Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Нобелиат, или троглы в современном мире

Сергей Александрович Трахимёнок родился в 1950 году в городе Карасук Новосибирской области. Окончил Свердловский юридический институт. Доктор юридических наук, профессор. Признанный мастер остросюжетной прозы.
Первые публикации были в конце 80-х в еженедельнике «Молодость Сибири», в дальнейшем — в журналах «Неман», «Родник», «Немига», «Авантюрист», «Личная жизнь», «Белорусская думка», «Сибирские огни», «Роман-журнал XXI век», «Наш современник», «Дон», «Подъем», «Простор», «Роман-газета» и др.
Автор 38 книг, издававшихся в Минске, Москве и Санкт-Петербурге, 15 сценариев кино и видеофильмов.
Член союзов писателей России и Беларуси.
Живет в Минске.

В романе «Нобелиат, или Троглы в современном мире» две линии. В одной из них к писателю Крамору обращается некая организация с предложением сделать его лауреатом Нобелевской премии по литературе. Крамор соглашается на предложение, хотя до конца не верит в возможность этого и полагает, что в любой момент может выйти из проекта. Однако он почти сразу попадает в жесткую схему технологий современного мира, где от него уже мало что зависит.

Одновременно с этим друг Крамора, следователь Юнаков, расследует дело некоей молодежной организации троглов, пытающихся уйти от законов современного мира и жить по обычаям первобытных людей. По мере развития действия обе линии тесно переплетаются, и читатель приходит к пониманию, что миры современных людей и троглов мало чем отличаются друг от друга. Читателю в сокращенном варианте предлагается первая линия.
 

Нобелиат

Двери камеры захлопнулись за Крамором с каким-то приглушенным лязгом, и он мысленно отметил, что лязг этот похож на звук захлопнувшегося капкана. Однако тут же его испорченный литературным ремеслом ум заметил, что это слишком банальное сравнение, и, видимо, многие сидельцы, впервые попав в тюремную камеру, думали так же, а значит, мысли эти не являются оригинальными и не могут использоваться писателем-профессионалом.

Он прошел на середину камеры и огляделся. Интерьер был настолько аскетичен, что для его описания хватило бы десятка названий. Справа и слева от Крамора были двухъярусные нары, сваренные из металлических уголков, в пространство между ними были вставлены деревянные некрашеные доски. Слева от входа был примитивный унитаз, что-то вроде углубления в цементном полу со старым чугунным сливным бачком, а справа — раковина с краником на полудюймовой водопроводной трубе.

Достопримечательностью камеры было окно, рама которого была спрятана за решеткой. Но не это было необычным. Мало ли зарешеченных окон в городе. Окно почти полностью было закрыто железным коробом.

Крамор не в лесу рос и понимал назначения такого короба: детство его прошло в небольшом городке на тридцать тысяч жителей, где сидел каждый четвертый мужчина, а каждый третий малолетка стремился попасть в тюрьму как можно раньше. Потому что только она могла дать путевку в тот криминальный слой общества, значившийся как уголовные авторитеты, ибо в никакой другой слой эти мальчишки пройти не могли в силу своего воспитания, во-первых, и незнания ничего о других социальных слоях, во-вторых.

Крамор сел на нижние нары и еще раз огляделся. Однако новый ракурс не прибавил ничего нового в камере. Между тем шок от случившегося понемногу проходил, и ему в голову пришла оригинальная, как он полагал, мысль. Крамор поднялся с нар, подошел к дверям и постучал.

Почти сразу он услышал шаги, кто-то остановился за дверью, открылась кормушка, и ленивый голос контролера произнес:

— Чё надо?

— А постельные принадлежности?

— Суточным не положено.

— А я суточный?

— Будешь им, — был ответ, и кормушка захлопнулась.

— А можно на «вы»? — спросил Крамор.

— Можно, — ответил голос, приглушенный толстой дверью, — но не нужно.

— Логично, — произнес вслух Крамор, походил какое-то время по камере и вновь уселся на нары.

— Да, твою мать, — произнес он вслух через какое-то время, — сходил за пивом...

Впрочем, за пивом он, как герой известного анекдота, не ходил, а вышел прогуляться по городу без всякой цели. Так поступал он много раз в своей жизни в надежде встретить что-нибудь заранее не запланированное, а потому оригинальное, то, что может пригодиться ему при написании очередного опуса.

И вот сегодня сие свершилось, но ничуть его не порадовало. На площади Якуба Коласа возле памятника классику белорусской литературы стояла небольшая группа людей и слушала разглагольствования оратора, которые сводились в основном к некоему обещанию расправиться от Белостока до Смоленска с некими холуями.

Чуть поодаль от этой группы стояла другая толпа, побольше; как догадался Крамор, это были любопытствующие.

И чего было ему не остаться среди последних? Нет, он преодолел пространство, отделяющее зевак от участников, остановился рядом с парнем в желтой куртке и стал слушать оратора. Ему было интересно, кто же входит в состав так называемых холуёв и как с ними будут расправляться те, кто к этому призывал.

Автобус с омоном подошел бесшумно, и так как Крамор оказался крайним, причем в прямом и переносном смысле этого слова, в салоне он оказался первым, несмотря на попытки объяснить ребятам в черных шерстяных масках, что он всего лишь любопытствующий.

Парень в желтой куртке попал на сиденье рядом, и это было хорошо, поскольку сидячие места быстро кончились и всех, кому они не достались, омоновцы довольно жестко усаживали на пол.

— Что произошло? — спросил Крамор парня в желтой куртке.

Но парень приложил палец к губам и кивнул в сторону милиционера. Тот возвышался в проходе салона над сидящими на полу задержанными, как великан возвышается над карликами. Но мало этого, он грозил Крамору дубинкой.

— Они не любят, когда кто-то переговаривается, — шепотом произнес парень, когда омоновец отвернулся.

Из этого Крамор понял, что парень в такой ситуации не первый раз.

Потом были поездка по городу, унизительная процедура досмотра и установления личности и, наконец, камера.

Посидев немного, Крамор улегся на нары, подложив руки под голову.

Как это могло случиться? Почему он, никогда не проявляющий интереса ко всем этим политическим митингам, шествиям, пикетам, вдруг оказался в центре одного из них, и мало того, был задержан как активный участник оного, о чем ему заявил сотрудник милиции, оформлявший его задержание?

Впрочем, была надежда, что кто-то другой, более компетентный разберется со всем этим или, того лучше, его повезут на суд и там, конечно, поймут, что он не участник некой акции, а просто зевака, проходивший мимо и задержавшийся у митингующих чуть дольше обычного.

Раздался звук открывающейся кормушки, и голос контролера произнес:

— Днем лежать на нарах запрещено. На первый раз... прощаю.

Крамор понял, чего от него хотят, сел на нары, и кормушка тотчас захлопнулась.

Одиночество Крамора прервал звук поворачиваемого в скважине ключа. Двери открылись, и контролер, стоящий в проеме, произнес:

— К вам посетитель...
 

* * *

То, что контролер сказал «к вам», многого стоило.

«Как быстро проходит обучение в тюрьме», — подумал Крамор и поднялся с нар.

Контролер отошел в сторону, и в камеру вошел мужчина лет тридцати с хвостиком.

— Добрый день, Виталий Сергеевич, — сказал вошедший.

— Добрый, — ответил Крамор. — Мы с вами знакомы?

— Разумеется, нет. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, в этом заведении не принято говорить «садитесь».

Крамор сел на нары, вошедший устроился напротив.

— Вы сотрудник этого заведения?

— Нет, но я довольно хорошо знаю здешние порядки.

— А... так вы следователь, или, как там у вас говорят, дознаватель?

— Ну что вы, хотя в прошлом я действительно был следователем, но в настоящее время я издатель.

— Вот как? — удивился Крамор.

— Мне понятно ваше удивление, — сказал вошедший, — но обо всем по порядку. Давайте знакомиться, меня зовут так же, как и вас, правда, фамилия у меня другая.

— Вы ее назовете?

— Да, разумеется, но в том случае, если вы захотите продолжить наше общение...

— А если нет?

— Ну, тогда зачем вам моя фамилия, правильно?

— Логично. Итак, зачем я вам?

— Ну, чтобы этот вопрос не тяготил вас, договоримся сразу: я хочу у вас проконсультироваться...

— И для этого вы засунули меня в эту камеру?

— Да полноте, Виталий Сергеевич, я не Господь Бог, чтобы засунуть вас сюда, вы сами себя сюда засунули...

— Ладно, пусть будет так. С чего мы начнем нашу консультацию?

— С вашего участия в митинге.

— Я не участвовал в нем, я подошел полюбопытствовать.

— Полностью с вами согласен. Но решение будет принимать судья на основе собранных доказательств вашего участия в несанкционированном митинге.

— Таких доказательств не может быть.

— Стоит ли нам толочь воду в ступе... Завтра скажете все это судье и выйдете на свободу... Я же о другом...

— О чем же, любопытно? — спросил Крамор.

— Это хорошо, что любопытно, хотя сегодня ваше любопытство привело вас в камеру... О чем может говорить с писателем издатель?

— Да, о чем?

— Конечно, об издании книг. А начнем с некоего анализа предшествующих событий, — произнес издатель.

— Это зачем?

— Потом вы поймете зачем. Итак, не было ли сегодня с вами чего-либо необычного?

— Да не было ничего, во всяком случае в так называемой материальной реальности... — произнес Крамор.

— А в виртуальной?

— В виртуальной мне приснился странный сон...

— Его содержание?

— Я не могу вспомнить его содержание, но вот конец помню совершенно ясно... Я стоял возле какого-то стола, и некто... произнес фразу, смысл которой я не понял, но запомнил ее полностью.

— И как она звучала? — спросил издатель.

— Сарра готова изменить.

— У вас есть знакомые по имени Сарра? — спросил издатель.

— Конечно, нет. Именно потому, что фраза не имела ко мне никакого отношения, я ее и запомнил. У меня сложилось ощущение, что эта фраза была из чужого сна.

— Это верное ощущение, такое бывает, когда некая нематериальная субстанция, окружающая нас, меняется.

— Ну, хорошо, хватит ходить вокруг да около. Вы хотите меня издавать?

— Да, если вы примете мое предложение.

— И что бы вы хотели издать из моих опусов?

— Еще раз повторяю: если вы дадите положительный ответ.

— И все же из того, что есть.

— Из того, что есть... ничего, — произнес издатель.

— Значит, вы готовы сделать заказ?

— И здесь вы не угадали.

— Ну, тогда...

— Я буду печатать вас массовыми тиражами и с хорошим гонораром.

— Сие в настоящее время невозможно. До свидания.

— Ну что ж, до свидания так до свидания, — произнес издатель, поднялся, подошел к дверям и постучал в них ногой.

Дверь тотчас открылась, как будто охранник ждал этого.

— Я буду печатать вас массовыми тиражами, но через несколько лет, когда вы станете Нобелевским лауреатом, — сказал издатель, и дверь за ним захлопнулась.
 

* * *

Последняя фраза издателя потрясла Крамора не меньше, чем его задержание на митинге. Он впал в ступор и какое-то время не мог пошевелиться. Затем он стал медленно отходить от очередного за день шока.

Окончательно он пришел в себя, когда открылась кормушка и ему подали чашку каши, кусок хлеба и чай в помятой алюминиевой кружке.

— Помоешь все и вернешь посуду, — сказал охранник.

Крамор выпил чай, съел хлеб, а кашу выбросил унитаз, потом помыл под краником посуду, вытер руки носовым платком и сел на нары, обдумывая не столько предложение издателя, сколько последнюю фразу.

Так он думал до того момента, пока снова не открылась кормушка и охранник произнес тривиальное:

— Отбой. — А потом пояснил: — Можно лечь...

Утро следующего дня началось с того, что его сначала вывели на прогулку, а потом поместили в бокс, где невозможно было сесть и приходилось только стоять. Правда, там он пробыл недолго, минут через пятнадцать его посадили в автозак, где находились пять вчерашних задержанных. Среди них был и парень в желтой куртке, с которым он сидел рядом в омоновском автобусе.

Парень сразу же протянул ему руку и представился:

— Алесь.

— Крамор, — ответил он.

— Тот самый? — удивился парень.

— Что значит «тот самый»?

— Значит, что тот самый Крамор с нами.

— С кем это с вами?

— С правильными пацанами, — не то в шутку, не то всерьез вставил свои пять копеек в разговор мужик, сидевший на лавочке рядом с Крамором.

Автобус тронулся, и все в салоне покачнулись.

— Куда нас? — спросил Крамор.

— В суд, — на правах старожила ответил парень.

— А я вот расскажу некую быль, — сказал еще один задержанный, — она порождена выражением «тот самый».

Это был пожилой мужчина с академической бородкой. Правда, за минувшие сутки он зарос щетиной и не выглядел академиком, который следит за своим внешним видом.

— Он историк, — пояснил Крамору Алесь, — и набит фактами.

— Так вот, — продолжил историк, — в советские времена главный редактор «Известий» работал над какой-то статьей. Было далеко за полночь, он так увлекся, что весьма раздраженно отреагировал на телефонный звонок, раздавшийся посередине ночи.

Весь в негодовании, он не просто снял — сорвал трубку и только было открыл рот, чтобы отбрить наглеца, посмевшего его побеспокоить ночью, как из трубки раздался тихий голос:

— Это Сталин говорит...

Еще не вполне осмыслив сказанное, наш редактор, как спущенный курок, уже не мог остановиться.

— Какой такой Сталин? — заорал он.

— Тот самый, тот самый, — тихо ответил голос, и в трубке послышались частые гудки.

— И что было потом? — спросил его сосед.

— После этого он много дней ждал продолжения разговора, но не дождался.

— Поседел, наверное, за это время? — заметил сосед.

— Он поседел в ту же ночь, — утвердительно заявил историк.

— А давайте предположим, о чем думал этот главный редактор после того, как вождь не стал с ним разговаривать? — заметил сосед.

— Наверное, он подумал, что надо как-то разъяснить ситуацию, — произнес Алесь.

— Вы плохо знаете историю, — сказал историк, — вы не ощущаете накала страстей того времени...

В это время автобус качнуло, и он остановился. Все мгновенно перестали слушать историка и начали подниматься со своих мест.

— Это надолго? — спросил Крамор Алеся.

— По-разному, — ответил тот.

Всех пассажиров автобуса провели и разместили в помещении, больше похожем на камеру.

— И что было потом? — спросил Крамор историка.

— Погоди, — ответил тот жестко, — я на процесс настроиться должен, да и ты, то есть вы должны сделать то же самое.

— Так я оказался там случайно.

— Я тоже... — сказал историк и понимающе подмигнул Крамору.

— Все понял, — ответил Крамор.

Хотя, честно говоря, не понял он ничего.

Дверь комнаты открылась, и омоновец произнес:

— Буцкий.

Парень в желтой куртке поднялся и пошел к выходу.

Пробыл он вне комнаты минут тридцать... Когда вернулся, то молча показал присутствующим десять растопыренных пальцев. Затем настала очередь историка, а потом вызвали Крамора.
 

* * *

Заслушав решение судьи, Крамор в какой-то прострации дошел до комнаты для задержанных. Когда омоновец открыл дверь и чуть подтолкнул его внутрь, Крамору вдруг захотелось стать своим среди всех, кто в комнате находился, и он чуть было не вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, как ранее это сделал Буцкий. Но он сдержался и сказал просто:

— Пять...

— Так и должно быть, — философски заметил Буцкий.

— Нечипоренко, — произнес омоновец и увел последнего задержанного.

В комнате на какое-то время повисла гнетущая тишина, а потом историк сказал:

— Ну, я продолжу?

— Что? — не понял Крамор.

— Сказ, — ответил историк

— Не надо, — сказал Крамор, — что-то интерес к сказам пропал.

Тут двери открылись, и вошел омоновец.

— Все встали, — сказал он, — и по одному на выход.

— А где наш последний? — спросил Алесь.

— Разговоры! — рявкнул омоновец, но потом смягчился и произнес: — Оправдали его.

— Как?! — удивился историк.

— А вот так, — сказал омоновец, — доказательств не хватило.

Обратную дорогу шло обсуждение: почему же для всех доказательств хватило и даже вон Крамору впаяли пять суток, а ему не хватило...

— Что-то тут не так, — сказал историк.

— Уж не стукач ли он? — произнес Алесь.

И трое стали обсуждать ситуацию.

Особенно горячился Алесь, который мгновенно связал ранее не замеченные детали поведения Нечипоренко в одно целое.

Крамор в обсуждении не участвовал. Оно казалось ему чем-то детским, таким, какие бывают разборки в песочнице: кто кого обсыпал песком или, более того, кто кого хотел обсыпать песком.
 

* * *

По возвращении на «Окрестина» их перетасовали. Одиночество Крамора закончилось, он оказался в другой камере вместе с Алесем.

— Ты смотри, — сказал Алесь, после того как они остались одни, — я сразу догадался, что он чужак...

— Почему ты догадался?

— Потому что вел он себя странно.

— Но ты обратил внимание на это только после того, как его оправдали.

— Да, так бывает.

— Ладно, хватит гадать, у тебя есть доказательства? Нет. Вот и не гадай... Ты лучше расскажи, как привычный сиделец, что будет с нами дальше.

— А ничего не будет, каждый день одно и то же... и так до конца срока: тебе четверо суток, а мне девять.

— Слушай, а зачем тебе все это — демонстрации, протесты, ведь ты специально хочешь выделиться среди остальных, а не наоборот, скрыться и по возможности уйти от ответственности, не получить взыскания?

— Кто тебе так сказал, судья?

— Нет, это видно невооруженным глазом.

— Невооруженным, говоришь, а впрочем, так оно и есть. Я набираю бонусы.

— Что набираешь?

— Бонусы... это основания к будущему поощрению или преимуществам.

— Для чего?

— Для того чтобы уехать за границу.

— А так уехать не получается?

— Нет, и так получается, только мне нужно, чтобы я был лицом, пострадавшим от режима.

— А, теперь понятно. Но ты странный человек: только что обвинил в стукачестве одного из собратьев по несчастью и вдруг открываешься человеку, которого абсолютно не знаешь.

— Ну, это все объяснимо, у меня есть к тебе собственный интерес.

— И какой же?

— Я хочу проконсультироваться.

— Твою мать, вот уже два дня все пытаются у меня проконсультироваться.

— Ну, не все, Виталий Сергеевич, не все, а только Замятин и я.

— А кто такой Замятин?

— Не делай вид, что ты с ним незнаком, это ваш двойной тезка и издатель.

— Вот как?

— Да-да, так-так. И ты понимаешь, почему мы оба воспользовались сложившейся обстановкой.

— Здесь, пожалуйста, подробней, — заметил Крамор искренне.

— Пожалуйста, — сказал Алесь. — Мы находимся в уникальной ситуации, в любой другой, если бы я подошел к тебе, ты бы мог просто послать меня подальше, а сейчас у тебя такой возможности нет. Логично?

— Да.

— Так вот, я еще собираю материалы для книги.

— А, теперь понятно. И о чем будет эта книга?

— О якобы великих ученых.

— Ну, это не оригинально, в последние десятилетия об этом не писал только ленивый.

— Я знал, что ты так скажешь, но я пошел другим путем. Я связал научные достижения наших соотечественников с их ментальностью и общим уровнем развития науки.

— В Беларуси?

— Нет, я исследовал период российской дореволюционной и советской истории.

— А почему не Беларуси? Сейчас это так модно.

— Мировую науку нельзя сравнивать с наукой в Беларуси. Противовесом ей может быть только СССР или Россия.

— И что у тебя получилось?

— Получилось много интересного. Говорят, основой национального самосознания является национальная история. А национальная история — миф чистейшей воды.

— Это так, и не только у нас. Как правило, здесь срабатывает стереотип, свойственный элитам: у нас хуже, чем у них.

— Да, но этот стереотип, как ты говоришь, подтверждается фактами.

— Например?

— Например, количеством нобелиатов.

— Дались вам эти нобелиаты.

— И тем не менее... Количество ученых в СССР было такое же, как в США, но при этом у нас всего 10 Нобелевских премий против 160 в США. В Австрии — 10 Нобелевских лауреатов. В Швейцарии — 12. В Голландии — 14. В Швеции — два десятка. Во Франции, Германии и Великобритании — более 50.

— Ясно, национальная история миф. И ты готов разоблачить этот миф?

— Да. Хотя это не только сложно, но и в определенной степени бесполезно.

— Почему?

— Потому что миф стоит на авторитетах, иногда дутых. А если ты посягнул на авторитет, тебя его сторонники могут порвать в клочья. Потому что все бездари кормятся авторитетами, прикрываются ими и если они лишаются авторитета, то лишаются щита, который их защищает.

— Есть в этом логика, и все же пример.

— Пожалуйста. У нас не дали защититься одному немолодому человеку, который утверждал: перед войной в СССР одних только новейших танков ИС, КВ и Т-34, броню которых не пробивала ни одна полевая немецкая пушка, было выпущено больше, чем всех танков во всем мире.

— Но это неверно.

— Почему?

— Потому что ни технологически, ни с позиций ресурса это невозможно.

— Аргументы?

— Статистика произведенной стали в СССР, а также свидетельские показания.

— Кто здесь мог быть свидетелем?

— В девяностые годы в Кубинку[1] пригласили ветеранов с танковых заводов СССР. Они посмотрели на имеющуюся там технику, особенно «тигров» и «пантер», и ужаснулись. Данные типы танков значительно превосходили наши по мощности двигателя, по системам стабилизации и огневой мощи.

— Так почему?

— Дух был выше.

— Ох уж этот дух.

— Ты не веришь в дух?

— Не верю.

— Типичный технократический подход.

— Да, но он в развитии человека является единственно верным и определяющим.

Слово за слово — и они поссорились.
 

* * *

Но следующим утром камерное одиночество помирило Крамора с Буцким. И после нескольких ничего не значащих фраз Алесь снова вернулся к своим вопросам.

— Ты полагаешь, что это неинтересно будет там? — спросил Алесь.

— Откуда я знаю, что там интересно, а что нет?

— Ну, ты же технарь и работал с такими людьми.

— Я работал рядом с этими людьми, и не больше. Потом я ушел из науки и занялся писательством.

— Хорошо, пусть так, но ты, когда пишешь, наверное, рассчитываешь на большую аудиторию, в том числе на западную...

— И поэтому ты хочешь получить консультацию у меня?

— Ну да. Так вот, я продолжаю. В истории науки ничего не изменилось, по-прежнему основоположником науки является Ломоносов, а изобретателем радио Попов.

— И почему тебе не нравится Ломоносов?

— Мне не нравится не Ломоносов, а то, что ему приписывают. В учебниках отмечают, что Ломоносов открыл закон сохранения массы. Какие для этого основания? А просто Ломоносов в одном письме своему товарищу как-то написал фразу, что «если в одном месте что-то прибудет, в другом — убудет». Из этого нельзя делать вывод, что Ломоносов открыл закон сохранения массы.

— Да, но ты подходишь к этому с позиций патентоведа. Вообще, наука и философская мысль на Руси отличалась от западной. Там всегда присутствовала буква, а нам достаточно было духа, идеи, направления.

— Ну да, у нас потому и не было дорог, потому что были направления. Но ведь согласись, случайная фраза в письме не есть формулировка закона!

Впервые закон сохранения массы четко сформулировал и подтвердил опытами Лавуазье. Причем не в частном письме, а в научной работе. Также не разрабатывал Ломоносов и молекулярно-кинетическую теорию газов. Он ее просто не мог разработать, поскольку был слаб в математике.

— Папа у Васи силен в математике, — не к месту произнес Крамор.

— Что-что? — не понял реплику Алесь.

— Да я это так, о своем о девичьем, — ответил Крамор. — На грани девятнадцатого и двадцатого веков жил интересный изобретатель Никола Тесла. Его не стеснялись приглашать и делать заказы на открытие, и он действительно сделал множество открытий. Когда он умер, его бумаги с описанием опытов и их результатов изъяли фэбээровцы и передали ученым. Однако те сказали примерно то, что сказал ты в отношении Ломоносова. Как ты думаешь, почему?

— Зависть и конкуренция...

— Возможно, но не только, они не смогли разобраться в системе языка Теслы...

— Они не хотели разбираться в нем. Потому что это было не выгодно. Представим себе, что Тесла закончил бы опыты по передаче энергии через среду. Что могло бы случиться?

— Он разорил бы сталелитейные концерны, которые заработали триллионы на производстве металлических проводов, — сказал Крамор.

— Правильно мыслим, Виталий Сергеевич, — утверждающе произнес Алесь. — Но вернемся к Ломоносову. Он был хорошим администратором...

— И поэтому стал...

— Не только, он правильно организовал собственный пиар: писал оды высокопоставленным особам, чем заслужил благосклонность власть имущих. У него все было к месту, даже его пьяные погромы в Академии наук.

— Здесь, пожалуйста, подробнее.

— Он напивался, шел в академию и гонял народ.

— А-а, ты вот о чем, ну, во-первых, это не погром, а во-вторых, гонял он не народ, а пришлых, то есть немцев. И правильно, между прочим, гонял. Ведь в Российской академии из ста трех академиков русских было только три.

— Но это не дает основания Ломоносову бить академиков.

— Алесь, ты же прекрасно понимаешь, что там были более глубокие мотивы. Лучше скажи, что ты еще в своей книге хотел бы охаять.

— Да не охаять, а объективно оценить. В России есть День радио, и изобретателем его является Попов, который на самом деле им не является.

— Ты придерживаешься версии, что таковым был Маркони?

— Нет, радио появилось в результате цепочки исследований и опытов по электромагнитной индукции. А Попов и Маркони стали повторять опыты предшественников. Они просто закинули антенну повыше и увеличили выходную мощность. То есть принципиально нового они ничего не придумали. Но Маркони, как представитель Запада, оказался хитрее, все это запатентовал, а Попов этого сделать не догадался.

— Алесь, ты злопыхатель, не иначе. С одной стороны, говоришь об объективном исследовании проблемы, а с другой — сознательно подбираешь такие термины, которые изначально нивелируют достижения тех, кого ты осуждаешь. Смотри, ты говоришь: они всего лишь установили выше антенну и увеличили выходную мощность. Но они решили основную задачу — передачи сигналов на большие расстояния. Это во-первых, а во-вторых, ты не хуже меня знаешь некую закономерность технических открытий, они созревают одновременно во многих местах, и приоритет их открытия часто принадлежит не тем, кто открыл, а тем, кто застолбил или запатентовал. Но из этого вовсе не значит, что один социум умнее другого. Это смердяковщина какая-то.

— А что такое смердяковщина? Технический термин?

— Ты не читал Достоевского?

— Не читал.

— Тогда я тебе поясню. Есть у него такой персонаж, который все время сожалеет о том, что в начале девятнадцатого века умная нация не завоевала глупую и не научила ее жить, это и есть смердяковщина.

— Ясно. Слушай, а ты к кому себя относишь?

— Что значит к кому?

— К Востоку или к Западу?

— Только не к Западу.
 

* * *

Утром следующего дня после прогулки Крамора привели в кабинет следователя — так, во всяком случае, гласила табличка на его дверях. Но на месте хозяина кабинета был Замятин. И Крамор, честно говоря, обрадовался этому.

— Здравствуйте, Виталий Сергеевич, — произнес Замятин.

— Здравствуйте, — без всякой иронии ответил Крамор.

— Як отчуваете себя? — произнес издатель по-белорусски.

— Как в тюрьме, — ответил Крамор.

— Да вы сохранили чувство юмора!

— Нет, просто я ответил так, как когда-то ответил генерал Карбышев на вопрос «как вы себя чувствуете?». Он сказал: «как в концлагере».

— Давайте вернемся к моему предложению.

— Давайте.

— Итак, все это не было шуткой, и больше эту тему мы не затрагиваем. Лады?

— Лады.

— Поскольку мы с вами договорились, я излагаю свое предложение более детально. Идея эта пришла мне в голову после знакомства с Выглазовым. Вы знакомы с ним?

— Я знаком с ним.

— Ну, тогда вы должны знать, что несколько лет назад он пришел в Президиум Академии наук в качестве завхоза. Вы застали его, когда работали в институте физики?

— Нет, но я наслышан о нем.

— Правильно, о нем многие наслышаны. Так вот он, как в старом анекдоте, присмотрелся к голосованию на уровне членкоров и стал предлагать кандидатам свои услуги.

— Не может быть!

— Не только может, но и есть. Однако в среде ученых его никто не принимал всерьез. Все, кто претендовал на это звание, были устоявшимися докторами наук, знали, что для этого нужно...

— Виталий Сергеевич, можно короче?

— Можно, но не нужно.

— Почему?

— Потому что все, что я буду делать и говорить, а также все, что вам придется делать, — вам очень нужно.

— Для чего?

— Для того чтобы быстрее войти в роль того, кем вы должны стать.

— Хорошо, я вас слушаю.

— Так вот, Выглазов нашел все-таки одного кандидата... Тот сам понимал, что безнадежен. Но Выглазов стал с ним работать. Первое, что он сделал, это вселил в кандидата уверенность в победе. Потом он взял огромный лист ватмана...

— А нельзя было использовать компьютер?

— Выглазов был из докомпьютерной эпохи. Так вот, взял он огромный лист ватмана и нарисовал таблицу, обозначив ее как «Экран победы».

— Я уже догадываюсь, зачем он это сделал.

— Да, догадаться нетрудно. В каждой клеточке данной таблицы был один из тех, кто должен был голосовать за или против кандидата на выборах в Академию наук.

— Все так просто?

— Нет, каждый кандидат был изучен на предмет его интересов и предпочтений. Он даже установил места рождения их самих и их жен.

— А это зачем?

— О, это очень важный факт. Наше научное сообщество имеет местечковый душок. Если соискатель из Могилева, то все остальные будут торпедировать его, и наоборот. Там были указаны слабости каждого...

— Я знаю многих, во всяком случае физиков и технарей, там есть ребята, которых не купить так задешево.

— Правильно, задешево не купить, потому что они сами назначили себе цену, довольно-таки дорогую.

— Я не то имел в виду... Там есть ребята в полном смысле неподкупные.

— Неподкупных не бывает, но там действительно были и такие, — сказал Замятин.

— И как был решен вопрос с ними?

— По-разному. Одним было сказано, что это происки его врагов и кандидата нужно поддержать. Другим был сделал намек, что кандидат ничего не выиграет, он не проходная фигура, но, чтобы он не выглядел глупо и не проиграл выборы всухую, нужен хотя бы один голос «за».

— Да, но это возможно при...

— Разумеется, такое предложение должно было сделать авторитетное для данного участника лицо.

— Но и это не дает стопроцентного результата.

— Правильно, но нам и не нужен стопроцентный результат. Нам нужно пятьдесят процентов плюс один.

— Нам?

— Нам, нам, то есть тогда, с Выглазовым, конечно, им, а теперь нам.

— Да понял я. И чем закончилась эта щемящая душу история у них?

— Победой. Как ни странно, почти стопроцентной.

— Да-а. И вы полагаете, что у нас может получиться?

— Безусловно. Я ведь вкладываю сюда свои деньги. И можно много лить воды по поводу вариантов, но это самый весомый аргумент.

— Позвольте спросить: а откуда у вас столько денег?

— Я взял кредит, — не то всерьез, не то в шутку ответил Замятин. — И уж если вы начали разговор о путях, то мы пойдем не другим путем, а сразу двумя путями. С одной стороны, поработаем с каждым участником этого действа, а с другой — обработаем общественное мнение.

— У вас такие возможности?

— Да, и вы это поймете прямо сейчас.

— В чем это будет выражаться?

— В том, что вы прямо сейчас выйдете отсюда.

— Но мой срок заканчивается...

— Повторяю для тугодумов: вы выйдете отсюда и поедете домой, отмоетесь, отдохнете, а послезавтра ко мне в издательство, и мы начнем все, что запланировали реализовывать.
 

* * *

Оказавшись дома, Крамор снял пиджак, сбросил с себя все, что было на нем, в пластмассовый бак для белья, а потом, подумав, забросил все это в стиральную машину.

Ему хотелось поскорее избавиться от запаха, который он принес с собой из Центра изоляции правонарушителей на Окрестина, 36.

Он забросил в машину две капсулы ароматического «тайда», а потом, подумав, еще две.

Запустив машину, Крамор влез в ванну и долго откисал там, несколько раз промыв голову шампунем.

Выбравшись из ванны и обтеревшись полотенцем, Крамор накинул на себя халат и улегся на диване.

Он решил выспаться, так как три ночи, проведенные на жестких деревянных нарах, не позволяли ему сделать это с должным комфортом.

И тут раздался телефонный звонок. Звонил городской. Пришлось встать с дивана и подойти к телефону.

— Ты почему не берешь мобильный? — раздался знакомый голос.

— Сел аккумулятор, — ответил он, мало-помалу взвинчиваясь от женской бесцеремонности и того, что он опять попался на ее манипуляции и вынужден объясняться.

— Следить надо за зарядкой, — резюмировал женский голос.

— Хорошо, буду следить, — сказал он, чувствуя, что вот-вот сорвется, и положил трубку на рычаг аппарата.

Телефон опять зазвонил.

— Не бросай трубку, — сказал тот же голос, — я еще не все сказала...

— Хорошо! — заорал он. — Скажи все и сама положи трубку!

— Я все знаю, — произнес голос. — Ты три дня не ночевал дома.

— Четыре дня и три ночи, — поправил он ее язвительно. — А тебе-то что?

— Ты продолжаешь опускаться... Где ты был?

— В тюрьме.

— И как там она? — произнес голос.

— Кто «она»?

— Тюрьма.

— Нормально, тюрьма как тюрьма.

— Сколько ей лет? — спросила она.

И хотя Крамор догадался о контексте вопроса, тем не менее он ответил:

— Ее построили еще в советские времена.

— Я серьезно, я о другом.

— Я тоже, — сказал Крамор, повесил трубку и вытащил вилку телефона из розетки.

После разговора с бывшей спать расхотелось. Он включил телевизор, просмотрел несколько новостных программ. Потом походил по комнате и поставил мобильный телефон на зарядку.

Давным-давно, когда он развелся с женой, пережив период скандалов, слез, истерик, угроз, обещаний покончить с собой, он не достиг того, чего хотел. Она по-прежнему присутствовала в его жизни, время от времени сообщая: подруги сказали ей, что его видели в ресторане с молодой блондинкой. Далее следовал вопрос, кто она и по какому праву... Стоило ему ответить, что он в рестораны не ходит, следовало резюме: «А, так ты встречаешься с ними в парках, подворотнях, темных закоулках... Ты так опустился...»

От этой логики, а точнее, отсутствия ее Крамора бесило, он взрывался, орал на нее, а она, напротив, вела себя так, словно испытывала кайф от этих взрывов. Но со временем звонки стали реже, да и острота происходящего притупилась, и он стал выслушивать ее как болтливую соседку, встретившуюся ему на лестничной площадке.

Крамор пошел на кухню, добыл из холодильника четыре сырых яйца, сделал из них яичницу, осмотрел запасы хлеба; на его счастье, хлеб во время его отсутствия просто засох, а не заплесневел.

Поглощая приготовленное, он вдруг поймал себя на мысли, что вынужден сам беспокоиться о своем пропитании, тогда как предыдущие три дня за него это делало государство.

Еда расслабила его. Он снова стал смотреть телевизор, но почти сразу заснул, забыв его выключить...

На следующее утро он пришел в издательство Замятина. Оно занимало несколько комнат в здании старого полиграфкомбината.

— Весьма удобно, — сказал Замятин, встретив его в коридоре и показывая рукой на свои владения, — все здесь: и издательская мысль, и полиграфия.

Затем он затащил Крамора в маленькую комнатку с узким окном, почти чулан, если не считать того, что в чуланах нет окон и не стоят двухтумбовые столы с компьютерными креслами.

— Это у нас помещение для конфиденциальных переговоров, — сказал Замятин и отключил телефон. — Время от времени мы, то есть я, приглашаем сюда специалиста по безопасности, и он проверяет помещение на предмет наличия в нем подслушивающих устройств.

— Все так серьезно?

— Разумеется. Начнем с того, что вы прочтете этот текст.
 

* * *

Текст начинался с событий конца девятнадцатого века и завещания Нобеля присвоить первую премию по литературе Льву Толстому. Но Толстой, узнав об этом, обратился с открытым письмом в газету «Стокгольм тагеблат», предлагая присудить премию не ему, а преследуемым правительством духоборцам. Далее довольно подробно излагались перипетии присвоения Нобелевской премии — от Бунина до Бродского, — а также анализ практики работы Нобелевского комитета, о чем, к примеру, резко высказался известный философ и писатель Жан-Поль Сартр. Он направил в 1964 году Шведской академии письмо, в котором отказался от премии, называя ряд причин. «В нынешних условиях, — писал он, — Нобелевская премия объективно выглядит как награда либо писателям Запада, либо строптивцам с Востока. Ею не увенчали, например, Пабло Неруду, одного из крупнейших поэтов Америки... Достойно сожаления, что премию присудили Пастернаку прежде, чем Шолохову, и что единственное советское произведение, удостоенное награды, это книга, изданная за границей».

В тексте были еще аргументы о необъективности Нобелевского комитета, но дочитать их Крамору не удалось. Открылась дверь, и вошел Замятин.

— Я предлагаю прерваться, — сказал он, — на обед. Тут классное кафе, где готовят драники в горшочках.

— Хорошо, — ответил Крамор, которому надоело чтение перипетий присвоения Нобелевских премий русским писателям.

— Никто не интересовался вами? — спросил Замятин.

— Нет, пару раз заглядывали какие-то люди, но сразу же закрывали двери.

— Значит, обратили внимание.

— Обратили, обратили и еще более обратят, потому что мы пойдем обедать в кафе. Наверное, вы это делаете не со всеми авторами.

— Безусловно, а только с теми, кого мы собираемся переводить на английский язык.

— Меня на английский, вот так сразу?

— Нам некуда спешить, но и засиживаться долго нельзя, — многозначительно произнес Замятин.

В кафе, куда пришли Замятин и Крамор, не было свободных мест. Но Замятин подмигнул администратору, и тот снял с одного из столиков табличку «Зарезервировано».

— Я здесь постоянный клиент, — пояснил Замятин. — Официанта зовут Аркадий. Будешь здесь — обратись к нему по имени, и он все сделает.

Они заказали по овощному салату и драники в горшочках.

— Что будете пить? — спросил официант.

Замятин вопросительно посмотрел на Крамора:

— Может, по сто?..

— Нет, — ответил Крамор.

— Правильно, Виталий Сергеевич, два морса клюквенных, — сказал Замятин Аркадию.

Официант ушел, а Замятин произнес:

— Я вообще полагаю, что нам с вами нужно дать некий обет в отношении спиртного на весь период нашего похода за ней... — сказал Замятин.

— За кем? — не сразу понял Крамор.

— За ней, за ней, родимой, нам с вами нужно как-то зашифровать ее для окружения. Назовем ее... Как вы там назвали женщину, которая готова обмануть?

— Сарра.

— Пусть будет Сарра.

— А может, не стоит? Это имя не имеет ко мне никакого отношения.

— Кто из нас знает, что стоит, а что не стоит? Подсознание никогда не ошибается.

— Еще раз повторяю: у меня с этим именем нет никаких ассоциаций.

— Вот и прекрасно! Помните советский фильм «Операция “Ы”»? Там была фраза... «чтобы никто не догадался».

Официант принес морс, хлеб, салат и приборы.

Замятин разлил морс по бокалам и предложил чокнуться.

— За успех нашего безнадежного дела, — произнес он.

— Почему безнадежного?

— Да это я так, мне пришлось работать с разведчиками — редактировал им книгу мемуаров — так вот они говорили, что эта поговорка появилась в семидесятые, когда перед советской разведкой ставили большие задачи, а ресурс выделяли маленький.

— Что-то я слышал об этом, — заметил Крамор, — это когда денег у резидента на статус клошара, а связи он должен завести в окружении президента Франции.

— Ну да.

Крамор и Замятин чокнулись бокалами с морсом, уловив насмешливый взгляд двух парней за соседним столиком.

Начали есть.

— Итак, до какого нобелиата вы дошли? — спросил Замятин, закончив есть салат.

— До Пастернака.

— Надеюсь, вы не сосредоточились на перипетиях с его исключением из Союза писателей и травлей его в прессе.

— Нет.

— Почему? Это вам не интересно?

— Не то чтобы не интересно, мне это просто не нужно.

— Из экономии ресурса.

— Скорее из-за нежелания отвлекаться на негодный объект.

Официант принес драники.

Замятин и Крамор вскрыли запечатанные тестом горшочки, подождали, когда кушанье чуть приостынет, и стали есть.

— И чтобы добиться перевода на другой язык, нужно заключить договоры с носителями языка.

— Да, — ответил Замятин, разрезая драник ножом.

— Но одно дело — перевод раскрученного автора, когда зарубежный издатель понимает, что он может заработать на авторе или хотя бы не потерять много, другое дело — перевод, а потом предложение издателям.

— Виталий Сергеевич, не берите это в голову. Нобелевка...

— Мы договорились... Сарра...

— Да-да, Сарра тем и интересна, что сам будущий лауреат почти не участвует в процедуре отбора.

— При чем тут процедура? Я говорю об издании моих книг или хотя бы книги за рубежом на иностранном языке.

— На иностранном — точно, а вот за рубежом...

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал.

— Но ведь тогда от такой публикации не будет никакого толку: не переведенные, точнее, не изданные на английском или других мировых языках книги не идут в зачет кандидатам или соискателям пре... Прошу прощения, Сарры, — сказал Крамор.

— Да, так было в доинтернетовскую эпоху, теперь же трудно понять, что издано в реальном мире, а что в виртуальном.

— Ничего не пойму, — произнес Крамор.

— Виталий Сергеевич, не старайтесь понять все и сразу.

— Ладно.

Еще не закончив есть, но уже умерив темп поглощения драников, Замятин спросил:

— Ну и какие выводы вы сделали из прочитанного?

— Пока никаких, это просто информация.

— Нет, это не просто информация, это фактология, которая вводит вас в проблему, которую вам придется решать.

— Проблему можно исследовать, а решать нужно задачи, — сказал Крамор.

— Ох уж эти мне ученые, — с иронией заметил Замятин.

— Ох уж эти мне издатели, — в том же тоне отозвался Крамор.

— И все же вы не могли прочесть часть текста и не определиться в отношении него.

— Конечно, не мог, — сказал Крамор, — пока я понял только одно: действительно, в этом виде социального соревнования нет объективных критериев.

— Правильно, но, как ни странно, это нам только на руку.

— Почему?

— Я как-нибудь потом это объясню вам. А пока скажу только, что это пока все входит в наши планы. На днях я познакомлю вас со специалистом по личностному росту.

— А это нужно?

— Безусловно.
 

* * *

В маленьком зале бывшего общества «Знание» происходило некое действо под названием «сеанс занятий по личностному росту».

Вела сеанс Белла Уржумова, высокая брюнетка с прической под мальчика. Зрителей, а точнее, участников действа было около десятка. По профессии Белла была психологом, но в данный момент она выступала в ипостаси коучера. Пожалуй, ни один из участников сеанса не мог точно сказать, что означает это слово, но в разговорах друг с другом они совершенно точно воспроизводили не только его звучание, но и интонации, с которыми Белла сие слово произносила.

Время от времени Белла давала интервью полуглянцевым изданиям, в которых печаталась реклама, и было больше фотографий, чем текста. В этих интервью ей почему-то часто задавали один и тот же вопрос: «Почему вы при своей популярности не собираете стадионы?»

Белла отвечала, что привыкла работать индивидуально.

Отдать ей должное, работала она легко, играючи, и казалось, ловила кайф не столько от умения воздействовать на аудиторию, сколько от себя самой. А еще Белла любила рассказывать анекдоты о недалеких блондинках. И очень не любила анекдот о том, кто сочиняет эти анекдоты. Потому что его ответ был таким: это делают брюнетки долгими, зимними, одинокими вечерами.

Действо, которое вела Белла, было платным, и посещали его женщины, но вот сегодня Белла увидела на последнем ряду мужчину в возрасте под сорок. У нее был наметанный глаз, и она сразу поняла, что это не клиент. В его глазах не было той озабоченности в необходимости менять внутреннюю психологическую программу, какая бывает почти у всех, кто посещал ее сеансы.

«Не налоговый ли это инспектор?» — подумала Белла, а потом произнесла категорическим тоном:

— Сделайте несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы снять излишнее напряжение, то есть расслабиться.

Выждав пару минут, Белла продолжила:

— А теперь вернитесь в ваше детство, в возраст, когда вам было не больше пяти лет, и вспомните, какая у вас была мечта. Что вы хотели иметь? Красивое прозрачное платье? Куклу с закрывающимися глазами? Не озвучивайте это, просто переживите те же чувства, войдите в то же состояние и так же мысленно, но с ощущением этого желания вернитесь обратно в наш зал. И с этими же ощущениями подумайте о том, что бы вы хотели иметь сейчас.

— Но у меня в детстве это желание не исполнилось, — сказала высокая дама, сидящая на первом ряду.

— Это неважно, Ирина, — произнесла Белла, — важно то, что вы вспомнили это желание из детства и перенесли его сюда.

— А почему именно из детства и почему именно в возрасте до пяти лет? — снова спросила любопытствующая Ирина.

На нее с неким раздражением посмотрели соседки, но ничего не сказали.

— Потому что тогда ваши желания были по-настоящему искренними. А теперь обратите внимание: если у вас стало щекотно в голове — значит, именно с ней ваше желание и связано, и вы стремитесь его осуществить потому, что «так надо», «так принято в моем круге общения», «это должен иметь каждый».

— А если, — спросила та же дама, — в голове ничего нет?

— Тогда, Ира, — сказала женщина, сидевшая за любопытствующей дамой, — твои дела плохи.

— Все не так, — терпеливо продолжала Белла, — если затрепыхалось сердце, забилось как в детстве, так, что у вас перехватило дыхание, значит, оно от сердца, и, значит, оно искреннее. А сейчас закрыли глаза, досчитали до пяти — и выходите из состояния транса, заказав себе бодрость, здоровье и оптимизм. На этом сегодняшнее занятие окончено. Все свободны. Если у кого есть вопросы, подойдите ко мне.

Но женщины словно ждали этой команды. Они мгновенно поднялись с мест, быстро уложили свои тетрадки в сумки и ушли. В зале остался только мужчина. Он подошел к Белле и произнес:

— Моя фамилия Замятин, я пришел сделать вам интересное предложение.

— Знаете, — ответила Белла, — женщины на слово «предложение» реагируют совсем не так, как мужчины.
 

* * *

Замятин позвонил через три дня.

— Вы же говорили, что будете задействовать меня раз в месяц, — отозвался на звонок Крамор.

— Да, но после того, как мы войдем в некий инерционный период нашей работы. А сейчас подъезжайте ко мне.

Крамору вовсе не хотелось ехать к Замятину. Он сел писать новую повесть и тоже не вошел в тот «инерционный период», когда текст начинал писаться как бы сам собой. И все, что отвлекало от этого, раздражало Крамора. Но он собрался и приехал в издательство. Замятин ждал его в комнате для конфиденциальных встреч.

— Ну как вам тот список нобелиатов?

— Я прочитал все, но мы не договаривались обсуждать их.

— Тогда не договаривались, а сегодня договоримся, — безапелляционно ответил Замятин. — Будем считать, что обстановка изменилась. А тот, кто не адаптируется к ней, как правило, выбывает из соревнования.

— Вот как? — не то проговорил, не то пробурчал Крамор.

— Да, именно так.

— И для этого меня нужно вызвать сюда, в эту секретную комнату? — ехидно произнес Крамор.

— Нет, у меня к вам будет сюрприз. Но это чуть позже. Итак, ваше впечатление о нобелиатах.

— Это известные фигуры, но все они выдвинуты не столько за литературные таланты, сколько за некое фрондерство по отношению к тем ценностям, которые пропагандировались в СССР, — произнес Крамор.

— В том числе и Михаил...

— Да, это так.

— Но я бы хотел, чтобы вы в меньшей степени обращали внимание на политическую составляющую.

— Мне кажется, это сделать невозможно.

— Хорошо, тогда пойдем другим путем. Кто из нобелиатов вам импонирует наиболее? — спросил Замятин.

— Мне легче сказать, кто не импонирует.

— И кто же?

— Последний нобелиат.

— Аргументы?

— К состоянию «импонирует» трудно прикрепить аргументы, — ответил Крамор, — но я попробую. Дело в том, что его нельзя назвать поэтом.

— Вот те раз!

— Вот те два, — ответил Крамор на восклицание Замятина.

— Вы сможете это доказать или хотя бы объяснить?

— Да, разумеется. И дело тут не в стиле, рифмах, неожиданных инверсиях. Дело в том, что он не имел входа во Вселенскую библиотеку.

— Куда не имел входа?

— Во Вселенскую библиотеку.

— А такая существует?

— Безусловно.

— И кто имеет туда членский билет?

— Очень немногие из пишущих.

— Ну, я уже слышал афоризм, что писатель это не тот, кто пишет, а тот, кого читают.

— Есть в этом доля истины, но не вся. Писателем может зваться тот, кто время от времени попадает в ту библиотеку, где уже все написано...

— И как туда попадают?

— По-разному, одни ставят ноги в холодную воду, как Бальзак, чтобы кровь приливала к голове, другие используют алкоголь или наркотики... как Джек Лондон, третьи работой концентрируют свое внимание на какой-то идее и как бы прожигают туда дорогу... И если книга написана на материалах Вселенской библиотеки, она читаема...

— Всеми?

— Нет, так же как существуют писатели, имеющие вход в эту библиотеку, существуют и читатели с членским билетом этой библиотеки.

— А все остальные?

— А все остальные не читатели, как первые не писатели.

— Но Бродского высоко ценили большие поэты, а это многого стоит, — произнес Замятин.

— Почему многого?

— Потому что поэты ревнивы. И назвать хорошим поэтом другого для них нож в сердце.

— И нож в него, но счастлив он висеть на острие... — произнес Крамор с пафосом.

— Это вы о чем?

— Да так, о своем о девичьем... И все же кто? — спросил Крамор.

— Анна Ахматова, например, она защищала его как поэта, когда его отправили в ссылку.

— Она действительно заступилась за него, сказав: «Кто же так поспособствовал нашему “рыжему”?» Но это относилось не к его таланту, а, скорее всего, к тому, что он получил возможность для самообразования, а также стал гонимым, а к таковым на Руси народ всегда относится сочувственно.

— Да? — спросил Замятин.

— Да.

— Надо это учесть в нашем проекте.

— Не надо, это на Руси к ним относились сочувственно, а на Западе это может не сработать.

— Хорошо, закончим мистику, вернемся к реальности, нельзя ломать представление неофитов, которые взялись добиться благосклонности Сарры. А теперь сюрприз.

Он вышел из комнаты и через пару минут вернулся с высокой брюнеткой, у которой была прическа под мальчика.
 

* * *

— Знакомьтесь, — сказал Замятин, — Белла Уржумова, специалист по личностному росту. А это наш писатель Виталий Сергеевич.

Крамор поднялся из кресла, нарочито церемонно раскланялся и обратил внимание на то, что Белла при виде его чуть растерялась. Складывалось впечатление, что она готовилась к встрече и тем не менее что-то стало для нее неожиданностью. Видимо, Замятин до последнего момента не говорил ей о том, кто будет объектом обучения.

— Белла наш консультант, она будет работать с вами, — закончил представление Замятин.

— И что мы будем делать?

— Белла, так же как и вы, придерживается неких взглядов, чем-то схожих с вашей концепцией Вселенской библиотеки. Она полагает, что сначала мы создаем мыслеформу некоего статуса, а затем этот статус материализуется. Ну, я вас оставляю. До свидания.

Замятин ушел, а Крамор на правах хозяина предложил Белле присесть.

Белла справилась с волнением и уже выглядела коучером, чем подтвердила свой высокий профессиональный уровень.

— Виталий Сергеевич, — сказала она, — много о вас наслышана... О ваших книгах...

— Сомневаюсь, что это так, но за комплимент спасибо. Так о какой работе шла речь? Замятин мне ничего не говорил.

— Это на него похоже. И тем не менее он поставил мне задачу поработать с вами: усилить вашу мотивацию по достижению той цели, которую вы себе поставили.

— А он не говорил, о какой цели идет речь?

— Нет. Во всяком случае, пока.

— Ну и на том спасибо. И как вы будете это делать?

— Да, в общем, никак. Конечно, можно было бы пригласить вас на мои сеансы, которые я провожу в бывшем обществе «Знание». Но я не буду этого делать. Мы просто будем с вами общаться.

— Прекрасно, давайте сейчас покинем это заведение и посетим некое кафе, где готовят классные драники. Надеюсь, вы не на диете?

В коридоре издательства они встретили Замятина.

— Вы уже начали работать? — спросил тот.

— Нет, конечно, — ответил Крамор, — мы находимся в стадии установления психологического контакта.

— Ну-ну, — ответил Замятин и скрылся в своем кабинете.

Крамор с Беллой вышли из здания и, перейдя дорогу, оказались в кафе.

Крамор сел за столик, который обслуживал друг Замятина Аркадий. Тот обошелся с ним и Беллой как со своими постоянными клиентами, и вскоре перед ними на столе стояли горшочки с драниками.

— Закончим трапезу и поговорим? — спросил Крамор.

— Нет, — ответила Белла, — поговорим за трапезой, это гораздо приятней.

Крамор был с этим не согласен, поскольку любил жевать крупные куски, а их пережевывание не способствовало разговору. Но ради закрепления контакта принял предложенный вариант коучера. Одновременно с поглощением драников он наблюдал за тем, как это делает Белла, которая отрезала ножом крохотные кусочки кушанья, изящно отправляла их в рот, успевая есть и говорить одновременно.

— В работе по достижению целей важна правильная ее формулировка, — говорила она.

— Я знаю, есть такой способ все время повторять или озвучивать некую цель или путь к ней.

— Это мало что даст.

— Почему же?

— Потому что можно сто раз сказать: «Я хочу достичь того-то и того-то», — но, как я уже сказала, это мало что даст, потому что в данном случае не учитывается некое взаимодействие сознания и подсознания. Психика человека похожа на айсберг, его вершина — это сознание, а остальная его часть, которая находится под водой, — подсознание. Мы можем видеть то, что делается в верхней части, но только догадываться, что же происходит в части скрытой. По данным психологов, из окружающего мира в мозг человека поступает четыреста триллионов бит информации, но до сознания доходит только 2000 бит.

— Это у всех или есть сбои?..

— Это почти у всех, потому что в сознание пробивается информация, соответствующая нашим установкам и убеждениям. А они являются стереотипами той среды, в которой жил человек. То есть при наличии одинаковой среды у нас одинаковое проникновение информации в сознание из подсознания.

— Значит, каждый воспринимает только то, что соответствует его картине мира?

— Таким образом сознание защищает нас от излишней информации, — произнесла Белла.

— Излишней? На его взгляд?

— Да, на взгляд сознания, если можно представить сознание как человека. Можно сказать, что каждый человек живет в своей скорлупе реальности. Но информация, которая не дошла до сознания, остается в подсознании. Теоретически мы имеем возможность доступа к этому банку информации, причем делать это можем в любой момент времени.

— Я подозреваю, что и Вселенская библиотека находится не так далеко, как хотелось бы, — сказал Крамор.

— Да, — сказала Белла, — она в нас. Подсознание как младенец, устами которого... То есть оно воспринимает все буквально и не способно фильтровать приказы и команды со стороны. А поскольку сознанию все равно, кто и какие команды отдает, ему приходится блокировать доступ к подсознанию, чтобы защитить его от постороннего вторжения.

— И в результате сколько ни говори «халва», сладко станет только тогда, когда мы сможем достучаться до подсознания, — произнес Крамор.

— Да, но существуют техники обхода сознательных барьеров.

— Очень хотелось бы узнать.

— Нет проблем, я могу их озвучить, но это ничего не даст... Давайте сделаем так. Вы сами подучите и определите эти способы. Я только скорректирую ваши выводы. Во всем нужна система. Согласны? Идет?

— Идет, — сказал Крамор.

Он расплатился с официантом, проводил Беллу к выходу, а затем до метро, после чего они расстались.
 

* * *

Однако системной работы с Беллой не получилось. Они встретились еще один раз, через неделю, опять в комнате для конфиденциальных встреч в издательстве Замятина.

— Меняем место дислокации? — спросил Крамор. — переходим в кафе?

— Нет, — ответила Белла, — у нас мало времени.

— А как же система?

— Вы человек способный, важно дать вам толчок, а далее вы покатитесь сами.

— Вы полагаете? — с некоторой обидой спросил Крамор.

— Да, иначе я бы не взялась работать с вами. Итак, мы остановились на техниках обхода барьеров сознания. Вы нашли их в справочниках, интернете?

— Да, разумеется. Возможно, этих способов много, но я нашел только два.

— Я вся внимание, — сказала Белла.

— Первый способ — это убедить сознание в том, что мысль, которую мы желаем материализовать, является вполне здравой, а цель — просто необходимой.

— «Убедить» — это общие слова, для сознания нужна конкретность, — уточнила Белла.

— Да, здесь пригодится логика, поскольку сознание с ней дружит. Если мысль сформулирована логически правильно, то сознание пропустит ее в подсознание.

— Логично, — ответила Белла.

— А второй способ — это усыпить бдительность сознания, то есть обмануть его.

— А стоит ли его использовать, если у нас есть первый способ?

— Этот способ необходим в том случае, если желание будет входить в конфликт с убеждениями человека.

— Верно.

— Я хороший ученик?

— Вы хороший теоретик, — сказала Белла, — но главное не в этом. Вы, наверное, уже пробовали получить результат таким образом. И у вас не получилось. Беда в том, что окраска мыслей, которые должны проникнуть в подсознание, формулировка целей неодинаковы для поэтов и прозаиков.

— Они мыслят по-разному?

— Они видят мир по-разному, — пояснила Белла, не уловив иронии Крамора. — Но это не главное, просто сейчас вы выполняете план Замятина, а должны выполнять свой план. И только так можно достичь того, к чему вы стремитесь.
 

* * *

Весь следующий месяц Крамор работал над созданием визуального образа своей цели. Он залез в Интернет и просмотрел все картинки с вручением нобелевских премий. Затем систематизировал их по годам, выбрал наиболее приятные глазу, распечатал и разместил на книжных полках так, чтобы постоянно видеть их в течение дня.

Тут он поймал себя на мысли, что делает это не столько для той цели, которую наметил, сколько для того, чтобы получить благоприятную оценку Беллы за сделанное.

«Ну, пусть будет так, — подумал он, — все равно это по дороге».

И тут зазвонил телефон.

— Привет, — бесцеремонно сказал голос в трубке. — Как дела?

— Тебя интересуют мои дела?

— Интересуют.

— И давно?

— Они интересовали меня всегда, просто ты этого не замечал. Я все же человек и женщина и не могу, видя твою деградацию, на это спокойно смотреть.

— Не можешь — не смотри.

— Нет, я хочу остановить этот процесс.

Крамор молча слушал ее и удивлялся тому, что не испытывает обычного в таких случаях раздражения.

Когда она закончила говорить, он спросил ее:

— Слушай, а среди твоих подруг или родственников нет никого по имени Сарра?

— Среди подруг нет, а вот среди родственников... Так звали мою бабушку.

— Ни хрена себе.

— А что случилось?

— Я получил от нее послание.

— Да ты совсем свихнулся! Она умерла, когда мне было пять лет.

— И тем не менее, — произнес Крамор и положил трубку.

Телефон зазвонил снова. Крамор снял трубку, чтобы жестко ответить Ольге, но это был Замятин.

— Привет, отшельник, — сказал он, — мобильный у тебя не работает, домашний постоянно занят. Ты мне нужен.

— В последнее время я нужен всем, — зло ответил Крамор.

— Это хороший знак, — ответил на это Замятин, — приходи, есть разговор. Да, и паспорт захвати...

В издательстве Крамор сразу прошел в комнату для секретных переговоров. Замятин был уже там.

— Поздравляю, — сказал он, — в Германии вышел твой роман о будущем человечества.

— Ну, вышел и вышел, — ответил Крамор, — что мне теперь, плясать от радости?

— Да не мешало бы, ведь это шаг к нашей совместной цели. Но не хочешь плясать — не пляши. Через пять дней презентация. Срочно руки в ноги и беги за визой в посольство Германии. С этим делом сейчас все просто.

— Хорошо, — ответил Крамор, — иду.

Но с визой все оказалось не так просто.

Уже на следующий день Крамор опять был у Замятина.

— Не приняли паспорт. оказывается, для въезда в шенгенскую зону нужно, чтобы он был не старше десяти лет.

— Твою дивизию, — выругался Замятин, — а у нас все настроено. Хотя нет худа без добра. Иди домой, занимайся своими делами. Я договорюсь с паспортным отделом. ты в каком районе живешь?

— А если не получится?

— Должно получиться. Ну а уж если... Тогда мы либо перенесем презентацию. либо...

— Что «либо»?

— Либо придумаем что-нибудь другое. Это не твои заботы.

На следующий день Крамору позвонила Белла.

— Нам нужно встретиться, — сказала она.

— Да нет проблем. где?

— Где вам будет удобней.

— Мне будет удобней у меня на квартире через пару-тройку часов.

— Пусть будет так, — ответила она, явно копируя его, и положила трубку.

Пару-тройку часов Крамор потратил на то, чтобы убрать свою холостяцкую берлогу настолько, насколько это мог сделать одинокий холостяк.

Протирая пол в спальной комнате, он удивился тому, что на нем было много мела, но не придал этому значения.

У Беллы действительно был проницательный взгляд психолога, и, когда он открыл ей дверь и стал помогать снять пальто, она чуть улыбнулась, видя идеальный порядок в коридоре. Улыбнулась так, как будто была здесь ранее и видела все, что тут творилось.

— Где будем работать? — спросила она, когда пальто оказалось на вешалке.

— В комнате, — ответил он, — хотя можно и на кухне, это место использовалось для интеллектуальных разговоров еще с советских времен. Выбор за вами.

Она прошла на кухню и села за стол.

— Кофе, чай, ликер? — произнес он шутливо и перебросил полотенце через левую руку, как это делают официанты.

— Только кофе, оно бодрит и не расслабляет, — ответила она. — Я, пожалуй, пройду в ванную помыть руки, а вы пока найдите мне текст вашей книги о будущем на русском языке. Той, которая переведена в Германии.

Крамор ушел к плите, а Белла, посетив ванную, вернулась на кухню, снова села за стол и начала листать книгу, которую ей положил на стол Крамор.

Крамор тем временем заканчивал приготовление кофе.

— С сахаром? — спросил он.

— Да, — рассеянно ответила она, глядя в текст, — способствует работе мозга.

Крамор подал кофе на стол.

— А где же ликер? — спросила она.

Он полез в шкаф и вытащил бутылку коньяка. От него не ускользнуло, что она слегка поморщилась, но сделала это так кокетливо, так по-женски, что это не породило чувство обиды и признания некой неполноценности только потому, что у него не было ликера.

— В кофе или параллельно? — спросил он.

— Давай второе, — ответила она, переходя на «ты». И это тоже не покоробило его.

Крамор достал из шкафа широкие фужеры, разлил коньяк.

Белла покрутила коньяк в фужере, залпом выпила, а потом принялась за кофе.

Крамор тоже выпил коньяк залпом. Внутри стало тепло, и тут он осознал, что у него в квартире давно не было женщин. И присутствие Беллы волнует его так, как волновали когда-то первые свидания с одноклассницами. Он совершенно иначе посмотрел на нее, увидев другую женщину — с эффектными формами тела, с некой ленцой в движениях, какие бывают у грациозных кошек, и с умопомрачительным запахом.

Белла отхлебнула кофе из чашки, кивнула на книгу.

— Какая скука в самом начале, — произнесла она, поднялась, подошла к окну и сладко потянулась. — А вот эту машину я знаю.

Крамор тоже встал из-за стола, подошел к ней сзади вплотную, как бы заглядывая через плечо на улицу. Она повернулась к нему и обняла за шею.

— Мы пойдем в душ? — спросил он.

— Нет, — ответила она, — я хочу дышать тобой, а не дегтярным мылом, которым так отвратительно пахнет у тебя в ванной.
 

* * *

Насытившись друг другом, они лениво болтали ни о чем, лежа в кровати.

— Ты не спрашиваешь меня, почему я один.

— А почему я должна об этом спрашивать?

— Все женщины делают так.

— Я не спрашиваю тебя об этом по двум причинам. Во-первых, я женщина-психолог, а во-вторых, я знаю о тебе больше, чем ты обо мне.

— Почему?

— Потому что ты мой объект, — сказала она, — во всяком случае, был до сегодняшнего дня. А объект принято изучать, прежде чем с ним работать. Логично?

— Логично, — ответил он с ее интонациями.

— Ну а теперь поговорим о книге, — сказала она.

— Ты ее просмотрела в течение десяти минут, как мы можем говорить о ней?

— Виталий, — сказала она, — я ознакомилась с ней в немецком варианте... Ведь мы должны были ехать в Берлин, чтобы представить ее там.

— Мы должны были ехать вдвоем?

— Ну да, твой спонсор стеснен в средствах и не может поехать с нами, а ты не знаешь немецкого, да и должен же кто-то организовать это мероприятие там. Итак, в чем суть?.. Только не говори мне, что суть художественного произведения нельзя передать двумя словами. Кстати, а ты русский?

— Тебя смущает моя фамилия?

— Смущает? Нет, наталкивает на вопрос.

— Это фамилия моего отчима, который меня усыновил.

— А, тогда понятно. Поднимаемся.

— Начнем, — сказала Белла после того, как они вымылись, оделись и Крамор снова заварил кофе себе и гостье на кухне.

— А на чем мы остановились?

— Вот те на! На основной идее твоей книги... Правда, мы не остановились, а приблизились к ней...

— Приблизились, — произнес Крамор, — приблизились... Хотя трудно сказать, что мы приблизились, но тем не менее. Основная мысль книги о том, что Создателю все же нужен разум на земле... И он когда-то выбрал его носителя — человека. Но человек стал развиваться и забыл о своем назначении. мало того, он потерял связь с божественными стихиями и попал в плен своих страстей. Стал работать сам на себя.

— И для этого ты создал некую машину времени, чтобы погонять его по историческим эпохам?

— Машину времени я создал для того, чтобы сравнить отдельные этапы развития человечества.

— С этим можно согласиться, если взять путешествие твоих персонажей в прошлое... Кстати, я так и не поняла, почему они, посылаемые разработчиками машины в будущее, оказались в прошлом?

— Ну, это совсем просто, — сказал Крамор, — ведь у машины времени нет ни паруса, ни двигателя в общепринятом смысле слова. А значит, нет ни руля, ни штурвала. Там все основано на тонких материях человеческой мысли. А так как один из персонажей обладал довольно сильно организованной мыслью, которая вела его в прошлое, они и оказались в прошлом.

— А почему он отказался вернуться в будущее?

— Он отказался вернуться в настоящее, потому что видел катастрофу, к которой идет человечество, и решил подправить прошлое, чтобы этого не случилось.

— Но его напарник в конце концов свел на нет его усилия, когда все же полетел в будущее...

— Он сделал это после того, как побывал в будущем и увидел тех, кто заменил человека как носителя разума.

— Скажи, Крамор, — она впервые назвала его по фамилии, — ты женоненавистник?

— Почему ты так решила? Только потому, что я разошелся с женой, как она говорила, в никуда?

— Что значит в никуда?

— Значит сие то, что я не ушел к другой женщине.

— Да нет, я о другом. Ты описал в книге цивилизацию женщин и сделал это настолько не комплиментарно, что все читатели-женщины не возьмут твою книгу в руки второй раз, чтобы перечитать.

— Я думаю, что они в большинстве своем не возьмут ее и в первый раз.

— Ты полагаешь, что есть женщины, которые...

— Белла, подобные книги пишутся не для того, чтобы женщины их читали и испытывали некий кайф, какой возникает у девочек на похвалу воспитательницы в детском садике.

— К месту о детском садике. Ты ходил в детский садик?

— Нет.

— Это чувствуется. Кстати, бывшая у тебя педагог. Ты это знаешь?

— Конечно, а ты-то откуда это знаешь?

— Она ходила ко мне на сеансы личностного роста.

— Да, крыша у нее действительно поехала.

— Не больше, чем у других, Крамор, не больше, чем у других. Но вернемся к тексту...

— Вернемся к смыслу.

— Пусть будет так. Неужели тебе, как представителю человечества, его частице, не хотелось изобразить что-нибудь приятное в нашем будущем, чтобы все мы подсознательно туда стремились?

— Я не могу изобразить что-нибудь по некоему заказу. Мне казалось, что все, что я написал, может служить предостережением человечеству. Ведь яснее ясного, в книге описаны варианты того, кому Создатель может передать такой инструмент, как разум, если человек будет пользоваться этим инструментом либо неразумно, либо только в свою пользу.

— И на этой оптимистической ноте мы и закончим наш разговор, — сказала Белла, поднялась со стула и подошла к окну. — Мне кажется, эта машина следит за нами.

— За нами?

— Ну, может за тобой.

— Да кому я нужен?
 

* * *

Сказав, что он никому не нужен, Крамор ошибся. В машине, которую заметила Белла, сидел бывший опер уголовного розыска по фамилии Сысковец, в миру просто Сыска. Два года назад его уволили из органов, но Сыска тут же создал собственную контору и сделался частным сыщиком. Контора с громким названием «Сысковец и Ко» состояла из одного человека. И это было удобно: весь доход от заказов поступал к этому человеку. Правда, время от времени ему приходилось платить бывшим сослуживцам за информацию, которую он не мог получить официальным путем, но это были обычные издержки производства, необходимые в любом бизнесе, в том числе в бизнесе частного сыска.

Сыска не было кличкой, или на блатном языке погонялом, поскольку так его за глаза называли только сослуживцы, для клиентов или заказчиков он был Николаем Альфредовичем и очень не любил, когда его по ошибке называли Адольфовичем.

Был Сыска мужиком крупным и, как говорили его бывшие сослуживцы, в кулаке. За что и погорел. Его размеры не способствовали тому, чтобы незаметно наблюдать за теми, на кого у него был заказ. Но Сыска приспособился и делал это либо из машины, либо пользовался техническими средствами, имея на вооружении оптические средства, вплоть до приборов ночного видения, а также используя то, что являлось прямым нарушением закона, — оперативно-технические средства, благо в условиях капитализма все можно было купить за деньги.

Пару недель назад Николай Альфредович получил заказ на слежку сразу за двумя объектами. Дело это хлопотное, поскольку в его конторе не было второго наблюдателя, но Сыска делал вид, что успевает отслеживать два объекта наблюдения одновременно.

Однако сегодня ему выпала редкая удача: оба объекта находились в одном месте. Кроме того, ему удалось, не выходя из машины, сфотографировать их вместе на квартире Крамора.

Впрочем, он считал, что сфотографировал. Потому что объектив, установленный напротив кровати Крамора, управлялся по радио в радиусе пятидесяти метров. Но беда была в том, что объектив управлялся вслепую и только потом, после его извлечения, можно будет понять, есть ли что-нибудь на снимке.

Однако Сысковец был опытным опером. Он рассчитал, что во время, когда он инициировал объектив, Крамор и Белла должны были находиться в постели.

Оставалось только снова проникнуть в квартиру и изъять объектив.

Он дождался, когда Белла выйдет из подъезда, и позвонил Крамору на мобильный.

Когда Крамор снял трубку, Николай Альфредович включил небольшой магнитофон, и тот произнес голосом Замятина:

— Срочно ко мне, есть идея с паспортом...

Затем он набрал номер Замятина и стал говорить с ним, понимая, что подтвердить вызов Крамору не удастся.

— Добрый день, — сказал Николай Альфредович, — мне нужен Виталий Сергеевич.

— Это я, — ответил Замятин.

— Меня зовут Виктор Антонович, — сказал Сысковец, — я хотел бы издать у вас книгу.

— Приходите с рукописью к нашим редакторам, — сказал Замятин, — они посмотрят и примут решение...

— Во что это обойдется мне в том случае, если ваши редакторы не оценят высокой художественности моей книги?

— Это не телефонный разговор, — ответил Замятин, — приходите лично ко мне.

Тут можно было бы и закончить треп, поскольку Сысковец увидел, как из подъезда вышел Крамор и поспешил в сторону метро. Но сыщик был опытным переговорщиком, он еще некоторое время говорил с Замятиным о времени встречи, а затем прекратил разговор.

Потом он вышел из машины и какое-то время шел за Крамором. Как только Крамор скрылся в метро, он вернулся к дому писателя.

Сысковец позвонил в домофон в квартиру на пятом этаже, представился сотрудником милиции. Ему открыли. Сыщик поднялся на третий этаж, открыл двери квартиры отмычкой, причем ему пришлось повозиться с верхним замком, зашел внутрь, зафиксировав, что квартира убрана, чего не было во время первого его «посещения». Сысковец смело прошел в спальню, увидел разобранную постель и удовлетворенно хмыкнул.

Он снял туфли, встал на стул и тут только понял, что ничего не взял с собой из инструментов. Ему ничего не оставалось делать, как поискать подручные средства в комнате. На подоконнике он нашел большую скрепку.

Сысковец снова встал на стул и попытался извлечь объектив с помощью скрепки. Однако это ему не удалось. И тогда он стал разбуривать побелку вокруг объектива.

Когда он извлек объектив, на его месте была приличная дыра. Положив в карман объектив, Сысковец вернулся к входным дверям. Некоторое время прислушивался к тому, что происходит на лестничной площадке, а затем открыл дверь.

В это время кто-то застучал каблучками этажом выше, и Сысковец захлопнул дверь, не закрыв верхний замок, быстро стал спускаться по лестнице, чтобы успеть выйти на улицу, не встретившись ни с кем из подъезда Крамора.

Сев в машину, он поехал домой, вставил объектив в переходник к компьютеру и искренне обрадовался. Он точно рассчитал предполагаемое время для съемок. И хотя качество снимков было плохим, на них можно было разобрать, кто лежал в постели.

Пока Сыска радовался оперативной удаче, Крамор дергал за ручку двери секретной комнаты. Но та была закрыта. Крамор заглянул в соседний кабинет, Замятин сидел в окружении своих замов и пил чай.

— Что случилось? — спросил Замятин вместо приветствия.

— Уже ничего, — ответил Крамор и закрыл дверь.

Он выскочил из здания, быстро поймал такси и уже через пятнадцать минут был у своего дома.

Открыв нижний замок, он увидел, что верхний замок не был закрыт.

Крамор ворвался в квартиру и вошел в спальню. Лежащая на подоконнике разогнутая скрепка, не на месте стоящий стул подтвердили его предположение. А когда он увидел довольно большое отверстие на потолке, все встало на свои места.
 

* * *

Ольга Салтыкова, бывшая в замужестве Крамор, затеяла эту интригу, почувствовав вокруг бывшего мужа какие-то странные движения, а в его состоянии изменения.

И началось это после его отсидки на «Окрестина».

Салтыкова вышла на частное сыскное агентство «Сысковец и Ко». Правда, оказалось, что оно состоит из одного сыщика, но другого варианта у нее не было.

Ольга поставила сыщику задачу отследить связи Крамора.

То, что Крамор стал общаться с Замятиным, Ольгу не насторожило: писатели всегда ищут своих издателей. Правда, это Крамор считал себя писателем. Ольга же не верила в его писательский талант, прежде всего потому, что это занятие не приносило Крамору никакого денежного дохода. А тратил он на него все свое сначала свободное, а потом и вообще все время, поскольку ушел из института физики, где работал младшим научным сотрудником.

— Иду ва-банк, — объяснил он свой уход.

И действительно, после ухода из института он написал несколько книг, но известности это ему не принесло, а гонорары были копеечными.

— Если бы ты не получил квартиру раньше, ты бы был бомжом, — сказала ему однажды Ольга.

— Ну, был бы, — отозвался тогда Крамор, — тебе-то какое дело?

— Вот те раз! А я тебе кто?

— Откуда я знаю, кто ты мне, если делаешь такие предположения?

— А... так ты не считаешь меня за жену?

— Странная логика, — сказал Крамор.

— Не странней, чем твоя, — ответила она.

— Ольга, не пили меня.

— Но ты должен...

— Я никому ничего не должен.

— Должен! Если женился, значит, должен... Иначе и быть не может.

— Ну, если тебя что-то не устраивает, давай разведемся.

— Заметь, — сказала она, цитируя некоего персонажа из какого-то модного фильма, — не я это предложила...

На следующий день Крамор спросил:

— Где твой паспорт?

— А зачем он тебе?

— Мы идем подавать заявление о разводе.

Они подали заявление о разводе, и все было нормально почти до самого развода, как вдруг что-то щелкнуло в ее голове. И она заявила, что не будет разводиться. После этого посыпались обвинения, что он завел себе любовницу, что мужчины никогда не уходят от своих жен в никуда, что он подлец, поскольку заставил ее потратить свою молодость на его литературные опыты и опусы, и что он бездарь, которого читают только яйцеголовые ученые, такие же идиоты, как сам Крамор.

Дальше больше. В день развода она ушла из дома и заявила: если Крамор не заберет заявление, она покончит с собой.

Но постепенно все утряслось. На третий раз их развели. Правда, в загсе она устроила истерику, надеясь на поддержку женского окружения. Но загс не то место, где все это могло пройти, потому что в загсе как в морге: плачут там только родные и близкие, а сотрудники работают.

Сама процедура развода не была столь затратной: детей у них не было, а квартиру не пришлось делить тоже, поскольку у Ольги была своя однушка, полученная ею от родителей до брака. Они одно время сдавали ее, но потом жильцы устроили пьянку, которая привела к пожару. Квартиру отремонтировали, и она была резервом, или, как говорила сама Ольга, полисом на будущее. Вот полис и пригодился.

На следующий день после развода он проснулся от телефонного звонка и долго выслушивал ее рассуждения о том, что ему не продержаться на свои никчемные гонорары и надо будет опять сдавать ее квартиру, а ей перебраться к нему.

— Все, Ольга, — сказал он, — больше мне не звони, я буду занят.

— Ты переедешь к ней?

— Нет, я буду заниматься ей.

— Кто она?

— Литература, литература, она, как всякая женщина, от меня требует полного ей принадлежания.

— Ах так, тогда и меня для тебя нет. Ты понял это?

— Понял, — ответил он.

Но хватило ее на пару дней. Дальше она продолжала звонить и всегда спрашивала о ней.

Эта мифическая «она» сначала раздражала Крамора, но потом он словно в скорлупу оделся и перестал это замечать.

Прошел год, и звонки прекратились. У нее появился почитатель, но Ольга поторопилась с его завоеванием, а тот, видимо поняв стервозный характер завоевательницы, сбежал... И она снова стала следить за Крамором. И ее устраивало то, что у него все больше проблем с печатанием книг, что он питается сухарями и одно время даже нанимался работать сторожем детского садика.

Причем все это замечалось ею походя, через разговоры бывших соседей и друзей Крамора, которых становилось все меньше и меньше, но тем не менее было еще достаточно, чтобы составить некую картину о бывшем муже.

И вдруг что-то в Краморе изменилось. Это произошло после того, как его арестовали за участие в каком-то митинге.

Вряд ли окружение это заметило, но Ольга своими оголенными нервами почувствовала перемены. И тогда она обратилась к Сысковцу.

Сыска хорошо выполнял свою работу. И Ольга понемногу успокоилась. Пока ничего неординарного не происходило. Хорошо бы, конечно, было заглянуть в закулисье отношений Замятина и Крамора: а вдруг Замятин раскрутит Крамора и тот действительно станет не только известным писателем...

Тут Ольга пожалела, что взяла себе снова девичью фамилию.

Говорят, тот, кто ищет, всегда найдет, только не то, что ищет... Однажды Сысковец сказал, что Крамор беседовал в кафе «Драники» с некоей Беллой Уржумовой.

Это была удача. Ольга когда-то ходила на ее сеансы и считала Беллу чуть ли не своей подругой.

Она подъехала в бывшее общество «Знание» и попросила Беллу выяснить все, что можно, о планах Замятина и Крамора.

— Сделай это, — сказала она.

— Ты мои цены знаешь, — ответила Белла.

— Как скажешь.

— То было перед второй встречей с Крамором, когда тот не понял холодности Беллы. А Белла была в растерянности, она взяла деньги Ольги и еще не выбрала линию поведения так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Потом события стали развиваться не так, как Ольге хотелось. И она поставила перед Сысковцом более предметную задачу: выяснить, а нет ли у Беллы с ее бывшим амурных отношений.

Сысковец сразу же сказал, что это возможно, чем подтвердил Ольгины предположения, а уж когда он принес снимки, все встало на свои места.

Такого коварства со стороны бывшего коучера, которого она считала подругой, которой платила деньги за шпионаж в отношении Крамора, Ольга не ожидала.

Дома Салтыкова повесила фото Крамора и Беллы в двух местах. Два первых снимка висели в коридоре и заводили Ольгу на некую месть, а два других были в спальне, и не было такого преступления, на какое она не пошла бы в отношении предательницы Беллы, когда она смотрела на два последних постельных снимка, сделанных Сысковцом. Со временем смотреть на последние стало совсем невыносимо, и Ольга спрятала их за ковер, который висел на стене.

Однако время от времени она, как завязавший алкоголик смотрит на бутылку водки, отворачивала край ковра и смотрела на фотографии, испытывая такой прилив ненависти, который мог сжечь не только Крамора и Беллу, но и ее саму.

Когда план мести окончательно созрел, она позвонила Белле. Но выяснилось, что та уехала в Германию. Надолго ли, нет ли, Ольга выяснить не смогла. Если навсегда, то туда ей и дорога. А если нет и она вернется и снова будет крутить роман с Крамором?

Эта мысль не позволяла ей не только спокойно спать, но и спокойно жить.
 

* * *

Белла куда-то исчезла. Крамор звонил ей несколько раз, но потом прекратил звонки. Можно было, конечно, позвонить Замятину, но что-то сдерживало его.

Сам Замятин тоже не выходил на связь. Хотя обещал сделать по блату новый паспорт для Крамора, пользуясь своими связями в милиции. И Крамор решил, что затея с презентацией его книги в Германии провалилась.

«А ведь Замятин вовсе не так всемогущ», — подумал он и попытался снова погрузиться в работу над новой книгой.

Но книга не шла. Он никак не мог войти в состояние писательского транса, когда возникает ощущение, что текст пишется сам собой.

Когда он работал над первыми книгами и впервые испытал это чувство, он сам долго не мог понять, почему это происходит. После наступила следующая стадия проникновения в предмет исследования, как говорили его коллеги по институту физики, и он стал похож на умного пса, который что-то понимает и даже пользуется этим пониманием, но объяснить то, что происходит, не может.

А потом все встало на свои места и он осознал, почему тратит столько же времени на написание рассказа, как повести или романа. Все дело было не столько в его фантазии, сколько в том, что концентрация мыслей вокруг персонажей приводила к созданию новой среды или даже целого мира. Этот мир имел свои законы. И все, кто жил в нем, вели себя сообразно им. И часто они вообще не обращали внимания на попытки автора заставить их делать то, что было не свойственно им по законам их мира.

А если автор настаивал, поступали по-своему, да еще и крутили пальцем у виска, дескать, что взять с этого недалекого человека, а попросту дурака.

Крамор бросил высиживать часы за столом. Снова стал выходить в город и бесцельно по нему слоняться.

И тут ему позвонил Замятин.

— Зайди ко мне, есть о чем поговорить, — сказал он.

Они встретились в секретной комнате. Там было все как прежде, но прибавился второй компьютер.

— Садись, — сказал Замятин вместо приветствия, — покажу тебе фильмец или отчет, если хочешь.

Он включил один из компьютеров.

На экране возник какой-то город. Вскоре стало ясно, что это Берлин. Крамор понял это, увидев рейхстаг и Бранденбургские ворота, а потом и остатки знаменитой Берлинской стены, на которых были граффити и огромная, все время обновляемая картина целующихся бывших руководителей СССР и ГДР.

Затем камера стала блуждать по незнакомым местам. И наконец остановилась у невзрачного здания. Оно было похоже на советские пятиэтажки, за исключением того, что рамы у окон были непривычно крестообразными.

После этого камера переместилась внутрь здания, и Крамор увидел небольшой актовый зал, в котором было десятка два зрителей. Было очевидно, что они собрались на мероприятие, которое еще не началось, так как вокруг председательского стола и небольшой трибуны возился человек, устанавливая микрофон. А в углу помещения стояла Белла и говорила что-то женщине с переносным микрофоном в руках.

— Интервью дает, — сказал Замятин.

— О чем она говорит? — спросил Крамор.

— Она говорит о том, что, к сожалению, власти в стране не разрешили тебе выехать на презентацию в Германию.

— И кто натолкнул ее на эту мысль?

— Володя Краскевич.

— А этот как тут очутился?

— Он ответственный за планирование нашей операции.

— Слушай, что за бред? Я знаю его как некоего организатора избирательных кампаний наших депутатов. Правда, эти кампании они не выиграли.

— Они не выиграли, потому что не следовали его рекомендациям — во-первых, и сами ничего не представляли собой — во-вторых.

— А ты, значит, следуешь?

— Виталий, ты ошибся. при чем тут я? Следовать его рекомендациям будешь ты, и даже не столько должен, сколько просто будешь.

— Ну уж хрен...

— Виталий, не торопись, посмотри дальше то, что происходило в Берлине.

— И чем все это закончилось?

— Да тем, чем она и должна была закончиться. Масса присутствующих полюбили писателя Крамора. У которого, кстати, немецкие корни. И если бы нужно было, они бросились бы защищать его от ворогов, внешних и внутренних, а это дорогого стоит.

— Ладно, я хочу познакомиться с планами Краскевича.

— А с ним?

— Нет, он мне не интересен... Одно время я внимательно за ним следил. Мне казалось, что это действительно специалист в этих технологиях. Но потом я понял, что это всего лишь шарлатан, который пытается на неких непонятных смертным ритуалах заработать немного денег.

— Но почему же немного? Много. Ведь если мы достигнем той цели, которую запланировали, то я получил бы свои дивиденды, а он свои.

— Пусть будет так, но не хочу его видеть.

— Хорошо.

— А вот его план видеть хочу.
 

* * *

Белла приехала через день, но встречаться с Крамором не торопилась.

Но и Крамор не звонил ей.

Они оба словно почувствовали какую-то опасность, еще не вполне понятную, но присутствующую, заставляющую делать ошибки. И понимали, что любые поспешные, суетливые действия могут привести если не к катастрофе, то к неприятностям.

Белла возобновила свои сеансы в бывшем обществе «Знание».

И однажды, придя в зал, вдруг увидела на последнем ряду Ольгу Салтыкову.

Группа была новая, и Белла тратила много усилий, чтобы раскачать клиентуру. Как она сама говорила: нужно макнуть котят в молочко, так чтобы они почувствовали вкус и дальше лакали сами.

— Я думаю, вопрос, для чего вам нужен личностный рост, давно решен, ведь вы пришли сюда не для того, чтобы убить время. Итак, вы все взрослые люди... И каждый из вас приобрел некую систему ценностей и убеждений, которые и являются вашей картиной мира. Она формируется с первых дней вашего рождения. Особенно бурно в подростковом возрасте и потом почти не изменяется в зрелом. На формирование этой картины оказывают влияние многие факторы: родители, друзья, учителя... сюда же можно отнести книги, фильмы, увлечения, ваш жизненный опыт, успехи и неудачи. Но несмотря на то что опыт каждого уникален и неповторим, он делится всего лишь на два направления...

Белла повернулась к доске и стала рисовать мелом две разные картины мира.

Когда она вновь посмотрела в зал, то не увидела Ольги, а на столе лежала записка.

Окончив занятие, Белла ответила на вопросы, дождалась, пока участники сеанса разойдутся, и только потом прочитала записку.

«Жду тебя у себя», — значилось в ней.

Белле не очень хотелось разговора с Ольгой, но надо бы как-то развязывать этот узелок, и она сразу поехала к Салтыковой.

Белла была хорошим психологом и понимала: ей предстоит нелегкий женский разговор с почти подругой. Хотя среди женщин нет дружбы, во всяком случае в мужском понимании этого слова.

Белла позвонила в двери квартиры Салтыковой, но та долго не открывала. И Белла уже думала уходить, внутренне радуясь, что разговор не состоялся, как дверь открылась и Ольга жестом пригласила ее войти.

Белла разделась в коридоре и пошла на кухню, поскольку именно туда прошла Ольга. Но Ольги на кухне не было, а на кухонном столе лежал нож, которым хозяйка резала капусту для салата, стояла бутылка постного масла. Белла повернулась к дверям и увидела, что в проеме стоит Ольга с утюгом в руке. Столь агрессивного выражения лица у своей бывшей ученицы и подруги Белла не видела никогда. Ольга сделала шаг навстречу ей и замахнулась на соперницу утюгом. Белла почти автоматически схватила нож со стола и выбросила его вперед.

Ольга взвизгнула и бросилась бежать. Еще не вполне соображая, зачем она это делает, Белла рванулась за ней. Но в коридоре перед ней вырос огромный мужик. Он ловким движением выбил из рук Беллы нож, чуть придержал ее голову левой рукой, а правой нанес такую пощечину, от которой она потеряла сознание...

Очнулась Белла на диване. какой-то мужчина в белом халате шлепал ее по щеке и давал нюхать нашатырь. Голова гудела, но еще более странным было ощущение в шейном отделе позвоночника. Ей словно отвернули голову, а затем поставили на место, причем поставили неправильно, не на то место, где она была.

— Ну вот, — сказал мужик, — глаза открыла. Как вы себя чувствуете?

Белла попыталась ответить, но, к своему удивлению, вместо слов она произнесла что-то нечленораздельное.

— Сколько пальцев? — сказал мужик и что-то показал Белле.

Она ясно видела перед собой два пальца, но не могла ничего сказать.

— Ну, — откуда-то сзади раздался незнакомый мужской голос, — мне можно с ней работать?

— Нет, — сказал мужик в белом халате, — мы ее забираем.

Он ловко взял Беллу под мышки, откуда-то появился еще один мужик в сине-зеленой униформе, он подхватил Беллу за ноги, и они вместе уложили ее на носилки. Потом вынесли прочь из квартиры. Боковым зрением Белла увидела того мужика, который выбил у нее нож, рядом с ним испуганную и растерянную Ольгу и еще какого-то милиционера.

«Странный сон, — подумала она. — мне никогда не снилась милиция. к чему бы это?»

Крамор работал над рукописью, когда ему позвонили. Он посмотрел на номер. Это был Замятин.

— Что произошло? — спросил Крамор.

— Срочно ко мне.

— Ты покажешь мне план, сверстанный Краскевичем?

— Нет, — сказал Замятин, — все гораздо хуже, придется тебе увидеть другие планы, но не менее интересные.

Приехав в издательство, Крамор направился к секретной комнате, а по дороге встретил двух замятинских замов, которые ехидно на него посмотрели.

«Вот тебе и конспирация, недаром говорят: что знают двое, то знает свинья».

Замятин ждал его, сидя перед компьютером.

— Ну что, сейчас ты мне покажешь очередную презентацию моей книги за рубежом?

— Нет, — ответил Замятин, — я тебе покажу не менее интересный ролик. но прежде скажи мне, ты давно видел Беллу?

— Я не видел ее давно, а она приехала из Германии?

— Да, и успела попасть в переплет.

— И в какой же?

— Она пыталась убить твою бывшую жену.

— Этого не может быть. они подруги, насколько я знаю.

— И тем не менее смотри.

Замятин вновь запустил ролик на компе, и Крамор увидел искаженное злобой лицо Беллы, которая шла за кем-то по коридору, выставив впереди себя нож, а потом экран закрыла чья-то мощная мужская фигура, руки которой, как догадался Крамор, сделали несколько резких движений.

— Хочешь посмотреть еще раз?

Крамор кивнул, и Замятин еще раз прокрутил ролик.

Судя по интерьеру, это была квартира Ольги. Спина мужской фигуры ничего Крамору не говорила.

— Откуда у тебя это?

— Я же бывший следак и когда-то учил практике расследования одного выпускника юрфака. Фамилия его Юнаков. Он ведет сейчас это дело. Он позволил мне снять копию. Сам видишь, дела у Беллы плохи, причем плохи с двух сторон.

— А в чем суть второй стороны?

— Она в больнице. оказавшийся случайно в квартире Салтыковой некто Сысковец спас Ольгу от смерти. И сейчас Белла лежит с сотрясением мозга в травме.

— Ни хрена себе! Можно ее навестить?

— Да, разумеется. Навестишь и ее, и следователя, только будь осторожен с ним, он парень не промах, лишнего не ляпни. Но вот такие пироги, с котятами... В общем, ты должен выбрать линию поведения на следствии.

— Хорошо, выберу.

— Обязательно сделай это, не пускай дело на самотек... У нас многое, если не все, поставлено на карту.

— А чему ты улыбаешься?

— Я улыбаюсь? Да я во весь рот смеюсь, и ты не понял, почему?

— Нет.

— Плохо с тобой работала Белла. Заметь, ты меняешься на глазах, становишься очень интересной фигурой, женщины первыми почувствовали это, и за тебя началась драка.

— За меня?

— Ну не совсем за тебя, а за тот ресурс, который всегда появляется у сильных, уверенных в себе мужчин.

— Но у меня еще нет никакого ресурса.

— Сейчас нет, но он обязательно будет, и слабый пол это прекрасно чувствует, задолго до того, как этот ресурс появится или его зафиксирует пол сильный.
 

* * *

На следующий день Крамор посетил Беллу в больнице. Она не изменилась внешне, если не считать черных кругов под глазами и пластмассового ошейника вокруг шеи.

Слезы появились у нее на глазах при появлении Крамора.

— Я не хотела, чтобы ты видел меня в таком состоянии.

— Ничего, — ответил Крамор, — состояние это временное, все пройдет — помнишь твои утверждения? Займись аффирмациями.

— Да, помню, но все эти аффирмации действенны, когда тот, кто их произносит, искренне верит в них. А я, к сожалению, врач по базовому образованию и понимаю, что дела у меня не так уж хороши и бесследно это не пройдет.

Крамор не стал говорить, что ее обвиняют в покушении на убийство его бывшей жены. Узнает сама со временем. и только спросил:

— А как ты туда попала?

— Получила записку от Ольги, что нам надо поговорить.

— И ты, психолог, не почувствовала опасности?

— Почувствовала, но пыталась понять, откуда опасность придет реально. То есть пыталась проявить...

— Ясно, ты проявила ее, но не очень удачно для себя.

— Да, это так, — тихо произнесла Белла, — ты знаешь, я испугалась, что после травмы не смогу говорить, но потом все восстановилось. И позвоночник у меня восстановится. Правда?

— Конечно, правда, — сказал Крамор.

— Ты прости меня, но я должна тебе рассказать: все это интрига Ольги. Она все о тебе знает.

— Например?

— Например, то, что тебя раскручивает Замятин.

— Ну, это небольшая тайна.

— Но ей хотелось знать больше, и она через своих друзей предложила Замятину взять меня твоим коучером, и тот попался на эту удочку. А дальше она уговорила меня рассказывать о тебе все, что я узнаю. Ты помнишь нашу вторую встречу, когда тебе показалось, что я холодна к тебе?

— Да.

— Так вот, это было после ее предложения, и я чувствовала себя двойной предательницей. По отношению к ней, как бывшей подруге, и по отношению к тебе, как мужчине, который мне нравится.

— А я тебе нравлюсь?

— Вы, мужчины, странные существа, — уклонилась от прямого ответа Белла.

— Я это уже слышал, — сказал Крамор.

— Хорошо, что слышал, и, как видишь, я предпочла тебя. А вот теперь...

— Что «теперь»?

— Теперь ты меня разлюбишь.

— Странная логика, — сказал Крамор. — почему я должен сделать это?

— Потому что я некрасивая... стала...

Крамор вздохнул. Ничего нового: ни Ольга, несмотря на то что когда-то начинала писать кандидатскую по детской психологии, ни судья, которая выносила решение по его делу, ни даже Белла, человек, как ему показалось, с мужскими взглядами на мир и с иронией относящаяся к женским проблемам своих учениц, не перестали быть просто женщинами.

Крамор поднялся со стула. И тут Белла протянула ему руку и передала что-то мелкое.

— Что это?

— Потом узнаешь.

— Когда потом?

— Когда пойдешь к следователю.

Крамор не сказал Белле, что у него в кармане уже лежит повестка к Юнакову. И он забежал к ней не только справиться о здоровье, но и увидеть ее состояние, чтобы правильно выбрать тактику, или, как говорил Замятин, линию поведения, на следствии.

Крамор пришел к кабинету Юнакова ровно в 14.00, как значилось в повестке.

Он дернул ручку кабинета, но тот был заперт.

Крамор уселся на один из стульев в коридоре.

Юнаков появился минут через пять, был быстр и четок в разговоре.

— Ко мне? — спросил он.

— А то ты не знаешь? — сказал Крамор. — Мне пришла повестка.

Крамор протянул повестку Юнакову. Тот прочитал и произнес:

— Никогда не думал, что это ты. мне почему-то показалось, что это твой однофамилец.

— Таких совпадений не бывает, — сказал Крамор, — и мне кажется, что ты лукавишь.

Следователь открыл дверь кабинета. Усадил Крамора на стул напротив своего места за столом, достал бланк протокола и включил компьютер.

Он заполнил шапку протокола на компьютере, предупредил Крамора об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и спросил:

— Ольга Салтыкова утверждает, что вы ее муж.

— Несколько лет назад мы развелись.

— Вы поддерживаете с ней связь или вместе живете?

— Она иногда звонит мне.

— И о чем она говорит?

— О том, что я много потерял, расставшись с ней, и деградирую как личность именно поэтому.

— Почему потерпевшая утверждает обратное?

— Мне трудно понять логику женщин.

— Но у женщин нет логики, точнее, она женская, и это тоже логика. И согласно этой логике вы по-прежнему ее муж.

— Но я тут ничем не могу помочь.

— Да уж.

— А почему вы назвали ее потерпевшей?

— Потому что мне придется таковой ее признать.

— Насколько я понимаю, потерпевший — это тот, кому преступлением причинен ущерб или вред. А вред причинен Уржумовой.

— Все не так просто. Ваша бывшая жена была, согласно показаниям свидетелей, атакована Уржумовой, в руках которой был нож.

— Если хорошо знать характер моей бывшей жены, то это самая настоящая провокация.

— Тут, пожалуйста, предметней.

— Вы внимательней посмотрите, каким образом Белла Уржумова оказалась на квартире моей бывшей жены. Она пригласила Беллу сама.

— Но свидетели это отрицают, мало того, Салтыкова утверждает, что она не ждала гостей, поскольку у нее в квартире уже находился один гость, по фамилии Сысковец.

— Так это он покалечил Беллу?

— Ну, покалечил — это слишком, он ударил ее только раз, так что все в рамках так называемой необходимой обороны. Когда лицо защищает от преступных посягательств либо свою жизнь и здоровье, либо жизнь и здоровье своих близких.

— Ну так вот, Ольга верит во все, что говорит, поэтому с ней нужно держать ухо востро. На самом деле все было наоборот, она не только пригласила Беллу, но и пригласила этого мужика, затем спровоцировала нападение... Иначе и быть не могло.

— Доказательства.

— Вот записка Ольги, которая написана ее рукой в тот день, когда все это случилось.
 

* * *

— Ну, это не доказательство.

— Если отдельно от других, то да. Но если рассмотреть эту записку вместе со всеми обстоятельствами сего дела, то все складывается в целостную картину.

— Картину чего?

— Картину провокации со стороны моей бывшей. Я предполагаю, что ей по каким-то причинам захотелось узнать обо мне больше, чем она знала обычно. И она нанимает частного сыщика по фамилии Сысковец. Тот следит за мной. Кроме этого, она пытается привлечь к этому психолога Уржумову, но та, по каким-то причинам согласившись на слежку, не делает этого. И это раздражает Ольгу. Она начинает подозревать, что ее подруга просто влюбилась в объект наблюдения. И тут Сысковец представляет доказательства — например, снимки.

— Снимки кого?

— Снимки меня и Беллы.

— В постели, что ли?

— Не что ли, а именно в постели. — И Крамор рассказал следователю обо всем, что обнаружил в своей квартире. На том они и расстались.

Через три дня Крамору позвонил Замятин и попросил связаться с Юнаковым.

— Что значит связаться? Позвонить?

— Нет, к нему надо зайти. Разговор не телефонный.

Крамор не знал, что Юнаков не тратил времени зря.

Он посетил квартиру Ольги и долго выслушивал ее объяснения случившегося, потом перешел к прошлому, поинтересовался пожаром. Ольга при всей ее хитрости не почувствовала подвоха и стала водить Юнакова по квартире, рассказывая о том, как квартиранты чуть не сожгли квартиру. В спальной следователь долго смотрел на стены и вдруг спросил:

— А ведь хорошо ремонт сделали, ничего не заметно. Везде так? — И он откинул полог ковра, который висел на стене.

Ольга едва не упала в обморок. Потому что именно там висели две фотографии Крамора и Беллы в постели.

После этого Юнаков вызвал Сысковца и имел с ним долгую беседу, которая закончилась неким соглашением о том, что Юнаков не возбуждает уголовного дела по факту вмешательства в личную жизнь и фальсификации обвинения в отношении Сысковца и одновременно прекращает дело по уголовному преследованию Уржумовой.

Белла выписалась из больницы через неделю. Она какое-то время ходила с корсетом на шее, но потом избавилась от него. С Крамором они встречались еще несколько раз, но все это было в рамках проекта «Путь на олимп», и не больше.

Крамор как-то пригласил ее к себе на кофе, но Белла сказала:

— Знаешь, как представлю себе, что ты видел меня с этим пластмассовым ошейником, так все куда-то проваливается. И мне хочется быть подальше от тебя.
 

* * *

Поскольку работа над повестью застопорилась, Крамор стал настаивать на том, чтобы Замятин показал ему планы, которые составил ему политтехнолог Краскевич. Тот долгое время динамил писателя, но наконец позвонил и пригласил на беседу.

Они уединились в секретной комнате, и директор развернул перед Крамором огромный лист ватмана, на котором был текст с заголовком «Путь на олимп».

— А где план? — спросил Крамор.

— Вот он.

— Это какая-то схема...

— Ну да, это схема-каталог, здесь несколько блоков, и каждый содержит ряд пунктов, которые нам необходимо будет реализовать.

— А не лучше ли взять и просто прописать содержание этих блоков?

— Нет, во всем должна быть система — это во-первых, а во-вторых, нужно видеть в целом не только проблему, но одновременно и ее элементы. Вот перед тобой части этой проблемы.

— Разве это части? разве они имеют отношение к нашему плану?

— Да, разумеется. смотри, вот блок «нобелевские лауреаты».

— Да бог с ними, с лауреатами можно согласиться. А вот далее «нобелевский комитет» — зачем он нам? Уж не собираешься ли ты сказать, что будешь с ними работать?

— Да, буду, причем с каждым отдельно и предметно.

— И как это будет выглядеть?

— Виталий Сергеевич, тебе это зачем знать?

— Да как тебе сказать... ведь если все это пустышка, то я самый большой лох на свете. И по сравнению со мной «голый король» Андерсена...

— Это хорошо, что ты сравниваешь себя с королем. Это с одной стороны, но с другой, Белла все-таки слабо с тобой поработала, я думал, возврата к сомнениям у тебя не будет. Ну а теперь к плану. Ко всем блокам есть приложение, и не только для тебя. К этому — список членов нобелевского комитета. И на каждого у нас уже есть характеристика: что любит, кого ненавидит, какой ориентации, пищевые, алкогольные и наркотические предпочтения. А главное, ориентация на некую систему ценностей нескольких уровней: цивилизационные, национальные, бытовые. Ты понимаешь, зачем все это?

— Конечно, это все как в «экране победы». но ты подумал, сколько это будет стоить?

— Не только подумал, но и подсчитал... И у меня есть некий фонд, плюс я возьму кредит, заложу квартиру...

— Стоп, не разгоняйся, пойдем дальше. Вот блок «Общественное мнение», блок «Виртуальные». И еще «Инициаторы». Что это за блок?

— Это блок тех, кто будет представлять тебя.

— Как понять «представлять»?

— Писать представление на тебя.

— И кто в этом скорбном списке?

— Почему скорбном?

— Потому что нет ничего хуже, чем писать представления на тех, кого не считаешь хотя бы равным себе. И кто же может делать сие? И на кого мы, то есть ты будешь опираться?

Замятин на эти слова щелкнул мышкой, и на экране компьютера появился список.

— Вот, пожалуйста, это члены шведской академии, а также других академий, институтов и обществ с аналогичными задачами и целями, профессора истории литературы и языкознания университетов; лауреаты Нобелевских премий в области литературы, руководители авторских союзов, представляющих литературное творчество в соответствующих странах.

— И кого мы будем привлекать из этого списка?

— Правильно, будем привлекать по одному из каждой группы.

— А рожа не треснет?

— Ну зачем так грубо? Ты уже просмотрел список русскоязычных лауреатов. я полагаю, тебе вообще чуть ли не ежедневно нужно просто хотя бы раз просматривать все, что относится к теме. Тебе нужно знать о премии все, даже байки. Тебе нужно жить ситуациями, связанными с премией. Особенно теми, что являются необычными. Именно в них может находиться то, что сейчас называется креатив.

— Ну хорошо. А дальше? Меня интересует блок «Наши действия».

— Это твои действия по достижению нашей цели, твои, без всякой посторонней поддержки.

— Ну так я хочу посмотреть содержание этого блока.

— Его пока нет.

— Почему?

— Потому что мы в первую очередь планировали все, что будем делать на стороне или далеко. А то, что у нас рядом, оставили на потом.

— И когда это «потом» будет?

— Ну как только, так сразу.
 

* * *

Прошла зима, наступила весна, но Замятин словно забыл о блоке «Наши действия», хотя иногда звонил. Однажды поздравил Крамора с изданием книги о будущем на английском языке.

— В Англии? — спросил Крамор.

— На английском языке, — поправился Замятин.

— Понятно, а как наш блок действия?..

— Блок называется «Наши действия».

— Не уходи в сторону.

— Да не ухожу я, не ухожу. Заедь ко мне на минутку, а потом мы пойдем в кабак и отметим очередной рубеж нашего пути.

— Я в кабаки не хожу.

— Да ладно, помнишь известный афоризм: за чужой счет пьют трезвенники и язвенники? Жду.

Крамор приехал в издательство. Замятин ждал его в секретке.

— Давай смотри договоры, — сказал Замятин.

— Какие договоры?

— Вот этот о печатании твоего романа во Франции, а этот, — Замятин указал пальцем на довольно толстый договор, — на то, что ты даешь мне право печатать твои произведения после того, как станешь лауреатом сам знаешь чего.

— А в договоре ты так и написал: «сам знаешь чего»?

— Ну что ты, конечно, нет, иначе это был бы не договор.

— А как же конспиративность? Ты почему ее сам нарушаешь?

— Да уже нет никакой конспиративности — столько человек работает с тобой. Белла, Краскевич... Сысковец.

— А этот как сюда попал?

— Он обеспечивает безопасность нашей конторы. Он твой телохранитель.

— А ты спросил меня, нужен ли он мне?

— Он нужен делу. Ладно, подписывай.

— Я подумаю.

— Нет, Виталий, думать поздно, да ты и ничего не теряешь. Ведь договор под условие: не станешь лауреатом, значит, условие договора не выполнено и я никаких прав на твои произведения не имею. Ты ничего не теряешь. Подписывай.

Крамор подписал договоры.

— А почему первых два, а вторых три?

— Для истории, — хихикнул Замятин. — Ну, если честно, Краскевич уже распределил все, что мне нужно будет делать, в том числе и продать на аукционе третий экземпляр договора.

Замятин бросил договоры в сейф, закрыл его на ключ и кивнул Крамору на дверь:

— Идем.

— И в какой кабак мы идем? — спросил Виталий.

— Едем. едем на метро. Называется он «Лидо», это наш ответ Макдоналдсу. Тут одна остановка. Но если хочешь, пойдем пешком.

— И что ты несешь в своем портфеле?

— Договоры и некую емкость с веселящей водой. Да, ты должен уже сейчас готовить документы о себе.

В кафе они встретились с Краскевичем, который долго разглагольствовал о своих способностях реализовать проект «Нобелиат», а в заключение сказал:

— Не будь Интернета, мы бы эту задачу не решили.

— Хорошо, хоть «мы», — произнес Крамор.

— При чем тут Интернет? В чем это проявляется? — спросил Замятин, не столько надеясь получить разъяснение со стороны Краскевича, сколько пытаясь притушить назревающую ссору Крамора с политтехнологом.

— Ну, во-первых, в автономности и виртуальности. Во-вторых, когда я отсеивал непригодных для этой миссии, я брал во внимание многие факторы, в том числе фамилию. И если бы ты был Ивановым или Сидоровым, я бы тебя отсеял.

— Почему?

— Потому что в Интернете возникла бы путаница. А так фамилия редкая, и все, что происходит с Крамором, будет отнесено к Крамору, а не ко многим Ивановым или Сидоровым.

— Твою мать! — выругался Крамор. — я-то полагал, что меня нашел Замятин, а оказывается, это ты?

— Ну, ты загнул, — сказал Замятин, обращаясь к Краскевичу.

— Ничего не загнул, — отреагировал тот, — все объективно и адекватно. Даже если бы имелись опусы Крамора, а фамилия его была Иванов, мы бы его отсеяли.

— Хорошо, хоть «мы», — заметил Крамор. — Я, пожалуй, пойду.

— Погоди, — сказал Краскевич, — я тебе еще не показал все свои наработки. Вот смотри, базы по нобелистике.

— Обойдусь, — сказал Крамор. Он поднялся со стула и пошел к выходу.

— Ну ты чего? — сказал Замятин Краскевичу, когда Крамор вышел из зала. — мы так можем потерять основного игрока в нашем проекте.

— Нет, — сказал Краскевич, — никуда он от нас не уйдет. Он уже год в проекте, так что коготок увяз, значит, всей птичке пропасть... Ты мне скажи, он подписал договор?

— Да.

— Тогда и ты подпиши договор со мной.

— Ты рассчитываешь...

— Да нет, я рассчитываю только на возмещение расходов, которые буду нести для реализации твоего проекта.
 

* * *

Замятин позвонил Крамору через неделю.

— Приходи, — сказал он, — договорим и поставим точки над i.

— Лады... Как всегда, в секретке?

— Ну да.

— И без Краскевича?

— Само собой.

Замятин встретил его в секретке. Он сидел за столом, и перед ним был ноутбук. Причем сидел он так, как сидел в ресторане Краскевич. И Крамор подумал, что это начало конца проекта. И уже до конца беседы не мог избавиться от этого ощущения.

— Ну что, — спросил он, — покажешь мне блок «Наши действия»?

— Покажу, покажу, но сначала дело.

— А это не дело?

— Это работа в будущем. А теперь я хочу напомнить, что мы начали с тобой этот проект год назад.

— Надо же, как быстро бежит время.

— Бежит, бежит, вот и мы подошли к первой точке над i.

— И в чем это будет выражаться?

— В окончательном согласовании твоих данных, тех, которые никогда уже не будут меняться, где бы они ни озвучивались.

— Ну, это понятно.

— Тогда начнем. Ты принес автобиографию?

— Да. — Крамор протянул Замятину лист, на котором были напечатаны его данные.

— Так, — сказал тот, пробежав текст. — Пойдет, после того как с ним поработает наш редактор.

— Я уже все отредактировал.

— Ну не обижайся, мы сделаем это чисто косметически. Поскольку это нужно для рекомендации... Наиболее значимые твои работы мы знаем, о твоем вкладе в дело служению человечеству мы тоже напишем.

— Любопытно бы услышать.

— Ну, что-то вроде «вклад в прогнозирование благоприятного будущего для человечества».

— Большей ахинеи трудно придумать.

— Это ты так считаешь, а они... Нам нужна еще и автобиография на десяти страницах на английском языке.

— Мне нужно ее сделать?

— Нет, мы сделаем ее сами, причем там нам нужно будет указать «актуальность и насущность освещаемых в твоих текстах проблем». Три текста на русском языке. Мы их заверим нотариально... Благожелательные рецензии на национальном языке.

— И сколько их должно быть?

— Не менее десятка. И не менее чем от пяти авторов. Паспорт принес?

— Да ты уже сделал с него десяток копий, можно уже липовые договоры от моего имени заключать.

— А, точно... Еще копия заграничного паспорта для предполагаемого приезда в Стокгольм.

— Ты забыл, что мы в Беларуси, у нас единый паспорт.

— А, извини. так... дальше справка из психдиспансера.

— А это зачем?

— Чтобы психу премию не выдать. Плюс справка из тубдиспансера. Почтовый сбор — это за мной.

— Я думаю, что за тобой, — сказал Крамор, — а теперь о главном: где блок?

— Блок? Да вот он блок, — сказал Замятин, и на экране появился текст.

Крамор стал читать с экрана вслух.

«Крамору, — значилось там, — съездить в горячую точку... зафиксироваться, по приезде дать интервью о нарушении там прав человека».

— Это ты мне запланировал? — спросил Замятина Крамор.

— Ну что ты, это наш политтехнолог.

— И ты с ним согласился?

— Да.

— Почему?

— Потому что так нужно для нашего дела. Писателей тысячи, а писателей, которые борются за права человека, единицы.

— И что за горячую точку он мне выбрал, в Беларуси вроде их нет.

— Поедешь в Россию... на Кавказ.

— Ладно, смотрим дальше. «Посетить суд над Алесем Буцким». А это зачем?

— Затем же самым.

— Хорошо, а дальше что?

— Смотри сам.

— Да смотрю, смотрю. И вижу далее, что я должен буду пройти голым по улице, а потом обязательно поддержать гомосексуалистов.

— Ну да.

— А как я их буду поддерживать?

— Ну, пойдешь на какой-нибудь митинг, заступишься за них.

— Ну-ну, расскажи мне, как это будет выглядеть. Представь, что митинг будет второго августа и мне, как заступнику, хорошо вломит десантура.

— О, а это идея, надо подсказать Краскевичу. И ты у нас будешь не просто писатель, а писатель, активно защищающий ценности той социальной группы, которая будет принимать решение по тебе в Стокгольме.

— Слушай, и весь этот бред придумал Краскевич?

— Ну да. Кстати, а что ты с ним не поделил?

— Да ничего я с ним не делил, много чести... Просто в девяностые один кандидат в депутаты нацсобрания собирал команду и пригласил меня, чтобы я писал листовки и прочую муру. А потом кто-то порекомендовал ему в команду Краскевича как великого политтехнолога.

— И что было потом?

— Потом началось то, что ты уже знаешь. Краскевич расписал все, что мы должны делать. Причем он просто натягивал одеяло на себя.

— Ну надо было потерпеть, ведь он классный специалист.

— Он классный болтун и надуватель щек. Он развалил команду, и наш кандидат не прошел.

— А почему он катит на тебя?

— А надо же на кого-то списать тот проигрыш.

— Странно, но Краскевич прагматик. Причем он работает за деньги. И как он мог проиграть?

— А он и не проиграл. Он просто был подставной уткой того, кто порекомендовал его нашему кандидату.

— Но теперь все иначе. У нас нет конкурентов. Он на нашей стороне.

— Человек не меняется.

— Обстоятельства меняются.

— Он по-прежнему в проекте? — спросил Крамор.

— Да, конечно.

— Ну, тогда из него ухожу я.

— Виталий!..

— Все, разговор окончен.
 

* * *

Прошло два года.

Крамор дистанцировался от команды Замятина, хотя иногда смотрел телевизор и фиксировал рейтинги кандидатов на Нобеля в номинации «Художественная литература». Спустя год он был весьма удивлен, что его фамилия была третьей в списке после японца Харуки Мураками и кенийца Нгуги Ва Тхионго. После этого он решил окончательно закрыться от замятинского проекта, но не тут-то было. Время от времени ему как на блюдечке доставляли информацию в виде выдержек с интернетовских сайтов или газетных репортажей. Вроде той, что «известный писатель и борец за права униженных и угнетенных Крамор В.С. приехал в Ростов-на-Дону, чтобы заступиться за собрата по перу Усольцева Сергея. Но его вывели из зала суда, не дав выразить свой протест». К репортажу прилагалась фотография: некий субъект, внешне похожий на Крамора, отчаянно сопротивлялся двум дюжим охранникам, причем форма на охранниках была отнюдь не судебных приставов.

Последнее почему-то взбесило Крамора. Он хотел позвонить Краскевичу, сказать, что тот дебил, если путает форму судебных приставов с униформой цирковых уборщиков, но, пока искал номер телефона, пришло новое сообщение: его двойнику крепко досталось в тот момент, когда он стал пропагандировать свободную любовь и защищать права гомосексуалистов. Идиот Краскевич воспринял рекомендацию Крамора буквально, спланировал акцию на второе августа, и двойник Крамора попал в больницу. Правда, там он дал чуть ли не десяток интервью, которые разошлись по всем русским и нерусским сайтам.

Неожиданно для всех умерла Ольга. К Крамору приехали сотрудники некоего похоронного бюро и сказали, что его адрес дали им престарелые родственники умершей. Крамор не стал кочевряжиться, влез в долги, похоронил Ольгу, а после похорон продал квартиру и купил домик в деревне.

Не афишируя нового адреса, переехал туда в надежде в сельской тишине забыть о замятинском проекте и продолжить свои научные и литературные опыты.

Но и сельская жизнь не способствовала проникновению в то, что он называл Вселенской библиотекой. И он просто жил: просыпался по утрам, косил траву возле дома, шел к колодцу у соседей и приносил несколько ведер воды. Два раза в неделю топил баню и долго парился, находя в этом не столько удовольствие, сколько некую отрешенность от прежней жизни и ожидание того, что вся эта расслабленность скоро закончится и он снова сможет писать.

И точно, в один из октябрьских дней это состояние закончилось, но не так, как хотелось Крамору. К его домику подъехал знакомый автомобиль, и из него вышли Белла и Сысковец. Они прошли в дом и без приглашения сели за стол в первой комнате, которая значилась кухонно-хозяйственной.

Такая бесцеремонность поразила Крамора настолько, что он не нашел слов, чтобы выразить свое возмущение. А когда все же нашел, заговорила Белла.

— Виталий Сергеевич, — сказала она, — вы не настолько закрылись в этой глуши, чтобы не знать этого.

— Чего? — спросил Крамор.

— Хватит придуриваться, — произнес Сысковец, — ты лауреат.

Тут Крамор разозлился не на шутку, и даже здоровяк Сысковец стал ему не страшен.

— Все, разговор окончен.

— Пока да, — сказал Сысковец, поднялся из-за стола, но оставил на нем мобильный телефон. — Не вздумай его отключить, хуже будет.

После этих слов он и Белла покинули дом Крамора.

В тот же день ему позвонили из Нобелевского комитета и на довольно приличном русском языке сказали, что, согласно процедуре, они должны удостовериться в том, что лауреат жив, потому что вручение премии умершим не предусмотрено условиями присуждения премии.

Потом было еще несколько звонков. Постепенно Крамор успокоился и решил, что с него хватит того, что уже было. Он нашел номер Замятина и сообщил ему о том, что он никуда не поедет.

— А мы тебе уже фрак заказали, — сказал тот. — Да что там фрак, они даже расцветку туфель согласовывают и длину носков.

— А размерами они интересуются?

— Да есть у нас в компе твои размеры, ты просто забыл, они уже три года как у нас хранятся, — устало ответил Замятин.

В декабре к нему опять приехали Белла и Сысковец.

— Надо ехать, точнее, лететь, — на этот раз мягко сказал Сысковец, — мы с Беллой будем вас сопровождать. За вами речь, и больше ничего.

— Я не поеду...

— Надо ехать, — устало, как и Замятин, заметила Белла, — у нас большие денежные проблемы. Если вы не поедете, вы не будете считаться лауреатом, а значит, Замятину не удастся вернуть деньги, взятые в долг в банках. Ведь он рассчитывает печатать вас массовыми тиражами, как лауреата.

— Кстати, вы сохранили тот договор, который он заключал с вами два года назад? — спросил Сысковец.

— Нет, я оставил его на старой квартире, — ответил Крамор, не сообщив о том, что он как-то в сердцах просто уничтожил свой экземпляр договора.

Но в Стокгольм Крамор полетел один, Белла и Сысковец прилетели позже. И как ни объяснял ему Замятин это некой тактической уловкой, все было понятно: с ресурсом у издателя было неважно.

Белла и Сысковец нашли его в «Гранд-отеле», где организаторы селили лауреатов и членов их семей.

Крамор уже выступил с речью, и на следующий день по программе было главное мероприятие Нобелевской недели — церемония вручения Нобелевской премии и банкет. Сысковец попытался выступить в роли организатора, но Белла мягко его осадила. Тем более что само мероприятие начиналось для гостей в девятнадцать, а лауреатов увезли на репетицию в Концертный зал в девять утра, и почти до самого вечера они тренировались сходить попарно с парадной лестницы так, чтобы не опускать глаза в пол.

Сысковца раздражали местные секьюрити, которые, по его мнению, работали некомпетентно: долго проверяли гостей, так что иногда процедура затягивалась на часы. Но Белла микшировала реакцию бывшего сыщика, говорила, что все это не попытки унизить гостей и приглашенных, а всего лишь издержки такого мероприятия, что точно такие же процедуры проходят и лауреаты, и не только.

Беллу поразили сама церемония вручения премии и «ужин с королем», Крамора же впечатлил переезд из зала, где проходила главная церемония Нобелевской недели, в ратушу, где должен был состояться банкет. Автобусы с участниками церемонии двигались под лучами прожекторов сквозь массу зрителей, которые что-то кричали, скандировали, светили в транспорт участников фонариками и лазерными указками, размахивали плакатами и транспарантами. Что-то подобное Крамор видел однажды по телевизору, но то был протест антиглобалистов.

— Что они кричат? — спросил Крамор у своего переводчика.

— Они приветствуют вас, — ответил тот.

— Все?

— Некоторые.

— А остальные?

— Выражают свое неудовольствие.

— Чем?

— Тем, что не могут спокойно жить в Стокгольме эту неделю. Плюс завидуют тому, что вы едете на ужин с самим королем.

Поездка далась Крамору тяжело, он считал дни до окончания Нобелевской недели и с облегчением вздохнул, когда вся троица оказалась в самолете, который летел обратно в Минск.

Там, в Стокгольме, и во время перелета из редких разговоров с «конвойными» он узнал, что дела у Замятина, несмотря на успех проекта, отнюдь не блестящи.

Но что Крамору проблемы Замятина! Однако оказалось, что это не так.

Спустя два месяца после возвращения из Швеции Крамор получил повестку в суд.

Когда он явился на судебное заседание, выяснилось, что ему, согласно некоего договора между ним и господином Замятиным, все расходы по реализации проекта поддержки кандидатуры Крамора как кандидата на премию А.Нобеля издательство Замятина и Крамор должны нести солидарно. А поскольку господин Замятин не смог возместить указанные расходы, взыскание оных нужно распространить на имущество Крамора, среди которого перечислялись и домик в деревне, и счет в банке.

И только тут Крамор проснулся от того сна, в который вогнал себя сам. Он попробовал опротестовать договор, но тот был зарегистрирован в нотариате, причем почти в то время, когда Крамор заключал с Замятиным настоящий договор.

Краскевич оказался хорошим психологом. Он правильно рассчитал реакцию Крамора на договор с Замятиным. Поскольку именно так Крамор, вспылив, поступил со своим вариантом договора в те девяностые, когда они работали в одной команде.

Проиграв процесс, Крамор пообещал набить морду Краскевичу, но тот уже жил за границей. И Виталий снова уединился в деревне, надеясь пережить все эти перипетии и снова стать прежним Крамором. Однако, как ни старался он, все получалось согласно той поговорке — о том, что нельзя дважды вступить в одну реку.

Прошло еще полгода, и он снова увидел у ворот своего дома автомобиль. На этот раз это был автомобиль Юнакова.
 

* * *

Крамор вышел за ограду и встретил следователя на улице.

— Что, — спросил он после приветствия, — опять есть необходимость в консультации, или ты снова поймал в интернете главки о троглах и на этот раз решил привлечь меня к ответственности?

— Ну что ты, — ответил Юнаков, — я решил с тобой поговорить, но не здесь. Едем, как у нас принято, в кабак.

— Да я не сольвентен[2].

— Я угощаю.

— А повод стоит того?

— Думаю, да.

Переодевшись, Крамор сел в машину Юнакова, и они поехали в Минск.

— Куда бы ты хотел? — спросил Юнаков.

— Там, где тебе удобнее припарковаться.

— Тогда возле ЦУМа, там есть платная парковка.

— Ну да, а ресторан там «Лидо».

Они не стали тратить время, чтобы дождаться официанта, взяли подносы, прошли вдоль выставленных кушаний, взяли мясо по-крестьянски, салат и кофе. Юнаков прихватил мороженое, а Крамор пирожное. За все рассчитался следователь.

Потом они нашли столик и, поглощая принесенное, стали разговаривать.

— А что ты пил в Стокгольме? — спросил Юнаков.

— Все, что подавали, — ответил Крамор, — там было такое напряжение, что хотелось расслабиться.

— И все же...

— Сначала пару бокалов шампанского брют, какого года, не помню... Затем перед горячими блюдами красное вино, десертное вино перед мороженым. А потом коньяк... все по возрастающей степени крепости...

— Смотри-ка, ты все это запомнил?

— Нет, запомнилось мне не это.

— А что запомнилось?

— Да черт-те что. Вот, например, мне запомнилось, что перед вручением мне премии певец пел арию из «Евгения Онегина». Обычно певцы такого уровня обладают абсолютным слухом и могут воспроизводить чужую речь почти без акцента, даже если они не понимают смысла произнесенных или пропетых слов. У певца был прекрасный голос, но сильный акцент, который портил исполнение. Впрочем, наверное, это заметил только я.

Запомнилось мне и то, что перед входом в ратушу на банкет образовалась огромная очередь. Служба безопасности не успевала. Был декабрь, и многие дамы были в платьях с оголенными плечами, и кавалерам пришлось укрывать их своими пиджаками.

Помню, уже в самолете, когда летели обратно, я слышал причитания Беллы, что ее костюм от местных кутюрье не выдерживал критики. И что всех измотал протокол.

— Протокол?

— Ну да, но не тот или не те, которые ты заполняешь по нескольку раз на день. А Большой протокол премии, в котором предусмотрено всё: места, где должна ступить твоя нога при спуске с парадной лестницы в Голубой зал, фасон фрака, белой манишки и бабочки и даже длина носков. А что говорить о женщинах! У них все еще сложнее, там к вечернему платью в пол необходимы были драгоценности, перчатки, маленькая сумочка и много такого, о чем я в жизни никогда не слышал.

— Ну а все остальные — я не имею в виду протестующих на улицах — как относились к вам, лауреатам?

— Тоже по-разному. Победителей не судят. Их либо поздравляют с успехом, либо ненавидят.

— Ну, это все как у нас.

— Да, но разница в том, что у нас это делается открыто, а там ненавидят так же, как и поздравляют, — протокольно.

— Ничего не понял, — сказал Юнаков.

— Если честно, то и я ничего не понял, во всяком случае до конца. А что хотел мне сказать ты?

— Я только что закончил расследование, — произнес Юнаков.

— Ничего удивительного, ты же следователь.

— Я старший следователь, — поправил его Юнаков с легким оттенком иронии.

— Хорошо, пусть будет старший, я-то тут при чем?

— О, батенька, вот тут ты как раз и при чем. Ты знаешь, кого я допрашивал?

— Ну не тяни резину, я не знаю, кого ты допрашивал!

— Ну, тогда слушай. Я допрашивал Замятина, Сысковца и Уржумову.

— Вот как?

— Так, так.

— Ничего себе, а что же среди этих авантюристов нет фамилии некоего Краскевича? Он по-прежнему скрывается за границей?

— Уже нет, но обо всем по порядку. Ты, конечно, знаешь, что Замятин привлек к проекту «Нобелиат» этих людей.

— Проект назывался «Путь на олимп».

— Это он у Замятина назывался так, а когда в проект пришел Краскевич, все стало просто и практично. Надо отдать ему должное, при всей его циничности он оказался парнем не промах. Он многое сделал на официальном уровне, но еще больше на неофициальном.

Он не только сумел подключиться везде, где было можно, к лицам, которые имели прямое или косвенное отношение к премии, но и зарядил на это Интернет. Оказывается, нобелевский комитет по литературе под председательством господина Эпсмарка в год анализирует около двухсот текстов.

— Авторов текстов, — поправил его Крамор.

— Да-да, — согласился Юнаков, — видишь, во что мне пришлось влезть. Они выбирают сначала пятнадцать претендентов, потом отсеивают еще десять, а потом из пяти выбирают так называемого нобелиата. Но почти никто не знает, что с 2001 года Нобелевский комитет по литературе принимает для анализа и оценки качества работы сто авторов текстов, размещенных и опубликованных на национальных литературных сайтах различных стран мира.

— Твою дивизию! — выругался Крамор. — так вот откуда в Интернете появились мои тексты!

— Именно так. Для приема комитетом заявки автор должен внести наибольший вклад в дело служения всему человечеству.

— Слушай, мне настолько надоели эти формулировки, что я не хочу слушать их еще и из твоих уст. Что по перечисленным лицам? Это меня интересует больше.

— В общем, Краскевич сделал все, что мог. Но он беспардонно доил Замятина, заставлял его влезать в долги. Он подменил договор, который ты заключил с Замятиным. Но ты же у нас пацан правильный, свой экземпляр договора уничтожил и таким образом лишил себя возможности доказать мошенничество.

— И все это у него получилось?

— Все это у него получилось, потому что он привлек в качестве союзников и партнеров Сысковца и Беллу и фактически разорил Замятина, ну и тебя заодно, поскольку вы должны были нести расходы по проекту якобы солидарно.

— Ну, это его тактика.

— Скорее стратегия. В эту стратегию вписывается и условие договора о том, что в случае если доходы от продажи книг не будут покрывать расходы по продвижению кандидата в лауреаты, то взыскание может быть обращено на имущество кандидата, полученное после присуждения этой премии.

— Да все это понятно. Я же был стороной в гражданском процессе. На чем купил Краскевич Беллу и Сосковца?

— Обещал им златые горы, но не просто, а заключил с ними договоры, — сказал Юнаков.

— Которые потом оказались юридически ничтожными... — завершил мысль следователя Крамор.

— Да.

— Это тоже его тактика.

— А потом он попросту исчез. И тут выяснилось, что он многие суммы расходов попросту присваивал и аккумулировал на счетах за границей, — произнес Юнаков.

— Таким образом, он кинул всех.

— Кинул, но не всех. Судьбу не кинешь. У него умерла мать, и он приехал тайно в Минск, чтобы принять наследство.

— Многомиллионное?

— Ну что ты! Однушка на окраине Минска. И тут его поймал Сысковец. Бывший сыщик своим любимым приемом оглушил его и сбросил в Свислочь. А поскольку на теле повреждений не было, умер он оттого, что нахлебался воды.

— А кто вел следствие?

— Не я, не я.

— Хорошо, что не ты.

— А знаешь, во всей этой истории любопытно то, что ты все же стал лауреатом. Только не скажи, что этого ты не хотел.

— Знаешь, я хотел этого, но не таким способом. Мне казалось, что где-то далеко есть группа тех, кто выполняет волю Нобеля и честно отслеживает литературные феномены, которые нет-нет да появляются в мире, и награждает их авторов.

— А разве на деле это не так?

— Не так. Уже одно то, что для этого нужно представление неких организаций или лиц в условиях монетаризма, сводит все на нет. А уж дальше вообще начинается такая чехарда, такое делячество и делание денег на премии, что авторы настоящих литературных шедевров не в состоянии...

— Пробиться через активную посредственность.

— Нет, не пробиться, а быть увиденными.

— Зачем же ты поехал в Стокгольм?

— Сысковец и Белла сказали мне, что у меня обязательства. И если я не поеду, то не буду значиться лауреатом и не получу денежную составляющую премии. А не получив денег, я не помогу Замятину заработать на моих книгах, чтобы закрыть те дыры, которые он наделал, раскручивая меня как кандидата.

— А ты всерьез надеялся, что в наше компьютерное время можно издавать массовыми тиражами книги и зарабатывать на этом?

— Да ни на что я не надеялся. Но я очень удивился, когда некая британская букмекерская компания «Ladbrokes», одна из крупнейших в мире в своей нише, принимая ставки на то, кто станет очередным лауреатом Нобелевской премии по литературе, выделила в рейтинге третью строчку для меня.

— И тогда ты понял?

— И тогда я ничего не понял, я только этому удивился.

В том же духе они проговорили еще час, а потом следователь отвез Крамора домой.

Прощаясь у калитки, Юнаков сказал:

— Ну вот, такая нобелиана у тебя получилась и так закончилась. расскажи кому — не поверят.

— Вряд ли ее можно назвать нобелианой, скорее это троглодиада, — произнес Крамор, — все признаки налицо: борьба за ресурс всеми доступными методами при отсутствии этических сдержек.

— Смотри, как ты ловко все сформулировал, — сказал Юнаков.

— Ты забываешь, что я несостоявшийся кандидат наук, впрочем, как и ты.

— Слушай, а ведь мы с тобой полноправные участники этого действа, а значит... — произнес Юнаков.

— Ты хочешь сказать, что мы тоже троглы?

— Что-то вроде того.

— Ну, я-то себя за трогла не считаю, — заметил Крамор.

— Я тоже, и тем не менее, — сказал Юнаков и захлопнул дверцу автомобиля.

После этого машина плавно тронулась с места и вскоре скрылась за поворотом. А Крамор пошел в дом, надеясь, что с отъездом Юнакова эти три года черной полосы в его жизни окончательно уйдут в прошлое и он снова сможет испытывать кайф от входа во Вселенскую библиотеку.

 

[1] Кубинка — танковый музей.

[2] Сольвентность — платежеспособность.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0