Прощай, моя радость, и ношу земную свою
Отдай, моя радость, я больше от мира достану,
Чем знаю и помню. А встретимся в новом краю —
Верну, как волна возвращает себя океану...

                                        Сергей Гонцов. К радости

Сростки… Родина Шукшина…

Вроде бы недавно устроился на работу в музей Василия Макаровича, а оглянешься, получается — уже третий год. Каждую неделю сюда из города приезжаю. Что делать, нет в нынешнем городе для меня работы. Писатели там не нужны, как, впрочем, и оборонщики. Некогда мощный оборонный комплекс в Бийске нынче в весьма плачевном состоянии: вывезено на металлолом все дорогостоящее, уникальное оборудование, производственные здания ветшают. Заброшенные, потихоньку доживают свой век…

В Сростках, как и везде, что-то остается неизменным, что-то меняется… Вот храм новый недавно отстроили, Святой великомученицы Екатерины. Буквально на глазах вырос. И теперь всякий раз по пути от автобусной остановки к музею не могу хотя бы на миг не остановиться напротив храма. Да и невозможно не задержаться здесь, не посмотреть на него, так величественен и красив он в любую погоду, что неизменно притягивает своим величием, и, точно на очень контрастной фотографии, четко проявляются на фоне высокого сросткинского неба строго очерченные контуры его колокольни, светятся маковки его куполов. И невольно внутри что-то трепетное зарождается от этой торжественной, возвышенной красоты.

Но, однако, сколько в небо ни смотри — все одно: медленно и неизбежно взгляд к земле притягивает. И будто тревога какая-то неясная в душе нарастает, и чем ниже глаза опускаешь, тем она явственнее и явственнее.

Вот он храм. Монументальный. Рядом с ним домик-завалюшка, за ним еще один и огороды… здесь же по улице — небольшой сельский магазинчик, чуть дальше недавно отремонтированная школа с пластиковыми окнами, обшитая модным нынче сайдингом…

По другую сторону храма поселковый совет с почтой — здание еще советское, типовое, в «шубу» одетое, каких полно и нынче осталось стоять с того советского времени по нашим сибирским селам…

И в окружении этом, на фоне обыденного, словно не собранного воедино пейзажа центральной сельской улицы, кстати Советской, — как-то отчужден храм, точно и не отсюда вовсе его величие. Ощущение такое, что дерево недавно высадили в незнакомую почву, но корни еще не совсем вросли в нее, не укрепились, не полностью сроднились с ней. Смотрю я на храм, и мысли разные одолевают, вроде той, что в рассказе Шукшина «Мастер»: «В Чебровке тоже была церковь, но явно позднего времени, большая, с высокой колокольней… Казалось бы — две церкви, одна большая, на возвышении, другая спряталась где-то под косогором — какая должна выиграть, если сравнить? Выигрывала маленькая, под косогором. Она всем брала: и что легкая, и что открывалась глазам внезапно… как будто нарочно спрятали от праздного взора, и только тому, кто шел к ней, она являлась вся, сразу...»

И еще — не до конца, но все же понимаю, начинаю понимать истоки тревоги этой. И дело здесь даже не в храме и не в пейзаже, его окружающем, здесь что-то другое, что-то внутри нас… внутри меня…

1. Две церкви

Аведь и раньше в Сростках церковь была. Наиболее раннее известное упоминание о ней встречается в справочной книге по Томской епархии за 1898–1899 годы:«Церковь деревянная во имя св. великомуч. Екатерины построена в 1880 году. Земли при ней: пахотной и сенокосной 99 десятин. Причта по штату: священник и псаломщик. Содержание: жалованье от прихожан 550 руб. и руги 300 пудов, готовое помещение и доходы от треб. Прихожан мужского пола 747, женского 757. Расстоянием от Томска в 650 верстах, от благочинного в 70 верстах.

Священник Григорий Федорович Яхонтов, 30 лет… Псаломщик Николай Стефанович Воронцов, 47 лет».

Предположительно — к сожалению, точного источника найти не удалось — церковь эта была построена на средства бийского первой гильдии купца и городского головы Якова Алексеевича Сахарова.

А дальше, на сайте Всероссийского мемориального музея-заповедника В.М. Шукшина, читаю: «13 июля 1900 года в Сростках, по ул. Советской, в сторону Баклани, напротив Поповского острова, была заложена церковь по благословению епископа Томского и Барнаульского преосвященнейшего Макария и освящена им 17 ноября 1902 года».

Как прописано в клировой ведомости, церковь построена «тщанием отставного фельдфебеля Спиридона Назарова Глебова с помощью прихожан». Для строительства того храма сросткинское общество собрало 39 рублей. Особенно много на храм, согласно документальным свидетельствам, дали Иван Калачиков и Марк Калачиков — по 5 рублей, Семен Попов — 3 рубля. На эти же деньги рядом с церковью построены здание школы и дом для священника.

Совершенно ясно, что речь в этих двух документах идет о разных церквях. Первая, 1880 года, по словам сросткинцев, сгорела, а на ее месте «чаяниями Глебова» была заложена новая, та самая, в которой «Васю Шукшина крестили».

Известно, что эта церковь была деревянная, трехпрестольная. Главный престол — во имя Живоначальной Троицы. И два придельных: правый — во имя преподобного Спиридона Тримифунтского Чудотворца и левый — во имя святой великомученицы Екатерины. Причта по штату полагалось также два человека: священник и псаломщик. А престольный праздник был Екатеринин день, 24 ноября по старому стилю. С 1908 года настоятелем этой церкви служил священник Александр Александрович Кисляков, по воспоминаниям земляков, крестивший Василия Макаровича.

В сросткинском музее сохранились фотографии начала ХХ века: и церкви (постройки 1902 года), и отца Александра. И воспоминания, записанные со слов старожилов, о последнем настоятеле Свято-Екатерининского храма.

Как пишет Александр Никандрович Марчук (судя по записям его, человек далеко и отнюдь не православный): «Самой важной, главной фигурой среди всех сросткинских жителей и служилых чиновных лиц волостного правления вырисовывалась личность служителя русской православной веры — сросткинского священника Александра Кислякова».

По его словам, отец Александр («поп») был самым «образованным, культурным и благовоспитанным человеком в селе». Происходил он, верно, из древнего духовного рода. Окончил гимназию, затем Томскую духовную семинарию и Санкт-Петербургскую высшую духовную академию при Александро-Невской лавре. И вот в самом начале ХХ века о. Александр был назначен настоятелем Сросткинского церковного прихода.

По свидетельству того же Марчука, Александр Кисляков был «не только поп, но и ученый». Знал он не только Библию, но также историю вероисповеданий других народов, хорошо ориентировался в российской и мировой истории, «был не лишен дара этнографа, геолога, географа и даже искусствоведа». Он изучал быт и обычаи коренного населения, собирал образцы их одежды, домашней утвари и охотничьего ремесла. Для этого специально ездил по аилам Горного Алтая. Интересовался батюшка Кисляков и историей миссионерства в крае, любил читать старые церковные книги первых православных приходов на Алтае, сам составлял и публиковал в тогдашних православных периодических изданиях обзоры о заселении русскими земель Томской губернии.

2. Рождественские сырчики

Но биография сросткинского священника, пожалуй, не главное, что заинтересовало меня в этих воспоминаниях, хотя и его образ, признаюсь, был для меня крайне интересен, — было в них еще что-то, более важное, едва уловимое: что-то, что определяет наше соотношение с миром, в который пришли… то ощущение радости от тепла первого прикосновения ко всему сущему, которое со временем куда-то уходит… или неосознанно разрушается, нами же. Ибо воистину не ведаем, что творим...

Из детства, пожалуй, ничего так сильно не откладывается в памяти, как рождественские праздники. Вот и в музейных архивах я обнаружил тоненькую, выцветшую синюю школьную тетрадку — воспоминания Николая Михайловича Думнова, окончившего в 1932 году в Сростках 7 классов школы рабочей молодежи. Он вспоминает: «Из зимних праздников основным было Рождество. С раннего утра многие шли в церковь, а потом обильная еда после Филипповки… и отдых…»

Но это он больше про взрослых, им-то, как известно, все бы за столом посидеть да отдохнуть потом. А у ребятни другое — горки, снежки, веселые снежные баталии и «славки». Даже я, когда в детстве жил у бабки с дедом в деревне, еще застал отголоски этого увлекательного, интересного обычая. Наряжались, шли по домам, славили, хотя не очень-то задумывались, кого и за что, скорее просто шли и песни пели, плясали, потому как интересно это было и радостно. Впрочем, в моем детстве это были уже лишь остатки праздника, а несколько раньше… вот как об этом Думнов вспоминает: «Самым интересным занятием для нас, ребятишек, было встать пораньше и бегать по соседям славить. Заходили в избы по два-три человека, снимали шапки и спрашивали разрешения прославить Христа. Получив согласие хозяев, начинали нестройно петь: “...Рождество Твое, Христово, Боже наш…” Закончив молитву, получали подарки и бежали в другой дом.

Угощали всякой вкусной пищей, но самым распространенным, даже обязательным рождественским лакомством были замороженные сырчики. Делались они из творога и сметаны с добавлением сладостей…»

Честно скажу, вот сырчиков-то я уже и не застал, нам давали то конфеты, то пироги разные с ягодами, с капустой, с луком-яйцом. А когда и чаем поили с клубничным вареньем. Клубники в тех местах под Омском, где жили мои дед с бабкой, было полно, и ее в изобилии сушили на зиму. И когда я забирался на печку, то сильный клубничный дух из закутка за печкой укутывал с головой. Так и засыпал я в клубничном мареве…

И конечно, главное волшебство — елка! Какое Рождество без елки, без елового запаха, полнящего горницу, без подарков, сложенных под ней, — интересно, что там?.. И снова школьная тетрадка с записями Думнова: «Меня с сестрой раза два приглашали на елку к священнику Кислякову. Помню, как первый раз в жизни, зайдя в дом, я увидел наряженную елку. Я не мог оторвать от нее взгляд и смотрел на игрушки, висевшие на ней, позабыв про все на свете. А когда зажгли свечи и все заискрилось, замерцало, восторгу моему не было предела. Хрустальные домики, всевозможные зверята, страшные глазастые птицы в зеленой елочной хвое создавали иллюзию таинственности и даже волшебства…

…После хоровода и всевозможных игр вокруг елки нас угощали чаем со сладостями, а когда уходили домой, нас одаривали подарками…»

С горечью думаешь, почему-то сегодня праздники так не окрыляют — нет ни того детского восторга, ни той радости, исчезло и ощущение волшебства и таинственности мира...

3. Оттаявшие звоны

Зима 2010 года выдалась особо морозной. Давненько в наших краях такой зимы не припомню. Но в Сростки ездил регулярно — как обычно, каждую неделю. В автобусе тоже было сравнительно прохладно, пахло соляркой, и особенно мерзли без движения ноги, но я старался об этом не слишком думать и, чтобы как-то отвлечься, всю дорогу смотрел и смотрел в окно.

Морозы стояли самые настоящие, трескучие, сибирские, ночью зачастую за сорок. Причем не день-два, как в прошлые годы, а почти весь январь и добрую половину февраля. Настоятель храма отец Георгий, он же — первый читатель сего очерка, поправил как-то меня: «Два месяца морозы были. Январь и весь февраль!» Однако позволю себе остаться на своем: какие же это морозы, ежели даже ночью ниже двадцати пяти не опускается?!

С утра мои знакомые березки выстраивались вдоль всего тракта, растворяясь чуть-чуть своими нечеткими очертаниями в призрачной морозной дымке. Они стояли, покрытые густым, пушистым, колючим инеем, точно мужики да бабы вышли к дороге, одетые в теплые, легкие, воздушные шубы из ослепительного искристо-белого пуха.

Смотришь на это чудо, и кажется слышно даже, как звенит в ушах тишина, а каждый редкий звук отчетливо и чисто, будто точная нота, намертво фиксируется в морозном воздухе. Попробуй тронь ты эту тишину, и осыплется она вся без остатка тысячами серебряных тончайших ледяных иголок. Да если присмотреться и вдуматься — и не льдинки это вовсе, а застывшие на березах долетевшие сюда церковные звоны, случайно запутавшиеся в ветвях.

В такой холод хотелось одного: чтобы весна скорее наступила. Но она, похоже, не очень-то торопилась к нам. А я приезжал в Сростки, брал знакомую тетрадку и читал, читал, читал…

«Март месяц. Вечером ударит вдруг церковный колокол, и серебряный звон его разольется вокруг — улетая за село, затихая где-то в поле, запутавшись в березовых рощах и колках на склонах горы Пикет или на островах в набухающих почках вербовника…» Невольно думалось: «Конечно, это оттуда: Праздники… Праздники-радости… Лето Господне». Но нет, не Шмелев,  передо мной все та же обычная, исписанная аккуратным, крупным, разборчивым почерком школьная тетрадка.

Странно, его, Думнова, как он сам пишет, «жизнь воспитала атеистом», но «все религиозные обряды русской православной церкви… не чужды и даже очень нравятся» ему. Значит, есть в них, в этих обрядах, нечто изначальное, независящее от нас, но заложенное в нас с рождения. Иначе почему?..

Вот признание того же Думнова, атеиста поневоле: «Великий пост! При воспоминании об этом в моей памяти пробуждается приятное трепетное чувство, ласкающее воображение и приносящее умиротворение душе… В это время люди, особенно пожилые, принарядившись, шли в церковь. Шли медленно, важно, осторожно, выбирая путь посуше, а под ногами похрустывал схватившийся уже ледок…»

А в музее в ту зиму было холодно, особенно когда долго сидишь без движения, и холод все глубже и глубже забирается под одежду, потом внутрь тебя, под кожу, в самую твою душу… и чем дольше сидишь, тем меньше желание шевелиться, встать, пройтись, разогнать эту дрему. Но встряхиваешь себя, говоришь: «Не спи — замерзнешь!..» — и встаешь, и ходишь туда-сюда, чтобы хоть немного согреться.

Сотрудники музея отогревались чаем и мне предлагали, но я-то знал: чай мало помогает, потому как мерзли в первую голову ноги, но до ног чайное тепло дойдет едва ли, а душу чаем не согреешь, лучше двигаться.

И я ходил и, как нечто очень желаемое, представлял себе, что звоны вдоль тракта уже вот и оттаяли, что вот и Пасха не за горами, — и мне становилось теплее, и я снова погружался в думновские записи:

«На последней неделе Великого поста, в четверг, перед самой Пасхой, в церкви вечером состоялась какая-то особенная служба. В этот вечер народу в церкви собралось особенно много. Я слышал от взрослых, что в этот вечер священник читает Евангелие. После прочтения одной главы на колокольне раздавался один удар колокола. После прочтения следующей — колокол звучал два раза и так до двенадцати…

Когда же колокол ударял двенадцатый раз, из церкви выходили люди, и у каждого в руках была горящая свеча. Огонь, зажженный в церкви в этот вечер, считался святым, и его обязательно нужно было донести до дома. Дома этим огнем в переднем углу перед образами на потолке делали кресты, подставляли огонек свечи к потолку и копотью как бы рисовали крестики. Кресты делались в сенях, перед входом в жилище, а некоторые делали кресты даже на воротах. Эти кресты считались святыми, и народ верил в то, что они охраняли жилище от злого духа и от нечистой силы. Мы, ребятня, в этот вечер собирались около церкви и с нетерпением ожидали, когда же наконец пробьет колокол двенадцать раз и народ начнет выходить из церкви с огнями.

В темную ночь зрелище это было очень захватывающим. Из церкви медленно выливалось море огня и растекалось по всем улицам, удаляясь к окраинам села. Вся эта процессия сопровождалась торжественным звоном во все колокола…

Некоторые предусмотрительно брали с собой стекло от лампы и вставляли в него зажженную свечу, защищая тем самым пламя от ветра. А некоторые, особенно молоденькие девушки, закрывали пламя рукой или платком…

Если свеча гасла на улице, можно было зажечь от того, кто шел рядом. Хуже, когда свеча гасла перед входом в дом. Многие очень огорчались, даже плакали…»

Очень зримо и живо представляю себе эту картину и уже не могу остановиться, не могу оторваться от чтения — читаю, читаю, читаю:

«Целую неделю старательно готовились к Пасхе. Стирали, мыли, стряпали, ставили корчаги в печи на брагу — гнали самогон, красили яйца. С субботы на Пасху многие сельчане уходили в церковь на всенощную службу. Все женщины несли с собой завязанные в чистые платки куличи и яйца, чтобы освятить их на всенощной, потом, придя домой, поставить их в передний угол, перед образами, на целую пасхальную неделю.

Я никогда не был на самой этой службе… но, когда кончалась всенощная, мы, ребятишки, были уже на ногах. Праздничный колокольный перезвон никого не оставлял равнодушным. В это время какие-то возвышенные чувства руководили людьми. Все были в приподнятом, добром настроении и желали друг другу только добра… Все приветствовали друг друга словами: “Христос воскресе”, другие отвечали: “Воистину воскресе”, и люди целовались…»

4. Звонарь Тимоха Жариков

И радость была, и люди дарили ее людям, всякий всякому, ибо только горе дается в этом мире каждому свое, а радость да красота — они на всех, как свет, с небес пролитый, всё и вся окропляющий. И если тебе досталось чуть больше других — будь добр, поделись с ближним своим:

«О чем же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую каменную сказку? Бога ли он величал или себя хотел показать? Но кто хочет себя показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим дорогам или вовсе — на людную городскую площадь — там заметят. Этого заботило что-то другое — красота, что ли? Как песню спел человек, и спел хорошо. И ушел. Зачем надо было? Он сам не знал. Так просила душа…

…Он и сам радовался, и волновался, и понимал, что красиво. Что же?.. Ничего. Умеешь радоваться — радуйся, умеешь радовать — радуй...» (Шукшин В.М. Мастер).

И да воздастся тебе за все содеянное, за тьму — тьмою, за свет — светом, за радость подаренную — радостию же: «Помню, сельский священник Александр Кисляков три дня ходил по селу — прославлял Христа, заходя в каждый дом, и проводил короткую службу с двумя-тремя певчими старушками. Его одаривали, угощали…» (Из воспоминаний Н.М. Думнова).

Почему-то уверен: щедрость, умение делиться, дарить — верный признак таланта, что тебе Богом даден. Чем больше дано, тем больше отдать можешь, берите — не жалко: «Три дня с утра до вечера звонили колокола. С первого дня Пасхи, когда расходились по домам после всенощной. На колокольне звонил Тимофей Жариков…» (Из воспоминаний Н.М. Думнова).

То, что звоны звонам рознь, это и младенцу ясно. Недаром в думновских воспоминаниях звонарю Тимофею отведено особое место. Он, Тимофей, якобы еще в армии играл в духовом оркестре, да и дома у него инструмент имелся, «что-то наподобие кларнета или секунды». Но колокола — это иное, особое...

А уж как он владел ими! Просто душу открывал свою! Удивительно, как он на пяти церковных колоколах то наигрывал сложную, торжественную мелодию, напоминающую марш, от которой внутри все огромной бодростью полнилось… то плавно переходил на плясовую, и ноги сами непроизвольно начинали двигаться в этом веселом ритме…

О, то был настоящий чародей своего дела, такого мастерского звона никто из сросткинцев нигде и никогда не слышал, ни в те давние времена, ни тем паче в нынешние.

Справедливости ради нужно сказать, что, кроме Тимохи Жарикова, поднимались на звонницу еще и другие любители позвонить, но их звоны так слух не радовали. Куда уж им было до Тимохи!

А еще бывало, подгуляет Тимофей в течение трех пасхальных дней…  (Да и то сказать, кто из нас без греха!.. Как у Шукшина: «“...Ты веруешь ли?” — “…Я как все, а то и похуже — пью…”»)Так вот, подгуляет Тимофей, и уж больно захочется ему повеселить односельчан, поделиться с ними своей радостью. Поднимется он на колокольню — и вдруг нежданно совсем, негаданно взорвется над селом, грянет стройная мелодия, которая с ходу за сердце берет. И все люди поворачивают глаза в сторону церкви, и молча зачарованно слушают. А один кто-то, восхищенный, звонко пришлепнет себя по ноге ладонью и скажет: «Ну, это точно Тимоха Жариков!..» Конечно, журил его за это батюшка, но не сильно журил, скорее по обязанности. А звоны эти далеко за село разносились, и слышно их было и в Талице, и в Карасуке, и даже в Березовке…

Про Тимофея, человека явно незаурядного, «штучного», рассказал я опять же со слов его односельчан, главным образом все того же Николая Думнова. Немножко по-своему рассказал, как сумел и захотел, может, и приукрасил слегка, однако, надеюсь, не сильно приврал. Так ведь и не для красного словца — для радости!..

Потому верьте, так было.

5. Утерянная радость

Водин из дней, вернувшись из Сросток, машинально открыл томик Шмелева, «Лето Господне»: «Великий пост», «Чистый понедельник»:  «... старый наш плотник-филенщик Горкин сказал вчера, что Масленица уйдет — заплачет. Вот и заплакала — кап… кап… кап… Вот она! Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, на золоченый пряник “Масленицы” — игрушки, принесенной вчера из бань; нет ни медведиков, ни горок — пропала радость».

Не знаю, случайно ли открылось?.. Но действительно — «ни медведиков, ни горок»… и радость пропала. Потерялась радость. Не сейчас потерялась, давно уж.

Читаю у Думнова: «В двадцатые годы большим религиозным праздникам активная сельская молодежь пыталась оказать противодействие. Если вечером в церкви служба, то рядом в клубе проводится антирелигиозное мероприятие. Читались лекции, или, как тогда говорили, делались доклады на “злобу” дня. Приедет из окружкома агитатор и перед спектаклем начнет свой доклад, растянет его часа на два. Люди устанут — кто задремлет, кто в церковь уйдет…»

Устраивали и диспуты на религиозные темы, собирали молодежь и приглашали туда священника Кислякова. Но так как комсомольцы, в отличие от отца Александра, были не столь «подкованы» в философии и истории, то, как правило, диспуты эти они проигрывали. И поэтому иногда в качестве аргументов с их стороны наблюдались, как это описывается в сборнике материалов по истории села — «…вновь заведенная деревня Сростки», — «некоторые шалости и хулиганство». Например, на одном из заседаний бюро сросткинской ячейки ВЛКСМ было принято решение: «В целях борьбы с религией и быстрейшего выживания из села попа Кислякова постановили: в окно дома попа забросить дохлую кошку, поручить выполнение этого задания членам ВЛКСМ Ф.Дмитриеву, В.Емельянову и А.Скоропупову». Решение это, как свидетельствует все тот же сборник, «успешно выполнили». Впоследствии, после вынужденного обращения отца Александра к секретарю партячейки Н.А. Каменеву, участникам этой антирелигиозной «акции» старшими товарищами было указано «на негодность такого способа борьбы с религией».

Был и такой случай, описанный там же: «Иван Марчук, активист художественной самодеятельности, внес предложение: в святой четверг, перед Пасхой, когда верующие идут от стояния со святым огнем со свечами, протянуть веревку по улице против домов Сорокина и Марчука. Г.Зяблицкий эту идею поддержал. Когда народ шел из церкви с огнем, оберегая его руками, не глядя под ноги, задевал ногами за веревку, падал в грязь, свечи потухали. После этого было огромное возмущение верующих, и комсомольцам коммунисты устроили “баню”, а Гриша Зяблицкий получил строгий выговор на партбюро».

Эти ли, другие ли «события» неуклонно подталкивали куда-то вперед «колесо» истории. Как ни «бойкотировали» тихим сапом многие «несознательные» сросткинцы новый советский быт, все катилось своим чередом — вперед ли, под горку ли... И в начале 1930 года сросткинская церковь была закрыта. А чуть позже с церкви сняли купол, сняли колокол и разместили в ней сельский клуб. Вот как вспоминает об этом активная комсомолка тех лет, жительница Сросток Лидия Михайловна Воеводина: «Комсомольцами были собраны подписи всех граждан села, за исключением небольшой части сильно верующих в Бога, об отделении церкви от государства и передачи ее под клуб, что и было сделано в 1931 году (год в воспоминаниях Л.М. Воеводиной указан неточно. — С.Ф.). Церковь сломали, внутреннее оборудование растащили. Это было большой ошибкой комсомольцев и жителей села тех далеких лет, лишивших наше село замечательного памятника культуры».

В 1933 году последний настоятель этой церкви Александр Кисляков был арестован. Больше, по свидетельству упоминавшегося уже не раз Марчука, отец Александр в Сростки не вернулся. Смутные то были времена, многие простые люди терялись тогда «без следа и следствия», а уж распространители «опиума для народа» тем более. Наверное, поэтому о дальнейшей судьбе сросткинского батюшки Кислякова никто из односельчан-сросткинцев ничего определенного ныне мне поведать не смог.

А еще позже, в конце 60-х — начале 70-х, в селе был отстроен новый клуб, и здание церкви, теперь уже за полной ненадобностью, и вовсе разобрали, как говорится, с глаз долой…

Пропала радость.

6. От часовни к храму

И люди искали утерянное, чтоб вернуть свет в души свои, чтоб остаться людьми и дале, и потребность такая была в них изначально заложена, но изрек Господь в назидание: «в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься» (Быт. 3, 19). Но как бы то ни было, опять же в назидание, сама потребность осталась, и на то — тоже воля Божья, — мучительная, неосознанная, стихийная потребность, и неизбывная для русской души, как шукшинское: «Нужен праздник. Я долго был на Севере...» Да и один ли Егор Прокудин «на Северах прохлаждался», он ведь, Север «российский», не что-то географическое, это внутри нас давно прописано, и все мы там давно душой пребываем, потому как было изначально дано нам, да не уберегли, и ей, душе нашей, памятуя об изначальном, неизбывно думается, мечтается о празднике, о радости той — чистой, светлой, да ныне утерянной.

Однако потерять да разрушить — скорее и легче, чем найти и построить. Еще в 1990 году святейший патриарх Алексий IIосвятил место для строительства часовни в честь святителя Василия Великого. На взъеме горы Пикет, напротив сельского кладбища. С момента освящения места и закладки камня до освящения самой часовни прошло 15 лет. Срок по вселенским меркам небольшой. По земным же — почти четверть средней продолжительности человеческой жизни.

И на открытии той часовни 28 августа 2005 года, в день Успения Пресвятой богородицы, преосвященнейший Максим, епископ Барнаульский и Алтайский, освящая часовню, сказал: «…часовня возведена в память… Василия Макаровича Шукшина… Его творчество очень близко великому Федору Михайловичу Достоевскому, который глубоко знал душу, особенности грехопадения и нравственное состояние человека…»

Однако вернусь в 90-е. Тогда же, в начале последнего десятилетия минувшего ХХ века, в Сростках был официально зарегистрирован приход Князь-Владимирской церкви. По воспоминаниям Анатолия Лещева, тогдашнего старосты прихода: «Получив благословение отца Георгия, я на время строительства храма был избран старостой сельского прихода. Мне были выданы отцом Георгием все документы… и печать прихода Князь-Владимирской церкви для ведения дел по организации строительства православного храма. Согласно документу, приход в Сростках существует (зарегистрирован) с 1991 года. Священником в нем служит отец Георгий (в миру Юрий Иванов)…»

Здесь же, на собрании, был выбран общественный совет по делам строительства церкви, в который вошли сросткинцы А.И. Юркин, А.А. Калачикова, В.Г. Муратова, Л.А. Чуднова, В.М. Манулова, В.Г. Матвеева, А.Д. Лещев, Н.В. Князева и жительница Бийска, уроженица села Сростки Н.М. Зиновьева, родная сестра Василия Макаровича.

По сохранившейся фотографии церкви постройки 1902 года Александр Юркин, прораб совхоза «Сростинский», сделал чертежи нового храма. Но из-за отсутствия у вновь образованного прихода каких-либо средств начались трудности. Тогда был открыт счет в Бийском отделении Сбербанка России, руководство которого, узнав, что на этом счете будут накапливаться средства на строительство православного храма, распорядилось открыть его бесплатно. Членами совета были размещены объявления в местных, краевых и центральных СМИ о сборе пожертвований, кроме того, сросткинцы обратились с письмами к семье Василия Макаровича, к его друзьям: писателям Виктору Астафьеву и Валентину Распутину, оператору Анатолию Заболоцкому. Первой на просьбу откликнулась жена Василия Макаровича — Лидия Николаевна, прислав на счет шесть тысяч рублей. А три тысячи, по словам Лещева, прислал совсем незнакомый мужчина откуда-то из Центральной России.

Большую помощь в сборе пожертвований оказал Совет ветеранов села. В феврале 2001 года они во главе со своим руководителем Валентиной Григорьевной Муратовой обошли все село. И люди давали на храм из своих небольших зарплат — кто сколько мог.

1 мая 2001 года по инициативе общественного совета в Доме культуры села Сростки провели концерт-марафон, на котором тоже шел сбор пожертвований. Одним из первых внес вклад директор сросткинской школы В.А. Наумов, кроме того, по сохранившимся спискам в тот день на строительство храма пожертвовали: А.А. Меллер, В.В. Гусельникова, А.А. Калачикова, Т.Н. Попова, А.Н. Каменева и другие жители Сросток, в том числе и ученики сросткинской школы. Всего на марафоне было собрано 562 рубля.

Опять же по инициативе общественного совета в селе было проведено анкетирование. На вопрос «где строить?» предлагалось 4 варианта ответа:

«На месте бывшей церкви (у Поповского сада),

на горе у кладбища (где сейчас стоит часовня),

на площади у библиотеки (рядом с центральной котельной),

в центре села, на улице Советской (на месте бывшей почты)».

В конце концов сошлись на последнем. Аргументы за этот вариант были весомыми: центр села, асфальтированная улица, рядом коммуникации — тепло, вода, электричество. После выбора места начали готовить архитектурно-проектное задание. Потом опять утверждение проекта, хождение по кабинетам… И все-таки, с помощью Божией, все документы на строительство и на землю были оформлены.

Начались поиски средств на само строительство. За поддержкой и благословением Анатолий Лещев обратился к настоятелю бийского Успенского кафедрального собора отцу Ермогену. Батюшка благословил сросткинцев на святое дело и обещал помочь.

7. Закономерные случайности

Эту чудесную историю я слышал уже от трех человек, как в Сростках, так и в Бийске.

Когда в начале 2000-х годов к Сергею Кислинскому, директору бийского предприятия «Сибремпуть», обратился исполнявший тогда обязанности благочинного Бийского округа отец Ермоген с просьбой помочь построить церковь в Сростках, тот ответил, что после благословения чем сможет — посодействует. Поначалу речь шла о помощи в закладке фундамента будущего храма. И не думал, не гадал тогда Кислинский, что в дальнейшем все иначе обернется.

Немногим раньше довелось Сергею Романовичу побывать в Египте, у северного подножия горы Синай, где находится монастырь святой Екатерины Александрийской. Напомню, что сказание о ее мученической смерти относится к началу IV века. Царская дочь Екатерина, жившая в то время в Александрии, обладала необыкновенной красотой и ученостью. Несколько раз было ей видение Богоматери с младенцем, после чего и обратилась она в христианскую веру, стала одной из активнейших проповедниц. А в одном из видений получила от Иисуса Христа перстень в знак небесного обручения с ним.

Участвуя в диспутах о вере с языческими мудрецами, она сумела не только выиграть его, но и обратить мудрецов тех в веру Христову. По повелению императора Максимиана, не добившегося любви «невесты Христовой», деву подвергали различным пыткам, и даже на колесе с острыми шипами. Но чудесным образом колесо развалилось, и дева осталась невредимой. Разгневанный император в конце концов приказал обезглавить Екатерину.

После казни тело ее исчезло. По преданию, оно было перенесено ангелами на вершину самой высокой горы Синая, ныне носящей ее имя. А три века спустя монахи монастыря Преображения, повинуясь видению, поднялись на гору и нашли там останки святой Екатерины, опознав их по перстню, данному ей Иисусом Христом. И перенесли мощи в церковь. Увиденное и услыш&