ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Зеленоградский «Микрон» был в глубоком упадке, плашмя лежал, и Голубничего подмывало по дешевке войти в этот бизнес. У него был хороший нюх на завтрашние прибыли, но в технологическую суть дела он никогда не вдавался, «в цифру» его забросило случайно, с тем же успехом мог заняться торговлей или стеклотарой. Шуршание купюр для него звучало вдохновенной музыкой, а путеводной звездой и голубой мечтой был профит. В узком кругу профитных единомышленников он со своей непревзойденно хитрой улыбкой любил цитировать Рокфеллера: «Я могу объяснить происхождение всех своих капиталов. Кроме первого миллиона». Секрет своего первого миллиона Голубничий, понятно, не раскрывал, даже слухи на этот счет не ходили. Первоначальное накопление — всегда и всюду тайна за семью печатями.

По жизни мужчина стремительный — на женщин производил впечатление неизгладимое, — в бизнесе Голубничий осторожничает, мнителен до чрезвычайности. Оно и понятно: хороший нюх позволяет и обязывает лучше принюхиваться. Потому по старой памяти и не без хитрого умысла попросил пощупать, а заодно и прощупать этот «Микрон». Вдохновил: «Глядишь, мы с тобой на пару туда влезем». Как и на заре их предпринимательской «юности», предполагалось, что Голубничий порадеет капиталами, а Орлов в обеспечение скромного пая вложит в бизнес свои мозги.

Из Зеленограда Константин поехал в Москву, домой. Позиция четкая: завод интересный, возрождению подлежит — но не завтра, капитал придется на несколько лет заморозить, зато перспективы профита сомнений не вызывают. Однако свое участие в этом бизнесе исключал. Во-первых, неинтересно — профит, только и всего. Во-вторых, предвидел, что через сколько-то лет кибербезопасность, на которую он «сел», будет востребована особо. Пока грести трудновато, даже трудно, на верхах увлечены грандиозными айтишными возможностями, не понимают, что у цифрового монстра такие «закидоны», от которых со временем придется искать спасение. Один к одному — как атомные станции и атомная бомба, новая технологическая эпоха, она и так и сяк, и спиной и боком поворачивается. А его сегодняшние затруднения... Умно кто-то из великих сказал, что трудные пути предпочтительнее: на них нет конкуренции.

Вспомнилось далекое по времени — из другой эпохи — Кратово, старик Никанорыч, вернее, его ссылка на Сталина — не кусайте за пятки, берите за горло. Переводя эти мудрые слова на язык сегодняшних дел, Константин считал, что заниматься проблемами киберзащиты — это и есть брать за горло едва ли не главную угрозу завтрашнего дня. А этот Сергей Никанорович... Бывают странные сближения: они виделись всего-то два раза, но Костя явственно почувствовал не только их интерес друг к другу, но и взаимопонимание.

Когда по зову Вальдемара они с Региной вторично приехали в Кратово, Сергей Никанорович сидел в кресле под березой, а по обе стороны от него стояли допотопные табуретки со стопками книг. Объяснил:

— Библиотечка у меня хлипкая и старая, вот перебираю книжки, которые за жизнь накопились. Мне они уже не в помощь, соседям раздариваю. Вам бы я вот эту книжицу порекомендовал, — слегка улыбнулся, — Владимира Ильина. — И протянул книгу, судя по невзрачному серому переплету, давнего издания.

Костя поблагодарил, сунул подарок в сумку Регины — при ней всегда была сумка, говорила, что без хозяйственной сумки она словно голая, — а когда вернулись домой, поставил книгу на полку и забыл о ней. Вспомнил лишь через несколько лет, когда после смерти мамы продавал квартиру и паковал памятные вещи. Открыл — и не смог оторваться. С тех пор эта книга у него настольная, перелистывает, когда того настроение требует. Есть цитаты, которые наизусть помнит, очень уж они на душу легли. Особенно эта:

«В Южную Россию целыми массами переселялись и переселяются иностранные капиталы, инженеры и рабочие, а в современную эпоху горячки (1898) туда перевозятся из Америки целые заводы. Международный капитал не затруднился переселиться внутрь таможенной стены».

Грандиозно!

И тут же полыхнула в душе ненависть — да, настоящая ненависть! — к Гайдару, который по дурости или наущению извратил российскую экономику в тот самый момент, когда она могла виртуозно воспользоваться прежними, вековой давности рецептами. Памятная цитата — она из «Развития капитализма в России», а Владимир Ильин — псевдоним Ленина, в сибирской ссылке, в Шушенском, написавшего учебник экономической жизни. Гайдар работал в журнале «Коммунист» — шишкой там был, — наверняка эту книгу изучал, но на пороге рыночной эпохи нахватался у наглосаксов — так он называл англосаксов — чуждых, давно устаревших идей, а российский исторический опыт — побоку. Все-таки по дурости или по наущению? «Куи продест?» — кому выгоден гайдаровский рыночный шок? Или просчитался из-за идеологических шор, не позволявших вспоминать Ленина? Ну и не вспоминай, но делай, как России сподручнее. Так нет же... А ведь в 1898 году Россия занимала первое — первое! — место в мире по темпам экономического роста. Кстати, подзаголовок у ленинской книги знаменательный, — «Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности». Внутреннего!

А что натворил Гайдар?

О, Костя хорошо помнил то сумасшедшее время. Ему было наплевать на политику, он почти не интересовался ни острыми конфликтами между космополитами и державниками, ни громкими передрягами во властной верхушке, по наивности считая их не более чем базарными перебранками. Но что касается экономики... Вот он, кронштадтский футшток, от него все идет. На собственной шкуре он ощущал, какая смертельная схватка шла между компрадорами, на которых сделал ставку Гайдар, и национальным бизнесом, между нефтегазовыми баронами и гибнущей заводской элитой. Одичалое было время.

Гайдаризация всей страны стала кошмарным сном. Сперва создали нехватку наличности, из-за чего пошли жуткие задержки зарплаты, спрос упал и заводы-фабрики затоварились. А Гайдар крупно сэкономил, при бешеной инфляции — цены на хлеб за три месяца вздулись в пять раз — тех, кто в срок не получил зарплату, попросту ограбили. Денежные переводы вдруг стали пересылать с черепашьей скоростью, тоже изъяв из оборота огромные деньги. И кто поручится, что их не крутили в банках? Орлов к тому времени уже был в бизнесе и понимал, к чему клонит Гайдар. Поставив промышленность на колени, он продавил закон о банкротстве, чтобы заводы пошли с рук по дешевке. То, что затевает Голубничий с «Микроном», — отрыжка тех времен. Но ретивый Гайдар не успокоился, да по мелочам не разменивался, гнобил экономику по-крупному, по принципу «Все следующее хуже предыдущего». Вдруг ввел 28-процентный НДС на весь цикл производства. Диверсия! Что тут началось! Скажем, фермер сдал бычка на мясо — плати 28 процентов. Разделочный цех шлет мясо на колбасу — ага, снова 28 процентов с полной стоимости, включая труд фермера! Колбаса идет в торговлю — фермер, с тебя сдерут налог в третий раз, всухую выдоят! Да еще и в четвертый — когда в магазине продадут. С ума сойти! Вот откуда бешеные цены. А Ельцин, не выходя из пьяного угара, не понимая, что Гайдар глумится над экономикой, намеренно ее гробит, громогласно снимает с работы директора Брянского мясокомбината за дорогую колбасу. Жуть! А Гайдар-то сразу двух зайцев кладет: вздувает цены, чтобы совсем зажать спрос и создать видимость полных прилавков. Но если президент не сечёт, что Гайдар вытворяет, откуда же народу сообразить?

На Ленинградском шоссе была пробка, и водитель посетовал, что ездить по Москве становится все труднее. Но Костя даже обрадовался случайной задержке, воспоминания одолели, в душе клокотали прежние обиды. С негодованием подумал, пожалуй, о самом отвратительном трюке Гайдара, стоявшего спиной к российским интересам. После рыночных валютных метаморфоз ввели инвестиционный курс доллара — разный по отраслям. В медицине, помнил Орлов, курс был 5,4 рубля, и если заводу дали 10 миллионов долларов на закупку импортных станков, завод заплатит 54 миллиона рублевого покрытия. И вдруг Гайдар вводит единый курс — 80 рублей! Значит, завод должен внести 800 миллионов! Батюшки святы, да где же взять миллиард! Всё, полный финиш, с обновлением оборудования покончено, никаких модернизаций! Галдеж поднялся немыслимый. А толку-то что? Чья власть, того и вера. В ту пору, помнится, кто-то в Нижнем Новгороде задумал по примеру Антверпена обустроить «улицу красных фонарей» — так это пожалуйста! Черкизоны всякие, трактиры-рекетиры — тоже с руки. А в производство вложиться, — ни-ни. В итоге экономика — в руинах. Вот такие они были, гайдаровские времена. Новый финансовый сленг. Эпоха позора!

Костя непроизвольно чертыхнулся вслух, он и сам пострадал от гайдаровщины: не мог купить импортную аппаратуру, сверху словно нарочно тормозили развитие технического авангарда — ай-ти. Для дела в пользу России — полный цугундер! Боже, через какие препоны пришлось продираться в то время! Зато на своей шкуре познал цели Гайдара, понабиравшего советников «из чужа», вроде Джеффри Сакса: расчистить путь иноземному бизнесу, а таких, как Орлов, самодумов, отступников от истинной, то бишь прозападной, веры, все-таки выдавить в компрадоры. Нет, никогда и никто не убедит его в том, что Гайдар хотел блага России. На-о-бо-рот! Тот еще патриотище, пахучий! Наперсточник, да вдобавок с фигой в наперстке. А тут еще Чубайс со своей священной войной против коммунизма, на которой ни денег, ни жертв не считают. Сам-то он чем пожертвовал?

Снова вспомнил «Развитие капитализма в России». А тот старик, Сергей Никанорович, он знал, какую книгу мне подарить, почувствовали мы с ним друг друга. Наверняка ушел уже, ему сейчас было бы больше ста, так долго не живут. Любопытный дед, Анюта называла его дедуля... Стоп! На Анюте кратовские воспоминания всегда обрывались, запретная зона.

2

Жизнь постепенно вкатывалась в московскую колею, Валька-младший быстро освоился в новой жизни, благо прекрасно владел русским. И Анюта все чаще задумывалась о дочери, о которой ни слуху ни духу. Видимо, Вадим решил полностью запретить Ванессе общение с мамой, Ванесса — американка, и отец наверняка готовит ее к жизни в Америке.

Но однажды на мобильник Анюты поступил звонок с незнакомого номера. Густым мужским голосом кто-то сказал:

— Анна Александровна? Я уполномочен известить вас о том, что ваш муж погиб при трагических обстоятельствах.

От неожиданности она сначала не врубилась. Но быстро пришла в себя и деловито спросила:

— Я могу завтра же вылететь в Марбелью, чтобы забрать дочь?

— Нет, вас в Марбелье не ждут. Вашу дочь привезут вам через несколько дней.

Разумеется, Анюте было над чем поразмыслить. Как бы то ни было, она прожила с Вадимом десять лет, и не любопытствовать о том, что с ним случилось, не могла. Однако мысли о нем ютились где-то на периферии сознания, ибо ее охватила сумасшедшая радость: она увидит дочь, и дочь теперь навсегда останется с ней. Надо срочно, но спокойно обдумать новую жизненную ситуацию. Мать-одиночка с двумя детьми. Вдобавок разнополыми и в подростковом возрасте. Где жить? Где они будут спать? В какую школу пристраивать Ванессу? Наконец, неизбежно возрастут семейные расходы. Анюта почти физически ощущала, что на нее наваливается новый и очень нелегкий груз материнских забот, но, как ни странно, это не только не печалило ее, а, наоборот, радовало.

И она понимала почему. Теперь жизнь по необходимости будет сполна посвящена детям, и заботами о них заполнится та пустующая часть ее душевного пространства, в котором царят сумятица, смутные беспокойства, недосказанности самой себе, обиды на саму себя, сомнения в завтрашнем дне и, наконец, главный вопрос: каким он будет, этот завтрашний день? Не в смысле жизни-выживания, а на духовном поприще, по духовному счету, самому для нее важному. Да, теперь многое упрощалось. Дети! Одного Вальки было мало, чтобы поглотить всю ее душевную энергию. А Валька и Ванесса — это уже смысл жизни!

А где-то в самом конце этих долгих переживаний маячил интерес к тому, что произошло с Вадимом. Она догадывалась, что истину ей узнать не дано, и по принципу исключения перебирала варианты его трагической — так было сказано! — а значит, и внезапной смерти. Сердечный удар, инфаркт-инсульт? Нет, Вадим был здоров как бык, да и возраст еще не тот, когда одолевают внезапные убийственные хвори. Автокатастрофа? Ей наверняка об этом сказали бы — это самая «безобидная», самая безвопросная причина. Пьянство или наркотики? Да, баловался и тем и другим, но именно баловался, не злоупотреблял, похмельной тоски она за ним не замечала. Что еще?.. Вспомнился малиновый пиджак, случайно обнаруженный в костюмной комнате, и мысли приняли новое направление. Конечно, «бандитский Петербург» тех малиновых времен вроде бы канул в прошлое, но спроста ли Вадим в последнее время так нервничал, даже стервенел? Иногда так ярился, что зашибись! Да и вообще, он начал жить какой-то другой жизнью, она это чувствовала. И дело было вовсе не в квартире для любовницы. В общем, сам собой напрашивался вариант насильственной смерти. Вдобавок это странное «Вас в Марбелье не ждут».

И довольно скоро она получила подтверждение именно этого варианта. Неожиданностью стало то, что трагедия Вадима косвенно затронула лично ее.

После предварительного телефонного уведомления Ванессу привел в квартиру на Песчаной какой-то мужчина невзрачной наружности, и это означало, что люди, оповестившие Анюту о смерти мужа, знали о ней все, ведь прописана она была все еще у Вадима, на Донской. Дедушка и бабушка чуть с ума не сошли от счастья, и Александр Сергеевич с первого дня перекрестил Ванессу в Ваню. Русское мужское имя для девочки — это же высший класс! Оно прижилось с ходу.

Начались хлопоты по внедрению Вани в новую для нее московскую жизнь, которые включали не только устройство в школу, но и такие необходимые, однако весьма затратные заботы, как подбор одежды. Девочка должна быть нарядной! Откровенно говоря, Анюта давно хотела навестить Марбелью, чтобы увидеться с Ванессой, а заодно прихватить кое-что из своего гардероба. В Россию-то ее выдворили налегке, с небольшой дорожной сумкой. Но прежние московские платья уже не годились, с возрастом она стала не то чтобы полнее, а как бы пышнее, вошла в тело, что сделало ее еще привлекательнее. А проблему дамских туалетов с финансовой точки зрения было решить непросто, одеваться приходилось слишком уж скромно, и Анюту это угнетало. Вдобавок в Москве требовалась и зимняя одежда, о чем в Испании задумываться незачем. И поездка в Марбелью могла частично решить щекотливый вопрос, во всяком случае «летний». Однако там ее, оказывается, не ждали, даже после смерти мужа. А дочь и вовсе привезли в одном платьице, сменой белья не снабдили, что подсказывало: сборами занимались мужчины и наскоро.

Но так или иначе, а с прибытием Вани жизнь пришлось налаживать заново, что было очень непросто, зато радостно. К тому времени Анюта и Валька-старший уже свели Валентина Вальдемаровича с Иваном Вальдемаровичем — не только к обоюдному восторгу братьев, но и к счастливому изумлению дедушки с бабушкой. И Александр Сергеевич, вошедший в роль старшого, потребовал по-взрослому отметить «явление народу» своей обожаемой внучки традиционным семейным застольем в Кратове.

Теперь по праву преемственности папа сидел во главе стола и первый бокал с кока-колой поднял за дедулю — памятуй! Внуки должны с ранних лет гордиться своими предками. Потом выпили за Ваню, которая, как сказали в Управлении внутренних дел, сменила страну пребывания и еще не очухалась от обилия новшеств. Потом — за Ивана, недавно влившегося в семью Крыльцовых. Валька-старший, который впервые привез сына в Кратово, вдобавок на машине с багажником, полным угощений, чуть ли не со слезой говорил о том, как он счастлив вновь оказаться за этим замечательным столом, где пятнадцать лет назад они отмечали новогодний праздник. Пятнадцать лет! Это много или — всего лишь? Сам он ответить на этот вопрос не мог, за их плечами уже была целая жизнь в эпоху немыслимо сложных, трагических перемен. Но под занавес долгого говорения удачно выкрутился:

— Сегодняшнее застолье я могу назвать привалом на нашем пути в неизведанное завтра. Александр Сергеевич, вам и Ксении Петровне хочу пожелать долголетия Сергея Никаноровича. — Обратился к детям: — А у вас, ребята, все впереди!

Анюта давно рассказала родителям, какие отношения у нее теперь сложились с Вальдемаром, и за столом было по-свойски уютно, как говорится, беспроблемно, никакого подтекста в словах никто не искал. Постаревшая Зоя по-прежнему хлопотала по-хозяйски, и за нее выпили особо.

Когда трапеза завершилась, Ваня, которой все было в диковинку, не зная, что делать дальше, растерянно, даже испуганно глядела на маму. И Александр Сергеевич, виртуозно вошедший в роль дедушки, смешно нахлобучив на голову опустевшую настольную хлебницу-плетенку, обратился к внучке с детским стишком:

— Вместо шляпы на ходу он надел сковороду... А ну-ка, папуасы-отпрыски, все — на улицу. Но «спасибо» не забудьте сказать.

Стало весело, и дети гурьбой убежали в сад.

Анюта сказала Вальке:

— Ну что, прогуляемся по старым маршрутам?

Со времени прежних прогулок по дачным улочкам Кратова, казалось, минула вечность. И можно было лишь удивляться: эпохи сменились, и он, и она пережили душевные катастрофы, в их жизнях случились немыслимые перемены — немыслимые в самом буквальном смысле, — а они, как прежде, идут по тем же улочкам рука об руку. В другом «качестве», без притязаний любви и без взаимных претензий, но рука об руку, глубоко понимая друг друга. Анюта думала: «Действительно, есть чему удивиться!» А Валька, живший теперь заботами об излечении жены, с подъемом рассказывал:

— Понимаешь, Анютка, удалось устроить Галю в самую лучшую клинику, кстати, не без помощи Кости, и этот проклятый рак, кажется, придавили, во всяком случае, наступил некий релакс. И она воспряла духом. Поначалу-то уже изготовилась, смирилась с судьбой, мне смотреть на нее было больно. Но сейчас борется за себя, а врачи говорят, что при такой болезни самое важное — бороться за себя. Снова иногда радуется жизни. Уж как обрадовалась, когда я про нашего с тобой Вальку ей поведал, как обрадовалась! Значит, у нашего Ивана есть родной брат!

— У тебя они оба наши, — засмеялась Анюта. — Хотя... Пожалуй, так оно и есть.

— Так я же говорю: Галя первая потребовала, чтобы я ребят познакомил. И сюда, в Кратово, она нас с Иваном снаряжала.

Анюта слушала Вальку и думала о том, сколь неоценимо для человека его душевное равновесие. В Марбелье она когда-то проходила через тягостное состояние душевной смуты, и выпутаться из него ей в то время помог «размен» надежды на мечту. На улочках Кратова она с благодарностью вспомнила дедулю, который с намеком — он-то знал о ее сердечных переживаниях — подбросил ей эту мысль о самоспасении. Да, потом жесткие обстоятельства жизни вынудили взбодрить увядшие цветы, ненадолго вернуться к былым надеждам, но их окончательный крах уже не воспринимался как чудовищная катастрофа. Неумирающая мечта помогла не только пережить внезапный поворот судьбы, но и сохранить с Валькой чудесные, по сути, родственные отношения. Подумала: «Уникальный случай, невиданная редкость: отвергнутая женщина стала искренней подругой бывшего возлюбленного». А Вальке всевидящий Господь помог преодолеть пустоту в сердце через страдания его жены, теперь он полностью поглощен заботами о ее выздоровлении и обрел душевное равновесие. Конечно, Анюта была за него рада. К тому же, избавившись от душевной смуты, он остался близким, нет, ближайшим другом, а это для одинокой детной женщины немаловажно.

Увы, своему нынешнему душевному спокойствию Анюта радоваться не могла — его просто не было. Дети детьми, материнские хлопоты само собой, течение жизни вроде бы ровное, без перекатов. Но совсем не думать о своей личной жизни было невозможно. Не престарелая девица, бюст в трусы не падает, возраст не только позволяет, но мощно требует таких раздумий. Как утверждал дедуля, и в этом она убедилась на собственном опыте, мечта украшает жизнь, мечтой можно жить, именно безнадежная, абстрактная, оторванная от реальности мечта согревала ее в душевной пустоте Марбельи. Но вот Валька мимоходом упомянул, что лечиться его жене помог Костя. И Боже мой, сколь жестко ей пришлось обуздать себя, чтобы сразу же не задать пронзительный вопрос: «А как он поживает?» Костя, оказывается, был совсем рядом, в одном шаге, и это в корне меняло ее душевное самочувствие. Она непринужденно болтала с Валькой, вспоминая былые времена, а на сердце-то — кручина, гнетет духовное нездоровье. Странно все-таки устроена жизнь: Валька наполнил свое сердце заботой о заболевшей жене, но своими регулярными, по его словам, общениями с Константином Олеговичем разбередил Анютину душу. Она-то думала, что Костя исчез навсегда, затерялся на бескрайних просторах новой эпохи, оставив о себе только память и мечты о жаркой любви до гробовой доски, а он, обнаружилось, мало того, что преуспел в этой сумасшедшей жизни, но вдобавок — в досягаемости. Достаточно мимоходом, между прочим сказать, что ей было бы любопытно взглянуть на сегодняшнего Костю, и Валька в лепешку разобьется, чтобы устроить общую встречу. «Но зачем?» — спрашивала она у судьбы.

Во-первых, в этом не было никакого «практического» смысла. Прошло десять лет, Костя живет своей устоявшейся жизнью, у него растет ребенок, не исключено, двое, трое детей. При чем тут Анюта? Но она не хотела ничего о нем знать и по другой причине. Богатые люди в ее сознании ассоциировались с деловым Вадимом. Павлинистые, кичливые завсегдатаи журфиксов тоже выглядели в ее глазах далеко не ангелами, и она считала, что в рыночной стихии могут добиться успеха только такие цепкие, бесчувственные мужики, как Вадим. И разрушать образ того Кости, которого она знала когда-то, который жил в ее мечтах, она не хотела категорически. Хотя... Здесь тоже пряталась странная развилка суждений. Может быть, поступить наоборот: увидеть вместо того, бывшего Кости сытого, нагловатого богатея типа Вадима и наконец избавиться от морока, пытаясь по-новому устроить свою личную жизнь?

Эта душевная сумятица, на грани страшного чувства богопокинутости, изматывала. Но что делать? Не она одна — сколько женщин так и живут: день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Отрешившись от сердечной жизни, исполняют свой повседневный долг, иногда радуются за успехи детей, но счастья у них нет. Так и проходит все — без счастья. Любимых и любящих не так много. Терзания были отнюдь не шуточными, она становилась противной самой себе. И, погружаясь в тоскливые думы о своей обреченности-ущемленности, Анюта совсем позабыла о Марбелье, которой отдала без малого десять лет жизни. Нет, она, конечно, помнила авениду Сальвадора Дали, но о чем еще вспоминать из марбельского? О ком? Теперь это были ненужные мысли.

Но Марбелья опять напомнила о себе анонимным телефонным звонком.

Мужской голос, на сей раз высокий, сказал:

— Анна Александровна, вы являетесь вдовой скоропостижно скончавшегося Вадима Витальевича, но не советую вам вступать в права наследования. Все имущество умершего — вилла в Марбелье, московская квартира, банковские счета и акции — арестовано за долги. Без судебного процесса права наследования отстоять невозможно. — Анюта молчала. И незнакомец заговорил другим тоном, грубо: — Настоятельно советую не затевать судебный процесс. Лучше, если вы будете совать нос только в свой носовой платок. Ситуация такова, что вам будет легче попасть на тот свет, чем в Марбелью. — С издевкой добавил: — Ваш муж похоронен на Долгопрудненском кладбище, мы ему ростовой памятник поставим. — Снова смягчил тон: — И еще. Вам доставят документы о смерти мужа, как вдова, вы будете избавлены от любых вопросов в отношении ваших детей, получите свободу личной жизни.

Анюта дала отбой.

Уж что-что, а угрозы, которыми ее проводил из Марбельи Вадим, она помнила распрекрасно. Теперь эти угрозы прозвучали от так называемых третьих лиц, надо полагать, от тех, в чьих руках оказались богатства Вадима. Видимо, он крупно задолжал, и с ним свели счеты. Но хотят вчистую избавиться от любых исков наследования, а если настоятельные советы не возымеют действия, то они избавятся и от безутешной вдовы.

А она и в голову не брала, что ей необходимо оформить документы о смерти мужа, ведь по паспорту она все еще числилась замужней женщиной. Ну и хорошо, что эти бывшие малиновые пиджаки займутся неприятной, нервозной казенной официальщиной.

3

После переезда в Ярославль Косте Орлову поначалу показалось, что Господь простер над ним Свою длань. Словно по волшебству, судьба складывалась так удачно, что он уверовал в содействие высших сил: события выстраивались в строгой последовательности, без предыдущего было невозможно последующее. Чудесное заключалось в том, что Костя ничего не загадывал и никаких планов не строил, все получалось само собой.

Вагоны на товарной станции они начинали разгружать часов в девять вечера и заканчивали далеко за полночь, как придется. Утром он отсыпался и садился за компьютер. Хозяйственные заботы взяла на себя Регина, и днем у него появлялось время для отдохновения. А как отдохнуть в Ярославле той поры без рубля в кармане? И он отправлялся в соседнюю библиотеку, которая — странное дело! — еще дышала, хотя посетителей в ее единственном читальном зале по пальцам перечесть. Ничего любопытного Костя не находил, о книгах по высоким технологиям там и не слышали. Но, известно, в библиотеках особо чтут и привечают постоянных читателей, и он познакомился с Ларисой Степанцовой, женщиной лет сорока, приветливой, как и большинство библиотечных дам, вдобавок без пофигизма, который в те годы словно зараза гулял по Ярославлю. Похоже, она была из семьи староверов: Костя иногда видел на ней приметный вышитый поясок. Времени для бесед у них было с избытком. Лариса просвещала его на местные темы, провозглашая правоту Бунина, который писал, что нашему народу нужна дубина и икона, правда, слегка путаясь с дубиной — в чьих руках? А он журчал о столице, о НИИ, где раньше работал, сетуя, что здесь ему негде подключиться к настоящему Интернету, который он еще в Москве осваивал, пока НИИ не лопнул.

В общем, обычное дело, рядовая жизнь.

А в какой-то день Лариса сказала ему:

— Вчера у мужа был день рожденья, за столом я про вас и брякнула — вот, мол, какой москвич в библиотеке завелся, страдает, что негде на компьютере поиграть. А Петя Ильницкий, это наш приятель, из экоактивистов, говорит: «О чем речь! Пусть к нам заглядывает, у нас внутренний Интернет. А режима теперь нет». Он на радиозаводе пашет, на Марголина. Если есть желание, свяжитесь с ним. — И дала телефон.

Желание, разумеется, было, и вскоре Орлов из библиотеки переместился на радиозавод, по-приятельски, иной раз день-деньской просиживал у компьютерщиков — сверстники, свои ребята! — осваивался с новым оборудованием, помогал по мелочам. Но в основном впился в иностранные хайтековские журналы, которые выписывал завод. Помнится, однажды привезли пачку выпусков с рекламой разных типов и марок микроэлектроники, и он всю неделю, до пятничного вечера, упоенно листал их, на разгрузку вагонов не вышел. Так были устроены его мозги, что они впитывали мудреные технические реквизиты, как губка воду.

Тоже вроде бы ничего особенного, жизнь как жизнь.

А в субботу, в ночь на воскресенье, пришлось разгружать вагон с большими, из толстой доски ящиками — кому-то прислали импортное оборудование. Ящиков много, лежали они навалом, небрежно, в дороге их растрясло. Вдобавок транспорт под груз не подали — это частенько бывало, — и ящики со сложной иностранной маркировкой горой нагромоздили на платформе, пусть утром получатели разбираются.

И уже начали расходиться по домам, как к платформе подкатил старенький бортовой зилок. Из кабины резво выскочил худощавый, чернявый мужик в потрепанной кожаной куртке и заорал:

— Стой! Куда? Мне груз нужен!

Но оказалось, за ним по накладной числятся лишь пять ящиков, и, чтобы разыскать их, надо перешвырять всю гору. Пошла торговля, сколько накинет, а когда сговорились, выяснилось, что мужик свой груз не знает.

— Я только доставал и доставлял, откуда мне знать, какие из ящиков мои? — шумел он, размахивая накладной. — Братцы-тунеядцы, разберетесь с ящиками, еще накину.

При таком посуле уклонистов не нашлось. Но разбираться пришлось, конечно, Косте: в бригаде в основном бомжеватые приблуды и реабилитанты-алкоклиники, он был самый грамотный. И с этого момента события завертелись так бешено, что очухался да опомнился Орлов только через сутки.

Взяв в руки накладную, он с изумлением обнаружил, что на адрес мужика пришло как раз то «железо» для микроэлектроники, которое он по рекламным картинкам штудировал целую неделю. Велел ребятам сортировать ящики, смотрел маркировки и с ходу вылавливал нужный груз. Чернявый обалдел от такой расторопности, спросил:

— Ты что, всю эту муть понимаешь?

— А чего тут не понять? Электроника она и есть электроника.

— Ну ты даешь! Я-то посредник, аккордный наряд, мое дело — заказать, получить и доставить. А что это за приборы, какие, я не вдаюсь. — Спросил: — Так ты по этой электронике специалист, что ли?

— Во-первых, электроника особая, классное компьютерное оборудование. Кто его заказал, тот в этом новом деле понимает. Во-вторых, тебе повезло, что на меня напал, иначе пришлось бы заказчиков звать, ребятам такие маркировки не под силу.

Мужик о чем-то подумал, потом полез в нагрудный карман, достал визитку, сунул Орлову:

— Слушай, стеклобитный ты мой, я завтра уматываю в Москву, билеты мне взяли на проходящий экспресс, в дороге да под стук колес поспать часика четыре — самый смак. На московский вокзал приеду пораньше, буду ждать тебя в час дня у ресторана. Все понял? Сговорились?

На визитке значилось: «Голубничий Степан Ульянович, предприниматель». Ни телефона, ни адреса.

На вокзале Голубничий выглядел солидно: добротный темно-синий костюм в полоску, под ним красивый бежевый пуловер. Они приземлились за столик, и он спросил:

— По сто грамм?

— Сегодня не пью, — уклончиво ответил Костя, чтобы избежать вечных вопросов об отношении к алкоголю.

Голубничий одобрительно крякнул, заказал салат «Столичный» и сразу приступил к делу:

— Мне уже говорили, что эта хайтековская кибермуть — место рыбное, на самом острие прогресса. Во вчерашнее посредничество я случайно впутался, срубил бабок, да и только. А вообще-то есть у меня мыслишка вложиться в ремонт микроэлектроники. Чую, спрос будет бешеный. Но сам-то я в этом деле ни бум-бум, от этих названий мудреных язык заплетается, нужен знающий человек. Короче, пойдешь ко мне сварганить фирмочку по обслуживанию кибермути?

Спустя годы Константин не раз самому себе задавал вопрос: как получилось, что в ту первую встречу с Голубничим он, как говорится, на ходу, а вернее, по ходу разговора заявил свое профессиональное кредо, которое до вокзального разговора даже в голове не держал? Потом вычитал где-то, что некий великий ученый, сделавший открытие, на схожий вопрос ответил: «Я об этом думал». Наверное, и он об этом хайтековском кредо много думал — подспудно.

А тогда, на вокзале, кашлянув в кулак, Костя ответил:

— Нет, Степан, мне это не интересно. Между прочим, и тебе не советую в ремонтную сферу лезть.

— Это почему же?

— Понимаешь, такие фирмочки вот-вот начнут плодиться, как кролики. Все понимают, что «железо» может ломаться и его надо чинить. Ты в конкуренции задохнешься.

Голубничий поднял брови, секунду подумал, спросил в лоб:

— И что ты предлагаешь?

— Что предлагаю? Да ничего не предлагаю. Вопрос в другом. Мало кому известно, что у компьютеров самые страшные болезни не «железные», а вирусные. И лечить их пока толком не умеют.

— Грипп, что ли?

— Тут не до шуток. Компьютеры можно заражать вирусом, который уничтожит всю информацию или исказит ее. Вирусы много чего натворить могут. Над киберзащитой думать надо.

Нет, все-таки у Голубничего был особый нюх на прибыльный бизнес. На его лице отразилось умственное напряжение, он жамкал губами, поочередно играл бровями, очевидно прикидывая какие-то свои резоны, и снова спросил в лоб:

— А ты у нас альбинос!.. Если я твою киберзащиту затею, ко мне пойдешь?

— Пойду.

На сей раз Голубничий не раздумывал, сказал словно о давно решенном деле:

— Значит, так. В Ярославле я снова буду через три недели. К тому времени подготовь список нужного оборудования — это главное. А еще — примерный бюджетик небольшой фирмочки по этой киберзащите. Как тебя разыскать?

Вот так, с легкостью, между прочим, Костя сам выбрал свою судьбу. И с тех пор в часы отдыха, особенно когда пропускал пару рюмок коньяка, не переставал удивляться тому вокзальному разговору, когда из него вдруг нежданно-негаданно выскочило заветное. Надо же, как бывает...

Но в тот день, возвращаясь домой, Костя думал о другом. Ведь ящики с грузом для Голубничего могли прийти неделей раньше, и ему не удалось бы так лихо разобраться с ними. А значит, не было бы сегодняшнего сногсшибательного предложения. Он вообще случайно оказался на радиозаводе — только потому, что тоже случайно познакомился в библиотеке с Ларисой. А главное, как странно все эти события сошлись по времени! Да, без длани Господней здесь, конечно, не обошлось.

А дальше все пошло уже по человеческим предписаниям: новая встреча с Голубничим, заказ и получение оборудования, аренда нескольких комнатушек в боковом флигелечке радиозавода, переманивание к себе здешних компьютерщиков — уж что-что, а разобъяснял перспективы нового дела Костя с блеском, восторженно. И ведь не выдумывал, не соблазнял сказками — сам глубоко верил в то, о чем говорил.

Несколько лет крутился без сна и отдыха. Любимое дело захватило, поглотило, отшибло все другие эмоции. Даже рождение сына проскочило как-то незаметно: ну, родился и родился. От родственников съехали, стали снимать двухкомнатную квартиру, поближе к улице Марголина. С Голубничим они договорились так: зарплата плюс десять процентов от прибыли — когда эта прибыль пойдет. Ну, она довольно скоро и пошла, куда ей деться? Орлов не сомневался, что киберзащита станет востребованной, — а конкурентов-то нет. Во всяком случае, в Ярославле. Хотя заказы начали поступать из Тутаева, потом из Нижнего Новгорода, даже из Москвы — Костя низкими расценками известность нарабатывал, на рекламу не тратился. Ну а когда пошли деньги, Регина потребовала трехкомнатную квартиру, да не съемную, свою.

И с квартирой вышла целая история.

В ту пору началась приватизация жилья. И политико-экономический академик Богомолов требовал, чтобы не бесплатно отдавали квартиры в собственность, а за деньги. Жуткие времена были. Целая свора пишущих экономистов, которые при переходе к рынку обеспечили «кому надо» рокфеллеровский «первый миллион» и подыграли Гайдару в «шоковой терапии», никак не могла успокоиться. Теперь эта публика через СМИ нажимала на Ельцина: люди, получившие квартиры от государства, должны выкупить их — ну в точности как выкуп земли крепостными крестьянами по реформе 1861 года, вконец разоривший деревню. Слава богу, в Кремле нашлись трезвенники, которые воспротивились натиску Богомолова и свиты его подпевал, а в итоге сошлись на том, что в таком всенародном деле, как приватизация жилья, без эксперимента ну никак не обойтись.

И в порядке эксперимента ввели выкуп квартир в Ярославле.

Что тут было, тоже ни в сказке сказать, ни пером описать. Затея кончилась полным, абсолютным крахом: в полумиллионном городе выкупили всего шестнадцать квартир. Шестнадцать! Но и на этом богомоловский позор не кончился. Выкупали в основном трехкомнатные квартиры, и пятнадцать из них сразу выставили на продажу. Оказалось, спекуляция в наготе: выкуп по госцене, а продажа по рыночной, разница — в карман. Но Орловым, у которых прописки в Ярославле не было, эта чудовищная махинация на руку, Регина подсуетилась и быстренько отхватила квартирку на Чкалова, в центре.

Однако для Кости и квартирная эпопея прошла как-то сбоку. Ну, купили и купили, переехали и переехали. Главное — это завлекательный бизнес, которым он в те годы упивался, все остальное, включая семейные и даже отцовские радости, — тоже побоку.

Ничто его в ту пору не интересовало, кроме технических проблем, связанных с киберзащитой. И понятно, он прозевал перемены, происходившие дома. Не заметил, что Регина, подарив ему сына, — это ее формула — стала вести себя иначе, были случаи, когда по домашним делам даже на него покрикивала. А уж когда пошли хорошие деньги и Орловы переехали на Чкалова, она и вовсе пошла вразнос. Каждую неделю в доме стала появляться домработница, мывшая полы, драившая ванну и туалет, протиравшая от пыли гарнитур, на свой вкус купленный Региной. С Костей она даже не посоветовалась, он пришел однажды с работы — а в квартире новая мебель. Ну, новая и новая — какая разница? А по какой цене гарнитур куплен, его не интересовало, семейными финансами тоже ведала Регина.

А у нее между тем началась новая жизнь. Рыбак рыбака видит издалека, и, начав посещать дорогие бутики, она быстро перезнакомилась с их завсегдатаями — женами местных бизнесменов и столпов обладминистрации. Их советы по части салонов красоты, новейших провалов моды и шопинга Регина воспринимала с внутренним восторгом. А совместная чашечка кофе в дорогом ресторане вскоре стала потребностью. В связи с этим у маленького Ромы появилась дневная няня, что высвобождало маму от неусыпных забот, дозволяя долгие отлучки из дома.

Особенно Регина сдружилась с Людмилой Веселовой, которая в Ярославле проходила по разряду светских львиц. С ухоженным лицом, со стрижкой «Волчица» на длинные волосы, вдобавок с челкой, она была завораживающе эффектной, мужики от нее млели. Будучи неофитом этого «звериного» сообщества, Регина выслушивала озорные поучения Веселовой с придыханием: плохого эта холеная дама, героиня новой эпохи, не посоветует. Сплетни по поводу Пугачевой и Киркорова, погоревших в московском банке «Чара», или про подольскую авантюру Властелины, которая ограбила то ли Баскова с Ротару, то ли Буйнова с Долиной — в общем, кого-то из шоубиза — ласкали слух громкими именами. А рассказы Людмилы о красивой жизни помпезных людей порождали вожделенные мечтания, от которых голова кружилась.

— Представляешь, Светке Разумневич муж та-акой подарок сделал, что закачаешься. В гостиной вместо ковра... — Выпалила: — Шкура зебры! Высший класс! За сколько купил, не говорит. А мех — это же статус, какая у тебя шуба, так тебя и привечают. А тут зебра на полу!

От таких рассказов голова у Регины шла кругом.

Приобщившись к светскому кругу, она садилась в такси даже за квартал от дома, а из продуктовых магазинов не выходила без полной плетеной корзины, в которой деликатесы — напоказ. Чувство собственной значимости возвышало ее над теми, чей удел жить на бутербродах, колоться и нюхать. Элитарный статус обязывал показывать себя миру.

Между тем Костина фирма — «Ангора» разрасталась, теперь он ездил на Ярославль-Товарную не для разгрузки вагонов, а для приемки ящиков с аппаратурой, численность подчиненных почти удвоилась. Эти перемены, само собой, аукались ростом семейных доходов, позволяя повысить уровень потребления. И когда однажды за чашечкой кофе Людмила упомянула одну из своих приятельниц, чей муж недавно купил дом где-то в Испании, у Регины невольно вырвалось:

— Мы с Костей тоже об этом мечтаем, но даже не знаем, как подступиться.

— Да это раз плюнуть! — воскликнула Веселова и без всяких объяснений схватилась за мобильник. — Вика, как ты там?.. Ну, слава богу... Мы тоже, нам ли жить в печали? Слушай, у нас в Ярославле есть солидные люди, которые хотят в Марбелью. Ну, сама понимаешь, о чем речь. Запиши: Регина Орлова. Она тебе позвонит, ты организуй прием, а главное, пошуруй по окрестностям, присмотри что-нибудь... Какие параметры?.. Ну, этот вопрос ты с ней напрямую обсуди. Ну, ладно, пока. Если что, позвоню еще.

Дав отбой, объяснила:

— В Марбелье уже давно живет Виктория Хванская, наша, ярославская. Она там всё, всех... — Хихикнула, с ударением сказала: — И про всех знает. Ты с ней созвонись, я телефончик дам, и договорись, когда тебе лучше на разведку приехать. Она по высшему классу прием организует.

И тут Регина прокололась:

— А что такое Марбелья?

— Ты ничего не знаешь о Марбелье?! — чуть ли не руками всплеснула Людмила. — Ну ты даешь! Это же знаменитый испанский курорт, там русские уйму домов накупили. А Вика — лучший риелтор Марбельи, она живет со сделок с недвижимостью. Созванивайся с ней и лети хоть завтра.

Разговор повернулся так неожиданно, что Регина прокололась второй раз:

— Да у меня и загранпаспорта нет.

— Так ты ни разу за границей не была?! — Казалось, удивлению Веселовой не было предела. — Завтра же беги оформлять загранпаспорт, как без загранпаспорта можно жить?

4

Дела у «Ангоры» шли прилично. Однако жизнь менялась, возникали новые перспективные варианты для профита. И однажды Голубничий, который не часто наезжал в Ярославль, сказал Орлову:

— Ну что, золотой ты мой, я в тебе не ошибся, а ты меня не надул. Стрит-флеш в покере, пять карт одной масти! Но твоя киберзащита первый тайм уже отыграла. Во втором тайме мне выходить на поле незачем. Есть интересная игра на другом стадионе. Твой антивирус для меня не коды-гены, не родное. Короче, буду «Ангору» продавать.

Костя, конечно, был готов к такому ходу событий, — Ульяныч со своей теорией недолговечности профита, требующей быстрого снимания пенок, рано или поздно должен был избавиться от «Ангоры», чтобы сунуться в другой проект, который ему приглянется. И вот случилось — к сожалению, рановато, Орлов еще не полностью готов к тому, чтобы перехватить бизнес. Но Голубничий был мужиком хотя прижимистым, однако не жлобом, и с ним с ходу удалось договориться о покупке фирмы.

— Ульяныч, давай разведемся по дружбе. Продай «Ангору» мне в долг. Под хорошие проценты.

Голубничий хитро прищурился:

— Думаешь, я не чуял, что ты такой вариант предложишь? Знаю я тебя. Но проценты будут — уж извини какие!

И впрямь так заломил, что чуть не вдвое придется переплатить. А мотивировал красиво:

— Да ты не кручинься, я не быкую, не беспределю, на инфляцию накидываю, на деле по-божески выйдет. Не граблю.

У Орлова, всегда глядевшего вперед, пошаговый план действий на тот случай, если станет хозяином «Ангоры», был готов: резко расширить штат, временно снизив зарплату, заметно увеличить оборот, а значит, и доходы. Костя был уверен, народ согласится: фирма перспективная; а если кто уйдет — что ж, скатертью дорога.

Снова пришлось крутиться волчком, снова по макушку в бизнесе, ничего иного не видел, не слышал. Знаменитое в психологии уравнение «хочу–могу–надо», решение которого многим дается с трудом, Орлов щелкал с легкостью, ибо над «могу» даже не задумывался. Выручала и способность в нужные моменты мгновенно выплескивать максимальную энергию. Спортом он никогда не занимался и не знал, что природа создала его для восточных единоборств, основанных именно на этом умении. Вдобавок неожиданно помог попутный ветер: экономика быстро поднималась, интерес к антивирусной защите не подрос, а скакнул вверх. Долг Голубничему погасил досрочно, руки развязаны.

Но!..

Всегда чуждый политическим интересам, не солженист и не сталинист, Орлов только сейчас начал осознавать, что в его бизнесе да на крутом подъеме, какой он задумал, без ясного понимания общей российской ситуации обойтись невозможно. Иначе — пустые амбиции. Вспоминал вычитанные еще в студенческие годы, когда запоем читал книги о судьбах великих, черпая из них интереснейшие сведения, слова Пикассо о том, что для успеха любого дела самое главное — понять время, в котором живешь. Тихо и зорко, оводом впился в газетно-журнальную аналитику, верный своему методу широкого охвата, читал все подряд — от «Коммерсанта» до «Правды». И довольно быстро вычислил, что за ожесточенной дракой думских фракций и их адептов на деле кроется отнюдь не политический, а какой-то совсем иной разлом, и партий всего две: оптимисты и пессимисты. Вот где распри! К тому же сапоги на одну ногу: в политической элите всех — все-ех! — цветов преобладают пессимисты, не устающие пророчить о скоро грядущем крахе, воцарении полицейщины и развале государства. Зато реальный бизнес, наоборот, верит в национальный успех. Самое же поразительное, что президент Путин в Послании твердит о консолидации общества, а СМИ — справа налево или наоборот — именно эту тему дружно замалчивают, словно по команде, о консолидации даже не пикнули.

А дальше — больше.

Причем окончательно помогла ему выбраться из ментального подполья Америка.

Конечно, Костя побывал в Америке — какой уважающий себя русский бизнесмен в те годы не мчался вприпрыжку на поклон к папе Сэму? Не к дяде Сэму, а именно к папе Сэму, потому что было нечто религиозное в святом почитании американских рыночных добродетелей. «За лужей» требовалось побывать для самоуважения, а кроме того, без такой козырной «шестерки», прокинутой небрежно, мимоходом, садиться за покер с коллегами по бизнесу считалось не комильфо.

Но въедливый Орлов только пару дней потратил на небоскребные джунгли Нью-Йорка и улетел в Бостон. Да и по Бостону не гулял, сразу помчался в пригород — в Кембридж. Еще из Москвы он договорился через знакомых о посещении знаменитого Массачусетского технологического — восемьдесят выпускников лауреаты Нобелевки. И в одном из «гражданских» корпусов — МТИ по макушку забит военными заказами — по случаю, но на везенье, вот уж верно, «поймал щуку»: познакомился с Маршаллом Голдманом, шефом Гарвардского русского центра.

Голдман считался ведущим в Штатах экспертом по российской экономике. Сухонький, быстрый старичок, он обрадовался общению с русским бизнесменом и пригласил Константина в Гарвард — вот он, здесь же, в Кембридже, среди его выпускников семьдесят Нобелевских лауреатов. И на следующий день с присказкой о том, что движение — залог долголетия, а потому беседовать он предпочитает во время прогулки, профессор выгулял Орлова в небольшом парке между гарвардским храмом и Хантингтонской библиотекой.

Маршалл отменно спикал по-русски и примерно за час изложил Константину свои стратегические смыслы относительно текущих и завтрашних российских экономических дел, далеких, по его словам, от рыночных универсалий. Но, как понял Орлов уже в Москве, главным приобретением того дня стал для него подарок Голдмана — две книги на русском, в том числе сборник его статей.

В нем среди прочего Орлов вычитал то, о чем смутно догадывался, но, говоря словами Ландау, не мог осознать то, что невозможно представить. А все оказалось до предела просто. Этот абзац Константин пометил желтым фломастером и порой не гнушался сунуть его под нос какому-нибудь не согласному с ним заядлому спорщику:

«В благодарность за свой выход победителем на выборах 1996 года из почти безнадежного положения Ельцин охотно пошел на то, чтобы семь организаторов его победы поделили между собой некоторые из принадлежащих государству наиболее ценных активов в сырьевых отраслях и средствах массовой информации. Семь влиятельных банкиров получили контроль над 50 процентами имущественных активов страны. Возможно, это преувеличение, но не далекое от истины. Они завладели даже более существенной долей в средствах массовой информации — 70 процентов московской прессы и радио, 80 процентов — национального телевидения».

Не сказать, что для Константина эти факты стали откровением, но, услышав такое от российского экономиста, он наверняка списал бы это мнение на политическую ангажированность. Однако в данном случае писал многомудрый американец, который, судя по беседе с ним, в стиле западной дружбы 90-х годов отнюдь не желал России благополучия, а просто констатировал факты. И, сопоставив пессимистов с оптимистами, Орлов сразу сообразил, почему СМИ молчат о консолидации общества, гонят чернуху и предвещают неминуемый упадок.

Костя словно открыл для себя другую реальность, о которой раньше не задумывался и в которой теперь предстояло «вариться» его бизнесу. Но так уж были устроены мозги этого незаурядного человека, что без глубокого обдумывания пропустить такие новшества они не могли. Так было в юности, когда он впервые узнал о грядущей «цифре» и, штудируя публикации о неизбежном пришествии компьютерного века, нацелился на киберзащиту. Так было и с Голубничим: к тому времени Орлов изучил суть компьютерного программирования и с ходу отказался от заманчивой идеи «железного» ремонта, предложив свой вариант. Теперь специфический кибербизнес так вырос, что нельзя не брать в расчет внешние условия его «бытия». С учетом американского взгляда на экономику России Костя еще глубже въелся в политическую СМИшную текучку и вскоре понял, что избитая, хрестоматийная заповедь Алисы из Страны чудес полна мудрости: верно, чтобы остаться на месте, сегодня надо бежать во весь опор! Но он-то намеревался не на месте оставаться, а идти вперед... Было о чем подумать.

Результат долгих размышлений оказался неожиданным для него самого.

В Москву, в Москву!

Переезд стал эпопеей. Впрочем, технические вопросы по переносу штаб-квартиры Орлов решал на лету — они были продуманы заранее. Беспокоило иное: как сохранить коллектив?

Чтобы объявить о своих намерениях, собрал народ. Сказал прямо, без зигзагов:

— Ребята, в Ярославле нам уже тесно, «Ангора» нацелилась на Москву. Но с вами расставаться не хочу, каждого из вас знаю, и вы меня знаете. Когда ушел Степан Ульяныч, зарплату пришлось снизить, но все вернулось на круги своя, да с гаком. Слов на ветер не бросаю. Теперь предлагаю такой вариант: всем табором перебраться в Москву. Поначалу — съемное жилье, фирма оплатит. Постепенно каждому купим квартиру. На этом собрание закрываю. Думайте, с женами советуйтесь. Через неделю соберемся снова.

И нарочно улетел на отдых в украинскую Ялту, чтобы никто не совался к нему за разъяснениями, за советами или, наоборот, с советами.

Жене сказал, что в фирме намечается пертурбация и ему надо кое-что основательно продумать. Но буквально за час до отъезда Регина с пылающим от волнения лицом накинулась на него:

— В Москву переезжаем? И жена должна об этом узнавать последней? Небось не в Ялту летишь, а в Москве квартиру едешь подбирать. Знаю я тебя, все наперед готовишь. Но имей в виду, квартира — моя епархия, без меня квартиру покупать не вздумай.

Он только рукой махнул: отстань!

Переезд штаб-квартиры дело хлопотное, одной дури чиновничьей, отнюдь не бескорыстной, вагон с прицепом. Но даже в суетливой столичной беготне Костю ни на минуту не покидала заветная, хотя иллюзорная идея, подступиться к которой можно было лишь после завершения нулевого цикла. И когда в арендованном здании смонтировали аппаратную, когда подыскали съемные квартиры для персонала, — как и думал Орлов, его лейб-гвардия, самые светлые умы не предали «Ангору», — он сразу же позвонил Вальдемару, не представившись, оставил его отцу номер своего телефона и сказал, что ждет ответного звонка.

Вальдемар объявился через день:

— Вы мне звонили? С кем я говорю?

— С Орлом Петровичем.

Вальдемару потребовалась секунда, чтобы сообразить, что к чему, — как-никак десятилетие минуло! — и он истошно завопил:

— Костя! Не может быть! Где ты? Как ты? Куда исчез?.. Боже мой, ушам не верю. Ну, Орел Петрович, ты даешь! В своем репертуаре... Когда увидимся?

— Хоть завтра. У тебя какой рабочий график?

— Встречаемся в шесть вечера после войны. Помнишь, такой фильм в «Повторном» крутили? Мы ведь девяностые годы сполна отвоевали, хотя и на разных фронтах. А где — назначай ты.

Орлов новую Москву знал неважно, о географии злачных мест и вовсе понятия не имел. Поэтому, планируя встречу с Вальдемаром, попросил шофера показать что-нибудь не притязательное, не громкое, и тот подвез его к скромному то ли ресторанчику, то ли кафешке на Никитском бульваре. Костя заглянул туда, обнюхался и пришел к выводу, что для встречи с Вальдемаром эта забегаловка сгодится.

— Где?.. На Никитском бульваре, по правой руке, около Арбатской площади, есть кафе «Жан-Жак». Знаешь его?

— «Жан-Жак»? Нет, не слышал, я не по этой части. Но найду, какие проблемы. Значит, в шесть часов?

Константин вылез из «бэнтли» у Дома книги на Новом Арбате и пешочком, не спеша потопал на Никитский бульвар. Вальдемар уже ждал его около кафе и по-приятельски бросился обниматься, приговаривая:

— А ты молодец, держишься! Раздобрел слегка, но морда гладкая. Сколько же лет мы не виделись?

Когда устроились за столиком и заказали по капучино, инициативу взял на себя Вальдемар:

— Ну, давай, Орел Петрович, рассказывай. Я по тебе жутко соскучился. Где ты и что ты? Канул в Ярославле и ни гу-гу.

Константин покачал головой:

— Нет, Петр Орлович, давай-ка с тебя начнем. Ты рассказывай.

— А мне рассказывать-то не о чем. После перестроечных передряг помотался-поскитался. Сначала мы с тобой по телефону общались, хотя и редко, я не скрывал, что извозом живу. А потом... Как говорится, только тапером в борделе рояль не усмирял. Потом устроился в посредническую фирму, там и прижился, строевой клерк. Вот и вся моя история. Пока бурно стою на месте. Бабушка не целует, дедушка не любит — так, кажется, говорят китайцы. А дальше будет дальше.

У Кости на кончике языка нетерпеливо ждали своей очереди главные вопросы, но у него был большой, уже очень большой переговорный опыт, и он знал, как повернуть эту важнейшую для него беседу. Подбодрил:

— Вальдемар, я всегда тобой восхищался. Ты же в перестройку начал делать общественную карьеру, перед тобой много возможностей открывалось... для обогащения. Я на ту прорабскую публику глядел со стороны, а со стороны многое виднее. И, честно говоря, удивлялся, как ты можешь с ней уживаться. А ты, насколько я понимаю, и не ужился, тогдашним великим хапком не заляпался, отошел от них, пристяжью не стал. Жизненным преуспеянием пожертвовал, зато остался таким, какой есть, — живешь по совести. Поверь, дорогой Петр Орлович, я все-все видел и все понимаю.

Вальдемар пожал плечами:

— Я подвигов не совершал, жизнь как жизнь, так получилось, так срослось, только и всего. Скажи лучше о себе. Как Регина? Дети есть?

— Растет сын Ромка. Регина пока в Ярославле.

— Что значит «пока»?

— Я перебрался в Москву, но еще не решен квартирный вопрос, который, как известно, всех портит. Обитаю в съемном жилье.

Вальдемар понимающе скривил губы:

— Да, это дело сейчас не дешевое. А с работой как?

Момент настал, и Костя, сделав несколько длинных глотков капучино, приступил к заученному тексту:

— Понимаешь ли, дорогой мой, в моей жизни произошли некоторые метаморфозы. И то, что я тебе сейчас скажу, прошу воспринять правильно, потому что у меня на тебя большие виды.

— У тебя на меня виды?!

— Понимаешь ли, Петр Орлович, по случаю, судьба повернулась так, что удалось преуспеть в бизнесе. Именно по случаю, и я его не упустил. Как ты говоришь, только и всего. Короче говоря, Вальдемар, я — хозяин солидной фирмы, которая специализируется на киберзащите. Создал ее в Ярославле, а теперь перебрался в Москву. Только и всего... И, завершив переезд, сразу позвонил тебе, потому что ты мне позарез нужен.

Обескураженный Вальдемар притих, и требовалось время, чтобы он освоился в новой жизненной реальности. Мало того, что Костя сделал бешеную бизнес-карьеру и стал немыслимо богатым, так еще и он, Вальдемар, нужен ему позарез... «Переварить» совокупность этих фактов было непросто, они не стыковались.

— В наших отношениях это ровным счетом ничего не меняет. Я Орел Петрович, ты Петр Орлович.

Вальдемар молчал.

— И ты мне должен кое в чем помочь.

— Я тебе помочь?!

— Да, ты мне помочь. Понимаешь ли, во-первых, я как бизнесмен в Москве человек новый, знакомых у меня здесь немного. А во-вторых, «Ангоре» — это моя фирма — нужна реклама, и желательно не слишком дорогостоящая. Короче говоря, Вальдемар, я срочно создаю департамент общественных связей и прошу тебя его возглавить.

Вальдемар молчал.

— У тебя машина есть? Я обосновался в Зеленограде, но ездить ту-
да нужно будет не каждый день... Откроем для тебя небольшой офис в Москве... Зарплата в зеленых... Ну, что еще?.. Штат наберешь сам, три человека.

Вальдемар все еще не мог прийти в себя, и Костя прикинул, что пора сменить тему, подбираясь к главному вопросу:

— Кстати, ты ни звука не сказал о семье. Дети есть? Я за давностью лет позабыл, как твою девушку звали... Мы с Региной когда-то приезжали к ней на дачу. Столько событий за десять лет набежало, что уже и не помню, куда мы ездили. По-моему, на электричке. А куда?..

Вальдемар обреченно махнул рукой. Но, видимо, обрадовался, что не надо сразу отвечать на Костин запрос, и перекинулся на новую тему:

— Нет, Костя, женился я на женщине, с которой меня свела общая работа. В принципе как тебя и Регину. Тоже подрастает сын. Но, чтобы без красивых слов, жажды жизни нет. А что касается Анюты...

— Анюта? Кто это?

— Ну как же ты не помнишь! Верно, вы с Региной дважды приезжали к ней в Кратово.

— Да, да, да, теперь вспомнил. Ну и что?

Вальдемар опять обреченно взмахнул рукой:

— Это, Костя, длинная история, очень длинная. Расскажу как-нибудь в другой раз... Ты меня огорошил своим предложением, вообще, своим новым качеством. Никак мозги собрать не могу.

— Но я рассчитываю, что предложение примешь. Ты мне нужен.

— Чего я буду перед тобой выпендриваться? Конечно, для меня твое предложение — это решение многих бытовых вопросов, а вдобавок как бы возвращение в прежнюю жизнь. Общественные связи! Самое-самое мое! Сейчас-то я обычный клерк, бумажная крыса с компьютером... Но извини уж, от чувств на грудь тебе не упаду, слезами счастья не обольюсь. Вассальную присягу не дам.

Расстались они у дверей «Жан-Жака». Вальдемар двинул к метро, а Костя сказал, что хочет прогуляться по бульвару, и пошел в сторону Никитских Ворот, откуда и намеревался позвонить шоферу.

5

Орлов знал, что после перестроечной катастрофы Вальдемара выбило из седла и ему пришлось жить извозом. Понятно, провал временный, кое-как устроится, возраст позволяет. Но ясно, что он отбился от стаи «прихватизаторов», которая вылупилась из ярых горбачевских прорабов, и его ссадили с рыночного экспресса, кинув в захолустье новой жизни, где он кое-как и устроился. А как складываются судьбы кое-какеров, Константин прекрасно знал по Ярославлю. Сам едва не угодил в эту жизненную ловушку; кабы не Голубничий, еще неизвестно, сумел бы выплыть.

И когда стал хозяином «Ангоры», где-то на окраине сознания сразу возникла мысль помочь Вальдемару. Но как это сделать в Ярославле?

Зато в Москве поторопился.

Конечно, никакой департамент общественных связей «Ангоре» был не нужен. Орлов не планировал ни политическую рекламу, ни широкую известность — ни для фирмы, ни для себя лично. Да и расширяться пока не было смысла: «Ангора» вышла на устойчивый рабочий режим. Костя учредил ДОС как «излишество» и исключительно под Вальдемара, ибо понимал, что в ином качестве задействовать его не сможет, в компьютерных делах Петр Орлович не Сократ. Впрочем, к желанию поддержать старого друга примешивались какие-то другие, не очень понятные и противоречивые чувства.

Деловые вопросы он решал четко и быстро, ибо редко импровизировал, не лелея гладких планов, а заранее предвидя «овраги», по которым придется ходить. Смотрел не по линии собственного носа, нагнув голову и боясь оступиться, а глядел вперед, бывало, и за горизонт — как получилось с киберзащитой. Но с делами душевными у него вечно непорядок. Помнится, они с Региной уже заявление в ЗАГС подали, а он с бывшим однокурсником Мишкой Гуревичем уехал в Домбай. Кататься на горных лыжах не умел, но потянуло отдохнуть, зимний Кавказ повидать. Могли бы с Региной вместе полететь, а ему это даже в голову не пришло. В Домбае вывихнул лодыжку и послал ей шутливую телеграмму: «Иду венец хромая». Вот до сих пор и хромает. До чего же точно сказал Вальдемар, который, оказывается, тоже женился на женщине, с которой вместе работал: вроде бы все в норме, а жажды жизни нет!

Пока Костя отчаянно, неугомонно, без продыха ставил на ноги свой бизнес, пока голова его денно-нощно была забита наползавшими друг на друга финансовыми, кадровыми, приборо-монтажными и еще бог знает какими проблемами, душевное самочувствие не напоминало о себе — не до «чуйств», сплошные дела. Первые годы рыночной суматохи были такими горячими, что даже воспитание сына, покупка квартиры, не говоря уже о бытовых заботах, — короче, все, что вне «Ангоры», отошло к Регине, которой он полностью передоверил семейные дела. Радости ждали его «на внешнем контуре», где шла успешная борьба с вирусами. А дома, как говорится, только ел и спал. Но позднее, особенно с переездом в Москву, он вдруг — именно вдруг, в какой-то день, и он даже помнил в какой, — ощутил внутреннюю пустоту.

Тогда наконец впервые и задумался не о работе, не о бизнесе — о своей жизни. Понял, что все девяностые годы, все бурные, сумасшедшие десять лет жил рассудком, а сердце законсервировал на неизвестное далекое будущее.

Но сердце потребовало своего немедленно.

Вдобавок этот злополучный кризис среднего возраста.

Орлов вспоминал, как однажды, по случаю, к ним накоротке заглянула Анюта, приехавшая в Ярославль в командировку. Только потом Костя понял, что ее внезапное появление было для него праздником души. А в те недолгие часы он просто испытывал радость от общения с ней, раскрепостился, раскрылся, среди серости тогдашнего существования — разгрузка вагонов и бесконечные компьютерные игры — словно свежего, бодрящего воздуха глотнул. Помнится, когда проводили Анюту на вокзал, Регина облегченно вздохнула:

— Слава богу, отправили. Незваный гость хуже татарина.

Видимо, она уловила, что в присутствии Анюты Костя преобразился, исчезла его всегдашняя домашняя скука.

Костя завидовал другу с той самой минуты, когда Вальдемар познакомил его со своей девушкой. Зависть была мечтательной, так низкорослый может завидовать статному, сокрушаясь, что природа-мать не таким его родила, каким хотелось, и понимая, что ситуация неисправима. С Анютой он общался редко, но каждый раз испытывал теснение души, восхищаясь ею. А уж после дачного застолья в Кратове, где увидел и услышал ее в домашнем кругу, Костя и вовсе пришел в смятение. Конечно, он жестко обуздал себя, чтобы, не приведи Господь, никоим образом, ни словом, ни взглядом, не выдать своих чувств. Грыз кактус, даже не морщась. Но после того дня он, по своим правилам, посмотрел вперед и глубоко задумался, как быть и как жить дальше. Над вымыслом слезами обольюсь, или... Что или?..

В то время он еще не впал в горячку компьютерной лихорадки и немало раздумывал о будущей личной жизни, тем более что рядом уже появилась Регина. И теперь, много лет спустя, вновь обретя чувства сердечного влечения, Костя отчетливо понял то, о чем смутно догадывался в те годы. В поисках выхода из душевного тупика, в котором он оказался из-за своих нелепых мечтаний о такой прекрасной девушке, как Анюта, решил, что наилучшим вариантом было бы поторопиться с женитьбой на Регине.

«Забавный анекдот, не правда ли? — думал он теперь. — Из любви к Анюте женился на Регине».

Но это жизнь! Да, прав Ландау, порой случается то, что невозможно даже представить.

Геологи, работавшие в поле, особенно в глухой сибирской тайге, знают: однажды утром, ближе к осени, они слышат гудок далекого-далекого поезда. Гудок звучал все лето, но проходил мимо сознания, а тут его вдруг услышали. И всё! Мысли только об одном — домой, домой!.. Так и в жизни: каждый когда-то услышит свой гудок.

Прозвучал он и в душе Кости Орлова.

Правильно он поступил в те молодые годы или не правильно — теперь об этом рассуждать нелепо, даже глупо, жизнь не танец, назад не пойдешь. Однако пришло время признать и нечто непреложное: образ Анюты всегда жил в его сознании. И сейчас, когда отхлынули неотложные, насущные бизнес-заботы и душевное пространство расширилось до размеров Вселенной, былые чувства возродились сильно, ярко, неотступно. А в голове поселилась дрянная мыслишка: не впустую ли, без глубокой любви, о которой он мечтал и на какую был способен, без жажды сердечных радостей, прожита жизнь?

В суматошные, безумно тяжелые девяностые годы Костя не звонил Вальдемару — говорить-то не о чем. Только однажды, сам не зная почему, — ну, теперь-то он понимал почему, — поздно вечером набрал его старый домашний телефон, и трубку взял старший Петров. Стало ясно: Вальдемар с родителями уже не живет. А где? Скорее всего, в квартире Крыльцовых, потому что снимать жилье непомерно дорого. Мысль о том, что Вальдемар может жениться на ком-то, кроме Анюты, в голову не приходила, к тому времени они были вместе почти десять лет, и даже в отдаленных окрестностях Петра Орловича никаких девиц не просматривалось, как и Костя, он тоже не «палка сервилата».

И когда Костя после переезда в Москву поторопился поддержать пребывавшего в захолустье жизни Вальдемара, в глубине его сознания подспудно таилась и другая мысль: понимая, как непросто теперь живется Анюте, он хотел помочь и ей, всей душой болея за эту красивую, умную, обаятельную женщину его мечты. Но, стремясь надежнее прикрыть свой особый интерес к ней, в «Жан-Жаке» нарочно напустил туману, якобы запамятовав, как звали девушку Вальдемара, на которой тот женился.

И вдруг словно обухом по голове: Вальдемар на Анюте не женился! Там вообще какая-то сложная, запутанная история. И где сейчас Анюта?

В тот раз, после первой встречи с Вальдемаром, Константин неторопливо дошагал до Никитских Ворот, а потом в глубокой задумчивости медленно двинулся дальше, по Тверскому бульвару. Ему было о чем подумать.

Водителю позвонил только у Пушкинской площади.

В Зеленограде Вальдемар появлялся в основном на важных заседаниях и совещаниях, а еще для того, чтобы побеседовать с руководителями направлений. В фирме он, конечно, обращался к Орлову по имени-отчеству, но при нечастых личных встречах все оставалось по-прежнему. Созвонившись, они пристраивались все в том же скромненьком, но удобном «Жан-Жаке», где можно было говорить без помех.

Обычно встречались по субботам. Регина наотрез отказалась от Зеленограда, и апартаменты купили в московских «Алых парусах». Но чтобы не мучиться каждый день в автомобильных пробках, Константин снял небольшую квартирку неподалеку от здания «Ангоры», где периодически оставался ночевать. По субботам он порой говорил Регине, что в фирме есть дела, и освобождал день для личных встреч.

Помнится, на втором рандеву, уже после зачисления Вальдемара в штат, Костя осторожно, аккуратно подвел разговор к теме, которая его уже не просто интересовала, а попросту жгла. Рассказал о своих мытарствах, порасспросил Вальдемара о семейной жизни, о планах на будущее сына — в общем, приземлил разговор, замкнув его в рамках личных судеб. И в какой-то момент мимоходом бросил:

— А как твоя бывшая девушка? Анюта, кажется... Ты говорил, куда-то она делась.

Вальдемар довольно долго молчал, тупо уставившись в чашечку кофе. Потом поднял глаза, заговорил сдавленным голосом:

— Я не оттого молчу, что думаю, как и о чем сказать. Понимаешь, Костя... Без волнения я об Анюте говорить не могу. И даже не потому, что любил и люблю ее. Понимаешь... Анюта — великая женщина. И жизнь у нее великая. — Умолк, на лице отразились переживания. — Я тебе сейчас такое расскажу, что с ума сойти... В общем, в один трагический для меня день Анюта исчезла. Исчезла, и всё. Как теперь говорят, перестала выходить на связь. Я поехал к Крыльцовым, к ее отцу, к Александру Сергеевичу, это же мой бывший завкафедрой. Где Анюта? Что с ней? А он даже разговаривать со мной не хочет. Помчался в Кратово, к деду, — помнишь, дед у нее был, Сергей Никанорович? Но он уже старый, в маразме, — тоже ничего узнать не удалось. А ее нет и нет! Костя, я с ума сходил. Минимум полгода был сам не свой. Ты знаешь, я не особо религиозный, а пошел в храм просить усиленных молитв за ее здравие и возвращение. Потом притерпелся, свыкся, что навсегда ее потерял. Была в жизни яркая звездочка — и вдруг погасла. Ну а дальше сам знаешь, как бывает, — рядом работала женщина, мы с ней сошлись, я тебе об этом говорил. А женился я на ней, могу точно сказать, для того, чтобы забыть Анюту.

Костя внутренне вздрогнул: все как у него, один в один, оба они женились не по любви, а, наоборот, чтобы излечиться от любви к другой женщине. И эта женщина и у него, и у Вальдемара одна и та же — Анюта! Но Вальдемар вправе вот так, искренне исповедоваться о душевных муках, а он вынужден страдать потаенно, тщательно скрывая свой особый... да какой там особый — исключительный интерес к женщине своей мечты.

Между тем Вальдемар, похоже, готовился перейти к главному.

— Шли годы, Галина оказалась женщиной порядочной, хозяйственной, в общем, жизнь скучная, плоская, но жить можно. Сердце вроде бы начало остывать. И вдруг! Она звонит! «Я в Москве, прилетела на похороны дедули», — она деда называла дедулей. Я рад был бесконечно, и с ней увиделся на следующий же день, в парке Горького, где в счастливые времена с ней на лодках катались. Костя, ты не представляешь, что выяснилось! — Снова умолк, на этот раз переживания захлестывали его до спазмы в голосе. — Помнишь, какой бардак был в девяносто втором году? Александр Сергеевич, профессор, лауреат Госпремии, враз стал нищим. Вещи пришлось продавать, Ксения Петровна, это мама, на барахолке стояла. И никакого просвета! Я сам в ту жуткую пору не знаю как выжил, чтобы с голоду не сдохнуть, таксовал. И что ты думаешь? Ты же читал Достоевского, «Преступление и наказание». Так вот, Анюта, чтобы спасти родителей, стала Сонечкой Мармеладовой. Разумеется, не на панель пошла, а без любви, пожертвовав своим счастьем, вышла замуж за богатея. Кто он, где она с ним познакомилась, понятия не имею. Но факт в том, что он поместил ее на свою виллу в Испании, в Марбелье, запер в золотой клетке — это ее слова. И из той золотой клетки она посылала деньги родителям, чтобы могли достойно жить... — Опять замолчал, подумал немного, видимо, прикидывая, до какой степени откровенности расчехляться. — Костя, я тебе больше скажу. Она и мне деньги присылала... Сначала я не понимал, от кого переводы, а потом сердцем почувствовал, что от Анюты... Но я ни копейки не тратил, все в банке, не стеклянной. Сам выбирался. Вот такие дела, Костя.

Орлов молчал, но в душе так полыхало, что зарево отдавалось невольной дрожью рук. А Вальдемар, который, видимо, пошел на глубину, на полную откровенность, вдруг воскликнул:

— Но и это не все, Костя! Когда мы увиделись, ты же понимаешь, что со мной творилось. Готов был немедля уйти из семьи к Анюте. Наедине увидеться умолял. А она, Костя, она, хотя, по ее словам, в замужестве несчастна, она — Татьяна Ларина! «Другому отдана и буду век ему верна!» Ну скажи, разве это не великая женщина?

Костя молчал и с легкой сочувственной мимикой покачивал головой.

Как ни удивительно, довольно скоро выяснилось, что департамент общественных связей, а вернее сказать, сам Вальдемар необычайно полезен для айтишной «Ангоры», вернее сказать, лично для ее основателя. В стране, особенно в Москве, начали задувать какие-то новые, непонятные, но злые ветры. Не было дня, чтобы со дна столичной жизни не поднималась политическая муть.

Это Костя чувствовал по обилию не стандартных, порой любопытных госзаказов. Более того, появились такие тревожные сигналы явного недоброжелательства к «Ангоре» со стороны белодомовских институций, что пришлось опасаться, как бы насмерть не засекли. Вдруг повылазили откуда-то айтишные специалисты, утверждавшие, будто чрезмерно жесткая антивирусная политика «Ангоры» препятствует полноценному вхождению России в западное цифровое пространство. Послышались требования «быть более открытыми для мира», что на деле означало бы раскрытие российской антивирусной методики — а это позволит успешно ее обходить. Похоже, «Ангора» начала кому-то мешать, и, учитывая особенности текущего момента, компромата приходилось опасаться больше, чем конкуренции. В общем, что-то наверху начало меняться, и не в лучшую сторону. Но что именно происходит на вершинах власти, Костя не понимал.

Между тем Вальдемар словно обрел второе дыхание и со страстью, переходящей в упоение, бросился осваивать общественные процессы, от которых был оторван десять лет. Восторженно кричал по телефону: «Костя, ты с меня пыль смахнул! Наконец-то потребовал поэта к священной жертве Аполлон!» А увидев интерес своего начальника к «политике», принялся просвещать Костю пламенно, искренне и откровенно, как и подобает быть между старыми друзьями.

Россия постепенно начинала очухиваться после дефолта, и на политическом горизонте замаячили президентские выборы 2000 года. Тема была дежурная, Орлов старался не пропускать вечерние новостные выпуски, а иногда слушал различные ток-шоу, программы Сванидзе, Киселева и был в курсе дела. Но однажды Вальдемар его поразил. Потягивая свое любимое капучино, мимоходом заметил:

— Знаю, ты любишь смотреть вперед. Так вот имей в виду, настоящая смена власти произойдет не в 2000 году, чего все ждут, а в 2004-м.

— Ну-ка, подробнее. Это ты сам сочинил или выловил, как теперь говорят, из потока новостей?

— Ну, ты же дал мне право выписать все центральные газеты. Вот я и почитываю, сопоставляю перекрестно. И иногда действительно кое-что любопытное попадается. Не я, Костя, про 2004 год сообразил, это Чубайс сказал.

— Чубайс?

— Он самый. Заявил в интервью, что кремлевский черед поколения младореформаторов абсолютно неизбежен и наступит в 2004-м, когда должна произойти естественная возрастная смена верховной власти. Могу тебе наизусть главный его вывод процитировать: «Больше некому! Следующие — мы!» Соль нации! А Чубайс, ты знаешь, туз меченый да вдобавок с ельцинским тавром, за кулисами он главный, просто так слов на ветер не бросает. Он везде — как бдящий соловей.

«Больше некому! Следующие — мы!» Эти слова несколько дней не давали Орлову покоя. Вальдемар знал, что говорил, — Костя всегда глядел вперед. И, по своему обыкновению, пытался представить, как ему аукнется, если пророчество Чубайса сбудется. А вдруг это вовсе и не пророчество? Может быть, младореформаторы уже обо всем договорились с Ельциным? И если договорились, то чего ждать, как готовиться к послезавтрашним временам? Чубайс прав в том смысле, что возрастная смена власти неизбежна, нельзя заново ломать комедию цековских старцев; аплодисментов, переходящих в овацию, не выжмешь. Но Ельцин с его шунтами в сердце, пожалуй, до 2004-го не дотянет. Кто же будет править на перепутье, после двухтысячного? Вопросов набегало много, и он попросил Вальдемара подготовить подробный доклад на эту тему. Разумеется, устный, без невольной самоцензуры, вечно искажающей суть письменных документов.

Но пока Вальдемар глубоко и дотошно вгрызался в тему, произошли события, побудившие Орлова думать не о далеком будущем, а о текущих днях, не о перспективах, а о том, что у него под носом.

Порядок в съемной квартире Кости поддерживала Зина Галкина, энергичная пухлявая женщина невысокого роста и предпенсионного возраста, которую знали в Зеленограде чуть ли не все. Она иногда и ужин Косте готовила, а в таких случаях любила, усевшись напротив него, словоохотливо, порой против грамматики, повествовать о своей горькой судьбе-судьбинушке. В годы перестройки Зина, простая секретарша райисполкома, стала одним из лидеров здешнего протеста, не активно, а яростно воюя с коммуняками, в то время и прославилась. Она похвалялась:

— Уж как мы им тогда всыпали, страшно сказать. На манифестации по десять тысяч собирали, зеленоградские колонны на Новом Арбате шумели — ну, шумнуть-то мы умели! На Манежке на митингах бывали непременно. Чудота! За Ельцина горло до хрипоты драли, а уж плакаты, лозунги у нас были самые яркие. В ту пору райком партии завел здесь художественную мастерскую, наглядной агитацией задумал город разукрасить. — Рассмеялась. — А те ребята на нас, супротив КПСС стали работать, против режима-прижима. Ну, мы им, конечно, приплачивали — как без этого?

Но с особой страстью Галкина повествовала о том, как в Зеленограде проходили первые при коммуняках альтернативные выборы — на съезд народных депутатов:

— У-у, что творилось! В Зеленоград со всех сторон патриоты полезли, и среди них был один опасный. А у нас-то свой кандидат, демократический — знаменитая экономистка Татьяна Карякина! Ее «Московский комсомолец» самой выдающейся женщиной признал, на первой полосе о-огромную фотографию дал. Так мы ее конкурента за Можай загнали, его встречи с избирателями в цирк превращали: нарисуют нам ребята плакатов, лозунгов, а мы ка-ак вдарим по нему манифестацией! Анафемой его гнали, требовали, чтоб он снял свою кандидатуру. Народ-то здесь разный, телогреечные ватники тоже есть, мало ли, соблазнятся его посулами, он вообще-то не дурак был. Вопросики ему коварные подкидывали. За Зеленоградом от Москвы куратора прикрепили, я его запомнила, он приметный был, слегка криворотый. Но не глупый. Каждый день приезжал, заседание штаба проводил — да-а, мы ведь и выборный штаб создали! Деньжат на агитацию и пропаганду подкидывал, членов штаба тоже не забывал. Работа, Константин Олегович, шла серьезная — выборы! Ну, мы в депутаты, конечно, Карякину провели. С запасом! Празнек был до небес!

Костя слушал с интересом, но одного понять не мог: с какой стати, почему простая секретарша вдруг сунулась в ту предвыборную кашу? Между тем жизненный опыт уже научил его: если возникает непонятка, жди сюрприза. Так оно и в тот раз вышло. Спросил:

— Зина, а вы каким боком в ту драку ввязались?

Галкина помрачнела, насупилась. Ответила не сразу:

— Константин Олегович, жизнь у меня так поворачивалась, что только крутись. Я сына одна растила, он у меня был свет в окошке, пуще всего боялась, что его в армию заберут. Умные люди и подсказали: «Чего ты квохчешь? Сходи к зампреду райисполкома, расскажи о своей беде». Ну, он мне и сказал: «Зина, ты же видишь, что в стране творится. Если хочешь, чтоб мы помогли, помогай нам новую власть устанавливать». Так посулили, что я с цепи сорвалась, заводилой на районе стала, везде шмыгала-сновала... — Вдруг пустила слезу, плаксиво сказала: — Ну, я за то время не жалею, хотя они меня обманули, та-ак обманули, что была бы у меня револьвера — берегись! Забрали Генку в армию, и он попал на самую Чеченскую войну. Страдала я немыслимо, каждый день «Господи, помилуй!». — От избытка чувств опять прослезилась. — Господь милосердием и не оставил, вернулся Генка, даже не раненый. Но сколько же я, Константин Олегович, пережила! В сорок лет седая стала.

— А что сын? Как он?

— Да никак. Работает электриком на «Ангстреме», не женился пока, внуков, наверное, не дождусь... — Беззлобно хмыкнула. — А тот, который меня кинул, из райисполкома, его потом сразу в Москву забрали, сказывали, будто он в Кремле пристроился. В ту пору умные люди знали, что надо делать. Это я дура дурой. Ну да ладно, Бог ему судья.

Но однажды Галкина заговорила с Орловым по делу:

— Константин Олегович, в департамент просвещения, где я секретарша, примерно раз в две недели приезжает из Москвы интересный человечек. Я его еще пару лет назад приметила — небольшого росточка, вежливый, аккуратненький. Судя по тому, с кем он общается, — наверное, из проверяльщиков учебного процесса. А третьего дня вдруг подходит ко мне и говорит: «Зинаида Георгиевна, мне сказали, что вы общаетесь с Константином Олеговичем Орловым. Не могли бы вы помочь мне с ним встретиться?» — Зина сделала паузу, пояснила: — Я же не скрываю, что у вас подрабатываю, сейчас все в денежку обходится. Он от кого-то об этом и узнал.

Интересный человечек назвался Вениамином Викторовичем Петровым, отчего Костя мысленно усмехнулся: «Вальдемар Петров, Вениамин Петров, запутаешься в них...» Но в рабочем кабинете Орлова этот новый Петров первым делом попросил:

— Константин Олегович, меня все называют просто Вениамином, отчество я по возрасту еще не заслужил. Тридцать с небольшим.

Они сели за приставной столик, и Вениамин начал:

— Константин Олегович, я вас решил побеспокоить из патриотических побуждений. — И, увидев удивленно поднятые брови Кости, ладонями как бы защитился от чего-то, стал чураться. — Нет, нет, нет, к политике я никакого отношения не имею, речь совсем-совсем о другом. Дело вот в чем. У меня есть хобби, которое совпадает с тем, чем вы занимаетесь. Но вы профессионал по части защиты от вирусов, а я любитель, правда, весьма продвинутый. И, осмысляя развитие ай-ти отрасли, прихожу к выводу, что в недалеком будущем нас ждут очень жестокие кибервойны, к которым уже сейчас надо готовиться. Никакой мифомании — хакеры, взламывая сайты, смогут наносить системные удары по экономике, разрушая ее. Боевое использование Интернета — это похлеще военных действий.

Костя кивал головой, не понимая цели встречи. Разумеется, они давно обеспокоены проблемой кибервойн. Похоже, этот хобби-хакер нашел топор под лавкой. Или просто хочет работать в «Ангоре»? Что ж, возьмем, парень, сразу видно, башковитый.

А Вениамин без паузы продолжал:

— Возможно, и даже наверняка вам известно, что на Западе уже формируются, я бы сказал, ударные отряды хакеров, способных вести вирусные боевые действия, организуя массированные атаки. У них свои крысиные пути. Собственно говоря, ваша фирма занята как раз вопросами защиты от них. Видимо, вы слышали о тех же «Анонимусах»?.. Так вот, Константин Олегович, как вы понимаете, в таких войнах один в поле не воин, и у меня есть единомышленники, занятые формированием группы отечественных хакеров «ддос гварда», условно мы ей дали название «Киллнет», в переводе на русский — «Нет убийствам». Убийства вроде как виртуальные, но в реальной жизни они отзовутся настоящими жертвами. Поэтому надо научиться быстро восстанавливать сайты.

— Вы хотите, чтобы «Ангора» помогла вам? Направление настолько важное, что я готов взять в штат всю вашу группу.

— Нет, Константин Олегович, огромное спасибо за лестное предложение, но мы считаем, что это нецелесообразно. Пусть наша группа остается в тени, «ном де плюм», на нелегальном положении, как «Анонимусы». Это даст больше возможностей для защиты от хакерских атак, действуем с упреждением. Для защиты и... наступления. — Опять сделал свой характерный жест двумя ладонями. — Я к вам, Константин Олегович, по другому вопросу.

Вопрос этот оказался столь важным, что после той встречи мысли Орлова приняли иное направление, и он искренне считал, что Вениамина Петрова ему, как говорится, Бог послал. В ровной, спокойной манере этот скромный, негромкий человек не только изложил концепцию дальнейшего развития киберзащиты, но и предостерег Костю от возможных завтрашних ущемлений:

— Я говорил, что в нашей группе любители, очарованные новой цифровой галактикой. По основному приложению интеллектуальных сил мы трудимся в разных отраслях, на разных уровнях управления. И, не вдаваясь в детали, могу сказать, что сообща мы отчетливо почувствовали признаки подготовки к... К чему бы вы думали, Константин Олегович? Увы, к киберразоружению. Под предлогом большей открытости свободному демократическому миру... В этой связи вынужден совершить краткий экскурс в историю. Нечто подобное мы уже наблюдали по меньшей мере дважды. В СССР под конец перестройки шефом КГБ был назначен Бакатин, перед которым поставили задачу ликвидировать КГБ как единую организацию, резко ослабив способности страны к самозащите. В 1992 году, после развала СССР, когда формально еще существовал Госплан, его возглавил Нечаев, который в первую очередь реализовал программу сокращения вооружений, резко ослабив оборонные возможности страны, после чего стал министром в правительстве Гайдара. Теперь на очереди — киберразоружение. Появились финансовые и силовые признаки подготовки именно к такому развитию событий. В эпоху цифровой перестройки мира это крайне тревожный сигнал, речь идет о разоружении перед главной сегодняшней опасностью. Вы не хуже меня знаете, что вирусные атаки могут поставить экономику страны на колени... И еще: не исключена утилизация неугодных бизнесов. Вот, собственно говоря, и все, что я хотел сказать. Развивать тему можно часами, но вы без разъяснений прекрасно понимаете смысл мною сказанного.

О да! Костя прекрасно все понимал. Дня не прошло, как он собрал лучшие умы «Ангоры» и поставил перед ними задачу немедленно приступить к созданию отечественной антивирусной платформы, усилить аппаратное обеспечение сервисов, связанных с киберзащитой. «Железо» в стране зарубежное, и в ближайшее время исправить ситуацию не удастся. Софт тоже импортный и тоже надолго. Но антивирусное программное обеспечение у нас должно быть свое, и над ним надо работать. Назначили даже примерные сроки тестирования новых ПО.

Другая часть проблемы, поднятой Вениамином, была гораздо более сложной. Впрочем, она тоже состояла из двух частей. Первая — нацелить Вальдемара на то, чтобы, не жалея средств, попытался организовать в СМИ кампанию за недопустимость киберразоружения. А во-вторых, пора досконально разобраться в нынешних политических хитросплетениях и заслушать доклад Вальдемара.

К удивлению Кости, на сей раз Вальдемар предложил встретиться не в «Жан-Жаке», а просто погулять в дорогом его сердцу парке Горького.

— Место встречи изменить можно? — балагурил он по телефону, давая понять, что предстоящий разговор ни в коем случае не предназначен для чужих ушей, даже случайных.

А когда, в стеганых пуханах, для порядка слегка поболтав о погоде, они по Пушкинской набережной медленно двинулись к полузамерзшему Голицынскому пруду, Вальдемар огорошил:

— Ты слышал, что Кириенко баллотируется на пост мэра Москвы?

— Во-первых, ему никогда не выиграть у Лужкова, и он не может этого не понимать. Это что ж, «не догоню, так согреюсь»? А во-вторых, при чем тут Кириенко? У нас сегодня вроде бы другая тема.

Вальдемар загадочно усмехнулся:

— Костя, я же тебе говорил, что перелопатил все СМИ и такое в них выудил, что сам себя не пойму — я в ударе или в шоке? О Чубайсе помнишь?

— Ну?

— Так вот, Чубайс, Кириенко и 2004 год — это одна линия. А ты, технарь, должен знать, что по трем точкам можно понять, куда ведет линия. Придется мне, Костя, лекцию тебе прочитать. — И нырнул в недавнюю историю: — Кириенко — политический парвеню. Обратил на себя внимание выступлением в Совете Федерации, когда Ельцин предложил его кандидатуру в премьеры. О чем говорил молодой политик? Он бросил тень на монетаристский курс и обвинил предыдущее правительство в том, что оно проело кредиты МВФ. Ну, ты же понимаешь, что сенаторам он очень понравился, они же губернаторы-реалисты. Дума его тоже поддержала, и он стал премьером. А что вышло на деле? На деле через пять месяцев Кириенко объявил дефолт, причем до сих пор не ясно, куда исчезли четыре эмвээсовских миллиарда долларов, которые при нем взяли в долг. Но для моего расследования — извини уж за такие громкие слова — важнее то, что выяснилось позднее. Засада в том, что «антимонетаристу» Кириенко экономическую программу готовил не кто иной, как Гайдар. Ну, каково?.. Поехали дальше. После дефолта Кириенко словно сквозь землю провалился. Видать, в портках тяжеловато стало, и, чтобы не перегружать канализацию, срочно отбыл за рубеж. Наверняка не могу сказать куда, но мелькнула заметка, будто бы в Австрию, где занялся подводным плаванием. Символично!

— Пожалуй, слишком символично, чтобы быть правдой.

— Ну, не в этом дело. Суть в том, что при Примакове экономика начала выправляться, и экс-премьер, обанкротивший российскую экономику, снова запестрил на экране. И мало того, Костя. Он попытался создать свою партию! Кроме того, почтил своим присутствием съезд партии «Правое дело» и вошел в партию Гайдара–Чубайса.

— А ты, однако, глубоко копнул, господин сбрехавши. Но пока не ясно зачем.

— Не перебивай, блин! В общем, было видно, что Кириенко мечется, ищет пути возвращения на политическую арену. И вдруг — напористый, пафосный выход на авансцену: то ли Минин, то ли Пожарский, но в любом случае — освободительный поход из Нижнего Новгорода на Москву, изнывающую под игом Лужкова. Ну, каково?.. В людях еще раны от дефолта не зажили, а он — в главные мэры! Зачем? Почему? Костя, ты сидишь в своей ай-ти и многое упускаешь из виду. А я тебе сейчас такой комплимент от ресторана выложу, что закачаешься. Бомба! Совет Федерации, глубоко уязвленный, обманутый Кириенкой, создал Комиссию по расследованию причин и последствий дефолта, подсчитав, что Россия потеряла на нем 60 миллиардов долларов. Жуткая цифра! Документ открытый, без грифа «Секретно», кстати, он фигурирует в списках временной Комиссии Совета Федерации по дефолту, которую возглавлял в ту пору зампред СФ. И я в одном малотиражном издании до этого доклада добрался. Читал, и волосы дыбом вставали. Во-первых, решение о дефолте было принято с грубейшими нарушениями установленной законом процедуры, то есть речь шла о превышении служебных полномочий, в докладе так и сказано. Но еще страшнее другое: оказывается, о дефолте велись консультации с зарубежными финансистами, что дало утечку стратегической информации и позволило иностранным инвесторам напоследок вывести из России еще немереное число долларов. Я тебе больше скажу, Костя. Чубайс и компания, они наверняка тоже заранее знали о дефолте и успели вытащить свои миллионы из ГКО. Вот что творилось! Кстати, в докладе СФ было обращение к Генпрокуратуре с предложением разобраться в так называемых «сопутствующих» факторах дефолта. И что ты думаешь, Костя? В СМИ этот сенсационный доклад замолчали, где-то скороговоркой упомянули — и напрочь забыли. А в Генпрокуратуре в то время, как ты помнишь, вообще была преисподняя, ей ни до чего, у нее проблемы с «человеком, похожим на Скуратова».

Костя встрепенулся:

— Значит, он полез в мэры, чтобы отвлечь внимание от соучастия в дефолте?

— Ко-остя, дорогой мой, ты забыл, что я говорю не просто о Кириенке, а о некой линии, которая вырисовывается после заявления Чубайса о 2004 годе. Кириенко не соплежуй, бросился в московскую авантюру не с пустыми руками. От того, что я тебе сейчас скажу, с ума сойдешь. Психодром! Кириенко в ходе предвыборной кампании призвал... Костя, он призвал к отставке президента! Ельцина! Ты можешь себе это представить? Тот же фальшивый прием, какой он использовал в Совете Федерации, когда критиковал монетаристов! Один в один! Так и подмывает перейти на крутой санскрит.

Эмоции Вальдемара зашкаливали. Пришлось урезонить:

— Тише, тише, чего ты раскричался? Мы здесь не одни. Ты и впрямь в ударе.

— Слушай дальше. Чубайс готовится к смене поколений в Кремле и считает, что в 2004 году неизбежно настанет черед той группы власти, которую он патронирует. А кто у них в обойме? Гайдар, Чубайс, Немцов. Кто еще из этих политзатейников, из бывших завлабов?.. Там самое кубло, народу много, но кто из них может потянуть на президентское кресло? Чубайса никогда никуда не избирали, только назначали. Но президента будут избирать. Кого выставить от их поколения?.. А Кириенко — вещь в себе. А лучше сказать — вещь вне себя, он им нужен. Бывший премьер!

Орлов хлопнул Вальдемара по плечу:

— Ну ты даешь! Докопался! Готовят его к 2004 году?

— Конечно! Это последний резерв прозападной элиты Чубайса — чистенький, аккуратный, суемудрый говорун, требующий досрочной отставки Ельцина... С каких это пыжиков-рыжиков? Ты можешь себе представить, что он замахнулся на Ельцина без его разрешения? Я не могу. А кто способен согласовать этот фальшивый шахер-махер с Дьяченко? Только Чубайс. А нужны нападки на Ельцина, чтобы поднять свой авторитет у наивных людей: вот какой смелый политик, бросает открытый, честный вызов Лужкову, он и президента из Кремля гонит. Кричат «Осанна!». А по мне, так лучше бы «Распни!», добра не будет.

— Но ведь ясно, одолеть Лужкова на декабрьских выборах он не сможет.

— Ко-остя! Да перед ним эта невыполнимая задача и не стоит. Он стремится раскачать систему столичной власти и на ее жесткой критике заработать политический капитал. Это же рецепт перестройки, Костя. Под предлогом разрушения командно-административной системы захватить власть. А уж там пойдут такие конверты, доставленные фельдами, спецсвязью, что только держись. Да вдобавок с выполнением поставленных задач без ограничений. Потом кадровая селекция, а то и ковровый снос. Уж я-то знаю, что говорю, сам стал жертвой такого обмана.

Для Орлова расследование Вальдемара стало точкой нового отсчета времени. На выборы, на Лужкова и на Кириенко ему было, как говорится, с высокого дерева. Там, на верхах, не отношения, а сношения, правда, неизвестно, кто кого, ну их к дьяволу. Другое важно: учитывая замах Чубайса, который уже не на словах, а на деле готовится к 2004 году, можно понять, кому, для чего и когда понадобится подавление антивирусного потенциала. Россию в очередной раз хотят разоружить.

Господь Бог через интересного человечка Вениамина Петрова предупредил об опасности.

И надо работать с упреждением. Он, Орлов, обязан противостоять. И пусть, как справедливо утверждала небезызвестная мадам Шапокляк, хорошими делами прославиться нельзя, пусть ежи режима колют до крови. Такое сейчас время, что жизнь опять превращается в паркур, сплошь препятствия. Теперь так: либо вытянешь этот воз, либо протянешь ноги. Но что поделать, труса праздновать никак нельзя... Хочешь, чтобы Россия снова стала державой, прежде всего надыть держаться самому.

6

Из всех институтских дисциплин Костя особенно не любил скучный, нудный сопромат. Зато сопроматчика Деревянко запомнил на всю жизнь. Казалось бы, мелькнул всего-то в одном семестре на втором курсе, а в память врезался наравне с профессором родной кафедры. Деревянко учитывал, что сопротивление материалов — предмет заунывный, муторный, и на лекциях разжевывание графических замысловатостей перемежал с любопытными отступлениями на вольные темы.

Орлову запомнилась его неожиданная вставка: если совокупность фактов рассматривать с разных точек зрения, можно получить весьма неожиданный результат. Мысль, конечно, банальная, но пример, который привел Деревянко, привлек внимание. Он посоветовал студентам почаще баловаться ребусными картинками из популярных журналов. Например, нарисован деревенский домик с садом, а в подписи сказано: найдите на рисунке скачущую лошадь или самосвал с поднятым кузовом — да что угодно. Деревянко даже принес несколько таких рисунков. И оказалось, распознать то, что не видно с первого взгляда, не так уж и просто. Зато поучал студентов этот забавный сопроматчик, такие упражнения о-о-очень — тянул десять «о» — полезны для пытливых умов.

В перерыве студенты посмеялись, а студентки похихикали над чудачеством лектора. Но Орлов на тот пример спикировал, заменил факты, которые его не очень интересовали, на смыслы, которые были ближе уму, и зарубил себе на носу: в любой смысл надо вдумываться глубже — нет ли под ним чего-то совсем-совсем постороннего, а то и противоположного.

В суете повседневных дел, среди событийного хлама он, конечно, не углублялся в поиски потаенных смыслов. Но если откуда-то со стороны надвигались серьезные новшества, Костя каждый раз вспоминал забавного сопроматчика Деревянко и пытался углядеть, нет ли за деревенским домиком с садом самосвала с поднятым кузовом.

Так случилось и на сей раз. В айтишных делах, а тем более в антивирусных тревогах Орлов, разумеется, был куда сильнее Вениамина Петрова с его любительскими познаниями. Но этот любопытный человечек не только предостерег от грядущих напастей, но и побудил Костю глубоко задуматься о том, что вообще происходит в родных айтишных пенатах.

А там, сразу вцепился Орлов, явный непорядок, хотя на первый взгляд кажется, будто у «цифры» в России период расцвета. Верно, наше интернет-сообщество разрастается лавиной. Квалификация ребят, с упоением ринувшихся на просторы новых возможностей, столь высока, что они нарасхват во всем мире. Но... Но в том-то и загвоздка. Наши айтишники играют фуги на импортном «железе», что закономерно, и сидят на операционной системе «Линкус», что прискорбно, лишь слегка адаптируют ее к российским нуждам. А поскольку Интернет упразднил госграницы, многие вольные программисты, сидя в Москве, Новосибирске или Тюмени, работают на Нью-Йорк, Лондон или Копенгаген. Легкость и доступность интернет-контактов для заработка аукается тем, что смышленые компьютерщики — а они все смышленые, в ай-ти других нет — приспособились непринужденно прыгать из одной инофирмы в другую.

И каков результат?

Костя вспоминал Петра Ильницкого, который помог ему приобщиться к компьютерному «цеху» радиозавода. Когда народилась «Ангора», Ильницкий одним из первых перешел в нее. Но через несколько лет застолбил вольные хлеба, дистанционно устроился в какую-то калифорнийскую фирму. Видимо, там неплохо платили, потому что вскоре он обзавелся приличной иномаркой. И все бы ничего, если бы однажды Орлов не встретил Ларису Степанцову, — Ярославль город не слишком великий, эка невидаль нос к носу столкнуться со знакомыми на улице.

После радушных приветствий и дежурных расспросов Лариса неожиданно упрекнула:

— Костя, что вы сделали с Петей Ильницким? Был свой мужик, за Россию душой горел, а сейчас пришлось его из нашей компании отчислить. Общечеловеческие горбачевские ценности вспомнил, которыми пятнистый страну разрушил. Осуждантом заделался, с особо одаренными, со светлолицыми якшается. Бог весть что теперь несет, патриотизм дурным словом поминает. Кабы не мой библиотечный статус, я бы вам, Костя, кое-что простым языком сказала, матерком разбавила.

— Ну, скажите, скажите, Лариса, — улыбнулся Костя. — Тем более Ильницкий уже почти год у нас не работает.

— Скурвился Петька, вот что! А что он на Штаты потеет, я знаю.

Степанцова не могла понять то, о чем теперь размышлял Костя. Программеров, работающих по заказу инофирм, жизнь заставляет перекраивать мозги. Время трудное, заработок идет с запада — как тут устоять? Спроста ли все громче на всех экономических уровнях и в СМИ звучит, что только встраивание нашего ай-ти в мировое программ-сообщество обеспечит эффективность ПО? Только интеграция в мир! И речь теперь не просто о киберразоружении, вопрос круче, о чем не догадывается любитель Вениамин. Россия только-только начинает выбираться из западного ярма, куда ее загнали в 90-е годы, но уже готовится новая кабала. Под красивыми лозунгами о новом надполитическом цифровом единстве — дважды два везде четыре! — эффективные менеджеры снова хотят спеленать Россию. А за спинами менеджеров прячутся младореформаторы, все те же, все те же. Те, которые прицеливаются на 2004 год.

Вот он какой, оскал «цифры».

Осознав российский айтишный непорядок, Костя мгновенно понял, с чем надо поспешать. Нужна суверенная ай-ти стратегия, нужны свои операционные системы, свои софтверные компании. И если производить «железо» России пока не в подъем, то уж мозги-то у наших ребят — дай бог! За два-три года при подсказке и заказе могла бы эта компьютерная поросль наполнить российский айтишный рынок суверенными продуктами, выдать на-гора отечественную операционную систему общего пользования. Могла бы... А нас заталкивают в глобальную мясорубку, где Россию перемелют, потрохов не выплюнут. Киберразоружение — как раз в русле такой айтишной политики. Невольно вспомнился примаковский разворот над Атлантикой — нужна решительность! Но кто сегодня способен осознать, что нынешний айтишный курс ведет страну в тупик? Кто способен на разворот в сторону России? Для этого нужен стратег, а не отраслевой специалист. Путин? Увы, уже видно, что разобраться в айтишных делах ему не под силу, президенту рисуют не рифы, на которые может налететь российская «цифра», а мифы о благополучных цифрах числа компьютерщиков.

И что может сделать он, Константин Орлов, чтобы оставаться в ладу с совестью?

Вообще говоря, этим вопросом он особо не тяготился. Выше крыши, до Кремля ему не допрыгнуть. Оставалось одно: воевать в одиночку. Искать единомышленников в своей среде становилось опасно, индекс благонадежности у «Ангоры» хромает, на нее и без того катят бочку, к счастью, пока пустую, погромыхивает, но не давит. И Орлов снова, как это банально ни звучит, с головой ушел в работу, резко сократил объем входящей информации и наряду с текучкой озаботился созданием российской операционной системы антивирусной защиты. В Москве возникал от случая к случаю, ночуя в Зеленограде.

С Вальдемаром «по дружбе» они встречались теперь не часто. Кивали друг другу на еженедельных пятничных совещаниях в «Ангоре», на которые иногда вызывали Петрова, только и всего. Но однажды именно в часы совещания позвонил Вальдемар. Деревянным, глухим голосом сказал два слова:

— Надо пообщаться.

Было ясно: стряслось что-то жуткое.

— Завтра в три. — И дал отбой. Совещание!

Общение в «Жан-Жаке» было коротким. Вальдемар, сникший, потерянный, сразу ринулся в тему, говорил непривычно быстро, почти захлебываясь, взволнованно, с восклицаниями и с придыханием:

— Костя, беда! Галя, Галя... Последнее время она недужила, куксилась, упадок сил превозмогала. Мы думали, обойдется. А тут пошли к врачу... Рак, Костя, рак! С ходу определили, при первом же исследовании. Я с ума схожу, ей ведь и сорока нет. — Коротко вздохнул. — Эскулапы говорят, что не безнадежно, однако требуется скорое и интенсивное лечение. И я должен, я обязан сделать все, чтобы спасти ее... Понимаешь, Костя, я про свою семейную жизнь тебе мало рассказывал, а в ней был особый случай. Мой бывший августейший начальник, из посредников, однажды ни с того ни с сего предложил мне бешеную карьеру. Мы, говорит, дочку создаем. Давай, возглавь! Будет у тебя секретарша, на «лексусе» будешь кататься, квартиру купишь, жизнь устроишь. Ну, я же его знал, тот еще жох! Ясное дело, он меня под «Рога и копыта» подставлял. Я и отказался — с ходу. А потом подумал о том, как Галя колотится, — жили-то мы внатяг, — и думаю: да черт с ним, то есть со мной, сочту срок за жизненный урок, зато семью обеспечу впрок. Ну и говорю Гале: так, мол, и так, предложил Расторгуев, это бывший начальник, возглавить филиал фирмы, теперь мы все бытовые проблемы решим. Ура! — Вальдемар утер глаза тыльной стороной ладони. — А она ка-ак взъелась! Не пущу, не дозволю! Думаешь, я не понимаю, о чем речь? В наши времена бублики с вертолета не разбрасывают. Нет уж, как живем, так и живем, а подставляться под уголовщину я тебе не позволю... Вот она какая, Галя! А тут рак... Я должен, Костя, я обязан ее спасти. Ее надо срочно госпитализировать, а мест, конечно, нет. Ждите! Я уже все горбольницы обскакал. Толкают, заталкивают в платную медицину. А там, сам понимаешь...

Суть этого драматического монолога была понятна с первых слов, обсуждать нечего, а сочувствовать глупо. Костя сидел, упершись локтями в стол, а подбородком в сомкнутые ладони, в упор смотрел на Вальдемара и терпеливо ждал, когда тот выговорится. Ответ у Кости был готов.

— Значит, так, Вальдемар. В медицине я не копенгаген, и разузнавать, в какую клинику госпитализировать Галину, предстоит тебе. Все остальное беру на себя. Клинику ищи самую лучшую. И не будем терять времени.

Получив карт-бланш на больничные расходы, Вальдемар бросился обзванивать знакомых, выискивая подходящую клинику. Но сразу понял, что тот круг приятелей, где он крутился, далек от представлений о светочах платной медицины. Надо забираться повыше. Но куда? К кому? Единственное высокопоставленное имя, которое он знал, звучало так: Дмитрий Рыжак.

С Рыжаком они не виделись больше десяти лет, но Вальдемар знал, что Дмитрий сделал удачную карьеру: в последние годы располневший, солидный, он начал мелькать по телевизору в милицейской форме с погонами генерал-лейтенанта. Уж как не хотелось обращаться к нему! Рыжак использовал его и выкинул, как использованный гондон, тот еще подонок. Но на кону жизнь Галины, и прочь самолюбие. Впрочем, верный своей привычке во всем, даже в неприятностях, отыскивать приятные мотивы, Вальдемар и здесь не оплошал. Рыжак наверняка думает, что простофиля Петров, отказавшийся от доходного места в эпоху большого хапка, сгинул в сумраке девяностых и влачит жалкое существование. А он, Вальдемар, оказывается, хорошо устроен в жизни и вдобавок абсолютно свободен в выборе услуг платной медицины.

Разыскать телефон Рыжака было несложно. Вальдемар, искусственно понизив голос до легкого баска, представился секретарше:

— Это звонит глава департамента общественных связей ай-ти фирмы «Ангора». Меня зовут Вальдемар Петров. Скажите, пожалуйста, Дмитрию Петровичу, что я хочу с ним переговорить.

Секретарша взяла паузу, докладывая о звонке Рыжаку, потом вежливо ответила:

— Дмитрий Петрович сейчас занят, но просит вас обязательно перезвонить ему через два часа.

Слово «обязательно», да вдобавок выделенное голосом, говорило обо всем. Рыжаку интересно, как повернулась судьба Вальдемара. Отлично!

Рыжак, работавший в здании на Огарева, принял его уважительно: поднялся из-за стола, сделал несколько шажков навстречу, приветственно, покровительственно приобнял. А Вальдемар в первый момент оторопел: без кителя, широколицый, с выпученным брюшком, он поразительно походил на Расторгуева, даже походка утицей. А ведь был худощавым!

— А ты, смотрю, почти не изменился, молодцом держишься.

Они присели за небольшой круглый столик в углу просторного кабинета. «Видимо, предназначен для приема важных и свойских визитеров, — смекнул Вальдемар, увидев рядом, у стены уютную горочку с рюмками и бокалами. — Хорошо устраиваются милицейские генералы, не чуждаются эпикурейства». И вправду, Рыжак предложил:

— По рюмочке коньяка за встречу?

Вальдемар, конечно, отказался, он хорошо отрепетировал этот визит, держался веско, старался говорить неторопливо и вкратце изложил, что все у него тип-топ, что фирма, где он уже почти десять лет, крепкая, растущая — киберзащита ныне в моде. Головной офис — так и сказал, «головной» — в Зеленограде, центре наших айтишных технологий.

Рыжак сразу вцепился:

— Сейчас это самое-самое. Все в «цифру» ломанулись. А уж антивирусники... У нас тоже надумали создать такое управление. Наверное, конкурентов у вас пруд пруди?

— Не без этого.

— Но ты имей в виду: если что — звони. Мы конкурентов устранять научились. Так обложим, что не продохнут, пока не передохнут. Прижмем. Кстати, кто в твоей лавке хозяин?

— Может, ты его помнишь, Орлов из нашего института. Мы с ним на пару работали. Меня Петром Орловичем кликали, а его Орлом Петровичем. Он в перестроечные дела не лез, в сторонке держался, а потом ушел в бизнес.

— Смутно что-то припоминаю, но то, что из наших, это хорошо. Свой, значит, человек. Такому в случае надобности помочь не грех. Ну, ты понял насчет конкурентов?

Потом стал говорить о себе:

— Я сижу на охране общественного порядка, выборы обеспечиваю. Это на Западе идиоты, идут на выборы и не знают, кто победит. А у нас все в ажуре, сплошной фильдеперс. — Рассмеялся своей шутке, но тут же убрал улыбку. — Дело хлопотное, глядеть надо в оба! Жажда справедливости, она, дорогой мой, всегда аукается беззаконием. Той вольницы, что была в перестройку, мы допустить не вправе, не для того партейную власть скинули. — Сказал веско: — Что взято, то свято. Теперь у нас демократия: говори что хошь, но публичные волеизъявления изволь согласовать. Никаких шалостей-малостей. Общее бесправие, о чем психоолухи вопят, меня не касается. Известно: когда речь заходит о правах, зови милицию! За мной — правопорядок! Вот и блюду.

— А как тебя в эмвэдэ забросило?

— Да очень просто. Помнишь, в Москве милицией Мурашов ведал? Он же был из научной братии, его из НИИ взяли, кандидат наук. Он от прежних кадров избавлялся и подбирал себе под стать. Как-то пересеклись мы с ним у Тарасова, — ты его должен помнить, он на Кропоткинской был, — Мурашов и говорит: я кадры обновляю, иди ко мне, сразу подполковника присвоим — милицейской службы. Вот так. Потом в центральный аппарат взяли, карьера и пошла.

— А погоны не давят, не жмут? Когда менять будешь? На трехзвездочные.

Рыжак поморщился:

— В каждой избушке свои зверушки. Не просто у нас сейчас. Много почтовых марок развелось. — И, увидев на лице Вальдемара недоумение, пояснил: — Лижут сзади и гладят спереди, за ними не угонишься. Надо сперва дождаться смены поколений, 2004 год пережить, задери его медведь. Тогда мое время и придет. — Переключил разговор: — А ты с чем пожаловал?

Вальдемар пожаловался: такие, мол, нынешние обстоятельства, что даже за деньги трудно рассчитывать на квалифицированную медпомощь. Под эндшпиль сказал:

— Врачи настоятельно советуют срочно положить жену в онкоцентр, ограничений по оплате у меня нет. Но сам знаешь, если прийти с улицы, неизвестно, как ее лечить будут, нужна солидная рекомендация, чтобы попала в хорошие руки.

Рыжак радостно воскликнул:

— О чем речь, Вальдемар! Рядом со мной, в Жуковке, живет знаменитый академик. Светило! Его весь медицинский мир знает. По-моему, он и в онкоцентре консультирует, какой-то разговор на этот счет был. Личность своеобразная, любопытная... Но какой психиатр без странностей? А дело свое знает. Я с ним сегодня же переговорю. — Хохотнул. — Он за твою жену попросит как за свою. Звони мне завтра, я же понимаю, что онкология промедления не терпит.

Домой Вальдемар возвращался в смешанных чувствах. Он безмерно благодарен Рыжаку за сердечное участие — не словом, а делом! — и готов простить ему перестроечное кидалово. Но то, что он сегодня услышал, настойчиво требовало оценки. Встрепенулась память о вольнице былых лет, — да, да, он так и сказал, «вольница»! — когда и сам Рыжак, и он, Вальдемар, на протестных митингах и маршах сражались с административно-командной системой. А теперь Рыжак стоит на страже, не допуская публичных волеизъявлений без санкции власти. «Не для того прежнюю власть скинули...» А ради чего? Не стала ли перестройка великим хапком, когда энергичные и беспринципные люди под громкие вопли о демократии и свободе захапали саму власть? И стерегут ее столь же свирепо, как их предшественники? Выходит, шило на мыло? В душе Вальдемара больно шевельнулись, казалось, забытые протестные настроения. Снова несправедливость, которая обожгла его когда-то, заставив ринуться в бой против комсистемы? Чем эта власть, вознесшая Рыжака в генералы, лучше командно-административной? Да она такая же!.. А двойной заход о помощи в устранении конкурентов? Научились, умеют прижать так, что не продохнуть, пока не передохнут. Ясно же, это заказные дела, за деньги, и немалые, душат хорошие фирмы. Вот откуда у Рыжака дом в Жуковке, на Рублевке. Обменял совесть на власть. В погонах, но не служит государству, а пользуется им. Тьфу!

Но сильнее всего резануло Вальдемара мимоходное упоминание о 2004 годе. Похоже, где-то в верхах пошла крутая борьба. При возрастной смене власти Чубайс прочит на престол младореформаторов. Но, возможно, в Кремле появились конкуренты?

Профессор Верников, которого Вальдемар для себя окрестил Тургеневым, потому что звали его Иваном Сергеевичем, оказался не только прекрасным врачом, но и человеком обаятельным. Сразу сложилось впечатление, что Галина действительно попала в хорошие руки, рекомендация академика с Рублевки пошла впрок. Вдобавок отношения с профессором установились доверительные. Это был стиль Верникова, он считал, что онколог обязан быть предельно откровенным с ближайшими родственниками больного.

Тургенев вызвал Вальдемара на следующий день после госпитализации и пригласил в свой маленький кабинетик для вступительной беседы. Понимая его крайний напряг, начал неожиданно:

— Какое редкое у вас имя! Вальдемар Петров! Петровых на белом свете пруд пруди, Вальдемары тоже встречаются. Но чтобы Вальдемар Петров! Уникально. И ведь не Бог именем наградил, а родители. Не глупые у вас родители. Вальдемара Петрова забыть невозможно. — И, обескуражив этим дебютом, этой странной, вроде бы не к месту лирикой, без паузы, внезапно перешел к делу: — Вижу, вы очень взволнованы, и успокаивать не буду. Надо сделать полное обследование, по его результатам можно судить-рядить. А сейчас хочу ввести вас в курс наших сутей. В онкологии три взаимосвязанных метода лечения: лекарства, химиотерапия, хирургия. Но мой врачебный опыт подсказывает, что есть еще один метод, уже не лечения, а излечения. Официальной медициной он не признан, однако онкологам со стажем такие случаи известны. Речь, собственно, идет не о методе, а о тех усилиях самого больного, которые обеспечивают успех лечения. Потому я и говорю об излечении. Что же это за усилия, Вальдемар? Ответ простой: забыть похоронные напевы, только твердая, упорная вера в себя и в победу над болезнью! — Профессор откинулся на спинку стула и, глядя в глаза Вальдемару, не сказал, а как бы продиктовал: — А это в данном случае зависит от вас. Вы обязаны вдохнуть в вашу жену уверенность в том, что ее недуг излечим, что — да, она временно повержена, но ни в коем случае не побеждена и ее ждет прекрасное будущее.

Слушая монолог профессора, Вальдемар сидел ни жив ни мертв, сердце и впрямь замирало. А когда услышал, как много зависит лично от него, импульсивно вскочил со стула, прижав обе руки к сердцу, горячо, почти криком воскликнул:

— Иван Сергеевич, да я за нее душу отдам!

— Это уже что-то евангельское, — улыбнулся профессор. — Кстати, я детально ознакомился с историей болезни вашей жены и могу сказать, что случай не безнадежный, шансы на выздоровление, на избавление от недуга есть, и неплохие. Но, повторюсь, мы должны провести свои обследования, только после них наступит полная ясность.

Вальдемар по совету, даже требованию Кости временно забросил служебные дела и полностью погрузился в заботы о жене. Навещал ее ежедневно, как по расписанию, прибывая после обеда, когда процедуры и обходы в основном заканчивались. Никогда они не общались так много и так душевно. Галя была ходячей больной, и они уединялись в дальнем конце длинного коридора, у окна, смотревшего на Варшавку.

Так повелось, что Вальдемар всегда начинал с доклада об Иване. Галю интересовало все: школьные оценки, усидчивость, времяпровождение. Каждый день она назначала сыну домашние задания: чем помочь папе по хозяйству. «Пусть привыкает», — говорила она, и в ее словах угадывалась обреченность, против которой Вальдемар восставал всей душой. И нарочно заводил речь о таких планах Ивана, в которых особое место занимала мама. Изо дня в день он упорно твердил ей, что лечение идет впрок и она выглядит все лучше. Это не было ни обманом, ни лукавством, Галя действительно слегка ожила. Другое дело, что Вальдемар самозабвенно и артистически превращал это «слегка» в «потрясающие улучшения». И конечно, он в подробностях пересказывал Гале свои беседы с Тургеневым, разумеется приукрашивая успехи лечения.

А беседы были любопытные. Иван Сергеевич примерно раз в неделю приглашал Вальдемара в свой кабинетик и после очередной обстоятельной медицинской сводки, признав в нем благодарного слушателя, предавался рассуждениям на вокругмедицинские темы. Особенно запомнился разговор, после пересказа которого самочувствие Галины начало улучшаться заметно, без прикрас. Впрочем, начался тот разговор банально. Тургенев посетовал на нынешних ординаторов и вспомнил свою молодость:

— Видите ли, Вальдемар, — мне нравится произносить ваше звучное имя, — в наше время в Первом меде учили иначе, чем сейчас. Меня распределили в райбольницу в Сергиевом Посаде, и я вел прием шесть дней в неделю. С чего начинал прием пациентов? Первым делом с ног до головы осматривал человека, вошедшего в кабинет. Понимаете, Вальдемар, внешний вид человека на приеме у врача имеет большое диагностическое значение. Все тут важно: выражение лица, одежда, даже походка. Казалось бы, всего два-три шага, а чуткий врачебный взгляд сразу сделает выводы. На такую внешнюю оценку пациента более логично накладывается и осмотр тела. А сейчас как? Пациент входит в кабинет, а врач сидит, уткнувшись носом в бумаги, и, не глядя на вошедшего, спрашивает: «На что жалуетесь?»

Тургенев сделал паузу, как бы перезагружая мысли, и заговорил о другом:

— А вообще, Вальдемар, возможно, вы не поверите, но в своем преклонном возрасте я еще только готовлюсь к самому счастливому периоду своей жизни. — Увидев на лице Вальдемара крайнее удивление, понимающе улыбнулся и объяснил: — У меня своя концепция жизни, и уверен, что она универсальна, просто с этого бока на возрастные перемещения личности никто не смотрит. А вот подумайте, Вальдемар. Молодость — это прекрасная пора познания мира и первых опытов любви. Так? Середовые годы — это очень интересное время активной деятельности, забот и тревог. Так? И только в преклонном возрасте в награду за жизненные труды и в том случае, если семейная жизнь сложилась нормально, появляется свободное время для того, чтобы сполна насладиться взаимным чувством любви. Разве это не счастье? Дело в том, Вальдемар, что любовь без счастья бывает, а счастье без любви — никогда! Очень, очень разумно устроил Господь жизнь человеческую: восторги познания мира — радости максимальной активности — счастье прошедшей через жизненные испытания любви. Ну что, Вальдемар? Попробуйте опровергнуть!

Для Вальдемара эта жизненная концепция Тургенева стала откровением. Неопровержимо! Счастье будет наверняка, надо лишь дожить до него. До-жить! Ночью, в полусне он пребывал в радостном предвкушении того, с каким восторгом завтра же перескажет Гале прекрасную тайну жизни, открытую перед ним профессором Верниковым. И сразу, без обычного отчета об Иване, обрушил на жену шквал эмоций. Он восторженно, даже пылко тараторил о том, что, по словам профессора, проклятая болезнь отступает, хотя и медленно. И надо верить в победу над ней, нас ждет великое вознаграждение. К счастью, счастье еще не близко, оно за горами, за годами, но оно придет наверняка, оно неотвратимо. Вальдемар говорил горячо, отчасти даже исступленно, но полушепотом — в коридоре были люди, — и от этого заговорщицкого полушепота его проповедь становилась еще более эмоциональной.

Галя смотрела на него широко, неестественно широко открытыми глазами, она никогда не видела мужа таким взволнованным и таким... теплым, душевным. И вдруг из этих широко раскрытых глаз покатились слезы.

Вальдемар порывисто обнял ее за плечи, и они долго стояли молча, как единое целое. За их спинами был длинный больничный коридор, а перед ними, за окном шла жизнь, там бурно пульсировала машинами Варшавка.

Вальдемар, склонный к символике, не мог не сказать об этом Гале.

Четвертый, не медицинский метод профессора Верникова сработал волшебно. С того дня Галя пошла на поправку. Заметно! Да и анализы показывали ремиссию болезни. И когда настало время выписки, Вальдемар с присущей ему восторженностью высказал Ивану Сергеевичу все, что он о нем думает. Профессор благосклонно отнесся к обильным славословиям и на прощание дал совет:

— Вальдемар, чувствую, что это наш совместный успех. Наш! Не только со стороны медицины, но и ваша ложка меда в нем есть. Однако, дорогой Вальдемар, обязан предупредить, что расслабляться не следует. Ни нам, ни вам. Периодические обследования и, если понадобится, курсы химиотерапии — это само собой. Но многое будет зависеть и от вас. Как в песне поется?.. Главное — погода в доме! Паки и паки молитесь за это благополучие. Кстати, случаются ведь и чудеса избавления, вы наверняка знаете, что Солженицын, как явствует из его жизнеописания, от рака излечился полностью. Сила духа!

С тех пор в семье Петровых воцарилась новая атмосфера, которую Вальдемар «квалифицировал» как всеобъемлющую, всеохватную взаимную заботу. Былая душевная пустота исчезла незаметно, ушла по-английски, не попрощавшись, и жизнь наполнилась новым смыслом. Остыв от первоначальных восторгов, вспоминая замечательные наставления Тургенева, Вальдемар пришел к выводу, что Иван Сергеевич, недосягаемо мудрый душевед, особо умудренный опытом общения с тяжелобольными, повидавший немало страданий, слегка приукрасил грядущие радости жизни. Знает, знает этот прекрасный врач: когда речь идет о жизни и смерти, люди становятся особо восприимчивыми к светлой сказке о будущем, которая возрождает в них силу духа, о счастье, которым на склоне лет непременно вознаградит их судьба за труды праведные.

Но, может быть, это вовсе и не сказка?

Что ж, поживем — увидим. Главное — дожить!

Но в его душе, воспрянувшей после того, как в доме установилась солнечная погода, по-прежнему жил образ Анюты. И странно, память о ней уже не омрачала его будни, как было раньше, когда он тосковал в бесплодных надеждах. Проснулась жажда жизни, и Анюта, оставаясь в его сознании, уже не мешала радоваться обновленной семейной идиллии. Не ёкало каждый раз сердце, когда она напоминала о себе — на адрес Петрова-старшего продолжали поступать денежные переводы, реже, но крупнее. По понятным причинам он ни раньше, ни теперь не говорил о них Галине, однако совесть его была чиста. Он по-прежнему не тратил ни копейки, а пристраивал деньги в банк, где уже набралась солидная сумма. Но теперь он твердо знал, зачем копит ее переводы. Он обязан вернуть их Анюте.

А в том, что рано или поздно она снова позвонит ему, он не сомневался.

7

К своему сорокалетию Константин Орлов начал готовиться загодя. Готовиться к тому, чтобы избежать юбилейных торжеств. Ибо знал, что напор будет серьезный. И незадолго до знаменательной даты пригласил в свой кабинет обоих замов, уже суетившихся по части организации юбилея. Твердо сказал:

— Вот что, мужики-ребята, никаких юбилеев не будет, кончайте эту возню.

Мужики-ребята попытались протестовать, бросив в бой такой увесистый аргумент, как интересы фирмы: юбилейные торжества полезны и даже важны для паблисити «Ангоры». Однако Орлов был непреклонен:

— Считайте, что это мое указание. Приказом запретить не могу, но имейте в виду, юбилейная халва не для меня, юбиляра на юбилее не будет. Окажетесь в глупом положении.

Сложнее было с Региной.

Она настаивала очень упорно, в ход пускала и слезы, и угрозы. Требовала устроить пышный прием в одном из лучших ресторанов и пригласить на него солидных людей, с которыми Костя связан по бизнесу. Этот разговор Регина заводила каждый день, упрекала мужа в излишней скромности, а заодно стыдила за то, что он сторонится мероприятий, где собираются сливки общества, — смотри, сколько тусовок пиарятся в Фэйсбуке. В общем, пилила, причем тупой пилой и неустанно.

Но Костя наотрез отказался юбилейничать. В свой день рождения он охотно угнал бы куда-нибудь подальше от Москвы, но это было бы уже слишком. И в конечном итоге настоял на том, чтобы устроить праздничный ужин дома, почти без гостей. Почти — потому что пригласим Вальдемара с женой.

Регина знала, что муж взял Вальдемара в «Ангору», но не только ни разу не виделась с ним, — даже не расспрашивала о нем. И на то были свои причины, о которых Костя не догадывался, а которые хорошо знал. Поэтому, предлагая домашний ужин, сразу объявил:

— Гостей не будет. Только Вальдемар с женой Галиной.

Регина чуть не поперхнулась:

— Галиной?

— Я с ней незнаком, но, видимо, женщина достойная. У нее рак, она упорно лечится и, по словам Вальдемара, держится молодцом. Их сыну уже лет двенадцать, точно не знаю.

Он понимал, сколько усилий стоило Регине не воскликнуть про Анюту. Она чуть ли не в буквальном смысле едва успела прикусить язык, покраснела, ни с того ни с сего вдруг закашлялась, чтобы скрыть чувства, непроизвольно проявившиеся на лице. Имя Анюты было в доме Орловых вне закона. Регина понимала, что это имя означает для мужа, и не хотела будить лихо. Уж чего-чего, а женской хитрости у нее было в избытке. Все понимал и Костя.

В результате скромный домашний юбилей прошел хотя без особого подъема, но все же терпимо. И забылся на следующее утро.

Однако для самого Орлова сорокалетие не прошло столь неприметно, как это выглядело со стороны. Первый юбилей — повод ментально вырваться из повседневной текучки, подвести промежуточные итоги жизни и заглянуть за горизонт сегодняшних дней. Именно такими раздумьями отметить свой юбилей Костя полагал изначально. И через неделю вызвал управделами Емельяна Васильевича Пархоменко.

Емельян был самым пожилым сотрудником «Ангоры», и Орлов брал его со скрипом, по настоятельной просьбе Зины. Должность управделами значилась в штатном расписании, на самом же деле Пархоменко был заурядным завхозом. И оказался настоящей находкой. Мало того, что в Зеленограде он знал все ходы-выходы, но и на внешнем контуре выполнял поручения с удивительной сноровкой. Внешне Емельян не производил впечатление: невысокий, плотный, медленный. Но характер у него был покладистый, смекалка отменная, а язык на замке, что для его должности немаловажно.

— Емельян Васильевич, завтра в восемь утра еду в Протвино. Забронируй номер в отеле. На сутки.

В Протвине у «Ангоры» было несколько контрагентов, и Орлов не раз бывал в этом чистеньком городке ученых, где строили и не достроили гигантский подземный синхрофазотрон диаметром километров десять, если не больше. От столицы до Протвина всего-то около двух часов на машине, но там совсем-совсем иной мир, не суетливый, располагающий к спокойным размышлениям. После перестройки этот уютный городок свободно стоящих кирпичных девятиэтажек, зеленых улиц и устроенного быта впал в нищету. Расторопный мэр в ажиотаже большого хапка под предлогом ремонта дорог снял с проезжей части асфальт и продал его заезжим коммерсантам, изуродовав рытвинами аккуратные улицы. Научные институты закрылись, работы не стало, и физики для прокормления семьи устремились в Москву, возвращаясь домой лишь на выходные. Не город, а обломок былых времен.

Об этих перипетиях старожилы научного городка рассказывали с дрожью в голосе. Но после 2000 года Протвино слегка очухалось, и Костя умиротворенно бродил по его немноголюдным тенистым улицам, применительно к своему сорокалетию вслушиваясь в шумы и шорохи выпавшей ему эпохи.

Как и в Протвине, жизнь по всей стране потихоньку начала выходить из депрессии, дрянные времена вроде бы на исходе. Если глядеть со своей колокольни, думал Костя, то все не так уж и плохо. Замыслы Чубайса на 2004 год лопнули, и, хотя он остается очень влиятельной политической фигурой, с государственных постов его попросили. С киберразоружением, кажется, разобрались, с ним покончено, на верхах осознали особую важность антивирусной защиты. Кроме того, приступили к обкатке российских программ обеспечения — правда, только ведомственных. А по-крупному продолжаем сидеть на зарубежных системах, что весьма чревато известно чем. Россия стала заложницей глобального айтишного миропорядка: в любой момент где-то далеко-далеко, возможно за океаном, щелкнут тумблером, обнулят наше киберпространство — и десятки тысяч наших программистов рванут за границу, где они зарабатывают на жизнь. Их и винить будет не за что.

Но так или иначе, а его детище «Ангора» на ногах стоит крепко. Наезды-накаты конца девяностых не свалили наземь, удалось удержаться на ай-ти рынке. Даже подготовили несколько антивирусных программ. С финансовой точки зрения сегодня тоже порядок, под лежачий камень деньги не текут, «Ангора» на взлете. В общем, по деловой части он к своему сорокалетию, можно сказать, преуспел. И при этом остался самим собой, не прогнулся. А гнули-то серьезно.

Следующим пунктом повестки дня был тягостный личный вопрос, однако Костя непроизвольно оттягивал его обсуждение, которое ничего хорошего не сулило. Ему показалось важным сперва осмыслить, что вообще происходит в стране в год его сорокалетия, и вчерне прикинуть траекторию, по которой предстоит двигать айтишный антивирусный бизнес.

Малоизвестный до 2000 года Путин, который, по замыслу Чубайса, должен был заполнить четырехлетний вакуум власти до воцарения в Кремле младореформаторов, оказался крепким орешком, ассенизаторские услуги предлагает — готов мочить в сортире. Он разогнал семибанкирщину, взялся за экономику и вспомнил о народе, который в лихолетье девяностых стал беспризорным. В безмятежном покое тихих улиц мысли, оторвавшись от обстоятельств времени, скитались среди общих смыслов. Костя удивлялся странностям русской истории. Андропов, вроде бы вознамерившийся вывести страну из брежневского застоя, сделал ставку на своего антипода Горбачева, разогнавшего КГБ и развалившего страну. Ельцин, который отчаянно заигрывал с Западом, пренебрегая интересами России, нарёк преемником тоже своего антипода — выходца из КГБ Путина, искренне озаботившегося судьбами России. Чудны дела Твои, Господи! Все в российской истории уравновешено. И неудивительно, что народ во второй раз проголосовал за Путина. Вот она, связь имен и времен. А неизбежная возрастная смена власти все-таки произошла, но младореформаторы, слава богу, в пролете, и, похоже, навсегда. Хотя открывать шампанское пока рано, уже ясно, что ддос гварда будет в чести, антивирусникам пора объединяться, чтобы сообща мараковать над отечественными ПО. Где-то впереди, пусть и не близко, замаячило время больших идей и великих дел. А ему сорок. Только сорок. Возможно, он дотянет, доскачет до чаемых лет общего подъема, не истекут до той поры дни, отмеренные ему судьбой. И сколько еще эпох будет на его веку?.. Но сейчас — ногу в стремя!

Правда, Вальдемар держится иного мнения. Путинскую власть он считает несправедливой, твердит, что она изменила принципам демократии и ничем не лучше той командно-административной системы, с которой он сражался в годы перестройки, повторяет ее ошибки. Кстати, приводит в пример то, что творит Рыжак, ставший генерал-лейтенантом милиции. Да и чего, мол, от нынешней власти ждать, если в ее ядре полно перевертышей из бывших советских бонз. Олигархов ельцинских он приструнил, тут ничего не скажешь. Но на их место выдвинул своих, питерских. Вальдемар в восторгах порицания утверждает, будто вокруг растет недовольство новоявленными душителями свобод из Кремля. Мыслящие люди понимают, что Путин может скатиться к диктатуре, как-никак выпестован в КГБ. Общений у Вальдемара много, должность обязывает толкаться в самом кубле этих мыслящих людей, сиречь антипутинцев. Костя новые воззрения друга воспринимал скептически, однако проверить его идеи практикой жизни не мог. В том кругу, где он вращался, народ специфический, ему не до политики. Поэтому лучше всего этой темы в «Жан-Жаке» не касаться, не мусолить ее. И Костя осаживал Вальдемара, когда тот распалялся по поводу несправедливостей путинской власти.

Да! Однажды был случай. У их столика ненадолго притормозил знакомый Вальдемара, эпатажный парень в оксфордах, которого он не представил. Но Костя услышал обрывок короткого разговора: «Значит, ждем тебя завтра в шесть». Из этого нетрудно было сделать вывод, что у Вальдемара появилась компания единомышленников. Но, в конце концов, это его личное дело, он и в годы перестройки суетился по части борьбы с несправедливостью; противостояние власти, вопрекизм — это его пунктик, по этой части мера и вкус у него зашкаливают, нет цельного взгляда на жизнь. Сегодня, по мнению Кости, политические страсти Вальдемара абсолютно не имеют отношения к реальным событиям — заборный бред. А по работе претензий к нему нет, пашет от души.

Та-ак, теперь хочешь не хочешь, но придется сменить пластинку. В сорокалетний юбилей положено подвести итоги по разделу личной жизни. А на этом фронте, увы, без перемен, уныло, тускло и беспросветно. Жена — не друг сердешный, сыну, женившись на скорую руку, он не ту мать дал и, видимо, его упустил, растет с задатками мажора, в голове сквозняки. Кругом тоска и душевные диссонансы. К сорока годам не изведал настоящей любви. А после сорока подругу жизни найти не просто. Духовные запросы высокие, но выбирать-то не из кого, незамужних после тридцати немного. А те, кто моложе... Ему не повезло. Раньше разница в возрасте особого значения не имела. А теперь иное дело: поколения сменяют друг друга слишком быстро, и у каждого свои правила жизни, порой несовместимые с нравами предшественников. Костя прикинул: те, кому сейчас двадцать пять, входили в жизнь в угаре девяностых. Как их сравнивать с теми, кто всего лишь на десять лет старше? В семье это разные вселенные. Конечно, всегда и во всем бывают исключения. Но как найти свою половинку в нынешнем разрозненном, полном житейских опасностей мире, где люди общаются только в своем кругу — на работе или на тусовках? Сорок лет! Мужчина в соку! Волнения души и тела на пике! Но у него, Орлова, весь пар уходит... нет, не в свисток, а в бизнес. И не ради земных расчетов, не ради прибыли, которую Костя, в отличие от Голубничего, считал вторичным продуктом, а ради профессионального интереса. Наверное, он и вкалывает с таким усердием, с утра до ночи, именно потому, что его семейное счастье не состоялось и он боится раздуть затаившийся пожар души, несбывшаяся надежда продолжает жить в нем, не допуская в сердце другие чувства. Да эти чувства и не стучатся в сердце...

Костя зашел в опрятный гостиничный ресторан, чтобы пообедать. За широким и высоким окном, от пола до потолка, буйствовал яркий цветник, за ним трепетали монистами молодые березки. Эдем! В почти пустом ресторане с поддельными хрусталями люстр было тихо, спокойно, ничто не отвлекало от созерцания своего внутреннего мира. И вдруг, именно вдруг, внезапно, нечаянно, в голову ему пришла простая мысль. А в чем, собственно, дело? Он отказался от ухаживаний за Анютой, потому что она была подругой его близкого друга. Но Вальдемар на ней не женился, а Анюта вышла замуж не по любви. И живет в испанской Марбелье, тоскуя в золотой клетке, чтобы спасти от нищеты родителей. Так в чем все-таки дело? Разве он, Костя, не может хоть завтра вылететь в Испанию, разыскать Анюту и высвободить ее из заключения?

Эта мысль ударила словно током, он даже вознегодовал на самого себя: почему не подумал об этом раньше? Да, все не так просто, остается открытым главный вопрос: как она воспринимает его, Орлова? Он не позволял себе даже мысленно произнести фразу «Любит ли она его?». Но, если по-крупному, он в любом случае обязан дать ей материальную свободу, чтобы она могла выпорхнуть из ненавистной закордонной золотой клетки и сделать свой выбор в жизни.

Душой он уже был в Марбелье и мечтал, как встретит Анюту на одной из улиц или на пляже. Но разумом Костя понимал, что «простая мысль» на самом деле сложна и нуждается в очень тщательном обдумывании. И не в момент эмоционального возбуждения, как сейчас, а с холодной головой. Она должна отстояться, окончательно вызреть, и только тогда предстоит искать пути решения этой жизненной для него задачи.

Но мысль-то есть! Задача сформулирована! Нет, не зря он прикатил отметить свой юбилей в Протвино.

Костя хряпнул двести грамм коньяка, поднялся в свой номер и средь бела дня завалился спать.

Он не помнил, чтобы когда-нибудь засыпал таким счастливым. И уж тем более не мог ни думать ни гадать, что купит дом в Марбелье.

Жизнь мчалась галопом, события мелькали, как в калейдоскопе. Но оврагов стало поменьше, киберзащита выходила на передний план государственных забот, и было ощущение, что настает некая стабилизация.

Однажды, по обыкновению, они сидели в «Жан-Жаке». Вальдемар был в отличном настроении, в очередной раз сердечно обихаживал Костю за помощь и ворковал о том, как душевно теперь в его доме. Здоровье Галины стабилизировалось, жизнь вошла в нормальную колею, но они научились радоваться тому, что раньше не ценили. Бурные словоизлияния по поводу порядка в доме завершил всхлипом:

— Да! У меня же есть еще одна приятная весть. Старший сын, — он скоро школу заканчивает, — наконец определился. По твоим айтишным стопам пойдет, в физтех нацелился. Раньше-то он к гуманитарке тяготел.

— Старший сын? У тебя вроде бы один ребенок...

Вальдемар оторопел, несколько секунд что-то соображал.

— Костя, а я тебе разве не рассказывал?

— О чем?

Вальдемар задумчиво сказал:

— Ну да, у меня в последние годы все мысли только о Галине, только о ней тебе излагал... А до этой истории, как говорится, язык не доходил. К тому же я знал, что эта тема тебя не интересует, вот и забыл.

— Какая тема?

Вальдемар пожал плечами:

— Костя, помнишь, у меня девушка была? Я тебе о ней как-то напоминал, а ты даже забыл, что ее звали Анюта. Ну чего я буду о ней распространяться?.. Слушай, дорогой мой, сходи немедленно к врачу. Не диабет ли у тебя? Сладкое пирожное съел и гляди как сильно покраснел. Это первый признак. Я теперь в медицине по всем разделам дока.

— Так что за история с этой Анютой?

— Дли-инная история. У тебя терпения не хватит до конца выслушать.

— Ты начни, а там видно будет.

— Ну, с чего начать?.. Я когда-то говорил, что она вышла замуж за богатея вроде тебя, чтобы уберечь родителей от нищеты. И безвылазно жила в Испании, в Марбелье. Только один раз, еще в середине девяностых прилетала, на похороны своего деда, тогда я все про нее и узнал. А года три назад вдруг звонит: я в Москве. — Вальдемар тяжело вздохнул — видимо, воспоминания были не из легких. — В то время Галя только-только выбралась из кризиса, я с головой ушел в заботы о ней. А тут звонит женщина, которую я люблю... Ты меня должен понять, Костя. — Умолк, справляясь с волнением. — Конечно, мы встретились. И что же выяснилось? Короче говоря, муж начал ей изменять, она его упрекнула, а он просто-напросто выгнал ее со своей виллы в Марбелье. Видать, тот еще подонок.

— И что?

— Что «что»? Она и вернулась в Москву, живет в квартире родителей.

Костя, прикрыв рот ладонью, сильно закашлялся.

— Погоди, Вальдемар, я схожу в руум, потом продолжишь.

В туалете, защелкнув замок, он прислонился лбом к холодной кафельной стене, закрыл глаза и тихо застонал. Идиот! Остолоп! Когда-то переиграл перед Вальдемаром, сказав, что не помнит, как зовут Анюту, и сполна расплачивается за ту дурацкую глупость. Он безуспешно ищет ее в Марбелье, а она уже три года в Москве! Кретин! Недоумок!

Минут пять он приходил в себя. Когда вернулся за столик, Вальдемар с тревогой сказал:

— Что-то ты мне сегодня не нравишься. Шутки шутками, а к врачу все-таки сходить надо.

— Ладно. На чем мы остановились?

— Пока ты отсутствовал, я заново ту встречу переживал. Незабываемый был разговор. Я ей про Галину все рассказал, и она все поняла. Великая женщина! Потому великая, что мы остались с ней очень добрыми друзьями, даже близкими... Помню, в тот раз я ей сказал, что понял, от кого мне денежные переводы приходили, — она же и меня поддерживала! — и что я ни рубля не потратил. А она... Костя, в тот раз она мне и сказала, что ее сын — от меня.

Вальдемар совсем расчувствовался, сделал перерыв на кофе. После нескольких глотков продолжил:

— Это еще не все. У нее ведь и дочь есть. Рожать муж отправил ее в Америку, чтобы у дочери было американское гражданство. И дочь не отдал, Анюта страшно переживала. Но примерно через полгода ей звонят и говорят: вашего мужа убили. Он, видимо, был из братков. Ну, Анюта сразу рванулась за дочерью. А ей говорят: нет, в Марбелью вам нельзя. И намекнули: мол, вы вдова, но не мечтайте о наследстве, иначе и вас увековечим. Короче говоря, они сами Ваню в Москву привезли.

— Ваню?

— Отец назвал ее Ванессой, а в Москве ее сразу окрестили Ваней, чудесная девочка. Вот такие дела, Костя... И знаешь, Галя потребовала, чтобы я познакомил Ивана с Валькой, — Анюта сына назвала Валентином, в мою честь, — пусть, говорит, братья сдружатся. И мы с Иваном периодически ездим в Кратово, у Крыльцовых там дача, может, помнишь, вы с Региной там бывали. Отличная компания у них сколотилась — два парня и девчонка... Конечно, Анюте сейчас не сладко, одиночка с двумя детьми, учительствует в младших классах. Но деньги, которые она мне присылала, я ей вернул, даже с банковским процентом. Это ведь ее деньги. Они ей помогли в Москве обустроиться, себя и детей приодеть. Ее же из Марбельи в одном платье выставили. Вот такие дела, Костя.

— А про болезнь Галины как ты ей рассказал? — Костя не мог удержаться от вопроса со скрытым смыслом.

— Как было, так и рассказал. На тебя сослался, что ты мне помог, что я у тебя работаю.

— А она?

— Ну, что она... Приняла к сведению. Ты ее смутно помнишь, наверное, она тоже.

Вернувшись в Зеленоград, Костя впервые не заглянул в фирму. Он был потрясен и подавлен, даже раздавлен. Балерина, сошедшая с пальцев! Заперся в квартире, просил замов его не посещать. Напуганная Зина взяла три дня за свой счет, готовила завтраки, обеды, ужины и уговаривала вызвать врача. А он, сам не свой, два дня вообще ни о чем думать не мог, в прострации, словно куль с мукой, валялся на тахте и глядел в потолок. В голове тяжесть, как после крепкой выпивки, в мыслях только горькое самобичевание, корил себя без конца и края. Он получил удар ниже ватерлинии, чувствовал, что идет ко дну, и разбираться, утонул он или утоплен, незачем.

На третий день вспомнил о «лягушке в кипятке». Где-то и когда-то вычитал, что лягушка, брошенная в горячую воду, погибает, но если ее поместить в холодную воду и сильно нагревать, она выживет, потому что температура ее тела поднимается по мере нагрева. Так и его, Орлова, сперва сунули в кипяток, а теперь надо спокойно думать, как жить и как быть дальше.

С Вальдемаром он так заигрался, что сказать ему о своих почти двадцатилетних мечтаниях об Анюте ну никак невозможно. Да и зачем? Анюта не отозвалась, когда Вальдемар сказал, что работает в «Ангоре». Приняла к сведению! Она, возможно, и не помнит его, иначе удивилась бы тому, что он стал солидным бизнесменом.

Жизнь проиграна, личная жизнь. А без нее старость не в радость. Но ведь он должен, нет, обязан помочь ей. Учительствует в младших классах... Представить страшно, как она бьется с двумя детьми. Что же делать? Что предпринять?.. Тайком переводить ей деньги — так же как она поддерживала Вальдемара? Нет, не вариант, быстро выяснится, что переводы от него, и возникнет неловкость. Чего ради он тайком спонсирует? Встретиться с ней и напрямую предложить помощь, как бы по старой памяти? Во-первых, как ее разыскать и где встретиться? Во-вторых, об этом узнает Вальдемар, и — смотри пункт первый. Нет, этот вариант вспоможения совсем уж ни в какие ворота.

Но, как гласит знаменитая фраза советского вождя, давно уже ставшая шутливым присловьем, нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики. И после долгих раздумий Костя понял, что ему надо сделать.

Немедленно вызвал Емельяна Пархоменко. Сюда, в съемную квартиру.

8

Из многолетней ярославской ссылки Регина вернулась с предвкушением сладкой жизни в Москве. Она уезжала бедной и сирой, а теперь жаждала с помпой покорить столицу. Для реванша у нее было все: деньги, «мерседес», шикарная квартира в «Алых парусах», парикмахерша и косметичка в здешнем салоне красоты, наконец, самые модные прикиды из дорогих бутиков в Третьяковском проезде. Научилась, на манер Лоллобриджиды, качать бедрами.

Впрочем, поначалу она одну за другой приглашала в знаменитые рестораны ошарашенных прежних сокурсниц, вальяжно излагая им, какой солидный бизнес у ее мужа. Но потом с ними даже не перезванивалась, зарплатная публика ее не интересовала. Позднее, потешив самолюбие и памятуя ярославский опыт, занялась дорогим шопингом, посещением рок-концертов, как-то даже съездила в «Барвиху лакшери», где кучковались сливки общества. Сменила салон красоты — теперь она макияжилась только в изысканной «Велле» со стеклянным лифтом на второй этаж и чашечкой кофе для постоянных клиентов.

Но Москва не Ярославль, завести знакомства с дамами полусвета не удавалось. На зависть Регине, столичные светские львицы оказались заносчивыми, бомонд держался обособленно, не подпуская к себе посторонних. Сколько она ни пыталась заговорить с какой-либо дамой, вместе с ней примерявшей наряды в бутике, ни одна не отозвалась на приглашение о знакомстве. А мужчин ее призывные взгляды и вовсе не интересовали, возраст для шалостей вышел. Стала регулярным посетителем «Принцессы Турандот», усвоив, что в мишленовских ресторанах мода на «чистые» продукты ушла, теперь нужны крутые соусы и вкусы. И снова мимо. В дорогих ресторанах не принято подсаживаться за столик.

Свободного времени много, денег еще больше, а деть себя некуда, жить скучно. Утомленная богатством, она изнывала, тяготы беспечной жизни становились непосильными.

Спасение от скуки пришло неожиданно и оттуда, откуда ждать его не приходилось. Однажды в тоске пересматривала свою коллекцию сумок «Луи Виттон» и в складках одной из них наткнулась на бумажку с именем Виктория и записью какого-то телефона. Прежде чем выкинуть, долго соображала, кто такая Виктория, и вдруг ударило в башку: как же, этот телефон ей продиктовала ярославская Веселова! Это же риелтор из испанской Марбельи.

Регину озарило и осенило. В один миг она поняла, как теперь следует быть, как жить. И на следующий же день отправилась в отделение милиции выправить заграничный паспорт — в Ярославле обзавестись не успела, а в Москве в суматохе переезда и ремонта с перепланировкой руки не дошли.

Милицейская волокита, как ей сказали, займет минимум пару месяцев. Но не из тех Регина, кто, нацелившись, попусту теряет время. Стала брать уроки испанского, села за Интернет, чтобы изучить загадочную Марбелью. Конечно, сразу навела справки по части туристических вояжей. Однако же с той самой минуты, как обнаружила бумажку с телефоном таинственной Виктории, поселились в ее голове и другие мысли, которые требовалось обдумать не спеша, обстоятельно. С серьезными делами торопиться незачем, но готовиться к ним, держась правил ее семейной жизни, следовало загодя, исподволь и укромно. У мужа своя жизнь, — неизвестно, с кем он там ночует, в Зеленограде, — у нее своя.

Как раз в это время бывшая сокурсница Нинка Качура достала просьбами о встрече, и Регина повела ее в «Турандот». Нинка, невысокая, плотненькая, с замысловатой прической и в меру надувными губами, явно косила под разбитную молодуху. Она считала себя вполне благоустроенной, потому что давно покончила с базовой профессией и пристроилась в жилуправлении, где зарплата была только хлебом, на который удобно намазывать толстый слой масла, а то и с красной икоркой. Считая себя вполне обеспеченной, она избавилась от «чайника» мужа, который оказался не приспособленным к нонешним обстоятельствам жизни и застрял в каком-то худосочном НИИ. Когда обедали — копченый угорь, чесночная курица, креветки «васаби» — и Нинка с наслаждением тянула второй бокал красного вина, — Регина за рулем, — разговор пошел бабский.

Сперва Качура поднимала себя в глазах богатой приятельницы:

— В коммуналке и сейчас жить можно, места хлебные. А завтра прибавка и вовсе пойдет жирная. Пока их мало, но вот-вот в Москву хлынут страдальцы из Киргизии, Таджикистана, потопом. А с мигрантами работать самое милое дело, мы уже опробовали. Ставку им назначаем самую высокую, объемы работы завышаем, а выплачиваем-то дай бог половину, если не меньше. С ними и неучтенку отоварить легче. Жилье у них бесплатное, им и выгодно. Мы ихними ночлежками все подсобки в подвалах забьем. — Засмеялась. — В Газпроме на газе деньги гребут, а для нас сырье — мигранты. Мы это сырье перерабатываем, и все довольны: таджики домой переводы шлют, нас с лихвой обеспечивают, а главное, улицы и летом, и зимой чистые. Дворники из них классные. Если бы не менты, мы бы вообще на ура жили. Они как? Либо плати, либо двери в подсобках заварят. Грабеж безбожный.

Регина слушала болтовню приятельницы рассеянно и гадала, какую просьбу выкатит Нинка, неспроста ведь напрашивалась на встречу. Но, закончив второй бокал мерло, Качура поплыла в женскую сторону, и эта тема была весьма интересной, ибо давно тревожила Регину:

— Валеру своего я за ненадобностью сплавила. А жить-то как? С кем? В нашем с тобой возрасте да в наши времена опасливые это, дорогая моя подруга, вопрос серьезный. Я года полтора, наверное, в простое пребывала. Боялась: сейчас тухну, а еще годик-другой — в душе все и потухнет. А потом приходит в жилуправление молодой мужик, в наших кварталах живет, ему нужно было документы на водосчетчик оформить. Я ему кое-что подсказала, он благодарить стал, и сама знаешь, как бывает. Слово за слово, а там и познакомились. Я адресок его знаю, пошуровала в жилквитанциях, выяснила: человек порядочный, с ним можно без опаски. Через неделю звонит, якобы опять по водосчетчику ему справка нужна, но я же чувствую, что якобы. Ну, тут уж я его не упустила, ворковала до тех пор, пока свидание не назначил. Теперь он вроде как на два дома живет. У меня к нему никаких претензий, и он спокоен, знает, что я его жене стучать не стану. Как муж он мне зачем? Да и вообще, постель отдельно, любовь отдельно, договорняк. А мужик молодой, сильный, лет тридцать ему. — Засмеялась. — О-ох, люблю военных, красивых, здоровенных!

Внешне Регина пыталась сохранять невозмутимость, слушала молча, но в мыслях облизывалась. Ну и Нинка! Как ловко устроилась! И насчет опасливых времен верно. Если бы не страх нарваться на жигало, который угрозой позвонить мужу будет ее шантажировать, вытягивая деньги, она бы давно... А что давно? Где на нее могут спикировать? В бутиках мужиков мало, да и те с женами. С ней только гаишники заигрывают. Да и с ними опасно, ребята жох, умеют рвануть, своего не упустят.

А Нинка распалилась, расхвасталась. Стала вспоминать, как они ездили на пару дней в Суздаль.

— Он в командировку в Саратов летал, а вернулся ко мне, и мы сразу — в Суздаль, заранее договаривались. Представляешь, Регина, одни, вдвоем! Никого не знаем, и нас никто не знает. Живи как хошь. Как муж он мне на кой? На десять лет моложе. А как мужик... — Перешла на горячий шепот. — Мы с ним из койки не вылезали. Цельнодневно!

Видимо, вожделение было сильным, на лице Регины проявились какие-то эмоции, потому что Нинка сделала короткую паузу и, нагнувшись к ней, еще горячей зашептала:

— Он же врач, военный хирург, друзья у него такие же крепкие мужики. Он меня с ними познакомил, а один смеется и говорит моему: «Может, поделишься?» А другой ему: «Нет, она не спутница-распутница, не из таких, которых вся рота хвалит». Поняла, Регин, какие у них шуточки да потехи-досуги? Изощренно извращенные. Если что, могу тебя в их компанию сосватать.

У Регины аж дыхание перехватило, но на сей раз ничем себя не выдала, надо успокоиться, все обдумать, Качура никуда не денется. Вместо ответа съехала с темы:

— У тебя какие-то дела ко мне?

— Есть, Регина, кое-что. Сын у меня институт заканчивает, энергетический, он технарь. Я и начала ему работу подыскивать, сейчас с этим делом туго. Вот и думаю: может, твой мужик его в свою фирму возьмет?

Подбросив Качуру до Сокола, где она жила, Регина по пути домой мечтательно думала: «Ну и Нинка! До чего хваткая баба. Разожгла, на крючок подцепила и потом просьбу выкатила. А сама-то, сама как ловко устроилась».

Горячий шепоток Нинки не давал Регине покоя, она чуть ли не вздрагивала, вспоминая тот разговор в «Турандот». Однако новый прилив сил и желаний вылился в другое русло: отбросила туристический вариант и решила, что пора звонить в Марбелью.

Виктория, услышав позывные «Веселова», сразу все поняла и сказала, что готова принять гостью, — так и сказала: «Готова принять», — в любое время, но затягивать визит все же не следует, ибо есть один горячий вариант, очень горячий, в любой момент может уйти. Конечно, Регина понимала, что риелторша набивает цену, и тем не менее этот «горячий вариант» не мог не подстегивать. И однажды вечером, за редким совместным ужином затеяла с мужем разговор на эту тему.

Начала осторожно:

— Одна старая приятельница, еще студенческих времен, собирается на отдых в Испанию, в Марбелью, и предлагает лететь вместе. А у меня даже загранпаспорта нет.

Костя выпучил глаза, словно от базедки или йододефицита, чего с ним никогда не бывало.

— В Марбелью?!

— А чего ты так удивился? Твоя жена ни разу в жизни не была за границей, тебе должно быть стыдно.

Он отложил в сторону вилку и нож, выпрямился на стуле:

— Ты меня не кори, сама виновата. Но если серьезно, то я не пойму, в чем проблема. Хочешь лететь? Лети. Ты у меня разрешения не привыкла спрашивать.

— Но в известность-то я должна тебя поставить.

— Я не возражаю, а даже приветствую. Развеешься, потом расскажешь, какая она, эта Марбелья. Шуму вокруг нее много, мой партнер по бизнесу там дом купил и говорит, что там наших полно. Если тебе понравится, может быть, потом вместе слетаем.

Теперь глаза выпучила Регина:

— Вместе? С чего это ты вдруг такой трогательный стал? Зеленоград надоел?

Костя пожал плечами и снова принялся за еду.

— В общем, я не только не против, а даже приветствую. Но надо продумать, как в твое отсутствие обиходить Ромку.

— Этот вопрос я решу, не волнуйся.

Разумеется, Регина не торопилась раскрывать мужу свои планы, но его покладистость вдохновляла, открывала возможность для движения к цели. Паспорт, паспорт! Когда, наконец, ей выдадут загранпаспорт? А потом еще возиться с шенгенской визой... Боже мой, сколько бюрократической карусели!

Виктория встретила ее в аэропорту. Это была бойкая, матерая женщина, кольщица ботокса, подобно Качуре, с закосом под девицу. Гонка за молодостью обязывает: юбка-раздувало, как у Мэрилин Монро, намамзелилась изрядно, даже с перебором. По пути в Марбелью она ввела Регину в курс дела:

— После вашего звонка я связалась с Веселовой, — мы с ней давние ярославские подруги, она у меня не раз гостила, — и Людмила прояснила задачу, которую вы намерены передо мной поставить. Действительно, здесь неожиданно всплыл очень интересный вариант, вилла, на которую много охотников. И я попридержала ее для вас. Но пока не знаю ваших финансовых параметров. Если вилла в Сьерра-Бланке — это самый престижный район Марбельи — не подойдет, посмотрим другие предложения, у меня кое-что есть на примете. У вас обратный билет «аут дэйт», с открытой датой, это удобно для той цели, с какой вы прилетели, очень грамотно. Потому не будем торопиться, сначала покажу вам Марбелью, чтобы вы представили себе здешний колорит, включая русские тусовочные места. — Улыбнулась. — Аппетит приходит во время еды. — И пульнула несколькими громкими фамилиями, для важности и саморекламы упомянув, что именно она обеспечивала их честной частной собственностью, а попросту недвигой.

Марбелья Регину потрясла. Восхитительно! С утра до позднего вечера, не отпуская от себя Хванскую, она упивалась невиданными злачными примечательностями, красотами, артхаусами и удобствами испанского курорта, а по ночам в уютном маленьком семейном отеле почти на берегу моря не могла уснуть от изобилия неизгладимых впечатлений и душевных треволнений. Еще не увидев виллу в Сьерра-Бланке, она уже твердо знала, что любой ценой и по любой цене заставит мужа купить ее. Именно здесь, в Марбелье она по-настоящему приобщится к высшему свету. А кроме того...

После восторженной исповеди Нинки Качуры это «кроме того» прочно засело в ее сознании, и она рассчитывала, что прихотливая и похотливая жизнь в Марбелье откроет для нее новые возможности.

За три дня Виктория сполна впечатлила ее здешними прелестями, мимоходом познакомив со случайными встречными из разряда достопримечательностей, которые, по уверениям Хванской, принадлежали к высшим слоям местного элитарного общества, как говорится, бархаты и парчи. В отличие от Москвы, эти светские дамы — какие губы, какие попы! — были с Региной очень приветливы и изъявляли немедленную готовность вступить в тесные приятельские отношения. Дружеские порывы особенно вспыхивали после того, как Виктория при знакомстве извещала, что Регина прибыла в Марбелью для приобретения виллы не где-нибудь, а в Сьерра-Бланке. Впрочем, о какой именно вилле идет речь, она умалчивала, обтекаемо уходя от ответа даже в тех случаях, когда ее об этом спрашивали.

— Публика у нас бестактная, а посвящать их в детали нашей спецоперации нельзя, немедленно возникнут конкуренты — слишком уж лакомая недвига. Я сама об этой продаже узнала случайно, владельцы виллы не дают объявление о продаже. Как-то ехала мимо и по старой памяти решила глянуть, что там происходит. А оказалось, в самый раз! Они меня и арендовали. Я так поняла, что это... бывшие малиновые пиджаки, я их задумчивыми людьми называю, с ними боязно. Но очень уж процент хороший.

На четвертый день пребывания в Марбелье, дождавшись, когда аппетиты Регины взыграют в полную силу, опытная риелторша наконец повезла покупателя осматривать виллу, попутно расписывая особый, высший статус насельников Сьерра-Бланки, где обитает элита элит, голубые фишки.

Уже при первом взгляде на кичливый особняк, расположенный в глубине небольшого дворика, Регина пришла в неописуемый восторг, который из понятных соображений с немалыми усилиями попыталась скрыть от Виктории. Но осматривала виллу она бегло, ибо ее не интересовали подробности, решение о покупке было принято заранее. Оставалось лишь испытывать душевную радость оттого, что наличное так полно совпало с замыслом и желаниями.

После твердого «да» покупательницы, которая почти не торговалась по вопросу «почем услуга?», лишь слегка, для приличия попросила убавить риелторскую наценку, намекнув, что Виктория ни в коем случае не останется в накладе, Хванская пригласила Регину отдохнуть за небольшим столиком, в тени садовых деревьев. Видимо, случайно на столе присутствовали открытая бутылка кьянти, два бокала и фигурная, под серебро сухарница с печеньями.

— Я за рулем, но могу позволить себе пару глотков, а вы, Регина, не стесняйтесь. Давайте поднимем бокалы за то, чтобы мы через какое-то, не слишком продолжительное, время широко отметили за этим столом свершение покупки и вашу прописку в Марбелье.

Поставила бокал, о чем-то подумала, осматривая модный маникюр на пальцах, и заговорила на другую тему:

— Я на этой вилле бывала многократно. Здесь жила неприятная особа, некая Анна Александровна, которую наши фуаграшники называли Цацей. Вся из себя, шибко умная, с выпендрежем. Тоже мне Нефертити-не-вертите! На тусовках ее почти не видели, не компанейская, замкнутая. Жила здесь и летом, и зимой, а не припомню, чтобы в Москву улетала. Муж, Вадим Юрьевич, тоже был нестандартный. — Увидев поднятые брови собеседницы, уточнила: — Нет, не по гендеру. У нас тут однополых дрязг нету. Есть несколько девиантных, я их называю особями мужского пола, бородатый трансвестит есть, а он, этот Вадим Юрьевич, нет, не с ними. Повадками и поведением отличался. Я их редко вместе видела, но впечатление было такое, что она пуганая ворона, а он стреляный воробей. У них, конечно, не равенство было, а господство. Он-то... На моей памяти это единственный случай, здесь такое не принято. — Сделала многозначительную паузу. — Последние годы он в Марбелью прилетал не часто — видимо, в Москве пассия завелась. И так обнаглел, что попросил меня купить ему здесь квартиру, тайком от жены. Эта Анна Александровна на вилле кукует, а он в квартире с любовницей обитает. Ничего себе! Оно, конечно, всяко бывает, здесь и местные красотки водятся. Но чтобы любовницу в трех кэмэ от жены поселить... Потом не знаю, что между ними вышло, но он жену выдворил, выгнал — в одном платье. Вся Марбелья потешалась. Цаца! Вот тебе, Цаца, красная цена. И прибаутки у него были дурацкие, шутил, что в Москве у него охрана, а здесь он под конвоем у жены.

Виктория сделала еще глоток вина и перешла, по ее словам, ко второму акту греческой трагедии:

— А дальше что получилось? Вдруг сенсуха: Вадима Юрьевича убили. Вроде бы за долги. Ну, убили и убили, чего о нем горевать? Думали, сейчас примчится вдова, виллу на себя переоформить. Ан нет, те, кто его увековечил, не знаю уж, каким макаром, этот дом ей не позволили. У нее же здесь малолетняя дочь осталась, муж не отдал. И поговаривали, будто задумчивые люди пригрозили этой Цаце расправиться с дочерью. А вилла стала выморочной, потому они и объявление о продаже не дали, широкой огласки не хотят. Так что вам, Регина, повезло, вы в самое время позвонили, я как раз намеревалась по своим каналам, под заказ предложить ее кое-кому из питерцев — у меня там давние связи.

Вылетая в Москву, Регина позвонила мужу: пришли машину. А в самолете четыре часа напряженно, неустанно, изобретательно думала о том, как заставить его раскошелиться. Накрутив себя, пришла к выводу, что промедление недопустимо и, едва он явится домой из своего Зеленограда, надо сразу, врасплох огреть его требованием о неотложной покупке недвижимости в Испании. Сразу зайти с козырей!.. Но какие у нее козыри? Что в колоде? Что на руках? Козырного туза точно нет. Как обосновать потребность в такой покупке, Регина, сколько ни парилась, уразуметь не могла. Ну никак! Набегали десятки надуманных, глупых объяснений, но она понимала: их легко отвергнуть-опровергнуть. И в итоге пришла к выводу, что надо дать своим эмоциям полную свободу и при надобности закатить жуткий скандал с притворной истерикой, даже с посудобитием. Любой ценой вырвать у него согласие! Если дожать с ходу, на раз-два, в ажиотаже, с дрожащими ресницами, а потом слезами, с плаксивым голосом, а потом с криком, считай, дело сделано. Он свое слово назад не берет.

Но едва она прошла паспортный контроль, все заготовки полетели к чертям — Костя ждал ее у выхода. Не шофера прислал, а встретил лично! Небывало! И мало того, сам за рулем! И по пути заботливо расспрашивал о впечатлениях, радуясь похвальным отзывам. И не умчался по делам в Зеленоград, а поднялся в квартиру.

Как при таком трогательном внимании идти на скандал? Стоит ли дергать мурлыкающего тигра за усы?

Мысли у Регины путались. С одной стороны, она по-прежнему считала, что согласие на покупку виллы надо выбить из мужа внезапным ударом, не дав ему очухаться. Обдумывать, обсасывать серьезные решения он умеет, и что надумает, неизвестно. Потому нужен гоп со смыком — мгновенный грабеж. Смысл этого забавного блатняка разобъяснила ей все та же Нинка Качура, которая со смехом рассказывала, как грабят мигрантов: при оформлении создают нервную горячку, чтобы в суматохе они черкали подписи на договорах не читая. Вмиг облапошивали! Так надо и с Костей, чего стесняться? Решить вопрос с ходу и виллу, костьми лечь, оформить на себя. Чем не мгновенный грабеж?.. С другой стороны, штурм и психическая атака при его примерном поведении отпадали, тут больше подошли бы женская хитрость, ласка и таска.

Между тем он усадил ее в кресло, сам устроился в таком же кресле напротив и сказал:

— Ну, рассказывай. С чувством, с толком, с расстановкой. Первый раз за рубежом — и сразу на мировом курорте! Представляю, сколько впечатлений.

Регина совсем растерялась, ждала чего угодно, только не такого коленкора. Собрала с трудом мысли, напряглась и решила действовать по наитию — что оставалось? А наитие подсказало, что первым делом надо обрушить на мужа шквал восторженных эмоциональных словоизвержений.

— Потрясающе! Восхитительно! Ничего подобного даже представить не могла. Во-первых, очень красиво, нарядно, одна авенида Сальвадора Дали чего стоит. Во-вторых, такие жизненные и бытовые удобства, о которых мы даже мечтать не смеем. Вдобавок там столько наших, что на каждом шагу русская речь. Это не случайно: там не жизнь, а малина. Пиры, увеселения. О чем говорить? Мне сказали, что там бобо! Из Франции это словечко туда перекочевало — богемная буржуазия.

Костя слегка поморщился, и она поняла, что перебрала, надо восторги поумерить. Но в целом он слушал, как ей показалось, с интересом — охотно поддакивал, кивал головой, чмокал губами. Она никогда не видела его таким и не переставала удивляться. Мелькнула суетливая мысль: «Еще чуть-чуть дожать, и можно переходить к делу». Но он еще и вопросы начал задавать!

— Марбелья на берегу Средиземноморья, на пляже ты была? Как там с песочком? Или как в Сочи?

— Пляжи шикарные, обустроенные и во множестве, вся береговая полоса. И не как в Сочи, а как в Крыму. Днем, конечно, жарковато, но всюду, и на пляжах, и в городе, навесы... Но, мне кажется, самое важное, что я, без испанского языка, чувствовала себя в Марбелье как рыба в воде. Русские там в почете, много денег тратят, и сделано все, чтобы им было удобно... Кстати, приятно удивлена, что ты сам меня встретил.

— Я же говорю: первый зарубежный вояж! И рад, что ты не разочарована. Теперь уж точно как-нибудь полетим в Марбелью вместе.

— Что значит «как-нибудь»?

— Ну, мы ведь не можем сегодня назначить сроки. Скорее всего, на будущий год. Я так дела приурочу, чтобы высвободить пару недель.

Регина поняла: вот он, момент!

— Смотри, дорогой мой, как бы нам не пришлось лететь в Марбелью в скором времени.

Костя удивленно уставился на нее, и она взяла его за руку:

— Я тебе сейчас скажу кое-что очень важное, а ты постарайся понять, о чем речь. Не торопись с выводами, обдумай хорошенько то, что услышишь. Во-первых, для меня чрезвычайно важно твое мнение, а во-вторых, без тебя разговоры на эту тему вообще теряют смысл.

Он насторожился, и она выпалила:

— В Марбелье появилось много знакомых, там интересный народ жительствует. Они-то и привезли меня на удивительную виллу — в горах, над городом, с видом на море и даже с бассейном. Волшебное место! И говорят, вилла выморочная, продается. Если есть желание и возможности, можете купить. Я в ответ посмеялась, а ночью, в отеле, подумала: как прекрасно было бы иметь в Марбелье дом, куда в любой момент можно прилететь и наслаждаться тамошними прелестями. Как ты на это смотришь?

Костя откинулся в кресле, задумался. Регина предвидела, что муж по своей привычке примется в разных ракурсах изучать новую для него проблему покупки зарубежной недвижимости. Но на самом деле он размышлял совсем-совсем о другом.

Странно устроена жизнь! Есть, есть в ней какие-то тонкие мистические миры, в которых ничего просто так не происходит, где, независимо от твоих усилий, мечтания волшебно смыкаются с ходом земных событий; в наши дни это называют чудотворным слиянием виртуала и реала. Как иначе объяснить случившееся?.. С того момента, когда Регина сказала ему, что хочет полететь на отдых в Марбелью, он только и мечтал о том, чтобы курорт ей понравился и она захотела бы каким-то образом зацепиться, закрепиться там. Мысль о покупке дома у него мелькнула сразу, но он отогнал ее, посчитав сумасбродной: жена не согласится надолго оставлять его в Москве одного. И вот Регина сама предлагает ему такой вариант, причем у нее уже есть что-то на примете. Что за вилла и сколько она стоит, его не касалось, для него важен был сам факт. Обосноваться в Марбелье! Причем ни раньше, ни в данный момент он не мог дать себе четкого ответа на вопрос, почему его так привлекает эта Марбелья. Да, Вальдемар несколько лет назад рассказал, что Анюта с мужем поселились в Марбелье. Ну и что?.. А то! Костя мысленно представил себе, как увидел бы ее где-нибудь на пляже, в ресторане или за шопингом и какое глубокое чувство испытал бы при такой встрече. Можно даже не объявляться, не здороваться, ведь она его, наверное, не помнит, не узнает. Просто поглядеть на нее со стороны — тоже большая радость. Он мечтательно думает о ней вот уже больше десяти лет, в его сознании не меркнет ее обаятельный образ. Но как она выглядит сейчас? Он разочаруется или, наоборот, снова восхитится? Впрочем, какое это имеет значение? Он же ее увидит! Это само по себе будет праздником.

Раздумья затягивались, и Регина с внутренним восторгом поняла, что отрицания уже не будет, муж заглотнул наживку. Хватку можно было и надо было ослабить. Спросила сочувственно:

— Что, тяжелый вопрос? Давай оставим его до вечера, до завтра, до послезавтра. Спешить некуда.

Ей показалось, что он как бы очнулся от дум, судя по его сосредоточенности, трудных. Поднял глаза к потолку, пошевелил губами, сказал:

— Вопрос действительно очень серьезный, есть над чем поразмыслить. Надо все тщательно обдумать, не наспех, как сейчас, а в полном спокойствии. Но могу сказать сразу, что идею о покупке дома в Марбелье я с порога не отвергаю. Идея интересная и, вообще говоря, здравая. Я тебе, кажется, говорил, что один из моих бизнес-партнеров приобрел там то ли квартиру, то ли особняк и очень доволен. По его словам, там русская колония, не скучно. А уж по части удобств и отдыха и вовсе райские кущи. С тем, что ты сказала, все сходится. Так что, Регина, тут есть над чем поразмышлять, но давай не торопить события. Хорошая идея должна отстояться, вызреть. — Радостно заулыбался. — Надо же! Помнишь, перед твоим отъездом я мимоходом сказал, не придется ли нам вместе махнуть в Марбелью? Просто так сказал, не загадывал. А видишь, как получается? Все детально обсудим, расскажешь, что за вилла, сколько просят, и, если решим «да», вместе в Марбелью и полетим, на смотрины... Все! Закрываем ток-шоу. Тебе надо с дороги отдохнуть, а у меня сегодня еще есть дела. Чтобы не мотаться в Зеленоград, подгадал московский деловой визит. — Посмотрел на часы. — Что ж, пора, самое время... Да, твою идею обязательно надо обсудить. Но не вечером — через несколько дней. Хороший замысел.

— Это не замысел, Костя. Это действительно всего лишь идея, которую я подбросила тебе для обдумывания. В таких делах ты главный.

— Ладно, ладно, отдыхай.

В принципе все шло по среднесрочному плану, который Регина для себя нарисовала.

Муторная пошаговая процедура приобретения испанской приватной недвиги прошла довольно быстро и без особых треволнений: Регина, во-первых, обещала Виктории подбросить жирных «чаевых», вне контракта, а во-вторых, оплатить издержки связанные с ускоренным преодолением бюрократической волокиты. Да и мужа беспокоить не пришлось, открыл счет в здешнем банке, вот и все заботы.

Костя, которому вилла «Валенсо» понравилась, на первых порах прилетал каждую неделю, как и следовало ожидать, совершал ознакомительные променады по центру Марбельи, восхищаясь авенидой Сальвадора Дали и прочими курортными красотами, обследовал пляжи. Но, насытившись новыми впечатлениями, постепенно остыл, стал возникать реже, и Регина обрела почти полную свободу маневра.

Ромка, которого в Москве она пристроила в дорогой пансионат с углубленным английским, сдружился с новыми друзьями, не тосковал по домашнему уюту и терпеливо домучивал школьные годы в расчете на клятвенное обещание мамы послать его на учебу в американский или британский университет. Кстати, пора потихоньку наводить справки, в какой из местных международных колледжей отдать его на доучивание, а потом разузнать по поводу зарубежных университетов; у многих марбельцев дети учатся за рубежом, выспросить есть у кого. Пусть Ромка мажор, зато будет классным менеджером.

Можно было готовиться к особому разговору с Хванской.

С Викторией она перешла на Вику еще в суетливые недели покупных хлопот. Риелторша оказалась незаменимой не только в бюрократической казуистике, но и в широком бытовом смысле. Не стесняясь, нахваливала себя за то, что в курсе всех телодвижений в русской тусовке — телодвижений в буквальном смысле. Но не спортивных и не пляжных. По ее уверениям, она знала, кто, с кем, когда и где, бравируя своей осведомленностью. Но, опять-таки по ее словам, посвящала в свои особые знания только избранных, тех, кому доверяла. Регина, весьма щедро платившая за услуги, разумеется, сразу попала в круг этих избранных и, еще не застолбив за собой виллу «Валенсо», разобралась в специфике местных нравов.

Уловив повышенный интерес Вики к подполью этих нравов, Регина умножила чаевые и, вопреки статусным различиям, которые в здешней тусовке имели немалое значение, сблизилась с Хванской. После завершения сделки риелторшу «повысили чином», перевели в разряд приятельниц, и она стала частым гостем на вилле «Валенсо».

На первых порах Регина жила в Марбелье почти безвылетно, наслаждаясь новизной здешнего бытования, — летом лишь на три-четыре дня в месяц моталась в Москву. Называла виллу «Валенсо» логовом, а квартиру в «Алых парусах» берлогой, где зимой засыпали ее эмоции. И, в очередной раз вернувшись «с Родины», вызвала Вику, чтобы отметить возвращение. Накрыла под открытым небом богатый стол, заказав изысканную ресторанную кулинарию.

Хванская была польщена щедрым приемом, против обыкновения, даже позволила себе отведать марочного французского коньяка «Реми Мартин», решив оставить машину на вилле и вызвать такси.

Регина пересказала последние новости московской светской жизни, дав понять, что вращается в кругу самых избранных, и после двух тостов — по глотку, — как обычно, стала расспрашивать о здешних телодвижениях. Виктория начала отчет чинно — ее тема! — но вскоре увлеклась, вошла во вкус и чуть ли не с придыханием принялась сплетничать об интимных подробностях местного расклада. Сплошь восклицания:

— Тут та-акое было! Аганянцы в «Темпора», высокая кухня, день рожденья справляли. Наталье сорок с лишним, лишек она скрывает. Бо-ольшой стол, до-олго сидели, к вечеру и напились. Обычно-то у нас меру знают, в подушку, может, кто глушит, но это не в счет. Так вот, пора разъезжаться. Вера Лунина кричит: «Где мой муж?» А мужа нет! Ну нет, и все. Аж под столами искали, да-а. Пьяные! Сильницкая, она у нас зазвонный колокол, и вбросила: «А кого еще нет?» Вычислили: нету Даны Скорик, она одна, муж не прилетел. Тут и смекнули. Бросились к выходу, там всегда такси. Увозили? Да, двое уехали. Звоните: куда отвез? Тот отвечает: «Не отвез, велено катать, они со мной». — «С тобой?! Вертайся, платят с лихвой!» Вот бабло и победило зло! Привезли их тепленькими, на заднем сиденье... Никогда такого не было! Тоже мне кобельеро!

Регина плеснула в бокалы коньячка.

— Да-а, забавно... Кстати, Вика, я на тебя рассчитываю в том смысле, что введешь меня в здешний круг, я в Марбелье человек новый, никого не знаю.

— Да я уже всем уши прожужжала, какое замечательное у нас прибавление, — вместо надменной Цацы.

— Но имей в виду, мой муж прилетает не часто. — Засмеялась. — Однако же для катаний на задних сиденьях я не предназначена. Ты это разъясни.

— Ну что вы, что вы, Регина!

— Но и в одиночестве пребывать... Сама понимаешь...

Хванская сделала стойку, и Регина плеснула керосинчику:

— Ты меня знаешь, я от скупости не умру.

Намек о щедром вознаграждении был принят, и Вика задумалась, смешно почесывая у себя за ухом, скрытым под пышной прической. Но, женщина опытная, решила проверить, верно ли она поняла задачу, которую ставит перед ней заказчик:

— Здесь народ в основном семейный, все всё друг про друга знают, не поощряют...

— Что значит «в основном»?

Но Вика продолжала осторожничать:

— Кто по семейным обстоятельствам временно без пары, — например, в прошлом году Горелики развелись, — тех приглашать на тусовки не любят.

— Ты хочешь сказать, что и меня ждать не будут?

— Что вы, Регина, к вам это не относится, я всем говорю, какая вы замечательная, добропорядочная женщина.

— Замечательная женщина, пребывающая в одиночестве, — грустно вздохнула Регина, пригубив из бокала.

Хванская баба хваткая, худоумием не страдала, а статус обслуги обязывал ее всегда оставаться настороже, чтобы не пошатнуть свою репутацию, и на страже своих интересов, чтобы не прозевать законную добычу. На сей раз, кажется, все срасталось.

— В последнее время Антон Кардан стал без жены наезжать. У него квартира в новостройке, в Пуэрто-Банусе, там его мать живет. Он ее и навещает, а жену его даже я забыла как зовут. Наверное, что-то у них в Москве разладилось.

— Ну-ка, ну-ка, подробнее...

Вика наконец удостоверилась в том, что поняла Регину правильно. Хотя во дворике «Валенсо» никого, кроме них, не было, она перешла на громкий шепот, — Регина невольно вспомнила ресторанный разговор с Нинкой Качурой, — и так же горячо, увлеченно принялась тараторить:

— Антон сейчас, похоже, на выданье, а может, на передержке. Все время один. А мужчина завидный, рост высокий, плечи широкие. Архитектор! Я с ним общаюсь в том смысле, что помогаю его матери. Иногда на маркет ее отвожу, она не за рулем, да и машины у них нет. Конечно, можно найти повод вас познакомить, но чую, уговорить его не просто. Он даже на опохмел-пати не бывает. Придется из кожи вылезти. — Она явно набивала цену. — К тому же... Понимаете ли, Регина, здесь это не принято. Если он начнет к вам заглядывать, завтра же вашего мужа об этом известят.

— Ну, ты все-таки познакомь, там видно будет. А мне, между прочим, вовсе и не нужно, чтобы он сюда заглядывал. Ни в коем случае! Я женщина поведения строгого, без шалостей. Но почему бы не пообщаться с приятным человеком за чашечкой кофе с пирожным, скажем, на Апельсиновой площади? Времени у меня свободного много. — Твердо повторила: — Но сюда мужчин приглашать нельзя. Ни в коем случае! Такое не в моих правилах. Надеюсь, ты меня хорошо поняла? Чтоб не сплетни, не вздоры!

Хванская укатила в полном недоумении. Просит познакомить, глаза мужика просят, хотелки с лица не сходят, а к себе — ни за что! Зачем ей мужик? Кофе под апельсинами распивать? Не-ет, что-то тут не так. Баба все время одна, муж прилетает редко... Надеется, что удастся скрытничать? Вроде женщина не глупая, а не понимает, что в Марбелье тайну не утаить. Я первая за ней присмотрю, да и прислуга — от меня, ложкомойку я приставила, Альберта-Луиза обо всем расскажет. А рвануть с нее надо капитально, сводни у нас идут по завышенному тарифу. Ха! Не знает дамочка, куда сунулась.

Хванская не знала, что Регина о-отлично знала, что делает.

С Антоном они как бы случайно пересеклись на завзятом пятачке русских знакомств — на Апельсиновой площади, около мэрии. Она сидела под солнечным зонтом с чашечкой кофе, а мимо прогулочным шагом, лениво шествовала Хванская, рядом с которой плелся мужчина в цветастой шелковой рубашке навыпуск — и рост не высокий и плечи не широкие. Увидев Регину, Хванская радостно ахнула, заверещала о том, как прелестно она выглядит, представила ей своего спутника: «Антон!» — и махнула рукой официанту, показав ему пальцами «виктори» — кофе на две персоны.

Дальше шло как по нотам. Минут десять Виктория тарахтела о том, какая изумительная у Регины вилла — с фантастическим видом на море — и какое счастье, что выморочную «Валенсо» совсем недавно — на слове «недавно» был сделан выразительный акцент — приобрела такая замечательная женщина, украсившая собой русское марбельское общество. Потом глянула на часы, ужаснулась тому, что опаздывает на чрезвычайно важное рандеву в Сьерра-Бланке, и вихрем умчалась по своим бесконечным делам, поздравив Антона с новым знакомством и грациозно погрозив ему пальчиком, чтобы не шалил. На прощание, уже поднявшись из-за столика, громко шепнула Антону:

— Советую напроситься в гости, вилла примечательная.

Однако новый знакомый не только не стал напрашиваться в гости, но всего лишь, причем очень явно, «отбывал номер» — сводница Хванская устроила смотрины, а потому надо соблюсти приличие, проявить учтивость и вежливость. Лишь один раз в упор глянув на Регину, он опустил глаза в свою чашечку кофе и принялся вяло повествовать о том, что в Марбелье постоянно пребывает его мама, которой подходит здешний климат. Потом утомительно долго сетовал на неудобства перелетов — туда-сюда, — из-за чего приходится тратить много времени впустую. О чем еще говорить едва знакомым людям, не имеющим интереса друг к другу? В общем, на Регину он впечатления не произвел. Внешне мужчина вроде бы приятный, но, как говорится, ни рыба ни мясо, с рождения стар. Не о таком мечталось. Вспомнила нахваливания Хванской: «Трепетный мужчина!» Господи, чего только не наговорит эта шустрая Вика, чтобы подзаработать! А Антон, исчерпав запас пустословия — о погоде в Марбелье говорить не принято, с погодой здесь проблем нет, — распрощался, из вежливости предложив в ознаменование знакомства обменяться визитными карточками.

Она долго сидела в одиночестве, тоскливо размышляя о том, что заманчивая жизнь в Марбелье на поверку выходит скучной. Разумеется, можно было бы с головой, бесшабашно окунуться в курортные развлечения, местная тусовка примет ее с распростертыми объятиями. Но тут все непросто: вход — рубль, а выход-то, дай бог, червонец. К тому же то, что привлекало ее в Москве, здесь не влекло, она отчетливо понимала, сколь быстро устанет от однообразия. Да и вообще, как себя будет чувствовать вечно одинокая женщина в этом скопище семейных пар? Примчалась за сто верст щи хлебать...

С грустными вздохами села в такси и уехала в «Валенсо». Обреченно подумала: «Несолоно хлебавши». Она была не интересна даже самой себе.

Но вечером он позвонил.

Если бы Регина дала свою визитку, скажем, двум мужчинам и один из них позвонил, она с абсолютной уверенностью решила бы, что это не Антон. По телефону с ней разговаривал совсем другой человек: бодрый голос, энергичная речь, а главное, интересная интонация, позволявшая кое о чем гадать. Он пожаловался на острый дефицит времени, не позволяющий ему располагать собой, — вынужден уже утром вылететь в Москву. Пока она раздумывала, как отвечать, Антон вдруг задал вопрос, поставивший ее в тупик:

— А вы, Регина, когда в Москву намечаете?

Она много раз читала банальности о том, что человеку в определенных обстоятельствах свойственно в один миг понять несопоставимо больше, чем могут выразить долгие словоизлияния, — голос, интонация порой содержат тончайшие нюансы, неподвластные речевому искусству. Казалось бы, звонок был сугубо формальным, абсолютно ничего интересного Антон не сказал. Но последний вопрос говорил обо всем! Его подспудный смысл кружил голову. Еще пять минут назад ее чувства бемолем скатывались до нижнего до, но сейчас диезом мгновенно вспорхнули до верхнего ля. Разумеется, у нее не было планов на Москву, она совсем недавно прилетела в Марбелью. Но кто-то, помимо ее сознания, ответил:

— Я намереваюсь быть в Москве на этой неделе, в среду-четверг.

— Отлично! Буду рад, если вы свяжетесь со мной. Надеюсь, до встречи!

Ночью Регина не спала. Нет, ее одолевали не предвкушения чаемых приключений, а мысли о том, как чудотворно устроена жизнь. Она быстро разобралась в хитросплетениях русской Марбельи, придя к неутешительному выводу о том, что здесь ей предстоит приговорить себя к высшей мере самоотречения и тщательно блюсти свое реноме. Заказ Виктории на сводничество преследовал совсем не те цели, о которых думала расторопная риелторша. У Регины был свой тонкий план, потому она строго и открестилась от того, чтобы приглашать кого бы то ни было на свою виллу. Очень строго! Жестокая диктатура имиджа! В ее сознании прочно сидело воспоминание об удачливой Нинке Качуре, и она искала именно такой вариант. Увы, сегодня днем на Апельсиновой площади ее расчеты были опрокинуты, единственный мужчина, которого она могла бы планировать на эту роль, оказался рохлей, не проявив к ней никакого интереса. А она так надеялась, что Марбелья расширит пространство ее свободы, так хотела жить текущим днем.

И вдруг этот вечерний звонок... О том, как удачно, по Качуре, все может сложиться, она еще успеет подумать. Однако поражает, потрясает совпадение: Антон озабочен точно таким же интересом, как и она. Но как бы не подорвать свою репутацию! В Марбелье он абсолютный паинька, вялый, скучный, даже немного сонливый, неинтересный. Но в Москве... А что в Москве? Потому она и перебралась в Марбелью, что в Москве у нее нет настоящей женской свободы. У него, видимо, есть, а у нее-то нет.

Они виделись один-единственный раз. Но между ними, в их еще не начавшихся отношениях без лишних слов наступила полная ясность, и Регина уже не могла сдерживать себя. В среду, закрепляя удачу и желая еще раз удостовериться в ней, испытывая преображение, даже бунт, восстание запоздалых эмоций, она по-свойски, как старому знакомому, позвонила ему из аэропорта:

— Антон, я вылетаю в Москву, буду после обеда.

Ответ вдохновил именно потому, что Антон не рассыпался в приветственных восклицаниях, а деловым тоном произнес лишь два слова:

— Где и когда?

В этом деловом ответе ей почудилось что-то самцовое.

В четверг, сразу перейдя на «ты», они обедали в «Принцессе Турандот», непринужденно, со смехом обсуждая пуританские нравы русской Марбельи. Ничто не омрачало их встречу. Ничто! Общаясь безлюбовно, они не имели друг к другу никаких претензий, не пытались подспудно чего-то добиться друг от друга. Им было по сорок. Зрелые люди, они знали, чего хотят, и без дурацких, нелепых в данном случае объяснений или двусмыслиц, без жирных намеков понимали: их желания совпадают.

Обращаясь к ней, Антон приговаривал: «Моя дорогая». В разговоре вообще вел себя, по меньшей мере, бесцеремонно, скорее нагловато, не стесняясь вульгарного просторечья, что еще больше раззадоривало Регину. Архитектором он был не простым, а главным! Главным архитектором одного из районов Подмосковья... с квартирой в Марбелье. Общих тем у них не было. О чем говорить? Ясное дело, о пустяках. Но именно в пустяках человек лучше всего и виден. А Антон, не скрываясь, как бы бравируя, рассказывал новой подруге:

— У районного архитектора непременно должна быть аберрация зрения, которая искажает восприятие объектов, оставляя некоторые из них невидимыми, как бы в белом пятне. Купит какой-нибудь олух участок в дачном поселке и давай без моей визы громоздить дом в четыре этажа да с котлованом под гараж. Самосвалы снуют, пара автокранов, кругом блоки бетонные, штабеля кирпичные. Соседи с ума сходят, жалуются, нагнетают градус. Но у архитектора, мать его, дефекты зрения. Не видит он этой многоквартирной незаконности, и все! — Весело потер ладонь о ладонь. — А с каких щей ему видеть? Чем харчеваться?.. Но строят ударно, по ночам соседям спать не дают, еще под крышу не подвели, а первый этаж уже сдают. Пару алабаев заводят, чтоб никто не мешал. И продают по дешевке. А народ на дешевке — как щука на жоре, оглянуться не успеешь, квартиры проданы. Но только жильцы начали заезжать — какой сюрприз! — архитектор районный по случаю мимо едет. Как ему такое счастье пережить? Безобразие! Кто дозволил? Незаконно! Мочи, пока сухой! Ну и пошла волынка, бывает, до сноса доходит.

Регина смеялась, все более входя во вкус, а Антон, говоря его слогом, «ставил эндшпиль»:

— Дорогая моя, сама понимаешь, после такого недогляду к архитектору претензии. Расхлебывай свою расхлябанность! Но я в зеркале идиота не вижу, запрещенные порошки не пользую. — Сделал паузу и вдруг на всякий случай, время такое, удостоверился: — На гей-версии «Лебединого озера» не хожу. А претензии... Да ради бога! Рокировочка уже готова: подальше от греха, архитектор увольняется и идет на ту же должность в другой район, а тамошний архитектор тоже увольняется и — сюда. Он в районе человек новый, ничего знать не знает. А я в его районе — тоже новый, о прежних расхлябанностях слыхом не слыхал. Как встретили, так и проводили. Круговорот людей в природе, дорогая моя. По срокам подгадать рокировочку надо, только и всего. Это папа моей бабушки миндальничал, а нам-то чего?

Потом пустился в байки и анекдоты. Его приятель, вернувшийся из оперы, — слушали «Отелло», — не рассчитал рецепты любви и в порыве чувств задушил жену. Вот как бывает: сперва ложа в театре, потом лажа в постели.

Для Регины хватка и разухабистость Антона были в самый раз, все у него по уму, мужчина с легким стартом, готовый на подвиги, — не ошиблась! Было в нем что-то гитарно-сигарное, этим невнятным словом она обозначала то мужское, разгульное, что всегда ложилось ей на душу. А архитектор, уловив одобрение, даже восхищение, без боязни, рисуясь, продолжал сыпать профессиональными секретами и под очередной эндшпиль с гордостью воскликнул:

— Дорогая моя, а откуда же квартира в Марбелье? Не манна небесная!

Очень отдохновенно провела с ним время Регина. Заминка вышла лишь на прощание. В воздухе висел вопрос «что дальше?», а она, размякнув, не могла сосредоточиться, топталась языком на какой-то дребедени. Но Антон и тут не оплошал — видимо, четко оценил их ситуацию. Сказал:

— Та-ак, теперь выступлю по порядку ведения... Кстати, дорогая моя, вот поселилась ты в Марбелье. А в Барселону ездила?

— В Барселону? Зачем?

— Как зачем? Красивейший город на белом свете! Один собор Святого Семейства чего стоит! Гауди! Для русской заграницы это, считай, Мекка. — И, увидев недоумение, с интригующей улыбкой перешел к делу: — Да брось ты! Чего жеманиться да кастрюли лудить? Дорогая моя, в Барселоне надо побывать обязательно, берусь показать тебе этот чудо-город. Давай так: созвонимся, и ты подскочишь туда из Марбельи, а я прилечу из Москвы. Надеюсь, ты не против такого экскурсовода, как я?

От такого напора Регина пришла в трепет. Жизнь удалась!

Они поселились в Готическом квартале, в небольшом отеле примерно на пятьдесят номеров, и в первый день носа на улицу не казали, даже обед заказали в номер. На второй день отправились на давно облюбованный Антоном главный прогулочный бульвар Ла-Рамбла, так изобретательно и в такой цветовой гамме выложенный плиткой, что пешеходам кажется, будто она волнистая и надо ступать осторожно, чтобы не споткнуться.

— Зрительный эффект! — воскликнул Антон. — Архитектура малых форм. — А кивнув на девчушку в татушках и в шортах до промежности, ухмыльнулся: — Это тоже архитектура малых форм. Реконкиста шиворот-навыворот. В 1933 году Марлен Дитрих в Париже задержала полиция за ношение брюк. Представляешь, какой прогресс?

Потом решили, что обязательно надо попробовать кофейку в знаменитом кафе, где столовался Пикассо. Но быстро перерешили и вернулись в отель. На третий день совершили короткую вылазку к памятнику Колумбу и морскому порту. До собора Гауди так и не добрались, оставив его на следующий раз.

Когда Регина провожала Антона на московский рейс и они присели на дорожку в аэропортовском кафе, он приобнял ее и с легким дыханием шепнул на ухо:

— Имей в виду, тебе обязательно надо совершить экскурсию в Мадрид, а еще в Валенсию и Севилью. Купить дом в Испании и не увидеть эти красоты — плохой тон. Обязуюсь быть экскурсоводом. — Чмокнул в щеку и игриво добавил: — Кстати, Париж... Силь ву пле! Французских городов надолго хватит. А ведь еще и гутен таг есть, шпрехать будем. Почему бы и нет?

9

Музыкальный клуб «Алиби» в Ащеуловом, близ Чистых прудов, самим названием удостоверял, что его посетители всегда могут на него ссылаться. Вальдемар впервые переступил его порог по совету нового знакомого — Игоря Воскобойникова, с которым однажды, ожидая Костю, случайно сошелся в «Жан-Жаке». Игорь называл себя неомосквичом, потому что перебрался в столицу сравнительно недавно. В родной Перми он крутился в торговом бизнесе, хорошо показал себя, и один из московских контрагентов оказал ему протекцию при устройстве менеджером в «Ашан». Причем контора, где он трудился, находилась не в Подмосковье, не в громадных цехах супермаркета, а неподалеку от Белорусского вокзала, и работа была бумажная. Разумеется, в современном смысле: сидел за компьютером, занимаясь транспортным обеспечением торговой сети.

Периодически бывая в «Жан-Жаке», как правило, по субботам или воскресеньям, Вальдемар видел, что там, сдвинув столы, собирается какая-то теплая компашка, ведущая бурные, со взрывами смеха споры. Собственно говоря, он обратил внимание на нее именно из-за Игоря — среднего возраста и роста, с приметными, густыми, до верхней губы, черными усами. Но, видимо, они оба примелькались друг другу. Сначала приветственно кивали, потом стали перекидываться виватами с поднятым к плечу кулаком, а в какой-то раз, когда Костя позвонил, что прибыть не сможет, и Вальдемар одиноко куковал за чашкой кофе, усатый призывно помахал рукой, приглашая в свою компанию.

Вальдемар слушал застольный треп с удивлением и интересом. Ребята — да, ребята, Игорь был заметно старше других — весело болтали про политику. О «Молодой гвардии» ЕдРа, которая сольется, если начнутся протесты. О несистемной оппозиции и репертуаре ее будущих митингов. О том, что пора переходить к «акционизму», яркому, громкому, остроумному. Яйцеприбивальщик — это лишь начало.

— «Мы не мы!» — чем не лозунг? — вопрошал чахлый, с фигурой, изогнутой, как нотный ключ, прилизанный парень с гламурным налетом, похоже, не чуждый юношеских шалостей. — Мне батя сказывал, что при Советах диссиденты выпустили литжурнал «Метрополь» и на обложке написали слово «мать». Но в том фокус, что много раз и без интервала. Люди понимающие читали: «Тьма, тьма, тьма». Шуму бы-ы-ло невпроворот. А у нас получится «Мы немы! Мы немы!». Мощный протест против зажима свободы слова, яркий!

— Ты у нас аналитик, — засмеялся кто-то. — Тебе с дивана виднее.

— Диван — это не менталитет, а клопы. — Взрыв хохота.

Другой остроумец, вроде Оскара Уайльда, заядлый, с ядовитой ухмылкой, квакал, что на подходе время флэшмобов, перформансов и хэппенингов, и надо заранее придумать для них злочинные «шапки», вроде вот этой самой «Мы немы!».

А розовощекий весельчак в роскошном красно-бежевом свитере выдал такую антрепризку, что Вальдемар не поверил бы, кабы своими ушами не слышал:

— А давайте, мужики, оденемся фашистами и поведем колонну пленных из Кремля. А что? Кучер, давай круче!

От изумления у Вальдемара морда вытянулась, и Воскобойников смягчил неловкость:

— Сюда без юмора вход воспрещен.

Из «Жан-Жака» Вальдемар ушел обремененный размышлениями. Ему не понравилась веселая, разудалая тональность этого трепа, чрезмерная, на его взгляд, тяга ребят к символике и креативу — искренно, но выспренно, на грани пафосной истерики; в словах очень уж небрежны. Однако он был полностью согласен с мелодией, какую они исполняли. Кантата! Тот же протест против несправедливостей путинской эпохи, против пособников зла, который уже давно нарастает в нем самом.

С тех пор он стал заглядывать в «Жан-Жак» без Кости, перезнакомился со всеми и полноправно влился в здешнюю компанию, а на самом-то деле — в одну из групп протестного движения, в котором вызревал самый злободневный лозунг завтрашнего дня: «Россия без Путина!»

А с Воскобойниковым Вальдемар задружился. Наверное, потому, что у них было общее понимание сути нараставшего протеста. Игорь перебрался в столицу пять лет назад, купил двушку где-то в Химках, подержанную «хонду» и посчитал, говоря его словами, что ухватил Бога за бороду. Москва! Жизнь сделана! Менеджер с доходом выше среднего! Но потом пошла заурядка. Оказалось, ипотечная квартира за МКАДом есть, а парковки рядом нет, за каждое место — драка, вплоть до царапин на машине и битых фар. Из Химок к Белорусскому ехать два часа: глухие пробки. На работу выезжает спозаранку, возвращается поздно, выжатый как лимон, измочаленный. Западня! Только сейчас понял, что такое «замкадник». А ипотека? А кредит за «хонду»? Обман, кругом обман! Думал, в столице райская жизнь, а здесь — слеза несбывшихся надежд.

— Мы с женой как кур в ощип угодили. Ну да, телевизор с большой диагональю, в Турцию смотались. На западные стандарты жизни замахнулись. И... облизнулись. А таких, как мы с женой, уйма. Куда ни глянь — финансы, торговые услуги, юридические, дизайн, консалтинг. Пиар! Вот у тебя пиар... Везде менеджеры с зарплатой выше среднего и несостоявшейся жизнью. Ты, что ли, благоденствуешь?

— И кто виноват? — с подначкой спросил Вальдемар, прекрасно зная, каким будет ответ, потому что похожие разговоры помнил со времен перестройки.

— Как это кто? Ты разве не понимаешь, что нас путинская власть лажанула?.. Не чувствуешь, как сегодня воняет? Бесправие правит! Погоди, разберемся с этими солитёрами, изведают они нашего гнева. Нам нечего терять, кроме своих долгов.

«Круг жизни замкнулся, — с горечью подумал Вальдемар. — Именно так начиналась борьба с командно-административной системой».

А потом Игорь посоветовал ему заглянуть в музыкальный клуб «Алиби», где собирались, по его мнению, другие социальные типажи. Там, в небольшом круглом зале персон на тридцать, протестное движение набирало обороты медленнее, чем в «Жан-Жаке», однако с четким целеполаганием. И позиции, тенденции были здесь иные: на данном этапе ставилась задача «поднять» обывателей, недовольных теперешней жизнью, — их множество! — на уровень активистов. В «Алиби» Вальдемар впервые услышал термин «рассерженные горожане», не без удивления узнал, что в протестной среде уже начинается подспудная подготовка к публичным акциям под названием «Марши несогласных». Здесь возмущались ликвидацией по запросу Минюста Республиканской партии Владимира Рыжкова. Здесь восхищались статьей Владимира Ашуркова в «Независимой», в которой автор предлагал олигархам сброситься на протест рассерженных горожан, чтобы привести в Кремль своего человека. Здесь звучали известные фамилии — Навальный, Каспаров, Удальцов, от них на крике требовали отринуть тактические противоречия — ради стратегических целей объединить оппов всех мастей — от демократов до анархистов.

Со времен перестройки опытный по оппозиционной части, Вальдемар быстро понял, что происходит. В «Жан-Жаке» кучковалась в основном молодежная креативная публика, отражавшая настроения своей среды. Эти бравые ребята считали, что гражданский протест должен быть красивым, ярким, со звонкими фразами и громкими, привлекательными лозунгами. Стильная одежда, веселые лица, дружеские лобзания, инди-рок, карнавал, фестиваль, протестные гулянья с детьми и с шариками, праздник непослушания, неповиновения и самовыражения, возможность провести время с интересными людьми. Наконец — Гайд-парк!

В «Алиби» все было серьезнее. Шататели режима говорили о беспределе правящей партии, об извращенной, несправедливой, предвзятой судебной системе, заочно спорили с Костей Крыловым, который ратовал за революцию, и настаивали на эволюции. Но — неотступно-последовательной. Не соглашались ни с безумным радикалом Пионтковским, ни с националистом Игорем Артемовым. С надеждой говорили о политических предпочтениях Кудрина, известившего, что готов выступать на митингах «новых сердитых», и ссылались на где-то и кому-то сказанные слова Суркова: «Городской класс — это главное достижение девяностых годов, его надо сберечь в любом случае». Видите, в Кремле звучат и здравые голоса! От Кремля надо требовать не милости, а справедливости. Здесь готовились играть в долгую, жанжаковских кое-кто называл попутчиками из бизнес-класса. И особенно ненавидели элиту, которая в девяностых сложилась, а в нулевых слежалась и начала дурно пахнуть. Но Кремль продолжает лелеять льготами богатых. Нельзя допустить, чтобы они захватили моральное лидерство в протесте.

Воскобойников разъяснил их стратегию:

— Навальный на взлете. Он считает, что уже сегодня мы можем взять Кремль, но этого делать не будем. Если на протестные митинги выйдет миллион человек, кремлевские сами разбегутся. В народе 95 процентов всегда настроены мирно, и наша цель — пробудить их.

Как в далекие перестроечные годы, мысли Вальдемара снова раздваивались. Однако существовало и различие. Когда-то он был чужим для всех, не с теми и не с этими, а сегодня, наоборот, он был заединым со всеми, душа распахнута и для тех, и для этих. К кому примкнуть? К сдержанным или крикливым? И сразу пришел ответ: сейчас не время выбора! С его оппозиционным опытом он обязан сосредоточиться на координации, на консолидации протестных групп, выжигать дрязги и склоки, возникшие на первом этапе протеста. Россия будет свободной!

Вальдемар снова был в своей стихии, и все былое в душе его отозвалось. Но теперь он видел не только цели своей борьбы с несправедливостью, а также и угрозы этому святому делу изнутри. Обманутый однажды, он не доверял иным лидерам протеста, подозревал, что для таких, как Собчак с ее гламурным шлейфом, митинги и марши станут неким светским событием, не более. Элитные игры вокруг протеста могут превратить его в революцию «норковых шуб» или что-то в этом роде. Уже народившийся в противостоянии с единороссами боевой лозунг «Партия жуликов и воров» — не для них. Закулисно они якшаются с властью, в том числе кремлевской. Ох уж эти приспособленческие времена!

О своих мнениях и сомнениях он исправно, чуть ли не ежедневно, докладывал Галине, и она всей душой переживала вместе с ним. Но, конечно, он не мог не поделиться новыми ощущениями жизни и впечатлениями от многочисленных встреч с той женщиной, которая знала его в перестроечные годы, — с Анютой. А там, в Кратове, куда он периодически наезжал с Иваном, со взаимопониманием было сложнее.

На традиционных прогулках по дачным улочкам Вальдемар увлеченно разобъяснял давней подруге новую политическую ситуацию и радовался вновь вспыхнувшему в нем интересу к борьбе с несправедливостью. Сначала Анюта просто кивала в такт его эмоциональным, но студенистым словоизвержениям, но помалкивала, никак не отзываясь на его восторженность. Однако в другой раз вдруг спросила:

— Я верно понимаю, что все, о ком ты говоришь, — это менеджеры?

Вальдемар охотно поддакнул:

— Конечно! Самые разные — из сферы услуг, торговли, финансов, туризма, всех не перечислить, охват очень широкий. А еще, как говорится, блогеры-рэперы. Протест активистов на глазах перерастает во всеобщее недовольство.

Но Анюта оставалась Анютой, она всегда глядела вглубь. И следующий вопрос загнал Вальдемара в тупик:

— Значит, среди ваших единомышленников совсем нет людей с производства? Не обязательно рабочих. Может быть, инженеров, специалистов — тех, кого образно можно назвать заводским людом? Я правильно поняла? Выходит, речь идет о бунте менеджеров?

Вальдемару было уже не двадцать пять, а сорок, и он сразу схватил мысль Анюты. Обнял ее за плечи:

— Ты, как всегда, смотришь в корень. Но все-таки не о бунте. Скорее революция менеджеров, выражающих мнение ширнармасс.

После того разговора энтузиазма у Вальдемара поубавилось. Он впервые задумался о том, почему протестных активистов не было в «Ангоре». Ну конечно, разработка программного обеспечения — это ведь тоже своего рода производство. Люди выдают на-гора конкретную продукцию, им не до протестных развлечений... Однако в политическом мире-море уже начинало штормить, гражданский активизм входил в моду, на горизонте замаячил первый «Марш несогласных», а за ним уже отчетливо просматривались большие российские протесты. Время требовало переходить к решению практических задач. И Вальдемар под лозунгом «Смартфон — оружие протеста!» занялся проблемой виртуального сплочения активистов и быстрого оповещения сочувствующих. А попутно выдвинул новую идею, которая привела в восторг единомышленников: надо усердно фотографировать все, что в путинской России не так, как надо, и тиражировать эти обличения через Фэйсбук.

Между тем жизнь Анюты вошла в обыденную житейскую колею: работа, дети, кухня. В точности по немецкому правилу «трех К». А еще — заботы о «здоровье» престарелого дома с облупившейся темно-желтой покраской бревен. Зимой он стоял бесхозным, а весной и осенью в видах экономии — быстрое восхождение цен било по карману — в нем было по-английски прохладно, не выше 17 градусов.

Главной тягловой силой в семье Крыльцовых оставался папа. Александр Сергеевич, хотя ему катило под семьдесят, усилил свои научные и зарплатные позиции в МАИ: время постепенно менялось, спрос на опыт и знания возрастал. Мама, давно вышедшая на пенсию, с присказкой о том, что куры клюют от зари до зари, самовыражалась в кухонных подвигах, облегчая быт большой семьи, сплотившей три поколения. За столом в Кратове часто вспоминали и еще одно поколение — самое старшее, уже ушедшее, воплощенное в образе дедули. Он продолжал незримо присутствовать в их мировосприятии, своей мудростью и честностью как бы осеняя текущий день. А уж для Вальки и Вани увлекательные рассказы о легендарном прадеде и вовсе служили источником душевного вдохновения. Не посрамим род Крыльцовых!

Валька стремительно взрослел и все чаще задумывался о жизненном выборе, тормошил маму иногда нелепыми, непонятными вопросами. Анюта докладывала его отцу о метаниях сына, и в конце концов они решили провести с парнем собеседование. Выяснилось, Валька тяготеет к гуманитарке, что вовсе не вдохновило родителей, и Анюта пустила в ход свои педагогические навыки, чтобы, по совету Вальдемара, переориентировать его, направить на путь истинный, то есть в обитель перспективной «цифры». При этом слово «ориентация» применительно к сыну она не произносила: настали времена, когда это слово окрасилось в радужные цвета.

Огорчал Валька-старший. Он снова ринулся в политику, где таким наивцам, как он, уготована жалкая участь, тарахтел о какой-то белой ленте, которая становится символом нового протестного движения, призванного освободить Россию от оков путинского режима. Ему уже сорок, а он остается таким же, каким был в лета юности, — восторженным, неуемным и... подслеповатым борцом с несправедливостью. При этом у него свое понимание несправедливости, далеко не во всем совпадающее с умозрениями Анюты. Она намеревалась слегка осадить протестный пыл давнего друга, однако усомнилась: имеет ли она на это право? Галина, по словам Вальки, полностью поддерживает мужа. Чего же ради Анюте нарушать его семейную идиллию? Это непорядочно, у Галины могут возникнуть посторонние мысли. Лучше проглотить пилюлю.

Валька с Иваном приезжали в Кратово уж никак не реже раза в месяц, и у Анюты начало складываться впечатление, что теперь инициатор визитов уже не Валька, а его сын. Что-то в подростковом режиме завязывалось у них с Ваней, ну и ради бога, по крови они не родня, пусть резвятся, чудно будет, если случится то, что не случилось у ее мамы и его папы. А однажды с гримасой подумала: «Иван да Ваня! По нынешним временам забавно и на слух опасно». На эту тему было много разговоров в учительской среде той частной школы, куда она устроилась, и радужная проблема невольно сидела в мозгу.

Но так или иначе, а прогулки по старому дачному маршруту продолжались, и по Валькиным рассказам Анюта чувствовала, что он все глубже увязает в оппозиционной суете и принимает прямое участие в подготовке будущих антипутинских протестов, которые называет странным словом «белоленточные». Душа ее не принимала этого дежавю. Слишком больно отзывались в памяти те шквалистые годы, когда она сама сломала свою судьбу, в том числе и ради него, Вальки. От этих мыслей ей становилось грустно, а в сознании зарождалось горькое чувство предстоящей безвозвратной потери. Валька, тот Валька, с которым они много лет были вместе и к которому она сохранила, можно сказать, родственные чувства, — он в ее представлении словно бы уходил куда-то по какому-то длинному коридору без окон, постепенно растворяясь в полумраке. Нет, конечно же у нее не было никаких предчувствий о том, что с ним может случиться непоправимая беда, сохрани его Господь. Но Вальки уже не будет рядом, им незачем будет гулять по дачным улочкам Кратова, обмениваясь кисло-сладкими воспоминаниями о смутном и бурном времени, которое выпало на их молодость, разметало их судьбы. Валька как бы исчезал из ее жизни — да, исчезал, уходя по какому-то длинному коридору, как Клим Самгин у Горького. Даже общий сын уже не сплачивал их души, как было раньше.

И настал день, когда она впервые отправилась на прогулку по родным кратовским улочкам в одиночестве.

Теперь Анюту смущали другие думы, обидные, сродни разочарованию. Она знала, что Валька работает у Кости Орлова, однако зареклась, запретила себе проявлять интерес к «Ангоре» — название Костиной фирмы он произносил достаточно часто, но внешне Анюта никак на него не реагировала. Она интуитивно опасалась касаться своего затаенного чувства, обостренного долгими годами ночных мечтаний, ибо знала: это вызовет приступ острой душевной боли. Но вот оно, пришло время, когда Костя из заоблачных мечтательных высей как бы спустился в ее сознании на бренную землю, и она задавалась мучительным вопросом: «Что же это такое? Неужели он не может удержать Вальдемара от извращенной, а потому пагубной жажды справедливости, которая его обуяла? Ведь Костя наверняка знает о странном белоленточном протесте, в пучину которого угодил Валька. Почему, почему не спасает старого друга от повторения роковой ошибки, совершенной в юности?»

Видимо, битва за большие деньги не проходит бесследно, делая человека черствым, бессердечным. Она пыталась представить себе этого нового Костю, разбогатевшего, вальяжного, давным-давно переставшего заглядывать в завтра, размышлять о наших жизнях и о судьбах мира. Шопенгауэр: самоубийство за пышной трапезой! А как глубоко умел он когда-то понимать суть происходящих событий! Этот талант всегда восхищал Анюту. Ее представления о богачах, которые, избавляясь от моральных запретов, вскарабкались на вершины благосостояния, ограничивались типажами русской Марбельи. Ни один из тех, кого она знала по журфиксам на вилле «Валенсо», не являл собой образец добропорядочности, не был достоин уважения. Они все такие... Правда, когда Анюта мысленно пыталась усадить Костю за один марбельский стол с Вадимом и его приятелями, это у нее не очень получалось, ну никак не вписывался он в ту жгуче-своекорыстную компанию. Однако же вот оно, полное равнодушие к судьбе своего друга. Друга дней далеких. Теперь-то Валька всего лишь один из подчиненных, рядовой сотрудник «Ангоры».

Но странно, после той одинокой прогулки Анюте приснился удивительный сон: будто бы в кратовском доме Крыльцовых празднуют новоселье. Почему новоселье? Зачем? Дом-то старый, чего в нем новосельничать? Но на то и сон, во сне логику не ищут. Во главе стола папа, он первый тост поднимает за дедулю. Вальки за столом нет, но вместо него присутствуют два его продолжения — Валька-младший и Иван. А рядом с ней, с Анютой, сидит... Костя, который произносит трогательный до слез тост за счастливое будущее новых поколений. Потому что детей за столом четверо — Валька, Ваня, Иван и сын Кости. Как его зовут, во сне не сказано. А потом поднимает бокал мама и говорит алаверды, этот тост продолжает: «Ребятки, дай вам Бог, в этом доме еще мно-ого лет жить-поживать, потому что Костя обновил наш дом и теперь ему никакие житейские бури не страшны...» «А-а, вот почему новоселье!» — восклицает во сне Анюта.

Проснулась она с головной болью. Такое сейчас время, что не до счастливых снов, забот много. Подходят годы, когда предстоит ставить на ноги Вальку, потом Ваню, а дело это ныне затратное. Между тем существование Крыльцовых вошло в стабильную колею: на жизнь вроде бы хватает, без излишеств и нарядов, но дополнительные траты на образование детей — откуда их взять? Прибытки ни с какой стороны не просматриваются, дай Господь нынешний уровень удержать, сохрани, Господи, папа-мамино здоровье. Но дети-то подрастают, от грядущих треволнений не убежать, не спрятаться.

Она все чаще вспоминала дедулю. Вот от кого ее жизнестойкость. Его иносказательные поучения уже не раз помогали ей. Десятилетнюю Марбелью выстояла и душой не потерялась! Дедуля был человеком непритязательным, но духом сильный, даже мощный. От судьбы не бегал, однако же и не ротозействовал, не пассивничал. Чего стоит добровольное увольнение с высокой должности, которое ему жизнь спасло. Этот знаменательный факт дедулиной биографии всегда вдохновлял Анюту на смелые решения, она и замуж за Вадима вышла только потому, что сумела укрепиться сердцем, на примере дедули убедив саму себя в том, сколь щедро вознаграждает Господь сильных духом, не изменяющих своим заветам.

Вот и сейчас... Она не знала, что делать, даже мысленно не могла подступиться к решению назревавших тяжелых житейских проблем. Но интуитивно верила, что сумеет найти выход из, казалось, тупиковой ситуации. Какой выход? Господь подскажет, не оставит своим попечением. Детей она поднимет. А то, что в самый разгар битвы за их будущее ей подкатит сорок пять и баба ягодка опять, — ну чего тут тревожиться? В отличие от реальной жизни, душевные порывы, волнения, даже в лошадиных дозах, ни хлеба, ни воды не просят, не требуют, их можно перестрадать в подушку, чтобы никто не видел, не слышал. Зато избавится от иллюзий.

Эти нелегкие мысли стали посещать Анюту после виртуального расставания с Валькой, нет, уже с Вальдемаром. Вот уж и впрямь опустела душа, начала перестраиваться на новый лад, мечтательность уступила место беспокойствам о завтрашнем дне.

И как раз в это время, как нередко бывает и на что надеялась Анюта, сама жизнь подсказала, как одним махом можно и даже необходимо решить сразу все материальные проблемы.

По каким-то мелким бытовым делам она застряла в Москве, и вдруг позвонил папа. Вообще-то он звонил каждый день, а то и по нескольку раз. Но «вдруг» — потому что задал странный, нелепый вопрос:

— Ты когда намереваешься прибыть в Кратово?

Все лето она провела в Кратове, и вопрос сразу встревожил.

— Что-то случилось?

Папа помялся, потом с коротким смешком сказал:

— У нас тут небольшое приключение. Но разговор не телефонный, пересказывать надо в деталях.

Впрочем, детали оказались незначительными. Оказывается, к ним заявился какой-то человек, пожелавший купить их дом. Такое уже бывало, Кратово место лакомое. Но на сей раз папу кое-что удивило.

— Анюта, ты же понимаешь, наш дом не из дешевых. И вдруг возникает человечек, аб-со-лютно не производящий впечатления. Ни внешностью, ни одеждой, ни говором, ни разговором. Простоватый мужичок в возрасте — куда такому на наш дом замахиваться? И я сразу отправил бы его леском, если бы... Анюта, он прибыл на шикарнейшей машине с шофером! Какой марки, понятия не имею, в них не разберешься. Но в любом случае — дисбаланс. Вот и пришлось вступить с ним в контакт. Я говорю: «Дом не продается». А он не отступает, просит еще подумать, семейный совет собрать, потому что торговаться по цене не будет. Говорит: «Сколько скажете. Но не удесятеряйте, сверх меры, заоблачно не заламывайте». И в воскресенье хочет заехать снова. Мужичок-то, говорю, так себе, внешне никчемный, а смотри, как деньгами швыряется. Удесятерять нельзя, а упятерить, значит, можно? Не странно ли?

— Папа, а в чем, собственно, вопрос? У нас продажа дома в повестке дня не значится. Как этот мужичок приедет, так и уедет.

Александр Сергеевич замялся, с надеждой взглянул на жену. Может быть, выручит, скажет?

Но она молчала, и пришлось самому начинать тяжелый разговор:

— Видишь ли, Анюта, мы с мамой посоветовались и подумали: кое-что нам все-таки следует обсудить на семейном совете... Давай говорить честно, эту тему каждый из нас обходит стороной, боится ее затрагивать, а она в воздухе-то витает. Не уйдешь от нее. Рано или поздно...

— Если поздно, на бобах останемся. — Ксения Петровна подбодрила его согласным мнением, понимая, сколь нелегко мужу затевать этот разговор.

Анюта все поняла. Папа прав на сто процентов, она тоже боится этой темы. Продать кратовский дом — это... Это значит подвести черту под своей жизнью. Жизнь закончится, останется только доживание. Сама мысль о том, что ни дети, ни внуки уже не будут носиться по этой лужайке, не будут ходить по этим поскрипывающим половицам, не будут дышать воздухом традиций, оставленных им в наследство дедулей, — да, сама мысль об этом была мучительной. Но жизнь требует своего, от жизни не спрячешься. Именно об этом она много думает после того, как от нее виртуально, ментально отдалился Вальдемар. Она ищет выход из грядущих трудностей — и вот случай «преподносит» решение в образе какого-то мужичка, готового не торговаться и принять заявленную цену... А это в ситуации Крыльцовых важно. Да, вот и настала пора обсудить больную тему. Папа взял эту тяготу на себя.

Но все-таки предприняла еще попытку:

— А почему ты в этого мужичонку вцепился? Неизвестно, что за личность. Машину можно любую напрокат взять, а уж посулить большие деньги и вовсе не хитрость. Может быть, сначала дать объявление, чтобы через риелторскую контору оформлять? Деньги немалые, страшновато.

Папа пожал плечами:

— Не знаю, Анюта... Так получилось, он приехал, сам предложил. А ценой хорошей соблазнил, это да. Но, между прочим, если с ним общий язык найдем, все равно можно пустить дело через риелтора, официально. Ты же понимаешь, не в этом вопрос. Вообще: как быть?

Негласно согласившись с продажей дачи, они долго обсуждали, как им, Крыльцовым, жить дальше. Куда определить на учебу Вальку, когда и как вывести в свет Ваню? Впрочем, и папа, и мама деликатно не затрагивали важнейший вопрос, который рикошетом уже постучался в двери их дома. Зоя ушла из-за гипертонического криза, не дождавшись скорой помощи. И Анюта хорошо помнила Валькины медицинские страдания из-за болезни Галины.

Передернула затвор, прицелилась:

— Если по правде, дом продавать ой как не хочется, для меня, да и для вас это станет трагедией. Но делать нечего, придется. Потому что, дорогие мои, еще большей трагедией станет для меня ваше... нездоровье. Этого я себе не прощу. Хотите вы или не хотите, а возраст берет свое, районной поликлиникой не обойдешься. И, зная вас, хочу обговорить заранее: платной медициной для вас буду руководить я.

Папа с пониманием и благодарностью невесело пошутил:

— Болезни и лекарства в одном флаконе...

Сошлись на том, что переговоры с мужичком-простачком в шикарном авто с шофером будет вести Анюта.

В воскресенье мама и папа, взяв с собой Вальку и Ваню, отправились в дальнее пешее путешествие по Кратову и его окрестностям. Анюта предпочла беседовать с покупателем без помех, имея в виду, что в ходе этой предварительной встречи никаких решений принято не будет. Даже с объявлением цены не торопилась, чтобы посоветоваться с Валькой и полистать журналы с объявлениями.

А мужичок действительно оказался непритязательным, его внешний вид очень уж сильно отскакивал от того шикарного лимузина, на котором его привезли, и Анюта поняла удивление папы. Она, конечно, знала, что среди миллиардеров, вроде Цукерберга или Абрамовича, пошла мода на самую примитивную одежду — обычные футболки, — однако, по ее представлениям, богачи, которые могут позволить себе небрежный вид, в любом случае ходят с охраной.

Но мужичок-простачок был без телохранителей.

Он деловито поздоровался с Анютой, вместо того, чтобы представиться, оценочно оглядел ее с головы до пят и сказал, слегка шепелявя:

— А-а, это вы настоящая хозяйка? Ясненько, ясненько. Что ж, не будем терять попусту время, приступим к медицинскому осмотру. Ваш батюшка — я верно понял, что в тот раз общался с вашим батюшкой? — показать домик изнутри отказался. Может быть, вы соизволите? Раз уж я вторично пожаловал, значит, разговоры имеют смысл.

Анюта повела его по дому, почти не комментируя экскурсию, потому что он сам сразу соображал о предназначении комнат, заявляя об этом вслух. Поправлять не пришлось ни разу. Но удивило то, что он не расспрашивал о состоянии дома, даже не интересовался удобствами, какие здесь есть. И в душу закрались недобрые подозрения: этот странный, даже загадочный мужичонка, уж не снесет ли он крыльцовский дом подчистую, чтобы развернуться на пустыре во всю мощь своего денежного воображения?

И когда после поверхностного «медицинского осмотра» они присели за летний дачный столик на лужайке, этот больной вопрос вырвался непроизвольно.

— Извините, я должна спросить вас... — И вдруг передумала, начала с другого: — А как вы «вышли» на наш дом? Объявлений мы не давали.

— О-о, это очень просто. В Кратове обитает мой знакомый, которого я изредка навещаю. Ехал мимо вашего дома, вот и заприметил. Вы в этой округе единственные со штакетником, вас видно.

— Сегодня не будем говорить конкретно, мы для себя еще не решили, продавать ли дом. И один из вопросов, который нас интересует, вопрос, от которого в какой-то мере будет зависеть окончательное решение, это ваши планы. Вы намерены дом сохранить или же снесете его? Разумеется, после покупки хозяин барин, но, видите ли, для нашей семьи этот дом имеет не только материальную, финансовую ценность, ему больше ста лет, в нем живут души дорогих нам людей... Вы должны нас понять.

Мужичок, все еще пребывавший в режиме инкогнито, несколько смутился. Простецки почесал за ухом, раздумывая, прищурился одним глазом, потом другим и наконец ошарашил:

— Ответа на этот вопрос дать не могу, не мне решать. Покупатель — не я. Мне поручено ваш дом обследовать — в таких делах я разбираюсь — и доложить мнение. Вашему батюшке я говорил, что торговли по цене не будет, могу и вам подтвердить, имею на то поручение. Приглянулся дом, и покупатель за ценой не постоит. А как он с ним поступит, переоборудует на нынешний лад или снесет, этот вопрос, уважаемая, он со мной не обсуждал. Но велено мне, уважаемая, сказать, что хотелось бы дельце не затягивать. В каком виде вы пожелаете купчую оформить — если придем к согласию — ваша воля, но что до сроков... — Снова прищурился. — Спешки не будет, все по уму сделаем, чтобы на сердце у вас спокойно было. Но не затягивайте... А по дому, что с ним делать, — это прямой разговор с покупателем. Он так велел передать: в следующее воскресенье сам пожалует, в двенадцать часов пополудни. Видать, у него свои расчеты, для него главное — определиться. А дальше по процедуре, хоть до морковкина заговенья. — В очередной раз хитро прищурился. — А решение сейчас, да. Наверное, конкуренты у вас есть, уважаемая, выбирает. В этом деле вы не продешевите. Не промахнитесь, уважаемая.

Вечером недоумевающие Крыльцовы вновь собрались на семейный совет.

— Я сразу учуял, что здесь какой-то не стандарт, — словно сам с собой размышлял папа. — Ну никак не монтировался этот мужичонка с шикарным лимузином, на котором прикатил, я же тебе говорил, Анюта. Ну и что теперь думать? Во-первых, дорогущее авто — машина заказчика, это ясно. Во-вторых, если денежный мешок высылает на разведку спеца по рубленым домам, это значит... Что это значит, Анюта? Чую, что-то значит, а что, понять не могу.

— Саша, это значит, что покупатель серьезный. Тем более пока ему нужно только наше согласие, а торопить нас он не будет. Я тебя верно поняла, дочь?

Анюта кивнула головой. Тот факт, что выявился настоящий покупатель и исчез непонятный, тревожный дисбаланс между простоватой внешностью «осмотрщика» и шикарным лимузином, менял дело в том смысле, что продажа дома становилась реальностью. Стратегия ясна, обсуждать можно лишь тактику. Можно и нужно.

— Та-ак, дорогие мои, какие предложения? — Анюта взяла на себя роль ведущей. — Если мы решили продать дом — я тебя верно поняла, мама? — то, во-первых, сколько запросить, во-вторых, когда и как оформлять, а в-третьих, как мы будем жить дальше?

— Подожди, дочь. Сначала все-таки нужно узнать, кто он, этот покупатель. Не только с ним познакомиться лично, но и справки о нем навести, он же фамилию свою назовет обязательно, без этого нельзя. Кстати, я удивлена, что его посыльный так и не представился. Надо было спросить, Анюта.

— Да, пожалуй, промахнулась... Но вы мне лучше подскажите, как вести разговор с покупателем. Нужно ли экскурсию по дому устраивать?

— Если попросит...

— Нет, Саша, пусть Анюта сама предложит осмотреть дом. К следующему воскресенью я все комнаты приведу в порядок.

— А если о цене спросит? Как ему ответить? Ну, положим, за неделю я справки наведу, примерную цену мы знать будем. Но назвать ее при первом знакомстве или же назначить другую встречу, сказать, что надо, мол, посоветоваться?

Александр Сергеевич задумался. Теперь, когда отпал главный вопрос, решение которого зависело прежде всего от Анюты, он по жизненному опыту обязан взять на себя те важные детали переговоров, которые в конечном итоге и определят успех сделки. Точнее сказать, не допустят обмана. Но в данный момент он не был готов погружаться в частности, очень уж внезапным стало известие об истинном покупателе. Оно будоражило, не позволяло сосредоточиться.

— Анюта, у меня нет сомнений в том, что первая встреча с покупателем — только ознакомительная. По сути, для него она должна означать лишь одно: переговоры о покупке дома имеют смысл. И точка. Когда поймем, кто он и что он, тогда и определим и тактику, и цену.

На этом Анюта закрыла семейный совет. Мусолить такой жизненный вопрос, как продажа дома, незачем. Волноваться и переживать в ожидании нового поворота судьбы каждому из Крыльцовых предстояло самостоятельно.

Анюта не могла понять — эта неделя проскочила для нее мельком или же, наоборот, тянулась бесконечно долго? Она пребывала словно в полусне, мысли путались, перемежая текущие заботы, связанные с подготовкой к первому рандеву, тревоги относительно нового этапа жизни и раздумья о том, как лучше использовать новые возможности по части платной медицины.

Воскресную встречу с покупателем дома Анюта считала главным событием своей жизни. Так бывает: все прошлое, когда принимались не менее, а пожалуй, и более важные решения, отступает, покрывается дымкой времени, и кажется, будто ничего столь же судьбоносного, каким представляется сегодняшний выбор, никогда и не было. Нет, она не репетировала мысленно предстоящий разговор, она вообще не думала ни о покупателе, ни о том, что папа называл тактикой действий. Мозг сверлила тягостная мысль: она скажет «да», и самый уютный на белом свете дом, где прошли ее детство и юность, где сейчас подрастают дети, перестанет для нее существовать. Навсегда. Ужасно!

Но этот неотвратимый день настал.

Она загодя отослала в Москву все семейство и осталась в Кратове одна. Ночью, разумеется, не спала, поднялась спозаранку, на скорую руку, без вкуса позавтракала, нацепила повседневную, будничную блузку — перед кем выказываться, да и зачем? — вышла в сад, чтобы приоткрыть калитку. Завершив приготовления, устроилась в кухне, встав на наблюдательный пост. Конечно, не встав, а усевшись — на удобную высокую табуретку. Много лет назад Зоя так переоборудовала кухню, чтобы разделочный стол был у окна, глядящего в сторону ворот, — поварские заботы она совмещала с зорким досмотром. Не идет-едет ли кто? И вообще, что происходит на улице, за удобным для наблюдения штакетником?

Разделочный стол был чисто протерт, Анюта, скрестив руки, прочно облокотилась на него и погрузилась в невеселые мысли. Времени до полудня оставалось еще много, предстояло томительное ожидание. И, зная, что никто ее не побеспокоит, она неторопливо ворошила в памяти прошлое. Чем еще заниматься на новом переломе жизни?

Из дали далей выплывало счастливое прошлое с Валькой, чуть-чуть, совсем чуть-чуть горчившее потаенным томлением о Косте. Потом внезапный и жестокий ураган перестройки. Сломав судьбы ее поколения, он беспощадно разметал их дружную троицу; унесенные ветром, нет, шквалом бурных событий, они, словно осенние листья в непогоду, беспомощно и божевольно кружились в вихре перемен. В ту смутную пору обманов и предательств, когда прежние твердыни духа треснули, как яичная скорлупа, она приняла роковое решение, перечеркнув планы и надежды молодости, поставив крест на своей судьбе. Чтобы спасти родителей от нищеты и помочь Вальке выкарабкаться из глубокого зиндана, куда безжалостно засадила его перестройка, она вышла за Вадима. Боже мой, как тщательно она разрабатывала сценарий своего исчезновения! Тайком, не посвящая его в свои замыслы, забеременеть от Вальки, навсегда распрощаться с Костей, под надуманным предлогом съездив в Ярославль. Странно, такая мелочь, а прочно врезалась в память: в пустой ярославской электричке она ядерным матом отогнала цыганок, опасно наседавших с гаданиями. А потом десять унизительных, утомительных, беспросветных лет душевного прозябания в Марбелье, где все шоколадно и прянично — напоказ, где резвится светская чернь, свирепо завидуя тем, кто выше по шкале достатка и вправе позволить себе покупку виллы в Антибе, между Ниццей и Каннами. В те годы ее изнуряли метания от надежды к отчаянию. А спасли наставления дедули о мечтаниях, которые, как он говорил, рангом выше, чем надежды, и всегда должны быть с тобой. Боже, как горячо в той духовной пустыне она молилась за Костю и на Костю! Как увлеченно, даже истово в марбельском бездушном опустошении мечтала она о долгой семейной жизни с ним — до гробовой доски. А когда настанет день перехода в вечность, уйти вместе, в один час, со счастливой улыбкой, рука в руке, взяв с собой только любовь. Комок подступил к горлу при воспоминаниях о той несбывшейся мечте. Да, она не сбылась, но как она помогала, как спасала на самом краю! Спасала и спасла от душевного омертвления. Наконец снова Москва, родная сторона. Прощание с мечтаниями, возвращение из долгой ссылки с надеждой на спокойное, пусть без огня страсти, но достойное семейное благополучие — как вознаграждение за душевные муки Марбельи. Но с Валькой снова не получилось. Что ж, ему это простительно, он «заболел» заболевшей женой. А ей, наверное, просто не судьба в штилевом покое чувств приютиться в тихой гавани; она обречена на штормовые и, увы, безнадежные душевные порывы. Невидимые миру слезы. Как у Вертинского в «Маленькой балерине»: знает лишь подушка в тиши ночей, как одиноко ей... И вот продажа кратовского дома, новый перелом жизни, в сердце взметнулось пережитое. Но как удивительно все совпало! В туманной дали событийных неизвестностей растворился Валька. Замечательный, искренний друг, он снова горит жаждой донкихотской борьбы с несправедливостями жизни. Вдруг мелькнуло еще одно мимоходное, крошечное воспоминание, видимо, по аналогии с думами о Вальке. В институте их учили: Дон Кихот жил безумным, а умер мудрым... Вместе с потерей Вальки — и в связи с ней! — начали непонятно меняться в ее душе давние бесплодные мечтания о счастье с Костей. Они как бы оторвались от нового образа, в каком он теперь представал перед ней, — сытый, довольный собой, лениво изнемогающий под денежным ливнем бесчувственный богач, погрязающий в удобствах и комфортах. В ее сознании Костя оставался прежним, таким же чудесным, каким был в лета молодости. Вспомнила недавний сон, горько усмехнулась: мечты, мечты, где ваша сладость... И теперь — продажа дома в Кратове, потеря уютного, бесконечно дорогого сердцу семейного гнезда. Все-таки удивительно, как все совпало! Может быть, так и должно быть, когда пересекаешь экватор жизни? Она впервые мысленно произнесла эти слова — «экватор жизни» — и только сейчас осознала, что происходит. Да, она на экваторе! И через несколько минут ей предстоит переступить через него. Ее прошлое было благочестивым, но что сулит будущее?

Взглянула на часы — уже без десяти двенадцать. Долго же, однако, она предавалась воспоминаниям! Да ведь и жизнь была насыщенная, богатая на духовные переживания, даже в Марбелье... Поднялась, пошла к зеркалу, поправила прическу, слегка подкрасила губы. Вернулась на свой наблюдательный пост, скрестив руки на столе, снова удобно устроилась на высокой табуретке.

Ждать оставалось недолго.

Ровно в двенадцать опять глянула на часы. Минута в минуту к воротам медленно подкатила какая-то машина — тоже иномарка, но вовсе не тот шикарный лимузин, который она поджидала. Из нее вышел шофер, шире растворил приоткрытую калитку и спокойным, увесистым шагом двинулся к дому.

Дежуря у окна, сидя на высокой табуретке, словно на насесте, Анюта три часа год за годом вспоминала свою жизнь, мучительно стараясь осознать все, что с ней происходило. Сейчас вся ее жизнь, осмысленная заново, совсем-совсем иначе, промелькнула перед ней в одну секунду. В одну секунду она поняла все.

Она не видела Костю чуть ли не двадцать лет. Но сразу узнала его — не столько глазами, сколько сердцем. И упала лицом на скрещенные руки, зарыдала от внезапного взрыва чувств.

Такой, уронившей голову на руки, плачущей навзрыд, он и застал ее.

У поздней любви огонь жа-аркий.