• Андрей Белый в письмах к матери

• Исследование Древней Руси Игоря Фроянова

• Фотопоэзия Сергея Дмитриева

• Монография о неоязычестве

Ценный документ русской истории

«Люблю тебя нежно...»: Письма Андрея Белого к матери. 1899–1922. М.: Река Времен, 2013.

Изящно изданные письма Андрея Белого к матери являются ценным пополнением уже опубликованных эпистолярных материалов — переписки с С.Алянским, Ивановым-Разумником, А.Блоком, А.Петровским, — сущест­венных для понимания этого ярчайшего представителя русского Сереб­ряного века. Рассматриваемое собрание писем, однако, принципиально отличается от всех предыдущих в силу природы адресата. В отличие от переписки с соратниками по культурной работе, в подавляющем большинстве сверстниками и мужчинами, предложенные издательством «Река Времен» почти две сотни писем носят гораздо более интимный и «домашний» характер, будучи ориентированными на наиболее близкого человека — мать.

Такое качественное отличие придает этому изданию особое значение и место в литературе об Андрее Белом, раскрывая в первую очередь частные, личностные черты мыслителя в бытовом и историческом контекстах эпохи, что поднимает книгу над группой узкоспециализированных, идейно-философских источников до уровня ценнейшего исторического документа. Уступая другим источникам в идеологической разработанности, эти эмоциональные и в высшей степени искренние послания сына к матери вводят в самую сердцевину человеческой природы мыслителя, расширяют нашу историческую рефлексию и самосознание, что так необходимо сегодня широчайшему кругу русских читателей. Блестящие описания стран и культур Европы, Африки и Азии, поразительные по экзистенциалистской уникальности репортажи 1914–1916 годов о воодушевленном строительстве немцами, русскими, французами, поляками и швейцарцами штейнеровского антропософского Гетеанума, храма  — центра кристаллизации всемирного Будущего в Дорнахе (Швейцария), по иронии судьбы осуществляемом всего в нескольких километрах от грохочущих пушек немецко-французского фронта...

Предлагаемые письма покрывают период с начала студенческой жизни Белого в Московском университете (1899) до смерти матери в 1922 году. Оценки, мнения и характеристики в письмах, с одной стороны, более общи, чем если бы были адресованы к «равным» по интересам и образованности современникам, и обильно перемежаются сыновними бытовыми заботами и делами, с другой — они прямиком погружают нас в бесследно утраченную атмосферу далекой и столь идиллически выглядящей сегодня для нас эпохи.

Книга открывается просветленными, насыщенными энергией сообщениями вырвавшегося во взрослый мир «тинейджера»-студента и с первых страниц вводит терпеливого и вдумчивого читателя в поразительное самораскрытие духовного и душевного мира нашего далекого соплеменника, живущего «до» — до тотальной коммунальности и опошленной унифицированности морали, до бытовой заземленности и выживательного эгоцентризма, впечатанного в национальную психику голодовками, ожесточениями и катастрофами последующего периода. Сотни восторженных и любящих обращений к матери, завершаемых неизменным «остаюсь горячо любящий тебя Боря», десятки заботливых вопросов о самочувствии и настроении так и остающейся для нас неизвестной «тети Кати» могут показаться на первый взгляд архаичными. Лишь после непростой адаптации к утраченному языку родственности и тепла читатель с болезненной отчетливостью поймет, что он столкнулся лицом к лицу с «Россией, которую мы потеряли»... Как мимоходом заметил Бунин по поводу наступающей эпохи, «над землей летают, а на земле дерутся...».

Контраст начала и завершения предлагаемой коллекции оглушителен, потрясающ, он уподобляет небольшую книгу варианту современной «Божественной комедии», последовательно направляющей нас от верхнего божественного царства в безвозвратную потерянность нижнего. В пасторальность юношеского горения и идеологического развития вступает мощная динамика и фатальность мирового военного столкновения, национального перелома, пунктирно завершаемая несколькими сохранившимися письмами советского периода. Восторженные чувства молодожена, вдумчивые наблюдения путешественника, интеллектуальный энтузиазм мыслителя сменяются описанием (следует держать в уме, что строки принадлежат сорокалетнему, всемирно признанному писателю) бытовых деталей, выглядящих наподобие сквозных ранений навылет: «Дорогая мамочка, оставляю Тебе хлеба краюшку и 20 картофелин. Остаюсь любящий Тебя нежно Борис Бугаев» (с. 236). Следует отметить, что по контрасту с обилием писем предреволюционного периода мы находим считанные послания 1917 года и только пару писем 1919-го. Этот провал, впрочем, сам по себе больше говорит об эпохе и происшедшем, чем предыдущая скрупулезность. Любовь и нежная забота преданного сына сменяются почти грубостью и бессильным криком боли зрелого мужчины, не способного противостоять разрывным катаклизмам, более того — находиться около ближайшего и зависимого существа: «Да не разрывай же мне сердце! Ну что я могу сделать?.. Я устал, как собака... я болен... ведь и Блок умер (сорокалетний Блок, одногодок Белого, скончался в августе 1921 года. — Б.К.)... откуда я в Москве буду зарабатывать деньги? Это — Ты надумала? А где я буду жить? Это — Ты надумала?..» (с. 236).

Последнее письмо к матери приходит летом 1922 года из быстро отошедшей от военных эксцессов Европы: «Милая, милая мама: жизнь в Свинемюнде веселая; с пяти часов до глубокой ночи весь пляж танцует; здесь, в Европе, обычай новый: пятичасовой чай с танцами» (с. 245). Используя все сохранившиеся связи, писатель добивается разрешения от советских властей и в спешке выезжает, надеясь восстановить отношения с горячо любимой женой (его выезд из Швейцарии на родину в августе 1916 года был вызван призывом в армию; он происходил в другой России и под знаком другой системы гражданского передвижения). Возраст сорока одного года со времен Платона считается пиком жизненного расцвета для мужчины, но в данном случае он оказывается кульминацией тотального кризиса. Встреча с А.Тургеневой спустя шесть лет, прожитых врозь, оказывается катастрофична — она предпочитает продолжать «монашеское служение» антропософии на Западе... Белый замалчивает перед матерью свое потрясение, алкогольные излишества, но чуткая сыновняя самоцензура оказывается запоздалой. Адресат, о котором мы знаем на всем протяжении книги лишь из косвенных реплик и пожеланий, умирает в Москве на чужих руках. Так скупо и внезапно закрывается для нас эпистолярная повесть о жизни незаурядного мыслителя, писателя, соотечественника.

Белому еще суждено физически прожить в Советской России, пусть и в полузабвении, одиннадцать лет, но неустанная работа приносит лишь обращенные в прошлое автобиографические повести и систематизацию ритмико-логистической концепции поэзии.

Представляемая книга истории чувств одареннейшего мыслителя и свидетеля эпохи, нисходящая от юношеской мажорности до глубокого творческого и морального надлома, вызванного трансформацией России и распадом личных отношений, к пользе читателя напрочь лишена художественной ретуши. Она целиком «документальна» и потому одновременно оказывается для нас ценнейшим документом отечественной истории; документом, адресованным каждому из нас.

Борис Карпов

Из глубины столетий

Фроянов И.Я. Древняя Русь IX–XIII веков. Народные движения. Княжеская и вечевая власть. М.: Русский издательский центр, 2012.

Фундаментальный труд именитого исследователя посвящен четырем столетиям отечественной истории. Открывает книгу глава «Отражение жизни восточных славян в былинном эпосе», в которой рассказывается, как переход от охотничьего образа жизни к земледельческому отразился в народном сознании и был зафиксирован в устном творчестве. В былине о Вольге и Микуле описывается, как побежден был Вольга — «чудесный охотник и устроитель охоты, воплощавший охотничий уклад, господствовавший некогда в хозяйстве славян».

Немало страниц посвящено событиям, сопровождавшим крещение Руси. Помимо анализа княжеских междоусобиц и народных волнений (в том числе и восстания волхвов в Суздале в 1024 году), автор объясняет, почему в отдельных областях возникли конфликты при крещении. В Господине Великом Новгороде до событий 989 года существовали и Преображенская церковь, и местная христианская община. Почему же тогда возник конфликт при крещении этого города? Причиной было не неприятие христианского вероучения, а то, что крещение осуществлялось по воле великого князя Киевского и поэтому могло служить укреплению его господства, что было нежелательным для новгородцев. «Способы воздействия на язычников при обращении в христианство, идущее из Киева, наглядно демонстрирует “Сказание о построении города Яро­славля”. До возникновения города на его месте располагалось селище, именуемое Медвежий Угол, в котором жили люди “поганыя веры — языцы, зли суще”. Они поклонялись Волосу, пока сюда не прибыл князь Ярослав Владимирович “с сильною и великою ратью”. Ярослав взялся за дело, повелев дружине своей “устрашити и разгнати шатание сих беззаконных... И дружина князя храбро приступи на врагов, яко сии окаяннии нача от страха трепетати и в велии ужасо скоро помчеся в ладиях по Волге реце. Дружина же князя и сам Ярослав погнася за неверными, да оружием бранным погубит сих”».

О том, что сыновья Владимира действовали как рьяные проводники Христовой веры, свидетельствуют народные предания. По одному из них, первым просветителем Ростовской земли являлся благоверный князь Борис Владимирович, который, «благочестиво властвуя, обращал неверных к святой вере». Вместе с ним не покладая рук трудились и епископы. «Картину народных волнений, вызванных религиозно-идеологическими и бытовыми мотивами, запечатлело “Житие Авраамия Смоленского”, написанное монахом Ефремом, учеником святого старца, приблизительно около середины XIII века. К сожалению, подлинник “Жития” не сохранился. Оно представлено в списках и переделках позднейших, XVI–XVII веков. Писцы заметно испортили произведение своими пропусками, сокращениями и прибавками. Тем не менее и в этом виде “Житие” является ценным историческим источником.

Слово “разграбление” в древнерусском языке, будучи более емким по содержанию, чем “ограбление”, нередко означало публичное действие, направленное против каждого, кто наносил тот или иной вред общине и ее членам, то есть кару за содеянное в ущерб обществу и индивиду...»

Еще одна центральная тема книги — это изменение статуса княжеской власти — князья-родовладыки постепенно стали властителями огромных межплеменных союзов, порвав с прежними родовыми обычаями. Неразрывно с этой темой связано исследование поэтики героических былин, которое обнаруживает два композиционных типа былевых песен. Один из них может быть назван «типом случайных дорожных встреч и приключений, а другой — поездки с поручением князя или похода. Былины композиционного типа случайных дорожных встреч и приключений исторически самые ранние».

В книге подробно рассказывается об Уставе великого князя Владимира Мономаха, который, укрощая произвол ростовщиков, отменял также застарелые долги. В одной из глав проводятся исторические параллели между законотворческой деятельностью Мономаха и царицы Тамар (освободившей после восшествия на престол должников от долга) и первым архонтом Афин Солоном, осуществившим разовое сложение долгов. Помимо этого, в издании подробно освещаются деятельность Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского, Всеволода Юрьевича Большое Гнездо и других князей, специфика народных движений в различных областях России и социально-экономические проблемы отдельных княжеств.

Завершают книгу хронология, предметный и географический указатели. Несомненным украшением стали и форзацы с изображением карт Руси IX–X и XIII веков. Прекрасный подарок студентам и преподавателям гуманитарных вузов, а также всем, кто любит и познает отечественную историю.

С афонских дальних рубежей...

Дмитриев С.Н. На Святом Афоне: Стихи русского паломника. М.: Вече, 2013.

«Афон — это часть русской души, // Унесенная для сбереженья // На эгейские рубежи // Православного единенья...» — эти строки Сергея Дмитриева могли бы стать эпиграфом к книге, представляющей собой органичное сочетание прозаического рассказа о монастырях и скитах, в которых довелось побывать автору, около четырехсот авторских фотографий и проникновенной поэзии.

Человек, еще не побывавший на Святой горе, сможет представить себе радость паломника, узревшего прославленные намоленные обители, с далеких времен окруженные благоговейным почитанием: «Монастырь Симонопетра — “Симонов камень”, — пожалуй, один из самых красивых и удивительных монастырей Афона. Он многоэтажной громадиной возвышается над морем на скале 230 метров и назван в честь преподобного Симона, который, живя в пещере в XII веке, постоянно видел яркую звезду над краем скалы и почувствовал, что Господь повелевает ему построить на этом месте монастырь...»

Дмитриев подробно описывает ис­торию Афона, его храмов и святых по­движников, живших здесь. «Великая лавра преподобного Афанасия Афонского, основавшего монастырь в 963 году, — главенствующий монастырь Святой горы, который долгое время получал поддержку византийских императоров и процветал», хотя и в его истории не раз случались периоды упадка. «В лавре простыми послушниками часто становились патриархи и видные архиереи... Среди многочисленных святынь лавры можно назвать мощи, крест и посох святого Афанасия, Евангелие императора Никифора Фоки, икону Богородицы “Экономиссы”, части тернового венца Спасителя...»

Афон впервые был воспет знаменитыми поэтами древности как убежище богов и природное чудо. Об этом замечательном месте упоминали в своих произведениях Эсхил и Софокл, Данте и Байрон.

«Существует предание, что, когда Богоматерь отправилась вместе с Иоанном Богословом на Кипр, разыгравшаяся буря пригнала корабль к Афонской горе, примерно в том месте, где находится сейчас Иверский монастырь. Когда корабль причалил к Афону, статуя Юпитера на вершине горы рухнула, как и другие языческие статуи в храмах полуострова. Даже деревья склонились в знак почтения перед Богородицей...»

В главе «Русские на Афоне» прослежен путь наших соотечественников со времен появления здесь первых русских в IX веке до того момента, когда Святая гора стала одним из центров притяжения русского Православия. «Уже под 1497 годом в русских летописях зафиксирован приезд к Иоанну III Васильевичу игумена Паисия и трех старцев из Свято-Пантелеймонова монастыря, которые отбыли на Афон с щедрыми милостями. В 1509 году трое других афонских старцев посетили великого князя Василия Иоанновича, который даровал русской обители не только милостыню, но и грамоту с обещанием “дозирать монастырь и помогать милостыней, как в предыдущие времена”. Несколько раз посланцы монастыря посещали и Ивана Грозного, помогавшего обители». При этом далеко не все и не всегда происходило безоблачно, немало тягот пришлось перенести нашим соотечественникам, избранным Господом для служения на этом святом берегу: «Русские на Афоне свершили истинный духовный подвиг, сохранив вековые традиции и несгибаемый молитвенный закал. Они многократно спасали из небытия и разрухи свои обители, явив всему миру пример стойкости веры и служения Господу...»

В тексте подчеркивается, что «народы Руси не только черпали со Святой горы духовные блага, но и вкладывали самое ценное и лучшее в эту всеправославную сокровищницу благочестия». Причем традиция помощи афонским обителям продолжилась и в наши дни: «Удивительное преобразование получила уникальная библиотека обители, ставшая при поддержке мэрии Москвы по уровню своего обустройства в первый ряд библиотечно-архивных центров славянского мира. По свидетельству заведующего биб­лиотекой и архивом монастыря монаха Ермолая (Чежия), многолетняя огромная работа по каталогизации фондов зафиксировала следующий потрясающий результат: в библиотеке хранится 42 640 наименований книг (88 272 тома), не считая брошюр (самая ранняя из книг датирована 1492 годом), 2399 рукописей — греческие, церковнославянские, русские и иноязычные (VII–XX веков)». А кроме того, многочисленные документы по истории русского присутствия на Афоне, содержащие, к примеру, сведения о 7500 насельниках русских обителей. И сейчас здесь совершается работа по переносу древних книг и рукописей на цифровые носители, а также продолжается бережная реставрация древних оригиналов.

Алекс Громов

Советские корни «русского родноверия»

Шнирельман В.А. Русское родноверие: неоязычество и национализм в современной России. М.: Изд-во Биб­лейско-богословского ин-та Св. апостола Андрея, 2012. 302 с.

Монография В.Шнирельмана «Рус­ское родноверие: неоязычество и национализм в современной России» посвящена истории русского неоязычества от его зарождения до современности. Этнолог В.Шнирельман начал изучать российскую версию мирового «нью-эйджевского» движения в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века, когда лидеры «родноверческих» сект громко заявили о себе в общест­венно-поли­тической жизни страны. Как видно из названия, главная тема книги — связь неоязычества и национализма.

Рецензируемая монография является наиболее полным в отечественной науке опытом обзора и анализа неоязыческих движений. Каковы особенности неоязыческого подхода в политической и религиозной сферах? В чем состоят ценностные ориентации «родноверов»? Что составляет грани русской идентичности в их интерпретации? Почему неоязычники негативно относятся к христианству? Насколько важны для них традиции и обычаи славян? На все эти вопросы В.Шнирельман попытался дать ответ в книге, полной фактического материала.

В своей работе автор знакомит нас с идеологами, внесшими свой вклад в развитие неоязыческих учений, представляет вниманию читателя журналы и книги неоязычников, описывает знаковые события в истории «русского родноверия». В главе «Отцы-основатели и их последователи: портреты» красочно описаны непростые жизненные пути основоположников неоязыческого движения — В.Емельянова, А.Иванова (Скуратова), А.Добровольского (в неоязычестве взявшего себе имя Доброслав), В.Скурлатова. Видно, что исследователь поставил перед собой задачу познакомить читателя со всеми сведениями по данному предмету, которые он скрупулезно собирал, систематизировал и анализировал в течение нескольких лет.

К безусловным достоинствам книги следует отнести то, что в ней раскрыты советские корни неоязычества (глава 7). Автор убедительно показал, что в Советском Союзе под флагом борьбы с Церковью на официальном уровне шло насаждение, по существу, языческих обрядов. Так, со второй половины 50-х годов прошлого века для «вытеснения религии» некоторые советские партработники подняли вопрос о формировании и распространении «новых безрелигиозных праздников». Для борьбы с «религиозными предрассудками» предполагалось возродить отдельные языческие обычаи, чтобы окончательно вытеснить «рудименты» христианства из жизни советских граждан. Проект по внедрению «социалистической обрядности» и оживлению языческих обычаев, которые считались атеистическими и народными, автор связывает с поддержкой неоязычества в высших эшелонах власти Советского Союза (с. 97–98).

В начале 70-х годов Высшая проф­союзная школа начала обучение методистов по курсу «Народные праздники и обряды». Автор справедливо отмечает парадоксальность того факта, что работа велась в русле программы «атеистического воспитания» (с. 99).

Невозможно не согласиться с утверждением В.Шнирельмана о том, что «ликование в честь природы» представлялось советским партийным бонзам менее опасным, чем поклонение Христу и Богородице (с. 99).

Коммунистические идеологи понимали, что невозможно создавать новую «социалистическую обрядность» на пустом месте, а потому призывали опираться на уже известные традиционные народные праздники. Государственные проповедники «социалистических обрядов» утверждали, что большинство народных праздников и обрядов были связаны не с религией, а с традиционным хозяйственным циклом и бытовым календарем. По их мнению, народные обряды развивались на «атеистическом фоне», а религия лишь «паразитически использовала эти традиции для своих корыстных целей». Противопоставляя «народные обряды» религиозным, советские пропагандисты нередко связывали первые с «насущными интересами и потребностями человека и общества», а вторые — с «корыстными интересами господствующих классов»; первые — с романтизированной картиной восточнославянского общества, якобы не знавшего рабства, а вторые — с «закрепощением народа». При этом само понятие «религия» они сознательно отождествляли лишь с мировыми религиями, представляя дело так, что цель новой кампании — восстановление самобытных черт народной культуры, веками подвергавшихся гонениям со стороны Церкви (с. 99–100).

Атеистические идеологи надеялись на то, что со временем религиозное содержание языческих обрядов будет вы­мываться, они станут народными, утратив религиозно-мистический смысл. Тем не менее некоторые советские специалисты призывали к реконструкции образов языческих богов (Ярилы, Лады и др.), трактуя их как некие «художественные образы». Неудивительно, что уже тогда некоторые советские исследователи, как отмечает В.Шнирельман, били тревогу в связи с тем, что восстановление старых народных праздников и обрядов ведет к «рецидиву религиозности».

Благодаря деятельности «государственных проповедников» в быт советских людей вошли праздники «Проводы зимы» и «Русская березка», был возрожден праздник Купалы. Однако, как пишет В.Шнирельман, со временем выяснилось, что, контролируя внешнюю форму проведения обрядов, советские чиновники не могли управлять мыслями людей — тем, как они интерпретируют новую «социалистическую обрядность».

В монографии хорошо описана деятельность советского агитпропа, направленная на внедрение «новой социалистической обрядности» и пропаганду «дохристианского наследия славян». Неудивительно, что советская пропаганда языческого наследия дала свои плоды и в СССР в 70–80-х годах прошлого века массово возникали «постатеистические» секты неоязыческого характера (с. 103).

В рецензируемой монографии хорошо показано, что с 70-х годов прошлого века часть советской элиты всерьез рассматривала неоязыческие конструкты в качестве «дополнительных элементов», способных «оживить» коммунистическую идеологию. Как отмечает автор, описанные им идеологические кампании и мероприятия по насаждению, по сути, языческой «новой обрядности» проводились в те годы, когда «советская верхушка уже начала осознавать кризис прежней официальной идеологии».

Однако в книге В.Шнирельмана есть и некоторые недочеты. В частности, в главе 2 «Неоязычество: общая характеристика» автор утверждает, что все концепции русского национализма, «как бы они ни разнились между собой, принимают как безусловную данность то, что “русский народ” состоит из трех подразделений — великороссов, украинцев (малороссов) и белорусов». Автор справедливо отмечает, что «русский народ» в этом понимании тождествен восточному славянству (с. 23). Однако на самом деле далеко не все русские националисты согласны с этим. Так, многие из них считают украинцев «европейской нацией», которая не имеет никакого отношения к русскому народу (кроме «общих корней»), и не признают Украину частью русской цивилизации. По мнению ряда экспертов, сейчас такой точки зрения придерживается большинство русских националистов. Опросы, проведенные в соцсетях, также подтверждают, что подавляющее большинство участников русских националистических интернет-сообществ не считает украинцев и белорусов частью русского народа.

Говоря о том, что русские националисты включают украинцев и белорусов в состав русского народа, автор далее пишет: «Мнение самих украинцев и белорусов, решающих этот важный вопрос иначе, во внимание не принимается». Причем композиция предложений в данной главе выстроена таким образом, что любой русский патриот, который согласен с тезисом о единстве трех субэтносов русского народа, фактически выставляется единомышленником маргинальной части националистов (каковыми автор считает неоязычников). Кроме того, данным высказыванием автор фактически осуждает тех, кто считает украинцев и белорусов частью русского народа.

Такую позицию иначе как лукаво ангажированной не назовешь. Ведь таким же образом можно обвинить тех, кто сибиряков и архангельских поморов считает частью русской нации, сказав (в угоду современным «региональным сепаратистам»), что мнение самих сибиряков и поморов, решающих этот вопрос иначе, во внимание не принимается. Думается, вряд ли автор рецензируемой монографии не знает о том, что слово «украинцы» в этническом смысле и как самоназвание на официальном уровне укоренилось лишь с созданием Украинской ССР. В Галиции это произошло только после вхождения ее территории в состав СССР в 1939 году, в Закарпатье — в 1945 году.

Еще в конце XIX — начале XX века те, «кто сегодня называются русскими, назывались великороссами, украинцы, в свою очередь, назывались малороссами, а вместе с белорусами они считались русскими». Между тем, по крайней мере, часть молодых украинцев и белорусов в наши дни считают себя частью русского народа и не противопоставляют этнонимы «украинцы» и «белорусы» этнониму «русские». «Украинцы и белорусы — это тоже русские» — этим высказыванием можно обобщить их взгляды по данному вопросу.

Безусловно, В.Шнирельман прекрасно осведомлен: тот факт, что на Украине этноним «украинцы» противопоставляется этнониму «русский», — это не только большевист­ское «наследие», но прежде всего выбор правящей элиты бывшей советской республики. В том, что автор монографии прекрасно это понимает, нет никаких сомнений, ведь он не новичок в использовании конструктивистского подхода, согласно которому этнос представляется как конструкт, создаваемый под воздейст­вием властных и культурных элит.

В главе «Создание объединений» автор монографии раскрывает связи российских неоязычников с зарубежными религиозно-политическими организациями. Однако в этой главе он почему-то обходит вниманием тему сотрудничества части неоязычников России с «правыми» сионистскими движениями Израиля, а также то, что часть адептов «родноверческих» сект не скрывает своих симпатий к сионизму, считая Израиль примером создания национального государства «с нуля», а сионизм — флагманом националистических движений Европы. Из-за этого данная глава рецензируемой книги выглядит крайне неполно.

В «Заключении» В.Шнирельман делится своими наблюдениями относительно приверженности национализму и ксенофобии отдельных неоязыческих движений и групп. В последнем абзаце заключительной главы он пишет: «Те негативные тенденции, которые анализировались в данной работе, не вытекают из сущности самого неоязычества, а обусловлены состоянием современного российского общества в целом, а именно — господством в нем ксенофобских настроений» (с. 253). Позволяя себе подобное высказывание, наверно, было бы нелишним опираться на данные соответствующих социологических исследований.

В целом же монография В.Шни­рельмана, основанная на результатах его многолетних исследований, оставляет впечатление энциклопедического труда, который будет полезен всем, кто занимается вопросами истории «русского родноверия» и различными проявлениями политизации неоязыческого движения — религиоведам, социологам, политологам, конфликтологам. Такое, без сомнения, негативное явление в жизни нашего общества, как «русское родноверие», нуждается в более тщательном изучении и в таких квалифицированных исследованиях, с которыми знакомит нас автор данной книги.

Василий Иванов