* * *
Нельзя рассказывать всем о Боге:
У всех в эту тему свои дороги.
Есть дурни, есть циники, есть недотроги —
Потом пожалеешь сто раз...
Но в небе морозном месяц двурогий
И дальний огонь на родном пороге
Шепчут: можно рассказывать всем о Боге,
Просто каждому — в его час.


* * *
А все думают: «Я другой.
Я вот к этим всем — ни ногой.
Мне бы сил и дух — я бы сразу ух! —
Но пока я шут и изгой».
А все думают: «Я другая.
Бог глядит на меня не моргая.
Мне б забыть свой страх — я бы сразу ах! —
Но не делаю ни фига я».


* * *
В комнатах этих она бродила,
Падало вниз белье...
Дай мне не знать ее, милый, милый,
Дай мне не знать ее!
Дай мне не видеть (сорвусь к вокзалам,
Девочка-егоза),
Как она губы обводит алым,
Сумеречным — глаза,
Как она ходит — конечно, феей,
Втайне, в ночи, в плаще...
В комнатах этих не пахнет ею.
Есть ли она вообще?
Надо быть четче. Надо быть проще.
Надо что-то менять...
Женщина друга. Кровавый росчерк
На сердце у меня.


* * *
Мужчины, которые страх свой прячут в дым сигареты.
Мужчины, которые в латах, даже когда раздеты.
Мужчины, которые тушат любую боль вермутом и коньяком.
Мужчины, которые не целуют — просто вжимаются ртом.

Мачо российских дорог, молчаливые дети улиц,
Ваша юность ушла за порог, ваши вёсны к вам не вернулись.
Вы не верите, вы не плачете, не даете мечте разгореться.
Отпустите себя на волю, иначе она разорвет вам сердце.

Вам нужен пульт — и батарейки от пульта, вы ставите все на карту.
Ваши отцы ушли от инсульта — вы сгинете от инфаркта.
Мужчины, которые знали успех, но хотели всегда еще.
Мужчины, которые лучше всех, но ведут лишь обидам счет.

Мужчины, чьи руки — оружие, чьи головы — филиал ада.
Мужчины, в которых нужно лопатами вбрасывать радость.
Мужчины, одетые строго, себе лгут — и совсем не палятся.
Мужчины, которые могут за всю жизнь не успеть расслабиться.


* * *
Горечь — какое русское чувство! Оскомина от наболевших ран.
В каждой душе есть такой чулан, в котором темно и грустно.
Горечь — какая долгая мука, невозможность поверить,
                  закрытые двери,
В каждой потере — паденье империй, жизнь — издевательство
                    или скука.
Горечь сквозит в стольких взглядах и жестах, чуть лакируемая
                    под цинизм.
Услышь ее в шуме свадеб и тризн: везде ей найдется почетное место.

Тронь человека — больно.
Тронь человека — болен.
Горечь летит на волю
Вниз головой с колоколен.

Горечь горячим упреком в глазах. Горечь грозой в темной злобе
                     бессилья.
Сложены руки, растерзаны крылья, был человек — и рассыпался
                      в прах.
Я видела в жизни так много горечи, вечных проблем,
                  застарелых обид.
Сколько людей, у которых болит, пытаются ставить защиту
                    от сволочи!
Но эти флажки — для них же самих, и горечь, увы, никуда
                    не девается,
А жизнь — проходит, а жизнь — кончается, утекает сквозь пальцы,
                   как этот стих.


* * *
А я думала, я успею.
Двадцать лет думала, я успею.
Вот приду и возьму тебя за руку,
Чтобы нам с тобой было теплее.
А я думала, я успею.
Ты на двадцать пять старше — а я успею.
А теперь все кричу, запрокинув лицо,
И горячие слезы по шее.


* * *
Раз уж стала эрзацем,
То не стоит терзаться,
Сыпать пепел сверху на рубище...
Просто если любимую не дозваться,
Мужчина обходится любящей.


* * *
Будь, пожалуйста, послабее.
Будь, пожалуйста.
Не пытайся молчать, когда кроет тебя безжалостно.
Не не плачь, не не будь уязвимым — я знаю, ты сможешь!
Не расти натоптыши, шрамы, мозоли на коже.
Будь, пожалуйста, послабее.
Прими бессилье.
Лучше твердых, но хрупких — живые, но гибкие крылья.
Перестань прорубаться сквозь дни — и особенно ночи!
Мне с тобой — таким типа уверенным — трудно очень.
Хоть нарочно, хоть на мгновенье — прошу, робея, —
Помоги мне в тебя поверить.
Стань слабее.


* * *
Когда я была маленькой (помнишь, мать?) —
Боже мой, эти женщины в сорок пять!
Они были матроны.
Их не брали года, и коньяк их не брал,
Им шли тени, и басма, и крем «Идеал»,
И прически-короны.

Когда я была юной (э-эх, благодать!) —
Боже мой, эти женщины в сорок пять!
Они были тигрицы.
Им на плечи упала большая страна,
Они встали, пошли и хлебнули сполна
(Мать — а так матерится!).

А надысь я очнулась, открыв тетрадь:
Это ж я эти женщины в сорок пять!
Кто мы нынче? Мы — сумма.
Я жиртрест — и лиана, я нежность — и жесть,
Ну а что со мной будет так лет в сорок шесть —
Это ж страшно подумать!


* * *
Почему уходят люди, которых мы любим?
«Потому что уходят все». Но они не все!
Они небо, река, майский вечер, трава в росе —
Разве могут о них трубить ангелы в свои трубы?!

Почему уходят люди, которых мы любим?
«Потому что уйдешь и ты». Но сейчас я здесь!
Я готова держать их над пропастью из небес
День и ночь, разрывая связки, кусая губы...

Почему уходят люди, которых мы любим?
«Потому что им лучше там». Дай мне слово, Бог,
Что Ты там их обнял, и утешил, и уберег.
Я проверю потом, но пока абонент недоступен.