Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Родина пахнет свежим хлебом и сиренью

Евгений Феликсович Татарников родился в Удмуртии в 1959 году. Окончил МВТУ имени Н.Э. Баумана и Высшие курсы МВД СССР. Подполковник милиции в отставке. Работал на ПО «Ижмаш», в отделе главного технолога, и в МВД Удмуртии на оперативной работе. Печататься начал в заводской многотиражке «Машиностроитель», а затем в журналах «Истоки», «Бийский вестник», «Литкультпривет», «Автограф», «Чайка» (США), «Великороссъ», «Александръ», «Камер­тон», в историческом журнале «Суж­дения», в альманахе «Гражданинъ» и в газете «День литературы». Занял третье место в литературном конкурсе имени С.Н. Серге­ева-Ценского (2021). Живет в Ижевске.

Киношная жизнь советской Москвы

В 1979-м в Москве насчитывалось более 120 кинотеатров, рассчитанных на 100 тысяч зрителей, из них 15 детских и 28 широкоформатных. На ВДНХ работала «Круговая кинопанорама», в «Кинотеатре повторного фильма» демонстрировали старые фильмы, в «Иллюзионе» — советскую черно-белую классику из запасов Госфильмофонда и иностранные ленты для эстетов. А еще было четыре летних кинотеатра на 2,5 тысячи мест, 174 киноустановки в клубах, дворцах и домах культуры, в красных уголках. Самым большим московским кинотеатром был «Октябрь» на 3 тысячи мест на Калининском проспекте, там проходили премьеры и встречи работников киноискусства со зрителями.

Я помню те времена, как будто это было недавно, когда в любое время года и суток, раскрыв одновременно широко глаза и рот, стояли люди всех возрастов, нет, не у стеклянной витрины с красивым манекеном, а у простой, недавно наклеенной киноафиши, пахнущей еще типографской краской, выискивая на ней любимые фильмы.

Я видел эти большие стенды-афиши с надписью «КИНО», «Сегодня в кинотеатрах», расставленные по всей Москве-матушке и прозванные в народе «сплетницами»; они обновлялись каждую неделю. Около этих стендов всегда толпился народ, и стар и млад, выбирая из сотни кинотеатров, на какой бы фильмец сходить. В 60–70-е годы в СССР снимали до ста пятидесяти картин в год, и в прокат выходило более сотни зарубежных лент. В выходные дни пацаны, получив от родителей 15 копеек на кино, бежали к ближайшей такой афише.

Кинотеатры были расставлены в афише по алфавиту. И первым из кинотеатров в нем был «Авангард», который разместился в церкви Казанской Богоматери, что «на Житном дворе», а последним в афише был «Янтарь».

Я как-то попытался на афише, что стояла у нас на углу около метро «Авиамоторная», посчитать, сколько кинотеатров в Москве, но когда их перевалило за сотню, я сбился и считать не стал. А ведь еще фильмы показывали в заводских, институтских ДК (дом культуры или дворец культуры). И поверьте, и проверьте, это не приснилось мне, зрительные залы там были не хуже, а в некоторых даже лучше, чем в кинотеатрах, а про буфеты и говорить не надо. Например, в ДК МЭИ (Московский энергетический институт) чешское пиво «Дипломат», пожалуйста, пей на здоровье сколько хочешь.

Информация о фильмах публиковалась и в «Московской кинонеделе». Была такая маленькая, но очень нужная газета — за три копейки. Выходила и газета «Досуг в Москве», где был репертуар всех кинотеатров и домов культуры. Я как-то не поленился посчитать, всего их было 146. Но были еще и клубы, которых в этой газете не было, — например, клуб швейной фабрики «Вымпел», клуб МВД в Горловом тупике, клуб имени Крупской, клуб типографии «Красный пролетарий», клуб МВД на улице Дзержинского (Лубянка) и рядом с сороковым гастрономом — клуб КГБ, ДК «Строитель» в Измайлове. Шикарный был кинотеатр при издательстве «Правда», не говоря уж о ведомственных закрытых клубах. Точное количество кинотеатров и клубов в Москве, где показывали кинофильмы, подсчитать, полагаю, невозможно. Думаю, где-то под две сотни.

Что было удобно, в афише были указаны фильм, дата, когда идет, и какие сеансы. Звездочкой в афише были отмечены широкоэкранные кинотеатры. И первым из них был «Мир» на Цветном бульваре. Потом многие другие стали переделываться в широкоэкранные.

В некоторых кинотеатрах было по нескольку залов. В кинотеатре «Темп» на Беговой было три зала, в «Метрополе» — три крохотных зала человек на 120–150, в «России» — три зала: основной, детский (где показывали мультфильмы) и для документальных фильмов. В «Уране» на Сретенке был еще маленький зал, где перед сеансом можно было посмотреть кинохронику. В «Октябре», на Калининском проспекте, помню, было тоже три зала, в одном из которых показывали стереокино. В афише конечно же не писалось, в каких залах какие фильмы, места не хватит на афише.

Ребята, на хороший фильмец или премьеру нового фильма так просто не попадешь! Надо отстоять приличную очередь, но именно на тебе могут закончиться билеты — и вуаля! А когда в кинотеатре Неделя французского, индийского, итальянского, югославского, чилийского кино — это, ребята, праздник не на один день. Такие недели иностранного кино устраивали в «Ударнике» и «Форуме» на Садово-Сухаревской, в «Художественном» на Арбате. А какой народ там собирался, это словами не передать, надо видеть воочию. Это — «сливки жирностью 25%». Ну да это уже сметана общества: женщины в каких-то мехах из непонятного зверя, мужики во всем черном: кожаные плащи до пят, шляпы до глаз. Ну вылитые Аль Капоне! Билетов, конечно, в кассе нет, и их там не было, они давно разошлись по каким-то блатным спискам. Эти недели иностранного кино как быстро набрали свои обороты в 50-е годы, так же быстро съехали на тормозах в самом начале 60-х годов, поэтому этот кинематографический бум мы уже не застали.

А какие красочные были афиши фильмов! Можно сказать, шедевры, в Третьяковку не ходи, стой возле метро «Площадь революции» или у кинотеатров «Октябрь», «Россия» и любуйся творениями художников. Особенно большие афиши были у метро «Площадь революции», под которой стоял десяток автоматов с газированной водой. Пей и любуйся сколько хочешь. В некоторых кинотеатрах перед сеансом играл небольшой оркестрик, пела певица. Хорошие оркестры были в кинотеатрах «Форум» и «Баррикады» (где играла группа «Последний шанс»), «Ударник», который считался главной киносценой страны, «Родина», «Октябрь», «Москва». Вспомните фильм «Дайте жалобную книгу», фразу Рины Зеленой, которую любил сам Сталин: «Меня приглашают в кинотеатр “Перекоп”! Слышала, что в одном кинотеатре был настолько хороший оркестр и удивительно красивая солистка, да еще и с замечательным голосом, что многие ходили не на сеанс, а послушать их выступление. Билетов не достать, а зал полупустой».


В студенческой общаге на Лефортовском валу

В те времена, в конце 70-х годов, наша лефортовская общага студентов МВТУ имени Н.Э. Баумана снаружи выглядела как круизный лайнер, зашедший в глухую рыбацкую деревеньку. В сплошные вдоль всего фасада линии окон этого лайнера безбожно задувал ветер, а все места общего пользования были ну уж совсем «коммунными», то есть общими для всех и единичными на несколько этажей. Коридорная система способствовала интенсивному общению, в них болтали, пели, играли на гитаре, флиртовали, готовились к экзаменам. Солнечный свет из безмолвной Вселенной сюда, в этот коридор, практически не проникал, он только заглядывал и смущенно топтался на месте, около двух лестничных площадок, где были большие окна. В этих темных коридорах всегда был народ, снующий туда-сюда с утра и до утра. Короче, тут был праздник круглый год, и он длился, пока тебя не отчислят за «хвосты» или пока ты не получишь свой синий диплом в придачу к твоему красному носу.

И вот в одной из обшарпанных временем кают лайнера, где стояли три железные кровати, три стула, стол, а в стену был встроен шкаф для одежды и всякой кухонной утвари, жили три товарища — одногруппники. И на этом столе рядом с чертежной доской лежал скелет съеденного яблока, а рядом стоял граненый стакан с недопитым чаем. Весь этот натюрморт, оставленный Мишкой, освещала тусклым светом настольная лампа, которой тоже хотелось спать, а она все горела и горела.

А сам Мишка спал в своей шерстяной синей олимпийке, в которой наша сборная СССР выступала на Олимпиаде в Мельбурне еще в далеком 1952 году, и в черных хэбэшных трениках — трекошках, которые мы прозвали «тянучки», так как на коленях у них обычно образовывались пузыри и тянулись они чуть ли не до пола. И этими пузырями мы мыли полы в своей комнате, когда они лопались. У Мишки они еще не лопнули. Спал он поверх старого одеяла, такого же старого, как наша лефортовская общага. Первым, как всегда, встал Бажик и, выключив настольную лампу, ушел на Авиамоторную, где был большой гастроном под названием «Близнецы». Рядом с ним находился кинотеатр «Факел», который мы не любили и практически его не посещали, а за ним была большая киноафиша, у которой Бажик и остановился.

Он медленно вчитывался в каждую строчку: «Аврора» — «Мимино», «Витязь» — «Трактир на Пятницкой», «Гавана» — «Баламут». «Все это далеко от нашей общаги, где-то у черта на куличках», — думал он и вчитывался дальше: «Зарядье» — «Удар в спину», «Слава» — «Уроки французского», «Родина» — «Блеф».

«Вот то, что нам надо! Студент без блефа — что ёжик в тумане с дырочкой в правом боку. Ни один экзамен не сдаст в сессию, если не ходил на лекции, так что эта итальянская кинокомедия, может, чему-нибудь нас научит...» — отходя от киноафиши, подумал Бажик и на всякий случай спросил рядом стоящего пацана:

— Слышь, парень, ты смотрел «Блеф»? Ну и о чем фильм?

— Там Челентано и мошенник Бэнг постоянно дурят не только окружающих лохов, но и друг друга тоже. Они соперничают, кто из них круче обманет.

«Ладно, посмотрим “Блеф”, может, научимся круто обманывать преподов на экзамене, чтоб не схватить “банан” и не ходить потом с “хвостом” по коридорам МВТУ», — подумал Бажик и радостный вприпрыжку побежал в гастроном «Близнецы» за студенческим батоном к чаю.

— Мишка, вставай, пойдем в киношку, потом в пивнушку «Капкан», потом в «Кошкин дом», к девчонкам из педа, а там наши пути могут разойтись, как в море корабли. Чё дрыхнешь? Чертил, что ли, всю ночь свою ракету? Все равно она до Марса не долетит, максимум до урны только, или препод твой чертеж зубами порвет, как Тузик грелку...

Мишка открыл глаза, уставился в потолок, интересного там ничего не было, кроме следов от пробок шипучего вина «Салют», который был типа «Советского» шампанского, только, в отличие от него, дрянь порядочная, зато цена в два раза ниже. И, собравшись с мыслями, изрек:

— Мужики, я в «Кошкин дом» больше не ходок, в прошлый раз еле ноги оттуда уволок. Галка за мной гналась аж до Введенского кладбища, где я и спрятался за каким-то памятником, а она бродить, искать меня по кладбищу побоялась. Не-не, без меня туда идите к этим педагогичкам... — сказал Мишка, делая потягульки, но вставать с кровати, не собирался.

— Мишка, ты там на кладбище случайно Патрика Гордона с Францем Лефортом не встретил? — прикололся Бажик.

— Типун тебе на язык! Я бежал-бежал, остановился, спрятался за памятником, а потом смотрю — это могила детского писателя Михаила Пришвина, который про природу все писал. Помните?

— А я, Мишка, читал у него в детстве «Серую шейку», — хотел сумничать Бажик.

— Это не он написал, а другой детский писатель — Мамин-Сибиряк. А Пришвин к тому же был еще и философ и до того дофилософствовался, что сказал, мол, мудрец под конец жизни понимает, что смерть страшна только со стороны, для близких людей, но для себя смерти нет, и сам человек в себе как родился бессмертным, так и уходит от нас...

Тут в комнате повисла тишина, тише, наверное, только в безмолвной Вселенной.

— Миша, кончай уже проповеди чужие рассказывать и начитанность свою демонстрировать. Вставай, Бажик уже всю киноафишу на углу Авиамоторной прошерстил и всю подноготную киношную жизнь Москвы изучил — и пришел к выводу, что сегодня пойдем в бесподобный кинотеатр «Родина», в котором еще не были. Там идет итальянская кинокомедия «Блеф», и с твоим любимчиком Андреаном Челентаном.

При слове «Родина» Мишка оживился и стал вспоминать... Оказывается, он уже бывал в этом кинотеатре, который напоминал ему чем-то Мавзолей Ленина, но только кинотеатр был намного выше и наверху вместо членов Политбюро ЦК КПСС тусовался простой народ. Там якобы есть какая-то смотровая площадка, а чуть выше ресторан. Мишкин отец год назад зимой приезжал в Москву в командировку (он окончил в 50-х годах МВТУ) и водил Мишку в «Родину» на какой-то фильм. Но так как была зима, на крыше кинотеатра они не были: там было полно снега. Зато сейчас летом мы всё там разглядим.


Шагал под окнами рисует...

Жень, посмотри, что за шум там под нашими окнами во дворе? — спросил Бажик, делая бутерброды к чаю.

— Да это наш дворник дядя Марк опять белые круги метлой рисует на асфальте. Худо ему, наверное, макмыр[1] с утра мучает.

— Жень, у него фамилия случайно не Малевич?

— Нет, Марк Шагалофф, — сострил я, показывая, что тоже не лыком шит и тоже шарю в живописи.

И тут же был бит за это Бажиком:

— Вообще-то он не Марк, а Моисей Шагал, и рисовал он не на асфальте, а одно время разукрашивал дома в своем родном Витебске. А до этого в юности писал стихи на идише про синий дом. Вот послушай:

Ты помнишь ль меня, мой город,
Там, где дома стоят кривые,
Где склон кладбищенский встает,
Где спит река, там золотые деньки
                                    я грезил напролет.

— Ребята, может, хватит уже про кладбище с утра верещать? Мы поедем в кино или нет? — поставил в этом диалоге точку Бажик, так как наполовину он был евреем, по матери, и с ним спорить никто про Моисея Шагала не хотел.

Ведь Шагал нарисовал себя красным евреем, где он в своей картине сидит на фоне красного дома с красной бородой, а нос и лицо его белые. И Шагал все равно рисовал так, что лучше французского писателя Луи Арагона сказать нельзя: «Жизнь Шагала в том, чтобы рисовать. Эта страна невесомости, где человек ничем не отличается от птицы, а осел живет на небесах, где любая вещь превращается в цирковое действо и где очень удобно ходить на голове, не нуждается в объяснении... В творчестве Шагала своя диалектика, единственным примером которой я признаю “Сон в летнюю ночь” Шекспира».

В то же время мэтр кубизма Пикассо говорил о Шагале: «Когда умрет Анри Матисс, Шагал останется единственным художником, кто действительно понимает, что такое цвет». Сам же Шагал со свойственным ему юмором так отзывался о Пабло Пикассо: «Что за гений этот Пикассо, как жаль, что он не рисует».

В окно высунулась черная косматая голова Бажика, похожая на черное облако перед грозой, и крикнула:

— Эй, дядя Марк, лови «рябчика»!

Тот стал крутить головой по всем деревьям, где сидели черные вороны, которые смотрели на него и что-то каркали. Металлический рубль звонко ударился об асфальт, подскочил и упал на «орла».

— Дядя Марк, шагал бы ты в пивнушку опохмелиться, а то больно на тебя смотреть. Окочуришься еще под нашими окнами, а нам это надо? — кричал сердобольный Бажик.

— Спасибо, мужики, — бросив метлу и подобрав рубль, сказал ватным языком дворник.


В стареньком трамвайчике

В кино и на занятия в МВТУ Мишка ходил одетый с иголочки: джинсики настоящие — «Монтана», батник серый на кнопках, куплен в «Белграде» (это был такой югославский фирменный магазин в Москве), пиджак черный кожаный, сапожки «казачок», куртка болоньевая финская (папа привез из командировки). Ну Ален Делон лефортовский, да и только.

Старенький трамвайчик под номером 43 Усть-Катавского производства, грохоча по булыжной мостовой и высекая на стыке рельс искры из-под своих «колес-копыт», встал как истукан на светофоре. Трехглазый светофор, устав моргать желтым глазом, открыл зеленый, и старенький трамвайчик, пыхтя, помчался навстречу «Родине». Не своей родине, в Усть-Катав, где его произвели на свет, такого несуразного, а к кинотеатру, который походил на Мавзолей Ленина. Трамвай мчался, проклиная по пути дороги и тех дураков, которые его спроектировали. При этом Ленин в Мавзолее материл Сталина, который устроил ему такую показательную смерть...

— Миша, а это случайно не бауманцы спроектировали этот трамвай-тарахтелку?

— Жень, ты чё, в своем уме? Нам бы просто не дали его спроектировать. Мы же оборонный щит Родины куём и поэтому проектируем только то, что вслух говорить нельзя. Ну и для космоса много проектируем, что полетит далёко и незнамо куда, может, даже за пределы Млечного Пути, но в пределах Вселенной, конечно.

По дороге в кино нам с огромного фанерного щита махал рукой дорогой Леонид Ильич, и мы прочитали его слова: «Крепи оборонный щит страны». И Мишка, прочитав их, радостно сообщил нам:

— Это он нам написал напутствие. — И сказал вождю: — Дорогой Леонид Ильич, еще как крепим этот щит, ночей не спим, скоро сами затрещим. Вот ракету вчера ночью нарисовал боевую... — И хотел дать еще и честное комсомольское слово, но услышал трескучий голос вагоновожатой:

— Госпитальная площадь, следующая остановка «Введенское кладбище».

При последних словах Мишка сразу угомонился.

— Мишка, а мы за проезд заплатили? — спросил я его — не потому, что не любил ездить на халяву, а просто не любил платить штраф в один рубль за бесплатный проезд.

— Еще нет, не заплатили, — озираясь по сторонам, ответил Мишка.

— Совесть, Миша, лучший контролер, — сказал я и бросил 9 копеек в красный металлический ящик — монетоприемник, покрутил колесико и оторвал три билета.

Бажик попытался зашипеть на меня, что, мол, деньги зря тратишь и так могли бы доехать «зайцами», но, вспомнив, как его недавно контролеры высадили из трамвая на Красноказарменной за безбилетный проезд, успокоился и стал искать «счастливый» билет, складывая в уме цифры. Бажик странный малый: полчаса назад ему рубль на опохмел дворнику жалко не было, а тут три копейки пожалел. Народу в трамвае было много, и мы через некоторое время стали пробираться к выходу. И Мишка спрашивает у впереди стоящих симпатичных девушек, которые на нас ноль внимания:

— Вы у «Родины» выходите?

Они посмотрели на Мишку как на чокнутого и ломанулись в середину вагона: мало ли что можно ожидать от этого придурка, похожего на маньяка. Я сначала не понял, в чем дело, из-за чего девчонки побежали. Посмотрел на Мишку — вроде не страшненький. Не Челентано, конечно, но на молодого Бориса Андреева похож, такой же сермяжный мужичонка. Потом до меня, как до жирафа на третьем метре его шеи, дошло.

— Миша, надо было спросить у девушек: «Вы не выходите на Семеновской площади, у кинотеатра “Родина”»? А то они поняли, что ты их обозвал уродинами, а они очень даже ничего, симпатичные, — сказал я Мишке, когда мы вышли из трамвая.

А девчонки, стоя у окна вагона, смотрели на нас. Крутили пальцем у виска, показывая на нас: мол, вы чокнутые, но мы бы с вами пошли в «Родину» на последние ряды.

— Мишка, ты не помнишь, в каких фильмах снимался Борис Андреев? — спросил я, и, наверное, зря это сделал. Время-то уже упущено было с этими девчонками.

— Нет, не помню. А тебе зачем?

— Да ты на него чем-то похож.

— А он красивый хоть?

— Да, Миша. Он вылитый русский Челентано, — соврал я.

Где Мишка — и где Челентано? На краю Вселенной.

Вообще-то доехали из Лефортова до Семеновской площади быстро, а на метро добирались бы дольше. Кинотеатр «Родина» находился на Семеновской площади. Его построили в 1937–1938 годах изначально как трехзальный кинотеатр: два зала в здании, один на крыше, на открытом воздухе, однако впоследствии зал на крыше не сохранился. Кинотеатр посещал Иосиф Сталин, и не для того, чтобы посмотреть какой-то фильм, у него и без этого кинотеатра было где, вольготно развалившись в кресле с бокалом грузинского вина, посмеяться над кинокомедией. В «Родине» он выступал перед избирателями Сталинского района. Имя вождя стала носить и открывшаяся в 1944 году станция метро, с 1961 года известная как «Семеновская». Изначально на станции была установлена его пятиметровая скульптура со словами: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

В советское время кино не нуждалось в рекламе. Гигантские очереди у касс всегда были лучшей афишей фильма. Советский человек ходил в кинотеатр в среднем 17 раз в год! Мы купили билеты в кино, и до сеанса оставалось еще 40 минут. Изначально предполагалось, что сеансы в кинотеатре «Родина» будут проходить не только внутри здания, построенного в стиле постконструктивизма, но и на крыше. Однако в итоге там оборудовали ресторан, работавший до 60-х годов. Мы поднялись на террасу летнего фойе кинотеатра, оттуда открылась как на ладони превосходная панорама Семеновской площади. На террасе находилась колоннада, куда надо было подниматься по лесенке, — там было когда-то летнее кафе-ресторан с панорамным обзором.

С правого бока над колоннадой возвышалась башенка-колоннада, увенчанная сверху серпом и молотом. Позже, когда труд станет в стране не в почете, эту башенку с серпом и молотом снесут. А зачем? Кому она мешала?


Памятник бойцу погранвойск НКВД

Мишке больше всего на террасе понравилась скульптура пограничника с собакой: они бежали в сторону кафе-ресторана, как будто там сидел шпион. Позже мы все же узнали, что эта скульптура называется «Защитник дальневосточных рубежей». Где Дальний Восток — и где мы? На крыше почти в центре Москвы. Памятник бойцу погранвойск НКВД Никите Карацупе и пограничной собаке Индусу. Карацупа в 30-е годы служил в неспокойном Приморье, где недружественная Японская империя и обосновавшиеся в Китае и Маньчжурии бывшие колчаковцы проверяли на прочность границу СССР. Всенародную известность пограничник получил в 1936 году, когда ночью в одиночку не без помощи Индуса обезоружил девятерых нарушителей, а всего за двадцать лет службы Карацупа задержал 338 нарушителей и 129 уничтожил.

Эта скульптура чем-то напоминала красноармейца с собакой, что стоит в метро «Площадь революции», только там они спокойно сидели, наблюдая за прохожими, и ждали, когда Мухтару нос погладят. Мишка усиленно стал тереть собаке пятак.

— Мишка, ты зачем это делаешь? — спросили мы его.

— На удачу, — был его ответ.

— Мишка, на удачу трут нос другой собаке, она сидит в метро «Площадь революции», — пояснили мы ему.

Осмотрев все наверху, мы спустились в сам кинотеатр.


В фойе кинотеатра

А фойе было еще грандиознее, и тоже везде колонны, шикарный буфет, правда, без пива, читальный зал, зато с прессой. Бажик хотел посидеть в читальном зале в кресле и полистать журнал «Крокодил», но тут заиграла музыка, и мы пошли в фойе, где на маленькой сцене играл небольшой оркестрик. Ну просто как в филармонии. Оказывается, он играет перед каждым сеансом после 16.00.

— Вообще, хорошо придумали с этой музыкой, культурно так, и настроение перед фильмом поднимает, — говорит Бажик, держа за спиной в руке трубочкой свернутый «Крокодил». Слямзил все-таки. Ну да ладно, в общаге почитаем.

Потом на сцену вышла какая-то тетенька, видимо солистка Москонцерта, Бажик, как культурный студент, зааплодировал, и она запела. Пела без микрофона, но звук в фойе был отменный. Бажик стал смотреть на нее в трубочку из «Крокодила» — видимо, представил, что это у него театральный бинокль. Ну никакой культуры в общественном месте! Она спела пару веселых песен, и зазвенел звонок на сеанс, народ потянулся в зал.

Бесплатно, в плане массовой
                                                     культуры,
В кинотеатре «Родина»
                                             давным-давно
Оркестр под управленьем дирижера
Играл перед сеансами кино.
И зритель в неудобной позе,
Чтоб поудобнее места занять,
Толпились у двери — зайти пораньше,
Как только начинали запускать.
У музыкантов каменные лица,
Как бы оно играется само.
Мы слушаем красивую певицу
И слизываем холод с эскимо...

В «Родине» было два кинозала в самом кинотеатре и один наверху, на свежем воздухе, как мы поняли, на террасе, но там он якобы не прижился, хотя задумка была интересной. Мы заметались. А в какой нам зал? Но толпа сама вывела нас куда надо. Фильм прошел на одном дыхании: умеют итальянцы все-таки кино снимать. А эти цитаты: «Когда блефуешь, неважно, что у тебя есть. Заставь других поверить, что у тебя есть что-то стоящее. Настоящий блеф — это когда сам в него поверишь. Легче всего люди верят в самое невероятное. У меня будет все, что я захочу, и немножко больше...»

— Я, наверное, возьму их себе на вооружение, — сказал тихо Бажик, не сводя взгляда с Челентано.

— Послушай, ты, писклявый комар, если ты вякнешь еще что-нибудь в этом роде, я расшибу тебе рожу! Но поскольку ты в другом весе, то драки не будет. Это так глупо, что может сработать, — услышал Бажик с экрана: это говорил Челентано, но не ему, и Бажик успокоился.


«Сотый» универмаг Москвы на Семеновской площади

Выйдя из кинотеатра, я спросил Бажика, какой трюк ему больше всего понравился в фильме. Он не задумываясь ответил:

— Трюк в магазине, когда они покупали ткань.

Слева от кинотеатра «Родина» находился универсальный магазин, прежде известный как «Сотый». Здание построено в 1927–1928 годах по типовому проекту архитектора В.Ильяшева и инженера Р.Соловьева. На второй этаж «Сотого» универмага вела мраморная лестница, потолок украшала лепнина, сейчас от исторических интерьеров сохранилась лишь балюстрада лестницы. За универмагом находился Московский завод бараночных изделий (Бараночный завод № 1), производивший баранки, сушки, печенье, пряники.

— Сейчас пойдем в универмаг, в отдел «Ткани», там и попробуй этот трюк, — сказал я Бажику в шутку.

Тот тоже ради прикола начал на улице чесаться, как шелудивый пес, народ стал шарахаться от него, как от чумного. Ну, короче, Бажик быстро вошел в образ Бэнга, правда, долго потом из него выходил. Я уж был не рад, что спросил его про трюк. Зашли в универмаг, а там — мама дорогая: богатая лепнина на потолках и стенах, шикарная мраморная лестница. Первый этаж: вина-воды, гастрономия, бакалея, мясо, пельмени, рыба (треска копченая — здоровенные рыбины), овощи. А какой кондитерский отдел в «Сотом»! Клюква в сахаре развесная. Конфет сто сортов. «Мне сто граммов тех, сто граммов этих... вон тех сто граммов. Можно в один пакет...» — тараторила какая-то женщина. Чтобы не слюнявить друг друга, пошли по мраморной лестнице на второй этаж.

Там был огромный отдел тканей, обуви, культтовары, в том числе грампластинки, верхняя одежда, парфюмерия, канцтовары. Отдел тканей сразу пропустили, чтобы не искушать Бажика, который хотя и с трудом, но все же успокоился. Пошли в канцтовары, где Мишка купил ластик. У него была своя технология: он их вымачивал несколько дней в керосине, чтобы они были мягче, тогда они легче без всякой грязи стирали на чертеже ненужные линии. Вышли на улицу, там пахло баранками и сиренью — какое-то странное сочетание. «Стоп! Какой сиренью? На дворе конец июня», — подумал я и оглянулся по сторонам: а точно ли конец июня?

Я увидел, что Бажик в руках держит какой-то флакон и нюхает его.

— Вот в универмаге купил, понюхай, какой приятный запах, — говорит Бажик и протягивает мне флакон одеколона.

Пахло сиренью, хорошо, что не «Шипром». Я вспомнил, что Бажик в общаге бреется каким-то диким агрегатом, который называется механическая бритва. Ее сначала надо завести, как будильник, а потом она тарахтит, как бульдозер, на всю нашу комнатенку. Еще у Бажика имеется пульверизатор, тоже хрень допотопная. Это небольшой стеклянный бочонок, куда он заливает одеколон из флакона, а потом, сжимая-разжимая резиновую грушу, брызжет на себя одеколоном. Обычно это он делает после бритья. Наверное, этот пульверизатор достался ему еще от деда. Я видел их в парикмахерской, когда меня там стригли под полубокс в детстве, хотя я не готовился пойти в секцию бокса. После стрижки парикмахер спрашивал: «Вас освежить? “Красной Москвой” или “Серебристым ландышем”?» Я в этом ничего не понимал и просил: давайте что подешевле. Я закрывал глаза, и он брызгал мою голову, и ей действительно становилось свежо. Я пахнул «Ландышем». «Москвой» пахнуть не хотелось, да и была она жутко дорогой. Бажик шел и тарахтел что-то себе под нос, я прислушался. «Любой урод сыграет с хорошей картой. Настоящий игрок понимает всю прелесть блефа. Когда блефуешь, неважно, что у тебя есть. Заставь других поверить, что у тебя есть что-то стоящее. Все думают, что у тебя полный дом, когда у тебя на руках всего пара двоек». Блин, где-то я уже это слышал. Через минуту понял: это цитаты из фильма «Блеф»!

А на Семеновской площади пахло свежеиспеченными баранками, и всем сразу захотелось есть. Где-то здесь рядом находится то ли бараночная фабрика, то ли хлебозавод, откуда и шел этот приятный запах. За углом «Сотого» универмага мы наткнулись на палатку, где и продавали свежайшие баранки. Купили связку баранок и повесили ее на шею Бажика. Теперь он нюхал не свою «Сирень», а свежие баранки. На его лице был детский восторг. Много ли студенту Бауманки надо: сконструировать «Буран» да утолить голод. Мы сидели в небольшом зеленом скверике за универмагом и, жуя баранки, думали: «Так будет вечно, воздух будет пахнуть свежим хлебом и сиренью».

Оказывается, не мы одни любили и ходили в «Родину». Старожилы Москвы тоже с добротой вспоминают этот замечательный кинотеатр:

«Я тоже хочу поделиться своими воспоминаниями. Мои воспоминания — это ретро, наверное. Я родилась до Великой Отечественной войны, в 1940 году. Жила рядом с к/т “Родина”, на ул. Преображенский Вал, д. 24, с 1946 года. Кинотеатр “Родина” — это мое детство и юность. Конечно, очень хорошо его помню. В кинотеатре было два зала. При входе налево и направо были буфеты с лимонадом, вкусным мороженым, и еще в моем детстве в буфете продавали ириски “Золотой ключик” на 3 копейки две штуки. На стенах были фотографии актеров Н.Крючкова, Л.Смирновой, М.Ладыниной, П.Кадочникова и многих других. Играл оркестр, и выступали певицы. Похожая сцена у С.Говорухина в х/ф “Место встречи изменить нельзя”. Про кафе на крыше, помню, были разговоры, что был несчастный случай: с крыши сбросили девушку во время войны. Помню, еще демонстрировался там заграничный х/ф “Приключения Робин Гуда” году в 1953-м, время было трудное, послевоенное, голодное, и вот показывают, как пирует братия, а один ест огромную оленью ногу. А мы жили все небогато, и вот я смотрю и думаю, что он сейчас это съест и помрет от обжорства. Над входом в кинотеатр был барельеф в овале Сталина и Ленина. Площадь называлась Семеновская, а метро — “Сталинская”, и район был Сталинский. Площадь была небольшая, начиная от ул. Вельяминовской и по всей площади стояли деревянные домики, магазин “Молоко”, суд и много галантерейных палаток при выходе из метро. Жила в этом районе до 1961 года, так что все изменения происходили на моих глазах, с тех пор живу в Измайлове, но люблю Преображенку».

«Помню, в детстве с бабушкой туда ходили. Тогда мне казалось, что это очень большое здание! Наверное, оно и было доминантой в те годы на площади. И еще в фойе было кафе с газировкой, играл оркестр, и кто-то пел. Мне тогда очень понравилось. Да нет, не просто понравилось, а безумно понравилось! Настоящий восторг! И еще большая пальма в фойе! Не кинотеатр, а праздник! Таким навсегда и запомнился».

«Мои первые, детские воспоминания о кинотеатре. Начало пятидесятых. Мои родители собираются в кино, одеваются в то, что в те годы считалось красивым: у отца двубортный костюм, мать надевает крепдешиновое платье. Старшего брата тоже принаряжают. Мое присутствие под вопросом. Фильм ажиотажный: американский “Тарзан”. Билетов не достать, но у отца на фабрике профком подсуетился. И родители все-таки меня берут. От Ухтомской улицы идем пешком, сначала сквером по Госпитальному Валу, потом по новому мосту через Казанскую железную дорогу. Потом через еще не сквер, но уже и не кладбище Бывшее Семеновское. Еще видны старинные ограды, и кое-где из земли возвышаются надгробия. И вот кинотеатр. К кассам огромная очередь, уходящая в сквер и за кинотеатр. Я в “Родине” первый раз, мне пять или шесть лет, я подавлен и оглушен мрамором колонн, буфетом, певицей в дорогом бархатном платье “в пол” перед началом сеанса. Два зала — синий и красный. Нам в синий зал. Самые дорогие билеты в ложе, наши места подешевле — на балконе. Сам фильм не впечатлил, но кинотеатр запомнился в таком его виде на всю жизнь».

«Этот кинотеатр в Сталинском районе Москвы был любимым в моем детстве. Неподалеку, на площади Журавлева, располагался театр Моссовета с Верой Марецкой, Любовью Орловой, Ростиславом Пляттом... Неподалеку можно было встретить Всеволода Шиловского, Леонида Куравлева... В фойе кинотеатра перед началом фильма выступали артисты. Как-то выступал Владимир Зельдин. В буфете можно было приобрести круглое разноцветное мороженое. Ребята из нашего класса сбегали с уроков, чтобы достать нам билеты на фильмы с Раджем Капуром...»

«Во время войны на крыше кинотеатра “Родина” стояла зенитка и стреляла по фашистским самолетам, а после войны из нее давали салют. Наш дом был рядом, и мы из кухни коммунальной квартиры смотрели салют. Мама рассказывает, что в первые дни войны все очень боялись бомбежек и после объявления тревоги дисциплинированно шли на станцию метро “Сталинская” (“Семеновская”). В первые разы брали с собой перину, подушки. И вот бабушка с тремя детьми (одна из них — моя мама) спускались по скользким деревянным ступенькам на платформу. Эскалаторов еще не было, гранитной облицовки не было, по бетонным стенам бежали ручейки воды. Они только успевали спуститься, а, бывало, тревогу уже отменяли. Потом попривыкли и в метро уже перестали спускаться».

 

[1] Макмыр — похмелье (удмурт.).





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0