Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Шестая повесть Белкина

Михаил Зощенко и его место в литературе ХХ века

В статье «Литературные кумиры минувшего века» я определил четыре, на мой взгляд, ведущих русских писателя ХХ века: Шолохов, Булгаков, Платонов и Набоков. Если бы я задался целью определить вторую «четверку» (а я ее пока еще в целом для себя не определил), то я в нее точно включил бы Михаила Михайловича Зощенко (1894–1958).

В жизни он был необщительным и весьма скрытным человеком, поэтому неудивительно, что его биография мало изучена, особенно дореволюционная. О боевом офицерском прошлом Зощенко (1915–1917), в принципе, известно, но как-то без подробностей, если не считать истории с отравлением немецкими газами в июле 1916 г., описанной в книге «Перед восходом солнца». А ведь это случилось под Сморгонью — «русским Верденом»! Город был снесен с лица земли ураганным огнем немецкой артиллерии, даже ни одного деревца целого не осталось. Из 16228 человек довоенного населения в декабре 1917 г. насчитывалось 154 жителя. «Кто под Сморгонью не бывал, тот войны не видал», — ходила у солдат поговорка. А сам Зощенко писал: «В ту войну прапорщики жили в среднем не больше двенадцати дней» («Перед восходом солнца»). Знаменитая газовая атака под Сморгонью 20 июля 1916 г. продолжалась полтора часа, газ проник на глубину 20 км. Было отравлено 40 офицеров (среди них Зощенко) и 2076 солдат.

Чем ближе Октябрьская революция — тем отрывочней и скудней сведения о Зощенко. При Керенском, летом 1917 г., он был назначен начальником почт и телеграфов и комендантом почтамта Петрограда. Должность была не только немаленькой, но и, по тем временам, стратегической: мы помним, что почта и телеграф входили в число объектов, предназначенных для первоочередного захвата большевиками. Нам неизвестно, сопротивлялся ли таким попыткам Зощенко (скажем, во время июльских событий 1917 г.), зато известно, что, неожиданно оставив должность, он выехал… в Архангельск. Отчего же так далеко? Может быть, и впрямь, вел себя не очень лояльно по отношению к революционерам и предпочел скрыться от них подальше, когда они стали брать верх? А кем штабс-капитан Зощенко был в Архангельске? Адъютантом командира городской добровольческой дружины. Дружины эти являлись отнюдь не революционными формированиями. Более того: когда в Архангельске летом 1918 г. высадились англичане, местная дружина весьма им в этом способствовала. Но точно об архангельском периоде жизни Зощенко нам известно лишь с его слов, что он отказался от предложения эмигрировать во Францию. Значит, было из-за чего эмигрировать?

О тогдашних политических пристрастиях Зощенко можно сказать с некоторой долей уверенности лишь то, что он очень не любил Керенского — благодаря документальной повести о нем, опубликованной 1937 г. Это вовсе не юмористическое произведение, а непривычная для почитателей Зощенко историческая публицистика, хотя и не лишенная его своеобразного юмора. В «Керенском», безусловно, главный герой описан не с точки зрения советского писателя, а с точки зрения фронтового офицера 1917 г.: «Он издавал приказы и потом отменял их. Он, расшатав дисциплину, стал яростно подтягивать всех и требовать еще более строгой дисциплины. Он кричал о мире, а потом повел в наступление». А в последней главе Зощенко пишет: «На одной из лекций, кажется, год спустя (Октябрьской революции. — А. В.), к нему подошел один из русских эмигрантов и ударил его по лицу, сказав, что он бьет человека, который погубил Россию».

Повесть «Керенский» — чуть ли не единственное произведение Зощенко, из которого мы хоть немного узнаем, что он в действительности думал о политике. А в 1921 г. в литературе появился другой Зощенко. Как автор он почти не присутствовал в своих произведениях, несмотря на частое повествование от первого лица. Смешные рассказы меланхолика Зощенко получили такое широкое хождение в народе, что зачастую пересказывались как анекдоты без всякого упоминания автора. Вот, например, крылатая фраза из рассказа «Лимонад» (1925), герой которого решил бросить пить: «Больше как две бутылки мне враз нипочем не употребить. Здоровье не позволяет». А вот незабываемые ощущения героя, когда он пить, наконец, бросил: «Не пью и не пью. Час не пью, два часа не пью. В пять часов вечера пошел обедать в столовую. Покушал суп. Начал вареное мясо кушать — охота выпить». Другой знаменитейший сюжет — в рассказе «Воры» (1925). Герой, пассажир поезда, запуганный рассказом соседа, что около Жмеринки «воры очень отчаянные, кидаются прямо на пассажиров», «сапоги с людей снимают», доверчиво сообщил ему, что «завсегда ухом на чемодан ложится», а сапоги у него «русские, с длинным голенищем — не снимут». Напрасно он был столь доверчив. «Не доезжая Жмеринки», кто-то сильно дернул героя за ногу. Он вскочил, погнался за вором, но бежать не смог — «потому сапог наполовину сдернут». Вернувшись к своему месту, пассажир увидел, что чемодана как не бывало. «Вор-то, оказывается, нарочно за ногу дернул, чтоб я башку с чемодана снял». Этот сюжет стал не только фольклорным, но и, как говорят литературоведы, «блуждающим»: он получил своеобразное развитие и в «Печках-лавочках» В. Шукшина, и в романе «Русский ураган» современного писателя А. Сегеня. Причем у Сегеня воровская комбинация не менее виртуозная, чем у Зощенко: в купе входит девятилетний мальчик с огромным чемоданом, герой помогает парнишке забросить его наверх (чемодан оказался неожиданно легким), а свой прячет под нижнюю полку. Потом он лег спать на верхнюю полку, а когда проснулся, ни мальчика, ни обоих чемоданов уже не было. Ловкий воришка положил чемодан героя в свой и был таков.

В 20-е годах сюжеты Зощенко носили отмеченный анекдотический или «прикольный», как теперь говорят, характер, были быстротечны, рассчитаны на моментальный эффект и в интриге своей несложны. Фекла Тимофеевна Разуваева из «Веселенькой истории» (1927) задремала в лиговском поезде и широко зевнула, а сидящий наискосок военный «взял и добродушно сунул ей палец в рот». Разуваева с перепугу «поскорей захлопнула свой чемодан». «Ужасно тут закричал военный. Начал кричать и выражаться». Но и у Феклы Тимофеевны есть свои резоны: «дескать, может, и палец-то черт знает какой грязный, и черт знает за что брался». Мы смеемся, потому что очень смешно, без всякой подоплеки — да и нет ее, особой подоплеки.

В 30-е годы сюжеты Зощенко усложнились, стали, что называется, многоходовыми, рассчитанными не только на внешний эффект. Настоящим шедевром жанра стала «Слабая тара» (1930). Весовщик в транспортной конторе не принимает для отправки грузы в «расхлябанной таре». «Тут где-то шляется человек с гвоздями, — говорит он. — Пущай он вам укрепит». Действительно, за будкой не то чтобы шляется, а вполне прочно обосновался человек с гвоздями и молотком и за восемь рублей «укрепляет тару». Герой рассказа начинает сомневаться, что его тара — «крепкая». Не дожидаясь своей очереди, он воспользовался услугами рабочего за будкой, причем выговорил себе «крупную скидку». Однако весовщик все равно говорит герою: «Тара слабовата. Не пойдет». Герой удивляется: «Разве? Мне сейчас только ее укрепляли. Вот тот, с клещами, укреплял». «Ах, пардон, пардон! Извиняюсь. Сейчас ваша тара крепкая, но она была слабая. Мне это завсегда в глаза бросается. Что пардон, то пардон».

В том, что тема этого рассказа — «вечная», я не так давно имел возможность убедиться. Ехал я в поезде южного направления, который отправлялся из Москвы поздно вечером. Мы с моим спутником сразу же решили лечь спать. Но нам нужны были постели и мы попросили проводника их принести. Купе проводников соседствовало с нашим, но «служивый», тем не менее, понес комплекты белья не нам, а в дальний конец вагона. Раздав постели в последнем купе, он вернулся, взял новые комплекты и, не торопясь, пошел во второе купе от конца. Когда же мы ему напомнили, что он обещал принести белье нам, проводник высокопарно ответил: «Не могу же я сбиваться с ритма!» При этом было не очень понятно, почему его ритм начинался именно с другого конца вагона. Между тем, напарник его праздно стоял у нашего купе. Заглянув в дверь, он тихонько спросил: «Хотите, я вам быстро принесу? Но надо будет заплатить по десять рублей за скорость». Воистину, зощенковские типы неистребимы!

В конце 30-х гг. в рассказах и повестях Зощенко (в том же «Керенском») появляется так называемый подтекст, который ему столь дорого стоил впоследствии. Вот, скажем, рассказ для детей «О том, как Ленин бросил курить» (1940). В юности, будучи студентом, В. И. Ульянов-Ленин много курил. Мать Ленина, Мария Александровна, не раз уговаривала его бросить эту вредную привычку, на что он отвечал: «Ничего! Я здоровый. Мне это не очень вредно». Но Мария Александровна, зная, на какую пружину в душе сына надо нажать, однажды сказала: «Мы живем на пенсию, которую я получаю после смерти твоего отца, Ильи Николаевича. Пенсия у нас маленькая. Каждая лишняя трата отражается на хозяйстве. И хотя твои папиросы недорого стоят, но всё-таки было бы лучше для хозяйства, если бы ты не курил». На этот раз Ленин и не подумал спорить, положил на стол папиросы и больше уже никогда не курил. Казалось бы — детская нравоучительная безделица, но лично мне эта деталь многое сказала о Ленине. Ну, например, в контексте споров о том, русский он был или нерусский. Я думаю, что по столь прагматичной причине мог бросить курить только нерусский человек. Если вы заметили, тема семейной экономии в нынешней антиникотиновой кампании даже обсуждается (при довольно недешевых сигаретах). Героя рассказа «Лимонад», бросающего пить, она тоже не волнует.

Завершает цикл «Рассказы о Ленине» рассказ «Охота». В начале его автор подробно знакомит нас с повадками лис: «Лисицы имеют обыкновение жить в норах. Но только благодаря своей хитрости они сами не роют себе нор. А они увидят какую-нибудь готовую нору, которую, например, вырыл себе барсук, и преспокойно там поселяются. Потом приходит барсук. И — здравствуйте! — уже кто-то живет в его норе». Казалось бы, какое это всё имеет отношение к Ленину? А он, оказывается, был охотник. И вот однажды он стоял в «секрете» и прямо на него выбежала лиса. Ленин прицелился, но потом передумал стрелять: очень уж красивая лиса, мол. «А один охотник сказал:

— Чем красивее лиса, тем она ценнее. Я бы в нее выстрелил.

Но Ленин на это ничего не ответил».

Наверное, он ничего не ответил потому, что увидел нечто общее между собой и лисой. Зощенко явно изложил в иносказательном виде политическую биографию Ленина (захват чужих нор), а редакторы и цензура прозевали этот подтекст, усыпленные рассказами о том, как Ленин бросил курить и как ел в тюрьме хлебные чернильницы с молоком. Пропустили, но выводы, конечно, сделали.

Во второй половине 40-х гг. писательская судьба Зощенко сложилась трагически, но вовсе не из-за пресловутого постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», как многие полагают. Для Зощенко оно явилось скорее следствием, нежели причиной. Юмористический период в творчестве писателя слишком затянулся. Ни Чехов, ни Булгаков не задерживались столь долго на этой отметке. Зощенко хотел писать другую прозу, что убедительно показали «Возвращенная молодость» (1933), «Шестая повесть Белкина» (1936), «Перед восходом солнца» (1943), но все время сбивался на привычный жанр. Подсознательно, я полагаю, его останавливало то, что до 1946 г. властям, в общем-то, нравилось то, что он делал (в 1939 г. его даже наградили орденом Трудового Красного Знамени). Смешного и нравоучительного в прозе Зощенко всегда было больше, чем политической остроты. Это уже после 1946 г. он волей-неволей приобрел ореол политического вольнодумца. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить, какие критические слова писали в 20-30-х гг. о Зощенко и, скажем, о Булгакове. Зощенко: «… внешний, поверхностный анекдотизм, отсутствие четкой социальной перспективы делают рассказы Зощенко в известной их части лишь обывательским развлекательным чтением» (БСЭ, 1933 г., т. 27, с. 254). Булгаков: «… использует теневые стороны советской действительности в целях ее дискредитирования и осмеяния. Такой характер устремлений ставит Булгакова на крайний правый фланг современной русской литературы, делая его художественным выразителем правобуржуазных слоев нашего общества» (БСЭ, 1927, т. 8, сс. 26-27). Зощенко, в сущности, только пожурили, да и то в пределах чисто литературной критики, а вот Булгакову вынесли тяжелый политический приговор. Но на самом деле Зощенко просто оттянул свой приговор. Ведь, в сущности, почти все, что было написано о Зощенко и Булгакове в 1-м выпуске БСЭ — правда. И Булгаков был на крайнем правом фланге русской литературы, и Зощенко писал рассказы для обывателей. Когда же он захотел писать другие, ему предъявили другой счет. Так закалялись в ту пору настоящие писатели, а хорошо или плохо это было для литературы — отдельный вопрос. Нам же важно констатировать, что мерилом значимости творчества художника был в ту пору не успех, а острота критических высказываний о нем. Зощенко в 1946 г. просто споткнулся о свою судьбу, которую раньше обходил. Жизнь его после этого стала тяжела, но попытаемся честно ответить на вопрос: разве имя Зощенко звучало бы в русской литературе рядом с именем Ахматовой (а не по соседству с Аверченко, например), если бы эти имена не соединил в своем докладе Жданов?

Андрей Воронцов





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0