Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Город

Екатерина Александровна Рогачёва — коренная смолянка. Писать начала лет в двенадцать, в основном стихи и коротенькие рассказы. Окончила дистанционные Курсы литературного мастерства А.В. Воронцова.
Созданием произведений для детей увлеклась в 2013 году. В 2014-м был создан сайт www.penmouse.ru для публикации ее произведений в Интернете.
В январе 2015 года тиражом 200 экз. была издана книжка «Карандмыши. Самый скучный день», в которую вошли два первых рассказа из пяти написанных. В № 5 за 2016 год журнала «Литературная учеба» опубликован ее рассказ «Чужая судьба» с разбором А.В. Воронцова.
В настоящее время пишет произведения для детей разных возрастов, а также пробует себя в других жанрах.

Екатерина Рогачёва из Смоленска успешно окончила в прошлом году дистанционные Курсы литературного мастерства под моим руководством. На одном из занятий состоялось обсуждение отрывка из ее повести «Город» — об ослепшей девушке, — который всем понравился. 22 апреля 2016 года в Москве, на заседании ЛИТО «Точки» при Совете по прозе Союза писателей России, состоялось обсуждение всей повести, и вновь она получила высокую оценку. Мы единодушно рекомендовали предложить повесть «Город» для издания в журнале «Москва».

Екатерина молодой автор, но ее, увы, постиг тот же недуг, что и героиню повести. В других случаях я бы не стал упоминать об этом обстоятельстве, но мы-то должны понимать, что автору куда труднее писать прозу, нежели зрячим людям.

Повесть Екатерины Рогачёвой «Город» оставила у меня ощущение чего-то сильного, пронзительного, настоящего. Это не ученические штудии, не упражнения в стиле, не проба пера — это полноценная проза, проза боли и любви. Ничего мы не найдем здесь лишнего — ни длиннот, ни повторов, ни пустых красивостей, ни лишних героев, ни боковых, второстепенных сюжетов. Здесь все на месте, как в хорошей музыке, композиция стройна, ритм безукоризнен, каждая тема нова. Может быть, это оттого, что описано несчастье и мы ощущаем страдания слепой героини «обнажившимся сердцем», как писал Андрей Платонов? Может быть, но несчастье не такая уж редкая тема в литературе, а часто и причина того, что человек хватается за перо, как утопающий за соломинку. Однако не все — далеко не все! — могут и о несчастье написать так, чтобы мы не вынимали из себя сострадание, а почувствовали все описанное так, словно оно произошло с нами, в нашей жизни.

Это проза, повторю, берущая не только своей темой, но и высоким для начинающего писателя художественным уровнем. Вот деталь — разбитая чашка слепой героини. Мать говорит ей: «— Всего лишь чашка, купим новую».

«— Да, — медленно повторила я. — Купим. Только я уже не буду знать, как она выглядит. Никогда. А эту я помнила.

Минус еще ниточка оттуда сюда».

А вот прекрасный пейзаж Е.Рогачёвой — пейзаж выдуманного героиней Города: «Город ждал меня. Рыжее небо выливалось струйкой в чаши его двориков, стекало расплавленными каплями по стенам домов. Деревья шумели листвой в потоке ветра, цветочные ароматы толстыми кольцами лежали на земле, при малейшем ветерке расползаясь невидимой сетью».

Или возьмем впечатляющий эпизод с пожаром в Городе-видении: «Малышка еле переставляла ноги, прижимая к груди обгорелую фигурку какого-то игрушечного, некогда пушистого зверька. Я глянула на нее и застыла. У маленького ребенка было лицо старого человека.

Будто почувствовав мой взгляд, девочка подняла голову и встретилась со мной глазами. У меня застучали зубы. Это были страшные глаза, пустые и безжалостные. В них не было больше ребенка. В них не было ничего. Глаза мертвой рыбы более живые. Лучше бы девочка плакала».

Безусловно, одна из самых сильных сторон этой повести — когда героиня осознает, что снящийся ей Город прямо зависит от ее состояния. Он не отдушина в другой мир, как она поначалу полагала, а нечто такое, с чем мы, писатели, имеем дело в выдуманной нами действительности. Ведь роман, повесть — это не просто некий большой текст, но еще и его проживание. И ты не просто его читаешь, а живешь несколько дней некой параллельной жизнью. Если так, то перед нами некая иная реальность, действующая по своим законам. Вроде бы должно быть иначе: ведь это мы придумали эти законы, и персонажи должны вести себя в строгом соответствии с ними. Но так только в теории. Создав мир определенных персонажей с их характерными особенностями, мы будем выстраивать их действия в соответствии с присущей им психологией, а не психологией вообще. Даже ребенок, играя, наделяет своих героев определенной свободой выбора, а что уж говорить о писателе? Настает момент, когда герои перестают быть нашими марионетками: мы скорее предугадываем их поступки, нежели направляем их. Героиня же «Города» словно видит ситуацию с другого конца: мир ее снов, поначалу будто бы независимый от ее реальной жизни, вдруг обретает эту зависимость.

Но впечатление от Города снов не было бы столь сильным, если бы мы всего лишь понимали, что он существует по тем же законам, что и произведение прозы с присущей ему таинственной автономией героев. Екатерина Рогачёва вдруг резко расширяет ее границы. Оказывается, встречающиеся ей в Городе люди снятся ей ровно в такой же степени, в какой она снится им, реальным. И кто-то из них понимает то же самое, что и она: благополучие или неблагополучие этого мира таится в них самих. «Это мой сон, и меня не устраивает, что по нему бегают всякие психопатки!» — говорит парень, помешавший ей броситься в воды призрачной реки Города. Таков баланс добра и зла и в вымышленной художественной реальности, и в той реальности, где мы существуем на самом деле. Вскоре героям предстоит встретиться и в реальной жизни, где, может быть, помощь героини нужна ему не меньше, чем его — ей в Городе снов. Но как раз этот момент в повести не прописан, и это можно отнести к ее недостаткам. Однако трудно представить, что повесть начинающего писателя будет совершенно лишена недостатков. В целом же мы имеем дело с оригинальным, сильным, хватающим за душу произведением. И может быть, ее создание было для автора тем же самым, что и для героини «Города» возможность преодолеть свое несчастье.

Андрей ВОРОНЦОВ, писатель, доцент
Литературного института имени А.М. Горького

ГОРОД

Тьма, острая, как стылый зимний ветер.
Не то вокруг, не то в тебе самой.
И кажется, нет никого на свете
И ты одна. Так долог путь домой.
Идешь, на ощупь пробуя дорогу.
Злорадно дышит ветер у плеча.
Идешь и веришь — в городе далеком
и для тебя в окне горит свеча.
 

Часть первая

Стыдно признаться, но больше всего в сутках я люблю время, когда моя семья ложится спать. В шумном доме устанавливается теплая тишина, и я чувствую необъяснимую связь с ней. Иногда мне кажется, что она тоже так думает, по крайней мере, она всегда спокойная и дружелюбная.

Легко касаясь стены, я пробираюсь в свою комнату. Из открытого окна слышны запахи ночи. Удивительно, но для меня давно уже смешались все виды восприятия мира. Я слышу запахи, пробую на вкус звуки, трогаю пальцами эмоции и не ощущаю разницы.

За окном редкие и какие-то загадочные в это время машины. Они вызывают легкие и ненавязчивые ассоциации с одиночеством и свободой одновременно. Грустной какой-то свободой, никому и не нужной. Под окнами свет фонаря. Я его уже не вижу, но знаю, что он есть. Помню даже, как расположены на потолке желтые квадраты падающих отсветов. Все ночи моего детства прошли под ними.

Я люблю свою семью. Многочисленную, шумную, немножко сумасшедшую. И они меня любят, я это знаю. Но после того что со мной случилось, мы словно оказались на разных берегах невидимой реки. Вместе живем, по утрам дружно завтракаем, болтаем, иногда совместно куда-то выбираемся. Но по-настоящему через пропасть прыгать никто не собирается. Поэтому я искренне рада знать, что у них в порядке, и быть при этом на некотором расстоянии. Так проще.

Я нашариваю кровать и привычно, на ощупь, раздеваюсь. Вещи в одну стопку, кольца на тумбочку, тапочки под кровать. Каждый сантиметр пространства я знаю наизусть. Я из тех, кого вежливо и неловко называют незрячими. Слепая.

Может, поэтому и люблю ночь. Соответствие тьмы вокруг тьме внутри успокаивает. Зато ненавижу рассветы. У меня не светлеет.

Я погружаюсь в прохладные объятия простыней. Благословенное уютное одиночество. Мир становится добрым и ласковым. Я вступаю в реку дрёмы, уже зная, куда по ней поплыву. Расслабляюсь и подчиняюсь незримому течению. Оно несет меня в Город.

Он случился со мной два года назад, когда просыпаться не хотелось вовсе, сны постепенно превращались в кошмары. Ни в реальной жизни, ни в царстве подсознания мне не было покоя. И тогда во мне начало рождаться место, где я смогу наконец отдохнуть. Мой Город.

Он создавался по камешку, по кирпичику, по отдельному деревцу. И он не растворился, не исчез, как другие сны, а остался со мной. Во мне. Вместо меня.

Там были башни, высокие, остроконечные, стремительные, как полет птицы, уходящие в розово-рыжее небо, будто стремящиеся оторваться от взгляда. Там были палисадники у низких домов, наполненные запахами цветов и фруктов и холодком мокрой зелени. Там были фонтаны с разноцветными струями. Там было все. И любовь, и надежда, и печаль, и тишина.

Я там видела.

Там сочетались небольшие леса и озера, площади и дороги, там не было хмурых лиц и косых взглядов, ничего, что вызывало бы тоску и неприязнь. Этого с лихвой хватало в реальном мире. Поэтому мой рассудок, не задумываясь, стер эту эмоциональную составляющую из сна. Периодически он же приставал сам к себе с вопросом, а не болезнь ли это. Довольно странное все-таки ощущение придуманных камней под ногами. Можно ли не знать, куда ведет придуманная тобой улица?

Но потом сам от себя отмахивался с вопросом о разнице. В конце концов, ему тоже надо было где-то спасаться.

Месяцами я ходила по Городу, впитывая его свет, нагретую солнцем теплоту мостовых, его голоса, цвета и запахи. Я питалась его умиротворением и неторопливостью. Он ничего не требовал от меня, даже сил на то, чтобы жить в нем... Этому живому и странно настоящему месту было нетрудно пригласить меня, очаровать, зачаровать, привязать, успокоить и затем предоставить самой себе.

В этом Городе не было ни времени суток, ни времени года. Не расцветал рассвет над его крышами, и не сгущалась ночь. Не опадали листья с деревьев и не замерзали лужи после дождя. Да, дождь бывал, но тоже теплый, напоенный солнцем и летом и еще чем-то веселым и ярким. Жители, казалось, никогда не спали, постоянно чем-то занимаясь, словно трудолюбивые пчелы. Или, может, я попадала в Город только днем и летом. Возможно. Ведь это был мой сон, а я любила лето больше других времен года. Мне приятно было думать, что по моей воле здесь все неизменно и будет постоянным вечно. Хватило мне уже перемен в жизни. Сердце радовалось постоянству.

Город был полон тайн и чудес. Каждую ночь я распутывала лабиринт его узорчатых узких улочек, приводящих то к симпатичному заброшенному садику, то к дому с кружевными балконами, то к причудливому фонтанчику на площади. Он манил, притягивал, давал делать открытия и наслаждаться ими. На губах оставался пьяный привкус полного сладкими ароматами ветра. Любое дерево или камень в Городе при взгляде с другой стороны казались совершенно иными, незнакомыми. Мне не хотелось просыпаться по утрам, открывать глаза и натыкаться с размаху на стену темноты после ласковых лучей солнца. Сказка притягивала и заполняла душу. Я сидела на набережной, на крошечных каменных скамейках, гуляла в парке или бродила по маленьким дворам, заросшим неизвестным, но пахучим кустарником. И не переставала думать, придумывать, как остаться здесь навсегда. Ничего не приходило в голову. Мысль эта бледнела, пряталась в каких-то закоулках сознания, но не исчезала окончательно. И я продолжала бродить, растягивая каждую секунду пребывания в Городе. Каждая секунда была подарком.

Поскольку это был сон, меня не удивляло то, что жители города меня не видели. Совсем. Я для них не существовала. Я случайно заметила это, когда, заглядевшись на какой-то очередной архитектурный изыск, неловко толкнула женщину с полной корзиной яблок. Те, сочные даже на вид, румяные, гладкие, раскатились по мостовой. Прохожие кинулись их подбирать, кто обратно в корзину, кто себе в карман. Я извинилась и поняла, что женщина меня не слышит. Она торопливо складывала фрукты в корзинку, что-то бормоча под нос и никак на меня не реагируя. Я пробовала спросить что-то у другого прохожего. Тот же результат. Я целую ночь провела, пытаясь обратить на себя внимание жителей города. Потом смирилась и махнула на это рукой. Не так уж мне это и нужно. Так даже проще. Можно заходить в лавчонки или мастерские, беспрепятственно заглядывать в чьи-то сады, не задумываясь, а не попросят ли меня отсюда. Можно было не думать, как я выгляжу, опускаясь на мостовую на колени, чтобы разглядеть особенно красивый камешек в ней. Город словно разрешал мне быть самой собой в полной мере.

Но не обошлось и без открытий. Я отдыхала в сквере на скамейке, когда к моим ногам подкатился веселый полосатый мяч, а затем детский голос произнес:

— Тетя, подайте, пожалуйста, мяч.

Я подняла глаза. В нескольких шагах от меня стоял малыш лет шести, худенький, лохматый, с исцарапанными коленками и веселыми глазами. Он смотрел на меня и улыбался.

— Это ты мне? — на всякий случай уточнила я.

Он кивнул и улыбнулся еще шире.

Я осторожно пнула мяч, тот подкатился к ногам мальчишки. Ребенок ловко подхватил его и звонко сказал:

— Спасибо!

И убежал. А я поняла, что дети в городе видят меня так же, как и всех остальных. Почему? Еще одна загадка Города.

Сегодня меня вырвал из сна шум за окнами. Кто-то рано утром громко и со вкусом ругался по телефону не то с женой, не то с подружкой. Я невольно прислушалась. И даже восхитилась. Вот дает мужик, ни разу не повторился! И эпитеты такие сочные, красивые. Виртуоз. Я хмыкнула и поплотнее закуталась в одеяло. Светало, я чувствовала кожей, как серые утренние тени наполняют комнату. Они были прохладными и гладкими, как шелковая ткань на ощупь. Забавно, когда тени можно потрогать. И совсем не забавна ситуация, при которой учишься это делать.

Я полежала еще немного и решила, что пора окончательно просыпаться. Встала и принялась одеваться. Временно другой мир отступил.

В коридоре тяжелая, теплая ладонь коснулась моего плеча, и голос отца произнес:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — отозвалась я, заворачивая в ванную. Нашла на полке расческу, открыла кран и стала расчесываться. Почему-то захотелось пропустить воду, чтоб была ледяной, и умыться как следует. Вспомнилась колодезная вода в деревне у бабушки в каком-то нереально далеком детстве.

Так я стояла, бесцельно двигая рукой с расческой, пока мое внимание не отвлек странный звук. Что-то было не так в звуке падающей струи. Что?

— Ты долго еще, а то мне на рабо... ч-черт, — раздался за спиной голос старшего брата, и тут же сильные руки отшвырнули меня в сторону.

Я вцепилась в косяк, чтобы не упасть. Тяжелой волной накатила паника.

Странное хлюпанье, затем скрип закрываемого крана.

— Мам, принеси, пожалуйста, половую тряпку! — крикнул брат. Его голос раздавался откуда-то снизу.

В коридоре отозвалась мама, в дверь ванной заглянул еще кто-то. Я на ватных ногах добралась до кухни и приземлилась на ближайшую табуретку. За столом сидел Славка, младший, и, что-то напевая, гремел чашками.

— Может, хоть ты мне объяснишь, что я натворила? — мрачно поинтересовалась я.

— Всего лишь повернула кран не в ту сторону. — судя по звуку, он отмахнулся. — Все нормально. Соседи так и так хотели сделать ремонт.

— Не слушай его, доченька, — торопливо сказала мама за моей спиной. — Всего лишь небольшая лужа.

Я промолчала. Руки еще подрагивали от волнения.

Славка хмыкнул. Мама поставила передо мной кофе. Любимый горький аромат медленно вытеснял напряжение и плохое настроение.

— Скажи мне, сестренка, зачем ты даже на домашнем платье носишь изображения собачек? — вдруг поинтересовался Славка. — Их же никто, кроме нас, не видит.

— С чего вдруг такой интерес? — спросил папа, усаживаясь рядом со мной завтракать.

— Он очень хочет услышать, чем мой стиль отличается от его позерства, — фыркнула я. — Пойми, братик, мне неважно, видит ли кто-то моих собак. Я ношу их для себя, а не для других. И мне совершенно не обязательно, как некоторым, красоваться и хвастаться перед кем-то.

— Ну что вы прямо как дети малые, — примиряюще вступилась мама. — Разве это такой острый вопрос?

— Да мне просто интересно, — не унимался брат. — Значит, получается, что это аксессуар для собственных ощущений. Ощущение присутствия любимых собак.

— Да, именно так, — заявила я. — Необязательно видеть вещь любимую, нравящуюся, приносящую радость. Главное, ощущать ее присутствие.

Перед мысленным взором предстали любимые собачки, которых я коллекционировала всю сознательную жизнь.

— И ты все вещи так подбираешь, ставя во главу угла ощущения? — спросил Славка.

— Да.

— И полосатые носки тоже? — невинно продолжил он.

— Да, — ляпнула я и осеклась.

Повисла тишина, потом отец задумчиво сказал:

— Ощущение полосатости носков... Круто.

И все расхохотались. Я тоже не смогла удержаться и фыркнула:

— Вот зараза!

Он перегнулся через стол и щелкнул меня по носу:

— Зато ты улыбнулась. Все, я в универ.

Тревожное чувство, так портившее все утро, отступало, теряясь и растворяясь в привычной жизни. Надо просто меньше думать, будет меньше придумываться. Все хорошо.

И снова день мимо. Как, впрочем, и всегда. Время неизвестно, солнечного света не видно, и утро отличается от вечера только названием. Ждешь ночи, прислушиваясь к шуму за окнами, когда же он, проклятый, стихнет. Никогда меня в моей прошлой жизни так не раздражал любой шум, как теперь. Мозг, вынужденный ориентироваться только на звук, легко перегружался, и я терялась, не понимая, где я, что я и что происходит вокруг, словно в ворохе цветных ниток приходилось искать нужный кончик, нужный звук, цепляясь за который можно было попробовать с трудом восстановить картину окружающего тебя мира. Но часто под наплывом новых и новых звуков чахленький ориентир терялся, и все приходилось начинать сначала. Я не любила больше дни. Только ночи.

Снова пожелала всем спокойной ночи, торопливо разделась и легла. Ритуал, который я сегодня старалась соблюсти как можно тщательней, словно это помогло бы мне избавиться от ощущения, что что-то не так. Не помогло.

Город был непривычно полон мокрым ветром и запахом воды. Я впервые подумала, что ведь, в сущности, даже не знаю, а вдруг он портовый. Вдруг где-то здесь есть море. Я на море была один раз, в далеком детстве, когда нас, детей, в семье было еще только двое. С младшим, Славкой, у нас разница в шесть лет. Поэтому я мало что помню, кроме детского ощущения счастья и повсеместного запаха моря. И от воспоминания об этом как-то резко сжалось горло.

Но запах здесь был другой. Нехороший какой-то, очень подходящий к моим предчувствиям. Я ускорила шаги. Вокруг начали появляться спешащие куда-то люди, все больше и больше. Все были взволнованы, что-то шумно обсуждали, лица у всех были либо испуганными, либо растерянными. Я догнала парнишку лет десяти, дернула его за рукав и спросила:

— А что случилось-то?

— Вы не знаете? — округлил он глаза. — Река у старого моста вышла из берегов, совсем неожиданно для всех. Все смыло: набережную, торговые ряды, половину жилого квартала.

— А старый мост — это где? — зачем-то спросила я.

Ребенок указал направление, и я рванула туда.

— Туда никого не пускают! — крикнул он мне вслед. — Там стоит оцепление!

Я уже не слышала, проклятый мокрый ветер, полный беды, стучал в висках. Как могло такое случиться в моем Городе? В мире моих грез, в убежище, в дурацком, но моем сне?

Квартала через два я действительно наткнулась на оцепление.

Оно стояло над разрушенной набережной, никого не пуская вниз. Многие из собравшихся наверху плакали, кто-то ругался, кто-то кому-то объяснял:

— Ночью внезапно поднялся уровень воды. Буквально за пять минут, никто даже уйти не успел. Все как были, мужчины, женщины, дети... Волна поднялась и слизнула две улицы.

— Да, — вздохнул один из слушателей. — Пивнушка там хорошая была в подвале. Эх, жалко людей.

Я стояла почти за плечом рассказчика и чуть не отпрыгнула, когда стоявшая неподалеку с растерянным видом женщина вдруг бросилась вперед и схватила его за рукав:

— У меня там сестра. Сестра и две племянницы, маленькие совсем. Может, живые? Может, найдут еще?

Рассказчик неловко обошел ее взглядом, остальные вокруг него и вовсе старательно отворачивались.

Я ясно видела лицо этой немолодой растрепанной женщины, ее отчаянный взгляд, шарящий с мольбой и надеждой по лицам людей. На секунду мне даже показалось, что он остановился на мне, но нет, скользнул дальше. Но, несмотря на это, я не удержалась, тоже отвернулась, боясь глядеть на нее. Потом тихо скользнула меж рядов оцепления и спустилась немного вниз.

Возле уже успокоившейся воды суетились группы спасателей, но, судя по тому, как дергано и зло размахивал руками их командир, было ясно, что усилия тщетны.

Весь берег реки был покрыт изломанными и искореженными невероятной силой предметами. Мебель, куски стен с цветными обоями, черепица, какие-то рваные мокрые тряпки. И трупы. Люди лежали повсюду, словно бумажные куклы, сбитые с ног ураганом. Маленькие, беззащитные, неуместные. Спасатели копошились среди них, отыскивая живых, вытаскивали на носилках наверх. Дрожа, я медленно брела среди этого ужасающего пейзажа, словно тень.

— Смотрите, там тетя! — крикнул какой-то ребенок сверху.

Взрослые повернулись, но, естественно, ничего не увидели.

— Это сама смерть ходит, собирает свою жатву, — пробормотал кто-то, уводя ребенка.

Я вздрогнула, услышав, споткнулась о сломанный детский стульчик и остановилась.

Передо мной на спине лежал крупный мужчина. Лицо его было разбито, но кровь, наверное, смыло водой. Широко открытые глаза смотрели в небо. От невыносимого страха я проснулась.

Темнота вновь накрыла меня, когда в попытке убежать от страшного зрелища я широко распахнула глаза. Паника продолжала волнами накатывать, размазывая меня по реальности. «Это сон, просто сон», — твердила я себе. Куда ночь, туда и сон. Так мама учила.

«Это сама смерть собирает свою жатву», — вспомнила я. И вдруг расплакалась. За что так со мной? Это же был мой мир спокойствия. Мне там было хорошо, там не могло быть ничего страшного. А оно случилось. И как я теперь? Куда? Но новая мысль острым ножом оборвала предыдущую. Это же мой сон. Пусть не подчиняющийся мне, но мой. Он складывается так только благодаря моим сумасшедшим мозгам. Значит, это я неосознанно убила их всех? В памяти снова всплыли фигурки людей на берегу. Казалось, если поднапрячься, я смогу увидеть даже их восковые лица. Меня затрясло. Это ведь не по-настоящему, просто сон. Почему-то не верилось. Теперь я боялась спать.

Мне больше негде было прятаться, как улитке в раковине. На руках остались два разрушенных мира — настоящий и выдуманный. Я тихо встала и подошла к окну. В первое мгновение даже отшатнулась от мокрого весеннего ветра из форточки. Хотелось плакать. Впервые подумалось о том, что, возможно, я такая же марионетка чьего-то сна, как эти несчастные люди. Я тоже сломаюсь в любой момент, когда так решит хозяин. И вообще, лет через пятьдесят — сто будет неважно все, чем я жила. Никому не нужные страдания, тоска по зеленому цвету листвы и глупые сны. Да и я сама буду благополучно забыта. И почему до этого еще так далеко!

До утра больше не уснула. Разболелась голова. Хотела найти таблетку, но, перебрав на ощупь коробочки в аптечке, с тоскливой злостью поняла, что не найду нужную. Лежала, свернувшись клубком и уперевшись головой в подушку, — так было легче пылающим вискам. Горло сжимала какая-то детская обида. Почему? Ну почему все это со мной? Мне казалось, я уже прошла все, прошла страх, ужас, истерики, стерлось то яркое и острое чувство потери жизни. Ан нет, все заново. И теперь спасаться негде. За что я и боготворила свой сон, так это за то, что он не был похож на настоящую жизнь.

Несколько раз за день я ловила себя на каких-то механических действиях при полном отсутствии мыслей. Пока не разозлилась на саму себя. Что происходит, в конце концов? Совсем с ума схожу, снятся дурацкие кошмары, а я потом мусолю их, как впечатлительная дурочка. Может, мне пора к врачу? Может, на фоне постоянного стресса я просто съезжаю с катушек? Но почему-то передернуло при мысли, что о моем Городе придется кому-то рассказать. Слишком личным он стал, слишком завладел мной. Я вспомнила вчерашние метания между сном и реальной жизнью и с раздражением отбросила сминавшуюся до того в руках подушку. Хочу, чтоб все было как раньше.

После обеда зашла соседка. Они с мамой уселись пить чай на кухне. Я заглянула поздороваться.

— Здравствуй, милочка, здравствуй, — торопливо засюсюкала соседка.

Я кожей чувствовала ее жалостливый взгляд. Конечно, я же такое несчастье всей семьи, бедная инвалидка, несчастная девочка, подававшая ранее такие надежды, а теперь... Я криво улыбнулась и, легко касаясь пальцами стены, ушла к себе. Мозг привычно выбросил ее из памяти. Она не исключение, я привыкла. Все соседи, сталкиваясь со мной в подъезде, очень громко и четко здоровались. Испуганно так. И обходили за метр. Будто я не только слепая, но и глухая, и тупая, и заодно заразная. К спине липли взгляды. Было смешно до горечи под языком. Ничего, привыкла, уже практически не замечая.

Близился вечер. Привычного умиротворения не наступало. Я понимала, что не усну, до последнего сидела в гостиной, слушала телевизор. Потом нехотя ушла к себе, но едва легла, перед внутренним взором всплыло мертвое лицо мужчины на берегу. Я дернулась и чуть не вскрикнула. Господи, хоть снотворное пей! Или вовсе не спи... Город, милый, хороший, что я с тобой сделала? Что мне с собой теперь делать?

Ночь прошла в полудреме, недостаточно глубокой даже для того, чтобы перестать думать, не говоря уже о том, чтобы видеть сны. На кухню выползла, только убедившись, что папа с братьями ушли, — не хотелось никому портить завтрак хмурым видом: начнут сочувствовать, переживать, пытаться развеселить, а у меня снова появится нехорошее ощущение, что меня жалеют. Как недоразвитого ребенка. Лучше пережду у себя, вместе со своими многочисленными паранойями и плохим утренним настроением.

Наконец хлопнула дверь. Теперь слышно было звяканье одинокой чашки на кухонном столе. Мама давно не работала, уже лет десять. Здоровье было неважное, да и отец вполне справлялся с обеспечением семьи, пусть и такой большой. Спустя пару лет к нему присоединился Сергей, так что мама осталась с чистой совестью у плиты и стиральной машины.

— Доброе утро, — сказала она мне весело. — тебе чай или кофе?

— Кофе, — тут же решила я. — Доброе.

Шурша ароматным пакетиком, мама сказала:

— Знаешь, чего вчера соседка приходила? Радостью поделиться. Ее Дина замуж выходит.

Я припомнила Дину, дочку соседки, громкоголосую и пышноформую деваху года на два-три младше меня.

— И за кого? — я осторожно взяла на ощупь чашку и втянула жаркий запах горьких зерен.

— За одного бизнесмена. — мама села напротив и чем-то звякнула. наверное, ложечкой для сахара. — Прямо там такая неземная любовь, и все у них замечательно. Так красиво расписывала, пока не проговорилась, что Дина-то беременна. Вот и причина свадьбы.

Я пожала плечами — бывает, и тут мама неосторожно добавила:

— Все уже замуж повыходили. Даже Динка шебутная.

— Одна я осталась, — дополнила я.

Повисла пауза. Потом мама пробормотала:

— Я не это имела в виду. Просто хотела сказать, что вот и таким, как соседкина Динка, везет на хороших женихов.

— Я знаю. — я отставила чашку. Сердце неприятно заныло. Довольно больная тема. Для меня, всегда привлекательной и следившей за собой, оказалось тяжело даже не знать, как я теперь выгляжу. Фигура определялась на ощупь, одежда — с чужих слов. Распущенные волосы из прически превратились в досадную помеху и были теперь забраны в хвост. Косметику я выбросила в первый же месяц. Чтоб не плакать еще и над этим. И кому я теперь нужна, и о каких парнях, отношениях, семье и детях может идти речь? Глупо. Это отрезано вместе с возможностью видеть.

Я молча отодвинула в сторону теплое от кофе стекло чашки. Мама продолжила нарочито беззаботным тоном:

— Тетя Аля спрашивала, может, и ты на свадьбу пойдешь? Там все будут очень рады тебя видеть.

Я хмыкнула, сдерживая раздражение:

— Все? Кто меня там знать будет, кроме Динки и ее мамы?

— Она за Мишу Захарова выходит, — пробормотала мама.

Я почувствовала, как она отворачивается. Повисшую неловкость глазами видеть было не нужно.

Сердце остро кольнуло. Мишка Захаров. Мальчик из нашего двора. Моя первая и страшная по своей отчаянности любовь. Человек, которому я отдала гораздо больше, чем ему было нужно. Больше, чем оставила себе.

Я закусила губу, через силу усмехнулась:

— Ну, совет да любовь. Я, конечно, не пойду.

— А может, все-таки... — заикнулась мама. — Хоть развеешься.

— Развеюсь? — Я еще дальше двинула по столу чашку, почти до противоположного края. — Продемонстрировать всем свое нынешнее состояние? Особенно бывшему парню. Мило улыбаться в пустое пространство, не видя, стоит там кто-то или нет, слушать бесперебойные предложения помощи в лицо и жалостливый шепот за спиной? Стать главной достопримечательностью свадьбы? «Ой, посмотрите, вон там слепая. Да-да, вон та девица. А вы знаете, кто она? Бывшая подружка жениха. Да, вот так. Ай-яй-яй, как жизнь складывается». И это ты называешь развеяться?

Чашка не пережила очередного толчка. Глухой удар, звон, вибрация рассыпающихся осколков.

— Не трогай, порежешься! — вскинулась мама, хватаясь за полотенце.

Но я уже присела, пальцами нашла мокрые теплые кусочки. Словно погибшего живого существа.

— Ерунда, — сказала мама, возясь с полотенцем. — Убери руки, вдруг там мелкие осколки. Всего лишь чашка, купим новую.

— Да, — медленно повторила я. — Купим. Только я уже не буду знать, как она выглядит. Никогда. А эту я помнила.

Минус еще ниточка оттуда сюда.

Поднялась, нащупала стену кухни и вышла. Мама молчала. Я знала, что ей не легче, чем мне, что она готова помочь мне чем угодно, но не знает чем. Стена, за которой я укрылась от мира, оставила и ее снаружи. Она боялась теперь сказать мне лишнее слово, неправильно построить предложение, чем-то обидеть, намекнуть на неспособность что-то сделать. Боялась меня. Мне на секунду до одури, до накативших слез захотелось вернуться, обнять ее, как в детстве, заплакать, сказать, что это по-прежнему я, ее дочка, такая же, как раньше. Мама, я не изменилась. Мама, мне очень плохо. Помоги мне, пожалуйста, помоги, обними, закрой от этого страшного мира. Я зажмурюсь и на секунду поверю, что слепота и боль мне просто приснились. Я маленькая, я прибежала к маме, испугавшись ночного кошмара, и сейчас ее теплые руки разгонят его. И все будет хорошо. Мама, ты единственная, кто может подарить мне вот такую минутку забвения. Минутку для отдыха, чтобы вдохнуть без хрипа в сжавшихся от постоянного отчаяния легких. Мамочка моя.

Стена не пустила. Сердце толкнулось об нее изнутри и притихло. Я была взаперти, не имея сил выбраться. Весь мир снаружи. Ну и пусть. Ничего уже не изменить, и я не буду больше плакать не от злости. И будут мои прежние друзья и знакомые жениться, выходить замуж, заводить детей, путешествовать, учиться. Жить. И лет через пятьдесят уже будет безразлично, была ли такая незрячая, о чем думала, как жила, чем дышала. Все будет неважно. Поскорее бы.

Мама заглянула ко мне через полчаса. Сказала, что сходит в магазин. Я кивнула, села в кресло, подождала, пока хлопнет дверь. Спать хотелось невероятно. Раз уж мне нигде нет места, так чего бояться. Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Темные волны сна, спущенные с цепи, накрыли с головой, растворили в себе, укрыли и защитили от всего сразу. Я возвращалась домой, в Город.

Я присела на скамейку на знакомом бульваре, пахнущем полевыми цветами. Город, как и мой покой, был снова со мной.

Вдоль дорожек росли высокие деревья, мягко шелестели на ветру листьями. Люди прохаживались по белым плиткам дорожек, сидели на скамейках, разговаривали негромко, смеялись. Бегали, играя, дети. Взгляд машинально зацепился за мужчину напротив, через дорожку. Нет, не мужчину. Молодой парень. По возрасту как я, наверное. Ничего примечательного. Среднего роста, темноволосый, приятное лицо.

Я отвернулась и тут же забыла о нем. Не хотелось ни о чем думать. было ощущение, что я вернулась домой. Мне показалось, что ветерок тихо гладит меня по щеке.

— Ты тоже рад, что я здесь? — спросила я вполголоса. — Я знаю. Ну что, что с тобой было в прошлый раз?

Я, естественно, не ожидала ответа. Вздохнула, бездумно скользнула взглядом. И застыла.

Парень на скамейке напротив смотрел на меня. Внимательно смотрел, слегка удивленно. Как смотрят на человека, внезапно на ваших глазах заговорившего с самим собой.

Я смотрела на него, он на меня. Наконец взгляды расцепились, он глянул куда-то мимо, уже без интереса, а потом и вовсе опустил голову. Я поднялась и зашагала прочь. Неужели снова неприятные сюрпризы? Мой тихий, спокойный Город, мой мир защиты и успокоения, ты ли это?

Все, кажется, вернулось на место. Дни стали временем ожидания, ночи — временем жизни. Привычный за последние годы ритм успокаивал, возвращал уверенность. Город ждал меня. Рыжее небо выливалось струйкой в чаши его двориков, стекало расплавленными каплями по стенам домов. Деревья шумели листвой в потоке ветра, цветочные ароматы толстыми кольцами лежали на земле, при малейшем ветерке расползаясь невидимой сетью. Однажды я попала под дождь. Он начался внезапно, будто наверху включили душ. Звонкие струйки забарабанили по плиткам мостовой, по зеленой листве, по спинам и головам людей. Те начали разбегаться в поисках укрытия. Посередине улочки, внезапно пропахшей свежестью, остались я и местные городские пичужки. Они галдели, купаясь в быстро появлявшихся лужах, а я просто стояла, запрокинув голову. Одежда промокла вмиг, но холодно не было, дождь был теплый и ласковый. Капли нежно трогали лицо, скатывались по ресницам. Мне хотелось смеяться. Такого ощущения беззаботной легкости у меня не было с детства. Словно дождевая вода смывала тело, оставляя только невесомую и прозрачную душу, стремящуюся вверх, к свету и облакам.

Я слизнула капли с губы и оглянулась. Под аркой ближайшей ко мне уличной беседки пряталась от дождя молодая мама с дочкой лет двух. Дитё внимательно разглядывало меня сейчас, насупив бровки. Я подмигнула ей и улыбнулась. Девчушка подумала секунду и возбужденно затараторила что-то на своем детском языке, состоявшем в основном из звуков «а», «и», «уа», «ма», «я-я» и им подобных. Молодая женщина вздрогнула, глянула в мою сторону, куда таращилась малышка, недоуменно улыбнулась и пожала плечами. Я рассмеялась, помахала девочке рукой и зашагала по вспыхивающей фонтанчиками воды мостовой. Мне было невероятно хорошо.

Я проснулась с улыбкой. Несколько секунд перед открытыми уже глазами дрожала яркая картинка, борясь с темнотой. Залитая веселыми брызгами, лучами солнца и мокрым, остро пахнущим воздухом улочка. Каменные потемневшие плитки мостовой. Смешные люди, ёжащиеся от прохладных капель и беззлобно ругающие погоду. Взлетающие с тонких башенок, трогающих небо, птицы. Я понимала, что уже никогда не смогу без всего этого. Я, как стакан водой, наполнена пьяным чувством этого странного места, я, как наркоманка без дозы, не могу без его свободы и ритма жизни. И мне тяжелее потерять его, мой сон, чем настоящую жизнь. Если у меня не станет Города, я закончусь. Я не перенесу этого.

Эта мысль, уже не раз приходившая ко мне, как обычно, слегка испугала. Страшно осознавать свою сильную зависимость от того, чего нет и не будет никогда. Потом я коснулась волос пальцами. Мне показалось, что они влажные и пахнут дождем. Я опять улыбнулась. А какая, по сути, разница? Может быть, вокруг вообще нет и не будет ничего и любая привязанность страшна и опасна. Поздно бояться. Да и все равно ничего не изменить.

Так прошло две недели. Привычная колея. Однажды с утра, когда я вышла к завтраку, папа положил мне руку на плечо и задумчиво сказал:

— Надо же, как ты выросла. А я, как обычно, все пропустил. А помнишь, когда ты была совсем маленькая, ты приносила к завтраку свою куклу? Страшненькую такую.

— Папа! — Я рассмеялась, на ощупь двигая табуретку. — Ты чего вспомнил? Это же было сто лет назад. И не была моя Ляля страшной.

— Была, была, — немедленно встрял Славка. — Я ее даже боялся.

— Да ты вообще трусишкой рос, тебе было все равно, чего бояться, — отмахнулась я.

— Ты еще поила ее только из своей кружки, — продолжил отец. — Такой керамической, с мультяшными собачками.

— Которую я потом случайно разбил, — мрачно буркнул что-то жующий Сергей.

— Ты? — возмутилась я. — Вон оно когда открывается! А я так плакала!

Он фыркнул, встал, и в ладони мне неожиданно лег тяжелый предмет с ручкой. Чашка.

— Вот, решил исправиться. Такая же самая. Вместо разбитой.

— Спасибо, — пробормотала я, не зная, плакать или смеяться.

Все эти ночи, бывая в Городе, я ни разу не приближалась к реке. Просто было страшно. И этот страх маленькой капелькой яда отравлял душу. Погружаясь в сон, как в воды тихой реки, я загоняла вглубь неприятное ощущение, делала вид, что его нет. Но долго тянуть так было невозможно. Я решилась.

Следующей ночью я шагала по улицам города с четкой целью. Это было странно — идти, не повинуясь мимолетному порыву и пряному аромату ветра, а знать, куда ты двигаешься. И для меня, и для Города это было в новинку. Парк, тенистые аллеи, цветы по обочинам дорожек в живописном беспорядке. Небольшой стадиончик, где играют дети. Я присела на скамейку для зрителей и поманила рукой парнишку лет десяти, скучавшего, пока его друзья гоняли мячик. Причина была очевидна — нога мальчишки была аккуратно забинтована в колене. Он улыбнулся в ответ на мой жест и медленно подковылял.

— Привет, — сказала я. — Что с ногой?

— Привет, — сказал мальчик, глядя мне в глаза. — Упал вчера. Мама забинтовала, теперь вот играть не могу.

— Ничего, — утешила я. — Пройдет. А ты здесь живешь?

— Вон там. — Он махнул рукой куда-то мне за спину. — У нас окна прямо на парк выходят.

— Ясно. — Я помолчала, а потом решилась. — А ты можешь мне помочь?

Он кивнул, и я продолжила:

— Тут у вас недавно река разлилась. Правда? Расскажи мне, пожалуйста.

Лицо мальчика погрустнело.

— Да, — вздохнул он. — Там много кого погибло. Ночью ка-а-ак вырастет волна, ка-а-ак зальет берег.

Сердце мое сжалось. Значит, правда. Не было это посторонним сном, кошмаром. Все это было.

Глядя на мое, наверное, сильно изменившееся лицо, мальчик вдруг положил свою теплую ладошку поверх моей, вцепившейся в край скамьи.

— Тетя, а у вас там кто-то пропал, да? — сочувственно спросил он. — Так вы сходите к охранным постам на набережной. Они списки составляют, кто погиб, кто потерялся, кого нашли. Может, и вам помогут.

— Спасибо. — я нашла в себе силы улыбнуться, погладила добровольного помощника по голове и встала, зашагала в ближайшую аллею.

Под каблуками скрипел мелкий гравий. Это было. Река, разбросанные по берегу вещи, вывороченные плиты набережной, глаза мертвого мужчины. Было. Было! А значит, может повториться в любой момент. И, созданные моим сознанием, могут гибнуть вот такие мальчишки, как этот, с забинтованной коленкой. Могут разрушаться дома. Все может быть еще хуже, чем в моей реальной жизни. Просто потому, что я больна. Мой мозг болен, и теперь вместо покоя и защиты, как раньше, он создает ужасные картины и заставляет меня их смотреть. Я схожу с ума.

Я сжала виски ладонями в отчаянии. И начала проваливаться в темный туман. Просыпаюсь. Не знаю теперь, хочется мне этого или нет.

Вздрогнув, я открыла глаза. Какое-то мгновение передо мной еще стояла яркая цветная картинка, буквально долю секунды, затем исчезла, и мозг переключился на привычную темноту. Отстраненно проплыла мысль, что я ей даже немножко рада. Она делает выбор за меня. Так проще.

Полежав еще немного, я поняла, что не усну. Пробралась на кухню, попила воды. Не уходило никуда тревожное ощущение незавершенности чего-то, словно бросила на полпути какое-то важное дело.

Мне вдруг до спазма в горле захотелось на улицу. На воздух, мокрый от недавнего дождя. Кружилась голова. Вдруг подумалось, что, возможно, я выйду на улицу здесь, в своем мире, а окажусь в том, другом. Ведь не может быть, чтобы он так ярко, выстроенно, неизменно существовал только в моей голове.

Почти не соображая, что делаю, я выскользнула за дверь. Тихо, никто не проснулся. С тех пор как я сама стала жить на звук, я быстро научилась понимать, как те же звуки могут слышать другие. Это оказалось просто.

Я распахнула дверь подъезда и шагнула в волну холодного ночного воздуха. Капли мелкого моросящего дождя хлестнули по лицу. И я очнулась. Ничего не изменилось. Не было никакого другого мира. Сон был сном. Вокруг было темно. И пахло мокрой сиренью.

Я прислонилась спиной к подъездной двери и закусила губу. Боль в груди была настолько острой, что даже не казалась моей собственной. А еще у нее был сладковатый привкус. Настойчиво пахла сирень. Я вдруг подумала, что есть вещи, которые связывают меня с этим миром, несмотря на прелесть каких-то других. Например, этот запах.

Нащупав мокрый, почти упирающийся в дверь куст, я осторожно отломала веточку. Поднесла к лицу, вдохнула свежий, сладкий аромат. Зажала в пальцах, как последнюю соломинку для утопленника. Вот она была настоящей, она, а не мой дурацкий сон. И вообще, мне пора к психиатру. Наверное.

Поднявшись в квартиру, я переоделась в сухое и легла. А ветку сирени положила на подушку рядом. Мне показалось, что ее запах защитит меня от несбыточных мечтаний и разочарований в них. И уснула без снов.

Я спускалась вниз, постоять у подъезда, теперь почти каждую ночь. Свежий весенний воздух гасил пылающие мысли и охлаждал голову. Город снился урывками. Посещения его не доставляли прежнего счастья, я металась по его улицам и площадям, словно раненая тигрица. Словно искала что-то, сама не зная что. Казалось, Город тоже тоскует. Улочки были пустыми, ветер не шумел в деревьях. Все было не так, как раньше. Я просыпалась, ворочалась, грызла ногти, как в детстве. Уснуть не удавалось. Я ругалась про себя, вставала, одевалась и тихо выходила из дома.

В очередной раз постояв, подышав весной и успокоившись, я поднималась в квартиру. И услышала шаги на лестнице внизу. «Забавно, кто это, кроме меня, бродит по ночам», — мелькнула первая мысль. Но шаги быстро приближались, и я вдруг испугалась. Одна, в пустом подъезде, не видя, что происходит вокруг. Я сжалась в комок, закусила губу, чтобы не закричать. Человек дошел до площадки второго этажа и стал подниматься на третий, туда, где стояла я. Он шел сначала быстро, потом все медленнее и медленнее. Я поняла, что меня заметили. Я стояла, прислонившись спиной к подоконнику. Человек стоял на последних ступеньках лестницы и молчал.

— Интересно, — наконец сказал он едко. — Что ты тут делаешь? Да еще в такое время?

Голос был слишком уж знакомым.

— Сергей? — промямлила я.

— Нет, его призрак, — фыркнул брат. — Ты, я спрашиваю, чего здесь делаешь?

— А ты? — я перешла в наступление.

Он умолк и вздохнул.

Мы сидели прямо на ступеньках в подъезде. Тянуло сквозняком, и Сергей постелил мне свою куртку. Слова падали как перышки из подушки, легкие, невесомые, кружились в воздухе, мягко ложились между нами.

— Ее Юля зовут. — Сергей, судя по звуку, откинулся на перила. — Когда-нибудь я вас познакомлю.

— Не будешь стесняться? — прямо спросила я. Сейчас не хотелось быть тактичной и обходить острые вопросы.

— Чего? — удивился он.

— Не чего, а кого. Меня. Я же не такая, как все.

Он помолчал немного, потом спросил очень серьезно:

— А ты считаешь, что тебя из-за этого нужно стесняться?

— Ну да.

— Бред, — отрезал он в своей обычной решительной манере. — Бред. Что, собственно говоря, с тобой не так? Не придумывай. Юльке ты понравишься, я уверен. Вы чем-то похожи.

— Как она тебя терпит? — фыркнула я. — Если мы хоть чем-то похожи, то это удивительно.

— А со мной-то что не в порядке? — возмутился брат. — Чем я тебя не устраиваю?

Да всем он меня устраивал. Просто был всегда для меня чем-то недосягаемым. Слишком взрослый, слишком серьезный, мало внимания обращавший на назойливую сестренку. Не так уж и много раз за всю жизнь он со мной разговаривал. Я вдруг подумала, что ведь вот так, просто, как с равной, как с сестрой и близким человеком, вообще впервые. Стоило стать слепой сумасшедшей, чтобы это произошло. Стоило?

— Просто у тебя тяжелый характер. — я обняла колени, подтянула их к подбородку. — Так мама говорит.

— Давай я не буду озвучивать, что она говорит про тебя, — хмыкнул он.

— А про твою Юлю она знает? И про поздние возвращения? Все ведь думают, что ты работаешь.

— А про твои побеги по ночам? — ответил он вопросом на вопрос.

— Понимаешь, что я предлагаю? — я поерзала на ступеньке, размещая поудобнее затекшие ноги.

— Шантажистка, — вздохнул Сергей. — Ну, хоть расскажи, где ты была, чтоб я не беспокоился.

— Стояла у подъезда, дышала воздухом.

— Гулять хочется? — сочувственно спросил он. Его голос напомнил мне своей интонацией голос мальчишки из Города, того, которого я расспрашивала про наводнение.

— Хочется, — честно сказала я. — Воздуха не хватает. Плохо мне.

И саму удивили эти вырвавшиеся слова. Как признание. И себе, и ему, такому, по сути, далекому человеку. Словно отдала частичку этого «плохо». А он принял, подержал в невидимых ладонях и спрятал где-то у себя.

— А днем никак?

— Нет, — так же честно сказала я. — Не могу.

— Не настаиваю. — он снова вздохнул. Помолчал, потом предложил: — Хочешь, буду приходить и гулять с тобой?

— Не знаю, — растерялась я. — Ты же занятой.

— Ага, — сообщил он мне грустно. — Слишком. А ты слишком много себе надумываешь. И сбегаешь по ночам. Слишком самостоятельная. Все у нас слишком что-нибудь. А результат...

За окном подъезда прошуршали колеса машины. Крадущийся такой звук, очень подходящий для ночи.

— А почему ты скрываешь свою девушку от родителей? — спросила я. — Тут вроде бы нет ничего страшного. Ты взрослый, сам давно все в своей жизни решаешь. Боишься, что не понравится?

— Нет, — отозвался он. — Уверен, что понравится. Просто хочу сначала сам определиться. Когда решу, что вот это и есть любовь всей моей жизни и ничего другого мне не надо, тогда и познакомлю.

— Странные вы, мужчины. — я фыркнула. — Любовь на всю жизнь, а потом утверждаете, что это женщины эмоциональные и заморачиваются романтическими бреднями.

— Мы все одинаковые, — усмехнулся Сергей. — Просто женщины не пытаются это скрывать. А ты что, не веришь, как ты сказала, в романтические бредни?

— Не знаю. Наверное, нет.

Пауза. Какая-то неловкая, словно мы затронули что-то очень чувствительное, нежное, тоненько и жалобно зазвеневшее.

— Ты тогда сильно переживала? Ну, когда с Мишкой эта история была? — брат спросил осторожно, и я поняла, что стоит мне только нахмуриться, закусить губу, хоть как-то продемонстрировать, что тема болезненная, и он больше никогда ее не поднимет.

— Нет, — честно сказала я. — Я не переживала. Я сгорела. Полностью. Ничего внутри тогда не осталось. Жить не хотелось.

Снова пауза.

— Мы со Славкой, когда узнали, что он тебя обманул, всерьез планировали идти бить ему морду, — вдруг чуть смущенно признался Сергей.

— Что планировали? — я чуть челюсть не потеряла, похлопала глазами несколько секунд, потом расхохоталась. — Ну, вы даете!

— А ты думаешь, нам приятно было смотреть на тебя тогда? — ворчливо отозвался он. — Ты не спала, не ела, не разговаривала. Мне кажется, у всей семьи было желание убить этого козла.

— Как выяснилось, это было не самое страшное испытание в моей жизни, — сказала я и улыбнулась через силу. Была тема болезненной, была, грызло что-то внутри, не отпускало, не уходило с годами.

— Жалеешь? — тихо спросил Сергей. И я поняла, о чем он.

— Жалею. Себя. Живую, настоящую, искреннюю. Нет больше такой. До истерики жалею. Словно умер кто-то. Хотя почему словно?

— Может, не надо жалеть? — спросил он. — Идти вперед, а там...

— Что? Что у меня впереди? Годы темноты. — я скривила губы, чувствуя, как темной волной накатывает прежнее безысходное отчаяние, требующее биться головой о стену, выть раненым зверем, ломать пальцы, выцарапывать проклятые глаза. Задыхаться от ненависти к жизни. Кричать. За что? Почему я? Кто так решил? За что?

Тугая петля непрорвавшихся рыданий знакомо сдавила горло. Я сглотнула и встала.

— Пойдем, а то кому-то с утра на работу, — сказала я.

Сергей тоже поднялся, поднял куртку.

— Знаешь... — неуверенно начал он.

— Знаю. Миша женится. Совет да любовь.

Мой голос был спокойным, но мы оба знали, чего стоит такое спокойствие.

Уже возле двери в квартиру я вдруг решилась.

— Сереж, а у тебя нет знакомого психолога? — спросила я.

Он остановился, и я почувствовала, что он внимательно на меня смотрит.

— Тебе зачем?

— Кошмары мучают. — я даже не соврала. — Хочу получить консультацию.

— Ну, есть, — подумав, сказал он. — Хороший парень, на психиатрии специализируется.

— Спасибо, — фыркнула я. — Мне, по-твоему, не психолога надо, а сразу психиатра?

— Да какая разница, это почти одно и то же, — отмахнулся он. — К тому же это единственный мой знакомый в подобной области. Мы с Димкой в бильярд раньше вместе играли. Завтра позвоню ему. Если свободен, завтра же и съездим.

— Спасибо, — сказала я. Потом протянула руку, коснулась сначала его плеча, потом кончиками пальцев нашла щеку, поднялась на цыпочки и быстро чмокнула.

— Да не за что, — слегка растерянно ответил он.

Я нащупала вставленные в замочную скважину ключи, повернула, проскользнула в приоткрывшуюся дверь. На пороге своей комнаты обернулась туда, где слышала его дыхание, и прошептала:

— Спокойной ночи.

И, не дожидаясь ответа, прикрыла дверь.

Мы отправились утром. У Сергея был выходной, и он, не откладывая дело в долгий ящик, прямо с утра и позвонил этому своему приятелю. Все это он сообщил мне, пытаясь разбудить посредством тряски за плечо. А также то, что тот ждет нас через полчаса, чтобы успеть спокойно поболтать до ухода на работу, так что надо шевелиться.

Соображала я туго. Город плохо отпускал меня, к тому же я проспала слишком мало из-за ночных разговоров. Долго одевалась, умывалась, так что кофе пришлось пить на ходу. Домашних, кажется, очень удивило мое неожиданное утреннее бегство, да еще в компании старшего брата. Сергей небрежно бросил, что повезет меня прогуляться, раз уж он сегодня ничем особенным не занят. Но было не похоже, что это кого-то убедило.

Мы быстро добрались до места, поднялись по высокой лестнице. Кажется, третий этаж. Постучали в какую-то дверь. Мне было невероятно неуютно, я споткнулась о порог. Сергей поймал меня, а откуда-то сбоку донеслось взволнованное:

— Ой-ёй-ёй, осторожнее! Давайте я помогу!

Чьи-то руки тут же вцепились мне в локоть, принялись не то тащить, не то толкать куда-то. Я чуть не взвыла от злости. Ну что, так трудно сделать вид, что вы ничего не заметили?

— Спасибо, мы сами, — сказал Сергей, высвобождая меня из чужих заботливых рук и заодно отцепляя мои пальцы, впившиеся ему в локоть.

Психолог оказался человеком с приятным голосом. Я предположила, что лет ему приблизительно столько же, сколько и Сергею.

— Ну, я пошел, — сказал брат, запихнув меня в кресло. — Димка, смотри не обижай мне мою сестру. Помни, что ты женат. А я приеду через часик ее забрать.

— Не опоздай, шутник, — весело отозвался Дмитрий. — А то мне еще работать надо.

Дверь за братом закрылась. Мы помолчали. Я чувствовала, что мне надо собраться с мыслями, он, наверное, как специалист, это понимал.

— Я, наверное, зря пришла, — пробормотала наконец я.

— Почему? — спросил он с явным и неожиданным интересом.

— Ерунда все это. У меня глупая проблема.

— Ну, давайте я сначала послушаю, а потом скажу вам, глупая она или нет. Расскажите мне, с чем вы пришли, — сказал он спокойно и, судя по звуку, уселся напротив меня.

— Понимаете, — медленно начала я. — Мне снится сон...

Сама идея кому-либо об этом рассказывать уже казалась мне бредовой, но я заставляла язык шевелиться. Раз уж пришла.

Психолог помолчал с минуту после окончания моего рассказа, затем мягко спросил:

— А вы хотите избавиться от этого наваждения?

Я нерешительно кивнула.

— А зачем? — снова спросил он.

— Мне больно, — честно сказала я. — В последнее время я слишком часто мучаюсь от осознания того, что это наваждение нереально. Знаете, как жутко быть здоровой и счастливой, а потом открывать глаза и осознавать, что это был лишь сон.

— Простите, а как вообще это случилось? — осторожно поинтересовался он.

— Машина сбила, — кратко сказала я.

Он снова помолчал, потом заговорил:

— У каждого человека свой механизм защиты от стрессов. Кто-то начинает пить. Кто-то выражает свои эмоции агрессией или каким-то неадекватным поведением. Вы стали уходить в иллюзии, в сны. Придумали себе другой мир, другое место, где все так, как вы хотите, где вам хорошо и удобно скрываться от жизни.

— Но даже там не все так, как я хочу, — сказала я с отчаянием. — Кошмары вот эти.

— Да, — спокойно согласился он. — Подсознание, недовольное тем, что происходит, не успокаивается.

— Что мне делать? — спросила я.

— С кошмарами или с причиной?

Вопрос оказался неожиданным. Но, посоображав секунду, я признала, что он справедлив.

— И с тем и с другим.

— Тогда так... — Дмитрий зашуршал чем-то на столе. — От кошмаров попробуем легкое снотворное. Не должно вообще ничего сниться. Да и увеличить количество часов сна явно не помешает. Судя по вашему рассказу, спите вы мало. Сейчас напишу название препарата, отдадите Сереге, пусть купит в ближайшей аптеке.

Он пошуршал и поскрипел еще немного, придвинул листок бумаги к моим пальцам, лежащим на столешнице. Так, чтобы я его почувствовала.

— А что касается причины... — он побарабанил по столу, скрипнул стулом. — Боюсь, единственный выход тут — учиться принимать сложившуюся ситуацию. Жить той жизнью, которая у вас сейчас есть. Искать плюсы. Не бояться двигаться вперед.

— Думаете, это возможно? — я криво усмехнулась.

— Уверен, — твердо сказал он. — Нужно понять и поверить, что жизнь не закончилась. Только тогда отпадет необходимость искать убежище в нереальном.

Мы снова замолчали. Наверное, он чувствовал, что не убедил меня.

— Запишите мой телефон, — сказал он мягко. — Иногда нужно с кем-то поговорить. Лучше всего со специалистом. Запишите и звоните, не стесняйтесь. И давайте попробуем сначала отдохнуть от кошмаров. Просто выспаться по-человечески. Возможно, это наведет на правильные мысли.

— Спасибо, — пробормотала я. Он был прав. Я устала. Я хотела просто отдохнуть. А потом можно будет думать.

Купленные по дороге домой таблетки я положила в карман и периодически зачем-то ощупывала коробку. Снотворное. Не так уж и плохо. Я не сумасшедшая, прекратятся мои кошмары, недоверие к собственным снам и творящемуся у меня в голове. Прекратится Город. Буду ли я скучать? Наверное, буду. Господи, да я вообще не хочу оставаться без него! Я просто хочу, чтобы все было как раньше. А мозг соглашается с Дмитрием и твердит, что это бегство. Я устала. Я, наверное, никогда не смогу принять жизнь такой, какая она есть, какая она сейчас. Как бы этого ни требовалось.

Я еще раз погладила коробку со снотворным, вспомнила свои мучения пару недель назад и вздохнула. Мне тогда казалось, что я схожу с ума, голодаю, умираю от жажды, задыхаюсь без воздуха, без моего Города. И я смогу перенести все это снова? Теперь уже не на двое суток, а насовсем? Я не знала.

Подумалось вдруг, что так неожиданно приятно и тепло оказалось общаться со старшим братом. Мне даже в голову не приходило, что мы можем так запросто разговаривать, иметь общие секреты, прикрывать друг друга, предлагать и иметь возможность оказать друг другу помощь. Тогда, забирая меня у психолога, он легко вытянул у меня листок с названием, заехал в аптеку, купил и молча отдал мне препарат. Он ни о чем не спрашивал, ничего не комментировал. И мне было от этого легче. Молчание часто ценнее самого сердечного участия. Мне хотелось именно молчания. Он это понимал.

И была еще одна вещь, сильно облегчавшая наше общение. По крайней мере, с моей стороны. У нас было мало общих воспоминаний. Если только детские, но они терялись в розовой дымке и казались скорее сказкой, рассказанной когда-то на ночь, чем реальными событиями многолетней давности. И это было хорошо. Я боялась воспоминаний, откровенно боялась. Каждое из них напоминало о том, что этого больше не будет. Не гулять больше с мамой по магазинам, придирчиво выбирая что-нибудь симпатичное. Не строить глазки папиным возрастным сослуживцам, забегая изредка к нему на работу. Не бродить в одиночестве по парку, разглядывая синее небо. Причитания по самой себе. Страх вспоминать. Наше общение с Сергеем это не затрагивало. В последние лет десять, если не больше, мы ничего не делали вместе.

Под вечер я решилась. Будь что будет. Выпила снотворное и пораньше легла. Нужно делать хоть что-то. Если не делать ничего, эта ненормальная ситуация сделает что-нибудь со мной. Например, вгонит в гроб.

Снотворное оказалось действенным. Я уснула быстро. И мне совсем ничего не снилось. И гулять я этой ночью не ходила, как, впрочем, и следующей. И следующей. А потом меня накрыло.

Я открыла глаза от ощущения страшной, звериной тоски. Я знала, по чему тоскую. Сон теперь был просто состоянием организма, а вот чему-то большому и яростному внутри некуда было деться. Я скучала по Городу. Он звал меня, звал непрерывно и властно, как хозяин.

— Ты совсем перестала есть, — обеспокоенно заметила мама за завтраком.

Оказывается, я уже добралась до кухни и заняла любимый стул. Интересно, а доброго утра уже желала?

— Я не хочу, спасибо, — пробормотала я, вцепляясь, как тонущий в соломинку, в чашку кофе.

Внезапно очень захотелось сигарету. Я не курила, хотя и пробовала несколько лет назад. Я поёжилась.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — допытывалась мама. — Бледная как смерть. Может, тебе начать гулять почаще? Или витаминов попить?

Я тут же припомнила частоту своих прогулок, ночных, то по лестнице подъезда, то по чужим мостовым под чужим небом, и хмыкнула.

— Со мной все в порядке, — соврала я.

Мама вздохнула. Не поверила.

Семья разошлась по своим делам. Еще один день. Раньше он был прелюдией к ночи, ожиданием встречи, прологом к новой главе. Все стерлось и сравнялось. Время суток, не больше. Без цвета, без чувства, без магии. Ночи стало незачем ждать. Как же я скучаю по Городу!

Я бродила раненым зверем. За окном стояла поздняя весна, и ее пульсация окончательно выматывала меня. Отвлечься было нечем. Я боялась выйти из своей комнаты, чтобы не встретиться с мамой. Я боялась, что не выдержу и начну кричать на нее, просто из-за переизбытка напряжения. Казалось, невидимый для меня дневной свет режет глаза.

Я не знаю, как дождалась вечера. Снова выпила таблетку и легла. И в эту ночь мне снилась тревога. Черные мечущиеся тени. И никого. Мне было плохо. Ночь становилась хуже дня. Я вынырнула из нее задыхающаяся, в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. Мелькнула слабая радость, что вообще проснулась. Я села на кровати, пригладила руками волосы и попыталась прийти в себя. Интересно, может, это эффект таблеток? Может, я слишком много их пью? Инструкцию прочесть я не могу, а кроме Сергея, никто вообще не знает, что я их принимаю. Ладно, поймаю его сегодня после работы и попрошу почитать.

Очень хотелось кофе. Просто до треска в голове, похожего на электрические разряды. Я добралась до кухни и обнаружила там только младшего брата. Спрашивать, куда делись все остальные, не хотелось, как и вообще разговаривать.

Я нашла на плите спички, неловко чиркнула одной по коробку.

— Тебе помочь? — спросил сидящий за столом Славка.

— Не надо, — буркнула я вяло. Какой-то механизм внутри, заставляющий проснуться, прийти в себя, начать думать и действовать, никак не запускался.

Рука дернулась непроизвольно, когда спичка все же зашипела, загораясь. Пальцы сами собой разжались, и мое лицо обдало обманчиво приятным теплом. Завоняло паленым.

Славка откинул меня от плиты одним движением, зашумела вода, запах гари резко усилился. Я внезапно выпала из анабиоза, мозг захватили паника, злость, стыд. Я на ощупь вцепилась в руку брата:

— Что? Что случилось?

— Кухонное полотенце пало смертью храбрых, — мрачно отозвался он. — А вообще, если тебе не нравятся обои на кухне, просто скажи об этом. Не пытайся больше расправиться с интерьером столь кардинально, ладно?

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони и звеняще-срывающимся голосом крикнула:

— К черту обои! Мне все равно, какие они, я их не вижу, забыл?

Мне хотелось броситься на него, молотить кулаками, кричать, что никому не нужны его дурацкие шутки, что он не смеет говорить мне подобных вещей, что я его ненавижу. Все сразу хотелось. Вместо этого я разрыдалась. Наступила вязкая тишина.

— Я же не в том смысле, — пробормотал Славка растерянно и как-то даже со страхом. — Я не то имел в виду. Ну, прости.

Пауза была словно болото, вязкая и непроходимая.

Я закусила губу и попыталась успокоиться. Все было не так. Словно два мира, живущие во мне, были сообщающимися сосудами. Неправильность, родившаяся в одном, перетекала в другой. Нет, не перетекала. Между ними была я, и я сама переносила настрой из одного в другой. Эта мысль пришла ко мне какой-то чужой и спокойной горечью.

— Эй, ты где? — донесся обеспокоенный голос Славки. — Ты здесь?

— Я не здесь и не там, — сказала я. Не соврала даже. — Слушай, сделай мне кофе, а?

— Сейчас, сейчас, — облегченно засуетился брат. — Без проблем.

Через десять минут запах паленого полотенца заменился ароматом кофе, перед моим носом оказалась чашка, а Славка присел рядом. Я молчала, поглаживая горячую керамику осторожными движениями.

Брат тоже помолчал, потом спросил:

— Глупо пошутил, да?

Я мотнула головой. Он еще более нерешительно продолжил:

— Трудно тебе теперь?

— Не знаю, — неожиданно для самой себя ответила я. Честный ответ на честный вопрос. — Вряд ли это так называется. Слово не то. Живешь словно на стыке жизней, той и этой, забываешь иногда, что не видишь, и каждое очередное открытие этого как капля яда. Ни там, ни здесь, а в результате словно и не живешь вовсе.

Мы снова помолчали. Потом мою руку внезапно накрыла его теплая ладонь. Славка сказал, осторожно подбирая слова:

— Я не очень умею говорить то, что нужно. Вообще глупо говорить, что ты не одна. Блин, да вообще глупо все это... — он снова завис в поисках слов.

— Не надо, — сказала я. — Я все понимаю. Спасибо.

Славка неловко и неопределенно хмыкнул и поспешно вышел. Я осталась сидеть со своим так и не тронутым кофе. Словно что-то надломилось внутри. Ничего уже не хотелось.

Мне нужно было одиночество. Нужно, как воздух, как вода умирающему от жажды. Мне нужно было никого и ничего не слышать, любое движение мира ранило так, будто у меня снята кожа. Я едва дождалась, пока за дверью моей комнаты установится тишина. Все куда-то разошлись. Я присела в кресло у окна. Отдышаться, взять себя в руки. Нельзя так нервничать, кидаться на близких...

Я не успела додумать. Звенящая, словно комар, темнота накрыла мозг, одним изящным движением вытряхнув из него все мысли.

Я стояла на знакомой улице. Вокруг был ясный день. Облегчение, как от неожиданно обнаруженной ценной потери, накрыло меня. И тут же схлынуло. Что-то было не так. Некое напряжение медленно разливалось в воздухе, тягуче и неотвратимо. Кровь гулко застучала в висках. Я заражалась этим нехорошим ожиданием. Город, как большое животное, вздрагивал, сторожко поводил ушами и принюхивался к аромату беды.

Ноги сами понесли меня вперед. Узенькая улочка свернула, потом еще и еще. Я знала этот район, здесь был настоящий лабиринт из милых домиков с висячими клумбами, цветных заборчиков и скверов. Я любила здесь гулять, но сейчас все внутри требовало выбраться на широкие улицы побыстрее.

Еще два поворота. Улица, ведущая к центральной площади. Другая, параллельная ей. Куда я бегу? Еще немного...

Я увидела толпу. Сначала толпу. Дальний от меня край суетился и кричал. Ближние же ко мне люди стояли молча. И лица у них были нехорошие.

Я остановилась. Мне не было видно, что там, впереди, но я слышала разговоры в толпе и понимала, что стоит подойти ближе, и все станет ясно. Я боялась. Боялась увидеть и узнать то, что видела тогда на реке.

Что-то мешало мне, я никак не могла понять что, какая-то мелочь, неприятная, но не главная. И только когда до меня донесся голос из толпы: «большой пожар», — я поняла, что это. Запах гари.

Толпа внезапно расступилась, отхлынув, люди оказались рядом со мной. И я уже не могла не слышать.

— Все сгорело. Жалко, — бубнила пожилая женщина за моим плечом.

Ей отзывалась другая.

— Да, жалко. Говорят, все погибли.

— Почему все? — перебил ее еще чей-то голос. — Девчонку спасли. Она во дворе играла. Вон, ведут ее. Родственники заберут, наверное. А остальные — да, погибли...

Мимо нас шли местные пожарники. Трое хмурых, в копоти и грязи дядек. За ними несли носилки. Один из дядек вел за руку девочку лет шести.

Она тоже была в саже, платье изорвано и перепачкано, одна косичка расплелась. Малышка еле переставляла ноги, прижимая к груди обгорелую фигурку какого-то игрушечного, некогда пушистого зверька. Я глянула на нее и застыла. У маленького ребенка было лицо старого человека.

Будто почувствовав мой взгляд, девочка подняла голову и встретилась со мной глазами. У меня застучали зубы. Это были страшные глаза, пустые и безжалостные. В них не было больше ребенка. В них не было ничего. Глаза мертвой рыбы более живые. Лучше бы девочка плакала.

Она шла и смотрела на меня. А я на нее. И внутри у меня поднимался крик. Крик обезумевшего от страха существа. Я знала, что она смотрит на меня и меня видит. Я знала, что это я виновата в случившемся. Утро, проклятое кухонное полотенце, запах гари, такой же, как сейчас. Я убила семью этой девочки. И плевать, что я этого не хотела. Сделала.

Крик подползал к горлу, девочка шла и смотрела на меня.

— Бедный ребенок, — сказал кто-то. — Посмотрите на ее лицо. В уме бы не повредилась. Все не плачет, смотрит, будто высматривает кого.

Это было последней каплей. Крик прорвался тоненьким собачьим визгом, меня затрясло. Я развернулась и попыталась убежать, но ноги не двигались, словно кто-то не пускал меня, заставляя смотреть дальше.

Чьи-то руки обхватили меня за плечи, затрясли. Я вырывалась и плакала, пока не осознала, что я сижу все в том же кресле, а вокруг меня суетится мама, пытаясь меня разбудить.

— Доченька!

Я наконец утихла и, судорожно хватая воздух, прижалась к спинке кресла.

— Кошмар приснился, да? — мама обнимала меня, гладила по голове, как маленькую. — Ты кричала. Ну, все, все, закончилось уже. Сейчас водички тебе принесу.

Я покорно затихла в теплых маминых руках под ее ласковое воркование и вяло подумала: «Да, все действительно закончилось. Вообще все».

Но даже сил отчаиваться не было. Вот, действительно все. Я не могу без Города. Но и не могу туда приходить. Иначе он заставит меня смотреть на очередную сотворенную мной беду. Заставит. Я не просто это вижу. Мне это показывают. Насмехаясь над моей беспомощностью, над той просьбой, с которой я приходила в Город. Хочешь видеть? Пожалуйста. Любуйся на то, что сама же и творишь. Твое желание выполнено. Наслаждайся.

Я вздрогнула и попросила попить. В горле пересохло. Тупая безнадежность скалила зубы. Что, все еще считаешь, что видеть — это здорово? Все еще веришь, что есть место и для тебя, не в реальном мире, так в придуманном? Все еще мечтаешь? Осторожней, а то исполнится!

Все запутывалось в тугой клубок. Мысли не собирались воедино. Я знала, что спать сегодня не лягу. Побоюсь. От одной мысли о сне меня охватывала паника. Что делать? Что мне делать? Я не хочу снова таблетки. Я не хочу снова уснуть и оказаться в Городе. Я больше ничего не хочу. Какой-то бред. Я же понимаю, что не могу не спать, что рано или поздно это случится, так или иначе. Человек не может не спать по собственной воле. Ну, зальюсь я по макушку кофе и энергетиками... Стоп.

Был уже вечер. Мама заставила меня лечь в постель, утверждая, что я совсем вымоталась, не ем ничего и не высыпаюсь. Поэтому надо больше отдыхать. Я послушно лежала и маялась от наплыва мыслей. Было плохо.

Стоп. Стоп, стоп, стоп. Очередная мысль всплыла из глубин, как утопленник. При чем здесь сон? Буду я теперь спать или не буду, это уже ничего не изменит. Никого не спасет.

Я зарылась лицом в подушку и застонала. Что бы я ни сделала, я уже не смогу стереть из памяти взгляд этой девочки, потерявшей родителей.

Несмотря на все уговоры, поесть я не смогла. Кусок не лез в горло. Изображать больную было просто, можно было не клеить вымученную улыбку и не заставлять себя делать привычные дела. Я лежала и тупо, широко раскрытыми глазами смотрела в направлении потолка, иногда забывая, что не вижу. Словно сквозь сетчатку проступали картинки, мешаясь и накладываясь друг на друга. Прошлое, настоящее, Город, детство, море... Что было и чего не будет. Хотелось уснуть и ничего не видеть. И не проснуться.

Это решение родилось не сразу. Оно пряталось где-то глубоко, медленно и исподволь пуская корни, оплетая меня, как паутиной. Пряталось, может быть, годами, ждало момента, звездного часа. Ждало, когда я сломаюсь. И потому казалось немножко чужим. Но от этого не менее правильным. Нужно все прекратить. Вообще все. Я устала от сюрпризов, которые преподносит жизнь. А она, похоже, не собирается останавливаться. Чем дальше, тем хуже. И если я не сделаю этого сейчас, то, возможно, другого раза не будет. Я не найду сил и необходимого толчка. И закончу свои дни в интернате для инвалидов или психушке.

И как только решение было принято, мне полегчало. Пусть говорят, что это путь слабаков и неудачников. Если долго мучиться, смерть — не самое худшее. Нет просто больше сил ходить по острым граням.

В квартире все уже спали. Я мимолетно удивилась, как протекает мимо меня время, я даже не замечаю его. И отправилась на кухню за водой. Очень хотелось пить.

План был прост. Я уйду в Город. В место, которое стало для меня таким важным. Стало дороже дома. Я хочу побыть там в последний раз. Фу, как сентиментально звучит!

Я передернулась и тихо засмеялась. И снова показалось, что это не я так думаю, планирую, представляю.

Интересно, а что будет здесь со мной, когда меня не станет там? Наверное, просто умру во сне, тихо и незаметно. Мама с папой? Поплачут и успокоятся, дочь-инвалид, вечная обуза им тоже ни к чему. Никому это не нужно.

За окном тихо шумели машины. Весна. Я чувствовала ее запах, распускающихся цветов, мокрой после дождя пыли, свежей травы. Я улыбнулась и нырнула под одеяло. Закрыла глаза, прислушалась к собственному дыханию. Ровное. Как хорошо не бояться. И закрыла глаза. Я возвращаюсь. Город подарил мне два года спокойствия и счастья. Нужно быть благодарной. Просто все когда-нибудь заканчивается.

Сон прилег к моей щеке, как пушистый котенок. Я погрузилась в него как в облако, как в теплую воду. И оказалась в Городе.

Там тоже было тихо. Больше не пахло гарью и горем. Не задумываясь, я пошла к реке. Ее синяя гладь светилась между домами. Я шла не спеша. Здесь было страшнее решиться, здесь от большего приходилось отказываться. Твердости стало меньше, страх возвращался.

Река была величава и спокойна. Ей было все равно. Я смотрела на ее залитую солнцем гладь, ровную и чистую. Она тянула магнитом, такая прохладная, такая бездонная. Вот так, раз — и все.

Пальцы касались каменного парапета, такие же холодные и бесчувственные, как он. Пальцы гладили скользкую поверхность, и мысли в голове были такие же скользкие и неуловимые. Взгляд. Взгляд девочки с пожарища. Взгляд мертвого мужчины с берега, женщины, ищущей погибших родственников. У них у всех было то, чего не было больше у меня. Взгляд. И то, от чего я хотела бы избавиться сейчас больше всего на свете. Взгляд. Озеро, полное боли. Бойтесь своих желаний. Я так страстно хотела иметь возможность видеть, чтобы узреть это? Господи, ну зачем так? Там я слепа и мечтаю о прозрении, здесь я хочу вернуться в привычную темноту. Я не хочу видеть.

Эта мысль выпуталась из общего клубка, скрутилась в тугую нить и хлестнула меня по чему-то ободранному, кровоточащему изнутри, раз, другой. Какая-то потусторонняя холодная боль медленно заливала меня, словно вода стакан. Меня не было там и не оставалось здесь. Реальность и сон смешались, взболтались в дикий коктейль, ужас и отчаяние перетекали из одного в другое.

— И это всего лишь сон, — пробормотала я. — Ставший внезапно страшным. Что ж, и отсюда есть выход. А может, выйдя отсюда, я выйду сразу отовсюду?

Холодная даже на вид вода блестела внизу. Камень парапета лег под ладонь, ласкаясь и зазывая. Я подтянулась на руках и присела на его край, перекинула одну ногу, вторую. Все было просто и обыденно, словно я делала это каждый день. Не страшно, и мыслей особых нет. Просто сон. И вся жизнь сон. Может, меня никогда и не было. И сейчас не станет и той страшной тяжести, которая навалилась на беспомощного человечка, тех страшных взглядов-ожогов, выдирающих кусочки души из слабого человечка...

Резкая боль пронзила плечо, левая рука моментально онемела, и над ухом оглушительно рявкнуло:

— Совсем сдурела? А ну-ка, назад, идиотка!

Чьи-то сильные руки безжалостно выдернули меня назад, как морковку из грядки. Я шлепнулась на мостовую и весьма ощутимо приложилась локтями и пятой точкой об ее точеные камни. Боль испугала и отрезвила на какой-то миг, прорвавшись сквозь тупое оцепенение. И вместе с ней пришло осознание. Со мной разговаривают. Он меня видит, замечает. Кто он?

Я подняла глаза и сквозь пряди растрепавшихся от ветра с реки волос увидела злое лицо. Знакомое. Где-то я его видела. Нет сил вспоминать.

— Ты сдурела? — поинтересовался он. — Неадекватная?

— Сам такой, — огрызнулась я.

— Не такой! — рявкнул он. — Я с мостов не кидаюсь. Пока еще. Но дурной пример может оказаться заразителен. Ты чего туда полезла, психованная?

— Не твое дело, — сказала я уже тише. Меня начинало отпускать, озноб побежал мурашками по плечам.

Парень вздернул меня за руку вверх:

— Вставай, хватит сидеть на камнях. Даже если ты не настоящая, все равно это вредно для здоровья.

Я послушно встала и только потом спросила:

— Почему не настоящая?

— Потому что ненастоящая. Это мой сон, и меня не устраивает, что по нему бегают всякие психопатки! Думал, хоть здесь от них отдохну.

— Чей сон? — не поняла я.

Он волок меня куда-то по улице, как тряпичную куклу. Рука моя чуть не отрывалась, но отпускать меня он, похоже, не собирался.

— Не умничай, придуманный мною образ. — Он не снижал ни тона, ни темпа.

— Мне больно, — пискнула я.

— Радуйся, еще пять минут — и ты бы вообще больше ничего не чувствовала, — рыкнул он, но притормозил.

И тут неожиданно я поняла, что только что чуть не сделала. Колени подломились, и я грохнулась бы на камни, если бы спутник не поймал меня. Усадил прямо на зеленую травку на обочине, вгляделся в мое ошеломленное и растерянное лицо и деловито уточнил:

— Плакать и каяться будем?

— Отстань, — пробормотала я. Меня заколотило с невероятной силой. Даже зубы застучали. Я сошла с ума, точно. Мамочки, я же чуть не прыгнула туда! — М-м-м, — простонала я сквозь зубы.

Спаситель плюхнулся рядом, отдышался.

— Ну, ты даешь! Ничего, что вокруг люди? Всех захотела довести до инфаркта?

— Они меня не видят, — хрипло сказала я. Неужели я действительно... Бред. Быть не может.

— Ну, я же увидел, — вполне логично сказал он.

— Почему? — все еще думая о своем, спросила я.

— Потому что это мой сон.

— Что? — мысли мои наконец переключились. До меня дошло, что именно он говорит. — Что?

— Ничего, — успокоил он меня. — Просто это мой сон. И ты тоже мне просто снишься.

Признаюсь, у меня отпала челюсть.

Часть вторая

Я впитываю окружающее кожей. Запахами, ощущением пространства, звуком, настроением, сплетенным, моим и места, в голове рисуется картинка. Я поняла это, когда меня возили по больницам два года назад. Разные города, разные здания, разное все. Но, заходя в очередную больничную палату, я прислушивалась к тому, как внутри рождается образ. Знание о том, какого цвета стены и как стоит мебель. Ноздри впитывали запах, уникальный, единственный, неповторимый, как у каждого человека. Запах места. Непередаваемое ощущение места. Я даже высоту потолков знала. Часто выясняла в ходе разговора с кем-нибудь, что на самом деле палата не такая. Но образ не уходил под давлением фактов. Иногда я даже думала, что на самом деле вижу внутри себя не само место, а его душу. Что-то более настоящее, чем невероятно крошечная точка на карте России.

Я вспомнила об этом, спускаясь к брызжущему солнечными бликами фонтану. Ступени лестницы были теплыми даже на мимолетный взгляд. Я не удержалась, наклонилась, потрогала. Рассмеялась. Да, здесь картинки внутри и снаружи меня одинаковые. Может, я теперь и в самом деле вижу душу этого места?

Дошла до фонтана, присела на его край. Что-то мешало мне, наполняло беспокойством. Впрочем, приятным. Ожидание. Ну, точно, ожидание чего-то хорошего. Теперь мой сон больше не мучил меня кошмарами, а начинал преподносить приятные сюрпризы. Мне приснился человек, с которым можно поговорить. Я внезапно оказалась здесь не одна, но это больше не пугало. Это мой сон. Только мой. Почему я все время об этом забываю? Я хочу им управлять и буду это делать.

Я потрогала струю воды, мягко облизавшую мне пальцы, и задумалась. Ну что, Город, покажешь мне снова этого человека? Я так хочу. Ну, пожалуйста.

Он спускался по той же каменной лестнице, что и я минут пять назад. Увидел меня, зашагал быстрее, улыбнулся, добрался до фонтана и присел рядом.

— Привет, самоубийца, — сказал он.

Я вздрогнула. Он чуть изменился в лице:

— Прости. Дурак я. Больше не поднимаем эту тему.

Мы помолчали. Бурное ожидание чего-то радостного стало стихать. Ну потребовала увидеть этого парня, ну увидела. Доказала самой себе, что это твой сон и ты ему хозяйка. И дальше что? Я рассеянно рассматривала улицу, по которой редкими группками прогуливались местные.

— Хочешь пройтись? — вдруг спросил парень.

Я перевела на него глаза и кивнула.

— Куда пойдем? — поинтересовался он, вставая.

— Не знаю, — отозвалась я. — Прямо и налево. Устроит?

— Вполне, — согласился он. — Тебя как зовут?

— С чего это я должна называть свое имя персонажу собственного сна? — фыркнула я.

Мы уже пересекали улочку, и он резко затормозил почти посередине.

— Мне кажется, мы уже выяснили этот вопрос при прошлой встрече. Это мой сон. Это ты мне снишься. Может, я видел тебя когда-то раньше, просто не помню этого.

— Наглый персонаж МОЕГО сна, — объявила я. — Если ты считаешь меня ненастоящей, то и имя мое тебе ни к чему.

Он пожал плечами:

— Наверное, ты права. Представляться порождению собственного подсознания глупо. Хорошо, никаких имен.

Мы шли. Улочка заканчивалась. Дальше был тупик, симпатичный такой, в котором стояли плетеные столики уличного кафе. Нужно было сворачивать, направо или налево.

— Давай туда, — сказали мы с моим спутником в один голос и указали в разные стороны.

Я рассмеялась. Он насупился.

— Я лучше знаю, куда тут можно пойти, — заявил он обиженно. — Я здесь все знаю.

Я покачала молча головой и просто пошла в указанном мной направлении. Знает он. Никто и никогда, даже созданная моим же мозгом часть этого Города, не будет чувствовать его так, как я.

Ему ничего не оставалось, как последовать за мной. Надо отдать должное, долго обижаться было, кажется, не в его правилах.

— Мы пойдем к большой центральной площади, — сказала я. — Там красиво. А за ней есть тихий и мало посещаемый кем-либо скверик со статуями и скамейками. Посидим там немного, хорошо?

— Вот сразу видно, что ты отсюда, — проворчал он. — Кто еще, кроме коренного жителя этого места, может знать его так хорошо?

— Только его создатель, — отозвалась я.

И мы медленно двинулись вперед.

До сквера оказалось не так далеко, как мне помнилось. Мы шли молча, разговаривать не хотелось. Ветер усилился и стал прохладнее, освежая лицо. Может, мой сон наполнен ощущениями просто потому, что там, в реальности, это единственное, что у меня осталось? Думать об этом не хотелось. Пели незнакомые птички. Я потянула носом воздух.

— Слышишь, как пахнет? — спросила я. — Дождь будет.

Парень тоже принюхался и покачал головой.

— Не чувствую. Ну и нюх у тебя! Любая собака отдыхает.

Впервые упоминание о чрезмерном развитии одного из моих органов чувств не резануло по живому. Я даже некую гордость почувствовала.

— А то. Но я потому говорю, что придется искать укрытие, чтобы не промокнуть. Знаю недалеко одно место...

— Ну уж нет, — перебил меня он. — Теперь моя очередь. Я тоже знаю здесь одно место.

Я сощурилась насмешливо:

— По-моему, кто-то нарывается на спор, кто покажет другому больше необычного. Я права?

— Это вызов? — злорадно улыбнулся он. — Я принимаю его. Кто первый?

— Уступлю эту честь тебе, — сказала я. — И вношу предложение. Мы же во сне, твоем или моем, не суть важно. Так что торопиться нам некуда. Давай оставаться в том месте, куда придем, столько, сколько захочется.

— Мне нравится, — тут же согласился он. Затем согнул руку в локте и подставил мне с шутливым поклоном. — Прошу вас, сударыня.

— Ах, вы так милы, благодарю, — отозвалась я с ангельской улыбкой, беря его под руку. На душе пели незнакомые птицы. Те самые.

Я проснулась от стука в дверь. Потянулась, замоталась поплотнее в одеяло и пробормотала:

— Войдите.

Дверь привычно скрипнула, и голос Сергея весело сказал:

— Доброе утро. Одну соню все ждут к завтраку. Ты встаешь или намерена спать до завтра?

— Встаю, встаю, — проворчала я.

Он рассмеялся, затем зашел в комнату и прикрыл за собой дверь.

— Знаешь, я тут подумал... Наверное, пора знакомить Юльку с моей семьей. А начать хочу с тебя. Как ты смотришь на то, чтобы сегодня пообедать с нами в кафе?

— Нормально смотрю, — подумав, сказала я. Я не любила с некоторых пор общественные места, но действительно хотела познакомиться с девушкой брата. Тем более я прекрасно понимала, какая эта честь для меня, если можно так сказать, первой составить о ней какое-то мнение.

— Вот и отлично, — сказал Сергей довольно. — Тогда иди завтракай, а ближе к трем я заберу тебя и поедем.

Он вышел. Я спустила ноги с дивана и задумалась. Что ждет меня дальше в моих снах? Страшные переходы от отчаяния к надежде, от страха к удовольствию, от ужаса к облегчению выбивали меня из колеи. Одно я знала точно: я не хочу больше пить таблетки и спать как мертвая, не видя снов вообще.

На кухню я вошла довольно бодро. Уселась на знакомый стул, поздоровалась со всеми и нащупала уже наполненную кофе чашку. Папа читал что-то смешное в газете, судя по шуршанию, хихикал и комментировал себе под нос. Мама придвинула мне тарелку, на ней я обнаружила печенье. Лицу было тепло. Значит, погода солнечная и свет заливает кухню. Даже шторы, скорее всего, раздвинуты. Я вдруг подумала, что это здорово, что мы вот так собираемся каждый день за завтраком, сидим вместе, разговариваем, нас много. Может, скоро еще кто-нибудь добавится в нашу дружную компанию. Например, эта не знакомая пока никому Юля.

Настроение было хорошим ровно до того момента, как мы с Сергеем вышли из дома и сели в машину. Я начала нервничать. Как обычно, когда приходилось выходить из дома. Впереди встреча с незнакомым человеком. Я не увижу, как она выглядит. Не пойму, как выгляжу я сама в ее глазах. Она тоже будет сочувственно подбирать слова, стараясь не касаться больной темы, не произносить слова «видеть», «рассматривать», «посмотри», «хочешь, я покажу» и прочих того же смысла.

Шум кафе просто оглушил меня. Я тут же потеряла ориентацию, запуталась, где право, а где лево, и покрепче сжала руку брата. Тот, кажется, воспринял это как должное, поудобнее перевесил меня на локоть и двинулся вперед.

— Нас уже ждут, — заявил он. — Пришли. Знакомьтесь.

Задев бедром очередной столик и уловив недоуменный шепот за спиной, я плюхнулась на стул и попыталась улыбнуться. Получилось нервно. Сергей пошел делать заказ, оставив нас с Юлей. Она оказалась вполне милой, общительной и простой, так что минут пятнадцать спустя я смогла чуть расслабиться. Она просто заговорила меня, мне даже не требовалось вставлять реплики. Так было лучше.

Вернулся брат, принес еду. Он предусмотрительно взял мне то, что не требует использования ножа и вилки одновременно. Это и обрадовало, и напрягло меня. Жалеет. Ладно, уйми свою паранойю.

Мы разговаривали ни о чем. О погоде, об учебе Юли, о работе Сергея. Время шло. Потом разговор коснулся выходных и того, кто и что на них делает. И тут это случилось. Юля внезапно предложила мне:

— А пойдем по магазинам в воскресенье.

— Юля, — предостерегающе буркнул Сергей.

Я криво улыбнулась куда-то в ее сторону.

— Видишь ли, я не могу. У меня не получится посмотреть новые коллекции и распродажи.

— Зато получится потрогать и померить. А про цвет я тебе расскажу.

Я отложила вилку. Мне не объяснить. Она не поймет.

— Понимаешь, — сказала я медленно. — Слушать описание вещи и видеть ее — разное.

— Девочки, — вмешался Сергей, чувствуя дрожание в моем голосе. — Может, пойдем уже?

— Подожди, — сказала Юля и снова повернулась ко мне. Я поняла это, услышав, как приблизился ее голос. — Так давай просто погуляем. Если не хочешь по магазинам.

Я сжала в руках салфетку. И ведь не объяснишь каждому, плакат не напишешь и на грудь не повесишь. Приходится проходить через это снова и снова.

— Я не гуляю.

— Совсем? А почему? Я видела незрячих людей на улицах, ходят себе с тросточками, белыми такими. И ничего. А ты чего не хочешь?

Салфетка в моих ладонях превратилась в плотный мокрый комок.

— Потому что незрячие не гуляют, — четко произнесла я. — Они передвигаются из точки «А» в точку «Б» с вполне определенной целью. Например, за хлебом. Незрячие не имеют возможности насладиться хорошей погодой, чистым синим небом, порадоваться зелени на улицах, поглазеть на что-нибудь. Для них выбраться из дома — это необходимость.

Юля притихла. Я выдохнула через зубы и уже спокойнее сказала:

— Необходимость, понимаешь? Потребность в еде, во встрече с кем-то. Иногда потребность доказать, что они по-прежнему живы и могут жить как все. Но никогда больше прогулка не будет тем, чем была раньше. Простоты и, следовательно, смысла в ней уже нет.

Повисла пауза. Наконец Юля сказала:

— Я не хотела тебя обидеть.

— Никто и не обиделся, — отозвалась я.

— Но как можно жить совсем без возможности отдохнуть?

— Юль, давай заканчивать этот разговор, — снова вклинился Сергей.

Я была ну очень с ним согласна. Юля, похоже, нет.

— Я не устаю. — я аккуратно стряхнула обрывки уже распотрошенной многострадальной салфетки в тарелку.

— Ну а по необходимости? Ты выходишь на улицы? Ну, за тем же хлебом?

— Что, у нас в доме некому за хлебом сходить? — буркнул Сергей. — Будем ее отправлять и волноваться потом?

— Глупо, Сереж, — заявила Юля и вновь повернулась ко мне, тронула за руку. — Давай так. Я дам тебе свой номер. Если вдруг тебе захочется прогуляться или попасть в какое-то конкретное место, ты меня наберешь. Хорошо?

— Хорошо, — сказала я, чтобы поскорее закончить. Записала номер, и мы распрощались.

Уже по дороге домой Сергей устало сказал:

— Извини ее. Она такая, всем хочет сделать добро. Иногда перебарщивает.

— Это неплохо, — отозвалась я, глядя в серую мглу, туда, где было боковое стекло.

Где-то там, близко, гудели машины. Говорят, если закрыть глаза, то можно представить, что это большие шмели. Мне и закрывать ничего не надо. Я больше не могу принять один звук за другой. Не получается. А жалко, хорошая была игра.

Я вздохнула и отвернулась. Сергей молчал.

— Она мне понравилась. Правда хорошая. И лучше пусть перебарщивает с добром, чем будет бездушной куклой.

До дома мы снова ехали в молчании. Я устала и понимала, что с нетерпением жду только одного. Ночи. Сна. Города и того, кого там встречу. Увижу, черт возьми, глазами. Плевать, что это просто сон. Он явно лучше, чем жизнь. У незрячих.

— Ух ты! — выдохнула я.

Красота была неописуемая. Город скатывался разноцветными волнами к подножию этой смотровой площадки, весь в брызгах солнца, воды и какого-то невероятного летнего настроения.

— Твоя взяла, — мечтательно протянула я, прикрывая глаза рукой от яркого света.

Я ничего не знала про это место. Мой спутник довольно улыбнулся. В его волосах тоже путалось солнце.

— Сегодня выигрываю я, — рассмеялся он. — Здорово, правда? Останемся здесь, посидим?

— Ага, — согласилась я.

Мы уселись на резную скамейку на самой вершине маленькой площадки, откуда открывался изумительный вид на город. Погода была ясная. Впрочем, здесь не было плохой погоды, даже дождь был веселым. Я быстро отогнала от себя воспоминание о недавнем наводнении, а мой спутник тем временем болтал.

— В следующий раз пойдем на реку. Там тоже есть необыкновенное место, — сказал он, удивительно в тему.

Я вздрогнула.

— Не надо на реку, — попросила я.

Он замолчал. Потом произнес:

— Может, расскажешь что-нибудь о себе?

— Не-а, — покачала я головой и улыбнулась. — Мы же договаривались ничего не знать друг о друге. К тому же ты все равно считаешь меня своим сном. Вот и считай.

— Считаю, — убежденно сказал он. — Кто же ты еще, если не сон? Именно поэтому и хочу знать, зачем ты в речку-то прыгала. Разве у ненастоящей девушки могут быть проблемы?

— Проблемы могут быть у всех, — вздохнула я. И подумала: а почему бы не рассказать, раз спрашивает, он же всего лишь мой сон? Смешно, когда приснившийся тебе человек утверждает, что это ты ему снишься. Давно со мной не было ничего настолько смешного.

— Ну так как? — мягко поторопил меня он. — Расскажешь?

— Понимаешь, сказала я отмороженно, подбирая слова, чтобы было понятнее. — Тут, в городе, недавно произошли очень плохие события. Пострадали люди. И мне кажется, что я в этом виновата. Это из-за меня.

— Почему? — спросил он. — Что ты такого сделала?

— Я не могу объяснить. Это сложно. Это место всегда отзывается на мое настроение, на мои эмоции. Это была его реакция. Я боюсь. Боюсь себя, боюсь снова навредить, боюсь снова увидеть то, что натворила.

Он неожиданно взял мою ладонь в свои.

— А ты не придумываешь? — спросил он серьезно. — Может, ты ни в чем не виновата и тебе все просто кажется? Может, маленькая, хрупкая девушка не несет ответственности за весь город?

— Мне тоже хотелось бы так думать. Но я знаю, что это правда.

— Тогда придется всегда иметь хорошее настроение.

— Это невозможно, — сказала я. И глянула ему в глаза. — А что делать с теми, кто уже погиб? Как оправдаться перед ними?

— Не нужно оправдываться, — произнес он мягко. — Тебе не меньше больно, чем им и их близким. Давай мне кусочек этой боли. Это ведь мой сон, и страдающая девушка лишь его прекрасная часть. Должен же и я участвовать в этом.

Он шутил, но шутки были грустными. И он, и я это понимали. Город ластился к ногам, как морской прилив.

— Я понимаю, что глупо было идти на этот мост, но я испугалась, — сказала я, не глядя собеседнику в лицо. — Я испугалась и выбрала путь наименьшего сопротивления. От меня никогда не зависели человеческие жизни, пусть даже во сне.

— Смешно, когда твой сон утверждает, что ты ему снишься, — пробормотал он.

Я нервно хихикнула. Он удивленно глянул на меня, но промолчал.

— Завтра мы все же пойдем на реку, — сказал он чуть погодя. — Обязательно. Ты должна перестать бояться. Придешь, посмотришь на место своей несостоявшейся смерти, пожмешь плечами, и на душе станет легче. Давай, а я буду рядом. Не получится отпустить все от себя — сразу уйдем.

Я молчала. Непохоже было, чтобы меня спрашивали, просто сообщали планы на завтра.

— Мне пора, — внезапно сказал он. — Здесь нет времени, но я всегда чувствую, когда меня вот-вот должен позвать страшный зверь будильник. Запомни, завтра мы встречаемся здесь. Никуда не исчезни, ясно?

Он развернулся и стал спускаться вниз с площадки, оставив меня в легком недоумении. Какой будильник? Куда он? Какие-то слишком самостоятельные у меня образы в подсознании.

Чуть помедлив, я тоже спустилась на улицы города, выглядящие совсем не так, как с высоты. Они сразу стали более уютными, что ли. Простыми, близкими. Мне хотелось немного прогуляться, как раньше, насладиться свободой и возможностью расслабиться, отдохнуть, поразглядывать что-нибудь. Полная противоположность с моей реальной жизнью. Там все бурлит внутри меня, а вокруг ничего не происходит. Здесь жизнь плещется вокруг, а на душе мир и спокойствие. Напряжение последних недель опадало, как осенние листья с дерева. Может, он и прав. Может, я и не виновата ни в чем. В любом случае мне стало легче после того, как я рассказала ему. Или самой себе, если это мой собственный сон. И сама себя убедила. Ну и пусть. Если даже я и общаюсь сама с собой, да еще во сне, то польза от этого, по крайней мере, явная.

Интересно, а он придет завтра?

— Может, не надо? Давай в следующий раз.

— Пойдем, пойдем.

Он тащил меня как корову на веревочке, быстро и целеустремленно. Впереди была река. Я очень не хотела туда идти. Но выбора не было.

Он пришел. Когда я вывернула на площадь и направилась к подножию смотровой площадки, он уже скучал там. Улыбнулся мне навстречу, сделал шаг.

— Привет, — сказала я торопливо. — Сегодня моя очередь, верно? Я знаю, куда мы пойдем.

— Нет, — перебил он меня. — Мы кое о чем договаривались вчера, помнишь?

— Мы не договаривались.

— Точно. Я предупредил, что мы будем делать. И менять планы не намерен.

— Я не хочу, — заупрямилась я, но он оглядел меня с головы до ног, что-то прикинул и предложил:

— Хочешь, на плечо закину и отнесу?

Пришлось сдаться. Но ныть я не прекращала.

Наконец тот самый парапет оказался прямо передо мной. И та самая река. Я зажмурилась.

— Не бойся, — сказал он. — Посмотри, как красиво.

Я молча помотала головой. Если не считать неудавшейся попытки самоубийства, я не приходила сюда ни разу после наводнения.

— Не могу, — сказала я.

Зачем он меня сюда приволок? Все было так хорошо, я почти вытряхнула из памяти страшные картины, забыла о них, научилась не думать. И опять все сначала.

— Не бойся, — настаивал он. — Все уже позади, все прошло.

Я распахнула глаза, невидяще уставившись на водную гладь. А потом медленно произнесла:

— Да, все прошло. Убрали поваленные опоры мостов, вывороченные водой камни. Тела. Знаешь, они были повсюду. Люди не успели выбежать из домов, ведь река поднялась ночью. Их было много. Очень. Повсюду были вещи, детские игрушки. Их собирали спасатели. Все прошло, там больше никто не лежит.

Меня заколотило при этом потоке воспоминаний, я вцепилась руками в парапет, жалея сейчас о том, что не прыгнула с него. Воспоминания были страшными.

Растерянно замолчавший при самых первых моих словах спутник теперь практически рывком развернул меня к себе и обнял. Я уткнулась ему в грудь, ощущая горячее, живое, настоящее биение его сердца. Он держал меня крепко, словно закрывая — то ли от внешних бед, то ли от меня самой. Я молчала, позволяя боли стечь по его рукам куда-то вниз, уйти от меня, позволяя сознанию снова затянуться пеленой пустоты, чтобы не думать. Не получалось. Неожиданно он сказал:

— Давай спустимся.

Осторожно оторвал себя от меня и за руку повел вниз, прямо к реке.

Мы остановились у самой воды. Он заставил меня присесть и потрогать ее ладонью.

— Чувствуешь? Она течет. Она не останавливается. Это она натворила эти беды, а не ты. Она погубила столько народу. Но все равно не останавливается. Это ее жизнь, и она продолжает ей жить. Почему ты, которая ни в чем не виновата, должна страдать за нее? Не бери на себя ее вину. Отпусти ее.

Я молча касалась воды пальцами. Та была холодной и ощутимо пахла тиной. Она стекала по подставленной руке, огибала ее и торопилась дальше. Я подняла глаза и спросила:

— А что делать мне, видевшей это? И не только это. Как мне жить с этой памятью?

Он присел рядом на корточки.

— Ты же видишь сон. — он как-то грустно усмехнулся. — Просто сон. Сны иногда бывают страшными. Но они не имеют ничего общего с реальностью. Считай это просто кошмаром. Он прошел и забылся.

— Я не понимаю, — пробормотала я. — Ты же уверен, что это твой сон. Что это я тебе снюсь. А теперь...

— Я дарю его тебе. — он улыбнулся, его глаза блеснули. — Пусть этот сон будет твоим. Ну не могу я видеть, как придуманный мною же образ хорошенькой девушки так страдает.

Я начинала привыкать к его шуткам. Их присутствие меня даже успокаивало. Придуманный им образ, хм...

Солнце медленно ползло по рыжеватому небу куда-то вправо. Мы смотрели ему вслед. Я не вынимала ладони из воды, пока они совсем не замерзли, только тогда я поднесла их к губам и подула. Заметив это, мой спутник решительно сгреб их в свои теплые руки. Я спросила:

— Если все вокруг сон, то что тогда с нами? Мы снимся, кто-то из нас кому-то? Ничего этого нет: тебя, меня, разговоров, прогулок, шуток. Мы не сидим сейчас на берегу реки и не видим друг друга. Так?

— Кто знает, — серьезно и тихо отозвался он. — А тебе как больше хотелось бы: чтобы все оказалось явью или сном? И ужас, и что-то хорошее?

— А тебе?

Я не могла ответить на этот вопрос. Он тоже не стал. Просто молча пожал плечами.

Я проснулась с ощущением его ладоней на моих руках. Почему-то хотелось тихо плакать.

Через несколько дней на очередном семейном ужине Сергей представил Юлю остальным членам семьи. Я созналась, что уже знакома с ней и вполне одобряю выбор брата. Впрочем, остальным она тоже понравилась. Она вообще обладала изумительной способностью нравиться практически всем. И меня в этот раз ей удалось разговорить. Я встречалась с ней уже второй раз и у себя дома, а потому чувствовала себя увереннее. Маме Юля немедленно доложилась, что хорошо готовит и убирает, так что Сергей попал в хорошие руки. Папе рассказала что-то из свежих политических сплетен, услышанных по новостям. Папа очень любил политику и имел очень мало времени для просмотра телевизора. А Славке просто подмигнула, как мне шепотом сообщила мама. Этого для него оказалось достаточно.

А еще они сказали, что намерены снять квартиру и пожить отдельно от родителей. Попробовать, так сказать, создать семью. Мама всплеснула руками. Папа удивленно закашлялся. А Славка тут же заявил, что он одобряет, потому что их комната все-таки маловата для двоих и Сереге давно пора жить отдельно. За что тут же схлопотал звонкий и несильный подзатыльник от брата. В общем, все прошло удачно.

Мне было немного жаль, что Сергей уедет. У нас в последнее время сложились неплохие отношения. Но эта грусть была мимолетной. Ничего, мне теперь не одиноко. Я почувствовала знакомое нетерпение. Когда же, наконец, будет ночь? Мы снова отправимся гулять по городу, исследуя, показывая его друг другу, открывая заново. Разговаривая, пересекаясь взглядами, делясь тайнами. Ведь это всего лишь сон, там можно.

— Ты совсем ничего не съела, — заметила мама, забирая мою почти нетронутую тарелку.

— Нет аппетита, — отмахнулась с улыбкой я.

— У тебя его нет последние недели две. Надо бы тебя врачу показать.

Она стала накрывать стол к чаю, Юля предложила ей помочь. Я улыбалась про себя. У меня было хорошее настроение. Последние дни особенно.

На следующий день мне позвонил Дмитрий, тот самый психолог, к которому мы с Сергеем ездили.

Мы с мамой сидели на кухне. Точнее, я сидела и бездумно ковыряла ложкой в тарелке, чувствуя себя пятилетним ребенком, а мама мыла посуду. Наконец, смирившись с неудачей, я вздохнула и отставила тарелку. Мама сказала:

— Сегодня с утра машина приезжала за соседкой нашей, Дининой матерью. Свадьба у них, роспись после обеда.

— У кого? — рассеянно переспросила я. Почувствовала, как удивленно повернулась ко мне мама.

— Да у Дины с Мишей. — она встряхнула полотенце и повесила его на место.

— А-а-а, — протянула я, думая о чем-то своем. — Ну да, свадьба.

Нет, меня на самом деле нисколько не тронула эта новость. Прошлая жизнь и прошлые переживания как-то отпали, как хвост у ящерицы. Мне не было интересно ничего, кроме сегодняшних дней.

— Ну да, — как-то растерянно произнесла мама и принялась переставлять что-то на столе.

И тут у меня зазвонил телефон.

— Дмитрий, — сказала трубка металлическим женским голосом, прежде, чем я успела ее схватить.

— Добрый день, — сказал он приятным голосом.

— Привет, — отозвалась я, выходя из кухни.

— Как ваши дела? — спросил он. — Вы как-то пропали.

— У меня все хорошо, — сказала я. — Просто прекрасно.

— Уверены? Как ваши проблемы со сном?

— Все прошло, — отозвалась я беззаботно. — Кошмары перестали сниться. Правда, таблетки я не пью, после них как-то тяжело просыпаться.

— А в жизни своей вы что-нибудь поменяли? — осторожно спросил он.

— Пока нет, — созналась я.

— А собираетесь?

— Не знаю, — сказала я честно. — Я даже не знаю, что со мной сегодня, а что будет завтра.

— Это плохо. Нельзя жить без уверенности в завтрашнем дне. Это напрягает, как сейчас говорят.

— Я сейчас не думаю об этом. — я рассмеялась. — А напрягают именно мысли.

— Я рад, что у вас хорошее настроение, — сказал он. — Я надеюсь, вы выбираете правильный путь. Обещайте, что позвоните мне, если потребуется помощь.

— Обещаю. Спасибо вам.

Я повесила трубку и снова улыбнулась. Хороший человек: заботится, не забывает. Мне весь мир казался сейчас хорошим.

Сергей собирал вещи. Они с Юлей нашли квартиру и переезжали туда. Обещали, как устроятся, позвать на новоселье. Мама помогала ему, что-то растерянно уточняя. Славка вслух мечтал, как займет всю комнату своими вещами, сможет приводить друзей, но получалось как-то чересчур наигранно бодро. Папа хмыкал по привычке. Все понимали, что дома все меняется, причем безвозвратно, хотя и делали вид, что все хорошо. Ведь и на самом деле не было ничего плохого. Просто непривычно.

Я сидела на диване, обняв руками колени, и прислушивалась к разговорам. Так, вскользь, не вникая. И думала о своем. Вспоминала, как ночью мы смотрели на дождь...

Дождь был теплый-теплый. Струи упруго били по земле, расчерчивая воздух летящими каплями, быстрыми и хлесткими. Мы стояли в арке. Темный каменный дом, к которому и была пристроена арка, был весь в лепнине и колоннах. Кружевные балкончики тянулись вдоль второго этажа. Я мельком глянула на них и подумала, что настроение тоже какое-то кружевное. Словно сплелось из этого дождя, этого дома, этого сладкого, теплого ветра и дыхания этого человека за плечом.

— Скоро закончится, — сказал он, внимательно рассматривая небо.

— Ага, — согласилась я. — А так не хочется.

Хотелось целую жизнь так стоять в резной каменной арке, ежась от залетающих к нам капель, смотреть на дождь и ни о чем не думать.

Но туча и правда уже ползла дальше по своим делам. Я вздохнула и обернулась к своему спутнику:

— Вот и все.

— Куда пойдем? — поинтересовался он.

Я хитро прищурилась:

— Кажется, сегодня не моя очередь выбирать место.

Он рассмеялся:

— Ну, хорошо. Скажи, а ты есть хочешь?

— Не знаю, — удивилась я. — А что?

— Тут недалеко есть одна милая лавчонка. Можно купить свежую выпечку и изумительный местный напиток, вроде кофе.

— И что? Разве мы можем купить что-то?

— А почему нет?

— Ну, меня же не видят местные жители. Я для них не существую. Только дети замечают.

Теперь была его очередь изумляться.

— Это как?

Он смотрел на меня во все глаза и, кажется, думал, что я шучу.

— Ну, так. Это же сон.

— Ну да... — он замолчал, подумал. Потом решительно взял меня за руку. — Пойдем. У меня такой проблемы нет. Нет, стой!

Этот окрик прозвучал так неожиданно, что я даже назад отшатнулась. Он подхватил меня на руки и потащил через лужу, как-то незаметно возникшую перед аркой.

— Ты что делаешь? — опешила я. — Поставь на место.

— Ты так хотела перейти это небольшое озеро вброд? Ну, извини, я не знал. — и он начал аккуратно опускать меня вниз.

Я вцепилась в него покрепче:

— Не надо!

— Так ставить на место или нести? — уточнил он. — Имей в виду, я стою в самом центре этого водоема, и у меня уже мокрые ноги. С тобой или без тебя, но я иду дальше.

— Неси, — смирилась я. И спустя минуту оказалась уже на относительно сухой мостовой.

Кафе оказалось уличным. Над головой сверкал капельками трепетно сбереженного дождя плетеный навес. Мой спутник о чем-то быстро договорился с хозяином и присел ко мне, уже держа в руках две дымящиеся чашечки.

— Он два раза переспросил, точно ли мне нужно две порции, — весело сказал он, двигая одну ко мне. — Спросил, может, я жду кого-то и лучше подать попозже, чтоб не остыло. Я заверил его, что все это для меня одного.

Мы дружно рассмеялись. Почему-то это обстоятельство показалось нам обоим очень смешным.

Мы сидели за плетеным столиком, ели невозможно вкусные крошечные булочки и о чем-то болтали. Какая-то изумительная легкость ощущалась и вокруг меня, в умытом дождем сне, и внутри меня, словно там тоже прошлись стремительные живые капли, прибивая накопившуюся пыль. Хотелось улыбаться и ни о чем не думать. Да и зачем было думать? Это сон, всего лишь сон, здесь нет ответственности, нет до и после. Ничего нет, кроме подаренного мига, секунды, растянутой на час или больше.

— Смотри!

Мой собеседник внезапно схватил меня за руку, вместе со стулом разворачивая назад. Я чуть не свалилась и недоуменно уставилась на него. Вместо объяснений он показал на небо.

Там была радуга. Гибкая цветная дуга обнимала город. Такая легкая! казалось, сейчас поднимет город в воздух и унесет куда-то прочь, в глубокое яркое небо.

— Красота! — выдохнула я, не отрывая взгляда от радуги. — Сколько же в ней цветов? Восемь? Нет, девять.

— Я насчитал двенадцать, — сказал он. — Но, кажется, это не предел. Посмотри, новые все вспыхивают.

Зрелище было завораживающим. Мы стояли и смотрели, как внутри радуги словно бы танцуют волны разных цветов.

— Я так давно здесь и никогда еще не видела радуги, — медленно сказала я.

— Это она в честь твоего первого посещения здешнего общепита, — усмехнулся он. — Тоже ведь в первый раз. А давно — это сколько?

— Да уже года два, — не задумываясь, ответила я и тут же возмутилась. — Эй, мы же договаривались! Никаких вопросов друг о друге. Это же сон.

— Извини, — сказал он и добавил намного тише, так, что я еле разобрала его слова: — У меня все меньше и меньше уверенности, что это именно так.

— Что? — переспросила я, не поняв его.

— Ничего, — отозвался он. — Еще кофе хочешь?

Мои воспоминания были прерваны папой. Он заглянул ко мне и спросил:

— Ты провожать Серегу-то идешь?

Я кивнула и вышла в коридор. Вещи были собраны и стояли в ожидании. Я чуть не споткнулась о сумку.

— Ну, все, я пошел, — сказал Сергей, выходя из комнаты. — Не переживайте, я на другой конец города переезжаю, а не на другой конец планеты.

Мне даже грустно не было. Все как-то скользило мимо. Я бездумно улыбнулась.

— Удачи. Пока, — сказала я брату, когда он коснулся моей руки, прощаясь.

— Спасибо. Звони, если что понадобится.

Я кивнула. И ушла к себе. Хотелось довспоминать минувшую ночь. Скорее бы вечер... Кажется, лето шло к концу. А может, еще нет. Я не знала.

Мир разваливался, как раздавленная коробка. Вся моя реальность оказалась как будто за стеклом, такая же, как и прежде, хорошо видимая, но чужая, далекая, недосягаемая. Без звука и запаха. Я смотрела на нее словно из окна проносящегося мимо автобуса. И мысли точно так же, как этот автобус, проносились мимо, ни за что не цепляясь. Впереди было в прямом смысле нереальное счастье, и я бежала за ним, все зная, все понимая, но не в силах остановиться. Я не знала, что будет завтра, где остановится мой автобус, где высадит меня и уедет дальше, а где кончится бензин и он станет намертво. Я просто ехала, пока едется.

Иногда мне приходила в голову диковатая мысль проверить, а на самом ли деле мой сон это сон. Лечь, например, с распущенными волосами, а там, в Городе, заплести косу. И посмотреть наутро, что будет. Но эта же мысль и пугала меня безумно. А что, если я удостоверюсь, что ничего на самом деле нет? Что ставший таким родным человек всего лишь моя фантазия, сама я, по сути? Нет, не хочу. Пусть будет так, как будет. Чувство обреченности и ежеминутного конца сказки плата за счастье. Придуманное мистическое счастье, которого я боюсь больше, чем ожидаю. Завораживающе-сладкий медовый вкус с острым и горьким ароматом страха.

Дни убегали, как ручей в траву. Взлетали, кружились и исчезали. Однажды я заметила, что не могу вспомнить, какой сегодня день недели. Кажется, вторник. Забавно. Еще какое-то время назад я держалась за точность, как за последнюю соломинку. Это было то немногое, что давало ощущение твердости и непоколебимости этого мира. Могли меняться планы, судьбы, люди. Время и дата оставались на месте. Теперь же я перестала обращать на это внимание. Какая разница, какое сегодня число, главное, что нужно дождаться ночи. Или хотя бы вечера. Открестившись плохим самочувствием, улечься спать пораньше. Ужин? Нет, спасибо, не хочется. Тревожный голос мамы? Ничего. У меня все хорошо, мама, не беспокойся. Ты даже не представляешь насколько. Я ни на что не променяю то, что происходит со мной.

В тот день, когда Сергей с Юлей позвали нас на новоселье, я выяснила, что мне не в чем ехать. В прямом смысле. Любимые джинсы натянулись как-то слишком легко, я на ощупь застегнула кнопку и поняла, что они сейчас с меня свалятся. Пошарила по полкам шкафа, нашла ремень; пыхтя от раздражения, вдела его в джинсы. Для достижения результата пришлось затянуть его так, что джинсы собрались на талии безобразными складками. Я представила, как я выгляжу, и принялась раздеваться. Ладно, попробуем юбку. Давно я не выходила из дома, даже не заметила, когда вещи стали мне так велики.

Юбка. Другая, третья. Старые шорты. Две футболки для проверки. В общем, когда мама заглянула узнать, что я так долго, я судорожно перерывала шкаф. На кровати и полу уже высились горы отвергнутых мною вещей. Я с ужасом представляла, что это значит. А значит это то, что, для того чтобы иногда выходить на улицу, мне придется обновлять гардероб. Идти с кем-нибудь в магазин, на ощупь мерить одежду, стоять как дура под взглядами продавцов и слушать, как они спрашивают мое сопровождение: «А это ей как? А в этом ей удобно будет?» Как будто меня нет рядом или я бесчувственное бревно. А какая-нибудь милая добросердечная тетенька от всей души постарается помочь: «Нет, девушка, это вам не идет. Вы лучше вон на той вешалке посмотрите, там как раз ваш размерчик. Да вы не туда смотрите!» И когда та же самая мама, поблагодарив, возьмет меня под локоть и поведет к нужной вешалке, в спину, как удар хлыста, потрясенно-недоуменный шепот: «А что это с ней?»

Не хочу, не надо, не хочу! Меня передернуло. чтобы успокоиться, я закусила губу.

— Что случилось? — поинтересовалась мама.

— Ничего особенного. Просто мне нечего одеть. — я потерла лоб ладонью.

Мама присела на край кровати, судя по звуку, отодвинув лежащие вещи.

— Да, — сказала она. — Ты как-то очень похудела. Вот сейчас особенно заметно. Надо что-то делать.

— Надо в первую очередь решить, в чем я пойду, — проворчала я, прокручивая на бедрах еще одну юбку.

Усилия были тщетны. В результате я, окончательно расстроившись, осталась дома. Пообещав скоро вернуться, родные, тоже с подпорченным настроением, ушли.

Побродив немного по пустой квартире, я вдруг подумала: а почему бы не попробовать попасть в Город днем? Это же просто.

Я легла на диван в гостиной, свернулась клубочком и закрыла глаза. Еще один шаг к краю пропасти...

Мы сидели на берегу городской речушки, прямо на траве. Здесь не было набережных и каменных парапетов, просто трава рядом с водой, широкой полосой отделяющая реку от домов, теплая и мягкая. Солнце грело нам кожу и золотило волосы. Внезапно мелькнула мысль, что до боли приятно наблюдать за этим процессом.

Разговор шел легкий, как текущая перед нами вода. Почему-то было несложно говорить о том, о чем обычно ни с кем не разговариваешь.

— А ты боишься возраста? — спросил он.

— Почему? — я неспешно грызла травинку. У нее был настоящий, горьковатый вкус.

Он пожал плечами:

— Ты не любишь упоминаний про время. С сочувствием смотришь на тетенек за сорок. Может, мне только так кажется, но...

— Знаешь, — внезапно для самой себя сказала я. — Читал «Пеппи Длинныйчулок?» Помнишь, там было: «...я пилюлю проглочу, старой стать я не хочу...»?

Он удивленно поднял одну бровь. Изумительный жест, на мой взгляд. Я наклонилась к нему:

— Не взрослой. Именно старой. Скучной. Мудрой. Серьезной. Не чувствующей ничего, кроме собственной значимости и опытности. А кому нужен этот опыт?

— Я не понимаю тебя, — рассмеялся он. — Все нормальные люди ценят опыт, а вот ты, получается, нет.

— Детские впечатления самые яркие, — убежденно сказала я, опрокидывая его одним движением на спину и ставя ему на живот локти. — Детские эмоции самые чистые. Детское самоощущение самое позитивное. Мы счастливы в детстве, не разбирая почему. А опыт это убивает. Он негативен. Опытная женщина — это женщина, уже не умеющая быть счастливой и видеть жизнь ярко. Скучная.

— Но ведь опыт не спрашивает нас, появляться в нашей жизни или нет, — возразил он, пытаясь вынуть мои локти из своих драгоценных ребер. — Жизнь диктует свои правила. Если их не знать, то будешь огребать и огребать неприятности.

— Знание правил и возведение их в ранг наивысшего достоинства — это разные вещи, — отмахнулась я. — Мудрость это все равно другое. Мудрость это дар свыше. Она не дается каким бы то ни было опытом. Опытный человек — это какой угодно, настрадавшийся, скучный, уставший, возможно, даже занудный. Но не мудрый.

Ему наконец удалось освободиться, и теперь он сидел почти вплотную, трогая своим дыханием мою щеку.

— Не лишено смыла, — протянул он задумчиво. — Хоть мне такое в голову не пришло бы.

— Вот, — торжествующе подергала я его за ухо. — Это потому что у тебя тоже слишком много опыта.

Он повернулся и посмотрел на меня. Его глаза оказались близко-близко.

— А у тебя? — спросил он. — Неужели у тебя его нет? Ну, раз уж ты так говоришь.

На секунду я замолчала. В голове пронеслось смешение звуков и запахов в бесконечной черноте того, другого моего мира, и я вздрогнула внутренне. И заставила себя улыбнуться.

— Я просто не люблю свой опыт.

— Ты сейчас как будто в ад заглянула, — медленно сказал он после паузы. — У тебя глаза такие стали...

Словно холодным ветром по плечам. Я постаралась снова улыбнуться:

— Я не верю в ад. В рай, кстати, тоже.

— Человек без веры.

— Веру хорошо иметь, пока не пришлось ее испытывать, — честно сказала я. — И давай закончим философские диспуты. Я, в конце концов, девушка, и они мне надоели.

— Хорошо, — легко согласился он. Слишком легко. Слишком быстро. Никуда не делся его внимательный, изучающий взгляд. Мне он нравился меньше, чем обычный, теплый.

Я теперь валялась в постели до последнего. Вставать, выплывать из мира грез не хотелось, что-то планировать, чем-то заниматься. Последние дни лета бежали мимо окон. Я не помнила, сколько не была на улице и не встречала людей. Теперь я старалась спать даже днем, улучая любую минутку. Я не помнила, что я ела в последний раз и когда это было, о чем разговаривала и с кем. Туман, бесконечный туман в голове, словно сон и явь поменялись местами. Здесь все было неясным, нереальным, незапоминающимся и только там расцветало. Я заметила однажды, что неосознанно веду себя как зрячая, потому что той меня было теперь больше. И жду его голоса, его шагов за дверью, не сразу вспоминая, что здесь его нет и быть не может.

Одним далеко не прекрасным утром я вышла в коридор. Из кухни пахло знакомым запахом кофе, мама гремела посудой. Я зашла в ванную, умылась и двинулась в сторону кухни. Но успела сделать всего пару шагов. В голове что-то щелкнуло, мне показалось, что меня ударили по затылку. Черное ватное одеяло накрыло, мешая вздохнуть. В общем, я упала в обморок посреди коридора.

Над ухом раздавались голоса. «Бу-бу-бу». Тишина. И снова: «Бу-бу». Потом опять. Слов разобрать было невозможно. Я напрягла слух. Ерунда какая-то, он же у меня и так теперь идеальный, я сквозь закрытые двери шепот слышу. Как лежать-то неудобно.

Пальцы смяли простыню и ощутили ее странную жесткость. Она была чужая. И голоса чужие. И пахло... больницей. Этот запах ни с чем не спутаешь.

Открывать глаза не имело смысла. Кому захочется узнать, проснулась ли я, тот узнает. Я только повернула голову и попыталась улечься поудобнее. Кровать подо мной немедленно заскрипела.

— Доченька, ты проснулась?

Голос мамы. Какой-то надломленный, усталый.

— Да. Я давно здесь?

— Всю ночь. Ты упала в обморок в коридоре, я испугалась и вызвала «скорую».

— А домой когда?

Мама помолчала, а потом сказала:

— Надо немножко полежать, милая. Врачи считают, что у тебя нервное истощение, срыв, тебе нужно лечиться.

— Я не хочу.

Я даже приподнялась на руках, но тут же улеглась обратно, чувствуя, как кружится голова.

— Мама, забери меня домой!

— Пожалуйста, доченька. — ее тон стал почти умоляющим. — Тебе же на самом деле плохо. У тебя пропал аппетит, ты совсем ослабла, все время лежишь, ничем не интересуешься. Ты болеешь, тебе нужно лечиться.

Я рассмеялась резким звонким смехом. Да уж, никому не объяснить, почему я все время лежу и сплю. Иначе лежать мне не в этой больнице.

— Мама, как же я тут буду? — я нашарила ее руку, вцепилась в нее. — Как?

— Но тут же не тюрьма, — попыталась возразить она. — Мы все, и я, и папа, и братья, будем рядом, приходить будем каждый день. Врачи тут хорошие...

— Да, они будут вылавливать меня по отделению, когда я начну на ощупь искать вход в туалет и забреду куда-то не туда, — зло перебила ее я. — Кстати, все остальные пациенты от души развлекутся, собравшись поглазеть. — И расплакалась.

Мама растерянно погладила меня по голове:

— Милая, ну пожалуйста. Нельзя оставлять все так, как есть, здоровье может стать еще хуже. Не доводи себя, пожалуйста.

Послышались шаги. Кто-то вошел в палату.

— Ну, где наша пациентка? — спросил женский голос, и я поняла, что это мой лечащий врач.

— Ну, как самочувствие?

— Прекрасно, — буркнула я. — Я намерена отправиться домой.

— Уже? — удивилась врач. — А родители как думают?

— Я совершеннолетняя. — мой тон стал еще мрачнее.

Мама успокаивающе погладила меня по руке.

— Давай останешься хоть на одну ночь, — примиряюще предложила она.

Я молча покачала головой.

— Хорошее предложение, — сказала врач. Судя по приблизившемуся голосу, она присела на стоявший рядом с кроватью стул. — Сдашь анализы, мы на них посмотрим и будем решать.

— Я уйду под расписку, — сказала я.

— Да почему?

— Вам сказали, что я незрячая? — я повернула лицо к ней, пытаясь взглядом слепых глаз нащупать ее. — Сказали?

Она помолчала, потом ответила:

— Сказали.

— Тогда, думаю, вы понимаете, почему я не люблю больницы.

Я закрыла глаза и откинулась на подушку. Врач негромко сказала:

— Но ты должна понимать, что это глупо. Следить за здоровьем необходимо.

— Зачем? Чтобы ничего не болело? У меня и не болит. Чтобы хорошо себя чувствовать? Я не буду больше хорошо себя чувствовать никогда. И мне уже не важен здоровый цвет лица.

— Это нужно, чтобы не падать в обморок, — сказала она. — И не испытывать слабость целыми днями.

— Я и не испытываю. Или вы про то, что я сплю днями? Так это не от слабости. Я так забываю, что слепая!

Она снова замолчала. Я вяло подумала, что не стоило на нее набрасываться, она же ни в чем не виновата. И сказала уже спокойнее:

— Я останусь, но только до завтра. Сдам анализы и уйду. Не беспокойтесь, сбегать не буду. Просто больничные палаты очень действуют мне на нервы.

— Я заметила, — сказала врач. — И посоветовала бы пройти реабилитационные мероприятия у психолога. Это кажется мне необходимым для тебя.

— Ходила я к психологу. — я вздохнула.

Врач заполнила мою карту, послушала меня, померила давление, посчитала пульс и ушла. Вскоре ушла и мама, пообещав вернуться после обеда. Я осталась одна.

Ночь прошла в изнуряющей духоте закрытой больничной палаты. Все кругом было страшным, словно я оказалась в диком лесу, одна, босиком и, естественно, слепая. На посту, не стесняясь позднего времени, громко разговаривали медсестры. За стеной кто-то храпел. Где-то непрерывно и печально капала вода. Этот звук особенно раздражал, уснуть я не могла, но ворочаться было бы еще хуже. Кровать начинала издавать жуткий скрип, от которого у меня сводило зубы. Я лежала неподвижно и думала. Хочу домой. Впервые я поняла, насколько зависима от дома, от своей раковины, в которую, как улитка, забилась. Как важны мне привычные предметы и обстановка. Я лежала и ощущала чужой, незнакомый запах, запах лекарств и дезинфекции. Дом пах по-другому. И постель дома была другая. А еще было жутковато от отсутствия рядом хоть одного знакомого голоса. Чужие скользили мимо слуха равнодушными тенями, неприятные, бесцеремонные. Я поняла, что даже слов из разговора медсестер разобрать не могу. Чужие голоса. Я передернулась.

Спать не хотелось. Так, наверное, плохо спят звери в зоопарках. Настороженные уши, раздутые ноздри, напряженные позы. Какой бред лезет в голову! Не ляпнуть бы его завтра на обследовании. Не хочу вообще никакого обследования. Что мне могут сказать? Девушка, вы слишком уходите в свои фантазии, вы не любите жизнь. а за что мне ее любить? Я злюсь на нее за то, что она не похожа на мои сны. Я злюсь на нее потому, что мне не дано возможности жить счастливо, жить полноценно. И чтобы не злиться на жизнь, я стараюсь поменьше сталкиваться с ней. Что непонятного? Возможно ли что-то поменять? Нет. Да я и не хочу. Поэтому оставьте меня все в покое!

Я раздраженно повернулась на бок. Кровать опять скрипнула. Я про себя чертыхнулась. Ну и ты сама соображаешь, что защищаешь как самое дорогое? Сон! Всего лишь сон! Спящая красавица, дожила! Ты помнишь, до чего он довел тебя? Сначала ты чуть не покончила с собой там. Готова была умереть — не из-за того, что случилось в реальной жизни, а из-за сна! Теперь больница. Нравится? Что будет дальше? Из окна заставит броситься? Что еще тебе нужно, чтобы понять, что ты погибаешь? Не слишком дорогая плата за придуманное счастье? За придуманную любовь? Стоп! Любовь?

Пальцы похолодели. Я вцепилась в край набитой чем-то вроде камней подушки. До меня дошло. Да. Да, да, да! Ой, нет, только не это!

За окном уже занимался рассвет. Я его чувствовала кожей. Да, я влюбилась. Не зная, в кого или во что. В придуманный мной фантом. В мальчика с теплыми руками, который угощал меня ненастоящим мороженым на ненастоящей улице. Это было настолько ошеломительно, что я даже не знала, плакать мне или смеяться. Может, правда сдаться на милость санитаров в белых халатах?

Рано утром пришла медсестра, сонная и чем-то недовольная. Взяла у меня кровь и ушла. Еще час. Нестерпимо хотелось выйти, размять ноги, но не хотелось никого просить. К тому же в коридоре зашуршали тапочками, захлопали дверями, принялись переговариваться пациенты. Им, наверное, тоже не давали спать бесцеремонные сестрички. Выходить на всеобщее обозрение не хотелось.

Вскоре пришла мама, принесла завтрак. Чтобы не расстраивать ее, я его съела. Все-таки попросила вывести меня в коридор. Мы побродили там, пока не пришел врач, старенький и резковатый в общении человек. Едва услышав его тенорок с надтреснутыми нотками, я моментально представила его себе низеньким и полненьким, с седой бородкой, воинственно выпяченной вперед, и круглыми стеклами очков.

— Ну-с, милочка, рассказывайте, как довели себя до такого состояния, — заявил он.

Мне стало смешно.

— Я больше не буду, — пообещала я. — Только домой отпустите.

— Отпущу, — не снижая тона, сказал он. — Кто же вас насильно держать будет? Вы только расскажите мне, что с вами случилось.

— Ничего, — ответила я. И добавила: — Просто я как-то переборщила с диетой.

— С чем? — переспросила мама.

— Я теперь не знаю, как я выгляжу, — сказала я убедительно. — Поэтому мне все время кажется, что я толстая, понимаете?

— Понимаю, — слегка растерянно отозвался врач.

— Ну вот я и перестаралась. Не думала, что начну падать в обмороки. Честное слово, я исправлюсь.

— Ну... — он пошуршал какими-то бумажками. — Не сказать чтобы анализы были такими уж плохими. Если правильно питаться, попить витамины... Так, а что у нас с психическим состоянием?

— С каким?

— Замкнутость, нежелание выходить из дома.

— А вы пробовали выйти из дома с закрытыми глазами? Это же масса чисто физических неудобств. Я не хочу отбивать ноги, падать через бордюры или наступать в незамеченные мной лужи, — парировала я.

Доктор хмыкнул:

— А вы общительная молодая леди. И, я так посмотрю, со своим мнением на каждый вопрос.

— Доктор, — сказала я, — я не люблю больницы, я много времени провела там два года назад. Я домой хочу. Я намерена выполнять все ваши предписания. Мне больше не хочется падать в обморок.

Он шумно захлопнул какую-то тетрадку.

— Я пропишу успокоительные. И витамины, — сказал он. — И запомните, юная леди, все эти диеты вас до добра не доведут.

Когда врач вышел, мама снова недоуменно переспросила:

— О какой диете речь? Ты о чем сейчас говорила?

Я только отмахнулась. Через полчаса нам принесли выписку, и меня забрали домой.

Тем же вечером я решила, что пора прекращать. Я хотела сделать еще одну попытку сбежать от Города и от самой себя. С каждым разом это становилось все тяжелее. Нужно убедить себя, что ничего нет. Ни Города, ни молодого человека у нашего любимого фонтана, ни любви. Ничего. Я все сама придумала и сама же от этого откажусь. Первое время попью таблетки, так нелюбимое мной снотворное. Я смогу, я отвыкну. Я справлюсь.

В тот же вечер я принялась претворять это в жизнь. Нашла знакомую коробку, после ужина выпила таблетку, уверенная, что поступаю правильно. Осознала, что дома царит несколько напряженное молчание, все словно боятся сказать мне хоть что-нибудь. И впервые подумала: а каково же им со мной? Я понятно, я перенесла потерю зрения, у меня стресс, который, спрятавшись, тихонько разъедал меня изнутри, как рак. Вот через сколько аукается. А родители? Они же любят меня, я это знаю. Как чувствовала бы себя я, если бы мой близкий человек потерял часть своего тела, замкнулся в себе и стал уходить в сны? Наверное, ужасно. Бедные мои, простите меня.

Я торопливо скрылась в комнате и, раздевшись, почти сразу нырнула в черный омут сна без сновидений.

На следующий день я позвонила Дмитрию. Ничего не объясняя толком, сказала, что буду снова пробовать бороться с собственным мозгом. Он велел звонить в любое время суток, если что.

Через четыре дня снова приснился кошмар. Я не запомнила его, знаю только, что проснулась в слезах. Стыдясь собственной слабости, я побродила по спящей квартире, подумывая о том, чтобы уснуть без таблетки. Я знала, что будет в этом случае. Нужно держаться. Хоть зубами, хоть чем. Ну не могу же я сдаться. Может быть, на следующую попытку уже не хватит сил.

Снова не хватало воздуха. Кажется, меня ждало место, в которое я стала приходить и в горе, и в радости, в любой жизненной ситуации ища там успокоения. На улицу, постоять возле подъезда.

Я заставляла себя думать иронично об этом, так было легче. Сейчас собраться, одеться. Странно, наверное, но я знала, что еще никто не спит. У родителей в комнате негромко шумел телевизор, Славка играл на компе, судя по звукам. Но меня никто не остановил. Легко щелкнул замок двери.

Я снова стояла возле подъезда, ежась от ночного ветра. Сейчас я готова была сделать все, чтоб только не спать. Глухие провалы вместо сна, вместо Города, вместо его лица наполняли меня, как стакан газировкой, тоской и ужасом. Я стала бояться темноты, одиночества, приближения вечера. Но и отказаться от лечения, от успокоительных, от собственного решения было страшно. Поэтому я просто пыталась не спать.

— Девушка, — раздался над ухом веселый, пьяноватый, совсем мальчишеский голос. — А можно с вами познакомиться?

Он был не один. Судя по звукам, их была целая компашка, человек пять-шесть. У кого-то из них играл мобильник, что-то плескалось, тянуло сигаретным дымком.

— Не стоит. Разочаруетесь, — вяло отозвалась я.

— Почему? — поинтересовался голос. Парнишка стоял совсем рядом, поигрывал чем-то звенящим в руках. Ключи, наверное.

— Я инвалид. Незрячая, — констатировала я факт. Да все равно, как он отреагирует. Все уже все равно.

Пауза, потом он растерянно спросил:

— А чё одна тут стоишь?

Переход на «ты» оказался легким и непринужденным.

— А тебе зачем? — вопросом на вопрос ответила я. — Какая разница, где стоять?

Я улыбнулась куда-то в его сторону. После короткой паузы он вдруг неожиданно предложил:

— А пойдем к нам?

— Куда? — не поняла я.

— К нам, — повторил он, похоже, уверенный в своем решении. — Мы тут сидим.

— Ну, если дойти поможешь, — внезапно решилась я.

Он цепко взял меня за руку и куда-то повел.

Мы прошли пару подъездов, судя по количеству перешагиваемых нами бордюрчиков. Они у нас во дворе обрамляют дорожки к дверям с домофонами. Остановились у третьего.

— Ребята, — сказал мой сопровождающий. — Это...

Я пробурчала нечто невнятное, долженствующее обозначать имя. Переспрашивать никто не стал.

— Она... немножко плохо видит.

На этой фразе пояснения были закончены. Он усадил меня на лавочку, кого-то бесцеремонно подвинув.

— А насколько плохо? — поинтересовался кто-то.

— Очень плохо, — кратко отозвалась я.

— Пива хочешь? — спросил женский голос справа.

Я протянула руку, и в нее вложили стеклянную бутылку.

— Очень — это как? — продолжал любопытствующий.

— Отвянь! — рыкнула девушка справа. И добавила тише: — У меня бабушка незрячая. У них движения характерные. Отцепись от человека.

Я отхлебнула пива. Прохладная горькая жидкость, казалось, зашумела сразу в мозгу. Мир качнулся.

Компашка негромко переговаривалась, кто-то смеялся. Про меня все вроде бы забыли. Я пила пиво мелкими глотками и ни о чем не думала. Хмель медленно наполнял меня, качая на теплых волнах.

— Можно, я спрошу? — вдруг раздался чей-то голос, и я поняла, что это ко мне обращено.

Кивнула, хотя говорить не хотелось.

— А как это — ничего не видеть?

Повисла тишина. Я вдруг подумала, что эти парни и девчонки сейчас готовы к любому развитию событий. И к тому, что я отвечу, и к тому, что я пошлю спрашивающего. И еще подумала о том, что ведь ненамного старше их по возрасту. Какая это, оказывается, глупость, возраст.

Я медленно отхлебнула еще и сказала:

— Классно.

Пауза стала изумленной.

— Читали книжки про оборотней? — я практически наслаждалась тишиной и искренним вниманием. — Так вот это такие, как мы. С развитым слухом, обонянием, осязанием. Кто-нибудь из вас может сквозь подошву обуви чувствовать самые мелкие камешки на дороге? Кто-нибудь может уловить шорох одежды поворачивающегося человека? Я могу. Я могу по дыханию определить, сколько в комнате человек.

Все молчали. Играл тихонько забытый всеми мобильник.

— Кто-нибудь знает, что значит слышать кожей? Или распознавать миллиарды звуков на улицах? Мы другие.

Горькой бравады не замечал, похоже, никто. Тишина была верящей, впитывающей, замершей в ожидании продолжения. Я хрипло рассмеялась.

— Не верите? Правильно делаете. Никто не верит. Потому что боится признаться, со стороны жизнь по-другому ощущается. Она у таких, как я, внутри, а не снаружи.

Снова глоток пива. Кто-то, выпадая из оцепенения, щелкнул зажигалкой.

— Да ну, — неуверенно протянул один голос.

На него зашикали.

— Расскажи еще, — внезапно попросила та самая девчонка, которая за меня вступилась.

— Что? — я пожала плечами, допила и аккуратно поставила бутылку куда-то себе под ноги. — Нечего больше. Не о том же, как проходишь через круги ада и рождаешься заново.

— Почему? Можно и об этом, — сказала она.

Я покачала головой. Хмель выветривался быстро, оставляя после себя разочарование и противный привкус дыма. Словно мосты сжигаешь, промелькнуло неожиданно в голове. Зачем я все это наговорила? Можно подумать, они поймут.

Я встала, чуть покачнувшись:

— Я домой, ребята. Вернете меня туда, откуда взяли?

Кто-то молча шагнул ко мне, взял под локоть. Со мной никто не попрощался. Впрочем, разговоров вообще не было. Меня провожала все та же тишина. Мы удалялись от нее как от черного сгустка тумана.

— Ну, было приятно познакомиться, — чуть растерянно сказал провожавший меня парнишка. — Может, еще увидимся.

— Это вряд ли. — я усмехнулась. — Боюсь, я не смогу поздороваться с тобой на улице.

Он тоже хмыкнул, чуть сжал мне пальцы и, развернувшись, быстро ушел к своей компании.

Закрыв за собой дверь подъезда, я прислонилась лбом к холодным кирпичам стены. И зачем? Куда меня понесло? Кому я плела все это? Глупо. Я на самом деле схожу с ума. Лучше бы таблетку выпила, дурочка, спокойнее было бы. И людям головы не дурила бы, детей не пугала.

Я уже поднялась домой, когда запоздалая мысль тонким шилом пробилась в мозг. А что, если не зря? Что, если хоть один из них, прежде чем проводить незрячую жалостливым взглядом, задумается, а имеет ли на это право? Что, если хоть один сменит жалость на уважение и пусть даже страх? Что, если хоть один не станет в будущем воспринимать нас как убогих, как человеческое тело без необходимого придатка, как бесчувственное, глухое и тупое бревно? Что, если?.. Хоть бы один! Ненавижу человеческую жалость! Себя жалейте, люди!

Что-то меня несет. Теперь никому не адресованная и оттого еще более тяжелая агрессия накатывала волнами. Нет, не обойдусь без таблетки.

Ночь прошла без сна, без отдыха растревоженному сознанию.

Я вошла в комнату. Руки уже нащупали в кармане знакомую коробочку, но тут же непроизвольно отдернулись. Не хочу. Все равно черный провал в беспамятство не принесет облегчения.

Я села на пол, обняла колени руками. В памяти всплыл Город. Теплое солнце, цветные башенки. Его лицо. Я уткнулась лбом в колени и беззвучно завыла.

День. Ночь. Еще день. Еще ночь. И еще. Потом счет уже шел на часы. Пережить. Переждать. Дотянуть от утра до утра. Тоска становилась все сильнее, все яростнее, все озлобленнее. Я уже перестала бороться с ней, потому что понимала, что не в силах победить. Просто терпела. Просто терпела, молясь, чтобы меня хватило как можно на дольше. Не знаю насколько. Я уже понимала, что это тоска не по Городу. Мне нужен был человек. Нужен, иногда мне казалось, даже больше, чем воздух. «Но его же не существует», — возражала какая-то часть моего сознания, еще остающаяся в здравом уме и твердой памяти. «Ну и что?» — возражали все остальные части. «Все равно хочу его видеть, хочу, чтобы он был рядом. Я знаю, что он ждет меня».

И настала еще одна ночь. Я выпила таблетку, но заснуть не смогла. Полежала, потом встала. Пометалась по комнате, как тигр по клетке. Чувство слишком натянутой струны, готовой вот-вот лопнуть где-то внутри, заставляло дрожать руки. Не думая, я взяла трубку и набрала номер.

Я отчетливо поняла, что он мне сейчас скажет. За секунду до отклика ощутила даже интонацию сонного Димы.

— Это ваша проекция мечты на реальность. Идеальная любовь, идеальный мужчина, идеальная жизнь. Ну, как вы себе их представляете. Их нет, — мягко сказал он.

— Нет, — тупо повторила я. — Нет. А что же мне теперь делать?

— В смысле? — не понял Дима.

— Вы когда-нибудь любили так, чтоб воздуха не хватало? — вопросом на вопрос ответила я. — Что мне делать?

Он помолчал. Чувствовалось, окончательно проснулся.

— Мы попробуем справиться с этим, — наконец профессионально произнес он. — Вы таблетки пьете?

Я поняла, что он не знает, что сказать. Ему меня жаль. Он меня не понимает. Такой размах эмоций, чтоб не хватало воздуха, для него отклонение. Патология. А значит, не допускается. Он не понимает.

— Пью, — ответила я. — Простите, Дмитрий, что разбудила.

Положила трубку. В голове металось шальное: «Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду...» И что теперь? Позволить себе сойти с ума в надежде, что вновь встречусь с ним? Или бороться, оставаться в реальной жизни, жить, радоваться? Пытаться радоваться. А я смогу жить без него? Боже мой, еще несколько месяцев назад я думала: а смогу ли я жить без зрения и нужна ли мне такая жизнь? Как же это теперь далеко и неважно!

— Слава богу, Димка не додумался сказать что-то вроде: «Вы еще молодая, у вас все впереди, вы еще будете счастливы и т.д.», — пробормотала я с нервным смешком. Сердце болело физически, не отпускало, требовало закрыть глаза и уйти в тишину, в умиротворенность, к нечаянной, странной и страшной любви. Уйти как на дно. Как в смерть. Чтоб стало легче.

— Ну что же мне делать? — почти простонала я в темноту, извечную подругу. — Я не хочу сдаваться, не хочу...

Ответа не было ни во мне, ни вне меня. Я глухо всхлипнула, уткнулась лбом в подушку и обреченно закрыла глаза.

Мостовая мелькала под ногами цветными бликами. Я боялась не успеть, боялась, что он не дождется. Вот сейчас, за секунду до моего прихода, развернется и исчезнет. И я больше никогда не увижу. И всю оставшуюся жизнь буду бродить здесь и искать его... И не находить. Паника, захлестывающая паника подгоняла меня вперед.

Высокая фигура была возле фонтана. Я почему-то знала, куда бежать. Он лениво опирался на бортик, кажется, разглядывая струи воды. Полуобернулся на стук моих каблуков. И начал вставать.

Я замедлила шаги. Я шла на его глаза, как на маяк, как на неслышимый зов. Не отрываясь. Только не разорвать эту связь, не потерять эту нитку, навечно связавшую нас сейчас.

Он вставал медленно. Потом сделал шаг мне навстречу. Я почти не видела выражения его лица, боясь оторваться от взгляда, словно все вокруг обрушится, если я это сделаю. Я держала весь мир на тоненькой связке наших взглядов. «Я ждал тебя», — говорили его глаза. «Я невыносимо долго ждал тебя», — говорили его глаза. «Я дождался. Ты пришла». «Я пришла», — отвечали мои.

Десять метров. Птички брызгами из-под ног. Восемь. В уши звонко бьет звук струящейся воды. Пять. Стук сердца не успевает за шагами. Два. Все...

Я молча обняла его за шею, задыхаясь.

Часть третья

Дом был настолько старым, что казалось, будто он дышит. И его дыхание наполнено древесной пылью, клубящейся в столбиках солнечного света. Пыль мягко мерцала и шевелилась, то слабее, то сильнее, словно дом периодически вздыхал, не то от тоски, не то от неги. А может, от зависти к нам. Мне это нравилось.

Я протянула руку и попыталась потрогать пыль. Мое неожиданное счастье открыло глаза и посмотрело на меня.

— Прости меня, — сказала я задумчиво.

— За что? — кажется, он напрягся. Может, решил, что я намерена уйти? Смешной. Это же мой сон, пусть даже ненормально реальный. Значит, мои и правила.

— За то, что не смогу рассказать тебе, что чувствую. О том, какой ты. О том, что было. Я не сохранила этих слов для тебя, потратила их очень давно на кого-то другого.

Я провела пальцем по его щеке и улыбнулась. Помимо того, что я сказала, словами невозможно было выразить и океан других чувств. Например, пьянящее ощущение оттого, что я вижу его лицо. Просто вижу.

— Я же не знала, что это нужно сберечь для тебя. Прости, — еще раз повторила я.

Он перехватил мою руку и поднес к губам. Безмятежно улыбнулся в ответ и спокойно сказал:

— А зачем нужно вообще что-то говорить? Ты же здесь. Этого достаточно.

Мы вышли из дома уже под вечер. Впервые я видела в городе смену времени суток. Солнце садилось. Длинные тени ложились уютно на дорожки и площади. Таинственной тенью, дымкой окутывался маленький садик за высоким забором у соседнего дома. Было тихо-тихо, ни одного прохожего. Мы шли, держась за руки, и молчали. А потом я сказала:

— Я хочу остаться здесь навсегда. С тобой. Давай останемся?

Он помолчал. Что-то не так было в его молчании. Я заглянула ему в лицо:

— Что случилось?

Он ответил напряженно, через силу:

— Вчера там, дома, я чуть не погиб. Моя машина вылетела на встречку, лоб в лоб с дальнобойной фурой. Я едва успел отвернуть. Я не ел и не работал несколько дней до этого. Я приходил сюда и ждал тебя. Я понимаю, что это страшное место, оно затягивает, оно сжирает. Это больше не развлечение. Это не сон. Этот город питается душами. Он пытается отобрать жизнь. Сначала твою, теперь мою. Ему мало просто оставить нас здесь насовсем. Ему нужны наши жизни.

Но я его уже не слушала. Сердце оборвалось в глухую, жадно распахнувшую пасть бездну. Губы онемели. «Чуть не погиб...» Это я. Опять я. Все, что со мной случается, становится бедой для кого-то. Наводнение, пожар, девочка со страшными глазами. Теперь у меня больница, а здесь... Я чуть не убила любимого человека!

— Что ты молчишь? — спросил он нервно. Потянул меня за руку, развернул лицом к себе. — Что ты молчишь? Скажи мне что-нибудь. Я не знаю, фантом ты или нет, но знаю, что мне уже плевать. Я не хочу, чтобы ты исчезала. Я не хочу, чтобы это проклятое место поглотило тебя. Ну что ты молчишь? Скажи мне, как нам остаться вместе?

Я молча покачала головой. Все, что я сумела забыть за последнее время, весь страх и боль вернулись после его слов.

— Этот Город принимает души тех, кто уже и так не хочет жить. — мой голос мне самой показался тихим и бесцветным. — Он ничего с нами не делает, мы сами приходим и отдаем ему последнее. А он скрашивает наши дни. Я была права. Все из-за меня. Я не хочу.

— Я не понимаю, ты о чем? — он растерянным, несчастным взглядом уставился на меня. — Чего не хочешь?

— Того, чтобы с тобой случилось то же самое, что и с теми людьми по моей вине.

Слова шли откуда-то изнутри, оставалось удивляться, как справляются с ними непослушные губы.

— Если я больше не увижу тебя, с тобой ничего не случится.

Он смотрел на меня молча, словно не слыша, только глаза оставались ждущими, внимательными. Черными какими-то. Впрочем, мне все казалось сейчас черным.

— Не уходи, — тихо сказал он одними губами. Я скорее почувствовала, чем услышала это. — Не уходи. Я столько ждал тебя. Я думал, что сойду с ума.

А перед моим внутренним взором вдруг встала страшная картинка: его тело на мостовой и те самые черные глаза смотрят в небо невидящим взглядом. Сердце гулко ударилось о ребра, будто пытаясь выбить их.

— Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, — прошептала я, срываясь на всхлип, и, развернувшись, быстро пошла прочь.

Не оборачиваться, иначе не уйду вовсе. Я должна. Я не хочу, чтобы все повторилось. Если я не увижу его больше, он будет жить. Мне наплевать, фантом он или нет. Я люблю его. Я не переживу его смерти, в которой сама же и буду виновата.

Шагов за спиной не было. Он не догонял меня. На углу улицы я не выдержала и обернулась.

Он стоял на том же месте. Просто стоял и смотрел мне вслед. Потом ссутулился, развернулся и медленно зашагал в противоположную сторону.

Это было самое ужасное в моей жизни. День шел за днем, и я понимала это все отчетливей. Меня уже не удивляло, что абсолютно всякое значение потеряли для меня моя слепота и все связанные с ней проблемы. Я забыла о ней под давлением другого, более сильного чувства. Жизнь словно сдирала с меня металлическую стружку... Р-раз, движение, первый слой упал на пол. Я завидовала тем, у кого есть деньги, хорошая работа, связи. Зависть эта не была злой, но противной, нудной, неослабевающей. Здорово, когда есть возможность жить в красивых квартирах, покупать дорогие вещи, путешествовать. Здорово, когда можешь позволить себе многое. Два, движение, и сверху ложится второй пласт снятой стружки. Какие возможности купить сравнятся с возможностью видеть? Возможностью смотреть на небо, читать книги, ходить гулять в одиночестве? Как могут жаловаться на что-то люди, имеющие ноги, руки, глаза, уши, способные решить, что им делать со своей жизнью? Какое право они имеют на это? Почему не ценят того, что у них есть? Ведь им подарен целый мир, целая планета, чудо, равного которому нет и не будет. Которое так просто отобрать и невозможно вернуть. По которому потом будешь плакать горючими слезами.

Но взмах невидимой руки, снова движение — и снова кружится в воздухе стружка. Неважно, все неважно. И могут лететь в пропасть все возможности и чудеса. Их уже не жаль, лишь бы спокойно и ровно бились рядом сердца тех, кто дорог. Даже не так. Лишь бы бились сердца тех, кто дороже не то что всего в этом мире, а всего мира. Вот так просто. Теперь ты сама учишься ценить то, что имеешь. Шлифовка подходит к концу. Удовлетворится таинственный мастер тем, что получилось? Или будет завершать, доводить до совершенства деталь? А плачет ли металл, когда его шлифуют, как я? Ведь ему, наверное, тоже больно.

Единственное, что удерживало меня на плаву, не позволяло бросить все и вернуться в Город, это страх. Из врага он превратился в союзника, рисуя в голове страшные картины и напоминая, что я имею шанс увидеть их в реальности. Я пила снотворное, уже не считая таблетки, клеила на лицо улыбку, утром выходя из комнаты, и ничего не ждала. Чего можно ждать, когда убиваешь любимого человека?

Настал день, когда таблетки закончились. Я вспомнила об этом, уже ложась, когда попросить дойти до аптеки было некого. Родители спали, Славка где-то гулял, его телефон был недоступен. Посидев немного на кровати, я решила вовсе не ложиться до завтра, но едва прикрыла уставшие глаза, как мир вокруг завертелся, заплясал тысячей безумных разноцветных огней, и меня уже никто не спрашивал. Я летела, падала, сжимаясь в комок от страха и ожидания. Я знала, что будет через секунду, и не ошиблась.

В Городе была ночь. Черная, глухая, безмолвная. Холодный, неприветливый ветер поднял волну паники. Где он? Я еще успею, я изменю все...

Я бежала, спотыкаясь в темноте, пару раз даже упала. Порывы ветра били в лицо, ноги оступались. Я бежала и знала, что его здесь нет. Нет, совсем нет, совсем нет, ни живого, ни мертвого, даже тени. Но я все металась по узким улочкам, среди клочьев тумана и черных теней, и не могла остановиться. Я найду, я успею, я все изменю, стучало в голове. Я задыхалась от бега. Не знаю, сколько времени прошло и было ли вообще время. Только темные улицы и дворики, серый туман и ничего вокруг. Пустота...

Я вынырнула словно из черного колодца, задыхаясь, словно все еще бежала по темноте. Сердце билось где-то в горле. Снова страх, новая, еще не изведанная его грань. Ощущение пустоты и потери безжалостно кромсало меня изнутри. Что я наделала? Зачем? Почему я все делаю неправильно? Я сама предложила расстаться, а теперь схожу с ума, любуясь на дело рук своих. Он ушел. Его больше нет в городе. А был ли он? Не придумала ли я сама себе его глаза, руки, дыхание? Может, он был только порождением Города? Моим порождением или уже не моим? И я сама убила его, стерла, как ненужный файл? Сама себя лишила смысла. Дура!

Я вцепилась в одеяло, как утопающая в соломинку. В комнате было душно. Или просто мне не хватало воздуха. Я поняла, что мне надо что-то сделать. Сейчас, немедленно, иначе что-нибудь произойдет, что-нибудь страшное. Я вскочила и пошатнулась. Мир завертелся вокруг, как злобная собачонка возле ног, норовя цапнуть. Я поняла вдруг, что полностью потеряла ориентацию. Пропала картинка. Господи, да я же выросла в этой квартире, этой комнате, я же здесь каждый сантиметр знаю! Коленом я ощущала край кровати, руками, пошарив в темноте, я нашла стену. Первобытный страх грыз меня. Я по-прежнему не понимала, где и что.

— Успокойся, — пробормотала я сквозь зубы. — Ты дома. Все хорошо.

Ничего не было хорошо. Все было очень плохо. Руки отказывались узнавать предметы. Я сделала шаг вперед, налетела на косяк, сшибла стул, судорожно ухватила его за спинку, чтобы не перебудить грохотом всех. Еще шаг. Коротко скрипнула дверь. Одеться. Где я оставила одежду? Не помню. Где-то здесь должна быть дверь в ванную. Не могу найти. Все вокруг меня плыло и качалось. Оказывается, темнота замечательно умеет плыть и качаться. Подышать. Привычный путь вниз, к подъезду, вдруг представился мне бесконечным, тяжелым, незнакомым. Я испугалась, что не дойду. Взять себя в руки, успокоиться.

Я спускалась долго. Каждый шаг был как первый. Уже внизу я обнаружила, что прихватила сумку. Зачем? Когда? Холодный порыв ветра ударил в лицо. Я вдруг ощутила, что до боли хочу услышать человеческий голос. Хоть чей-нибудь. Я выдернула телефон из сумки и защелкала кнопками. Озвучивающая программа не успевала за моими движениями, заикалась и пропускала слоги. Юля. Больше некому.

Я даже не догадалась узнать, сколько времени. Только когда услышала ее сонный голос, сообразила.

— Да, — сказала она.

— Прости, что поздно, — пробормотала я.

— Что случилось? — похоже, она начала просыпаться и явно встревожилась.

— Ты можешь приехать?

— Куда?

— Я здесь, возле дома. Еще раз извини, просто...

— Стой там и не двигайся с места, — перебила она меня. И отключилась.

Я сунула телефон обратно в сумку и закусила губу. Никогда в жизни я столько не ходила по грани жизни и смерти, сна и яви, надежды и отчаяния, как за последние месяцы. Неужели нужно так много потерять, так остро почувствовать разницу между счастьем и его отсутствием, чтобы научиться ценить? Я запрокинула голову. Где-то там, наверху, были звезды. Я знала это, хоть и не видела их. Я теперь знала, что можно чего-то не видеть, но знать. И знание это будет важнее и нужнее, чем образ. И потерять знание страшнее. Знала. И от этого было еще хуже. Я знала, что люблю. Люблю мужчину с темными, такими родными глазами. Люблю образ без имени и возраста. Люблю так, как больше любить не буду. И потеряла знание о том, есть ли он вообще. Был ли, будет или растаял в ночной тьме, как все, что у меня было до него. Заставив почувствовать жизнь. Или это я себя заставила сама.

— Пожалуйста, прости меня, — прошептала я в небо. — Есть ты или нет. Нет, не так. Для меня ты есть. Прости.

В нескольких метрах от меня взвизгнули колеса, хлопнула дверь, процокали каблуки.

— Что? Что случилось? — спросила запыхавшаяся Юля.

Я не ответила, только хлюпнула носом. Она молча подцепила меня под локоть и куда-то повела.

Мы оказались в какой-то ночной кафешке. Тихой и сонной. Юля заказала чай и присела рядом.

— Рассказывай, — велела она.

— Не могу, — сказала я тихо. — Вызовешь бригаду врачей и сдашь в психушку. Да и не знаю я, как об этом рассказывать.

— Прекрасно, — сказала Юля. — Тогда давай о собственных переживаниях.

— Это как?

— Просто. Не рассказывай, что именно случилось. Просто поделись тем, как тебе плохо.

— Попробую. — я постепенно начала успокаиваться. — Кстати, Сергей не будет возмущен тем, что ты ночью уехала одна спасать его непутевую сестрицу?

— Так он же в командировке, только послезавтра вернется, — удивленно отозвалась она. — Я думала, ты знаешь.

— Я ничего не знаю из того, что происходит вокруг меня. — я потерла лоб ладонями. Знобило. — Со мной что-то не так, понимаешь? Нет, не так. Со мной абсолютно все не так. Я в сумасшедшем состоянии уже долго и, как сама понимаю, усугубляю его с каждым днем. Я не знаю, что делать. Я обращалась к психологу и в больнице, когда я там лежала, ко мне тоже присылали специалиста. Бесполезно. Мое состояние не поддается контролю с моей стороны. Я пила успокоительные и снотворные, я пыталась справиться самостоятельно. Каждая попытка сбежать из этого ада... или рая, я уже не знаю... оканчивалась тем, что меня бросало туда с новой силой. Чем больше усилий, тем сильнее летишь назад. Как шарик на веревочке.

Я замолчала и пригубила чай в пластиковом стаканчике. Юля тоже молчала, но я знала, что она слушает.

Потом она сказала негромко:

— Начни жить.

— Что?

— Жить. Как все. Что ты сейчас можешь? Ничего. Ты привязана к дому, месту, заботе близких. Уйди от этой бесконечной опеки, ты не пятилетняя девочка. Ты не можешь победить свою боль, пока не победишь саму себя.

— Я не знаю, зачем мне это, — пробормотала я. — Я не вижу смысла в преодолении препятствий.

— А в чем видишь?

— Ни в чем в последнее время.

— Ну, так тебе все равно надо его где-то искать. Приоритетных направлений нет. Попробуй в этом. Что ты уже теряешь? Мне кажется, хуже уже не будет. Если тебе так плохо, ищи, где лучше. Внутри себя ищи. К тому же обучение самостоятельной жизни поможет тебе не думать.

— Не думать, — пробормотала я. — Кажется, еще немного — и я душу продам за возможность не думать. И не спать.

— Решено! — Юля пристукнула ладошкой по столу. — Завтра идем гулять. Вылезаешь из своей норы и показываешь себя миру, ясно? А там разберемся. Все, давай по домам.

Несмотря на мои возражения, она довела меня до двери квартиры. Сказала, что позвонит с утра.

Остаток ночи я просидела на кровати, даже не раздеваясь. Я должна попробовать снова. Не думать. Не выдумывать. Иначе нельзя. Должна найти смысл в том, чтобы жить дальше. Жить, а не бредить на койке в психушке. Я попробую.

Я открыла глаза от звонка телефона. Кажется, мне даже удалось задремать под утро. И даже ничего не снилось. Звонила Юля.

— Я приеду через полчаса. Собирайся.

— Куда? — пробормотала я. Голова раскалывалась, горло пересохло.

— Едем гулять, — сказала она. Голос ее был бодрым, и я мельком подумала, когда же она успела выспаться.

— У меня есть замечательный знакомый, — продолжила она. — У него дача за городом. Он сегодня звал меня на шашлыки.

— Одну тебя? — уточнила я, сползая с кровати.

— Нет. Там еще народ будет.

— Я не поеду! — заявила я, мгновенно просыпаясь окончательно.

— Поедешь! — категорично заявила в ответ она.

— Нет!

— Да! Поедешь!

— Юля, я не хочу! Там будут люди! Я не хочу быть посмешищем!

— А рыдать по ночам от дикого количества кошмаров хочешь? — осведомилась она. — А пить таблетки годами хочешь? Все, заканчиваем спор. Я буду через полчаса. Приводи себя в порядок, там будут неженатые красивые парни.

И она повесила трубку. Еще пару секунд я растерянно сжимала телефон в руках, потом вскочила и рванула к шкафу. Черт бы побрал эту не в меру активную девицу! Мне даже одеть нечего!

— Хозяин дачи, Кирилл, художник, — рассказывала Юля по дороге. — У него даже выставки проходят. Я с ним на одной такой и познакомилась. Приятный человек, интересный такой, с ним всегда есть о чем поговорить. У него вся компания такая. Вот пригласили нас с Сережей, а он в командировке. Я позвонила и сказала, что приеду с тобой. Думала, вообще не поехать, одной скучно, но тут ты подвернулась. Я, кстати, предупредила Кирилла, что ты... — она замялась, и мы с ней закончили одновременно.

— Особенная, — сказала она.

— Слепая, — сказала я.

— Ну, зачем ты так? — спросила она почти с обидой.

— Не приукрашивай, — попросила я. — Я там никому не интересна.

— Почему? Ну почему человек не может быть интересен просто сам по себе, независимо от своих физических особенностей? Почему ты так думаешь?

Возмущение Юли было настолько искренним, что я даже притихла. Как-то слабо верилось, что она не притворяется, как другие, из жалости, из желания утешить. Я так устала от этого вечного и ненужного желания всего окружающего мира.

— Не обижайся, — попыталась исправить положение я. — Я же ничего не говорю про тебя или твоих друзей. Я вполне допускаю, что они замечательные люди. Но, Юль, пойми, мир не относится ко мне по-другому.

— Бред! — отрезала она, по-моему, еще не вполне успокоившись и не принимая мою точку зрения. — Полный бред! Знаешь, что я тебе скажу? Плохо сделала твоя семья, что окружила тебя такой всепоглощающей заботой. Как в стеклянную банку посадили. Жизнь вроде видна, но абсолютно недоступна. Ты и привыкла, что мир такой же за стенами этой банки, как и внутри. Не думай, что раз они все тебя жалеют, то и другие будут поступать точно так же. Не будут. Мне, допустим, тебя не жалко. А почему должно быть? Потому что у тебя проблемы психологического характера? У меня масса подружек, которые при расставании с очередным парнем сходят с ума гораздо качественнее и заметнее. Ты молодая, красивая, практически здоровая. Ты не дурочка и умеешь распоряжаться своей жизнью. И главное, хочешь это делать. Мне кого жаль, так это твоих родителей, которые не понимают, как вредят тебе!

Выпалив все это, она, кажется, отвернулась. Я откинулась на спинку сиденья. Может, она и права. На фоне всех произошедших за последнее время событий в моей жизни я уже не знала, чему верить. Может, правы все, кроме меня? Привычный мир рушился. Плевать, хуже уже не будет.

— Извини, — пробормотала я. — У меня своеобразные представления о жизни в последнее время.

— Я понимаю, — сказала Юля. — Но и ты пойми. В этом мире много людей, которые просто хотят тебе помочь. Просто, без жалости. Ты сама слишком зациклена на своем заболевании и иногда ведешь себя, мягко говоря, странно. Не надо считать, что тебя все жалеют, и тебя перестанут жалеть. Попробуй.

Я не ответила и прикрыла глаза. Снова пробовать. Не зная, что получится, чем закончится и поможет ли мне. Домой хочу, в свою скорлупу, к потерянной самой себе. Туда, где от меня никто ничего не требует. Именно об этом, кажется, Юля и говорила.

Неприветливый ветер ударил в лицо. Приехали. Я торопливо вылезла из машины, боясь показаться беспомощной. Юля подхватила меня уже рядом с машиной, взяла за руку и потащила знакомиться.

Естественно, по голосам я никого не запомнила с первого раза. Поулыбавшись минут пятнадцать в общей компании, я умолила превратившуюся в фонтан энергии и общительности Юлю отвести меня куда-нибудь подальше и посадить в самый дальний угол. Она нехотя согласилась, заявив, однако, что это портит весь процесс моей адаптации к жизни, о котором она мне говорила. Я пообещала, что непременно вернусь к компании, и вскоре оказалась в стороне от бурной жизни, на каком-то старом, пахнущем теплой древесиной и почему-то скошенной травой бревне. С одной стороны доносились до меня людские голоса, с другой птичьи. Кажется, где-то неподалеку был лес.

Я сидела в полном одиночестве. Народ смеялся, болтал, плыл по воздуху аромат шашлыков. Я напряженно крутила в руках шнурок от кофточки. Звериные инстинкты внутри меня вопили: «Уходи! Чужое! Опасность!» Я еле сдерживалась, чтобы не вскочить и не позвать Юлю, понимая, каким жалким и испуганным будет мой зов. Юля же растворилась в прохладном вкусном воздухе с запахом жареного мяса.

— Скучаете? — раздался сзади голос.

Я вздрогнула. Настолько увлеклась собственными переживаниями, что не расслышала звука шагов, что со мной случалось редко теперь.

Мужчина присел рядом на бревно. Голос у него был интересный, глубокий. Мне даже стало любопытно, как он выглядит.

— Я смотрю, сидите одна. Чувствуете себя неуверенно, да? — он неожиданно коснулся моей руки, дергающей шнурок.

Я невольно огрызнулась:

— А вы бы чувствовали себя уверенно в темноте, полной незнакомых и весьма агрессивно настроенных к вам предметов? — И тут же понизила тон. Мне стало стыдно. Он-то в чем виноват? — Извините. Действительно, я не в своей тарелке здесь.

— Ничего. — он не двинулся с места. — Знаете, я вроде в своей, однако сейчас сижу и кручу в руках бокал. Привычка. Так что ведите себя как посчитаете нужным. Кстати, а почему вы сказали про агрессию? Вам здесь страшно?

— Мне везде страшно, — неожиданно честно сказала я. — Жизнь у меня такая.

— Даже там, где вы привыкли находиться?

Кажется, он заинтересовался, а в его голосе ясно слышалось живое участие. Опять я для кого-то предмет для изучения. Или меня просто раздражает внимание любого вида, обращенное ко мне? Эта мысль впервые пришла ко мне в голову, и я усмехнулась.

— Жизнь везде одинакова для таких, как я. — я поудобнее устроилась на бревне, стараясь не задеть случайно собеседника. — Одна темнота. И интересующиеся тобой люди. Кто в качестве главного жалельщика, кто в качестве ученого с лабораторной мышью в руках.

— Я вас чем-то обидел? — тихо уточнил он.

Я замотала головой:

— Нет.

— Тогда кто-то еще, — констатировал он уже спокойнее. — Кто? Я вызову его на дуэль.

— Да никто. — я улыбнулась и пожала плечами. — Просто это моя жизнь. Одинаковая во всех ее проявлениях. Я учусь принимать ее такой, какая она есть. И привыкаю к отношению людей ко мне.

— Вам кто-то что-то говорил в лицо?

— Нет. Я чувствую это.

Повисла пауза. Потом он сказал:

— Знаете, а это, наверное, черта определенной категории людей. Когда я только начинал карьеру художника, этот тяжкий и неблагодарный творческий труд, мне тоже казалось, что окружающие относятся ко мне как-то странно. Постоянно мерещились смешки за спиной, косые взгляды, мне казалось, что любое сборище прежних друзей замолкает при моем появлении и пытается по-быстрому от меня избавиться.

Только теперь я догадалась, с кем разговариваю. Конечно, художник, это же Кирилл, хозяин дома! А он продолжал:

— А потом мне надоело все. Я решил пусть будет что будет. Смеются, значит, смеются. Я перестал думать об этом и попросту занялся любимым делом. И вскоре в разговоре с одним из друзей я выяснил, что сам придумывал себе все проблемы. Мания величия, так сказать. — он рассмеялся приятным бархатистым смехом.

— Это намек? — поинтересовалась я.

— Это рассказ о себе, — спокойно ответил он. — Просто так. Если он вам не нравится, можете выбросить его из головы. Жизнь, в конце концов, только то, что мы из нее делаем.

— Если не с чем сравнивать получившийся результат, — сказала я.

— А вам есть с чем сравнить?

Перед моими глазами вспыхнуло лицо любимого человека, его улыбка, улицы Города. Вызолоченные столбики пыли в старом, заброшенном доме... Я тряхнула головой.

— Господи, — сказал Кирилл неуверенным голосом. — У вас так изменилось лицо. Будто в ворота рая заглянули.

Я опять улыбнулась. Почти угадал.

— Кирилл! Кирюха! — завопили от мангала, откуда неслись самые дразнящие запахи.

— Я пойду. Не уходите никуда, — сказал он, вставая. — Я серьезно. Я хочу узнать о вас побольше. Вы невероятно интересная личность.

Ага, как же. Я зато не хочу ничего о себе рассказывать. Но я кивнула в его сторону и опять вежливо улыбнулась.

Он ушел, а через минуту на меня налетела Юля.

— Вот ты где! — воскликнула она. — Пойдем поближе.

— На сегодня хватит, — твердо заявила я. — Мы скоро домой?

Она вздохнула:

— Ладно, давай еще полчасика — и поедем. Тебе совсем не нравится здесь?

— Меня люди раздражают, — честно сказала я. — Все. Любые. Домой хочу. Обещаю тебе, что мы еще куда-нибудь с тобой выберемся. Только давай не сегодня.

Она опять вздохнула, но согласилась. И мы вскоре отправились домой.

— Давай! — подбадривала меня Юля. — Ну, давай, еще шаг!

Я закатила глаза и сделала шаг. Немедленно врезалась в бордюр и зашипела от боли. Пальцы в кроссовке свело судорогой.

— Ты сначала тростью, — прокомментировала Юля. — Вперед, чтобы территорию определить.

Я нечленораздельно рыкнула на нее, и она вздохнула. Мы обе понимали, что учительница из нее никудышная, а ученица из меня не дай бог никому. Я с самого начала не хотела принимать Юлину идею учиться ходить с тростью, но она почти силой вытащила меня на улицу и заставила попробовать. А в результате я едва ковыляла на отбитых обо все местные бордюры и машины ногах, владельцы тех самых машин раз десять выбегали на вой сигнализации и тихо материли нас. Впрочем, недостаточно тихо, чтобы мы не слышали. А результата не было. Юля утверждала, что было бы намного лучше, если бы мы отправились в парк, где и дорожки ровнее, и машин нет, и вообще проще тренироваться. Я отказалась наотрез. Во-первых, там будет намного больше любопытных глаз, а во-вторых, ходить-то мне все равно в этом дворе, а не в парке. Вот и буду привыкать.

— Я больше не могу! — простонала я, прислоняясь к внезапно возникшей передо мной стене. Предметы вообще возникали сегодня внезапно, а трость страшно мешала ориентироваться так, как я привыкла. Мозг терял картинку, я путалась и только еще больше раздражалась.

— Давай постоим, — предложила Юля, подходя ко мне.

— Давай, — безнадежно согласилась я. Осознание того, что она не отстанет, пока я не привыкну к этой проклятой трости или не убьюсь окончательно, было тоскливым.

— Знаешь, а про тебя Кирилл спрашивал, — вспомнила она вдруг. — Ему вообще нравятся неординарные люди. Вот и тобой заинтересовался. Предлагает приехать еще как-нибудь.

— Может быть, как-нибудь, — проворчала я, отлепляясь от стены.

— Не хочешь?

— Не хочу. Ничего не хочу.

— Ну и глупо, — сказала Юля. — Ты не веришь, что можешь быть интересна?

— Давай закроем эту тему, — попросила я.

— Нет, подожди... — она насела на меня конкретно. — У тебя же никого нет. В чем проблема пообщаться?

— Нет, — медленно сказала я. — Никого нет.

Мы с ней не заметили даже, что идем рядом, и я действительно определяю тростью дорогу. Это как-то само собой получилось.

— Это из-за этого парня, который недавно женился? — уточнила Юля.

— Кого? — не поняла я.

— Ну, этого, я не помню, как его зовут.

— Я тоже, — серьезно сказала я.

Юля вздохнула.

— Тогда я ничего не понимаю. Ты настолько уверена, что не можешь быть счастлива, что даже не пробуешь?

Я улыбнулась. Подумалось внезапно, что я заново учусь улыбаться. Как и ощущать какие-либо эмоции. Они не были такими живыми и яркими, как хотелось бы, но они были. Чахленькие зеленые ростки на пепелище. А еще я училась спать спокойно. Вторую ночь я спала без таблеток, без снотворного. И мне ничего не снилось. Вообще. Ни Города, ни черной тьмы под закрытыми веками. Ничего. Я была свободна. Та самая свобода, которой я так жаждала последние месяцы. Глупая и ненужная свобода. Что ж, пользуюсь тем, что есть.

— У тебя получается, — заметила наконец Юля, захлопала в ладоши, как ребенок.

— Пока еще не очень, — буркнула я, явно показывая, что тоже довольна. — Не расслабляться.

Круг по двору, еще круг, еще круг. На душе было как-то грустно. Ну вот, добилась. Дальше что?

Устав от занятий, мы присели на лавочку передохнуть.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала Юля. — Так постепенно и жить научишься.

— В каком смысле жить? — усмехнулась я, подставляя лицо теплому сентябрьскому солнцу.

— Ну, сама передвигаться, сама заниматься чем-то, бывать где-то.

— И ты думаешь, это жизнь?

— А что? — удивилась она искренне.

— Жизнь... — медленно сказала я. — Жизнь — это фонтаны. Это солнце на губах, даже если погода пасмурная. Это ты в каждой щебечущей над головой птичке. Это... это чья-то рука в твоей.

— Ну, не знаю, — как-то завороженно пробормотала Юля.

— Ты моего брата любишь? — спросила я.

— Конечно! — она почти возмутилась.

— Тебе сильно нужно было бы ходить в магазин и заниматься другими повседневными делами, если бы вы расстались?

Она замолчала, и я чувствовала, как меняется ее настроение. Забавно, но человеческое молчание говорит иногда намного больше, чем слова.

— Можно, я спрошу? — тихо поинтересовалась она спустя несколько минут.

Я знала о чем. И не ошиблась.

— Откуда ты это знаешь? Не может так говорить тот, кто этого не испытывал.

Я помолчала, понимая, что никогда и никому не скажу, где я это испытала. А потом предложила:

— Ну что, еще кружок?

Юля не настаивала на ответе. Молча поднялась и взяла меня за руку.

Тишина. Ничего. Ни следа тех бурь, что трепали меня недавно. Даже страха не было. Мне ничего не было надо и ничего не хотелось. Давалось все неожиданно легко. Я ходила самостоятельно, училась расплачиваться в магазине, благо приборов для незрячих было придумано великое множество, в том числе и определитель денег. Не радовало это. Впрочем, ничего не радовало. И не огорчало. Каждое достижение приносило искреннее счастье моим близким, этого, кажется, было достаточно для меня. Я напоминала самой себе пустыню. Днем жара, солнце выжигает все, ночью холод, в нем невозможно выжить. Пусто. Ни плохого, ни хорошего. Я заставляла себя что-то делать, чтобы занять себя. Одним из таких занятий стало приготовление еды.

Мысль про картошку пришла в голову внезапно. Собственно говоря, а почему я не могу ее почистить? Как это делать, руки помнят, лежит у нас дома все на местах, годами неизменных, так что найду и картошку, и нож, и мусорный пакет. Попробуем. Я решительно двинулась на кухню.

Мама заглянула туда, придя из магазина, в самый разгар моей борьбы с немытым овощем.

— А что ты делаешь? — поинтересовалась она.

— Картошку на ужин чищу, — буркнула я.

— А, — несколько неуверенно сказала мама. — Картошку. Ага. Ну да, картошку на ужин. Не буду тебе мешать, — и на цыпочках ушла в комнату.

Я хмыкнула про себя.

Дочистив уж не знаю как, я попросила маму помыть и поставить варить плоды моих усилий. Кажется, от каждой картофелины осталось меньше половины, но мама была просто счастлива. И не преминула сообщить об этом, когда все уже собрались за столом.

— А ужин сегодня готовило наше солнышко, — гордо заявила она, расставляя тарелки. — Сама.

— Правда? — удивился папа. — Здорово! Давно не пробовал твоей стряпни, дочка. Честно говоря, уже соскучился.

— Да ладно, чего вы, — буркнула я. — Подумаешь, великий подвиг совершила, картошку почистила.

Мне было уже слегка неуютно. Благо вмешался Славка.

— Так ты сама чистила? — уточнил он.

— Ну да.

— Заметно. Она же чищенная только наполовину.

— Где? — подскочила я.

Звякнули тарелки, которые я чуть не сбила на пол.

— Шучу, шучу. — он фыркнул и зачавкал. — Вкусно, правда.

— Слава! — укоризненно сказала мама.

— Я тебя убью, — пообещала я, садясь на место.

— Ага, — невнятно пробормотал он, жуя. — Если поймаешь.

— Я дождусь своего часа, не беспокойся!

За столом воцарился мир. Пока мы разговаривали ни о чем, я все время прислушивалась к себе. Еще одна маленькая вершина покорена. Я убедилась, что могу сделать и это. Не забыла как. Легче стало? Нет. Обрадовалась? Нет. На душе было легко, бездумно и холодно. Как в пустой комнате. Что значит, так и надо.

Я пришла в Город еще раз. Снова была ночь. Маленькая зеленая луна мягко освещала спящие улицы. Тихий ветерок гулял в одиночестве между крышами домов. Я брела по знакомым мостовым, чувствуя, как утекают они из-под каблуков. как минуты. как струи воды. Как блики света. Неотвратимо. Навсегда.

В полной тишине, теплой и пушистой, как пыль времен, я присела на ступеньки каменной лестницы у фонтана. Там, откуда мы с ним впервые отправились гулять. Кольцо замкнулось.

Маленькая птаха слетела вниз с ближайшего дерева, пробежалась, подпрыгивая по бортику фонтана, и уставилась на меня блестящим глазом.

— А я здесь в последний раз, наверное, — сообщила я ей. Было невыразимо тоскливо и тяжело, хотелось поговорить хоть с кем-нибудь.

Птаха наклонила головку и подумала, наверное: «Почему?»

— Я не смогу больше сюда приходить. Нет смысла. Здесь больше не будет так, как раньше.

«Будет по-другому».

— Не надо по-другому. Никак уже не надо. После того, что было...

Я вытерла холодные и почему-то мокрые щеки ладонями. Неужели плачу?

— Я не вернусь сюда больше, — повторила я. — Пора заканчивать со снами.

«А ты знаешь, что будет дальше?»

— Да, — сказала я птичке. — Я своими руками избавлюсь от последнего в жизни места, где я вижу. Единственного.

«И не страшно? Снова терять, теперь уже сознательно, теперь уже навсегда».

— Ничего в этом мире не бывает навсегда. И мне уже не страшно. Самое страшное, что могло случиться со мной, уже случилось. Он не вернется. Он умер. Он умер, и вместе с ним умерла душа этого Города. Ничего страшнее уже не будет. Смерть зрения лишь слабая тень страха. Мне нет больше места здесь.

Луна светила сочувственно. Я сидела на холодных каменных ступеньках и плакала беззвучно. Птичка побродила еще немного по бортику и взлетела, скрывшись в темноте. Город был непривычно тих и ласков ко мне. Прощаясь. Прощая. Благословляя и отпуская. Я встала и начала подниматься вверх. Нечего было больше ждать. Я знала, что не будет знакомых шагов и голоса. Я знала, что еще немного, и не смогу покинуть место, где была счастлива так недолго. Нужно идти. И не оборачиваться до самого верха. Только там, один раз. Чтобы последним увиденным мной стал он, мой Город. Мой сон. Моя жизнь, по сравнению с которой та, другая, не стоила ничего. Прощай.

Через месяц у Юли и Сергея намечалась свадьба. У будущей невесты образовалась масса хлопот, поэтому ее попытки окунуть меня в активную жизнь временно прекратились. Я была и рада, и расстроена одновременно. Конечно, такая резкая смена образа жизни и перелом всех прежних мыслей и привычек нервировали меня не на шутку. Но, с другой стороны, я очень привязалась к общительной и не умеющей скучать Юльке. Мы искренне подружились, делились планами и интересами. Единственное, о чем я ей не рассказывала, это Город. Я никому не хотела рассказывать об этом. И самой вспоминать было тяжело, куда уж тут в слова это оформить.

Я поняла, на что способна человеческая сила воли. Сознательные попытки забыть прошлое, выбросить его из головы давали свои плоды. Серая пелена затягивала видения невероятно красивых улиц. Я привыкала жить без них. Но знала точно, что никогда не привыкну жить без своего странного фантома, образа, созданного мной или не мной — неважно. Боль просто спряталась внутри, притихла на какое-то время, чтобы куснуть потом, когда я останусь одна и ничем не буду занята. Я вздыхала и принималась что-то делать, звонила Юле и спрашивала, чем могу помочь в подготовке, осваивала новые блюда на кухне, стараясь ничего не разбить, не разлить и не рассыпать, выходила погулять. Последние два занятия превращались в сложный, напряженный и в какой-то мере увлекательный квест. Зато времени думать точно не оставалось. Зато я привыкала к собственной жизни. Было нелепое ощущение, что я столкнулась с ней лицом к лицу только тогда, когда стала решать поставленные ею проблемы. Тогда же я стала принимать ее.

Я училась принимать жизнь, а она училась принимать меня. Вокруг меня начинали происходить события, уже не скользившие мимо сознания. Приходили и уходили люди, и они были мне интересны. Я не просыпалась, но и не спала больше так глубоко и беспробудно. Я начинала верить в то, что есть настоящее. Не будущее, нет, до этого мне было далеко. Но сегодняшний день пробуждался по утрам вместе со мной и исчезал, когда я вечером закрывала глаза. Это было несложно и хорошо. От меня не требовалось принимать решения, бояться, страдать. Даже то, что Юля называла борьбой за жизнь, обучение самостоятельности, не приносило проблем. Все получалось просто. Кстати, я начинала понимать ее точку зрения. Мне действительно многие хотели помочь. Просто так, без жалости. В это я тоже теперь верила.

А еще мне ничего не снилось. Даже легких теней и картинок из детства, как бывало до Города. И это было здорово. Это единственное, что по-настоящему радовало. Было бы трудно смотреть обыкновенные сны после Города. Я бы не удержалась от сравнения. Или искала бы подобие, похожие черты, знакомые места. И лица...

От одной этой мысли меня охватила почти физическая боль. Как обвившаяся вокруг плеть. Я страшным усилием заставила себя не думать. Вернуться в привычное состояние спокойной апатии. Легче, спокойней, дышим ровнее. Ты уже умеешь справляться. Грустно только, что делать это придется до конца жизни....

Это напоминало шаги по лестнице. Каждый новый требовал усилий, но и добавлял света в мою жизнь. Лестница поднималась вверх, я шла вверх. Новый день, новая ступенька, новый виток, новый луч. Тяжело и одновременно просто. Я поняла, что двигаться проще, чем стоять на месте. Я перестала бояться окружающего мира. И мне уже было неважно, какими путями я к этому пришла.

Свадьба стала своеобразным выпускным экзаменом. Я передвигалась сначала по ЗАГСу, потом по ресторану под руку со Славкой, непрерывно комментировавшим происходящее в своей обычной манере. И по-настоящему наслаждалась праздником, царящей вокруг суматохой и веселой толпой. Я больше не чувствовала взглядов, даже если они и были. Хотя Славка трагическим шепотом и утверждал, что на меня глазеют больше, чем на невесту. Нечего, мол, было одевать настолько открытое платье. Я похихикала и отмахнулась.

В той же толпе меня нашел Кирилл.

— Вы с кавалером, — печально сказал он. — Здравствуйте. Кажется, я опоздал.

Ему не нужно было представляться, я хорошо запомнила его голос, такие редко встречаются.

— С удовольствием от него избавлюсь, — сказала я. — Он меня уже довел своими шуточками.

Кирилл ошеломленно замолчал, явно удивленный моим высказыванием по поводу моего же молодого человека. Но этот молодой человек тут же испортил весь эффект, заявив недовольно:

— Я тоже с радостью отдохну от тебя, сестричка. Ты сама способна довести кого угодно.

— Я спасу вас обоих! — рассмеялся отмерший Кирилл и решительно перевесил меня к себе на локоть.

Славка тут же исчез в шумной толпе.

— Хотите шампанского? — предложил Кирилл, уводя меня в сторону.

Судя по звуку, мы перешли в ту часть ресторана, где было поменьше народу.

Мы перебрасывались фразами ни о чем. Кирилл заметил, что мое настроение с последней нашей встречи заметно улучшилось. Я ответила, что у меня каждый день все меняется. Он сделал комплимент моему внешнему виду, и я ему поверила. Удивительно, еще пару месяцев назад мне и в голову не пришло бы верить. Да и разговаривать с посторонним человеком было бы в разы сложнее.

Кирилл отошел за еще парой бокалов шампанского, я повернулась к окну, туда, откуда чувствовала кожей пробивающиеся сквозь оконное стекло лучи солнца. Прикрыла глаза и тихо улыбнулась. Я знала теперь совершенно точно. Я буду жить. Не будет больше попыток покончить с собой, больниц, психологов, таблеток. Страха. Боли. не будет ничего из того, что было. Будет что-то новое. Другие неприятности, другие проблемы, другие страхи. Я буду жить. Так, как сумею. Так, как захочу. Несмотря ни на что.

Я, не открывая глаз, снова улыбнулась и неизвестно кому прошептала:

— Спасибо.

Я медленно подошла к кассе. Вроде никого. Продавщица видела меня уже в третий раз, привыкла. Я ее узнавала по резкому запаху духов.

— Вот, пожалуйста. — я осторожно выложила на ленту покупки и достала кошелек. С деньгами было пока трудно, даже раскладывание на разные кармашки не помогало, чаще всего приходилось просить о помощи при подсчитывании.

Несчастный кошелек, словно стремясь избежать долгого, нудного копания в нем, дернулся, как живой, и вылетел из рук. Монеты со звоном рассыпались по полу. Я пробормотала ругательство, не в силах сдержаться. И тут знакомый голос сзади произнес:

— Можно, я помогу?

Слишком знакомый. Слишком. Боль и страх были такими, словно меня располосовали чем-то острым. Язык примерз к зубам, руки перестали слушаться. Я молча присела, шаря по полу, ничего не отвечая, но он уже был рядом, тоже сидел на корточках, и его руки, касаясь моих, собирали монетки. Вязь касаний, паутина, накатывающий прилив. Какими нежными могли быть эти руки, какими надежными и заботливыми! Сердце, отчаянно поскуливая, тонуло в воспоминаниях. Это он. Точно он. Этот голос, эти руки. И я. Черные очки, белая трость. И не надо объяснений.

Мы встали, когда монеты на полу закончились.

— Двести тридцать рублей, — скучным голосом проворчала продавщица. Она устала ждать нерасторопную покупательницу и ее помощника.

Я высыпала зажатые в ладони деньги, бросила сверху две бумажки. Вроде верно. Пробормотала: «Спасибо», — неизвестно кому. Уйти, уйти, подальше. Думать, что ошиблась, что привиделось, то есть прислышалось, что...

Он спросил за моей спиной:

— Девушка, а вы мне никогда не снились?

— Нет, — сказала я.

Быстрые шаги справа. Трость резко уткнулась в его ботинки.

— Врешь, — тихо сказал он.

Мир замер, растянулся на мгновение в вечность. Воздух дрожал вокруг рваными клочьями. Продавщица за нашими спинами затаила дыхание. Подобных спектаклей у нее в магазине еще не было.

— Ты помнишь меня? — спросил он тихо. — Или это был только мой сон?

Я молчала. И слышала, как все медленней и медленней бьется его сердце. Как и мое.

— Скажи мне, что я сумасшедший, что ты не понимаешь, о чем речь, и я сейчас же уйду, — сказал он.

Я молчала. Медленней, все медленней. Один удар в вечность. Один на двоих. И ледяной воздух один на двоих. Каждому по последнему глотку, по последней капле до наступления конца. Сейчас он все поймет. Или я не отвечу и он извинится и уйдет. Я чувствовала, как тянет он последнюю секунду до отчаяния. Тянет, вытягивая нервы и себе, и мне. Боясь расстаться с болью, чтобы повстречать пустоту.

— Сними очки, — попросил он. — Пожалуйста.

И я не выдержала.

— Не надо, — сказала я, слыша бешено ускоряющийся ритм сердец. — Не надо. Давай оставим все как есть, пожалуйста.

Он понял. Дернулся. Выдохнул. И, шагнув ко мне, снял эти проклятые очки. А потом прижал меня к себе. И воздух стал теплым. И колотились как бешеные сердца, обгоняя друг друга.

— Я думал, что сошел с ума, — пробормотал он где-то над моей головой. — Странные сны, в которых приходит девушка. И она стала для меня всем. Забрала меня без остатка. А потом исчезла. Я вглядывался в каждое женское лицо на улице, ища тебя. Я пил и буянил с друзьями, стараясь забыть тебя. Я уже в психушку готов был лечь. Я почти сошел с ума без тебя и одновременно с тобой. А ты здесь. Вот так просто, здесь.

— Все не так, как там, где мы виделись раньше, — отозвалась я. Слова давались с невероятным трудом. — Посмотри на меня. Посмотри на мои глаза.

Он за подбородок приподнял мое лицо.

— Я нашел тебя, — просто сказал он. — Я вижу самые любимые глаза в мире. Я знаю, какими они умеют быть. Разве хоть что-то еще важно?

 «Самые любимые глаза» наполнились слезами. Больше сдерживать их я просто не смогла. И казалось, в размытых пятнах соленой влаги я вижу его лицо.

— И тебе на самом деле все равно? — спросила я.

— Нет, конечно. Я теперь люблю тебя еще больше, — заявил он и, чуть помедлив: — Прости, что не догадался сразу. Тебе было бы легче.

Я совсем разрыдалась. Впервые за несколько лет не от обиды, не от злости. От облегчения. Больше не нужно бояться, мучиться, сомневаться, стесняться, прятаться. Словно накипь слезает с души. Все закончилось. Больно и хорошо настолько, что хочется немедленно умереть.

Каким-то чудом мы оказались на лавочке возле магазина. Мой спутник уткнулся лицом в мои волосы, вдыхая знакомый запах. Я вдруг подумала, что это очередной сон, просто другой, но все равно сон, все не по-настоящему. Испугалась, ущипнула себя за руку. Он перехватил мои пальцы, сжал.

— Я здесь, — сказал он. — И это больше не сон.

Я кивнула. Ничего говорить не хотелось. Он вдруг наклонился к моему уху и таинственно прошептал:

— Знаешь, во всей этой истории есть один самый загадочный и невыясненный до сих пор момент. И он, признаюсь, мучает меня до сих пор.

— Какой момент?

— Ну, даже не момент, скорее вопрос...

— Какой? Ну, скажи!

Он еще пару секунд помолчал, доводя мое любопытство до точки кипения, а потом выпалил:

— Как тебя зовут?

Как давно я так не смеялась! Так же искренне и облегченно, как только что плакала. А отсмеявшись, ответила:

— Надя. А тебя?

— Артем.

Я снова засмеялась, от избытка эмоций. А потом, повинуясь интуитивному порыву, протянула ладони вперед. И почувствовала, как на них мягко ложатся целых четыре мира. Наш сон. Явь. Мир картинок. Мир чувств. Ветром, тополиным пухом, звездной пылью, дыханием, смешиваясь, оседают они на ладони. Трепетные, ждущие чего-то нового и прекрасного.

— Ты чего? — удивленно спросил он.

— Протяни руки. И глаза закрой, — велела я.

Он послушался.

— Чувствуешь? — спросила я.

— Что именно?

— Солнце. Я дарю его тебе. Теперь ты можешь его потрогать. Только не подсматривай.

Он притих. Потом удивленно пробормотал:

— Спасибо.

Мы сидели. Он с солнцем, подаренным мною, я с притихшими мирами. И то и другое было невозможно, но нам было наплевать.

— Надя, а как ощущается солнечный зайчик? — спросил он внезапно.

— Теплый, — не задумываясь, отозвалась я. — И когда бежит по руке, чувствуешь, как быстро-быстро перебирает лапками.

— Ужас, сколького я не знаю! — он снова обнял меня, будто боясь, что я сбегу.

— Я расскажу тебе, — легко пообещала я.

Расскажу. Подарю новый мир, в котором тоже можно быть счастливым. Если захочешь. У меня их много. Они все теперь для нас. Целых четыре мира на двоих. И если он еще не понял этого, то я научу, расскажу, поделюсь. Мне теперь ничего не страшно.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0