26 декабря 2023 года исполняется 90 лет со дня смерти Анатолия Васильевича Луначарского (1875–1933), фигуры, безусловно, ключевой в культурной истории «красного проекта». Возглавляя Наркомат просвещения, он руководил образованием всех уровней, ликвидацией неграмотности, наукой, театрами, литературой, музеями, изобразительным искусством, причем занимал этот пост почти 12 лет — дольше всех из числа первых наркомов. Долгие годы Луначарский служил для интеллигенции «громоотводом». Многие благодаря ему пережили ужасы Гражданской войны, красный террор, репрессии и идеологические гонения. Его можно упрекнуть во многих просчетах, но одного не отнять: он свято верил в благодатную силу культуры в деле формирования «нового человека», оставался сыном своего трагического века. Он был не столько политиком, сколько интеллигентом, втянутым в политику, интеллигентом среди большевиков, большевиком среди интеллигентов.

До недавнего времени жизнь и деятельность Луначарского рассматривались не в историко-документальном контексте, а через призму сформировавшихся ранее мифов и ошибочных представлений. Подлинное переосмысление и оценка этой драматической фигуры возможны только на основе привлечения неизвестных ранее документальных материалов, касающихся самых разных аспектов его насыщенной событиями биографии. В данной статье будет сделана попытка затронуть такую совсем не исследованную тему в послереволюционной деятельности наркома просвещения, как попытки его участия в создании лояльной по отношению к советской власти Церкви. Это представляется тем более интересным, что в статье воспроизводятся еще не привлекавшиеся к исследованиям архивные документы, и это делается в преддверии приближающегося 150-летия со дня рождения Луначарского, которое будет отмечаться в ноябре 2025 года.

Сыграл ли вообще нарком просвещения какую-либо роль в появлении обновленчества и в церковном расколе, который имел место в 20-х годах ХХ столетия? Первоначально, еще в начале 1919 года, нарком считал, что «лить воду на мельницу людей реформации в России мы никоим образом не должны». Однако 30 ноября 1920 года он обратился к Ленину с важным письмом, которое долгое время было неизвестно, не вошло в 80-й том «Литературного наследства» (В.И. Ленин и А.В. Луначарский. Переписка. Доклады. Документы), и его следует привести полностью:

«Дорогой Владимир Ильич. Сегодня был у меня архиепископ Владимир Пензенский, известный Вам по слухам основатель так называемой свободной православной церкви, враг патриарха Тихона.

Он утверждает, что Тихоновская церковь (черносотенная) переживает тяжелый кризис, что большинство духовенства, видя прочность советской власти, тянется к официальному признанию ее, дабы разрядить атмосферу враждебности, которая, естественно, окружает официальное духовенство.

По его словам, известный богослов Огородник Варнава уже целиком встал на его сторону. На днях будто бы официально перейдет к нему известный богослов и православный философ епископ Антонин, наконец, будто бы весьма склоняется в сторону свободно поставленной церкви митрополит Вениамин Петербургский.

Все это, по словам Владимира, делает возможным при малейшей, отнюдь не официальной помощи советской власти опрокинуть Тихона и привести к созданию со стороны церкви принципов:

— богоустановленности советской власти (!!!);

— правильности принципа отделения церкви от государства;

— полного согласования коммунистического идеала с истинным христианством.

Как Вы знаете, ВЧК в общем способствовала развитию церкви архиепископа Владимира. Но я, конечно, прекрасно сознавая все за и против такой политики, всю скользкость и ответственность этого пути, ни в коем случае не могу взять на себя хотя бы даже только продолжения приватного выслушивания Владимира (от всякого выражения своего мнения я абсолютно воздержался). Если разговор нужно продолжить опять-таки в совершенно приватном духе, то назначьте неофициально от ЦК третье лицо. Я думаю, что было бы небезынтересно глубже информироваться о происходящем в церкви брожении. Если Вы считаете разговор ненужным, то я его немедленно и категорически прерву.

Наконец, если Вы укажете, что я должен адресовать Владимира кому-либо другому, я это и сделаю. Жду Вашей инструкции.

Ваш Луначарский».

Луначарский этим письмом, кажется, опять опередил время, предлагая фактически сделать то, что позднее, особенно в 1922–1924 годах, выльется в широкое движение обновленчества, при этом он намекнул, что знает о содействии ВЧК бывшему архиепископу Владимиру (Путяте) (1869–1936), лишенному сана Собором епископов в апреле 1918 года, и назвал имена ставших впоследствии лидерами обновленчества, в том числе епископа Антонина (Грановского), будущего председателя Высшего церковного управления, пытавшегося сместить патриарха Тихона. Встречи с Путятой, которого нарком знал еще с дореволюционных времен, по всей видимости, возродили в нем былые богостроительские настроения, которые он активно отстаивал после выхода в свет своей книги «Религия и социализм» (1908), и убедили в возможности создания лояльной «советской церкви».

Ленин, получив это письмо, не мог не насторожиться, увидев за стремлением наркома бороться с «черносотенным патриархом» старые нотки столь ненавистного ему богостроительства, ведь автор письма вовсе и не скрывал, что говорит о «богоустановленности» советской власти. Ленин запросил мнение на этот счет заведующего VIII отделом по проведению в жизнь декрета «Об отделении Церкви от государства» Наркомюста П.А. Красикова и председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского, переслав им письмо наркома.

Первым откликнулся Красиков: «Моя линия, которая расходится с линией ВЧК (Лацис; была в печати полемика моя с ним), заключается в выдержке обеих групп на сухоедении, а не на оживлении их пайками. Владимир у меня много раз был, и я его очень изучил. Он просился к нам на службу в комиссариат, но у него нет за душой ничего и никакой “новой” церкви он не представляет, никакого бунта против Тихоновской церкви поднимать не осмеливается и ни в одном догмате с ним не расходится, а просто желает восстановления себя в сане епископа, из коего извержен за довольно неприличные для епископа деяния. Тихона надо шельмовать в лоск, что мы и делаем, а не [опрокидывать] с помощью реформации. Да и никакого реформаторского движения не наблюдается. За церковью идет кулачество и старухи. Способствовать созданию хотя бы бутафорской реформации считаю невыгодным для революции и предпочитаю непричесанного русского попа, совершенно дискредитированного всем прошлым, причесанному Путяте, прошедшему иезуитскую школу. Владимир Путята теперь очевидно избрал посредником А.В. [Луначарского], видя, что VIII отдел надуть не так легко...»

Дзержинский в свою очередь обратился за содействием к члену коллегии ВЧК (ранее зав. Секретным отделом ВЧК) М.И. Лацису: «Прошу Вас срочно написать доклад по этому вопросу для препровождения т. Ленину. Мое мнение. Церковь разваливается, этому нам надо помочь, но никоим образом не возрождать ее в обновленной форме. Поэтому церковную политику развала должна вести ВЧК, а не кто-либо другой. Официальные или полуофициальные сношения партии с попами недопустимы. Наша ставка на коммунизм, а не религию. Лавировать может только ВЧК для единственной цели — разложения попов. Связь какая бы то ни было с попами других органов бросит на партию тень, это опаснейшая вещь, хватит нам одних спецов».

Лацис в своем докладе, исходя из установок партии, что «коммунизм и религия взаимно исключаются» и «необходимо сделать все, чтобы унизить церковь в глазах народа, чтобы внести в нее разложение и тем способствовать ее падению», сообщил об осуществляемой ВЧК с 1919 года секретной работе по «разложению православной церкви путем создания конкурирующих религиозных общин» и «компрометации видных лиц церковного Собора и Синода». Созданный для контроля этой сферы Исполнительный комитет по делам духовенства (Исполкомдух) в течение года действовал в нужном для ВЧК направлении, но постепенно стал «стремиться к поднятию авторитета церкви путем устранения пережитков прошлого и приспособления ее к новому строю. Допустить это — значило отрекаться от нашей программы и дать обильную пищу “богоискателям”, и ВЧК пресекла деятельность Исполкомдуха». В противовес ВЧК «был выдвинут архиепископ Владимир Пензенский как конкурент патриарху и Исполкомдуху. Владимир сам не чистоплотная личность, а аристократического происхождения. Обвиненный в изнасиловании девочки, был лишен сана, а потому за неподчинения решениям Синода отлучен от церкви. С тех пор он начал поход против патриарха и благодаря прекрасному образованию ([о]кончил три факультета) достиг некоторого успеха. Он работал в Пензе и здесь стал обосновывать новую советскую церковь. Но побудительным импульсом были только личные интересы: он возымел стать патриархом новой церкви».

Далее Лацис рассказал, что ВЧК удалось вовлечь «на службу в ЧК много священников, которые тем самым связали свою судьбу с Советами и порвали с церковью», и пропустить «через секретный отдел ВЧК 30 епископов», и эту работу следует продолжить, но за нее «не должен взяться ни Наркомпрос и ни Наркомюст», а ВЧК. «Что же касается лично Владимира и затронутого Анатол[ием] Васил[ьевичем] вопроса, — продолжал он, — то надо сказать следующее: Владимир Пензенский не только нечистоплотная личность, но и не энергичная. Он, несмотря на нашу помощь, не сумел даже овладеть Пензенской епархией. Он взял себе в голову мысль заделаться патриархом и засесть в лавре... Для этого он прямо предлагает вмешаться советской власти... Так что, несмотря о всей нелепости мысли о “богоустановленности” советской власти, во всех прочих отношениях комбинация с Владимиром Пензенским никуда не годится. Она уже отжила свой век и принадлежит истории ВЧК. К тому же прежний острый момент “заигрывания” тоже уже минул. Церковь разваливается на глазах у всех, и единственно, что мы можем делать, это ускорить этот процесс развала».

По дополнительному свидетельству очевидца тех событий — председателя Исполкомдуха А.Ф. Филиппова от 1 сентября 1920 года, «недавно оказалось, что предположено путем судебного, нарочито созданного процесса против патриарха удалить его и выдвинуть на место его пресловутого отлученного от церкви и всеми презираемого Владимира Путяту».

Записку Лациса дополнил своими «комментариями» действующий на тот момент заведующий Секретным отделом ВЧК Т.П. Самсонов, который заявил, «что религию разрушить не сможет никакой другой аппарат, кроме аппарата ВЧК», и что опыт «разложения религии из центра, через лиц, занимающих высшие посты церковной иерархии», потерпел фиаско: «Так Исполкомдух принял ложное направление и стал приспособлять православную церковь к новым условиям и времени, за что был нами разгромлен, а отцы духовные вроде архиепископа Владимира (Пензенского) Путяты оказались несостоятельными по той простой причине, что у него, как у заклятого врага сов. власти, не оказалось достаточной смелости духа и воли, для того чтобы развернуть свою работу во всю ширь и глубь и нанести церкви сокрушительный удар...» ВЧК сейчас «в своих планах по разложению церкви сосредоточивает все свое внимание именно на поповскую массу, и... только через нее мы сможем, путем долгой, напряженной и кропотливой работы, разрушить и разложить церковь до конца... Этот путь верен тем более потому, что церковные старые волки, каков Тихон, Владимир Путята и др., они могут действовать для нас лишь постольку, поскольку нужно им для того, чтобы спасти свою шкуру».

Дзержинский, отправив Ленину записки Лациса и Самсонова, в сопроводительном письме от 6 декабря 1920 года еще раз высказал свое собственное мнение по обсуждаемому вопросу: «Считаю, что официально или полуофициально иметь с попами дела не следует. Выйдет только компрометация. На это может позволить только ВЧК».

Получается, что ВЧК в конце 1920 года, считая необходимым «добивать» Церковь, не хотела никоим образом «возрождать ее в обновленческой форме» (к этому руководство партии и ВЧК придут в 1922 году). Луначарский же осторожно предлагал «иметь дело с попами» и советовался с вождем относительно «контактов с Путятой», понимая опасность своих самовольных действий за спиной ВЧК. Всесторонне личность архиепископа Владимира (Путяты) и обстоятельства его жизни стали известны лишь недавно, после публикации в «Вестнике церковной истории» (2013–2014) серьезного исследования М.Ю. Крапивина «Всеволод Путята в контексте религиозной политики органов ГПУ–ОГПУ–НКВД СССР (1918–1936)». Возникает удивительный портрет «священника-авантюриста», соответствовавшего своему смутному времени и сумевшего каким-то образом «очаровать» на некоторое время своими замыслами Луначарского, обычно проницательного и осторожного.

Всеволод Владимирович Путята, выходец из дворянской семьи, прекрасно образованный, служил поначалу в лейб-гвардии Преображенском полку, но в 1900 году постригся в монашество с именем Владимир и прошел путь до архиепископа Пензенского и Саранского. Впервые он попал в поле зрения сотрудников ВЧК еще весной 1918 года, когда они захотели использовать его для дискредитации Церкви после лишения его сана из-за подозрения в совращении 16-летней девушки. 25 мая 1918 года Дзержинский написал письмо в Совнарком: «Пензенский архиепископ Путята в конфликте с высшим епископским советом, кончившемся осуждением его и в ответ на это объявлением автокефалии Пензенской епархии. Необходимо оказать поддержку Путяте». Для Путяты, когда он служил в Пензе, был выделен куратор — уполномоченный Особого отдела ВЧК, с которым он постоянно общался и состоял в переписке. В начале лета и осенью 1920 года после краха его усилий в Пензе Путята стал часто приезжать в Москву, где пытался продвигать созданную им так называемую Свободную народную церковь и сокрушался, что «все ее попытки к скорейшей ликвидации ведомства православного вероисповедания во главе с “Святейшим” Патриархом Тихоном не приводили ни к какому результату ввиду слишком равнодушного отношения к нашему новому церковному революционному движению представителей местной Советской власти». В эти приезды Путята и смог добиться встречи или нескольких встреч с Луначарским.

Сохранившееся письмо Луначарского Путяте от 30 декабря 1919 года доказывает, что их переписка началась именно тогда. Нарком был настолько духовно близок своему адресату, даже в стилистике письма, будто имел священный сан: «Ваше письмо воскресило в моей памяти наши беседы в лавре: тогда Вы пророчили другое, чем случилось по велению Промысла Божия теперь. Вам преподносилось спокойное и неспешное, хотя бы и творческое, делание на ниве Христовой. Но Бог судил иное: бурное море житейское еще носит на своих волнах мою ладью... И я рад всей душой иметь Вас в числе дорогих и ценных сотрудников по восстановлению устоев апостольской церкви и ее жизни по Евангельскому учению во всей его первобытной чистоте. Некоторые чересчур уж яркие “сыны века сего” называют самую мысль о таком возврате “несбыточной” и “утопической”. Но тот, кто привык пребывать в глубинах духа народного, проводит иное. И я надеюсь, более того, уверен, что при сотрудничестве таких идейных и бескорыстных борцов, как Вы, мы покажем миру, что “истина Господня пребывает вовек”».

Это одно из самых загадочных писем наркома: заявленное в нем следование «истине Господней» и Евангельскому учению было искусной игрой в переписке с архиепископом или скрытым существом взглядов наркома? В любом случае именно духовное родство со своим адресатом, с которым нарком встречался в 1917 году и с которым пообещал вскорости увидеться в Москве, двигало наркома на помощь Путяте в деле «восстановления устоев апостольской церкви». Что это было? Богостроительство в действии? Если так, то нетрудно понять упорство, с каким он долгое время будет помогать Путяте.

По всей видимости, Ленин, зная неизжитую склонность Луначарского к богостроительству и «духовному философствованию» и получив заключения из Минюста и ВЧК о нежелательности общения наркома с Путятой, довольно категорично высказал ему это требование. Уже тогда было решено исключить Луначарского из работы по дискредитации и переустройству Церкви, что объясняет, почему в дальнейшем почти все попытки наркома включиться в непосредственную работу по этому направлению просто пресекались.

25 декабря 1920 года Путята, вновь находившийся в Москве, обратился в Секретный отдел ВЧК, к своему куратору В.В. Фортунатову, с короткой запиской о дальнейших действиях, однако Фортунатов и завотделом ВЧК Самсонов отметили на ней: «Прилагая эту записку, полагаю, что с Владимиром и его [свитой] следует порвать отношения, так как в этой записке определенно им говорится, что наш ответ будет достоянием широких слоев населения, что будет нас компрометировать... Ответов никаких без моих указаний не давать».

Через два дня Дзержинский обратился к Лацису за комментариями по поводу предложений Путяты. Ответ Лациса был однозначен: «Из всех начинаний Владимира Пензенского следует [поддерживать?] только одно: борьбу с патриархом Тихоном. Все остальное, даже его агитация в пользу Советской власти в переданном нам воззвании, кроме вреда, ничего не принесет... Не под церковными хоругвями, а под коммунистическими стягами мы должны [проводить?] [большевистские?] [начинания?]. Что же касается [ссылок?] на религиозность русского человека, то этот клин нужно другим клином вышибать — производственной агитацией. Еще большой вопрос, какому богу он больше будет молиться — иконе, торчащей в углу его избы, или электрической лампочке... которые ему дала Советская власть».

Фактически в этот период со стороны руководства ВЧК был поставлен крест на карьере Путяты в общегосударственном масштабе. Однако об этом еще не могли знать ни Путята, ни Луначарский, которого бывший архиепископ втянул в еще одну авантюру — попытку восстановления его в сане за счет освобождения из тюрьмы по решению ВЧК находившегося там с января 1921 года митрополита Сергия (Страгородского). 6 апреля Луначарский направил Дзержинскому следующую записку: «Арестован и сидит в Бутырках митроп[олит] Сергий. По моим сведениям, он мог бы быть полезен и облегчил бы ту миссию, кот[орую] взял на себя арх[иепископ] Владимир в Казани. Шпицберг, по обыкновению, идет слишком напролом. Между тем использовать арх[иепископа] Владимира надо при макс[имально] удобных условиях. Это м[ожет] очень сильно и в безопасной для нас форме примирить с нами крестьянство идеологически. Если заинтересуетесь, вызовите арх[иепископа] Владимира. Я тоже всегда к В[ашим] услугам». Дзержинский опять обратился за советом к Лацису и получил ответ: «Не стоит поднимать старого вопроса. Это очередное увлечение “богоискателей”. А Сергий уж совсем для этой цели не гож».

Луначарский такого обидного ответа не знал и 15 апреля обратился по этому же вопросу к следователю по особо важным делам ВЧК, занимавшемуся вопросами Церкви, И.А. Шпицбергу. В итоге переговоры об освобождении митрополита Сергия в обмен на обещание помочь добиться возвращения Путяте архиерейского сана с последующим назначением того на Казанскую кафедру тогда все же начались. Сергий принял это предложение и был освобожден в конце апреля 1921 года. Патриарх Тихон позднее писал архиепископу Варнаве (Накропину), что митрополит Сергий был отпущен на свободу, но, «увы, на поруки Владимира Путяты».

Выйдя на свободу, Сергий, который чуть позже перейдет в обновленчество, поддерживаемое органами ВЧК и стоявшее, по сути, почти на тех трех принципах, которые были сформулированы Луначарским в письме к Ленину, постарался добиться восстановления архиепископского сана для Владимира (Путяты), но не смог этого сделать из-за противостояния патриарха и церковных деятелей. И был осужден на два года условно «с жительством» в Нижнем Новгороде. Луначарский же воспринял освобождение митрополита Сергия за победу в его миссии и предпринял новую попытку воздействия на Ленина. 9 мая 1921 года он в телефонограмме просил его лично встретиться с Путятой: «Я думаю, что было бы очень рационально поговорить Вам хоть несколько минут с архиепископом Владимиром о положении, создающемся в области церкви. Если Вы согласны, сообщите мне по телефону возможно скорее».

Однако в тот же день в ответной телефонограмме Ленин во встрече отказал: «Принять архиепископа Владимира не имею возможности. Сообщите письменно, в чем дело». В итоге нарком направил Ленину длинное письмо с приложением текста, переданного Луначарскому Путятой. Это почти неизвестное до сих пор письмо наркома еще более явственно показало его взгляды на церковный вопрос:

«Дело архиепископа Владимира заключается в следующем. Восьмой отдел, руководимый тов. Красиковым, вступил с ним в длительные переговоры, желая, очевидно, использовать поднятую им в церкви распрю в видах революции. Дело это поручено Красиковым некоему Шпицбергу. Этот человек был в свое время арестован за слишком грубые приемы антирелигиозной пропаганды... Вряд ли это, однако, создает прецедент для того, чтобы поставить этого человека у сложнейшего дела отношения власти к церкви... Ко мне архиепископ Владимир обратился с такого рода заявлением. В тюрьме сидел тогда митрополит Сергий. Про этого митрополита Сергия архиепископ Владимир рассказывал, что это человек, готовый перейти на сторону так называемой советской церкви, то есть духовенства, определенно и подчеркнуто принимающего нынешнюю власть и ведущего борьбу с патриархатом. Архиепископ Владимир настаивал, если Сергия освободить, то в нем-де он приобретет довольно сильного помощника в деле разложения официальной церкви... Я сначала решительно отказался от какого бы то ни было вмешательства, но потом согласился телеграфировать Шпицбергу, что, по моему мнению, держать старого митрополита зря не стоит, тем более что освобождение его может сопровождаться его переходом на сторону “левого” православия. Шпицберг так и сделал».

Далее в письме Луначарский сформулировал свою программу действий, в которой опять зазвучали богостроительские нотки: «Фактически мы присутствуем при чрезвычайно значительной картине. Очень значительная часть духовенства, несомненно чувствующая прочность Советской власти, хочет к ней приспособиться. Конечно, это обновленное православие с христианско-социалистической подкладкой совсем не сахар, в конечном счете оно нам, разумеется, не нужно, оно изживется, выветрится, но как резкая оппозиция черносотенному патриарху и его клевретам, как прямая борьба с официальным поповством она может сыграть свою роль, так как рассчитывает главным образом на крестьянские массы, отсталое мещанство, на более отсталую часть пролетариата, для которого такой центр духовного объединения (временный) вместо того, который они фактически все еще находят в черносотенной православной церкви, является большим сдвигом влево. Между тем у нас, по-видимому, нет никаких политических директив в этом отношении. И дело производит на меня такое впечатление, что тов. Красиков придумывает иногда остроумные комбинации и, вероятно, лично достаточно тонко справился бы со всем этим делом, но поручил его человеку, представляющему собой неуклюжего полемиста, человеку, несомненно, неумному... Я, пожалуй, даже не против того, чтобы это дело продолжал Шпицберг, хотя неужели нет у нас никого поумней? Но во всяком случае нужны совершенно точные директивы. Поддерживать движение советского православия мы, конечно, не можем — это ясно всякому, но оказывать ему помощь, так сказать, негласную, создать здесь, в области религиозной, некоторые переходные этапы для крестьянской массы, которой вообще приходится делать уступки, может быть весьма выгодным. Патриарх и его окружение полагает сейчас, что вообще будут сделаны уступки духовенству в параллель продналогу, при этом патриарх почему-то возлагает надежды на М.И. Калинина. Но, по моему мнению, такого рода линия была бы крайне ошибочна, ибо это заматерелые черносотенцы».

Как видим, предлагая оказать помощь «советскому православию», Луначарский мыслил стратегически, понимая, как в период НЭПа следует вести себя с крестьянством. И он довольно резко высказался о бредовых, с его точки зрения, высказываниях Шпицберга, будто «в самом скором времени не только патриаршее гнездо будет разогнано (что, по-моему, несколько рискованно), но и православная церковь объявлена будет упраздненной. А это уже не только политическое безумие, потому что даст несомненный козырь нашим врагам, но даже и весьма неподходящий предмет для разговоров с людьми, которые после этого в панике распространяют соответственные слухи. Вот это-то заявление Шпицберга о предстоящем упразднении всякой церкви привело Владимира в такое волнение, что он прибежал ко мне, всячески прося меня с ним переговорить... Свое обращение ко мне он закончил просьбой устроить ему свидание с Вами». Нарком в завершение обратился к Ленину: «Может быть, что в результате Вы меня выругаете» за вмешательство «не в свое дело. Ну, была не была».

Ленин, имея в виду уже состоявшееся ранее решение об исключении Луначарского из сферы «религиозного регулирования» и не найдя, видимо, ничего нового для себя в сообщении наркома по сравнению с его письмом от ноября 1920 года, решил наркому не отвечать (учтем, что Ленин постоянно получал сводки ВЧК и Наркомюста о ситуации в церковной сфере). А Шпицберг был уволен из ВЧК по дискредитирующим его основаниям в июне 1921 года, тем более что против него выступали и другие партийные деятели, например В.Д. Бонч-Бруевич и Н.П. Горбунов.

Не добившись восстановления в сане, Путята вновь, по словам митрополита Сергия (Страгородского), «прервал общение с Церковью, возвратился в Пензу», где снова начал нарушать «церковные каноны». Прибыв в Москву, 16 марта 1922 года он обратился к Луначарскому с предложением о «необходимости контроля за деятельностью Церкви» со стороны именно Наркомпроса, по примеру Западной Европы, где «министр народного просвещения есть одновременно и министр исповеданий». Он попросил наркома «использовать его в той мере, в какой Вы признаете нужным и полезным для дела... если настоящее предложение будет принято государственной властью».

Пытаясь «пристроить» Путяту к делу, Луначарский 20 марта 1922 года направил следующее заявление в ЦК РКП(б) Молотову, а тот переслал Ленину и всем членам Политбюро: «Известный архиепископ Владимир (Путята) ввиду некоторых новых обстоятельств в общественной жизни в России вновь возбуждает вопрос о создании контрольного органа за действиями православной церкви. Сюда входит надзор за правильным преподаванием закона божьего... надзор за церковной проповедью... тактичный контроль за назначениями и перемещениями в епископатах... Архиепископ Владимир, прекрасно знающий православную церковь и чрезвычайно враждебно к ней относящийся и пытающийся, как известно ЦК, воссоздать церковь на почве христианско-социалистической и с официальным признанием советской власти и ее декретов, делает предложение создать при Наркомпросе РСФСР по примеру западноевропейских стран... Он предлагает свои услуги в качестве, так сказать, главного эксперта... Разумеется, он не коммунист и ни в какой степени не может быть сделан ответственным работником, но мог бы быть использован в качестве главного эксперта по всем таким вопросам. Иначе я отнюдь на этом плане не настаиваю, но считаю нужным довести его до сведения ЦК РКП. Полагаю, что при условии откомандирования в качестве заведующего таким политотделом церкви достаточно компетентного партийно-авторитетного лица, мы могли бы значительно улучшить и урегулировать это запущенное дело, которым сейчас ведают главным образом органы ВЧК и 8-й отдел Наркомюста, вряд ли представляющие собою достаточно культурную силу, вряд ли проявившие достаточно такта и зоркости в этом деле — словом, вряд ли являющиеся удовлетворительным аппаратом для нашей своеобразной борьбы против, несомненно, растущего влияния черного духовенства».

Как видно, Луначарский всерьез решил добиться создания в структуре Наркомпроса «отдела культов» и при этом набрался смелости для критики «неудовлетворительной» работы ВЧК и Наркомюста. Понятно, что это еще более усилило протест против его действий и в этих органах, и в руководстве партии. Никакого отдела культов в Наркомпросе создано не было, наоборот, почти вся работа с Церковью была затем еще более сконцентрирована именно в ОГПУ, которое вело агрессивную политику по расколу Церкви и насаждению обновленчества. Заведующий VI отделением Секретного отдела ОГПУ Е.А. Тучков докладывал с гордостью 12 декабря 1923 года: «Поставленная перед отделением в конце 1922 года задача сдвинуть с мертвой и антисоветской позиции православную церковь и лишить ее той мощи, которой она обладала до этого времени, отделением задача эта выполнена полностью. Православная церковь как единый аппарат к настоящему времени не существует, она разбита на несколько отдельных групп, имеющих свои отдельные иерархии, находящиеся между собой в постоянной вражде... Таких групп... в настоящее время существует четыре, а именно: тихоновцы, обновленцы, возрожденцы и трудовая церковь». Причем последним «путятинским» объединением, по словам Тучкова, «руководит всякий сброд», и у него «нет авторитета у верующих».

Путяте достойного места так и не нашлось, несмотря на попытки Луначарского поднять его роль в церковном движении и вовлечь в обновленческие круги. В апреле 1922 года в ОГПУ рассматривалась его кандидатура на должность редактора церковно-обновленческого журнала. И хотя Луначарский просил председателя Моссовета Каменева поддержать это предложение, оно не прошло. В тот период Антирелигиозная комиссия ЦК РКП(б) во главе с Ярославским еще привлекала Путяту к написанию воззвания к верующим «с предисловием, составление которого поручить т. Луначарскому». Через год та же комиссия постановила расторгнуть договор о выделении церквей, подписанный Моссоветом и так называемой Свободной трудовой церковью (ранее она называлась Новой народной церковью), которую как одно из течений в православном обновленчестве Путята начал создавать еще в 1918 году. Деятельность этого движения, занявшего агрессивную позицию по отношению к Патриаршей Церкви и не получившего поддержки верующих, быстро сошла на нет. Вот и в решении комиссии в феврале 1923 года было сказано, что «эта группа с занятием церквей может принести вред нашей церковной политике и замедлить ход развития обновленческого движения». А еще через год та же комиссия и вовсе приняла решение «предложить ОГПУ Путяту из Москвы выслать», что тогда не было осуществлено.

Осенью 1925 года Луначарский ходатайствовал перед Чичериным о подыскании места Путяте в Наркомате иностранных дел, и это почти осуществилось. Управделами МИД Дмитриевский писал 14 сентября, что по поручению Чичерина он готов встретиться с Путятой и что, несомненно, «работа у нас для него найдется». Однако вдруг последовал разрыв отношений опального архиепископа с главным его защитником на протяжении многих лет. 7 октября 1925 года Луначарский направил Путяте жесткое письмо: «Вчера я разговаривал с митрополитом Введенским. Разговор принял, к сожалению, крайне неприятный для меня оборот. Митрополит объяснил мне, что церковные неприятности, Вами претерпенные, являются результатом чрезвычайно неблаговидного поступка, граничащего с преступлением, что поступок этот (он не сказал какой) никем не оспаривается, точно установлен и общеизвестен. К сожалению, до меня эти сведения доходят впервые. Я не могу не удивляться, как можете Вы, имея такое пятно на Вашей репутации и умалчивая об этом, обращаться за помощью и рекомендацией к людям, во всяком случае заслуживающим уважения... Еще раз заявляю Вам, что прошу Вас ни по каким делам ко мне более не обращаться».

Луначарский наконец-то прозрел; видимо, он все-таки узнал об обвинении Путяты в непристойном поведении, и это был для него очень сильный удар: почти пять лет поддерживать человека с сомнительной репутацией, да еще перед самыми видными фигурами — Лениным, Дзержинским, Молотовым... Эта история показывает, как нарком мог «заигрываться», увлекаться какими-то идеями и проектами, которые не были до конца продуманы и осмыслены. В нем тоже могли проявляться авантюристические порывы. В данном случае в реализацию своего старого «церковно-социалистического» замысла он попытался вовлечь одного из самых одиозных «перебежчиков» в рясе, пополнивших ряды чекистских осведомителей и ставших исполнять роль разрушителей церковного единства.

Но это еще не конец истории. Сердобольный Луначарский в конце 20-х годов все же продолжил переписку с Путятой, который, переживая всяческие невзгоды и будучи сосланным с осени 1930 года в Омск, снова обратился к наркому за поддержкой, чтобы с него сняли само «позорное пятно» ссылки, оставив жить в этом городе. 8 июня 1931 года он просил Луначарского о содействии, ссылаясь на «многолетнюю лояльность, которую такие непререкаемые авторитеты, как Вы и другие ближайшие проводники идей незабвенного Владимира Ильича, неоднократно подчеркивали». Луначарский стал писать по инстанциям, подтверждая, что «лояльность его к советской власти с первых дней ее существования все знают, ведь он был одним из первых, если не первым иерархом, честно и непоколебимо ее признавшим». Путята после возвращения из ссылки то пытался присоединиться к Римско-католической Церкви, то стал служить в храмах григорианских раскольников в Томске, именуясь «митрополитом Томским и всея Сибири». В 1934 году постановлением заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и Временного Патриаршего Священного Синода Путята был объявлен «отпавшим от Святой Церкви и лишенным христианского погребения». Даже год смерти Путяты и место его упокоения неизвестны: то ли 1936, 1937 или 1941 год, то ли Омск или Вятка. В 1935 году он был осужден к трем годам лишения свободы и сгинул...

Как видим, участие Луначарского в обновленчестве, несмотря на его усилия на протяжении нескольких лет, окончилось почти ничем. Само обновленчество, набрав поначалу силы, потом стало все больше уступать тихоновцам, подтвердив неожиданно для самого Луначарского его же слова «о необходимости восстановления устоев апостольской церкви». Этот пример прекрасно показывает, как непросто и непредсказуемо осуществлялась в то время политика Советского государства по отношению к Православной Церкви и что Луначарский, старавшийся участвовать в самых разных сферах культурной и социальной жизни Страны Советов, проявил себя в этой истории, можно сказать, неудачником. Среди его несомненных заслуг в сохранении культурного наследия, развитии образования и различных видов советского искусства есть и эта отрицательная «религиозная» страница биографии, которую следует знать и понимать.