Первый вопрос после выхода из наркоза, или Как я пришел к Богу
Вот как в старом веселом фильме: «Поскользнулся, упал, очнулся — гипс». Почти так и со мной. Только где «поскользнулся» с этой онкологией, где подхватил ее, непонятно. Но после операции очнулся. Очнулся точно — в реанимации.
С трубкой в трахее, под пиканье какого-то аппарата, отсчитывавшего удары сердца. Потом пиканье прекратилось, а сердце продолжало биться. Как метко выразился один близкий человек, перенесший нечто подобное: выход из послеоперационного наркоза подобен репетиции смерти. Таких мучений за всю жизнь свою я не испытывал. Тело не подчинялось, мышцы схватывала судорога, подобная агонии умирающего, внутри было плохо, болезненность ощущалась во всем.
Когда я приходил в себя, сначала услышал чью-то реплику: «Я видела его по “Спасу”». Эту фразу произнесли раза три. Потом мне удалось чуть повернуть голову, и я заметил молодую черноволосую медсестру, которая кого-то удивленно спрашивала: «Поп? Поп?» Никто ей почему-то не ответил, а мне не позволяла трубка в трахее, подававшая искусственное дыхание. Потом близко-близко показалось очень доброе седоволосое лицо врача-бабушки, она обхватила мои щеки теплыми ладонями и ласково произнесла: «Приходим в себя, мой хороший, приходим в себя». Из глаз ее чистым светом лучились доброта и любовь. Эта любовь и вселяла силы, согревала душу, так что каждое слово этой доброй бабушки приводило в чувство. Всегда мы хватаемся хотя бы за малые частицы доброты и любви, которые встречаем по жизни, — без этого мы погибаем.
Скоро вынули трубку, и первый вздох — как вздох новорожденного младенца, увидевшего белый свет, — вздох жизни. Тут-то молодая черноволосая медсестра и задала мне вопрос. Как-то по-детски наивно спросила: «Скажите, пожалуйста, а как вы к Богу пришли?»
Собрав силы и чувствуя, что сказать много не удастся, я произнес свои первые после маленького личного воскрешения слова: «К Богу я пришел в тринадцать лет, когда принял крещение и во время этого таинства почувствовал Божие присутствие, внутри было радостно, свободно, легко». Медсестра удивилась и возразила: «Но ведь это могло быть просто действие эндорфинов». А я собрал свои последние силы, которые вложил в единственную фразу: «Душа соединена с телом, поэтому и эндорфины должны были тоже проявиться». То есть радость души, обретшей Бога, отражается на всем человеке: сердце, уме, воле — и конечно, на теле, с проявлением соответствующих гормонов. Диалог завершился, каждый занялся своим делом, а я вспомнил те свои подростковые годы, которые решительно повлияли на всю мою жизнь.
Простая советская атеистическая семья. Папа, мама, сестра и я — абсолютно неверующие. Только в деревне у бабушки висели иконы. Каждое лето проводили у нее — простое детское счастье. Вечерами гуляли по сельской дороге и подходили к старому, заброшенному храму. Лучи заходящего солнца нежно ложились на старые красные кирпичи и отражались ласковым розово-пурпурным оттенком. Этот отблеск вечернего солнца на храме мне запомнился на всю жизнь как отблеск рая, как тепло света, согревающего душу.
Дверь в храм открывалась со скрипом. Но почему-то внутри, даже среди пустоты разоренной святыни, так явственно ощущалась Тайна. Только что ты был в обыденном, земном мире, а зашел внутрь храма, и уже все другое — безмолвно и таинственно, словно ты на пороге чего-то неизреченного.
Никто о Боге нам, детям, не говорил. Лишь однажды мы увидели, как бабушка на коленях молилась перед иконами, — это когда во время грозы молния чуть не убила ее, пройдя в землю в каких-то полутора метрах.
Неисповедимыми судьбами в деревне время от времени появлялся священник — существо непонятное и настораживающее, хотя мы его даже не видели. Останавливаясь у кого-то на дому, он совершал для желающих требы. Бабушка нам предложила креститься. Мы отказались.
Как же я помню свой подростковый атеизм! Кто-то рядом говорил: «Я верю в Бога, а ты?» «Нет, — отвечал я смело, — я в Бога не верю». В таком ответе мне чувствовались сила и независимость моей личности. Я опытно знал: Бога нет, ведь мой личный опыт и правда не открывал мне Его. Его не видел я, не слышал, не созерцал ни умным, ни чувственным оком. Его не видел я ни в утренней радости неба, ни в вечерней тиши заходящего солнца. Да и может ли слепой видеть? Чтобы увидеть, надо прозреть. О Нем не пели мне соловьи в воскресшей весенней природе и не шептали тихим шелестом листья тополей и берез. Да и может ли услышать глухой? Лишь редкие детские чувства, поиск нескончаемой радости жизни да отблески рая на стенах сельского храма пробуждали в душе какой-то зов, неизреченную жажду Неизреченного.
Через год после Тысячелетия Крещения Руси словно проснулись гены предков, словно прошедшие эту тысячу лет наши благочестивые праотцы и праматери явились, сгрудившись, и грозно произнесли: «Мы созидали Православие на Руси тысячу лет, а ты?»
В храм пойти креститься мы, дети, решили сами. Я, моя родная сестра, двоюродная сестра и ее муж с большим интересом вступили под своды соборного храма. Зачем мы шли креститься, и сами не знали. То ли видели в этом защитительный ритуал, то ли шли ради причастности тысячелетней традиции, уже и не помню. Но точно не потому, что верили. Слава Богу, никто нас перед крещением о вере не спросил, и думаю, что сейчас, в наши дни, меня бы точно прогнали.
В Евангелии Господь рассказал короткую притчу: «Еще подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет и продает всё, что имеет, и покупает поле то» (Мф. 13, 44). Особенность этой притчи в том, что человек обнаруживает скрытое на поле сокровище внезапно и неожиданно для самого себя, без предварительных изнурительных поисков. Он и сам не знал, что на поле сокрыто сокровище, но когда обрел его, то ради него отказался уже от всего, что имел. Эта притча в том числе и про меня.
Вот мы стоим в крестильном помещении. Пришел серьезный батюшка, окинул собравшихся строгим взглядом и начал чинопоследование. Какие были мои чувства на тот момент? Церковнославянские слова я разбирал с трудом, если не сказать, совсем не разбирал, да и батюшка произносил их достаточно невнятно. Символов и обрядов крещения нам никто не объяснял, мы поспевали за другими поворачиваться туда-сюда, отрекаться, дуть, плевать, сочетаваться да впервые наносили на себя неумелое крестное знамение. Но при всем рассудочном неусвоении чина таинства я испытал впервые в жизни удивительную перемену сердца. Как же это трудно передать словами! Без каких-либо на то внутренних настроек и самовнушений, даже не думая что-либо испытать, душа почувствовала совершенно новое. Внутри засияли радость, легкость, чистота, свобода, как будто Кто-то вынул изнутри тебя всю грязь, выбросил вон, а вместо нее вселил внутрь небесный свет — благодать Духа Святого. Ну вот же, Бог есть, как же это понятно и ясно — так просто в душе открылось новое ведение. Невидимый и непостижимый Бог вдруг сразу стал так очевиден, как очевидна для младенца его родная мама, едва младенец родился на свет.
Блаженный Августин в своей «Исповеди» рассказывает, как его друг, оказавшийся в бессознательном состоянии по причине болезни, был крещен. Когда он пришел в себя, то совершенно расстался с прежними заблуждениями, провел свои дни до смерти в искренней верности Христу. Это значит лишь то, что Божия благодать иногда, по какому-то Промыслу Божию, действует на нас и помимо участия нашего разума.
Это как ясное откровение сердцу. Так дано было испытать, что Бог действительно есть и что Он очень близок душе, как будто ты попал в гости на Небо. Спутать это невозможно ни с чем. Это как объявший тебя проницающий свет, свет любви. И ты чувствуешь, что тебя с теплом и любовью принимает в Свои объятия Бог. После этого ты сам понимаешь, что для приближения к Нему — а именно в этом все твои радость и счастье — нужно идти в храм, преодолевать свои немощи и невежество, вникать в молитвы, традиции и обряды Церкви, полностью преображать свою жизнь.
Весь тот день был пронизан для меня каким-то светом и какой-то непередаваемой радостью. Тянуло в храм, и очень чувствовалось, что Господь удивительно близко, Он рядом. Теперь и в утренней заре, и в пении соловья, и в дыхании свежего ветра, и в сочной листве тополей и берез — во всем открывалось присутствие Бога Творца, любящего и заботящегося. Как же хорошо быть прозревшим!
Свет ясного летнего солнца не спутаешь с робким мерцанием фонаря, живую душу — с холодом робота, любовь — с расчетливостью. Так и присутствие Божие не спутаешь ни с одной земной радостью.
Нет, встречу с Богом не спутаешь с действием эндорфинов самих по себе. Тебе может быть радостно от вкусного напитка, от приятного общения с близким человеком, от успехов и достижений. Все эти радости приходят и уходят, всплеском гормонов вскружат голову и исчезнут, как пена на морском берегу. Встреча с Господом наполняет душу глубиной всеохватывающего тепла и радости, чистоты и свободы, любви ко всем, кого видишь, и чистотой мыслей и чувств.
Соприкосновение с Богом не просто наслаждает, а преображает.
Радость следует за изменением души, соприкоснувшейся с благодатью Божией.
Дай Бог каждому этой радости и этого счастья!