* * *
С.Т.
В нехоженом небе — представь на мгновенье —
шиповник,
заката откос
и мы за столом,
и у наших коленей
слоняется времени пес.

Мерцающий праздник
на рюмочных ножках,
крепленое счастья вино,
холщовая скатерть,
и вензель на ложке
значенье утратил давно.

И бабочку грусти, что кротко сидела
у вечности в твердой горсти,
спугнешь ненароком, промолвив: «Стемнело...
И надо бы лампу нести...»

И грусть запорхает, легонько касаясь
морщинистых лбов,
и в ночи
к земле, словно тропкой, пойдем, спотыкаясь,
лучом поминальной свечи —

к дверям и оконцам субботнего рая,
где те, кого нету родней,
сухие рубашки с веревки снимая,
играющих кличут детей.


* * *
А здесь и смерть не трудно продремать:
похмельной ночью, матюгнувшись, встать,
глотнуть воды, качнувшись полусонно,
и, стукнув кружкой, не услышать звона.
Коснуться лбом немытого окна:
все та же ночь — без Бога и без дна.
И снова лечь на жесткую кровать...
И с тяжким изумленьем осознать,
что петел твой к шести не пропоет
и квелый день стернею не придет
к двери глухой...
И, изгнанный взашей
из твердолобой памяти вещей,
ты не найдешь ни уголка, ни щели
в простых словах — они перегорели
спиралью чуткой лампочки стоваттной,
истаяли горошиною мятной
на языке не снящегося детства...
И остается не спеша одеться
и ручку двери в темноте найти,
чтоб смерть свою, как поле, перейти.
И по дороге, растерявши в прах
последний разум и последний страх,
в себе учуять робкое свеченье,
не ведая,
что это очищенье.


Сказочка про пулю

Пулю, в сердце выпущенную из ствола,
озарило вдруг, что она — пчела,
что лететь назначено ей Творцом,
а не тем, кто форму залил свинцом,
кто нажал уверенно на курок...
И летит она, потому что срок
сквозь тишайший воздух,
домашний дым
ей нестись к подсолнухам золотым,
пить нектар, возиться в сухой пыльце
и затихнуть вечером на крыльце —
на летке родимом в косых лучах,
чуя запах мыла, сырых рубах
со двора, где после дневных сует
все за стол садятся,
и смерти нет.


Голем

...А на лбу у него светится слово «жизнь»,
в голове — стекляшка, в груди — лоза.
— Вот слеплю, и будет он нам служить, —
говорит мне сын, тревожны его глаза.

— Будет нас спасать от любой войны,
будет гнать подальше от нас беду.
— Саша, сколько света и тишины
вон в апрельском облаке и в саду.

Дался тебе этот глиняный истукан!
Вон перо спускается по лучу...

Ухожу.
Наливаю вина в стакан.
И курю, и думаю, и молчу.


* * *
И запомнишь ведь, наверно, немного
(да надолго ли и памяти хватит!).
Может, эту птицу, дорогу,
эту женщину в домашнем халате,

эту девочку, что в платьице белом,
эту радость, навестившую поздно...
Потому живи этим небом,
потому иди к этим звездам

безоглядно и легко, бестревожно
в облаках, что пахнут сорной травою.
Как дороги полевые, надежны
все пути над опустевшей землею.