбы на циферблате его часов были прорисованы контуры Советского Союза...»

Страницы, касающиеся дней развала нашего СССР, воспринимаются словно горький реквием писателя по ушедшему в прошлое государству, но на фоне этих событий еще ярче проступают эпизоды, рисующие жизнь нашего народа, брошенного страной на растерзание тех, кто дорвался до политической и экономической власти. Но как бы ни было тяжело народу преодолевать все выпавшие на его долю трудности, а большинство людей остаются нормальными честными людьми, пытающимися создавать свое так тяжело достающееся им счастье.

Что же касается литературного стиля Николая Иванова, то он не только не тяжелый, но и, можно сказать, по-своему песенный. В тех абзацах, где речь не идет о развале государства, наглости новых олигархов, беспределе милиционеров, изнасиловании невинной учительницы и тому подобных болевых вещах, его стиль на фоне происходящих в романе событий журчит, как лесные пичужки или скользящий между скользкими камнями быстрый ручей. И, встречая среди глав о тяжести бытия постперестроечной жизни людей описания живой природы, душа словно оттаивает, понимая, что в рычащем по-волчьи мире есть еще и нечто родственное сказочной поэзии. И такие абзацы в романе Николая Федоровича то и дело открываются перед взором читателя, как внезапно попадающиеся ему на пути кем-то оброненные сокровища.

«Ручей то подныривал под поваленные деревья, то протискивался меж скал и волочил себя по камням, чтобы через несколько метров увязнуть в топи, дав отдохнуть своему побитому, изломанному телу, — писал Николай Иванов. — Наглотавшись болотной тухлятины, сам же и вытаскивал себя из вязкой тины, чтобы вновь биться лбом о новые стволы и скалы. Ему бы угомониться, свернуться калачиком в каком-нибудь укромном местечке и стать озерцом на радость себе и природе...

Но манила горный ручей неведомая даль, ждала его у подножия Анд почтенная дама сверхбальзаковского возраста — Магдалена, считающаяся самой большой рекой Колумбии. Ради встречи с ней ручей и готов был настырно выбираться из сельвы...

Ручьям и рекам в сельве другая напасть: как ни прячься в заросли из бамбука, кокосовых и слоновых пальм, под коряги каучуконосов, как ни старайся идти гладью, без шума, но в любом случае к ним приползет, прискачет, прилетит великое множество всякой твари по паре. И за право припасть губами или клювом к влаге, а значит, за право выжить в сухой сезон на берегах идут жесточайшие схватки...»

И такие же, но даже еще более жестокие схватки беспрерывно ведутся на всей земле и между людьми, постоянно воюющими за клочки чужой земли, за леса со строительными соснами, за реки с рыбами, за моря с кораблями и подлодками, за небеса, в которых гудят самолеты, за власть над народами.

А как вдохновенно описывает Николай Федорович начало внезапно начинающегося в лесу ливня, застигшего его с молоденькой учительницей Верой Сергеевной посреди пионерского лагеря! «Пионервожатая протянула для знакомства руку Егору, но тут громыхнуло так, что даже дым от костра пригнулся к пустым консервным банкам, защитным частоколом выложенным вокруг огня. Егора и Веру обдало водяной пылью, обычно клубящейся впереди ливня, и тут же наверху застучало, заскрипело, завозилось — дождь с ветром обрушились на деревья, выкручивая им ветви, выворачивая наизнанку листья, сгибая непокорные верхушки. В расшатанные в небе щели обрушились потоки воды...»

Поистине, автор книги «Реки помнят свои берега» является в душе настоящим поэтом, высевающим по полю своей жесткой прозы сияющие поляны стихов. Натыкаешься на такие полянки, а на них что ни строчка — то яркая метафора, красочное сравнение, запоминающийся образ. Такой, как нарисованный Николаем Ивановым в своем романе образ незабываемого утреннего солнца: «Возвращаться с девчатами в дом солнце поостереглось — прищемят скрипучей дверью, как хвост кошке! Заглянуло через ветки черемухи в окошко, пробежалось по столу с расставленными перед завтраком пока еще пустыми тарелками, обожглось на плите паром от кипящей картошки. Обогнуло липучку с пойманными мухами — скорее всего, висевшую со времен Советского Союза. Сколько еще гадости она из последних сил поймает в новом времени? Дотянулось до телевизора и печатной машинки, стоявших рядом на столе с выдернутыми из розеток шнурами. Телевизором командовали все кому не лень, “Оптиму” облюбовала Аня, которая живет с царем в голове. Последний раз сочиняла что-то про крылатых ангелов, из которых Бог выбрал самых смелых и отправил охранять Землю, превратив им крылья в погоны...»

Будучи остросоциальным писателем, Николай Федорович не низводит свою прозу до голой публицистики, в которой у многих авторов часто присутствуют только одни сугубо политические факты. Его книга откровенно дышит, живет как зеленый лес, и даже образы сегодняшних городов в его книге предстают перед читателем какими-то необыкновенно сказочными, точно кадры разно-
цветных мультфильмов. Увидишь однажды — и уже никогда не забудешь, даже если никогда не был в этом городе и уезжал с этого вокзала: «Питер выпустил “Красную стрелу”, несмотря на ее боевое название, в сторону Москвы медленно, мягко. Тетива не зазвенела, лук-вокзал не спружинил, зато лобастый наконечник с красной звездой между двух глазастых, наполненных электрическим светом фар легко прошел витиеватый рельсовый лабиринт. И только после этого начал набирать скорость и вытягиваться в струнку. Обман в названии экспресса скрывался именно в этом: не тратить силы на стрелках и переходах, беречь их для простора, когда ничто не помешает вонзиться в ночное пространство между двумя столицами...»

Книга Николая Иванова разворачивает перед нами непростые картины жизни рядовых людей, которые волей судьбы оказываются кто в больнице, кто в тюрьме, кто где-то на далеких просторах ельцинской России. И на фоне этих тяжелых эпизодов романного сюжета вдруг то в одном, то в другом месте возникают радующие душу поэтические образы, такие, как, например, взлетающие на холмы джипы с дышащими, как у лошадей, боками:

«Машины промчались по селу безостановочно и вырвались с асфальта на две полевые песчаные полоски, еще не затянутые муравой. Остановились на пригорке, с которого одинаково открывались и лес, и село. Обленившаяся без ежедневных тренировок пыль только в этот момент догнала их, упала бездыханно на покатые бока машин. Брезгливо стряхивая ее с себя мелкой дрожью, внедорожники медленно проехали еще несколько метров.

Первым открыл боковое стекло Никита...

Борис тоже не пожелал ступать на землю, соседствующую с радиоактивным лесом. Показал поднятым вверх пальцем — согласен, но делать здесь особо нечего... Джипы синхронно развернулись и медленно, больше не тревожа упавшую в обморок после сумасшедшей гонки пыль, покатили под горку...»

Можно и дальше выбирать из романа сочно звучащие фрагменты текста, но лучше, наверное, каждому читать эту книгу самостоятельно. Потому что она этого стоит. Бывший разведчик Егор Буерашин, его отец Федор, племянники Анька и Васька, молодая учительница Вера со своими младшими братом и сестрой, ее наглые насильники, жители села Журиничи, сотрудники ГРУ и налоговой службы, Ельцин и его команда, циничный милиционер Околелов и местный магнат Борис — многоликая вереница положительных и отрицательных персонажей романа отчетливо проходит перед читателями, прорисовывая контурами своих собственных судеб характер тяжелых девяностых годов. Но как бы трудно ни было, как бы жизнь ни ломала страну и людей, а доброта, счастье и любовь все равно воцаряются над миром. И, глядя на вернувшуюся после дождей в старое русло реку, отец Егора Буерашина говорит своей внучке Ане, словно открывает ей свое завещание:

«— Реки помнят свои берега, Аннушка. — Улыбка не сходила с губ Федора Максимовича. — Увели мелиораторы ее течение ближе к полям, а вот пошел бурный поток после грозы, дал воде силы — и все стало на свои места.

— Хорошо, — повернулась к Женьке Аня.

— Вот и вы не меняйте своих берегов, — оглядел всех Федор Максимович. — Не предавайте свой род, страну, историю...»

И это простое, но жизненно важное наставление-завещание роду Буерашиных адресуется не одним только Аньке и Женьке, а гораздо более широкому кругу людей. Всему селу Журиничи. Городу Брянску. Москве и Санкт-Петербургу. И каждому из нас с вами...

Николай Переяслов





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0