Вступительная статья к рассказам слушателей Высших литературных курсов

В литературе с периодичностью в 20–30 лет должно происходить обновление имен. Не замена одних имен другими, а именно обновление. Если же этого нет, то на смену старым мастерам приходят бойкие на перо дельцы, и литература становится просто частью развлекательного бизнеса. Так произошло и с американской литературой, еще полвека назад весьма могучей, и с французской, немецкой, английской...

Окончательному превращению писателей в ремесленников обычно мешает национальная литературная традиция — даже если нет новых ярких имен. Та же Германия могла бы оставаться великой литературной державой исключительно за счет традиции, как это делает ее знаменитая футбольная сборная, никогда, при самых неблагоприятных обстоятельствах, не бывающая слабой. Но, в отличие от земляков-футболистов, писатели и издатели свою традицию не сохранили. Оттого и немцы, «мужики торговые», имеют только двух серьезных писателей — Патрика Зюскинда да Гюнтера Грасса...

А вот самобытная русская литература, несмотря на свалившиеся на нее в последние годы невзгоды, по-прежнему существует. В немалой степени она обязана этому Литературному институту имени А.М. Горького, Высшим литературным курсам и таким журналам, как «Москва». Культивирующиеся здесь эстетические и творческие принципы не претерпели значительных изменений по сравнению с традициями, заложенными в нашей литературе Пушкиным. И что же — превратились мы от этого в литературный реликт? Ни в коем случае — как не стали реликтами принципы древнегреческого зодчества и скульптуры. Их можно только развивать, а отменить нельзя. Те, кто ругает традицию, никогда не задумывались: а в какую, собственно, сторону она развивается? В прошлое?

Традиция развивается только в одну сторону — в будущее.

А вот новаторство в отрыве от традиции, как это ни парадоксально, очень часто развивается только в прошлое. Почему? Да потому, что до возникновения реализма все так называемые нетрадиционные, «передовые» жанры в том или ином виде уже существовали в литературе. Писать прозу в «постреалистическую» эпоху так же, как писали, скажем, немецкие мистические романтики или Лоренс Стерн, — это все равно как писать стихи в духе Тредиаковского, забыв о реформе стихосложения Ломоносова.

Писателю, независимо от выбранного им литературного направления, необходимо владеть основными принципами искусства прозы, включая реалистические, в той же степени, в какой архитекторы владеют классическими принципами древнегреческого зодчества. Иначе он попросту недоучка, халтурщик.

Литературный институт, ВЛК не могут сделать писателя гением, и писательская среда никогда сплошь из гениев не состояла. Но эта среда более литературно компетентна, чем растворенные в нетворческой среде писатели-любители. Да, отнюдь не все выпускники «Лита» и ВЛК хорошо пишут, но, как правило, суждение о литературе имеют профессиональное. Или, во всяком случае, более профессиональное, чем мнение соседа, которому вы решились показать рукопись. А это очень важно. Это литературная почва, которую не заменят никакие «сетевые» «Проза.ру» и «Стихи.ру», где толкутся сотни тысяч графоманов. Литинститут да ВЛК, объявленные в ноябре 2012 года нашим удивительным министерством образования и науки «неэффективными», — больше никакой другой литературной школы у нас и нет, если не считать редких форумов молодых писателей и литобъединений, крайне слабых ныне. Ну, конечно, еще есть газеты, журналы, издательства, но они ведь пользуются тем, что уже взошло на литературной почве.

Я не знаю, какая писательская судьба ждет слушателей моего семинара прозы ВЛК, но искренне верю, что они и есть те самые новые имена, появление которых столь необходимо в литературе через каждые 20–30 лет.

Познакомимся же с теми, кто этот новый мир населяет. Подборку открывают рассказы трагически погибшего в Крыму в конце августа 2012 года 28-летнего слушателя моего семинара прозы Дмитрия Шостака, которому осенью предстояло защищать дипломную работу. Быть может, многое о взглядах Дмитрия на жизнь и даже о его трагической судьбе скажут слова в рассказе «Завтрак в пене прибоя»: «Я думал о том, что мечта о мире вечного лета и счастливых людях — это всего лишь миф. В погоне за ним сейчас следовало бы покупать билет на самолет. Слишком жестокий миф, из-за него люди с трудом переносят зимы и большие города, не живут, а с тоской ожидают следующего лета. Глупо было верить в этот миф, но и вернуться к прежней жизни не было возможности. Завтракая в пене прибоя, мне казалось глупым по девять часов в сутки перекладывать бумажки из одного лотка в другой, чтобы иметь возможность заказать в баре пиво подороже или съездить на более престижный курорт».

Рассказы Евгении Сафоновой — это протестная молодежная проза в духе прозы американских битников (Д.Керуака, К.Кизи и др.) с преобладанием этического протеста над социальным, весьма непосредственная по методам выражения и с довольно удачным использованием метода «остранения реальности»: «Фрида спряталась под козырек передвижного ларька, в котором продают куриц-гриль. Ее окружали курицы, которых ели люди. Мужчины и женщины лопали птичек, а косточки бросали собакам». Образы Сафоновой в большинстве случаев не являются локальным приемом и получают развитие по ходу повествования. Так, «остраненная» метафора нынешней городской жизни: «Ее окружали курицы, которых ели люди», отзывается в другом эпизоде: «Лесорубы сидели и курили. Один из них достал яйцо и начал счищать скорлупу. Фрида вспомнила, что еще недавно она видела куриц, а теперь вот яйцо. Но, конечно, это никак не связано. Просто было ею подмечено. Было ею замечено, что смерти нет». Или возьмем метафору из рассказа «Потому что Хлоя умерла»: «В тот момент, когда я сказала, что иногда самоубийство — это выход, мы подошли к стеклянным дверям метро, где было написано: “Нет входа”». В похожем духе написан во всех отношениях необычный, чисто «литинститутский» рассказ «Розы в капюшоне», вошедший в подборку.

Произведения Людмилы Комаровой в начале обучения на ВЛК были несвободны от влияния Зощенко, Хармса, молодого Булгакова. Но уже тогда они не являлись прямым подражанием классикам юмора и сатиры советского периода, скорее их можно было определить как переходный период автора к собственной оригинальной прозе. Это ярко проявилось, в частности, в рассказе «Проездной». Героиню его, 45-летнюю женщину, доведенную до отчаяния хамством и злобой в транспорте, начинает тошнить какими-то маленькими экзотическими птицами с яркой окраской. Характерно, что окружающие ее люди нисколько не удивлены самим фактом появления изо рта у героини мертвых птиц, их больше интересует, как бы удалить женщину от окошечка в кассы метро, где она стоит. Все это прекратилось лишь после того, как какой-то добрый человек дал несчастной женщине проездной на две поездки. «Женщина взяла из рук мужчины проездной и, загадочно улыбаясь, направилась к турникетам. Она шла, все время оглядываясь на мужчину-благодетеля, и в какой-то момент ей даже показалось, что над его головой она видит свечение...» Комарова «подражательного периода» на этом месте бы и остановилась, но теперь она использует все «ресурсы» своего образа, разрабатывая его до конца. Рассказ заканчивается так: «...в шашлычных, расположенных неподалеку от станции метро, на которой пыталась купить проездной женщина, целых две недели продавали диковинные шашлыки от непонятно откуда взявшихся в Москве амазонских перепелов».

Мир, изображенный Гюльнар Мыздриковой, близок миру прозы Д.Лондона и Э.Хемингуэя с его суровой поэтикой и героями — немногословными, внешне грубоватыми, но внутренне отзывчивыми и надежными людьми. При этом автор вовсе не идеализирует их, она просто и наглядно показывает, как такие характеры формируются. Другая тема рассказов Мыздриковой — загадочные совпадения в жизни людей, которые ощущают потребность в любви даже в пустынных и диких горах Приохотья, где осуществляют геологическую разведку. Речь идет о двух мирах, определяющих жизнь человека, — прошлом и настоящем. Герой рассказа «Два залива», хирург, оперировал много лет назад на Чукотке героиню другого рассказа Мыздриковой, «Песня про зайцев». Теперь они встретились на средиземноморском курорте, пытаясь припомнить, где они уже виделись. Оба живут в Москве и даже, как оказалось, на одной улице. Здесь, на курорте, на берегу залива, доктор видит другой залив, Чукотку, полярное сияние. «Он не боялся медведей, ходил на рыбалку, откапывал занесенный снегом вход в дом, ждал первых лучей солнца весной и первых заморозков осенью. Но делал это как-то отстраненно, не отдавая всего себя этому. Он любил книги и вместе с героями проживал чужие жизни». Теперь же ему предстоит встреча со своей, настоящей жизнью.

Проза Алексея Контаря (Смирнова) тоже напоминает рассказы Хемингуэя и Лондона. Вошедший в сборник рассказ о снайпере, у которого даже название хемингуэевское — «Со всеми это кончалось одинаково», продолжает тему дипломного сборника Контаря — «Морские волки». Но нельзя сказать, что Контарь — лишь эпигон Хемингуэя или Лондона, каких в нашей литературе было, наверное, тысячи, поскольку в повествовательной манере Контаря преобладает юмор. Есть у него и своя специфическая образная система, проявляющаяся, в частности, в его морских пейзажах: «Море было спокойно. Включив свои автопилоты, по океанской дороге ровно, как мишени в тире, шли груженные по ватерлинию океанские исполины».

Рассказы и повести Нины Кроминой исполнены веры, что незащищенное, наивное добро так же нужно людям, как и добро, умеющее себя защитить. Потому что если в мире и происходит умножение добра, то все же не от того добра, которое с «кулаками», а от того, что способно тронуть человеческое сердце.

Юрий Тойон (Иванов) из Якутии сочиняет сказки для взрослых «Куриные истории», смешные и грустные одновременно. Куры из его рассказов очень похожи на людей.

«— Сафар, я толстая? — курица Замира стояла у осколка зеркала и разглядывала свои небольшие складки на животе.

— Нет, Замира, ты не толстая, — выученной фразой отбил мужчина-петух. Он считал зерна овса, и ему было совершенно неинтересно обсуждать несуществующие проблемы жены. Хотя при этом Сафар действительно считал, что Замира вовсе не толстая. Она была аппетитная, не более того» («Снег пошел»).

Елена Яблонская — серьезный, печатающийся прозаик. Она обладает своеобразным, мягким чувством юмора, который до поры до времени несколько сковывали границы присущей ей серьезности. Но о рассказе «Семилайка» этого не скажешь: он пронизан не только злободневным литературным юмором, но и фантастическими сюжетными поворотами, несвойственными Яблонской прежде. Это ощущение обретенной творческой свободы важно не только для начинающих прозаиков, но и для таких, которые, как Яблонская, имеют уже не одну книгу и журнальную публикацию.

Екатерина Осорина с одинаковым успехом работает как в реалистическом, так и в фантастическом жанре, причем в обоих случаях стремится следовать лучшим образцам — философской фантастики и исповедальной прозы, что доказывает и вошедший в подборку рассказ «Отпечаток на ладони у Бога». Отмечу также аналитический, образный, энергичный стиль ее дипломной повести «Жизнь, рассеченная пополам». Вот, например, прозаическая трактовка Осориной гамлетовского вопроса «Быть или не быть?»: «В первые дни после смерти Гарри заманчивой мыслью казалось ей познать ускорение свободного падения. Десятый этаж позволяет, а можно еще забраться на крышу 26-этажного дома — это будет около 80 метров. Она часами стояла на балконе, судорожно вцепившись в подоконник, и всматривалась в серость асфальтовой дорожки под окном. Ее манила возможность увидеть в полете секундную метаморфозу — преображение от большого прямоугольника асфальта до крошечной крупицы битума. А если повезет, то и до отдельного атома. Но кто его знает, что там, после отдельного атома? Может, там ее ждет Гарри, а вдруг там нет ничего?»

Основой этой подборки стали рассказы, вошедшие в сборник прозы «Точки», который решили издать мои слушатели. Они не стали ждать, когда редакции наконец заметят их дарования (хотя многие из них уже печатались в газетах, журналах, а некоторые даже имеют книги). Я целиком поддерживаю это начинание. Художник творит наедине с самим собой, но в литературу лучше входить группой, чтобы голос писателя не был одинок в нынешнем далеко не дружелюбном к нему мире. Какая-то жизнь существует и «после отдельного атома», но все же лучше на отдельные атомы не распадаться.

Названием «Точки» подборка и сборник обязаны грустной графической шутке Дмитрия Шостака из одноименного рассказа:

Будда на самом деле

Читатель

А мы всего лишь точки

типогра

фской

кра

ск

и

.

Однако если Будда — читатель, а мы — всего лишь точки типографской краски, то Кто же писатель? Бог? Существует похожая теория о том, что художник — это не более чем зеркало, отражающее Божественный огонь. А отражением чего является точка? Поставим точку среди пустоты — и мы получим уже не пустоту, а окружающее точку пространство. И она будет центром этого пространства. Может быть, и Сотворение мира началось с точки? Тогда это название приобретает несколько иное значение, чем в графическом стихотворении Шостака. Пусть мы всего лишь точки типографской краски, но это — точки сотворения мира. Литературного мира. Может быть, нового. Во всяком случае, хочется в это верить.

Итак, в добрый путь, друзья! Может быть, издатели еще не знают этого, но наша литература нуждается в том, чтобы в ней с вашей помощью произошло обновление имен.

Андрей Воронцов,

руководитель семинара прозы ВЛК