* * *
все, что есть, — пустота и дух,
хоть шаром покати земным.
только снег что песок и пух,
белый мох, и нектар, и дым.
и Эдем, белоснежный, твой,
на другой стороне Земли.
вот лучи проросли б травой
и спасти бы меня смогли.


* * *
В воскресенье — прощеное, вербное,
в понедельник, во вторник, в четверг
к человеку приходит, наверное,
человек.

«Отведи меня в рощу — с деревьями
до небес и высокой травой.
В сельский сруб, где кисель пьют ревеневый,
тихо ручкой скрипят перьевой.

Дом бревенчатый, платья цветастые
в дряхлом бабушкином сундуке.
Будут грядки с пионами, астрами.
Будет страшно: воронка в реке...

Проводами там небо зачеркнуто
и разбиты в церквях витражи.
Но грибов и лещины — до чертиков.
И на иве плакучей — ужи.

Уведи на аллею с каштанами.
В храм заплатанный, в плесени, рже.
Уведи на перрон с долгожданными
поездами — пустыми уже.

Покажи мне себя: эти клавиши,
эти карандаши, этот дом,
где живешь не в реальности, с краешку —
в книжках, образах — тающим льдом,

забинтованный город — заснеженный,
где подобен апрель январю...»

Отведу. Слышишь? Где же ты? С кем же я
говорю?


* * *
но больше всего тепла — когда говоришь «спасибо».
когда говоришь «спасибо» — в ответ или просто так.
когда говоришь кому-то — невидимому — осипло,
таким побледневшим голосом, сдавленным от стыда.

когда понимаешь ясно: ты не заслужил удачи.
надеялся, ждал и верил — больше и ничего.
ничто человек не значит, ничто, человек, не значит
в крыло превращенье тонкой косточки плечевой.


* * *
как долог день, так долог этот звук,
что по ночам души не отпускает:
бокал хрустальный падает из рук —
в ладонях трепыхается пескарик.
идти и плыть, бежать, лететь, ползти
и вдруг остановиться, оглядеться —
как мало времени поместится в горсти
и выветрится в пальцах у младенца.
и разлетится человечий род,
мелькая редко перьями, хвостами.
воды и ветра мельница замрет
и от тебя ни звука не оставит.


Лыхны

И рядом не те, и вокруг — все равно не те.
Снова врут феврали. Небо смотрит глазами хаски.
Жгут снежную бабу. Смех, праздники, канитель
И в отсутствие выбора — запахи вин абхазских.

Блины с пирогами завернуты в целлофан.
Задыхаются люди в метро, как цветы в теплице.
Газетный киоск. Вот здесь ты меня целовал.
А потом попрощался, потом растворился в лицах.

Со мной говорит это небо (здесь важен ритм,
Он взбивает мне сердце), что время уйдет, бесследно
Уйдет через черный восход. Самый свет сгорит.
Смотрят космоса черные дыры — зрачки вселенной.

...Замызганный город, на улице мозгло, дождь.
Бог нас сводит еще раз в стоглавой, первопрестольной.
В столикой столице, когда ничего не ждешь,
Это счастье случается все же. Оно простое.


* * *
Опять разбежался по капелькам свет.
Весеннее ОРВИ.
Я сквозь потолок вижу: бусы планет
По нитям скользят орбит.

Я вижу, как в воздухе водят любви
Невидимые смычки.
Я больше могла бы увидеть — увы,
Но мне не идут очки.

Темно, и такая внутри пустота,
Такая стынь октября,
Что кажется, выдохну только тогда,
Когда
        обниму
                  тебя.


Ладога

Гладкая галька, колкое крошево —
Рыжим ковром вдоль кромки воды
Стелется берег, песком запорошенный,
Стройных деревьев ряды.
Рябью подернулась зыбкая Ладога,
Вязкая патока, дно небес.
Все это чушь, будто жизнь не заладилась,
Чувствуешь — как пахнет лес?


* * *
Взмывает стая осенних листьев
под стрекот пестрых лесных цикад,
и расцветает над горной высью
вересковый закат.

В ветвях летучие рыщут мыши,
пока мы греемся у огня.
Вбегает ветер и часто дышит —
здесь он нашел меня.

Сказав, что вечер остынет быстро,
сказав, что вечность — его сестра,
он в неизвестном поет регистре
на языке костра.


Эволюция

Как невод, душа наловила морских ежей.
Дыхание ночи не кажется мне свежей,
Когда притворяется жизнью моей уже
Которое тысячелетие с корнем «лже».

От каждого вздоха все колет и рвет внутри.
Ты слезы не лей, а зеленым хвостом утри.
Где море волнуется раз, ты на раз-два-три
Фигурой явись человеческой и — замри.

Болтайся в воде неподъемным таким мешком.
Держись на запястье у времени — ремешком.
Захочется выйти и просто пойти пешком —
На сушу плыви и иди себе бережком.

И пой, закрывая глаза, и почти рыдай,
Но собственным голосом не захлебнись, когда
На суше нарушится заповедь «не предай»
И небо покажется лучше, — вернись туда.