РАССКАЗЫ СЛУШАТЕЛЕЙ ВЫСШИХ ЛИТЕРАТУРНЫХ КУРСОВ

Отпечаток на ладони у Бога

1

В последнее время Арчи редко выходит на связь. Его приходится вызванивать, выискивать в Сети. Я стала программистом из-за Арчи. Только так я могла спасти его.

Коммуникатор пискнул, я рванулась к экрану в надежде увидеть Арчи, но это была мама:

— Привет, Кэсси!

Теперь в моде имена, созвучные с названиями галактик и звездных систем. Меня назвали Кассиопея. Моего брата — Арчибальд, в честь загадочной, слабо изученной системы, в которую еще не вступал ни один человеческий звездолет, и известна она была лишь по изображениям с телескопов.

— Привет, мам! Прекрасно выглядишь! Ты сделала сегодня свой инфоснимок?

— Да, милая. С утра, как обычно. А ты свой?

— Да, конечно.

Мать, с лучистыми морщинками вокруг глаз и аккуратной белокурой шапочкой волос, тронутой проседью у корней. И дочь, в маленьких, почти невесомых очках с круглыми линзами «минус три», с наспех перехваченной в хвостик копной волос с «петухами», таких же светлых, как у матери. Они улыбались и смотрели друг на друга. Точнее, смотрели в экран, каждый в своей точке вселенной. Ученые говорят, девяносто процентов информации человек получает через глаза. В этом смысле общение по коммуникатору было на девяносто процентов полноценным.

Сегодня каждая из них стала на день старше, и сканер зафиксировал срез личностной активности: события за прошедший день, колебания психики, мысли, все новые, едва уловимые изменения внешности, жесты, движения глаз, уголков губ. Это резервная копия личности, на непредвиденный случай.

Перед мамой на столе дымилась кружка с чаем. На кружке фотография: я и Арчи, щека к щеке, у обоих рот до ушей. Он — уже худой, а я — еще юношески пухленькая. Я помню этот снимок. Арчи делал его с руки, направив объектив на нас, поэтому лица вышли засвеченными, носы — крупноватыми, но в целом получилась смешная, радостная фотка. «Улыбайся шире! — командовал Арчи. — Прямо чтоб скулы сводило!»

— Как дела на Виге? — мать сделала глоток чая, и ее интонация изменилась. Голос чуть дрогнул, обозначилась морщинка между бровей.

— Все хорошо. — я бодро улыбнулась и затараторила о мелочах, стремясь увести ее в сторону. — Погода отличная, воздух свежий, не то что на Земле. Жаль, зона засекречена и ты не можешь сюда приехать.

Я стараюсь чаще улыбаться. И шире, как командовал Арчи. Психологи говорят, от этого повышается настроение. Надеюсь и маму заразить своей улыбкой, но она все грустнее.

— Жаль! А у меня чай с малиной. Вкусны-ы-ый! — протянула она и умоляюще сложила руки. — Кэсси, ты уже пять лет не была дома. Приезжай! Скоро у Арчи день рождения.

Я заныла:

— Мам, ну что ты опять... Ты же знаешь, у меня работа... Отметим виртуально, как обычно. Я сделаю «комнату», все будет как в жизни. Хочешь, как на нашей старой квартире? Или нет, на даче! Ты помнишь: старый вяз, терраса с облезлой балюстрадой, кривые ступеньки...

— ...с резиновыми полосками, прибитыми, чтобы не поскользнуться, и розовые кусты справа, а дальше малина, — подхватила мать. — И все же... может, ты приедешь? Я так хочу обнять тебя.

Какая же она живая, думала я, глядя на мать. Морщинки, добрые морщинки вокруг глаз росли с каждым годом и делали ее лицо все нежнее, все живее, красивее. Ее движения, мимика такие привычные — и все же каждый раз неуловимо иные. Наклон головы, когда она прячет слезы; улыбка — один уголок рта чуть выше другого; изгиб кисти, когда она держит сигарету. Родная наша мама.

Чертовы девяносто процентов! Ведь это просто фотокарточка! Как же через нее можно передавать любовь и нежность? Но я не могу! Не могу приехать!

— Может... в следующий раз, — пробормотала я.

2

— Кэсси! — он возникал каждый раз словно из небытия. «К» почти не было слышно, а «И» уже громко врывалось прямо в ухо.

— Фу ты, напугал, — фыркнула я и сразу набросилась. — Почему я вызваниваю тебя сутками? Тебе что, сложно выйти на связь, поболтать с родной сестрой?

Ему нравилось появляться с фокусами. Раньше он приходил в виде птицы Терминатора или Барта Симпсона. Но его чувство юмора давно зачерствело. Теперь Арчи изображал себя то птицей Феникс с выколотыми глазами, то огнедышащим вулканом, пожирающим жизнь вокруг. Сегодня он явился этаким ядерным джинном: взрыв, а в ядерном грибе угадываются контуры его лица.

— Хех, звонила?.. — с равнодушной ухмылкой протянул он, преображаясь в человека. — Что хотела?

— Побыть с тобой. Поболтать, пообщаться.

За его спиной на экране коммуникатора колыхалось синее море: он давно уже облюбовал обои с видами подводных глубин — справа кит, слева коралловый риф. На фоне моря его худощавое лицо казалось бледным, в темные волосы будто закрадывалась седина.

— Понятно. — он закурил. — Не надоело тебе это?

— Опять в плохом настроении...

— У меня нет настроения, — раздраженно перебил он.

— А вот это что тогда за рожа недовольная? — я ткнула пальцем в монитор. — Дай-ка я тебе в носу поковыряю. — я начала крутить пальцем дырку в мониторе и невольно захихикала. — что-то из него торчит. Ах, да это же огромный кусок плохого настроения!

Арчи тоже не выдержал, рассмеялся. Он часто так надо мной измывался, когда я капризничала в детстве.

— Помнишь, как ты за мной на пустырь бегала?

Я помню. На пустыре у Арчи были сходки с другими мальчишками. Они дрались на деревянных мечах и называли друг друга древнегреческими именами. Мама не разрешала ему бегать на пустырь: слишком далеко от дома. А я обижалась, что брат не брал меня с собой, и кралась за ним тайком, а потом маме жаловалась, ябеда.

— Один раз ты перелезала через забор и свалилась с него. Порвала платье и коленку ободрала. — голос его потеплел. — Коленку даже не заметила, а из-за платья плакала. У тебя и правда тогда из носа ручьи плохого настроения текли.

— Коленки только потом заболели, — объяснила я. — А помнишь, как я тебя крапивой отхлестала за то, что ты из моей клумбы цветы повыдирал для девчонки какой-то?

— Хех, не меня...

Это «хех», глухое и нервное, словно резкий выдох или спазм от недостатка воздуха, не смешок совсем. Левый уголок рта поехал вверх, совсем как у мамы. Только она улыбалась, а у Арчи недобрая это ухмылка, почти оскал.

Он помолчал немного, закрутил в руках четки, которые я ему когда-то подарила. Собрался с мыслями. А потом начал тихо, сквозь зубы, зловеще растягивая слова, говорить:

— Не меня ты крапивой отхлестала. Меня нет. Есть только чертов инфоснимок и пара дорогих микросхем. Я для тебя всего лишь фотокарточка. Тебе хочется пообщаться, вспомнить былое. А мне хочется жить в реальном мире.

— Послушай, ученые работают над этим. Через несколько лет разработают искусственные тела...

— Искусственные! — взорвался он. — Я не хочу больше слышать это слово! У меня уже есть протезы, которыми я могу здороваться с людьми и даже чувствовать теплоту их потных ладошек. У меня есть искусственные рецепторы, которыми я могу ощущать вкус картошки! Но ты знаешь, эти ладошки — это полная лажа. А твоя виртуальная картошка... ну как бы тебе это объяснить... это намного-намного-намного хуже, чем вонючий «Анкл Бенс» из порошка!

Арчи уже орал во весь голос, встав со стула и возбужденно ходя по своему жилищу. С последней фразой четки полетели в экран и с треском ударились об него.

Кит невозмутимо помахивал хвостом, яркие рыбки мягко покачивались над кораллами. Я тоже могла бы разораться под стать ему, но так с ним не сладишь. Спокойствие и улыбка на лице.

— Я надеюсь, ты мне не в лицо попал, — невозмутимо заметила я. — Так и очки разбить можно.

Он приблизил лицо к экрану — его большие черные глаза горели огнем.

— Вот, Кэсси! — с придыханием сказал он, выставив указательный палец вверх. — Вот! Ты зришь прямо в корень. В реальности я бы такого не сделал. А здесь я медленно схожу с ума. Ведь я — просто компьютерная игрушка! Гребаная тамагочи вам на потеху! Вам хорошо, а обо мне вы подумали?

Он хотел сказать что-то еще, но я его перебила:

— Мы думаем о тебе, Арчи! Я и мама! Мы думаем о тебе каждый день! — я была спокойна, но голос предал меня и зазвенел от слез.

3

Арчи умер много лет назад. Он только окончил филологический факультет, поступил в аспирантуру, и вдруг — саркома мозга. Сначала это казалось мелочью жизни: доктора говорили, вероятность излечения высока — девяносто процентов. Арчи со смехом рассказывал мне о непутевом Аиде, повелителе царства мертвых:

— Прикинь, Кэсси. Геракл спер у него собаку, Орфей запудрил ему мозг своими песнями, а Сизиф просто отпросился на минуточку, якобы на разборки с женой. И чего мне бояться такого придуря?

Я согласно кивала и верила, что Аид нас не возьмет. Я тогда была еще школьницей, увлекалась ботаникой, готовилась идти на биологический. Приносила ему в больницу цветы и листья, которым потом предстояло попасть в мой гербарий. Он загадывал, что принести в следующий раз, — для меня это была занимательная игра.

На третьем году его болезни, когда мне пришло время поступать, я решила пойти в кибернетический. Я глядела на худые руки Арчи, когда он перелистывал страницы моего гербария, и оставшиеся десять процентов казались мне чертовски крупной цифрой. Нужно было застраховать от нее свою семью. В Кибернетическом институте базировался проект по цифровому бессмертию, и я захотела во что бы то ни стало попасть в него. Я окончила институт экстерном, меня взяли в проект, и я добилась, чтобы Арчи вошел в экспериментальную группу пациентов.

— Кэсси, — Арчи взял себя в руки, виновато наморщил лоб, — пойми, мне хочется курить настоящие сигареты, чувствовать настоящий ветер на настоящей коже... А искусственное — я не хочу. Не жизнь это. — он безвольно опустил голову и замолчал.

Весной N-го года, когда он лежал в больнице на очередном сеансе химии, я приносила ему цветущие ветки сирени. Арчи говорил, они пахли весной и борьбой за жизнь. Аромат сирени навевал мечты, заставлял нас строить планы на будущее. Арчи хотелось научиться нырять с аквалангом и попасть в Древнюю Грецию. Я мечтала отправиться в звездную систему Арчибальд, чтоб изучать ее флору. На Древнюю Грецию я тоже была согласна. И мы радовались, находя в соцветиях сирени пятилистники, ведь это к счастью, к тому, что мечты сбываются...

Теперь сирень не такая, как раньше. Сердцевидные листья идеальной формы, без единой червоточинки, соцветия чисто лиловые, строго конусообразной формы. Ради аллергиков постарались селекционеры — теперь сирень не пахнет. И ни одного пятилистника не найдешь.

— Дурак ты! — разозлилась я. — Ты осознаешь себя — значит, ты есть! И тебе не нужно заботиться о еде или крове! Ты не заболеешь! Ты не должен вставать в семь утра и, с трудом продирая глаза, идти на работу — ты помнишь, как тебя бесила такая перспектива? Ты чистая мысль! Летаешь где хочешь! Разве это не прекрасно? Я создам тебе любой виртуальный мир — катайся на машинах, путешествуй, узнавай новое! Декарт бы тебе позавидовал.

— Хех, ничего действительно нового я узнать не могу. Ведь я могу попасть лишь в ту виртуальную копию реальности, которая уже известна человеку, настоящему человеку. И кстати, о Декарте... — Арчи снова усмехнулся и напустил на себя глубокомысленный вид. — Разовью его мысль. Я мыслю, значит, я существую. Но существую не значит живу. Вывод: иди в жопу, Декарт!

Мне больно, Арчи. Говорят, я неплохой ученый, у меня много научных статей, и многие открытия в области цифрового бессмертия на моем счету — тактильные, вкусовые ощущения, обоняние. На собственные деньги я нанимала программистов, и мы работали по ночам, чтобы мои идеи претворялись в жизнь быстрее. Знаешь, мне бы хотелось вывести сорт сирени, где все цветки были бы пятилистники. Но пришлось стать программистом. Все ради тебя! А ты не оценил, что я для тебя сделала.

— Ты просишь подумать о себе, а о нас ты подумал? Захочет ли мама жить без тебя? Смогу ли я жить без тебя?

У меня в запасе много аргументов, я каждый день прокручиваю их в голове.

— Мама хоронила мое тело. А ты... — он ласково улыбнулся и провел рукой по экрану, словно погладил изображение моего лица. — ты слишком впечатлительная. Переживешь!

В палате Арчи надолго поселилась хитрая аппаратура, он часами лежал опутанный проводами и электродами. Я говорила ему, что мы тестируем новую технологию лечения. Если бы он узнал тогда, что происходит на самом деле, он бы убил меня. Так и вижу, как он говорит: спасибо, сестренка, что заранее меня похоронила. Но я никогда не хоронила его. Просто однажды я представила, что он умер, и чуть не умерла сама. Падая в обморок, головой я зацепила хрустальную вазу и угол стола. Голову зашили, а страх потерять его остался.

И вообще, я не врала ему. Оцифровка личности — действительно лекарство от всех болезней. За ту весну мы успели описать характер Арчи, модель поведенческих реакций, снять копию с его памяти, сделать детальный визуальный образ. Я верила, что смогу создать для него вторую жизнь, хотя и без тела. Со временем мы разработали для цифровых бессмертных — этернитов — тактильные ощущения, виртуальные города, в которых они могли жить. С помощью специальных виртуализационных капсул обычные люди могли оказываться в искусственном пространстве и общаться с этернитами.

Наш проект взорвал мир. Газеты восторженно трубили о победе над смертью, люди стояли в очереди за инфоснимками, капсулы были нарасхват. Правда, пока это могли себе позволить только богачи и малая доля онкобольных, поступающих к нам по государственной программе.

Я тоже поначалу увлеклась капсулами, зачастила в гости к брату, а потом перестала — мне было там немного не по себе. Я боялась, что однажды перепутаю виртуальный мир с реальным. Нет, конечно, Арчи был прав, ощущения в виртуальном мире менее яркие, чем в жизни. Но и в жизни иногда, как посмотришь вокруг, блеклое все и безжизненное — люди в немаркой одежде, вжав головы в плечи, спешат на работу, проводят там в механических действиях целый день, вечером — торопливо поглощают безвкусные полуфабрикаты, потом пару часов бессмысленных телепередач, не оставляющих ни малейшей зацепки в памяти, и спать — для нового бесцветного трудового дня. А виртуальный мир можно раскрасить по своему вкусу и заниматься там тем, чем хочется. Так что неизвестно, где лучше.

Другие этерниты никогда не жаловались на блеклость ощущений. Понятно, что человеку, которому подарена вторая жизнь, не свойственно придираться. Но Арчи не был обычным человеком. «Я слишком хорошо помню себя живого», — говорил он.

Да, наверное, все-таки там лучше, где наше тело. Но за неимением оного... На моем столе в цветочном горшке рдели алые орхидеи — редкий вид. Интересно, растет он на Арчибальде? Лучше бы это была сирень, но для нее не сезон. Я устала с ним спорить. Сняла очки, протерла идеально чистые стекла:

— Ты не ценишь то, что у тебя есть. Просто подумай об альтернативе...

Он отозвался голосом, еще более усталым, чем у меня:

— Я думаю о ней каждый день.

4

Я помню тот день, когда тело Арчи умерло и я впервые вступила в контакт с его инфоснимком. Мама стояла позади меня и плакала, а я объясняла Арчи, что теперь он цифровой бессмертный, и рисовала в красках его дальнейшие перспективы. Мои щеки горели от волнения, руки дрожали. Он, бледный как полотно, недоверчиво смотрел на нас с экрана коммуникатора и слушал. Когда я закончила, он не сказал: «Спасибо, сестренка, что заранее меня похоронила». Он лишь улыбнулся уголком рта:

— Прикольно!

Поначалу Арчибальду нравилась его новая сущность. У него захватило дух от открывшихся перед ним перспектив. Человек, которому не нужно ни есть, ни спать, который не стареет! Каких интеллектуальных высот он мог достичь! Он мог заниматься творчеством, наукой, бизнесом, и все это без ограничений во времени. Он был на вершине пирамиды Маслоу. А то, чего он не мог, казалось просто физиологическими потребностями. Рудиментом, от которого организму, перешедшему на следующую ступень, давно следовало избавиться.

Наш проект получил безоговорочную поддержку правительства. Без проволочек были приняты все необходимые законы для уравнивания прав этернитов с обычными людьми. У Арчи были паспорт, карта социального страхования и вполне реальный банковский счет, на который работодатель мог перечислять зарплату.

Арчи быстро освоился со своим статусом. Через программы-адаптеры он мог подключаться к электронным библиотекам, общаться с людьми, писать курсовые работы, сдавать экзамены, управлять своими деньгами в банке — в общем, вести вполне социальную жизнь.

Я была в эйфории оттого, что у меня все получилось. Я была счастлива как сестра и как ученый. Мне казалось, что и Арчи счастлив. Целыми днями мы с ним ныряли в виртуальные морские глубины и путешествовали по Древней Греции, над которой я кропотливо работала во время его болезни.

Мама долго не могла привыкнуть. Ей все казалось, что вместо сына ей подсовывают суррогат. И когда она в виртуальной комнате обнимала Арчи, гладила его по щеке, ее не покидало ощущение какого-то дурного сна, полусумасшествия. Она все мучила его расспросами о нашем прошлом:

— Ты помнишь, что ты сказал после первого дня школы мне на ушко?

— Я сказал: «А теперь — в университет!»

— Ты помнишь, какой велосипед мы тебе на семь лет подарили?

Это превратилось в какую-то болезненную, захватывающую, непрекращающуюся викторину, в которую включилась и я. «Ты помнишь?» — спрашивали мы то и дело, словно проверяли друг друга на настоящесть.

За полгода Арчи проглотил программу трехлетней аспирантуры и начал преподавать древнегреческую литературу. Он появлялся перед студентами на большом мониторе с поворотным механизмом, которым сам управлял. Студентам это было не в новинку — телемосты и видеоконференции существовали еще в двадцатом веке. Многие даже и не знали, что Арчи — этернит. Деньги он тратил на нас с мамой или вкладывал в мои изыскания. Вслед за мной увлекся кибернетикой, потом принялся за философию, потом бог знает за что еще...

Однажды мы с Арчи прогуливались по дорожке возле нашей дачи, точнее, ее виртуальной копии. Все было как в жизни: белый гравий мягко хрустел под ногами, с газона к дорожке тянул настырные лапки клевер, ветер доносил едва заметный аромат цветущей липы. Только георгины на клумбах цвели чересчур пышно. Арчи был в тот день молчаливый и небритый. В потертом твидовом пиджаке, на голове дурацкая вязаная шапочка — прямо сумасшедший ученый на пороге открытия. При каждом шаге Арчи зарывался носком ботинка в гравий и выбрасывал вперед маленький залп камешков.

— Ну, хватит! — прикрикнула я на него, шаркающий звук раздражал меня.

Арчи снял с ноги ботинок и внимательно рассмотрел его.

— Хех, царапины от гравия — почти как настоящие, — ухмыльнулся он. — И как это вам удается все так детально предусмотреть? Боги вы, что ли...

В последней фразе звучала издевка. Он потряс у меня перед носом ботинком и добавил:

— Представь на минуточку, что какую-то частичку меня вы все-таки упустили... И моя, скажем, «душа» сейчас уже бродит по царству Аида, а я и не знаю... Ты понимаешь, какого удовольствия ты меня лишила? — он состроил огорченную гримасу и зашвырнул ботинок далеко в кусты.

С этого момента Арчи словно подменили. Внезапно ему захотелось власти, и за пару лет он вытеснил из кресла старого ректора. Потом занялся политикой и даже начал предвыборную кампанию в одном округе, но ему это быстро наскучило. Он подсел на компьютерные игры, стал спускать деньги на казино и виртуальные наркотики, которые подпольно разработали какие-то негодяи.

В университете свои часы по Древней Греции он сбагрил другому преподавателю, а сам начал читать собственный курс лекций «Философия смерти». Я была на одной из них: с бледным лицом и бегающими глазами Арчи скороговоркой произносил отрывистые фразы, потом надолго замолкал и взрывался речью снова. Руки его то энергично взвивались в воздухе, то обвисали плетьми. В конце, с трудом выговаривая слова, он простонал:

— Все! Я больше не могу. Я сдаюсь. — И упал лицом вниз на свой виртуальный лекторский стол...

...Экран коммуникатора все еще горел передо мной. Арчи не отключился. Кит за его спиной тихо вздыхал, плеск и мерцание воды убаюкивали.

— Ты помнишь Терцию? — спросил он.

Я кивнула. Терция была этернитка, как и Арчи. Попала к нам по правительственной программе. Она считалась подающей надежды поэтессой, и ее необходимо было спасти ради ее будущего вклада в искусство. Арчи познакомился с ней на каком-то интернет-форуме. Через пару дней прогулок по виртуальным паркам он написал мне: «Как бы мне трахнуть Терцию?» — и перевел на мой счет крупную сумму.

Моя ночная лаборатория заработала с удвоенной силой. Через год мы смогли дать Арчи то, что он хотел. И он отправился покорять океаны виртуального секса с безудержностью капитана Блада. Одной Терцией он, конечно, не ограничился, хотя и брюзжал постоянно, что это совсем не то, что в жизни. И все же на время Арчи утешился новой игрушкой.

— Я говорил тебе, что мы расстались с ней. Но это неправда. — Арчи снова был спокоен и перебирал тонкими пальцами бусины четок. — Терция умерла.

За секунду до этой фразы я поняла, что случилось с Терцией. Я сорвала цветок орхидеи со стебля и уткнулась в него носом, чтобы спрятать смятение. Орхидея ничем не пахла. Но мои глаза все равно выдали, что я поняла.

— Да-да. Она отключилась. Стерла свой инфоснимок. Покончила с собой. — Он буднично и жестко чеканил фразы. — И, как ты понимаешь, вовсе не из-за того, что я ей изменял.

Значит, вклада в искусство не получилось. Как хорошо, что я оформила над Арчи опекунство и заблокировала возможность отключиться самому. А он, наивный, думал: не скажет мне про Терцию, я и не замечу, куда он двигает свою жизнь. Я уже давно не младшая сестра, а он просто не успел толком побыть взрослым, поэтому и чувствует эту разницу между жизнью и виртуальным миром так сильно.

Арчи бросил четки и снова закурил. Глаза его болезненно блестели, и я подумала: те чувства, которые он испытывает сейчас, он никогда не испытывал при жизни... поправка: предыдущей жизни... то есть жизни с телом... что-то я начинаю путаться... И может быть, компьютерная модель не в силах правильно отразить то, что он сейчас чувствует. Ей приходится экстраполировать, додумывать за него. Если бы при жизни... снова запинка... жизни с телом Арчи помыслил о смерти, возможно, лицо его исказила бы гримаса ненависти и он крушил бы все вокруг, кричал, размахивал руками. Да, так, скорее всего, и было бы, ведь я знаю его, а компьютерная модель лишь рассчитывает. От этой мысли мне стало страшно.

— Отгадай, почему она это сделала?

Я рванула из вазы второй цветок — он тоже был без запаха. В сердцах я бросила его на пол и выпалила:

— Потому что дура и слабачка! Профукать столько государственных денег только из-за того, что у нее была депрессия, а ее богатый душевный мир никто, блин, не смог оценить!

Арчи всегда можно было взять на слабо. Но на этот раз он не поддался. Усмехнулся криво — это «хех» доведет меня до белого каления.

— Да нет, все гораздо проще. — постепенно он растворялся в плотных клубах дыма. — Я не буду тебя грузить такими сентенциями, как «жизнь без конца теряет всякий смысл» или «первейшее право бессмертного — это право на смерть». Это все банальности... А Терция просто хотела ребенка.

5

Арчи давно уже не работал в университете. Если ему нужен был доступ к какому-то платному ресурсу — казино, девочки, компьютерные игры, — он брал деньги у меня.

— Ты не находишь, что созвучие слов «робот» и «работать» неслучайно? Хоть я и робот, но все-таки мне бы хотелось быть больше похожим на человека, — так объяснял он свое безделье.

Я контролировала его расходы, отсекала сомнительные покупки, если подозревала, что это наркотики, заставляла заниматься чем-то продуктивным.

— Я пишу вторую часть своей книги, — ныл он, когда я в очередной раз подсовывала ему работу — написать немного программного кода для нашего проекта.

— Какой еще книги?

— «Философия смерти», — напыщенно декламировал он, скаля зубы.

— Покажешь?

— Закончу — покажу. Пока рано.

В честь дня рождения Арчи мы с мамой по памяти воссоздали нашу старую квартиру — ту, в которой прошло наше детство. Протертый синтетический палас, куцые коричневые занавески на окнах, мебельный гарнитур с резными узорами, которые все время отваливались, и мама заставляла отца подклеивать их — отец тогда еще был жив. Детская — одна на двоих; над моей кроватью — пыльный балдахин, а у Арчиной изголовье с набалдашниками в виде лошадок. Арчи откручивал их ради забавы и заставлял меня искать. Убожество, а не квартира, но какая же она была уютная, живая! И снова:

— Кэсси, ты помнишь, кто отбил кусок зеркала в коридоре?

— Да, мам. Мне не терпелось надеть новые ролики, и я врезалась на них в зеркало. А Арчи взял вину на себя...

Я устроила пышный стол: все наши старые семейные рецепты со смешными названиями, некоторые — еще бабушкины. Салат оливье, закуска «Гранатовый браслет», на горячее — утка в яблоках, на десерт — торт «Наполеон медовый». Именно так, «Наполеон медовый», а не «Медовый Наполеон», потому что так звучнее, ностальгичнее, нежнее. Произносить нараспев, с легкой грустинкой в голосе.

— Знаете, а я ведь испекла сегодня наш любимый «Наполеон медовый»... — мама виновато приложила руку к груди. — Кэсси, тот, что здесь, на виртуальном столе, очень-очень похож, но чего-то неуловимо не хватает...

Она прикрыла глаза, подбирая слово. На ее лице блуждала улыбка. Нежности? Нет, не то. Аромата? Да вроде все есть — и ваниль, и коньячная эссенция, все на месте. Насыщенности? Натуральности? Нет, Кэсси обидится, хотя что здесь обижаться. Ведь в жизни то же самое — продукты стали не те, что раньше: яблоки напичканы удобрениями, курица — анаболиками, мороженое — синтетическими добавками, — где им быть вкусными? И тот «Наполеон медовый», который готовила ее мама в детстве, лучше того, что стоит сейчас одиноко в ее маленькой кухне. А тот, что стоит на кухне, всего лишь немногим лучше скрупулезной подделки, которая красуется сейчас перед ней на старинной фарфоровой тарелочке. Всего лишь немногим лучше, тогда в чем разница? Всего лишь еще один шаг на пути к смерти. Правда, здесь — в виртуальном мире — нет смерти. Тонкий фарфор матово поблескивал потемневшей якобы от времени позолотой. И времени здесь нет. Есть только безграничные возможности иллюзий, и безграничность эта навевает смертельную тоску.

— Души не хватает, — подсказал Арчи, с прищуром поглядывая на меня.

Мама вздрогнула и открыла глаза. Морщинка между ее бровей углубилась. Я сдвинула очки на лоб и укоризненно посмотрела на брата — ну хотя бы сегодня можно не... Загадочная, черт возьми, звездная система Арчибальд! Ну почему все этерниты как этерниты, а ему души не хватает? Он сделал невинные глаза и невозмутимо продолжил:

— «Души» в кавычках, если вам не нравятся теологические термины. Секретного ингредиента, синтезировать который не сможет даже Кэсси...

— Это из твоего нового курса лекций? — перебила я.

— Нет, это другая работа — «Наличие отсутствия смысла жизни у этернита», — язвительно, в тон мне ответил Арчи.

Мама ласково потрепала сына по голове:

— Милый, если ты о смысле, то посмотри вокруг. Разве наша жизнь чем-то отличается от твоей? Кэсси с утра до вечера на работе, у нее нет ни мужа, ни детей. Миллионы людей живут без смысла, не испытывают эмоций, не имеют желаний. Годами не видят родных, потому что заняты, заняты...

Я заерзала на стуле — этот упрек был адресован мне. Мама заметила мое движение и мягко накрыла своей ладонью мою — мол, это я не тебе, так, в целом. Но остановиться уже не могла:

— ...Я таскаюсь по врачам, смотрю глупые передачи по телевизору и готовлю пироги, которые все равно приходится выбрасывать, потому что съесть их некому. На Виг же их не отправишь... Единственное, что придает моей жизни смысл, — это вы, мои дети! Если вас не станет, то на следующий день я умру!

Лицо мамы скривилось, но она сумела сдержать слезы.

— Ну, блин, это циклическая ссылка какая-то, — ругнулся Арчи. — Меня воссоздали, чтоб в твоей жизни был смысл, а я продолжаю жить только затем, чтоб ты не умирала. Вы поймали меня в логическую ловушку.

Он, прищурившись, посмотрел на меня долгим взглядом и жестом изобразил, как снимает передо мною шляпу.

Мама пропустила фразу Арчи мимо ушей.

— Пойду-ка я к себе, — улыбнулась мама, — покажу вам мой настоящий торт, — на слове «настоящий» она осеклась, — через коммуникатор, хорошо?

Арчи словно того и ждал. У него было несколько минут, пока мама снимет с себя датчики, выйдет из капсулы и включит обычный коммуникатор. Он повернулся ко мне и снова смерил меня подозрительным взглядом:

— Кэсси, Кэсси... ты совсем не меняешься. Все такой же нечесаный хвостик с «петухами» и очки набекрень.

— Ах, если бы! — сыронизировала я. — Я все же старею. — и назидательно: — а ты нет.

— Ты пять лет не была дома. И «петухов» у тебя на голове всегда ровно четыре. Хотя они и расположены все время по-разному. Хитришь ты, Кэсси...

Я отломила ложечкой кусок виртуального торта и отправила его в рот. Обои в гостиной, с блестящими цветами по моде того времени, внизу, у плинтуса, были ободраны кошкой. Кошку я не решилась воссоздавать. Арчи ее любил, начнет еще придираться.

— Ну что опять не так? — вздохнула я.

— Зачем ты нас обманываешь, Кэсси? Нет никакого секретного проекта на Виге. Я ведь нашел твое свидетельство о смерти.

По позвоночнику пробежал холодок. Ощущение было вполне реальным. А он продолжал:

— Я, конечно, ни на что не гожусь в программировании, но мой знакомый хакер вполне успешно взламывает базы государственных служб.

Я молчала. Вкус торта раскладывался во рту на отдельные составляющие: мука — формула Y235, яйцо — формула W115, сливочное масло — формула FBV236...

— Ты погибла пять лет назад. В автокатастрофе. Но ловко замела следы. Твой инфоснимок продолжает жить в сети, пишет программы, компания платит тебе зарплату, на которую ты содержишь мои и свои терабайты памяти. Только вот зачем?

Торт разлагался у меня во рту, вызывая приступ тошноты.

— Я... я просто хотела, чтоб мы были вместе. Ты, я и мама.

— Хех. Как же мы можем быть вместе, милая, когда ни тебя, ни меня — нет?

Я посмотрела на свою несуществующую ладонь. Я вижу, я чувствую ее, но много ли это значит? Да, в детстве наши ощущения гораздо сильнее, чем во взрослой жизни. Так же как и торт вкуснее, и трава зеленее. Я объясняла это тем, что с возрастом у человека слабеют эмоции, так же как грубеют вкусовые рецепторы, слабеют обоняние, глаза. И в этом смысле этерниты просто более взрослые, чем обычный, то есть живой, человек... то есть человек с телом... Снова я запуталась...

Кто я, что я? Я никогда не стану первопроходцем на Арчибальде. И никогда больше не вдохну аромат настоящей сирени. Ведь уже пять лет, как у меня нет тела. Я этернит. Я фотокарточка. Всего лишь чертов инфоснимок и пара дорогих микросхем.

Я — просто отпечаток памяти на ладони у Бога.