Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Остров Абсурдия

Михаил Алексеевич Жутиков родился в 1941 году. Окончил Ленинградский политехнический институт, радиоинженер, канд. техн. наук. В журнале «Москва» публикуется с 2000 года как публицист. Автор книги «Проклятие прогресса: благие намерения и дорога в ад» (М., 2007), где сформулирована доктрина «демонтажа цивилизации».
Стихи публикуются впервые.
Живет в Москве.

Остров Абсурдия

(Записки мореплавателя)

 

От издателя

Настоящая рукопись со множеством ошибок в адресации (даже наименовании города!) была прислана издателю по почте отдаленным и вовсе незнакомым родственником по материнской линии, потомком русских эмигрантов, безо всяких разъяснений. Подписана рукопись не была, и ее авторская принадлежность не ясна. Будучи одержимым путешественником, мой внезапный корреспондент мог как-нибудь наткнуться на нее в лабиринтах своей скитальческой судьбы — однако по размышлении я прихожу к мысли, что он сам написал этот очерк с натуры, которую имел невольный случай наблюдать. Признаком, по крайней мере, русскоязычного авторства является сам облик рукописи, носящей верные черты оригинала (пометы, вставки и т. п.) — имевшего к тому же варварское или скитальческое хранение. Особенную досаду вызывает утрата первых листов записок — где, как можно предполагать, были сообщены географические координаты острова.

Как бы то ни было, теперь объяснения, надо полагать, канули во тьму — ибо, как стало известно из газет, отправитель рукописи во время очередного плавания на океанской яхте особо большого класса (были приведены ее данные и применены специальные термины, но издатель, к сожалению, ничего не смыслит в морском деле) пропал без вести со всем экипажем при прохождении группы островов, примыкающих — но, собственно говоря, не столь уж близких — к печально известному архипелагу Бермуд. Сообщалось об этом как-то глухо.

Для чего отправлялись записки на далекую прародину? Сознаюсь, они даже напугали меня. Публиковать их, разумеется, не было возможно. Одно только получение подобного невесть откуда… вы согласитесь… если вспомните, что это могло значить. Не имея все это время никаких разъяснений, а теперь потеряв на то надежду, я решаюсь на их издание — хотя содержание их продолжает меня смущать… но, впрочем, теперь уже так много переменилось у нас и повсюду к лучшему, что… словом, теперь уже, конечно, нет совершенно никаких оснований для восприятия, которое могло бы огорчить читателя.

Что до правдоподобия или нареканий художественного рода, то издатель бессилен здесь что-либо предпринять. Стиль записок самый обыкновенный; крайняя беглость, обрывочность, а местами неразборчивость затрудняют даже понимание. Вместе с тем как раз эти прискорбные неясности побуждают нас с возможной точностью следовать оставшемуся в целости тексту — хотя бы в нем содержались сведения, на наш взгляд, даже и немыслимые. Мы позволили себе лишь кое-где поправить архаическое правописание автора (изучавшего русский язык, возможно, еще по «Дворянскому гнезду»), да еще два-три незначительных фрагмента постороннего содержания были нами исключены — сказать правду, они только повредили бы восприятию текста, и без того содержания странного… вот именно, странного! Но судить о том мы предоставляем читателю.

 

1

(начало рукописи утрачено)

…необычайного (склонения? нрзб.) должна быть исключена из расчетов, и географическое положение острова оказывается таким образом определено. Труднодоступность его усугубляется наличием течений, относящих прочь от острова корабли и плавучие предметы — причем как раз мористее (уже в виду земли) течение имеет особенную силу… Но зато попав в некую властную аномалию течения и достигнув его внутреннего края, вы оказываетесь в подобии исполинской воронки, которая уже не только не уносит вас от берега, но, напротив, словно увлекая вас по склону, притягивает к нему с такой силой, что если вы уцелеете в барьерном рифе, то под треск переборок сделаетесь невольным гостем Абсурдии. Вырваться обратно на простор океана — дело уже невыполнимое. Мореплаватель в здравом рассудке инстинктивно стремится избежать подобной участи, но судьбе было угодно… (нрзб.) было поделать… выбились из сил… (нрзб.) как говорится, охнуть, как наша красавица «Долорес», точно птица, перелетела на торчащие ножи, и только заступнице Марии по ее великим силам было исполнить то, что мы все шестеро… (нрзб.)

Уцелеть, однако, мудрено. На этот счет у абсурдов в ходу целый букет пословиц, из которых самые легкопереводимые звучат не очень осмысленно, примерно как: «К нам не идут, от нас не уходят», — таинственный, тонкий подтекст подобных изречений совершенно ускользает в переводе и недостижим для европейца.

Кроме того — думается, не по случайному совпадению — над островом в обманчивой синеве существует как бы постоянный высотный циклон, перекрывающий доступ к острову и любой авиации, включая вертолетную. За всю авиационную эру воздушную стену удалось пробить лишь однажды и одному человеку — и притом на безмоторном планере довольно слабой конструкции! В память об этом событии планер был увековечен ритуальным выкрашением в синий цвет (государственный цвет абсурдов), а пилот, португалец по гражданской принадлежности, был пожалован орденом Двух Змей девятой ступени с бантом, после чего женился на туземной красавице и героически умер от пьянства в короткое время. По рассказам, в последний год жизни он отличался выдающейся скандалезностью поведения и при известном рыцарстве португальцев пал до того, что принародно колотил супругу палкой (хотя, по праву героя, мог просто заменить жену другой — что проделывают иные абсурды и безо всякого права). Тем не менее его именем в столице названы четыре улицы и четыре площади (обычай абсурдов требует одинаковых названий для многих вещей, что доставляет им неизъяснимое удовольствие путаницы).

По поводу ступеней ордена. Девятая ступень является у абсурдов высшей; вообще, в стране принята девятеричная система исчисления. Ее происхождение анекдотично: как утверждают предания, древние абсурды, пользуясь для счета, как и все люди, пальцами, в каждом разряде неизменно загибали один палец «себе» — независимо от того, шла ли при этом речь о прибыли или убытке. На эту тему имеется также полновесный фольклор…

Дикая величавость острова — первое и сильное чувство, охватывающее вас даже при том, что вы — жалкая жертва кораблекрушения. Грозная темно-бурая громада потухшего вулкана Уау с венчиком снега в вечной белесой дымке, а в иное время клубящаяся белесыми же облачками, ряд возвышенностей, стеснивших ее, точно спины гигантского лежбища — покрытых курчавым лесом и прорезанных руслами поблескивающих ручьев и речушек — при свете солнца то сильная картина! Возвышенности расширяются книзу в травянистые плоскогорья, по которым речушки сбегают мимо редких селений к берегу — а здесь встречают их грохочущие удары океанского прибоя, длинными валами нескончаемо идущего на тридцатимильный восточный риф, перекипая на нем пенным ожерельем, — цельность и законченность этого перла природы поистине в силах утешить мятущуюся душу!

Растительный и животный мир острова чрезвычайно богат. Поражает то обстоятельство, что, несмотря на катастрофическое его уничтожение согласно обязательному островному НУЛПУ (этому важнейшему понятию будет посвящена ниже отдельная глава), абсурды до настоящего времени не умирают с голоду. Таково плодоносящее древо природы! Но географические островные особенности не идут ни в какое сравнение с особенностями общественной жизни абсурдов, а отличительные географические аномалии совершенно затмеваются отличиями этой жизни от известного в мире.

 

Нравы и обычаи абсурдов

Абсурды — народ редкой доброты и веселости. Их доверчивость и простота безграничны — изумляет легкость, с которой их можно уверить в чем угодно. Примеров просто не счесть. Эти славные люди не видели других островов и равнодушны к их существованию, зато тем убежденнее они гордятся своим — до того, что нередко со страстью (иные до содрогания!) бранят остальные. За труд по найму они получают окрашенные синей краской листья пальмы ХО (не столь редкой, сколь охраняемой) — и нужно видеть, как они радуются их получению! Награждение пучками листьев происходит торжественно в ночь полнолуния. Полнолуние на океанском берегу! тому, кто видел… (нрзб.) Но как ни радуются абсурды листьям ХО, еще более они бывают рады отдать их кому бы то ни было, обменять бог знает на что, потерять и, наконец, возможности вовсе бесплатного труда. В этом последнем случае бывает удивительно их ликование! Сколько бы ни были заняты в данный момент островитяне, стоит призвать их к переходу на другое место для перемены работы на бесплатную, как они тут же — хоть бы все рушилось — с энтузиазмом перебираются на новое место (правда, и покидают его когда захотят).

Одно из любимейших занятий абсурдов есть рассуждения о будущем — о котором они неизменно высокого мнения. Сидя в хорошую минуту за открытым столиком в подобии кафе с видом на вечно пенный океан, они предаются этому занятию с большим знанием дела — вычисляя день и час до окончания «трудностей» (так именуются у них самые различные житейские проблемы) и бросая корки плодов под стол, где их с охотой поедают собаки. Трудности реальные могут на глазах умножаться; это только радует абсурдов возможностью их преодоления. Экономической основой такой жизнерадостности — как представляется по некотором размышлении — является умело и разумно поддерживаемая правителями неизменно ровная, не развращающая нищета — при том что гуляют, едят и пьют абсурды почти вволю. Что до работы, то ее просто непочатый край — однако вся она такого рода, что чем менее ее будет сделано, тем, кажется, менее будет принесено островитянам вреда. «Наш оптимизм, — заявил в праздничной речи член Группы Равных и, по совмещению должностей, глава ЦентроНУЛПа, — подтверждает выдающиеся преимущества островного НУЛПа». И так оно и есть!

Нужно сказать и о роде работ, выполняемых на острове, а более — о стиле их выполнения. Всякая работа выполняется таким образом, что если, к примеру, она состоит в метении улиц, то абсурд, исполняющий это, прометает свой отрезок улицы не оглядываясь — хоть бы следом за метлой сыпалась на дорогу даже и специально всякая дрянь, оставляя улицу точно такой, как была, — поскольку это составляет завтрашнюю его заботу! — сегодняшняя же его работа исполнена. Если дело идет о копании траншей (таких работ на острове отчего-то большой объем, она выполняется простым инструментом, похожим на русский заступ1) — то за землекопами, в интервале даже видимости, следуют другие, которые зарывают вырытое. Тем самым поддерживается физическое здоровье всех участников. Если абсурду случается мыть стену, то начинается непременно снизу, так что затем смытое сверху будет стекать на уже вымытое, и т. п. В этом является поистине высокая мудрость, не достигнутая нами — ибо принцип абсурдов принесения наименьшего вреда состоит в том, что всякая работа должна оставлять дело нетронутым.

После работы можно с легким сердцем отдаться празднованию. Хотя, по растущему разору и запустению, праздновать как будто нечего, празднование является едва ли не основным занятием абсурдов — и праздники европейские отнюдь им не чужды! Так, они празднуют Рождество Христово, Благовещение и Пасху, довольно верно чувствуя их содержание, но равным образом и с тем же энтузиазмом — День Парижской коммуны и день благодарения — не понимая в этих уже, кажется, ничего, — а также восславляют ряд кумиров. В пестром ряду личных культов из европейских выделяется культ Томаса Мора (возможно, завезенный англичанами), весьма популярный — Мопассана (его книг на острове нет, как и никаких других), затем, неизвестно почему, героев Шипки и, наконец, какого-то Мариуса — о котором никому на острове не известно решительно ничего, кроме того, что он существовал. Все без исключения празднества чрезвычайны по шуму и веселости и сопровождаются ритуальным пьянством — причем этот последний обряд по занимательности достоин описания. Пьянство на острове повсеместно запрещено, поэтому нигде на столах не увидеть напитка крепче шипучки — колоподобного пойла, рекламу которого можно увидеть изображенной на каждом третьем заборе (если только это не плетень) и которого (возможно, по причине рекламы) ни один взрослый на острове, по крайней мере, при нас, никогда не употреблял, — но все главные напитки разливаются даже и в домашней обстановке, тайным образом под столом! — причем абсурд нагибается так, что оказывается головой под самой скатертью (если она есть), почти залезая туда, и таким образом, согнутый в три погибели, выпивает там изрядную порцию, так что отнюдь не всегда способен разогнуться. Этот метод доставляет абсурдам невыразимое наслаждение.

После празднества являются «дни оттаивания» — по существу, его продолжение.

Еще одно мучительное удовольствие абсурдов заключается в воровстве друг у друга мелких вещей (крупных у них не бывает) — притом если сегодня ловкий шельмец украл у соседа, к примеру, кружку или пустую корзину, то назавтра или при первой возможности хозяин выкрадывает это обратно, ни словом не обмолвясь по этому поводу со своим, так сказать, совладельцем и оставаясь с ним совершенным приятелем. Воровство, разумеется, порицается, как и все, что любят абсурды; но… взять иначе негде — а кроме того, у некоторых это уже необоримая страсть. (Кажется, переход от натурального хозяйства к товарному совершился на острове как-то скачком; может быть, от этого на нем не оказалось ни того, ни другого.) Новую кружку принято тут же надкалывать — от воровства; нередко и крадут ее, надколотую, в первый день!

Когда же — обычно дважды в год — в лавках является на продажу кое-что из вещей, все могут участвовать в торжестве, какого не знает европеец. На целую «девять» (здешняя неделя) останавливаются дела. Абсурды делаются равно глухи к шелесту пальмы ХО и к призывам на обожаемый ими бесплатный труд (таких призывов и нет). Они стоят в очереди.

Очередей много, каждый может выбрать себе по душе. Есть очереди длиной до трех морских миль при двух-трех (иногда и более) абсурдах в шеренге2. Товаров не может хватить на всех — да и заранее известно, что их почти никому не достанется. Очередь не средство, а цель, она — форма свободного общения и отдыха. Предчувствие радости и накопление радости вперед, она увеличивает без того великий энтузиазм абсурда! Товары заканчиваются в первые же час-два после своего появления, но это предвиделось, и никто не расходится. Порядок очереди строго фиксируется, для чего специально выбранные люди терпеливого характера идут вдоль очереди, по всей ее длине, составляя список3. Но этого мало. Проверка списка повторяется каждые три-четыре часа с целью вычеркивания нестойких — у присутствующих это неизменно вызывает радостное возбуждение. Бывают попытки пролезть, даже существует спекуляция местами в списке, все это с торжеством пресекается. Таким образом, целую «девять» семья не спит в полном составе, по очереди являясь перекликаться. За это время абсурды знакомятся; молодые люди составляют пары. Четверть браков Абсурдии заключено в очередях. Наконец все расходятся. Это происходит по общему чувству, без команды. Абсурды испытывают грусть. Им жаль расставаться. Но это не конец! Списки сохраняются у надежных людей, и абсурды наведываются к ним отмечаться — так что к следующему разу манускрипт оказывается переписан наново! Что бывает с ним потом, не знаю.

Что до товаров, то их, кажется, невозможно приобрести таким способом. Для их реального приобретения необходимо примазаться к кому-то из людей, имеющих силу, — но, к чести абсурдов, у них в массе нет наклонности к унижению. И напротив, в массе накоплен опыт выносливости, позволяющий островитянину терпеть лишения, благословляя судьбу.

К сожалению, изображенные здесь случайные и слабые картины не дают настоящего представления о доброте и трогательной общинности этого народа.

Я ничего не сообщил об устройстве островных поселений. Единственный значительный город (он же и столица) Уоб-нок расположен южнее Уау, на главной реке острова, именуемой Эма. В историческом центре город имеет каменные строения, обнаруживающие развитую культуру каменотесного дела, — но, расстроенный вширь, он обзавелся уже глинобитными, а там и бамбуковыми бунгало, обнесенными плетнями! Их живописность смягчает некоторую неряшливость и беспорядок. Одно из добротных каменных строений было благородно предоставлено нам шестерым безо всякой оплаты (и то сказать — какой оплаты требовать от мореплавателей, вышедших из вод морских едва прикрытыми изодранной одеждой и только что живыми!). Резиденция Группы Равных располагается неподалеку от нас, через площадь.

Об этой Группе известно не так много, и мы ограничимся немногими словами. Группа Равных существует для олицетворения островного Равенства — важнейшей, ревниво оберегаемой категории — и одновременно руководства им. Прибавить, кажется, нечего… разве только то, что мировоззрение островитян отличается образностью и особенной художественностью, насыщенностью аллегориями, которые далеко не просто поддаются интерпретации; в этой связи формы восхваления Группы Равных, наименее переводимые на какой-либо язык, мы принуждены вовсе опустить.

Кроме этой Группы, особенной, сердечной популярностью пользуются бродячие комики и шуты. Один такой, знаменитый Сихо, очень потешен… Если читателю почудилась в этом текстуальном соседстве какая-либо аналогия последних с правителями — могу уверить, что он будет иметь случай убедиться в ином.

Вероятно, читателю было бы интересно узнать подробнее что-либо об островитянках-женщинах. Об этом тонком предмете лучше бы порасспросить кой-кого из нашей команды — а впрочем, особенно любопытного мало. Прекрасный пол по большей части не выпивает — даже, так сказать, категорически; то, что он оттаскивает своих суженых за волосы, — дело самое обыденное и полюбовное. Обижают суженых сии Ксантиппы и без церемоний по голове. Дамочки-островитянки вообще довольно решительны, их немало во всевозможных управлениях. Что до их внешности, то некоторые кажутся что-то широковатыми в кости. Но есть красавицы! Тут впору совершенно умолкнуть, потому что эти-то, кажется, решительнее всех прочих. Абсурды обычно не меняют жен, возможно из опасения налететь на худшее… к тому же иной раз бывает недостаточно быстро бегать, важно не опоздать со стартом. Один такой стайер больше месяца спасался у нас в гостинице. (Убедил его вернуться наш Робер. «Если ты женился, — сказал он, — значит, ты спас кого-то другого!» Это воздействовало на совестливость бегуна, и скоро он перестал у нас обедать. Кажется, он помирился с женой; а впрочем, выглядел он понуро…) Я окончательно затрудняюсь прояснить тут что-нибудь читателю.

Этнографу было бы, вероятно, небезынтересно разобрать расовые особенности абсурдов — сравнительно хоть с аборигенами ближайших островных территорий, — но среди нас не было этнографа. Сказать о них «темнокожие» — неверно, хоть их кожа смуглее белой. Среди типов лиц есть тип с чертами монголоидов. Столица Уоб-нок имеет множество заведений научного характера (мы скажем об этом позднее), но выяснять происхождение народа не считается у них важным делом.

Могут спросить: неужто не является между абсурдами ссор, драк, вообще безобразий и тому подобного? Все это является, может быть, каждые два дня (и также каждый праздничный день и пять за ним последующих) — но нимало не влияет на любовь абсурдов друг к другу, к своему острову и Богу Всего УБО, доставившему Новую жизнь и НУЛП к великой славе Абсурдии!

 

НУЛП. Теория всего

НУЛП — нечто вроде религии абсурдов — составляет самое основное и самое непостижимое в их коллективной деятельности. Он обнимает все сущее — и это при минимуме своих принципов, которых и всего-то три! Главный принцип состоит во всеобщей занятости (ей подлежат все, кроме Группы Равных) — так что если, к примеру, два гвоздя вбиваются, а потом один вытаскивается (потому что и нужен был один), то занято уже втрое больше людей, а это и составляет, может быть, хитрость поважней самого гвоздя. («Гвоздь» в данном случае употреблен иносказательно, гвоздей в собственном смысле слова на острове совсем мало, и качество их нехорошо.)

Второй принцип НУЛПа состоит в непременном расширении масштабов любого деяния по сравнению с исполненным, так что уровень чего бы то ни было будет превзойден. Таким образом, стоит однажды предпринять что бы то ни было, как рано или поздно это обратится в настоящее бедствие. (Как нам представляется, главным образом поэтому абсурды по своей инициативе не предпринимают ничего.)

Третий, вспомогательный принцип состоит в полном равенстве выплат всем поголовно — листья ХО режутся из строгого расчета, чтобы на всех досталось поровну; этот принцип именуется Принципом Справедливости УБО.

Больше принципов нет — но и результаты применения этих превосходят любое воображение. Прямым результатом, в частности, является одновременное существование предприятий производства и ликвидации продукции, так что если, к примеру, шьются в циклопическом изобилии рогожные мешки (производство имеет целью воспитание в абсурдах бережливости) — которыми мало пользуются абсурды, ничего не запасающие впрок, — и количество этих мешков возрастает с каждым годом на все большую величину, образуя непроходимые горы, — то рядом существующее сопряженное производство занимается роспуском этих гор на нитку; то, что непригодно, сжигается. Аналогично производится — и уничтожается — обувь, к которой приучают абсурдов из гуманных побуждений и которую они не носят. Изобретения чего-либо нового, вследствие той же эпидемии расширительства, бывают жестоки по своим последствиям. Так, изобретенная неким энтузиастом Лему «трубка связи», приставляемая к уху соседа, чтобы сообщить ему какое-либо известие (обычное сообщение состоит в том, что необходимо производить больше трубок связи), — вырезаемая попросту из полого бамбука и, к несчастью, поощренная правителями — привела к развитию у островитян небывалых подергиваний, лечением которых занялись два ведущих института Уоб-нока. Скоро для приложения «трубок связи» стали использоваться оба уха, приложение их к голове соседа с обеих сторон сделалось чем-то вроде спорта, так что участились случаи временной потери соображения, и к проблеме был принужден подключиться медицинский комитет Группы Равных. Но в ряду подобных «производств» истинное бедствие — которого, по веселости, не сознают эти славные люди — состоит в порубке плодоносящих лесов, вместе с которыми отступает все далее в горы богатство животной жизни. Рубятся и пальмовые, и широколиственные, и хвойные леса — кокосы и хлебные деревья, апельсиновые рощи и кедры. Срубленные деревья очищаются от плодов, листьев и коры и складываются специальным образом в подобие штабеля, сужающегося кверху, который каждое третье новолуние сжигается. Зола смывается дождями в ручьи и речки. Так, подвигаясь и заготовляя штабели все возрастающей, по НУЛПу, длины, омертвили за полвека уже половину огромного острова; оставшейся половины хватит, по подсчетам, лет на тридцать–сорок — в таком прогрессе усматривается безусловное торжество НУЛПа. Уничтожаются все деревья, кроме пальмы ХО, которая даже и подсаживается; ее плоды, к сожалению, несъедобны. Однако неприхотливый кокос кое-где подрастает снова — на уничтожении таких еще не окрепнувших пальмочек заняты небольшие женские бригады. Освобождающееся место назначено строительству Вечной Башни в центре Всего, сооружение которой уже началось. На счастье абсурдов, оно отнимает всевозрастающие рабочие силы (высота башни в проекте, в соответствии с НУЛПом, непрерывно растет), что вынуждает сдерживать темпы истребления лесов. Архитектурный проект башни дерзко оригинален, ибо предусматривает устроение ее крыши снизу! Увенчать башню предполагается фундаментом. Столь редкостное конструктивное решение порождает значительные проблемы и дополнительно отвлекает активные силы от порубок.

Винить в этой деятельности абсурдов невозможно — ибо, по их мнению, так угодно Богу Всего.

Бог Всего у абсурдов дуален (сдвоен) и являет собой одновременно непостижимое и всемирное Сущее, что порождает и вбирает само себя — соотносимое с умершими Предками, которые остаются живы в ином измерении, — и историческую личность УБО, по отношению к которой непозволительны даже строчные буквы в написании имени — личность, немногим более полувека назад разработавшую базис Новой жизни — Теорию Всего. Со стороны Группы Равных предпринимались усилия по расщеплению понятия и вытеснению из него лишнего — именно первоначального во времени, — но вытеснить его не удалось. Поскольку к разработке практического НУЛПа имеют реальный доступ лишь его Теоретики, компромисс устроил общество, ко всеобщему миру. Отметим, что УБО был иностранцем, приезжим. Происхождение его неясно. Богатства острова и доверчивость островитян поразили его…

Настала пора сказать, что остров никак не дик в смысле лишенности наук, но что хотя науки сами по себе известны на острове плохо, зато и пользуются чрезвычайным почетом. Королевой наук является Теория Всего. Ее разработкой занимается во множестве институтов около трех девятиад человек — по-нашему около двух тысяч, — и она поистине достойна того! К сожалению, никому из нас, чужестранцев, недостало способностей проникнуть в ее глубины, и лишь в поверхностном, сугубо упрощенном виде мы в силах познакомить читателя с ее, так сказать, становой идеей.

Теория Всего выросла из развития обыкновенных наук и вобрала их в себя методом покрытия Всего Всем. Согласно Теории, окружающий мир состоит из шариков, каждый из которых неисчерпаемым образом состоит из еще меньших, и перестановкой шариков — при условии, что будет найдено, как это делается, — можно достичь Всего, которое, впрочем, уже содержится как возможность в самой Теории. (Не уверен, что мне удалось что-то пояснить.) Согласно основному выводу, существующая природа является лишь первоначальной, чрезвычайно примитивной версией Теории, и для ее (природы) коренного улучшения придется ее полностью снести. Из остающихся при этом в целости шариков будет наконец устроена природа неизмеримо лучшая — из, например, людей, кушающих базальт и ракушечник (но это только самое простое). Уже находились люди, пробующие новые деликатесы; некоторые живы и сделали своеобразную карьеру.

Блестящая замкнутость теории не остановила разрастания частных наук, многие из которых занялись разработкой методов, какими следует нейтрализовать применение предыдущих методов — что образовало как бы еще одну неисчерпаемость… Несмотря на нехватку необходимых средств, частные науки продолжают расползаться по Абсурдии. Как щегольски заметил Теоретик Йух на недавних торжествах по случаю открытия в Институте Кисти кафедры Безымянного Пальца, «все так разветвляется, что иногда просто-напросто думаешь, стоит ли заниматься наукой».

 

Образование и право

Мы уже упомянули о почете, каким окружены в Абсурдии науки, но сказать просто о почете — значит в данном случае не сказать почти ничего. У абсурдов назначено всем принудительное образование! Диплом о прохождении наук выдается по достижении определенного возраста каждому — в чем явлено остальному миру торжество Равенства. Однако, как это иногда случается при насильственном благе, находится немало таких, кто отказывается его получать! Этим строптивым диплом выдается силой. Для его вручения из населения уже всецело дипломированного набираются временные бригады, вооруженные палками. В этих бригадах можно неплохо заработать, так как, в отличие от прочих служб, просветителям идут разнообразные надбавки — «научные», «лесные», «суточные» и т. п. (доплаты впоследствии вычитаются, в соответствии с принципом УБО). От получения диплома молодые отказники уклоняются, прячась в лесах, где живут в естественных пещерах, сильно дичая и оказывая бригадам стойкое сопротивление. Дело редко обходится без кровопролития — но в конечном счете все уцелевшие получают диплом.

Дальнейший путь образованного таким образом молодого человека может быть совершенно обычен — то есть замечательное веселие и пьянство, но двое-трое из сотни, подающие особенные надежды (в смысле, кажется, какой-то особенной неколебимости), участвуют в собеседовании с тем или иным Теоретиком и пополняют славный корпус исследователей Всего или (да простится нам такое сужение применительно к наукам частным) исследователей Ничего. Эти будут носить «штаны избранных равных» (брюки европейского покроя; их дозволено носить не всем, и основная масса туземцев носит несколько отличные, разработанные наукой, — с очень удобными застежками сзади).

Закон и право у абсурдов — тема, составившая бы предмет особого трактата. Абсурды обожают законы — не их сами, но их наличие — до такой степени, что за одну только Новую жизнь, вероятно, приняли законов больше, чем их принято за всю историю цивилизации. Иные из законов весьма суровы. Само собой разумеется, что тот или иной закон, бывает, и прочитывается кем-либо для удовольствия души, но уж точно ни один из них никогда не выполнялся, поскольку и нельзя выполнить никакого закона, не нарушив дюжины других — да почти никто их и не запоминает. К чести абсурдов, они не буквоеды. Управление текущее происходит таким образом, что если абсурду, положим, что-либо приказано, то это приказанное, очень возможно, будет и выполнено — хоть по одной доброте и привязанности к начальству, — но возможно также, что будет как-нибудь и позабыто. Отношения регулируются не законом, а как бы вдохновением и чувствами. Так, при всяком найме абсурд непременно и наистрожайше подписывается не выпивать «во время» и «при исполнении», но если его изловят за тем, что он, к примеру, хоть в самый первый день окажется пьян совершенно до отчаянности (как говорят в Париже, «до отскока») как раз «во время» и именно «при исполнении», то уволить его все-таки никак нельзя, поскольку — не говоря про НУЛП, который в столь щекотливом деле становится вдруг совершенно на третьем плане! — но сам он прежде всего прочего и даже непременно жестоко обидится. Такая обида, разумеется, не наносится. Если же (крайняя редкость) это случается, то абсурд, бывает, запивает от нее надолго и уже так основательно, что в одном невероятном случае на нашей памяти такой несчастный даже и помер — а притом все последние сутки непрерывно плакал и, стуча крепко по столу, приговаривал: «Так?.. Ладно…» Около него, сменяясь, дежурили товарищи и представители виновной стороны, но, хотя ежеминутно лазили с ним под стол, уберечь не смогли.

Как происходит управление в конкретном случае? Положим, потребовалось хоть метение улицы, которое почему-либо не было начато или сделалось вдруг прекращено — и первым делом выписывается на это на небольшом листе заявка (бумага на острове дешева, но ее совершенно нет). На ней же пером ставится в несомненном тоне резолюция Управления по городу: «Мести». Таким образом, вопрос является окончательно решенным. В строгом порядке она спускается в квартал и затем в улицу, где дополняется уточнениями: «За угол направо», «Рассмотреть». Наконец на самом рабочем месте управляющий по метению с резолюцией: «Такому-то» — бежит уже сам с бумагой к исполнителю. Исполнитель, прочтя со вниманием бумагу, отвечает, например: «А у меня метлы нет!» — после чего с замечательной простотой выбрасывает бумагу на дорогу.

А иной раз подметет и без бумаги.

Сложные вопросы решаются, само собой разумеется, в суде — но уже туда попавший абсурд, хоть и понимает отдельные слова и даже, положим, то, что его начисто обманули, выпутаться не может… (нрзб.) надеяться не на что. Мнение о судах у туземцев соответственное; оно также отражено в фольклоре.

Нужно отметить, что как раз с отсталостью и фольклором в процедурном вопросе ведется-таки прямая война: здесь принципиальный момент, здесь идет, кажется, не на шутку борьба за человека будущего — который, может быть, будет уже и не вылезать из судов, поскольку количество юристов давно переросло количество дел и продолжает расти, так что заседают в суде уже по семь-восемь правоведов разом. Заведен новый институт, поставивший задачу приучить абсурдов к судам. Является, таким образом, необходимая строгость — но, конечно, только в самом необходимом отношении, то есть в направлении прогресса. Один из предложенных методов состоит во внедрении в детские игры судов, где обвиняемый должен подчиняться суду, в чем бы ни состояло обвинение. Нововведение подвигается слабо — отчасти из-за того, что дети, все до единого, соглашаются быть только обвинителями. Побыть обвиняемым за все это время согласился всего только один мальчик несколько болезненной наружности; выяснилось, что у него какие-то особо заразные глисты, и от участия в суде его пришлось освободить.

Сильно напирается на то, что право есть у каждого, а потому очень важно, что оно дается, и, значит, нужно больше правоведов. Это очень логично и нравится абсурдам, но тут еще видится много работы, потому что очень большая отсталость. Зато успешно внедрен новый Документ, где для удобства можно потом что-нибудь переправить. Абсурды довольны Документом, потому что они теперь с Документом, чего раньше не было. Потеряв его, можно получить другой; кроме того, в нем можно написать, по желанию, что предъявитель, например, имеетправо. (Теоретику, как лицу высшего доверия, может быть вписано даже, что он имеет право иметь право!) Это большой шаг к прогрессу и позволило сразу увеличить число юристов впятеро.

 

Люди пустыря. Люди леса

Не совсем верно думать, что люди острова не знают озабоченности делом, а сплошь безмятежны и гуляют, — это верно лишь в известном смысле, ибо главное Дело возникает как раз вследствие того, что рядовые абсурды обо всем (от природы) думают, по отсталости, неверно и вследствие этого возникает совсем немало дел, так что все намеченное даже оказывается никогда и не выполнено. И здесь следует сказать о некотором различии между двумя крупными сообществами острова. На месте истребленных лесов продолжается жизнь теперь уже как бы новых людей, людей Пустыря (нельзя сказать, чтобы это был совсем пустырь, скорей травяная пустошь, кое-где, однако, проглядывает и базальт) — и вот эти-то новые люди думают обо всем уже гораздо более верно, потому что у них свободнее, что ли, в голове для





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0