Проходя по краю

Александр Сорокин-Ильинский (Александр Евгеньевич Сорокин) родился в Москве в 1954 году. Окончил Московский институт инженеров транспорта по специальности инженер-строитель и заочно Литературный институт им. А.М. Горького.
Преподает русский язык и культуру речи в МАТИ—РГТУ им. К.Э. Циолковского.
Автор пяти поэтических книг: «Неравновесие покоя» (1993), «Изборник» (2001), «Обратная перспектива» (2005), «Снег тишины» (2009), «Глазами сердца» (2013).
Лауреат IV Московского международного конкурса поэзии «Золотое перо» в номинации «Лучшие стихи о Москве» (2007).
Член Союза писателей России.
Живет в поселке Усово-Тупик Одинцовского района Московской области.

Неведомой дорогой

Я иду неведомой дорогой,

не пытаясь в сторону свернуть,

мимо тех, кто в старости убогой

у обочин сели отдохнуть.

По пути встречаюсь с давним другом,

но не смею звать его с собой:

здесь никто не должен быть напуган

ни моей, ни собственной судьбой.

Тени лет чредой проходят мимо.

Я иду в безвестности земной.

Вот и та, что мной была любима,

но еще не встретилась со мной.

Прохожу — в предчувствии развязки

успевая вспомнить и узнать —

мимо детской старенькой коляски,

где меня укачивает мать.

Все не так, как это раньше было!

И былой уверенности нет:

впереди не смерть и не могила —

только яркий, нестерпимый свет!

И не страшно, проходя по краю,

заглянуть в грядущее окно,

где я вовсе и не умираю,

потому что нет меня давно.

На той войне

Я в смертный бой вступал во сне,

как будто наяву,

и погибал на той войне,

и до сих пор живу.

Из синевы спускаясь в ад,

в грохочущий разлом,

я знал, что нет пути назад,

и не жалел о том.

Над телом павшего бойца

призывно горн играл,

а я среди живых отца

в смятенье выбирал.

Но вот уже и нет живых —

все полегли в бою,

и канонады гул затих

у мира на краю.

Но вижу: скрыт густой травой

и пулями прошит,

в беспамятстве, полуживой,

один солдат лежит.

Всю ночь я просидел над ним —

настырна смерть, хитра, —

моей молитвою храним,

он бредил до утра.

И вот рассвета час настал!

И отлегло в груди,

когда явился санитар,

как ангел во плоти.

Потом мне снился лазарет

и скальпеля металл.

Хирург, прося прибавить свет,

кроил, кромсал, латал.

Сон обрывался и опять

накатывал волной...

Уже я начал забывать

того, кто звался мной.

Иного воинства уже

небесные послы

бездомной, страждущей душе

Благую Весть несли.

Но что-то в памяти былой

мешало обретать

всепобедительный покой

и солнечную стать.

И так, плутая в полумгле,

я вспомнил наконец:

на хирургическом столе

мой воскресал отец.

Ты знала

Уюта — нет. Покоя — нет.

Александр Блок

Холодный ветер дул с окраин,

бросало в дрожь особняки.

Ты знала — мы с огнем играем,

но не отдернула руки.

В любви так много жадной страсти —

она бездомна и груба,

как это долгое ненастье,

как наша темная судьба,

как тот, с перрона отходящий,

пустой, нетопленый состав...

«Мой милый, ты ненастоящий,

и я умру, твоею став».

Да! Но тогда ты промолчала,

к моей щеке прильнув щекой.

Да! Но начать нельзя сначала

ту жизнь — она была такой.

Беда нас бросила друг к другу

при тусклом блеске фонарей

и повела сквозь гарь и вьюгу

шататься у чужих дверей,

делиться радостью любою,

впотьмах отыскивая след

к тому уюту и покою,

которых и в помине нет.

Утро на Оке

Блестит Ока, и не окинуть оком

ее изгибы с древнего холма.

Так предок мой во времени далеком

Глядел и думал: «Это жизнь сама!»

Плывут по ней и прадеды, и внуки,

не узнавая прежних берегов,

одолевая омуты, излуки,

друзей теряя, находя врагов.

Проныра ветер, высланный дозором,

оборотившись, наполняет грудь

сосновым бором и Хвалынским морем,

к земле небес указывая путь.

Плывут веками от истока к устью,

вдаль провожая взглядом облака,

и реку эту называют Русью,

не важно — Дон ли, Волга ли, Ока...

Проходя по краю

Комментарии

Книгоноша