Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Шурик и Людвиг

Владимир Сергеевич Попов (По­пов-Равич) родился в 1946 году в го­роде Балее Читинской области. Окон­чил мехмат МГУ имени М.В. Ломоносова и Литературный институт имени А.М. Горького (семинар драматургии В.С. Розова — И.Л. Вишневской). Автор нескольких книг прозы и пьес. Пьесы печатались в журналах «Театр», «Современная драматургия», «Молодежная эстрада», «Сло­во Забайкалья», «Крым» и др. Более десяти пьес ставились в театрах РФ и СНГ (1981–2017). Рассказы и повести публиковались в журналах «Слово Забайкалья», «Сибирь», «День и ночь», «Крым» и «Доля» (Симферополь), «Литературные знакомства». Книга «Свет Розова» (2013) посвящена Учителю с большой буквы — В.С. Розову к его 100-летию. Член Союза журналистов СССР, Комитета московских драматургов, Союза писателей СССР, Союза театральных деятелей РФ.

Заслуженному артисту РСФСР
Григорию Шустеру

Шел ноябрь сорок пятого. Сойдя с поезда, демобилизованный майор Александр Шерстнев целую неделю неутомимо и неистово добирался до этой двери в коридоре старого барака. Ежедневные маршруты определялись через длинную цепочку довоенных знакомых, их соседей и знакомых этих соседей. Мужчина не замечал голода, не ощущал тяжести объемного рюкзака и груза в обеих руках, почти не чувствовал боли от ноющих ран. Ночевать майор возвращался на вокзал, где у него уже не спрашивали документов. А каждое утро просыпался рано, умывался, завтракал и бодро выходил на очередной маршрут. И сумел-таки на седьмой день найти свою семью на деревянной окраине большого областного города Сибири, откуда эшелон увозил его лейтенантом на фронт летом сорок первого.

Сразу он постучать не смог. С минуту стоял, ждал, пока стихнут гулкие удары бешено колотившегося сердца. За дверью было тихо, а потом... громко застрочила швейная машинка... Та же! Застывшее, жесткое выражение сухого, обветренного лица майора само собой вдруг растянулось в мягкую, легкомысленную, довоенную улыбку. Александр, не стучась, толкнул дверь.

Когда мужчина в длинной шинели, образцово сидящей на статной, сухощавой фигуре, вошел в неотапливаемую шестиметровую комнатушку, где пятилетний мальчонка катал по полу найденную на свалке игрушечную машинку без двух колес, на глазах боевого офицера выступили слезы. Жена Зина, строчившая аккуратный шов на маленькой ручной машинке, не слышала открываемой двери, но ее тонкое обоняние сразу уловило какой-то новый, странный запах. Женщина оторвалась от шитья, посмотрела на вошедшего военного испуганным взглядом, но тут же ахнула и бросилась на грудь мужа со счастливыми рыданиями.

Шурик никогда не видел маму такой. Нет, плакала она почему-то часто, когда протягивала ему последний кусочек вкусного черствого хлеба или укрывала на ночь всеми старенькими пальтишками и одеяльцами, но таких громких, радостных слез и причитаний малыш ни разу не видел и не слышал. Что бы это значило? И кто этот могучий дядя, на погонах которого блестит по одной крупной звезде? У отца Митьки на погонах по три маленькие звездочки, а у этого высокого офицера с большим, странным чемоданом неправильной формы (интересно, что в нем?) на погонах только по одной, зато они гораздо больше по размеру. И тут Шурика осенило. Худенький мальчик поднялся во весь свой маленький рост и неуверенно, словно задавая вопрос самому себе, тихо произнес первый раз в жизни:

— Папа?..

Ни плачущая мама, ни обнимающий ее мужчина не услышали мальчика, тогда Шурик подошел близко, дернул офицера за длинную полу шинели и повторил громче:

— Папа?..

В детском голосе смешались удивление и надежда, вопрос и утверждение, сомнение и восторг.

Теперь его услышали. Мужчина отпустил женщину, присел, пытался что-то сказать, но из горла вылетали только какие-то странные булькающие звуки. Зато мама дрожащим голосом, с паузами и всхлипами, шепотом и с выкриками зачастила:

— Да, сыночка, это папа... Твой папа, Сашенька!.. Настоящий, живой папа!.. Он пришел, он нашел нас... он... вернулся!..

И она снова зарыдала громче прежнего. Тогда майор справился с собой, поднял сына на руки, прижал к себе. Гладкую щечку Шурика впервые уколола жесткая мужская щетина, а потом он ощутил на лице быстрые, сухие прикосновения твердых, обветренных мужских губ, совсем не похожие на нежные мамины поцелуи.

— Ну, здравствуй, сынок... Здравствуй, Саша, Сашка, Сашенька... Да, я твой папа!.. Родной папа. А ты мой сынок, мой мальчик... Я ушел на войну, когда ты был совсем маленький, тебе был всего один годик и три месяца.

— Теперь мне пять с половиной годиков, я уже большой! — гордо сообщил Шурик.

— Конечно, большой, — улыбнулся майор, опуская сына на пол. — Ты Саша, и я тоже Саша, Александр. Значит, ты — Александр Александрович. Здорово, правда?

Мальчик неуверенно кивнул головой, потом, подумав, спросил:

— Ты теперь будешь жить с нами?

— Ну, если ты не против, Сан Саныч, я буду жить с вами, — продолжал улыбаться отец.

Шурик опять подумал, обводя взглядом крохотную комнату с одной кроватью, столом и небольшим шкафом для одежды.

— Я не пр-р-ротив, — сообщил мальчик, старательно выговаривая букву, освоенную совсем недавно. И с сомнением продолжил: — Но где зе ты будешь спать? У нас же только одна кровать, на ней спим мы с мамой. Ты не поместишься.

— Что-нибудь придумаем, — рассмеялся отец.

Шурика ответ устроил. Он почему-то сразу поверил, что такой папа сможет все придумать и решить любой вопрос.

— А что ты привез в этом большом чемодане? — указал пальчиком Шурик.

— Это не чемодан, — серьезно ответил папа. — Сейчас увидишь.

Мужчина спустил с себя вместительный рюкзак, поставил его на пол около стола.

— Зинуля, разбери, там подарки тебе и Сашке. И кой-чего из еды.

Майор снял шинель, аккуратно повесил ее на спинку кровати и взялся за «чемодан». Положив его широкой плоскостью на пол, присевший мужчина открыл крышку, и Шурик, смотрящий во все глаза, увидел, как папа извлек из чемодана-футляра огромный, блестящий, огненно-бордовый аккордеон с длинными, ослепительными, черно-белыми клавишами с одной стороны и черными кругленькими кнопочками в несколько рядов — с другой. Маленькие гармошки и баяны Шурик видел у соседей. С небольшим и не таким красивым аккордеоном к ним с мамой часто приезжал веселый дедушка Гриша. Но такой огромный и сияющий инструмент мальчик увидел первый раз. А потом вообще началось чудо. Папа повесил аккордеон на грудь и заиграл. Да как! Дедушка, конечно, тоже хорошо играл, но звучали аккордеоны совсем по-разному. Такого чистого, сильного звука Шурик еще никогда не слышал.

— Как его звать? — зачарованно спросил мальчик.

— Кого? — не сразу понял папа.

— Этот аккал... аккар-р-рдеон. У дедушки Гриши совсем маленький, а твой такой большой. У него есть имя?

— Интересная мысль... — задумался папа. — Давай придумаем ему имя... назовем его, скажем... Людвиг!

— Людвиг, — повторил Шурик. И спросил: — Почему он Людвиг?

— Знаешь, — объяснил папа, — был такой великий немецкий композитор Людвиг ван Бетховен. Гениальную музыку писал, я тебе потом сыграю. А это ведь настоящий немецкий аккордеон, пусть будет просто Людвиг. Согласен?

— Согласен, — серьезно одобрил Шурик. — Людвиг мне очень нла... нр-р-равится.

Папа заиграл вальс «Дунайские волны», потом «На сопках Маньчжурии», которые хорошо умел играть и дед Гриша. А потом из Людвига полилась неизвестная, совершенно волшебная, быстрая и бурливая, как горная речка, мелодия под названием «Рио-Рита», уносящая слушателей в счастливые, небесные края. Мама перестала вынимать из рюкзака вещи, застыла у стола, почему-то закрыв глаза, и на ее лице появилась непонятная, загадочная улыбка, какой Шурик у нее вообще никогда не видел. И мальчик сразу понял, что теперь у них с мамой начнется совсем новая, прекрасная жизнь, в которой будет много вкусной еды и всегда будет звучать блестящий папин аккордеон Людвиг.

Новая жизнь действительно началась. Вкусной еды было, правда, не очень много. Папа устроился на работу в школу, где преподавал военное дело и пение. Особенно Шурик любил, когда папа брал его с собой на репетиции школьного хора. Мальчик сидел в первом ряду актового зала, а на сцене выстраивались ряд за рядом много-много разных школьников. Впереди вставали невысокие мальчики и девочки в красных пионерских галстуках. А верхние ряды занимали большие девушки и огромные парни старших классов с комсомольскими значками на рубашках и фартуках. Для всех ставили специальные скамейки разной высоты, так что каждый ряд хора из зрительного зала был прекрасно виден. Папа объявлял очередную песню, давал несколько вступительных аккордов на своем чудесном Людвиге, и сначала солисты запевали куплет, а потом припев подхватывал весь хор. На репетициях всегда присутствовал строгий директор школы. По словам папы, этот крупный усатый дядя, похожий на Буденного, был на войне командиром могучей танковой дивизии, и на его погонах помещались целых три больших, «папиных» звезды. На репетициях в разных местах зала сидели учителя и много старшеклассников. Время летело незаметно, каждая песня доставляла зрителям и самому хору большое удовольствие. А больше всего Шурик гордился тем, что все участники хора и все зрители, включая полковника-директора, ловили каждое слово папы и слушались его беспрекословно.

Жили Шерстневы теперь на другой съемной квартире, в большой комнате, где у мамы с папой стояла огромная новая кровать, а Шурику купили отдельную уютную кроватку. С каждой зарплаты папа приносил домой много вкусной еды, фруктов, печенья и конфет. Хватало этого объедения на три-четыре дня, а потом еще десять дней они питались очень скромно, дотягивая до новой получки. Все шло сказочно-прекрасно, но однажды случился совсем грустный день. На репетицию папа вышел к хору не со своим большим, сияющим Людвигом, а со старым, дребезжащим аккордеоном деда Гриши.

— Папа, а где же наш Людвиг? — спросил Шурик, когда они возвращались домой.

— Пришлось продать, — вздохнул папа.

— Как?! — Мальчик остановился, осознавая страшную потерю. Из глаз его брызнули слезы, и он заговорил почему-то как трехлетний малыш: — Зачем плодать?.. Как зе мы без него?.. Мама опять будет плакать. Обязательно. И я тозе, — с трудом произнес, скорее прошептал Шурик.

Отец присел на корточки, обнял сына:

— Не плачь, сынок. Ты же уже большой парень, первого сентября пойдешь в школу. Знаешь, Сашок, аккордеон Людвиг нам очень помог. Теперь у нас будет свой дом. И у тебя, Сан Саныч, обязательно будет своя комната, в ней — только твой стол для уроков и разных игр. За Людвига мне дали много денег, и я купил целый дом с огородом. Представляешь? Свой дом! И свой огород! Мы теперь будем с тобой выращивать свою картошку, свои вкусные огурцы и свои чудесные, ароматные помидоры. А, Сашка! Ты же любишь помидоры?

— Люблю, — кивнул Шурик. И добавил дрожащим голоском: — Но Людвига я люблю больше, чем помидоры.

Повисла тяжелая пауза.

— А знаешь что, сынок? — нашелся наконец папа. — Когда ты подрастешь, мы вместе с тобой заработаем много денег и выкупим Людвига обратно. Ладно? Договорились?

— Да, папа, — справился с детскими слезами Шурик. — Мы обязательно... Я выр-расту, я буду р-р-работать... мы обязательно... Людвига обратно.

Вскоре папа купил себе новый, отечественный аккордеон отличного звучания. Но когда он играл на нем старинные вальсы или «Рио-Риту», у Шурика предательски наворачивались слезы, а в ушах все равно звучали волшебные звуки, издаваемые когда-то Людвигом.

После школы Шурик неожиданно захотел стать актером. Ну, не совсем, конечно, неожиданно. С пятого класса ему очень нравилось появляться на сцене, выразительно декламировать стихи, легко и зажигательно играть разные роли в спектаклях школьного театра. А после финала пионер, а потом комсомолец Александр Шерстнев с огромным удовольствием выходил на поклоны под бурные аплодисменты зрителей. Отец относился к этому спокойно, даже благосклонно, понимая, откуда у сынка творческие гены. Но когда Шурик объявил о своем «актерском» решении, Шерстнев-старший неожиданно резко выступил против.

— Ты знаешь, Сан Саныч, сколько получают советские артисты? — насмешливо хмыкнув, спросил отец.

— Нет, — честно признался Шурик.

— Смешные деньги, — презрительно отчеканил музыкант. — Даже известные и заслуженные. А рядовые вообще копейки. Ты, конечно, смешной на сцене, зрители тебя любят, но: «Не довольно ль играть и смеяться? Не пора ли мужчиною стать?» Музыка гениального Моцарта. Знаешь эту арию Фигаро?

— Знаю, — пробормотал потерявший всякую жизнерадостность любитель Мельпомены.

— Вот и будь мужчиной. Смеяться хорошо на досуге, а на деле — мужчина должен кормить семью, детей одевать-обувать. Так что выбери настоящую мужскую профессию, Александр Александрович, инженеры и железнодорожники, скажем, всегда нужны. И платят им в три раза больше, чем актеришкам.

Отец помолчал и, глядя на убитого сына, миролюбиво добавил главный аргумент:

— Будет на что и Людвига выкупить. Подумай хорошенько, сынок.

Мама безропотно поддержала мужа, и Шурик сник, подал документы в железнодорожный институт. Поступил. Прилежно учился, прилично сдавал сессии. С увлечением играл в студенческой самодеятельности. Курс за курсом дело шло к диплому. Однажды Александр шел мимо Главного театра их областного центра и увидел объявление о наборе в театральное училище. Тормознул. Прочитал. Ни слова не сказав дома, пошел поступать. Ростом Шурик пошел в миниатюрную маму, а рыжие кудри, смешной нос и озорные глаза делали его ровней с толпами мальчишек, желающих стать актерами. Все три тура несостоявшийся инженер легко преодолел в каком-то счастливом состоянии свободного полета. Александр Шерстнев весело и азартно читал любимые стихи, уморительно показывал «Волка и ягненка», заставив громко смеяться утомленных бездарными выступлениями членов жюри. Вскоре в городской «Вечерке» появилась заметка «Сорок счастливцев» с фамилиями первокурсников театрального училища. Когда родители случайно углядели в ней свою фамилию, разразился скандал.

— Значит, ты решил наплевать на мое мнение, дорогой сынок? — с могильным спокойствием поинтересовался отец.

— Нет, папа, но...

— Но ты учти! — добавил звука родитель. — Кормить тебя еще четыре года я не собираюсь. Или получаешь диплом инженера-железнодорожника, или... живи как знаешь.

Утром, оставшись один, Шурик достал старенький чемодан, с которым раньше ездил ежегодно в пионерлагерь. Положив в него несколько рубашек, смену белья и пять любимых книжек, парень ушел из дома в новую жизнь. Директор театрального училища — бывшая актриса Главного театра — узнала неожиданного гостя с чемоданом. Она сидела в комиссии на последнем туре, смеялась до слез и активно голосовала за прием двадцатидвухлетнего Александра Шерстнева в училище. По персональному распоряжению директора возрастной первокурсник получил дефицитное место в общежитии, после первого семестра его обычная стипендия стала повышенной, а со второго курса на публичные показы с участием Шурика Шерстнева актовый зал забивался до аншлага. Директор всегда сидела в первом ряду.

После диплома профессиональная жизнь молодого актера началась в Театре юного зрителя. Играл Саша Шерстнев много, с неизменным успехом, порой и триумфальным. Седой отец, инкогнито посмотрев его спектакли, признал правоту сына, и мужчины стали общаться на прежних, родных началах. С первых лет служения в театре Сан Саныч стал подрабатывать на новогодних елках и вскоре стал лучшим Дедом Морозом города на несколько десятилетий. На елки в ДК или на крупных предприятиях Сан Саныч неизменно запрашивал хорошего аккордеониста. Исполнял под аккордеон веселые новогодние куплеты собственного сочинения и заразительно радовался, когда детишки в костюмах зайчиков, лисичек, снежинок или пиратов громко пели трогательные песенки и водили хороводы под аккомпанемент очередного виртуоза. При этом Дед Мороз незаметно для всех и сам превращался в пятилетнего Шурика и мечтал, что в руках очередного музыканта однажды увидит Людвига. Он бы его, конечно, сразу узнал и предложил владельцу любые деньги за возвращение детского волшебства. Не довелось...

В сорок лет первачу ТЮЗа Александру Шерстневу присвоили почетное звание «заслуженный артист РСФСР». В пятьдесят его пригласил на свою сцену Главный областной драматический театр, где новичок сыграл множество ярких ролей. При этом умудрился не рассориться с мэтрами из сложившейся давно труппы «террариума единомышленников». За ним неофициально закрепилась кличка «наш Пьер Ришар» — так похож был заводной русский лицедей на гениального французского комика и внешне, и легкой, «моцартовской» игрой на подмостках.

Семейная жизнь складывалась до поры удачно. С первой женой они родили и вырастили двоих сыновей. Затем коварная онкология унесла любимую подругу, но судьба утешила, послав верную Аллу — вторую замечательную жену. И снова были два десятилетия теплого семейного очага, в который хотелось поскорее вернуться и после спектакля, и с гастролей. А потом... потом началась черная полоса. Вдруг и эту милую, заботливую женщину настигла скоротечная, убийственная онкология.

Ко второму удару русский Пьер Ришар оказался совсем не готов. Из порхающего по сцене и жизнерадостного в быту элегантного мужчины блистательный Сан Саныч резко превратился в молчаливого, грустного старика, разучившегося улыбаться и смеяться. После закрытия сезона он все лето просидел на даче, никого не желая видеть. В память об Алле с утра до вечера возился на грядках, вырастил рекордный урожай овощей. Что-то машинально раздал, но большая часть сгнила на корню. На следующее лето опять жил на даче, но выращивать огурцы и помидоры уже не хотелось. Никаких желаний не осталось. В ожидании нового театрального сезона жизнь тускло тянулась по инерции. В июле вяло собирался навестить родственников, давно живущих в Коктебеле, но колебался. А что там? Слушать сочувственные слова, поддакивать, вспоминать, какой чудесный месяц у моря они провели с Аллочкой два года назад... «Можно же просто купаться, загорать на прекрасном побережье, сходить к Волошину...» — пытался уговорить отпускник сам себя несколько дней. Не уговорил. За сутки до отлета сдал давно купленные билеты, снова засел на даче. Однажды утром вдруг зазвонил мобильный телефон, молчавший три недели.

— Сан Саныч, привет! — преувеличенно мажорно зазвучал в трубке знакомый мелодичный голос Верочки, штатной сотрудницы областного отделения Союза театральных деятелей. — Слушайте внимательно, великий мастер! Буквально вчера вечером появилась горящая путевка в «Лесную сказку», желающих воз и маленькая тележка, но я звоню вам первому. Поедете на две недели? Там правда сказка, Сан Саныч! Прекрасный лесной пансионат! Какой воздух! Как птички поют! Грибники корзины грибов несут. Я там отдыхала прошлым летом. Случайно вы не бывали?

— Нет, Верочка, не бывал, — чужим, холодным голосом отозвался Шерстнев. — Да, признаюсь, и не хочется. У меня на даче тоже воздух чудесный и птички поют. Так что спасибо, красотуля...

— Нет-нет, Сан Саныч, не спешите отказываться, пожалуйста, не вешайте трубку! — не дала флажку упасть опытная «шахматистка». — У меня и у всех знакомых сердце слезами обливается. Вы просто не имеете права сдаваться. Слышите? Не имеете права! Вы всем нужны, дорогой кумир зрителей! Вы меня слышите? Вы — волшебник сцены, лучший Дед Мороз всех времен и народов, чудесный человек и настоящий мужчина. Вы! Всем! Нужны!

Пауза висела бесконечно. Верочка затаила дыхание.

— Вы думаете? — отреагировал наконец дачный затворник. В его голосе по-прежнему доминировала холодная отстраненность. Но чуткое ухо театрального менеджера все же уловило живинку интереса.

— Знаю! — уцепилась за живинку Вера. — Все, кто приходит, обязательно первый вопрос — как там наш Сан Саныч? И маститые актеры-актрисы, и молодежь. Знаете что, мой любимый чародей? Я девушка решительная, все равно выписываю путевку на Александра Александровича Шерстнева. Прямо сейчас! Уже пишу. Пропадет, заплачу из своего кармана, и всё. Вам понятно? Вы меня слышите, милый Пьер Ришар?

— Слышу, очаровательная кудесница, — почти прежним, «ришаровским» тоном отозвался дачник.

— Пожалейте бедную, хоть и красивую женщину, — добавила кокетливую нотку Вера. И тут же перешла на деловой тон: — Если сможете, уважаемый отпускник, завтра, пожалуйста, возьмите свою путевку, послезавтра заезжайте в «Сказку». Хорошо? Могу доставить на своем «опельке». А? — Не давая паузе затянуться, Вера снова включила «женщину»: — Я вас прошу, я вас умоляю, мой любимый артист...

— Все-все-все, Верочка, сдаюсь, — совсем весело среагировал дачник. — Перед такой бескорыстной женской заботой совершенно невозможно устоять. Оформляйте.

Пансионат «Лесная сказка» встретил живительным лесным воздухом и обещанными трелями-посвистами пичуг всех калибров. За обеденным столом заслуженный артист оказался с двумя миловидными дамами с Алтая. Познакомились. Впрочем, женщины заявили наперебой, что давно знают великолепного Александра Шерстнева.

— Какой вы чудесный старик Базаров! Я в прошлом году смотрела, плакала навзрыд в конце, когда вы свой потрясающий монолог говорили, — поделилась молодая Люба.

— А я вас еще по ТЮЗу хорошо помню, — сообщила старшая дама, назвавшаяся Надеждой Сергеевной. — Мы с дочкой регулярно приезжали в ваш город на выходные к друзьям, очень любили в «Юный» театр ходить. Всегда мечтали увидеть Сашу Шерстнева. А вы играли, нам на радость, почти во всех спектаклях.

Сан Саныч повнимательнее посмотрел на старшую собеседницу. На него с искренним, неформальным интересом смотрели большие, чуть лукавые глаза красивой зрелой женщины, знающей, что почем в этом мире.

— А вы чем занимаетесь, Надежда Сергеевна? — актерски заискрившись от ее слов, продолжил диалог артист.

— Да так, на аккордеоне играю, — беспечно махнула рукой с улыбкой обаятельная дама.

— На аккордеоне?.. — Голос Сан Саныча вдруг предательски осип.

— Ну-да, на аккордеоне. А что вас так удивило? Разве только мужчины играют на этом божественном инструменте?

— Почему-то мне попадались только мужчины, — с трудом приходил в себя артист. — И какой у вас инструмент?

— Редкий. Немецкий. Как раз мужской, огромный, но пока справляюсь.

Наступила пауза.

— Мне бы очень хотелось вас послушать, — ровным и глубоким голосом произнес наконец заслуженный артист.

— Так приезжайте в Барнаул, я там часто выступаю. Люба, кстати, солистка филармонии, поет под мой аккордеон чудесные романсы. С собой вот не догадалась привезти. Тяжелый больно. Да еще чемодан.

— Спасибо, Надежда Сергеевна, вряд ли выберусь. А если вдруг у вас выпадет концерт в нашем городе, пригласите, пожалуйста.

Отдых покатился в увлекательных прогулках с интересными разговорами. Через неделю у алтайских артисток закончился срок путевок, и они уехали из «Лесной сказки». Еще через неделю Сан Саныч вернулся домой в пустую, холодную даже летом квартиру. На следующее утро раздался звонок в дверь. Хозяин в домашнем халате, равнодушно пожав плечами, оторвался от чашки кофе и открыл дверь, не глядя в глазок. Звонок в его квартиру нажала, оказывается, Надежда Сергеевна. У ее ног стоял большой футляр с аккордеоном. С минуту длилась пауза, потом Сан Саныч поднял инструмент, вежливо пригласил войти.

Помогая гостье снять куртку в прихожей, хозяин спросил:

— Как вы узнали мой адрес, Надежда Сергеевна? И прямо без звонка...

— Я же с Верочкой из вашего СТД давно знакома. Вы хотели меня послушать? Вот и получайте — прикатила с музыкой. Не прогоните?

Заслуженный артист откашлялся... проглотил подступивший к горлу комок.

— Спасибо, Надежда Сергеевна. Ваше появление — лучший подарок в моей жизни за последние полтора года.

Аккордеон оказался очень похож на Людвига, той же самой марки. И сиял так же великолепно. И кажется, издавал тот же волшебный звук. Или не совсем тот? Столько лет пролетело... Он или не он?

— Вы «Рио-Риту» играете? — спросил после второй мелодии Сан Саныч.

— Нет проблем, я все играю, — улыбнулась гостья.

И полилась искрометная, мажорная, заводная музыка, с каждой минутой возвращающая слушателя к привычному много лет куражному мужскому настроению.

Когда прозвучал последний аккорд, у Сан Саныча вырвалось:

— Как чудесно, милая Наденька! Сердечное спасибо.

— Вам спасибо, дорогой Сан Саныч. Почему-то для вас эта мелодия у меня прозвучала лучше, чем за все минувшие тридцать лет с этим аккордеоном... О чем задумались?

— Да, знаете... все не могу решить, тот или не тот... Откуда у вас, Надежда Сергеевна, этот аккордеон?

— От папы. Он купил его давным-давно на какой-то ярмарке. Мой папа был лучший музыкант Алтая, играл лет двадцать на этом аккордеоне, потом отдал мне.

— Вы не можете мне его продать, Надежда Сергеевна? Я заплачу сколько скажете.

— Ну что вы, Александр Александрович, какие деньги! Это же все, что у меня осталось от папы.

— Да, извините, ляпнул глупость. Теперь, пожалуй, все равно: Людвиг, не Людвиг...

— Что, простите? Какой Людвиг?

— Неважно. На самом деле... — Он улыбнулся чуть смущенно. — Мне просто очень хотелось бы слушать вашу игру на этом аккордеоне каждый день.

— Ой, как замечательно вы улыбаетесь, сразу такой молодой и так похож на Пьера Ришара. Вам этого никто не говорил?

— Тридцать лет говорили, — вздохнул грустно хозяин.

— Нет-нет, только не теряйте молодой улыбки, Сан Саныч. Если вы правда серьезно хотите... — Надежда Сергеевна сделала глубокий вдох и, четко разделяя слова, произнесла: — Я готова играть для вас каждый день.

Женщина смотрела хозяину прямо в глаза, ожидая ответа. Сначала она увидела, как грустная улыбка становится снова молодой, свободной и счастливой, а потом и услышала негромкий, но твердый мужской ответ:

— Да, Наденька, хочу. Очень серьезно. Очень хочу.

С того дня они живут вместе.





Сообщение (*):

Сергей Тизик

23.07.2022

Отлично! Очень цепляет! Спасибо.

Александр Сумбатов

23.07.2022

Удивительно трогательный рассказа Владимира Попова. В нем простыми словами повествуется о трудной послевоенной жизни наших людей, о непреодолимой тяге талантливого человека к искусству, о трудолюбии и скромности артиста, о замечательных человеческих взаимоотношениях. Этот рассказ - творческая удача писателя.

николай

25.07.2022

Очень душевно и жизненно. Большое спасибо автору.

Lubava

03.08.2022

Замечательный трогательный рассказ. Акцент на инструмент особенно впечатлил. То ли потому что у меня своя жизненная история связанная с аккордеоном,то ли потому что просто представила это все как киноленту. Спасибо сердечное, Владимир !

Комментарии 1 - 4 из 4