Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Россия на исповеди

Дмитрий Михайлович Володихин родился в 1969 году. Окончил МГУ имени М.В. Ломоносова. Профес­сор ис­торического факультета МГУ. Автор более 400 научных и на­учно-популярных работ, рецензий, в том числе 30 книг по истории России (монографии, справочники, сбор­ники статей, учебные пособия). Лауреат премии Президента РФ в области образования, Макарь­евской премии, премии имени А.С. Хомякова, кавалер Карамзинского крес­та.

Картина Н.С. Михалкова «Утомленные солнцем-2. Предстояние» — это рассказ о России, представшей перед Богом во всем цветении своих грехов. За два десятилетия со времен революции и Гражданской войны душа страны помрачилась, много крови, много мерзости, много гнева, лжи и злобы налипло на ней. И вот война. Словно Господь призвал грешника к ответу, и он стоит голенький перед всепроникающим взглядом, поеживается, признаваться в совершенных пакостях не хочет, но чувствует, что пришло время раскаяния и «перемены ума». Страшно ему. Однако в то же время он обретает надежду. Не напрасно, узнав о начале боевых действий, бывший комдив Котов сказал: «Война — это наше спасение». Спасение не только для таких же зэков, каким теперь стал он сам, получивших в 41-м шанс выйти из лагеря и вернуться в нормальную жизнь через фронт, через передовую, нет, смысл в этих словах заложен двойной. Война, по мысли Н.С. Михалкова, поданная разными способами во многих сценах, оказалась очистительной болью для нации. И могла нация в ней сгинуть, в этой боли, и могла опуститься еще ниже. Но все-таки оставались в русских и жизненная сила, и твердое нравственное начало, не спаленное в пламени братоубийства, не разрушенное машиной антихристианской зачистки. А потому народ, потеряв страшно много, получив «по грехам нашим», как говорили древние летописцы, «нахождение иноплеменников» на четыре долгих года, похоронив миллионы людей, все-таки выжил, и душа его восстала от помрачения.

Фильм Михалкова страшен, и национальному самолюбию он ничуть не льстит. Единственная батальная сцена заканчивается тяжелым поражением русских. Да, наши подожгли немецкий танк и убили сколько-то немцев. Но сами полегли почти все и вражеское наступление остановить не сумели. Офицер, командовавший силами обороны (Е.Миронов), получил смертельную рану. Он произнес обвинительный монолог о той элите, которая довела страну до столь ужасных поражений и потерь, а потом застрелился. Ничего мажорного, никаких фанфар, никаких салютов. Просто картина тяжелого поражения, да и все тут. Но режиссер абсолютно прав, когда показывает 41-й год без прикрас. На ум приходит знаменитая сцена у Константина Симонова: несколько офицеров, возвращаясь в Москву после пребывания на фронте, дают друг другу обещание никогда не рассказывать кое-каких деталей чудовищного разгрома, который им пришлось увидеть и почувствовать на собственной шкуре. Правильно, надо было драться, не стоило сеять панику. Но теперь-то что? Не стоит ли просто рассказать то страшное, от чего так долго отворачивались? Это ведь 41-й! До Победы еще очень далеко, еще трудиться и трудиться, умирать и умирать! Михалков честно показывает, какую цену заплатила страна за 41-й год. И он так же честно говорит: виновата элита, она правила, а потому она за это безобразие отвечает перед лицом истории, перед лицом своего народа.

Н.С. Михалков представляет советскую элиту образца 41-го без прикрас. Сталин и Берия показаны людьми, способными вызывать только ужас, и только на ужасе держится их власть. Ужас этот столь силен, что люди готовы обмочиться, когда офицер НКВД сообщает им, сколь неразумно они упустили кое-какие подробности из своей биографии, заполняя анкету. Способны предавать родную кровь. Способны превращаться в мерзавцев. Но… могут оставаться и достойными людьми, как, например, дочь Котова (Н.Михалкова), не желающая отречься от отца. Вот только сохранить достоинство в подобных условиях дорого стоит. Речь даже не идет о том, что придется расплатиться за маленькое бытовое мужество собственной жизнью; возможно, отняты будут еще и жизни близких людей. Состоит ли советская элита предвоенных лет из честных идеалистов, тянущих Россию–СССР к сияющим высям прогресса, в светлое коммунистическое завтра, хотя бы и ценой большой крови, нравственной порчи, но ради «благородной цели»? Вот уж нет. Маленький эпизод, в котором побитый молью аппаратчик (А.Адабашьян) эвакуирует на пароходе партархив, многое проясняет. На корабле очень мало места. И оно очень пригодилось бы беженцам и раненым, но заняло его совпартчиновное барахло. Пассия аппаратчика, молодая красавица в роскошных одеяниях, визгливо жалуется, дескать, не так на борту пристроили ее хрустальную люстру, ну почему такое невнимание к ее драгоценной люстре? Никакого бескорыстного идеализма тут не видно. А видна только грязь, и от нее народу полезно было избавиться в соприкосновении с очистительным пламенем войны. Когда корабль идет ко дну, подорвавшись на мине, когда волны выбрасывают на берег покалеченную люстру, зрителю ничуть не жалко той части советской России, от которой мина его избавила.

Ложь? Да нет, какая там ложь! Умела номенклатура сталинской эпохи обеспечить себя и комфортом, и даже роскошью… да и пусть бы жила богато, лишь бы справлялась с делами как надо. Но ведь именно она привела страну в 41-й год. Именно из-за нее Победу пришлось покупать такой ценой. Вот она предстала перед правдой войны, вот спросил с нее Бог, в которого она изо всех сил пыталась не верить, и нечего ей было сказать в свое оправдание.

И очень хорошо, что в нашем киноискусстве о войне перестали отворачиваться как от неприятной правды. Непатриотично? Вот уж нет: чем дороже те жертвы, которые пришлось положить на алтарь войны, тем драгоценнее Победа. А сделать 41-й лучше, чем он был на самом деле, изваять его в мраморе, добавить еще золотых блесток — значит просто солгать. Так вот, Михалкову лгать не захотелось. Он прав.

Фильм получил изрядную порцию критики. Кое-что было обоснованным, но большая часть ее оказалась абсолютно беспочвенной. В духе: «Все снимать надо было иначе, я бы снял гораздо лучше». Или: «Зачем он всюду сует это свое православие!» Или: «Опять чернуха про наш народ». Или: «Как он смел великого народного вождя товарища Сталина…» И тому подобное. Сумма подобной критики легче пушинки. Большего внимания стоят упреки в исторических неточностях. И самой серьезной претензией, которую озвучили критики фильма «Утомленные солнцем-2», стало введение Н.С. Михалковым штрафного батальона в октябре 1941-го, притом штрафбата, где, как минимум, не все имели оружие и не все принадлежали к офицерскому составу.

Исторические источники на этот счет говорят совершенно определенно: штрафные подразделения появились у нас летом 1942 года, состояли из командных кадров, служивших как солдаты, и вооружались они вполне прилично.

При невнимательном отношении к фильму может показаться, что это ошибка, обычный ляп исторических консультантов фильма. Но при весьма серьезном отношении к историческим деталям (а его фильм предъявляет в сотнях мелочей) столь очевидный отход от правды факта трактовать как простую ошибку невозможно. Тут другое: для идеи фильма важно, что главный герой свое горделивое прошлое искупает кровью. А эта фраза прочно вошла в массовое сознание как нечто связанное со штрафниками. Во-вторых, в экстремальных обстоятельствах на передовой 1941 года мог оказаться кто угодно: и недоукомплектованные воинские части, и недовооруженные, да еще с командными кадрами, сомнительными с точки зрения власти. Хотя бы то же «народное ополчение». Это ведь действительно было страшное жертвоприношение людьми, которые с огромными потерями задерживали немцев на московском направлении до подхода качественных резервов. Поэтому, думается, и появилось в фильме совмещение штрафбата с самыми тяжелыми страницами 1941 года. Это все-таки не ляп, а сознательный ход — рискованный, да, но он позволил показать страшные реалии войны в концентрированном виде. Собственно, продуманный кинематографический риск состоял в том, что из художественного кино не делают досконально точное документальное кино, хотя при этом и теряется сто-процентная историческая достоверность. Что ж, Париж стоит мессы.

Фильм от начала и до конца наполнен православным миросозерцанием. Любая сцена так или иначе связана с этим идейным стержнем картины, а потому имеет, помимо чисто реалистического, также символическое, а порой и мистическое значение. Так, например, дочь Котова, крестившись в обстоятельствах смертельной опасности, обретает спасение: немецкий самолет, расстреливавший беженцев, гибнет в волнах, когда, казалось, смерть от немецких пуль уже неминуема. Трудно не увидеть в этом движение Бога, одним перстом убравшего беду от человека, который несколько мгновений назад встал под Его защиту. Девушка получила свыше не только спасение от физической смерти, гибели тела, но и шанс на спасение души. Точно так же и сам Котов обрел его, избавленный Богородицей от взрыва авиабомбы. А в том, что именно Царица Небесная отмолила Котова, дала ему пожить еще, исправиться, нет никаких сомнений: режиссер показал это с полной ясностью. Символика христианского космоса, где ни на миг не прекращается диалог между людьми и Богом, — только надо прислушаться к собственной жизни, вдуматься в события, в ней происходящие, и воля Его немедленно перестанет быть чем-то далеким, абстрактным — присутствует постоянно. Посмел Н.С. Михалков пойти на невиданную доселе христианизацию сюжетов, связанных с Великой Отечественной войной, — и хорошо. Кто-то должен был наконец это сделать, зная, каких плевков удостоится от нашей «толерантной» интеллигенции.

Лишь в двух местах обнаруживаются сцены, диссонирующие с этим символьным рядом.

Во-первых, эпизод, в котором двое бойцов-мусульман перед сражением с наступающими немцами совершают намаз. Ничего исторически недостоверного в этом нет: источниками зафиксированы подобные случаи. Другое дело, что в обрамлении христианской мистики сцена, работающая на ислам, выглядит явно чужеродной. С точки зрения православия мусульманство — явление временно терпимое. Временно — значит пока всех мусульман не крестят или пока не начнется Страшный суд. В этом вероучении христианин не может найти хотя бы каплю истины. И православные с раздражением реагируют на этот эпизод (точно так же как реагировали на вопль «аллах акбар!» в картине Хотиненко «1612 год») не без оснований: слишком очевидна ассоциация с «паспортным интернационализмом» наших дней.

Второй эпизод никакой политической подоплеки не содержит, он просто вызывает некоторое недоумение. После того как немецкие самолеты пустили на дно корабль с ранеными, шедший под знаком красного креста, в воде оказались среди прочих раненый священник и дочь бывшего комдива Котова. Они вцепились в морскую мину, сорванную с минрепа и свободно передвигающуюся по волнам. Священник крестит девушку. Она не без сопротивления принимает крещение, и кульминацией всей сцены становится гибель гитлеровского самолета, расстреливавшего раненых из пулеметов: словно Господь заступился за новокрещеную рабу Божию и не дал ей погибнуть, защитил. Но затем священник (С.Гармаш) отпускает «шипы» мины и тонет. Снято так, что трудно понять: то ли батюшка потерял последние силы и, когда исполнил последний долг, сразу же утратил способность даже пальцы сжимать на «шипах»; то ли он решил, что с него хватит мучений, пусть же смерть подойдет поближе… И подобное двоение интерпретаций содержит в себе соблазн — увидеть в поведении священника самоубийство. А это немыслимое дело: всякий грех смывается покаянием с исповедью, кроме суицида — его ничем не исправишь. Для священника тут никаких сомнений быть не может. И все-таки он отпускает «шипы»… Почему? Зачем? Не то место, не та тема, где позволительно напускать тумана.

Но все же «Утомленные солнцем-2» — удача. Не только личная творческая удача Н.С. Михалкова, но и успех русского кинематографа. В результате многолетней работы появилась картина, не уступающая великим образцам советского военного кино и дающая зрителям те смыслы, к которым кинематографисты СССР не осмеливались приблизиться. О большем говорить пока бессмысленно: пока на экранах не появился третий фильм цикла, «Цитадель», по-настоящему судить «Предстояние» рано. Развязки главных сюжетных линий и магистральная философия фильма станут ясны лишь после этого.

А пока «Предстояние» — серьезное, большое кино, прерванное на середине.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0